Библиотека Михаила Грачева

предыдущая

 

следующая
 
оглавление
 

Цицерон

О государстве

Источник: Цицерон Марк Туллий. Диалоги: О государстве; О законах. – М., 1994.

 

Красным шрифтом в квадратных скобках обозначается конец текста на соответствующей странице печатного оригинала указанного издания

 

ВТОРОЙ ДЕНЬ

 

КНИГА ТРЕТЬЯ

 

Так как обсуждение этого вопроса было отложено на следующий день, то рассмотрение его в третьей книге вызвало оживленные споры. Сам Фил, предупредив с самого начала, что это мнение не следует приписывать именно ему, изложил взгляды тех, кто считает, что править государством, не совершая несправедливости, невозможно, и кто настойчиво высказывался в защиту несправедливости и против справедливости, на основании соображений, похожих на истину, и примеров пытаясь доказать, что первая государству полезна, а вторая не полезна. Затем, по просьбе всех присутствовавших, Лелий стал защищать справедливость и всячески доказывать, что нет ничего столь враждебного государству, как несправедливость, и что вообще государство может управляться, вернее, сохраняться, только благодаря великой справедливости1. После того, как вопрос этот был рассмотрен, по общему признанию, достаточно, Сципион возвратился к тому, на чем он остановился, и повторил и предложил свое краткое определение государства, которое он назвал “достоянием народа”; но народ, по его мнению, не любое множество людей, а множество людей, объединенных согласием относительно права и общностью интересов. Затем он показал, как велика при обсуждении вопроса польза “определения”, и на основании этих своих определений сделал вывод, что государство, то есть “достояние народа”, существует тогда, когда им хорошо и справедливо правит либо один царь, либо немногочисленные оптиматы, либо весь народ. Но когда несправедлив царь, которого Сципион, по греческому обычаю, назвал тиранном, или несправедливы оптиматы, сговор которых он назвал кликой, или же несправедлив сам народ, который он, не найдя для него подходящего наименования, также назвал тиранном, то государство уже не только порочно, о чем говорилось накануне, но — как показывает вывод из приведенных определений — его вообще не существует, так как оно уже не достояние народа, раз его захватил тиранн или клика, да и сам народ в этом случае уже не народ, раз он не справедлив, так как это не множество людей, объединенных согласием относительно права и общностью интересов, каковое определение было дано народу (Августин, “О государстве божьем”, II, 21).

(I, 1) В своей третьей книге о государстве этот же Туллий говорит, что человек рожден природой для жизни — словно она ему не мать, а мачеха — с телом нагим, хилым и слабым, с душой, робкой при трудностях, поддающейся страхам, нестойкой при [c.54] лишениях и склонной к чувствительности, с душой, которой, однако, присущ как бы внесенный в нее божественный огонь дарований и ума (Августин, “Против Юлиана Пелаг.”, IV, 12, 60).

И в самом деле, какое существо находится в более жалком положении, чем мы, ввергаемые в эту жизнь как бы нищими и нагими, с тщедушным телом, с робким сердцем, со слабым духом, пугливыми при тревогах, ленивыми в трудах, склонными к наслаждениям? (Амвросий, “О кончине Сатира”, 2, 27).

(2) Хотя человек рождается хилым и слабым, ему все же не опасно ни одно бессловесное существо, а всем им, рождающимся сильными, все же, хотя они стойко переносят непогоду, опасен челочек. Таким образом, разум приносит человеку пользу большую, чем та, какую бессловесным существам приносит природа, так как последних ни значительность их сил, ни стойкость их тела не могут избавить от истребления нами и подвластности нам. (19) Платон, мне думается, желая опровергнуть этих неблагодарных, высказал природе благодарность за то, что родился человеком (Лактанций, “De opificio Dei”, III, 16, 17, 19).

(II, 3) [Лакуна] [Разум предоставил в распоряжение человека,] ввиду медленности его передвижения, повозки, а когда разум этот обнаружил, что люди беспорядочно издают нечленораздельные и невнятные звуки2, то он разделил эти звуки, разбил их на части и, так сказать, как знаки оттиснул слова на предметах и людей, ранее между собой разобщенных, связал приятнейшими узами речи. Тот же разум обозначил и выразил все звуки человеческого голоса, казавшиеся бесчисленными, небольшим количеством знаков, которые он изобрел, — чтобы посредством их можно было сохранять и беседу с людьми отсутствующими, и изъявления воли, и записи прошлого. К этому прибавилось число, вещь и необходимая для жизни, и единственная, которая не изменяется и существует вечно. Число впервые подвигло нас и на то, чтобы мы, глядя на небо, не следили понапрасну за движением звезд, но, считая дни и ночи, ...[приводили в порядок календарь.] [Лакуна]

(III, 4) [Философы,] ...чей ум возвысился еще больше и смог совершить и придумать нечто достойное дара богов, как я уже говорил. Поэтому да будут для нас те, кто рассуждает о правилах жизни, великими людьми (какими они и являются), да будут они учеными, да будут они наставниками в истине и доблести, только бы истина и доблесть — независимо от того, придуманы ли они мужами, хорошо знакомыми с разными видами государственного устройства, или же изучались ими на досуге и по сочинениям (как это и было), — отнюдь не встречали пренебрежения к себе. Я имею в виду гражданственность и устроение жизни народов, которое вызывает (и весьма часто уже и вызывало) в честных сердцах появление, так сказать, необычайной и богами внушенной доблести. (5) Но если кто-нибудь к тем способностям своего ума, которые получены им от природы и благодаря [c.55] гражданским установлениям, признал нужным прибавить образование и более обширные познания, – как поступили те, кто занимается обсуждением этих вот книг, – то не найдется человека, который не предпочел бы таких людей всем остальным. И право, что может быть более славным, чем сочетание великих дел и опыта с изучением этих наук и познанием их? Другими словами, можно ли вообразить себе более благородного человека, чем Публий Сципион, чем Гай Лелий, чем Луций Фил, которые, дабы не пройти мимо всего того, чем достигается вся слава, выпадающая на долю знаменитых мужей, прибавили к обычаям отечественным и дедовским также и это чужеземное учение, исходящее от Сократа? (6) Следовательно, кто пожелал и смог добиться и того, и другого, то есть познать и установления предков, и философские учения, тот, по моему мнению, достиг всего того, что приносит славу. Но если следует избрать один из этих двух путей к мудрости, то – даже если спокойный образ жизни, протекающей в благороднейших занятиях и науках, кому-либо и покажется более счастливым, – все же жизнь гражданина более достойна хвалы и, несомненно, более славна, коль скоро за нее выдающихся мужей превозносят так, как, например, превозносили Мания Курия3

 

               Тот, кого никто ни мечом не осилил, ни златом.

               Его никто – ни гражданин, ни гость –

               За подвиги не сможет наградить4.

