Библиотека Михаила Грачева

	предыдущая		следующая
		оглавление

Обратимся теперь к историческим событиям, связанным с революционным разрушением одной великой иерархической пирамиды деспотической власти и заменой ее новой системой власти, основанной, по замыслу ее создателей, на прогрессивных принципах свободы, равенства и братства, но оказавшейся затем новой деспотической иерархией во главе с “сильной личностью”. Рассмотрим события, происходившие во Франции почти [c.115] через полторы тысячи лет после описанных нами выше событий времен императорского Рима.

Во Франции в конце XVIII века назревали великие революционные события, связанные с кризисом одной из сильных европейских монархий феодального мира, процветавшей на протяжении веков, которая, так сказать, обветшала морально и физически. Термин “прогнивший режим”, часто употребляемый в политической литературе, в данном случае вполне подходит для характеристики образа правления и жизни некогда сильной французской династии Бурбонов, правившей Францией с 1589 г. Гроза над головой последнего из Бурбонов Людовика XVI (1754–1792) собиралась давно, еще при жизни его славных прародителей. От наследника к наследнику все туже затягивалась петля неразрешимых экономических, социальных и политических проблем и, наконец, затянулась на шее последнего отпрыска когда-то боевого и процветающего королевского рода.

Во второй половине XVIII века Францию и прежде всего Париж сотрясали волнения крестьян и горожан, требовавших земли и хлеба. Роскошь жизни феодалов и королевского двора соседствовала с нищетой крестьян, третьего сословия, парижских трущоб. Все понимали, в том числе и король Людовик XVI, что нужно что-то делать. Привилегии дворянства и духовенства, столетиями признававшиеся как нечто само собой разумеющееся, под влиянием идей французских просветителей и философов стали рассматриваться как анахронизм. В верхние слои общества рвались “безродные” молодые люди, все чаще бросавшие открытый вызов родовитым вельможам, толпившимся у трона короля.

Людовик XVI как монарх не имел способностей и желания выполнять свои функции. Получивший по наследству власть инфантильный король, по-видимому, не очень ценил ее, предпочитал меньше вмешиваться в ход событий, поручая важные государственные дела придворным вельможам, большинство которых, также получив свои титулы по наследству, личные интересы предпочитали государственным заботам. Король увлекался охотой, любил работать на столярном станке, знал толк в поделках из дерева и металла, но на заседаниях, где обсуждались государственные дела, явно спал или притворялся спящим. Он вел дневник, где ежедневно записывал в основном итоги дневной охоты – сколько убито зайцев, лис, [c.116] тетеревов. Если охота была неудачной, король записывал в дневнике: “Ничего”. Характерно, что 14 июля 1789 г. (день взятия Бастилии) в дневнике короля стоит запись: “Ничего”.

Идеи свободы, которые в Европе тогда носились в воздухе и главным источником которых были французские энциклопедисты-просветители, освободительные войны в Америке и установление там конституционного республиканского правления приводили окружение короля к выводу о необходимости реформ. Для решения насущных социальных и экономических проблем было решено созвать собрание выборных Генеральных штатов, где представлены все три сословия (дворянство, духовенство и третье сословие). В результате бурных дискуссий благодаря политической активности защитников третьего сословия собрание Генеральных штатов 17 июля 1789 г. было преобразовано в Национальное (Учредительное) собрание, потребовавшее демократических преобразований и ограничения власти королевского двора и. дворянства. На улицах Парижа в это время проходили митинги и демонстрации под лозунгами “Долой деспотию!”, “Свобода, равенство, братство!”, в которых часто принимала участие и королевская национальная гвардия. 14 июля 1789 г. вооруженные толпы при участии солдат национальной гвардии овладели Бастилией – главной политической тюрьмой Парижа, освободив всех находившихся там заключенных. (Во имя исторической правды отметим факт, по-видимому, не соответствующий представлениям читателя: в Бастилии в день ее штурма было заключено семь (!) человек, четверо из которых находились там за подделку векселей, а один был душевно больным.) Когда Людовику XVI сообщили о взятии Бастилии, он, недовольный тем, что его рано разбудили, спросил: “Это… бунт?” “Нет, Ваше величество, – был ответ, – вы ошиблись: это не бунт, это революция!”.