 

(IV, 7) [Лакуна.] ...[что оба пути] были мудростью, но различие между тем и другим заключалось в том, что одни люди воспитывали природные начала наставлениями и науками, а другие – установлениями и законами. Но одно наше государство дало большее число если и менее мудрых мужей (так как эти философы истолковывают это название столь ограничительно), то, несомненно, людей, достойных высшей хвалы, так как они почитали поучения и открытия мудрецов. И если мы – независимо от того, сколько существует и существовало государств, достойных хвалы (так как нужна величайшая и непревзойденная в природе мудрость, чтобы создать государство, которое может быть долговечным), – если мы в каждом из таких государств найдем хотя бы одного такого мужа, то какое тогда окажется великое множество выдающихся мужей! Но если мы пожелаем мысленно обозреть в Италии Лаций, или там же племена сабинян и вольсков, Самний, Этрурию, знаменитую Великую Грецию5, если мы затем обратим свой взор на ассирийцев, на персов, на пунийцев, на эти... [Лакуна]

(V, 8) ФИЛ. – Вы мне поручаете поистине превосходную задачу, желая, чтобы я взял на себя защиту бесчестности.

ЛЕЛИЙ. – Конечно, если ты выскажешь то, что обычно высказывают против справедливости, ты, пожалуй, можешь произвести впечатление, что [c.56] и ты такого же мнения, хотя сам ты – как бы исключительный образец древней порядочности и честности, и хотя хорошо известно твое обыкновение рассуждать с противоположных точек зрения6, так как, по твоему мнению, таким образом легче всего дойти до истины.

ФИЛ. – Ну, хорошо, я исполню ваше желание и сознательно испачкаюсь. Так как от этого не отказываются люди, ищущие золото, то мы, ищущие справедливости, которая гораздо дороже всякого золота, конечно, не должны страшиться трудностей. О, если бы мне, коль скоро я должен буду использовать чужие доводы, было дозволено поручить эту речь другому! Теперь Луций Фурий Фил должен сказать то, что Карнеад7, грек, привыкший выгодную ему мысль... [выражать] словами, ...[высказал против справедливости.] [Лакуна]

(9) ...чтобы вы ответили Карнеаду, который, по изворотливости своего ума, часто высмеивает наилучшие положения.

(VI) Кто не знает, как велика была убедительность доводов Карнеада, философа академической школы, и каким красноречием и остротой ума он отличался, тот именно это поймет из оценки, данной ему Цицероном, или же из оценки, данной ему Луцилием, у которого Нептун, рассуждая о труднейшем вопросе, указывает, что он не сможет его разъяснить, “если Орк8 не отпустит к нему самого Карнеада”. Когда Карнеад был прислан афинянами в Рим в качестве посла, он произнес обстоятельную речь о справедливости в присутствии Гальбы и Катона Ценсория, величайших ораторов того времени. Но этот же Карнеад на другой день опроверг свои положения противоположными положениями и справедливость, которую превозносил накануне, уничтожил и притом не убедительной речью философа, чье мнение должно быть твердым и незыблемым, но как бы ораторским упражнением, при котором рассуждение ведется с обеих точек зрения. Так он поступал обычно, чтобы быть в состоянии опровергнуть мнения других людей, отстаивавших любое положение. Рассуждение, которым отвергается справедливость, у Цицерона вспоминает Луций Фурий, мне думается, потому, что он рассуждал о государстве, чтобы выступить с защитой и прославлением справедливости, без которой, по его мнению, править государством невозможно. Но Карнеад для того, чтобы опровергнуть положения Аристотеля и Платона, поборников справедливости, в своей первой речи собрал все то, что высказывалось в защиту справедливости, чтобы быть в состоянии все это опровергать, как он и поступил (Лактанций, “Instit. div.”, V, 14, 3 – 5).

(VII, 10) Большинство философов, а особенно Платон и Аристотель, высказало о справедливости многое, превознося ее как истину и доблесть, достойную высшей хвалы, так как она воздает каждому свое и сохраняет равенство между всеми. И между тем как другие доблести как бы безмолвны и замкнуты в себе, справедливость – единственная доблесть, не замкнутая в себе и не скрытая, но обнаруживающаяся вся целиком и склонная к хорошим поступкам ради того, чтобы приносить возможно большую пользу. Как будто справедливость должна быть присуща одним только судьям и людям, облеченным какой-либо властью, а не всем! (11) Между тем нет человека даже среди самых [c.57] незначительных и нищих людей, который не мог бы приобщиться к справедливости. Но так как они не знали, что она собой представляет, откуда проистекает, каково ее назначение, то они эту высшую доблесть, то есть общее благо, объявили уделом немногих и заявили, что она не ищет своей пользы, а только благоприятствует чужим выгодам. И Карнеад, человек необычайного дарования и остроты ума, с полным основанием выступил, дабы доказать несостоятельность утверждений этих людей и отвергнуть значение справедливости, не имевшей прочного основания, – не потому, что он полагал, что справедливость заслуживает порицания, но с целью доказать, что поборники справедливости не выставили в ее защиту никаких определенных, никаких незыблемых доводов (Лактанций, Эпитома, 50 [55], 5 – 8).

Справедливость глядит наружу, вся выступает вперед и выдается... (Ноний, 373, 30).

...доблесть, которая вся более, чем все другие, стремится к служению другим и в этом и проявляется (Ноний, 299, 30).

(VIII, 12) ФИЛ. – ...находил бы и защищал… но другой9 рассуждениями своими о самой справедливости заполнил четыре весьма обширных книги. Ведь от Хрисиппа10 я не ожидал ничего великого и блестящего: он говорит, так сказать, в своем духе, рассматривая все по значению слов, а не по сущности вещей. Уделом тех героев11 было оживлять эту доблесть, когда она лежит поверженная, и возводить ее на божественный престол рядом с мудростью; ведь одна она (если она существует), рожденная для других, а не для себя, весьма благотворна и щедра и всех любит больше, чем себя самое. (13) И ведь у них вовсе не было недостатка ни в желании (какое же у них было иное основание ткать и вообще какое другое намерение?), ни в даровании, которым они превосходили всех; но действительность оказалась сильнее их желания и их способностей. Ведь право, которое мы исследуем, есть нечто, относящееся к гражданственности, но отнюдь не к природе12. Ибо, если бы оно относилось к природе, то – подобно горячему и холодному, подобно горькому и сладкому – справедливое и несправедливое были бы одинаковыми для всех людей.

(IX, 14) Но теперь, если бы кто-нибудь “с колесницы, влекомой крылатыми змеями”, как писал Пакувий13, мог обозреть с высоты и воочию увидеть многие и разные народы и города, то он прежде всего заметил бы, что египтяне, самый старозаветный из всех народов и располагающий летописями событий за очень много веков, считают божеством какого-то быка, которого они зовут Аписом. Такой человек увидел бы у тех же египтян и многие другие чудовища и разных зверей, причисленных ими к богам. Затем он увидел бы в Греции, как и у нас, великолепные храмы, посвященные богам в человеческом образе. Персы сочли это кощунством, и Ксеркс, как говорят, повелел предать огню храмы афинян по одной той причине, что считал кощунством держать взаперти богов, чей дом – весь этот мир14. [c.58] (15) Но впоследствии и Филипп, намеревавшийся воевать с персами, и Александр15, пошедший на них войной, оправдывали эту войну своим желанием отомстить за храмы Греции. Греки не считали нужным даже восстанавливать их, дабы у их потомков было перед глазами вечное доказательство злодеяний персов16. Как много было народов, – как, например, тавры на берегах Аксинского Понта17, как египетский царь Бусирид18, как галлы19, как пунийцы20, – считавших человеческие жертвоприношения делом благочестия, весьма угодным богам!

И действительно, правила жизни настолько не сходны, что критяне и этоляне считают морской разбой почетным делом21, а лакедемоняне объявляют своими все те земли, куда могло долететь их копье. Афиняне имели обыкновение клятвенно объявлять от имени государства, что им принадлежат все те земли, на которых растут оливы и хлебные злаки22. Галлы считают для себя постыдным сеять хлеб своими руками23; поэтому они, вооруженные, снимают урожаи с чужих полей. (16) А мы, якобы самые справедливые люди, не позволяем заальпийским народам сажать оливы и виноград, дабы наши сады олив и виноградники стоили дороже24. Когда мы так поступаем, то говорят, что мы поступаем разумно, но не говорят, что справедливо, – дабы вы поняли, что между благоразумием и справедливостью существует различие. Между тем Ликург, придумавший наилучшие законы и справедливейшее право, велел земли богачей обрабатывать плебеям, словно они были рабами25.

(X, 17) Но если бы я пожелал описать виды права, установлений, нравов и обычаев, различные не только у стольких народов, но и в одном городе и даже в нашем, то я доказал бы вам, что они изменялись тысячу раз: наш истолкователь права Манилий26 говорит, что насчет легатов27 и наследств в пользу женщин ныне существуют одни права, а он сам, в свои молодые годы, говорил о других, когда Вокониев закон28 еще не был издан. Именно этот закон, предложенный в интересах мужчин, – сама несправедливость по отношению к женщинам. И в самом деле, почему бы женщине не иметь своего имущества? Почему у девы-весталки наследник может быть, но его не может быть у ее матери? И почему – если для женщины следует установить предельную меру имущества – дочь Публия Красса29, если она единственная у отца, могла бы, без нарушения закона, иметь сто миллионов сестерциев, а моя дочь не могла бы иметь и трех миллионов?... [Лакуна]

(XI, 18) [Если бы сама природа] для нас установила права, все люди пользовались бы одними и теми же [законами], а одни и те же люди не пользовались бы в разные времена разными законами. Но я спрашиваю: если долг справедливости человека и честного мужа – повиноваться законам, то каким именно? Всяким ли, какие только ни будут изданы30? Но ведь доблесть не приемлет непостоянства, а природа не терпит изменчивости; законы же поддерживаются карой, а не нашим чувством справедливости. Таким [c.59] образом, право не заключает в себе ничего естественного; из этого следует, что нет даже людей, справедливых от природы. Или законы, как нам говорят, изменчивы, но честные мужи, в силу своих природных качеств, следуют той справедливости, которая существует в действительности, а не той, которая таковой считается? Ведь долг честного и справедливого мужа – воздавать каждому то, чего каждый достоин31. (19) Как же, следовательно, отнесемся мы прежде всего к бессловесным животным? Ведь не люди посредственного ума, а выдающиеся и ученые мужи, Пифагор и Эмпедокл32, заявляют, что все живые существа находятся в одинаковом правовом положении; они утверждают, что тем, кто нанесет повреждение животному, грозит бесконечная кара. Итак, нанести вред дикому животному – преступление и это преступление... [для того,] кто [не] захочет [его избегнуть, оказывается пагубным.] [Лакуна]

(XII, 20) А если человек пожелает следовать справедливости, не будучи при этом сведущ в божественном праве, то он примет законы своего племени, словно они являются истинным правом, законы, которые при всех обстоятельствах придумала не справедливость, а выгода. И в самом деле, почему у всех народов приняты различные и отличающиеся одни от других законы, но каждое племя установило для себя то, что оно признало полезным для себя? Но в какой мере польза расходится со справедливостью, дает понять сам римский народ, который, объявляя войны при посредстве фециалов, нанося обиды законным путем и всегда желая чужого и захватывая его, завладел всем миром (Лактанций, “Instit. div.”, VI, 9, 2 – 4).

Ведь всякая царская власть или империй, если я не ошибаюсь, добываются посредством войны и распространяются путем побед. Но война и победы основаны более всего на захвате и разрушении городов. Эти действия неизбежно связаны с оскорблением богов, таковы же и разрушения городских стен и храмов; им подобно и истребление граждан и жрецов, и с ними вполне сходно разграбление сокровищ священных и мирских. Следовательно, римляне совершили святотатств столько же, сколько у них было трофеев; триумфов по случаю побед над богами они справили столько же, сколько и по случаю побед над народами; добыча их столь велика, сколько до сего времени у них остается изображений плененных ими богов (Тертуллиан, “Апология”, XXV, 14 – 15).

(21) Итак, Карнеад ввиду того, что положения философов были шатки, осмелился опровергать их, поняв, что опровергнуть их возможно. Его доказательства сводились к следующему: люди установили для себя права, руководствуясь выгодой, то есть права, различные в зависимости от обычаев, причем у одних и тех же людей права часто изменялись в зависимости от обстоятельств; но права естественного не существует; все люди и другие живые существа под руководством природы стремятся к пользе для себя; поэтому справедливости либо не существует вообще, либо – если какая-нибудь и существует – это величайшая нелепость, так как она сама себе вредит, заботясь о чужих выгодах. И он приводил следующие доводы: всем народам, процветающим благодаря своему могуществу, в том числе и самим римлянам, чья власть простирается над всем миром, – [c.60] если только они пожелают быть справедливыми, то есть возвратить чужое, – придется вернуться в свои хижины и влачить жизнь в бедности и нищете (Лактанций, “Instit. div.”, V, 16, 2–4).

 

(22) Благу отчизны всегда и во всем отдавать предпочтенье33,

 

не обращая внимания на человеческие распри; правило это теряет всякий смысл. И действительно, что другое представляет собой выгода для отчизны, если не невыгоду для другого государства или для другого народа? Это значит расширять пределы отчизны, насильственно захватывая чужие земли; укреплять свою власть, взимать большую дань. (23). Кто таким образом приобретет для отечества эти “блага”, как они их называют, то есть, уничтожив государства и истребив народы, набьет казну деньгами, захватит земли, обогатит сограждан, того превозносят похвалами до небес и видят в нем высшую и совершенную доблесть; таково заблуждение не только народа и неискушенных людей, но и философов, которые даже преподают наставления в несправедливости, дабы неразумие и злоба не были лишены обоснования и авторитета (Лактанций, “Instit. div.”, VI, 6, 19, 23).