Первоначальной целью революции было ограничение власти короля и дворянства. На Учредительном собрании была принята Декларация прав человека и гражданина, которая провозглашала равенство всех граждан. Большинство депутатов Учредительного собрания в то время считало, что революция – это пламенные речи, аплодисменты трибун, хлесткие статьи в газетах и что цели резолюции уже достигнуты. Ведь Собрание сохраняло конституционную монархию, короля утешили правом [c.117] приостанавливающего вето, дворянство отказалось от большей части своих привилегий.

Однако страсти разгорались, а король и его приближенные не сумели найти компромисса, чтобы удержать хотя бы часть своей власти в режиме конституционной монархии. В начале октября толпа демонстрантов собралась возле королевского дворца в Версале и потребовала переезда короля в Париж. Король впервые вынужден был подчиниться требованиям революции. Его перевезли в столицу, где он стал пленником Учредительного собрания как высшего органа власти.

Осенью 1789 г. и весь 1790 год в Учредительном собрании бушевали политические страсти. Собрание стало школой парламентской деятельности, политической борьбы и ораторского искусства. Опьяненные свободой слова сотни ораторов поднимались на трибуну. Одни из них произносили яркие пламенные речи, встречаемые громом аплодисментов и воспроизводимые назавтра в парижских газетах, другие терялись и слушатели едва могли понять, что хотели сказать ораторы. Среди ораторов были представители всех сословий, но дворяне и духовенство все же лидировали. Речи Мирабо, Барнава, Лафайета, Клермон-Тоннера, Ле-Шателье прерывались громом аплодисментов. Первая речь Робеспьера, никому неизвестного адвоката из провинциального города Арраса, произнесенная им в Учредительном собрании 21 октября 1789 г., не имела никакого успеха. Одна парижская газета написала о выступлении Робеспьера так: “Своим красноречием, от которого веет постным маслом и уксусом, он раздражает собрание”.

Однако Учредительное собрание было той великой ареной борьбы, где победители и побежденные часто менялись ролями, где ораторы, освистанные публикой, могли снова броситься в борьбу и победить, где, как на спортивной арене, за которой наблюдает вся Франция, быстро Обнаруживалась способность или неспособность каждого к борьбе. Боевой дух и ораторское искусство многих бойцов росли с каждым днем, а иные убеждались в своей Неспособности -вести борьбу на столь высоком уровне и сходили с политической сцены. Вторая речь Робеспьера в Учредительном собрании уже заставила умолкнуть насмешников, а последующие речи, в которых он встает на защиту веками угнетаемого народа, имеющего теперь право на насилие, начинают удивлять и возмущать [c.118] Учредительное собрание, но они нравятся трибунам и улице.

Авторитет и известность Робеспьера особенно возросли после избрания его президентом Якобинского клуба, образованного группой радикально настроенных депутатов Учредительного собрания. Собираясь в клубе, депутаты обсуждали актуальные политические вопросы, договаривались о совместных действиях. Клуб приобретал силу самостоятельной политической организации, его члены были редакторами многих газет революционного Парижа, он стал играть заметную роль в формировании общественного мнения и в сильной степени, повлиял на ход дебатов и решения Учредительного собрания. Клубом заправляли такие известные всему Парижу деятели революции, как Мирабо, Лафайет, Барнав, Ле-Шапелье, Сиейс, Дюпор. Существует мнение историков, что Робеспьер был избран президентом Якобинского клуба (на три месяца, как того требовал устав) потому, что сильные, соперничавшие друг с другом фигуры клуба предпочли вывести в президенты кого-нибудь из “пешек”, человека, стоящего вне группировок.

Все это время накал политических страстей в Учредительном собрании возрастает. Пафос речей сменяется обсуждением жгучих проблем Парижа и страны–растущая экономическая разруха, голод, защита страны от иностранного вмешательства. Единодушия среди депутатов нет. В речах ораторов появляются оскорбительные намеки и злобные выпады. Депутаты вызывают друг друга на дуэль. Робеспьер, опираясь на авторитет Якобинского клуба, не упускает случая нанести удар лидерам Собрания, пытающимся увести его вправо, взять курс на торможение революции.

21 июля 1791 г. король Людовик XVI делает неудачную попытку бежать из Франции, после чего его заключают под стражу во дворце Тюильри. Это событие вызвало взрыв политических страстей. Перед политическими группировками встал вопрос: что дальше? Со страниц парижских газет полились оскорбления и издевательства в адрес королевской семьи. Марат требовал установления военной диктатуры. В Якобинском клубе в повестке дня неизменно присутствует тема: монархия или республика? В Учредительном собрании обсуждается вопрос о степени вины короля во всех бедах народа. 17 июля на Марсовом поле произошла кровавая бойня, связанная с подписанием петиции о низложении короля. Сторонники [c.119] монархии бросили национальную гвардию для разгона мятежников. Были убитые и раненые.

В Законодательном собрании (с 10 октября 1791 г. Национальное собрание было заменено Законодательным) неистовствуют ораторы. Кроме якобинцев левыми здесь являются представители другой политической группировки – жирондисты (Вернио, Изнар, Гаде, Жансоне, Бриссо, Ролан и другие), а также “бешеные” (Эбер, Жак Ру), защищавшие беднейшие слои Парижа и страны. Нападки левых партий и фракций друг на друга ничуть не менее яростны, чем их столкновения с правыми, монархистами и республиканцами. Гаде, атакуя Робеспьера, заявляет с трибуны: “Я разоблачаю в нем человека, который беспрестанно ставит свою гордость выше общественного дела, человека, который беспрепятственно говорит о патриотизме, а сам покидает вверенный ему поет. Я разоблачаю в нем человека, который из честолюбия или по несчастью стал кумиром народа”. Марат и Демулен контратаковали жирондистов и в своих газетах не менее резко разоблачали их лидеров. Однако по газетам и документам тех лет невозможно установить сколько-нибудь стабильную расстановку сил (в политической борьбе того времени. Группировки ежедневно раскалывались, формировались новые, союзники и друзья становились врагами, а бывшие враги сплачивались, чтобы дать решительный бой на очередном заседании Собрания.

10 августа 1792 г. была образована Парижская Коммуна, целью которой было восстание и Окончательное Свержение монархии. Руководили Коммуной комиссары Робер, Россимоль, Эбер, Било-Верен. Робеспьер и Марат были избраны в Совет Коммуны позднее, после штурма королевского дворца Тюильри. Штурм был кровавым, с большим числом жертв. Король был заключен в тюрьму Тампль.

Во Франции с этого момента одновременно существуют три правительства: Законодательное собрание, Парижская Коммуна, Министерство во главе с Дантоном. Энергичнее всех действует Парижская Коммуна. Она закрывает заставы, отменяет заграничные паспорта, производит аресты сторонников короля, учреждает военный трибунал, арестовывает так называемых неприсягнувших священников, конфискует оружие, организует армейские подразделения для защиты границ и борьбы с [c.120] контрреволюционными восстаниями крестьян в провинции Вандея.

В сентябре стихия насилия и террора вышла из-под контроля Коммуны, начались так называемые сентябрьские убийства в тюрьмах. “Народные суды” врывались в тюрьмы, где в то время были заключены роялисты, не присягнувшие священники и другие подозреваемые в нелояльности к революции люди, и расправлялись с ними на месте. Позже жирондисты обвинили в организации этих убийств Дантона, Марата и Робеспьера, потому что Марат и Дантон на заседаниях Коммуны одобрили эти действия “народного террора”, а Робеспьер обошел эти события молчанием.

21 сентября 1792 г. в Париже собрался Национальный Конвент, который официально упразднил королевскую власть и провозгласил республику, которая вошла в историю Франции как Первая республика. В Конвенте большинство было жирондистов и Конвент становится новой ареной еще более ожесточенной борьбы жирондистов с Представителями Горы (монтаньярами) – якобинцами и “бешеными”. “Исступление партийной борьбы дошло до крайностей. Случалось, что жирондисты, возглавляемые Барбару, срывались с мест и, выкрикивая угрозы, потрясая кулаками, бросались на скамьи монтаньяров. Монтаньяры в свою очередь давали знак публике, а та криками заглушала речи жирондистов или, наоборот, поддерживала выступления монтаньяров. Марат, дикий как зверь, ревел у подножия трибуны, куда его систематически не допускали. Оратора Жиронды, обвинявшего монтаньяров во всех смертных грехах, вплоть до организации убийств и государственной измены, сменял оратор Горы, который отвечал еще более яростными обвинениями. И вдруг в освещенном факелами зале появились родственники жертв 10 августа. Размахивая простреленной пулями одеждой и лохмотьями окровавленных рубашек, они требовали отмщения королю”⁵⁸.