(XIII, 23) ФИЛ. – ...ведь все, обладающие властью над жизнью и смертью людей, – тиранны, но предпочитают, чтобы их называли царями, по имени Юпитера Всеблагого34. Когда же определенные люди, благодаря своему богатству, или происхождению, или каким-либо преимуществам, держат государство в своих руках, то это клика, но называют их оптиматами. А если наибольшей властью обладает народ и все вершится по его усмотрению, то это называется свободой, но в действительности это есть безвластие. Но когда один боится другого (и человек – человека, и сословие – сословия), то, так как никто не уверен в своих силах, заключается как бы соглашение между народом и могущественными людьми. Так возникает то, что Сципион восхвалял, – объединенный род государственного устройства; и в самом деле, мать справедливости не природа и не добрая воля, а слабость. Ибо, когда предстоит выбрать одно из трех – либо совершать беззакония, а самому их не терпеть, либо их и совершать и терпеть, либо не делать ни того, ни другого, то наилучший выход – их совершать, если можешь делать это безнаказанно; второе – их не совершать и не терпеть, а самый жалкий удел – всегда биться мечом, и совершая беззакония, и страдая от них. Итак, те, которые достичь первого [не могли, объединились на втором, и так возникло смешанное государственное устройство.] [Лакуна]

(XIV, 24) ...ибо, когда его спросили, какие преступные наклонности побудили его сделать море опасным для плавания, когда он располагал одним миопароном, он ответил: “Те же, какие побудили тебя сделать опасным весь мир”35 (Ноний, 125, 12).

(XV) ...Благоразумие велит нам всячески умножать свое достояние, увеличивать свои богатства, расширять границы (в самом деле, какие основания были бы для хвалебных надписей, высекаемых на памятниках выдающимся [c.61] императорам36: “Границы державы он расширил”37, – если бы он не прибавил некоторой части чужой земли?), повелевать возможно большим числом людей, наслаждаться, быть могущественным, управлять, владычествовать. Напротив, справедливость учит щадить всех, заботиться о людях, каждому воздавать должное, ни к какой вещи, посвященной богам, ни к какой государственной или чужой собственности не прикасаться. Что же, следовательно, достигается, если станешь повиноваться голосу благоразумия? Богатство, власть, имущество, почести, империй, царская власть и для частных людей, и для народов. Но так как мы говорим о государстве, то для нас более очевидно то, что совершается от его имени, и так как сущность права в обоих случаях одна и та же, то, по моему мнению, следует поговорить о благоразумии народа. О других народах я говорить не стану. А наш народ, чье прошлое Публий Африканский во вчерашней беседе представил нам с самого начала и чья держава уже распространилась на весь мир? Благодаря чему он из незначительного стал величайшим – благодаря справедливости или благоразумию?... [Лакуна]

(25) ФИЛ. – ...за исключением аркадян и афинян, которые, пожалуй, опасаясь, что когда-нибудь появится этот запрет, то есть чувство справедливости, придумали, что они возникли из земли, – ну, совсем так, как полевые мышки – из пашни38.

(XVI, 26) На это прежде всего обыкновенно так возражают те, кто достаточно искусен в рассуждениях и пользуется в этом вопросе тем большим авторитетом, что они – когда речь идет о честном муже, которого мы хотели бы видеть искренним и простым, – в беседе об этом не лукавы, не склонны к хитроумию, не коварны39; они утверждают, что мудрый не потому честен, что его восхищают честность и справедливость сами по себе, но потому, что жизнь честных мужей свободна от страха, забот, тревог и опасностей; напротив, бесчестных мужей всегда гнетет забота, у них перед глазами всегда суд и казнь; но, по их словам, нет преимущества, нет выгоды, рожденной несправедливостью и столь значительной, чтобы стоило всегда бояться, всегда опасаться какой-то нависшей, грозящей кары, утраты... [Лакуна]

(XVII, 27) ФИЛ. – Если перед вами два человека: один – доблестнейший муж, добросовестнейший, необычайно справедливый, на редкость верный своему слову, а другой – в высшей степени преступный и дерзкий, и если граждане заблуждаются, считая честного мужа преступным, злонамеренным, нечестивым, а в том, кто бесчестнее всех, видят высшую порядочность и верность слову, и если, вследствие такого мнения всех сограждан, честный муж терпит преследования, нападки, если его берут под стражу, выкалывают ему глаза, осуждают его, на него налагают оковы, его клеймят, изгоняют и обрекают на нищету, и если он, наконец, также и с полным основанием кажется всем людям самым жалким человеком, а бесчестного, напротив, все восхваляют, чтят и любят и со всех сторон воздают ему все почести, [c.62] облекают его империем, вручают ему все средства, все богатства, словом, его, по всеобщему мнению, признают мужем наилучшим и вполне достойным самой счастливой судьбы, то – спрашиваю я – кто будет столь безрассуден, чтобы не знать, которым из двоих он предпочтет быть?40

(XVIII, 28) Что справедливо относительно отдельных лиц, то справедливо и относительно народов: не найдется государства, столь неразумного, чтобы оно не предпочло несправедливо повелевать, а не быть в рабстве по справедливости. Дальше я не пойду. Будучи консулом, я, когда вы были моими советчиками, спросил вас о нумантинском договоре. Кто не знал, что Квинт Помпей заключил подобный же договор и что Манцин был в таком же положении, как он?41 Манцин как честнейший муж даже поддержал предложение, когда я внес его в силу постановления сената; Помпей ожесточенно защищался. Если мы ищем добросовестности, порядочности, верности своему слову, то все эти качества проявил Манцин; если же мы ищем обоснованности, обдуманности, проницательности, то Помпей его превосходит. Которого из них двоих... [Лакуна]

(XIX, 29). Затем Карнеад, оставим общие вопросы, перешел к частным. Если у порядочного человека, сказал он, есть раб, склонный к побегам, или дом в нездоровой местности, порождающей болезни, причем недостатки эти известны ему одному, и он потому и объявляет о продаже дома или раба, то как поступит он: заявит ли он о продаже раба, склонного к побегам, или дома, порождающего болезни, или же скроет эти недостатки от покупателя? Если он заявит о них, то его, конечно, сочтут порядочным человеком, так как он не обматывает, но все же глупым, так как он либо продаст свое имущество дешево, либо не продаст его совсем; если же он эти недостатки скроет, то он будет, правда, благоразумным, так как позаботится о своей выгоде, но окажется дурным человеком, так как обманет покупателя. Опять-таки, если он найдет человека, полагающего, что продает медь, в то время как это – золото, или же человека, полагающего, что продает свинец, в то время как это – серебро, то промолчит ли он, чтобы купить это по дешевой цене, или же скажет об этом, чтобы купить по дорогой? Предпочесть покупку по дорогой цене, несомненно, будет глупо. Из этого, по мысли Карнеада, следовало понять, что справедливый и порядочный глуп, а благоразумный – человек дурной, но все же возможно, что существуют люди, которые довольны своей бедной долей и при этом не чувствуют себя обиженными.