В Конвенте шли дебаты о суде над королем Людовиком XVI. Жирондисты пытались не допустить суда над королем, дать ему возможность выехать за границу. И этот вопрос о суде над королем стал новым поводом для схваток всех партий и групп и в первую очередь жирондистов с монтаньярами. Робеспьер в своей первой речи по этому вопросу оказал: “Или Людовик виновен, или революция не может быть оправдана”. Эта речь [c.121] Робеспьера, по мнению историков, “склонила весы национального правосудия на сторону смерти”. Людовик XVI был гильотинирован 22 сентября 1794 г.

Чтобы прокомментировать эту жестокую акцию революции, обычно приводят слова одного из современников тех событий; “Только после того как Людовик XVI был гильотинирован, французский крестьянин поверил, что революция победила”. Здесь заметим, что приблизительно той же “логикой революционного правосудия” руководствовались в России в 1918 г. революционеры, учинившие кровавую расправу над свергнутым с престола царем и его семьей.

Для облегчения задачи изложения последующих драматических событий, приведших к трагическому концу лидеров французской революции, обратимся к описанию этих событий в документальной повести о героях и мучениках Великой Французской революции.

“Итак, король свергнут. Повержены конституционалисты. В Конвенте заседают революционеры, каждый из которых желает счастья Франции. Ну, кажется, сейчас время пожинать плоды победы.

Но какой же злой рок тяготел над революцией? Почему партии, объединенными усилиями низвергнувшие деспотизм, спустя пару месяцев сошлись в рукопашной схватке не на жизнь, а на смерть?

Может, все дело в личной неприязни? Жирондисты ненавидели Марата, а монтаньяры не любили Гаде, Бриссо, Вернио и компанию за то, что те своими саркастическими высказываниями больно задевали их самолюбие? Жирондисты обижались на непочтительные высказывания о “гении и знамени” их партии госпоже Ролан и, как Истинные джентльмены, заступались за нее, а очаровательная мадам Ролан в свою очередь не могла спокойно видеть бандитскую физиономию Дантона и слышать скабрезные намеки Эбера. И все-таки странно предполагать, что борьба между Горой и Жирондой, потрясшая всю страну, велась потому, что одни депутаты не внушали симпатии и доверия другим.

Может, все дело в том, что обе партии стремились к власти? На первый взгляд кажется, что только это и разделяло враждующие стороны. Ведь их программы вроде бы совпадали, и до апреля 1793 г. и жирондисты и монтаньяры обвиняли друг друга в одних и тех же грехах: в роялизме (потом, правда, пошли уточнения: [c.122] Монтаньяры уверяли, что Жиронда хочет восстановить власть Бурбонов, а жирондисты – что монтаньяры хотят отдать корону Орлеанской династии); в попытках захватить власть и установить диктатуру; в сентябрьских убийствах; в связях, с эмиграцией и монархической коалицией (упрек Гаде, брошенный Робеспьеру: “Ты-то и есть сообщник принца Кобургского”); в поражениях на фронтах; в сообщничестве с Дюмурье (любопытно, что последнее обвинение особенно рьяно якобинцы возводили на жирондистов, но потом, когда жирондисты выступили с предложением отозвать Дюмурье, на его защиту встал… Робеспьер, который заявил, что эта мера может привести к развалу в армии. Потом, во времена террора, это обвинение падало на тех, кто только шапочно был знаком с изменником-генералом).

И, пожалуй, самым популярным, так сказать, дежурным “разоблачением” была связь с Англией и с агентами Питта. Случалось, в один и тот же день враждующие партии утверждали, что их противники подкуплены англичанами, а в марте 1793 г. монтаньяры и жирондисты объединились и объявили сторонниками Питта… “бешеных”.

Одинакова была и терминология ораторов. Своих сторонников они величали “истинными друзьями народа”, “честными республиканцами”, противников обзывали роялистами, ворами, агентами Питта и т. д. (Эта традиция сохранилась и впоследствии. До термидора “чудовищами” называли жирондистов. После термидора – Робеспьера, Сен-Жюста и прочих видных монтаньяров.)

Высказывания ораторов по поводу свободы печати, смертной казни, парламентской неприкосновенности менялись в зависимости от того, на какой ступени власти находились их партии.

Жирондисты предали суду Марата, а когда их самих привлекли к суду, они закричали о нарушении конституции. Жирондисты пытались закрыть газеты Марата и Эбера, а когда в свою очередь монтаньяры– прикрыли газету Бриссо, жирондисты обвинили их в зажиме демократии. Соответственна вспомним высказывания Робеспьера в различные периоды о смертной казни, о свободе печати и так далее.

Кутон свою деятельность в Конвенте начал с того, что Предложил предать смертной казни тех, кто высказался за диктатуру триумвирата (призрак триумвирата [c.123] почему-то особенно пугал патриотов, в данном случае имелись в виду Дантон, Марат и Робеспьер), но кончил он тем, что в 1794 г. сам составил вместе с Сен-Жюстом и Робеспьером триумвират, который фактически обладал диктаторскими полномочиями.

Всю зиму и весну 1793 г. левая сторона Конвента отчаянно вопила о тирании правой, а правая выражала негодование тиранией трибун.

Но не только жирондисты и монтаньяры отличались таким непостоянством. “Бешеные” выступали яростными сторонниками террора. Когда же лидеры “бешеных” сами попали под суд, они стали усиленно проповедовать милосердие.

Весьма своеобразно отношение партий к народному представительству. Якобинцы, которые всегда ратовали за верховную власть народа, впоследствии ликвидировали выборность в секциях и назначали туда своих чиновников. Но эта метаморфоза произошла уже в 1794 г. Жирондисты подобную эволюцию проделали значительно быстрее. Если зимой 1793 г. они обвиняли Конвент в том, что депутаты не являются истинными представителями масс, и требовали первичных сходок, замены депутатов их заместителями и вообще перевыборов (и все это якобы только в интересах демократии), то весной их настроение резко изменилось. Вот известное высказывание Бюзо о народных депутациях: “Я чувствовал, до какой степени было необходимо терпение: но я был тысячу раз готов прострелить черепа некоторых из этих чудовищ. Боже мой, что это за депутация! Казалось, что из всех сточных ям Парижа и больших городов было собрано все самое грязное, мерзкое и смрадное. С отвратительными, покрытыми грязью лицами черного или медно-красного цвета, над которыми возвышалась копна жирных волос, глубоко сидящими во впадинах глазами, они испускали вместе со своим смрадным дыханием самые грубые ругательства, сопровождаемые пронзительными криками плотоядных животных”.

То есть пока Бюзо чувствовал поддержку народных масс, все было хорошо. Как только симпатии народа перешли на сторону монтаньяров, сам вид депутации стал оскорблять эстетические вкусы доблестного демократа. Да и вообще, насколько долговечна народная любовь?

Когда в 1789 г. Неккера (министра Людовика XVI) вернули из ссылки, ликованию страны не было предела. [c.124] В маленьком городке, где он остановился ночевать, жители выставили патрули, которые останавливали проезжающие кареты. Горожане говорили: “Тише, Неккер спит”. А манифестации, которые устраивались в честь герцога Орлеанского? А взрывы всеобщего ликования, когда на улице толпа замечала Дюмурье или Петиона? А всеобщая популярность Мирабо и Дантона? Или проявившаяся особенно в 1794 г. фанатичная любовь к Робеспьеру, преклонение перед ним, как перед божеством? Но разве кто-нибудь вспоминал добрым словом народных кумиров, когда они отправлялось в изгнание? Разве многочисленные толпы не улюлюкали, когда на гильотину везли Дантона и Робеспьера?”⁵⁹.

После казни короля дальнейшие события можно кратко описать так. Вновь разгорелась борьба между монтаньярами и жирондистами. Голод и безработица, спекуляция и смуты потрясали Париж и всю страну. В провинции Вандея вспыхнул контрреволюционный крестьянский мятеж, возглавляемый роялистами. Казнь короля ополчила против Франции державы Европы. Конвент создал Комитет общественного спасения из девяти человек, который практически обладал властью, равной власти Конвента. Марат понимал, что такое раздвоение высшей власти к добру не приведет. Он хотел сосредоточить диктаторскую власть в руках одного лица, ответственного перед Конвентом. В диктаторы он прочил Дантона. В то время лидерами революции был “первый триумвират” – Марат, Дантон, Робеспьер, их противниками были жирондисты. Жирондисты создали свою Комиссию Двенадцати для борьбы с монтаньярами. Назревал открытый конфликт между группировками Конвента. Исход борьбы был в пользу монтаньяров: 2 июня 1793 г. войска, преданные якобинцам, окружили Конвент и арестовали 22 жирондиста.