(XX, 30) Затем он перешел к более важным вопросам и указал, что никто не может быть справедлив, не подвергая своей жизни опасностям; он говорил: конечно, это справедливость – человека не убивать, к чужому имуществу вообще не прикасаться. Но как поступит справедливый человек, если потерпит кораблекрушение, а кто-нибудь, более слабый, чем он, ухватится за доску? Неужели он не завладеет этой доской, чтобы взобраться на нее самому и, держась за нее, спастись, – тем более, что в открытом море свидетелей нет? Если он благоразумен, то он так и сделает; ведь ему самому придется погибнуть, если он не поступит так; если же он предпочтет смерть, лишь бы не [c.63] совершать насилия над другим, то он, конечно, справедлив, но неразумен, раз он своей жизни не оберегает, оберегая чужую. Опять-таки, если враги, прорвав строй, начнут наседать, и наш справедливый человек встретится с каким-нибудь раненым, сидящим на коне, то пощадит ли он его, чтобы самому быть убитым, или же сбросит его с коня, чтобы спастись от врага? Если он это сделает, то он благоразумный, но при этом дурной человек; если не сделает, то он справедлив, но в то же время, конечно, неразумен. (31) Итак, разделив справедливость на две части и назвав одну из них гражданской, а другую естественной, Карнеад уничтожил обе, так как гражданская, правда, представляет собой благоразумие, но справедливостью не является; естественная же справедливостью, правда, является, но не является благоразумием. Все это, конечно, хитроумно и пропитано ядом, так что Марк Туллий не смог опровергнуть это; ибо, хотя он и заставляет Лелия отвечать Фурию и говорить в защиту справедливости, он, не опровергнув этого, обошел это, словно ров, так что Лелий, как кажется, защищал не естественную справедливость. которая стала отдавать неразумием, а гражданскую, которую Фурий согласился признать благоразумием, но несправедливым (Лактанций, “Instit. div.”, V, 16, 5 – 13).

(XXI, 32) ФИЛ. – ...Я не колебался бы высказаться, Лелий, если бы не думал, что присутствующие этого хотят, и если бы я сам не желал, чтобы и ты принял некоторое участие в этой нашей беседе, – тем более, что вчера ты сам сказал, что даже превзойдешь наши ожидания. Но это никак не возможно; все мы просим тебя не отказываться от своего намерения (Геллий, 1, 22, 8).

...но наше юношество вовсе не должно его слушать42; ибо, если он думает то, что говорит, то он человек подлый; если – иное (что я предпочитаю), то его рассуждения все же чудовищны (Ноний, 323, 18).

(XXII, 33) ЛЕЛИЙ. – Истинный закон – это разумное положение, соответствующее природе, распространяющееся на всех людей, постоянное, вечное, которое призывает к исполнению долга, приказывая; запрещая, от преступления отпугивает; оно, однако, ничего, когда это не нужно, не приказывает честным людям и не запрещает им и не воздействует на бесчестных, приказывая им что-либо или запрещая. Предлагать полную или частичную отмену такого закона – кощунство; сколько-нибудь ограничивать его действие не дозволено; отменить его полностью не возможно, и мы ни постановлением сената, ни постановлением народа освободиться от этого закона не можем, и ничего нам искать Секста Элия43, чтобы он разъяснил и истолковал нам этот закон, и не будет одного закона в Риме, другого в Афинах, одного ныне, другого в будущем; нет, на все народы в любое время будет распространяться один извечный и неизменный закон, причем будет один общий как бы наставник и повелитель всех людей – бог, создатель, судья, автор закона. Кто не покорится ему, тот будет беглецом от самого себя и, презрев человеческую природу, тем самым понесет величайшую кару, хотя и избегнет других мучений, которые таковыми считаются (Лактанций, “Instit. div.”, VI, 8, 6 – 9). [c.64]

(XXIII, 34) ...что наилучшее государство никогда само не начинает войны, кроме тех случаев, когда это делается в силу данного им слова или в защиту своего благополучия (Августин, “О государстве божьем”, XXII, 6).

...Но от этих наказаний, которые чувствуют даже величайшие глупцы, – от нищеты, изгнания, тюремного заключения, наказания розгами – частные лица нередко избавляются, если им представляется возможность быстро умереть; для государств же карой является сама смерть, которая, как нам кажется, отдельных лиц избавляет от наказания; ибо государство должно быть устроено так, чтобы быть вечным. Поэтому никакая гибель не естественна для государства, как это бывает в отношении людей, для которых смерть не только неизбежна, но даже весьма часто желанна. Но когда уничтожается, разрушается, перестает существовать государство, то это – сравним малое с великим – как бы напоминает нам гибель и уничтожение всего этого мира (Августин, “О государстве божьем”, XXII, 6).

(35) ...Несправедливы те войны, которые были начаты без оснований. Ибо, если нет основания в виде отмщения или в силу необходимости отразить нападение врагов, то вести войну справедливую не возможно (Исидор, Origines, XVIII, 1).

Ни одна война не считается справедливой, если она не возвещена, не объявлена, не начата из-за неисполненного требования возместить нанесенный ущерб (Исидор, Origines, XVIII, 1; Etymol., XVIII, 12).

...Но наш народ, защищая своих союзников, уже покорил вес мир (Ноний, 498, 13).

(XXIV, 36) В тех же книгах о государстве ведется, несомненно, самый ожесточенный и самый смелый спор против несправедливости и в защиту справедливости. И так как, когда ранее говорилось в защиту несправедливости и против справедливости и высказывалось мнение, что государство может держаться и увеличиваться только несправедливостью, то было принято как прочнейшая основа, что несправедливо, чтобы одни люди были в рабстве у других людей, владычествующих над ними; однако, если несправедливости этой не станет придерживаться повелевающее государство, чья страна обширна, то оно не сможет управлять провинциями. От лица справедливости был дан ответ: это справедливо потому, что таким людям рабское состояние полезно и что это делается им на пользу, когда делается разумно; то есть, когда у бесчестных людей отнимут возможность совершать беззакония, то угнетенные окажутся в лучшем положении, между тем как они, не будучи угнетены, были в худшем. Чтобы подкрепить это положение, привели известный пример, взятый у природы, и было сказано:

Разве мы не видим, что всем лучшим людям владычество даровано самой природой к вящей пользе слабых? Почему же бог повелевает человеком, душа – телом, разум – похотью, гневом и другими порочными частями той же души? (Августин, “Против Юлиана Пелаг.”, IV, 12. 61).

(XXV, 37) Но следует видеть различия и в том, как повелевают, и в [c.65] том, как подчиняются. Ибо, как душа, говорят, повелевает телом, как она, говорят, повелевает похотью (но телом она повелевает так, как царь своими гражданами или как отец своими детьми, похотью же – так, как рабами – их владыка, потому что душа сдерживает и смиряет ее), так власть царей. власть императоров, власть магистратов, власть отцов, власть народов правит гражданами и союзниками, как телом правит душа; но владыки подавляют рабов так, как наилучшая часть души, то есть мудрость, подавляет порочные и слабые части той же души, каковы страсти, вспышки гнева, другие треволнения....

...частям тела, ввиду их готовности повиноваться, приказывают, как сыновьям, а порочные части души, как рабов, принуждают более суровой властью (Августин, “О государстве божьем”, XIV, 23).

...Существует вид несправедливого рабства, когда те, кто может принадлежать себе, принадлежат другому; но когда такие люди пребывают в рабстве, ...(Ноний, 109, 2).

(XXVI, 38) Если, – говорит Карнеад, – ты будешь знать, что где-нибудь скрывается змея, а кто-то, по неосмотрительности, хочет сесть на это место, причем его смерть будет тебе выгодная, то поступишь подло, не предупредив этого человека, чтобы он туда не садился, хотя и останешься безнаказанным. И в самом деле, кто смог бы изобличить тебя в том, что ты об этом знал? Но мы говорим об этом чересчур много. Ведь очевидно, что, если справедливость, верность своему слову и правосудие не будут проистекать из природы и если все эти качества будут иметь в виду одну только выгоду, то честного человека нам не найти. Обо всем этом Лелий достаточно подробно высказался в моих книгах о государстве (Цицерон. “О пределах добра и зла”, II, 59).