Получив единовластие, монтаньяры приложили неимоверные усилия, чтобы улучшить внутреннее и внешнее положение страны, разработали и всенародно обсудили новую Конституцию 1793 г., предусматривающую демократическое государственное устройство. Борьба в верхних эшелонах власти продолжалась между группировками теперь практически одной партии монтаньяров. 13 июля 1793 г. террористской Шарлоттой Корде был убит Марат. В стране не утихала гражданская война и проводились политические процессы. Восстали Марсель, Тулон, [c.125] Лион, куда бежали многие роялисты и жирондисты.

В Париже усилился террор со стороны Комитета общественной безопасности и Революционного трибунала. 14 октября 1793 г. была казнена вдова короля Мария-Антуанетта. 31 октября казнили арестованных лидеров жирондистов Бриссо, Вернио, Жансоннэ и других. В среде монтаньяров теперь обнаружились три “фракции” – правые (Дантон), средние (Робеспьер) и левые (Эбер), между которыми начались разногласия. Эбера и эбертистов, которые первенствовали в Коммуне, арестовали и судили. Им предъявили обвинения в подготовке восстания, связях с Англией, неуважении к республике и даже… в краже белья. 24 марта 1794 г. все они были казнены.

Ночью 30 марта по доносу Сен-Жюста, сделанному не без ведома Робеспьера, были арестованы Дантон, Камилл Демулен, Геро-де-Сешаль, Лакруа и другие дантонисты. Для большего правдоподобия их судили вместе с людьми, обвиняемыми в финансовых преступлениях, действовавшими якобы под руководством дантонистов. Дантона и его сторонников, так же как и эбертистов, обвинили в том, что они подкуплены иностранцами, причем в обвинении говорилось, что если эбертисты стремились привести республику к краху крайними мерами, то дантонисты пытались достичь того же своей умеренностью. Дантон и его товарищи вели себя перед трибуналом мужественно и достойно, обвиняя судей в трусости и лицемерии. Дантон сказал: “Нас приносят в жертву честолюбию нескольких трусливых разбойников, но они не долго будут пользоваться плодами своей изменнической победы… Робеспьер последует за мною!” 5 апреля Дантон и дантонисты были обезглавлены на гильотине. Дантон, стоя на эшафоте, потребовал у палача, чтобы тот после казни показал народу его голову, что палач и сделал.

После гибели левых и правых у власти оказался “второй триумвират” – Робеспьер, как главная вершина “неравностороннего треугольника”, Сен-Жюст и Кутон, как две другие его вершины. Фактически это была единоличная диктатура Робеспьера со всеми вытекающими отсюда последствиями. Она позволила в полной мере проявиться личным качествам диктатора и вскоре обнаружила в Робеспьере черты слабости – идеализм и непрактичность. В то время как по улицам Парижа грохотали позорные колесницы с жертвами, диктатор Робеспьер размышлял о том, каким образом можно дать [c.126] своему “государству добродетели” соответствующее религиозное основание. Наконец, он пришел к решению постановить декретом Конвента существование Верховного Существа и бессмертия души. По существу, вводилась новая религия, были учреждены новые религиозные праздники. 8 июня 1794 г. на специальном церемониальном празднике в честь Верховного Существа в присутствии Конвента и ликующего народа Робеспьер во фраке небесно-голубого цвета играл роль первосвященника. Он произнес напыщенную речь о государстве добродетели, О Верховном Существе, бессмертии души и всеобщем счастье. Этот праздник по замыслу его устроителей должен был укрепить новую власть, поднять ее авторитет, однако эти надежды не оправдались и некоторые парижские газеты, еще не полностью контролируемые властями, позволили себе скрытую иронию по поводу проведенного спектакля.

Робеспьер не учел, что его власть над разбушевавшейся революционной стихией еще не является абсолютной. В Конвенте, Комитете общественного спасения. Комитете общественной безопасности, Революционном трибунале, в парижской прессе было много людей, в том числе весьма известных и заслуженных перед революцией, которые представляли собой скрытую оппозицию его власти. Новый триумвират (Робеспьер, Сен-Жюст, Кутон) поэтому продолжал проводить в жизнь сформулированный Робеспьером принцип: “Основа демократического правления есть добродетель, а средство для ее осуществления – террор”. 10 июня 1794 г. Кутон внес в Конвент свой ужасный закон о преобразовании Революционного трибунала. Закон гласил: “Если трибунал заявит, что у него имеются фактические или моральные доказательства против обвиняемых, то не должно происходить никакого допроса свидетелей… Закон отказывает в защитниках заговорщикам”. Отныне по приказу Комитета общественного спасения к суду мог быть привлечен любой депутат Конвента.