И если я, как ты мне напоминаешь, справедливо сказал в тех книгах, что благо – только то, что честно, и что зло – только то, что позорно, ...(Цицерон, “Письма к Аттику”, X. 4,4).

(XXVII, 39) Мне приятно, что твоя дочка доставляет тебе радость, и что ты согласен с тем, что желание иметь детей естественно. Право, если этого нет, то у человека не может быть естественной связи с человеком, а с уничтожением ее уничтожается и общность жизни. “Ну, и на здоровье!” – говорит Карнеад. Это скверно, но все же благопристойнее, чем то, что говорят Луций и Патрон44, которые, относя все к себе, считают, что ничего никогда не делается для другого человека, и, утверждая, что честным мужем следует быть только для того, чтобы самому не терпеть бед, а не потому, что это хорошо от природы, не понимают, что говорят о хитром человеке, а не о честном муже. Но об этом, если не ошибаюсь, говорится в тех книгах, похвалив которые, ты прибавил мне силы духа (Цицерон, “Письма к Аттику”, VII, 2, 4).

...В этих книгах я соглашаюсь с тем, что справедливость, порождающая тревогу и чреватая опасностями, не свойственна мудрецу (Присциан, VIII, 6, 32).

(XXVIII, 40) ЛЕЛИЙ. – ...Доблесть явно желает почестей, а иной [c.66] награды за доблесть нет никакой. ...Награду она принимает охотно, но ее настоятельно не требует.

Какими богатствами прельстишь ты этого мужа? Каким империем? Какими царствами? Его, который считает их человеческими, а свое имущество признает божественным! ...Но если все неблагодарные люди, или многие завистники, или могущественные недруги отнимут у доблести ее награды, то ее все же будет многое радовать и утешать, и она более всего будет искать опоры в своей собственной красоте (Лактанций, “Instit. div.”, V, 18, 4 – 8).

...Не тела их были взяты на небо45; ведь природа не допустила бы, чтобы происшедшее из земли оставалось где-либо в другом месте, а не на земле (Августин, “О государстве божьем”, XXII, 4).

...храбрости, настойчивости, упорства храбрейшего мужа никогда не... (Ноний, 125, 18).

...Щедрости Пирра, очевидно, недоставало Фабрицию; богатства самнитян – Курию46 (Ноний, 132, 17).

...Когда наш знаменитый Катон приезжал к себе в Сабинскую область, он, как мы слышали от него самого, обыкновенно посещал его родной кров. Сидя подле его очага, Катон отверг дары самнитян, некогда своих врагов, а тогда уже клиентов (Ноний, 522, 26).

(XXIX, 41) ЛЕЛИЙ. – ...[Каков] Тиберий Гракх был в Азии, таков же остался он по отношению к согражданам; он презрел права союзников и латинян47 и договоры с ними. Если эта привычка к своеволию начнет распространяться все шире и заставит нашу державу перейти от законности к насилию, так что тех, кто пока еще повинуется нам добровольно, мы будем удерживать страхом, то, хотя люди нашего поколения, можно сказать, уцелели благодаря своей бдительности, я все же тревожусь за наших потомков и за бессмертие государства, которое могло бы быть вечным, если бы люди жили по заветам и обычаям “отцов”.

(XXX, 42) После этих слов Лелия все присутствующие стали говорить, что он доставил им большое удовольствие, а Сципион, можно сказать, был в восторге.

Ты, Лелий, – сказал он, – часто выступал как защитник во многих судебных делах, так что я не сравню с тобой не только нашего коллегу Сервия Гальбу48, которого ты, пока он был жив, ставил выше всех других, но даже ни одного из аттических ораторов – ни по приятности речи, ...[ни по ее силе.]

...двух качеств недоставало ему: уверенности в себе и голоса, что мешало ему говорить перед толпой и на форуме49 (Ноний, 262, 22).

...от стонов заключенных в него людей бык, казалось, мычал50 (Схолии к сатирам Ювенала, VI, 480).

(XXXI, 43) СЦИПИОН. – ...[которого я намеревался] привезти назад [в Агригент.] Итак, кто назвал бы это “достоянием народа”, то есть государством51, когда все были угнетены жестокостью одного и не было ни [c.67] общей связи в виде права, ни согласия, ни союза людей, собравшихся вместе, что и есть народ? Это же было и в Сиракузах. Этот знаменитый город, по свидетельству Тимея52, величайший из греческих городов и самый красивый из городов мира, его крепость, достойная изумления, гавани, воды которых омывают самое сердце города и его плотины, его широкие улицы, портики, храмы, стены53 – все это, в правление Дионисия54, никак не заслуживало того, чтобы называться государством; ведь народу не принадлежало ничего, а сам народ принадлежал одному человеку. Итак, где существует тиранн, там не просто дурное государство, как я говорил вчера, а, как мы теперь должны сказать на основании своих рассуждений, вообще не существует никакого государства.

(XXXII, 44) ЛЕЛИЙ. – Ты говоришь превосходно; я ведь уже понимаю, к чему клонится твоя речь.

СЦИПИОН. – Следовательно, ты понимаешь, что даже такое государство, которое полностью находится во власти клики, не может, по справедливости, называться государством.

ЛЕЛИЙ. – Таково, действительно, мое мнение.

СЦИПИОН. – И ты совершенно прав. В самом деле, где же было “достояние” афинян тогда, когда после великой Пелопоннесской войны этим городом совершенно беззаконно правили тридцать мужей55? Разве древняя слава городской общины, или прекрасный внешний вид города, или театр, гимнасии, портики, или прославленные Пропилеи, или крепость, или изумительные творения Фидия, или величественный Пирей56 делали Афины государством?

ЛЕЛИЙ. – Никоим образом, так как все это не было “достоянием народа”.

СЦИПИОН. – Ну, а когда в Риме децемвиры в течение третьего года правили без того, чтобы по их решениям была возможна провокация, когда сама свобода утратила свою законную защиту57?

ЛЕЛИЙ. – “Достояния народа” не было; более того, народ постарался вернуть себе свое “достояние”.

(XXXIII, 45) СЦИПИОН. – Перехожу теперь к третьему виду государства58, при рассмотрении которого, пожалуй, возникнут затруднения. Когда народ, как говорят, вершит всем и в его власти находится все, когда толпа обрекает на казнь всякого, кого захочет, когда людей подвергают гонениям, когда грабят, захватывают, расточают все, что только захотят, то можешь ли ты, Лелий, и тогда отрицать, что это есть государство, раз все принадлежит народу, так как мы условились считать, что государство есть “достояние народа”?