8 термидора II года революции (Конвент издал декрет о новом революционном летосчислении со дня основания республики, то есть с 22 сентября 1792 г., и ввел новые названия месяцев года), или 26 июля 1794 г., Робеспьер произнес в Конвенте угрожающую речь, в которой он отказался от всяких попыток компромисса и объявил войну буквально всем. Депутаты сидели словно [c.127] парализованные и каждый понял, что и его судьба решена. По-видимому, эта реальность угрозы придала депутатам силы и смелости. Депутат Вадье встал и начал возражать Робеспьеру, затем нашел в себе мужество Камбон, который воскликнул: “Настало время сказать, что один-единственный человек парализовал волю Конвента и этот человек – Робеспьер”. После этого на Робеспьера обрушился град нападок. Робеспьер понял, что это открытый бой, который является для него смертельной угрозой. Однако он и здесь показал, что не был человеком действия. Зная, что враги, объединившись, практически пытаются свергнуть его, он в Якобинском клубе снова произнес свою угрожающую и мистическую речь. На следующий день 9 термидора триумвират Робеспьера, несмотря на неравенство сил, снова решил дать открытый бой Конвенту, депутаты которого в ночь с 8-го на 9-е провели огромную работу по сплочению своих рядов, объединению и мобилизации всех оппозиционных групп. Снова идеализм Робеспьера проявился в том, что он надеялся речами победить Конвент.

Когда Сен-Жюст 9 термидора начал в Конвенте свою обвинительную речь, ему не дали говорить. На трибуну поднялся Робеспьер, но со всех сторон раздались крики “Долой тирана)” Конвент тут же решил объявить вне закона и арестовать Робеспьера, Сен-Жюста, Кутона и некоторых их сторонников. Робеспьер воскликнул: “Республика погибла, разбойники побеждают!” 10 термидора (28 июля 1794 г.) Робеспьера, Сен-Жюста, Кутона гильотинируют. За два следующих дня было казнено еще около сотни сторонников якобинской диктатуры.

Приведем страшный протокол кровавой “игры с выбыванием” вождей Французской революции, целью которой, по убеждению всех ее участников, было счастье будущих поколений.

Реквием героям французской революции⁶⁰

Это герои революции, лучшие люди Франции. За ними настала очередь последних французских революционеров. Робеспьер, Сен-Жюст, Кутон гильотинированы. Билло-Варен, Колло д'Эрбуа умерли в ссылке.

Все, представленные в этом страшном списке, погибли не в один день, как гибнут люди во время стихийных бедствий пли катастроф. Здесь завтрашние жертвы подписывали смертные приговоры жертвам сегодняшнего дня, тем, которые подписали приговоры, исполненные вчера. Завершил этот цепной процесс казней последний революционный триумвират – Робеспьер, Сен-Жюст и Кутон. Почти все эти герои были казнены по указанию или с молчаливого согласия Робеспьера. Все из этого страшного списка – молодые люди незаурядных способностей, честные и преданные идеалам революции. Многие из них были друзьями, единомышленниками по партии, соратниками по трудному восхождению к вершине революции и власти. Еще весной 1789 г. соратники – Робеспьер, Петион и Бриссо поставили свои подписи в качестве свидетелей в брачном документе Камилла Демулена и Люсиль Дюплесси. После венчания молодых шумная компания друзей пировала на квартире Демулена, друзья желали молодым счастья, произносили дружеские тосты. По прошло совсем немного времени и в лесу был найден изъеденный волками труп Петиона, который скрывался, спасаясь от казни, приговоренный Робеспьером и Демуленом. Скоро настанет день, когда по воле Робеспьера и Демулена под крики и улюлюканье толпы в допотопной телеге повезут на казнь Бриссо. Затем на эшафот взойдет Камилл Демулен, упадет нож гильотины и пронзительно закричит Люсиль, малолетние дети которой часто играли на коленях Робеспьера. А затем и саму Люсиль, почти сумасшедшую, посылающую проклятия Робеспьеру, повезут на казнь [c.130] на Гревскую площадь. Все это не беллетристические писания недоброжелателей Французской революции, а события тех лет. Гильотина в те дни поглощала от 20 до 80 человек ежедневно.