ЛЕЛИЙ. – Ни одному государству не откажу я в этом названии с такой легкостью, как именно этому, в котором все целиком находится в полной власти толпы. Ибо, если мы признали, что государства не существовало ни [c.68] в Сиракузах, ни в Агригенте, ни в Афинах, когда там правили тиранны, ни здесь, когда у нас были децемвиры, то я не понимаю, почему понятие государства более применимо к владычеству толпы; ибо, во-первых, для меня народом является только такой, которого удерживает вместе согласие относительно прав59, как ты, Сципион, превосходно определил, но такое сборище людей, о котором ты упомянул ранее, есть тиранн в такой же мере, как если бы им был один человек, и это даже еще более отвратительный тиранн, так как нет более свирепого зверя, чем тот, который подражает внешнему виду народа и принимает его имя60. И совсем не правильно, чтобы – в то время как имущество помешанных людей, по законам, находится во власти их родичей, так как... [они не могут распоряжаться им, – неразумной толпе была дана возможность распоряжаться “достоянием народа”.] [Лакуна]

(XXXIV, 46) СЦИПИОН. – ...[так что об оптиматах] можно сказать то же, что было сказано о царской власти, – почему их правление есть государство и “достояние народа”.

МУММИЙ. – И даже с гораздо большим основанием; ведь царь более походит на владыку еще и потому, что он один; но ни одно государство не может быть счастливее такого, где власть возьмут в свои руки несколько честных мужей. Но я даже царскую власть предпочту правлению “свободного” народа; ибо именно этот третий вид и есть самое дурное государство.

(XXXV, 47) СЦИПИОН. – Знаю я, Спурий, что ты настроен против народного правления61. И хотя терпеть его легче, чем это обычно делаешь ты, я все же согласен с тем, что из трех видов государственного устройства этот вид наименее всего заслуживает одобрения. Но я не согласен с тобой в одном – что оптиматы лучше царя. Ведь если государством правит мудрость, то какая же разница, будет ли это мудрость одного или же нескольких человек? Но мы, рассуждая так, становимся жертвой некоторого заблуждения. Ведь когда их называют “оптиматами”, то их власть кажется “наилучшей”62. Ну, можно ли представить себе что-либо лучшее, чем наилучшее? Но стоит нам только упомянуть о царе, как в нашем воображении тут же появляется царь несправедливый. Но теперь, когда мы рассматриваем вопрос о государстве с царем во главе, мы о несправедливом царе не говорим. Итак, подумай о Ромуле, или о Помпилии, или о царе Тулле; ты, пожалуй, не станешь порицать этот государственный строй.

(48) МУММИЙ. – Какую же хвалу согласен ты воздать народному правлению в государстве?

СЦИПИОН. – А как же, Спурий, родосцы, у которых мы недавно были вместе с тобой63? Разве у них, по-твоему, нет государства?

МУММИЙ. – По моему мнению, есть и никак не заслуживающее порицания.

СЦИПИОН. – Ты прав. Но, если помнишь, все люди, правившие там [c.69] совместно, были то из плебса, то из сенаторов, причем они чередовались: в одни месяцы они выполняли обязанности народа, в другие исправляли должность сенаторов. Но в обоих случаях они получали жалование, причем в театре и в курии64 одни и те же люди разбирали и уголовные, и все остальные дела. [Сенат] обладал такой же властью и таким же влиянием, какими обладала толпа, ...[Лакуна] [c.70]

 

Фрагменты из третьей книги

 

1. В некоторых людях имеется, так сказать, мятежное начало, которое либо возбуждается при наслаждениях, либо при трудностях подавляется (Ноний, 301, 5).

2. Но для того, чтобы они сами испытывали свою душу, видя, что им, по их мнению, предстоит сделать, ...(Ноний, 364, 7).

3. Пунийцы первые, торгашеством и с товарами, ввезли в Грецию алчность, роскошь и ненасытные страсти (Ноний, 431, 11).

4. Пресловутый Сарданапалл, пороками своими гораздо более отвратительный, чем даже своим именем65 (Схолии к сатирам Ювенала, X, 362).

5. Разве только кто-нибудь захочет, в виде памятника, заново изваять Афон66. Ведь какой Афон или Олимп столь велики, чтобы... (Присциан, VI, 13, 70). [c.70]

 

ПРИМЕЧАНИЯ

 

1 Ср. Платон, “Государство”, книги I, II, III (рассуждение о справедливости и несправедливости).
Вернуться к тексту

2 Ср. Лукреций, “О природе вещей”, V, 1022 слл., 1028; Платон, “Критон”, 383 А–В.
Вернуться к тексту

3 Миний Курий Дентат - консул 290, 284, 275 и 274 гг., победитель самнитов и царя Пирра.
Вернуться к тексту

4 Первый фрагмент принадлежит Эннию, “Анналы”, фр. 209 Уормингтон; второй фрагмент принадлежит Сенеке, Послания, 108, 33.
Вернуться к тексту

5 Южная Италия и Сицилия с преобладанием греческого населения.
Вернуться к тексту

6 Т. е. по сократическому методу: теза и антитеза.
Вернуться к тексту

7 Карнеад Киренский – 214 – 129 гг., основатель Новой Академии, участник посольства, прибывшего в 156 г. из Греции в Рим. В состав посольства входили также и перипатетик Критолай и стоик Диоген.
Вернуться к тексту

8 Орк (он же Плутон, у греков Аид) – божество, властитель царства умерших.
Вернуться к тексту

9 Аристотель. Имеется в виду его сочинение о справедливости (утрачено).
Вернуться к тексту

10 Хрисипп – около 281 – 204 гг., противник Карнеада, основатель средней Стои, систематизировал учение стоической философии.
Вернуться к тексту

11 Платон и Аристотель.
Вернуться к тексту

12 Т. е. естественное право.
Вернуться к тексту

13 Пакувий – (220 – 130) трагический поэт, принадлежал к Сципионовскому кружку.
Вернуться к тексту

14 Ср. Цицерон, “О законах”, II, 26; “О природе богов”, I, 115. См. Геродот, 1, 131; VIII, 109; Эсхил, “Персы”, 809 слл.
Вернуться к тексту

15 Царь Александр Македонский и его отец Филипп III.
Вернуться к тексту

16 См. Павсаний, “Описание Эллады”, X, 35, 2.
Вернуться к тексту

17 Черное море. “Понт Аксинский” -- негостеприимное море; обычное название – Понт Евксинский – гостеприимное море. См. Овидий, “Тристии”, IV, 4, 55 слл. Имеются в виду человеческие жертвоприношения Артемиде. См. Еврипид, “Ифигения в Тавриде”; Геродот, IV, 103. Высказано предположение, что иранское слово axsaina (синий) было осмыслено греками как axeinos, а впоследствии заменено словом euxeinos.
Вернуться к тексту

18 По мифу, сын Посейдона, убитый Гераклом. Имеется в виду принесение чужеземцев в жертву богам. См. Аполлодор, II, 5, 11.
Вернуться к тексту

19 См. Цезарь, “Записки о галльской войне”, VI, 16.
Вернуться к тексту

20 См. Диодор Сицилийский, V, 31 cл.; XIX, 14; Энний, “Анналы”, фрагм. 237 Уормингтон.
Вернуться к тексту

21 Об этолянах см. Фукидид, 1, 5. Критские пираты, вместе с киликийскими, действовали против римлян.
Вернуться к тексту

22 См. Плутарх, “Алкивиад”, 15.
Вернуться к тексту

23 См. Цезарь, “Записки о галльской войне”, VI, 22; Диодор Сицилийский, V, 32, 4.
Вернуться к тексту

24 Этот запрет был издан сенатом в 154 – 125 гг. Для Массилии было сделано исключение.
Вернуться к тексту

25 Имеются в виду илоты – коренное ахейское население Лаконики, превращенное дорийскими завоевателями в полусвободных, прикрепленных к земле.
Вернуться к тексту

26 Консул 149 г., известный юрист, учасгник диалога “О государстве”. См. Цицерон, “Об ораторе”, I, 212.
Вернуться к тексту

27 Легат – имущество, отказанное по завещанию.
Вернуться к тексту

28 Закон, проведенный в 169 г. (или в 174 г.) трибуном Квинтом Воконием Саксой; он лишил женщин права наследовать по гражданину первого разряда, т. е. владевшему имуществом в 100000 весов, и ограничил легацию (см. прим. 27). См. Гай, “Институции”, II, 226, 272.
Вернуться к тексту

29 Публий Лициний Красс Муциан, консул 97 г., отец триумвира 60 г., был усыновлен Публием Лицинием Крассом Богатым.
Вернуться к тексту

30 См. Цицерон, “О законах”, I, 15 слл.; Платон, “Государство”, I, 339 С.
Вернуться к тексту

31 См. Платон, “Государство”, I, 331 слл.
Вернуться к тексту

32 О Пифагоре см. прим. 50 к кн. I. Эмпедокл Акрагантский – около 494 – 434 гг. – своей философской поэме “Очищения” отразил представления Пифагора о природе животных и о метемпсихозе (последовательное переселение души в другие существа, сопровождающееся ее очищением).
Вернуться к тексту

33 Гай Луцилий (148 – 102), фрагм. 1337 Маркс.
Вернуться к тексту

34 Ср. I, 50.
Вернуться к тексту

35 Приводится беседа между Александром Македонским и пленным пиратом. См. Августин, “О государстве божьем”, IV, 4, 25. Миопарон – легкое военное судно.
Вернуться к тексту

36 Император – в эпоху римской республики высшее военное почетное звание, присваивавшееся солдатами (также и сенатом) полководцу после решительной победы над врагом.
Вернуться к тексту

37 Ср. Корнелий Непот, “Гамилькар”, II, 5; Ливий, XXXVI, 1, 3.
Вернуться к тексту

38 Ср. Павсаний, II, 14, 4; V, 1, 1; Овидий, “Фасты”, II, 289.
Вернуться к тексту

39 Имеются в виду эпикурейцы.
Вернуться к тексту

40 Ср. Платон “Государство”, II, 361 сл.
Вернуться к тексту

41 В 137 г., во время войны в Испании, консул Гай Гостилий Манцин по собственному почину заключил договор о капитуляции римской армии, окруженной нумантинцами, и о мире с Нуманцией. Римский сенат не утвердил этого договора и в 136 г., по предложению консула Луция Фурия Фила, постановил выдать Манцина нумантинцам, которые, однако, не приняли пленника, не желая согласиться на расторжение заключенного им договора. – В 140 г. проконсул Квинт Помпей заключил с нумантинцами договор, подобный заключенному Манцином; договор этот был аннулирован сенатом, постановившим продолжать войну. См. Цицерон, речи: “По делу Цецины”, 98; “Об ответах гаруспиков”, 43; “Об обязанностях”, III, 109; “О пределах добра и зла”, II, 54; “Брут”, 103.
Вернуться к тексту

42 По-видимому, имеется в виду Карнеад.
Вернуться к тексту

43 См. I, 30.
Вернуться к тексту

44 Луций Сауфей и Патрон были эпикурейцами. См. Цицерон, “Письма к близким”, XIII, 1 (198); “К Аттику”, VI, 9, 4 (279); VII, 1, 1 (281)
Вернуться к тексту

45 Геркулес (Геракл) и Ромул. См. I, 25; II, 17 слл.; “Речь в защиту Сестия”, 143.
Вернуться к тексту

46 Гай Фабриций Лусцин, консул 282, 278 и 273 гг., как и Маний Kypuй Дентат (прим. 3), считался образцом римской доблести и неподкупности.
Вернуться к тексту

47 По аграрному закону Тиберия Гракха, земли союзников, находившиеся в Италии, также должны были быть отчуждены в пользу плебса. О союзниках и латинянах см. прим. 93 к кн. 1.
Вернуться к тексту

48 Сервий Сульпииий Гальба – консул 144 г., славился как оратор. Как и Сципион Эмилиан, он был членом коллегии авгуров (“коллега”). См. Цицерон, “Брут”, 86 и 333.
Вернуться к тексту

49 По-видимому, речь идет об Исократе. Ср. Цицерон, “Об ораторе”, II, 10; III, 28.
Вернуться к тексту

50 Имеется в виду бык Фаларида. См. I, 44.
Вернуться к тексту

51 См. I, 39.
Вернуться к тексту

52 Тимей Тавроменский – (около 359 – 262), сицилийский историк. См. Цицерон, “О государстве”, III, 43.
Вернуться к тексту

53 Ср. Цицерон, “Речи против Верреса”, (II) IV, 117 слл.
Вернуться к тексту

54 См. I, 28.
Вернуться к тексту

55 См. I, 44.
Вернуться к тексту

56 В Афинах славился театр Диониса, палестры и гимнасии (места для гимнастических упражнений; философы вели там занятия); особенной известностью пользовались палестры Академии и Ликея. Пропилеи (украшенный колоннадами вход в Акрополь) были построены при Перикле. В храме Парфеноне находились статуи Зевса и Афины, изваянные Фидием. Пирей – морской порт Афин.
Вернуться к тексту

57 См. II, 62.
Вернуться к тексту

58 Т. е. к правлению народа. См. I, 41 и 66.
Вернуться к тексту

59 Ср. I, 39.
Вернуться к тексту

60 Ср. II, 47 и 67.
Вернуться к тексту

61 Ср. Цицерон, “О законах”, III, 19 и 23.
Вернуться к тексту

62 Игра слов. См. прим. 135 к кн. I.
Вернуться к тексту

63 В 141 – 139 гг. Сципион Эмилиан, с целью разбора некоторых династических споров в государствах Востока, подвластных Риму, в сопровождении Спурия Муммия, Луция Метелла Кальва и Панэтия совершил путешествие на Восток и посетил остров Родос.
Вернуться к тексту

64 В Греции театр был местом народных собраний; курия в Риме была местом заседаний сената. Ср. Цицерон, “Речь в защиту Флакка”, 16 слл.
Вернуться к тексту

65 Мифический царь Ассирии, ошибочно отождествлявшийся с Ассурбанипалом (VII в.); по представлениям греков, тиранн, склонный к чувственным наслаждениям ч роскоши. Окруженный врагами, он будто бы покончил с собой путем самосожжения.
Вернуться к тексту

66 По свидетельству Витрувия (“Об архитектуре”, II, 2), зодчий Динократ предложил превратить гору Афон в огромную статую Александра Македонского.
Вернуться к тексту

 

предыдущая

 

следующая
 
оглавление
 

Сайт создан в системе uCoz