Французская революция 1789 г. признана историей как великая разрушительная сила, во имя свободы за короткий срок сокрушившая главную цитадель феодальной Европы, строившуюся веками. Главная монархическая иерархическая пирамида Европы рухнула с ужасающим грохотом и ее обломки исчезли в бездне революции. Из клубящегося хаоса среди бурь и страданий поднималось новое буржуазное общество. Строительная площадка для новой государственной и социальной системы была готова. Но какова была структура новой власти?

Здесь мы можем снова убедиться в справедливости сформулированного нами вывода: не ограниченная законом стихия общественных отношений людей рождает иерархизм власти во главе с верховным правителем. На примере Французской революции, как, впрочем, и на примерах многих других революций, можно видеть, что падение одной иерархической пирамиды власти воспринимается претендентами на власть как выстрел стартового пистолета для “гонки наверх” и нового строительства иерархической пирамиды. Разве не удивительно, что изменилось существо социального строя, на смену феодализму во Франции пришел капитализм, а иерархическая структура общественного устройства вновь оказывается самой удобной для организации государственной власти! Языком математики это можно выразить так: иерархическая структура власти инвариантна по отношению к социальному строю.

После падения Робеспьера во Франции начала формироваться новая иерархическая структура власти. Идеалы демократической республики по практическим соображениям были “временно” отвергнуты. После непродолжительной “игры с выбыванием побежденных” на вершине пирамиды власти в 1799 г. оказалась сильная личность, свободная от идеалистических иллюзий Робеспьера или королевской инфантильности Людовика XVI, – генерал Наполеон Бонапарт. При помощи военной силы он сравнительно быстро “усмирил тигра революции” и навел свой порядок в уставшей от революционных бурь измученной и разоренной стране. Наполеон [c.131] показал себя великим мастером (даже гроссмейстером) построения иерархической пирамиды власти и всего через пять лет присвоил себе титул “Наполеон I Божией Милостью и установлениями республики император французов”. И неважно, что в этом придуманном им самим титуле было противоречие – слова “республика” и “император” стояли рядом. А кто мог возразить, когда за новоявленным императором стояли все вооруженные силы? В порядке отступления заметим, что в XX веке еще более, контрастные несовместимые понятия и слова ставились рядом и этого противоречия тоже “никто не замечал”. Например, титул “великий вождь и учитель”, “отец народов”, “великий кормчий” соседствовали со словами “социалист”, “марксист”, и это тоже не вызывало возражений и всегда “одобрялось народом”.

Предоставим слово историку конца XIX века, описывавшему послереволюционную (но уже наполеоновскую) Францию: “Абсолютная императорская власть, установленная теперь, оставляла далеко за собою конституцию 1791 г. и превосходила своим автократическим характером даже монархию Бурбонов до 1789 г. Казалось, революция описала полный круг и вернулась к своей исходной точке… Наполеон ввел при своем дворе порядки старинной монархии и установил придворный этикет на основании детальных исследований, чтобы не упустить ни единой мелочи во всем этом маскараде. Члены фамилии Бонапарта сделаны были императорскими принцами и принцессами, генералы превращены в маршалов империи, а высшие чиновники – в верховных сановников”⁶¹.

“Народ при его господстве находился приблизительно в таких же бедственных условиях, как и раньше, но Бонапарт умел занять народные массы своими войнами. То, что не было занято войной, он направлял на общественные работы, предпринятые им. Во Франции наряду с его именем не слышалось уже никакого иного, и вскоре его правление стало таким же неограниченным, каким было правление Людовика XIV” (напомним, что Людовик XIV говорил: “Государство – это я”)”.

“В эпоху Древней Римской империи Наполеон, без сомнения, провозгласил бы себя богом. Говорил же он на Святой Елене, что большая комета 1811 г. явилась лишь из-за него!”

По-видимому, вершина иерархии власти обладает [c.132] божественным ослепляющим сиянием. Она притягивает и ослепляет всех, кто смотрит на нее снизу вверх, но еще больше ослепляет того, кто взошел на ее вершину. [c.133]

58 Гладилин А. Евангелие от Робеспьера. – М., 1970. С. 131.

Вернуться к тексту

59 Там же. С. 134–138.

Вернуться к тексту

60 См.: Там же. С. 296–298.

Вернуться к тексту

61 Блос В. Французская революция. – СПб., 1906. С. 423, 446, 454.

Вернуться к тексту

	предыдущая		следующая
		оглавление