Библиотека Михаила Грачева

	предыдущая		следующая
		оглавление

В данной главе предполагается определить, какова та форма правления, которая установилась в Америке на основе принципа народовластия, рассмотреть присущие ей средства воздействия, ее трудности, преимущества и недостатки.

Первый недостаток состоит в следующем: устройство соединенных Штатов чрезвычайно сложное; в этой стране одновременно существует два различных общества, которые, если можно так выразиться, втиснуты одно в другое. И мы видим здесь два правительства, полностью отделенных друг от друга и практически независимых: одно из них носит самый обычный характер, оно имеет весьма широкие функции и обеспечивает удовлетворение потребностей общества; тогда как другое – особое, сфера его деятельности ограничена и охватывает лишь самые общие интересы всей страны. Одним словом, это двадцать четыре небольших суверенных штата, составляющих один большой Союз.

Рассматривать Союз в целом, не изучив как следует отдельные штаты, – это значит вступить на путь со множеством препятствий. Форма федерального управления Соединенными Штатами появилась на свет последней; она является не чем иным, как разновидностью республики, которая впитала в себя все политические принципы, распространившиеся в обществе еще до ее возникновения и продолжающие существовать независимо от нее. Федеральное правительство, как я только что сказал, всего лишь исключение, тогда как правительство штата – явление обычное. Писатель, который пожелал бы описать общий вид подобной картины, не обрисовав прежде ее конкретных деталей, неизбежно впал бы в расплывчатость или в повторы.

Великие политические принципы, лежащие в основе системы управления современной Америки, зародились и получили свое развитие в рамках штата – сомневаться в этом не приходится. Таким образом, чтобы найти ключ к пониманию всего целого, следует рассмотреть систему управления штата как такового.

Штаты, составляющие в настоящее время американский Союз, имеют в том, что касается их видимого устройства, некую общность характеристик. их политическая и административная жизнь сосредоточена в трех основных центрах деятельности, которые можно было бы сравнить с различными центрами нервной системы, управляющими движениями человеческого тела.

На первом уровне находится община, далее – округ и, наконец, – штат.

Я не случайно начал исследование политических институтов Соединенных Штатов с общины. [с. 64]

Община является тем единственным объединением, которое так хорошо отвечает самой природе человека, ибо повсюду, где бы ни собирались вместе люди, община возникает как бы сама собою.

Таким образом, общинное устройство существует у всех народов, независимо от их обычаев и законов. Есть королевства и республики, создающиеся человеком; община же, кажется, прямо выходит из рук Божьих. И хотя община существует с тех пор, как появились люди, общинная свобода остается чем-то редким и хрупким. Страна всегда в состоянии создать большие политические организмы, потому что обыкновенно находится определенное число людей, просвещенность которых до известной степени способна заменить опыт в делах. Община же складывается из элементов более грубых, зачастую неподдающихся воздействию законодателя. Трудности в установлении независимости общины вместо того чтобы сокращаться по мере роста просвещенности народов, напротив, возрастают. Наиболее цивилизованное общество с трудом переносит попытки общины добиться независимости; оно восстает, сталкиваясь с многочисленными проблемами, и приходит в совершенное отчаяние, разуверившись в успехе значительно раньше, чем достигнет окончательного результата.

В числе всех прочих видов независимости независимость общины столь трудно утверждаемая, более всех подвержена вмешательству властей. Сами по себе институты общинной власти совершенно не способны противостоять сильному и предприимчивому правительству; для того чтобы успешно защищать себя, им необходимо всесторонне развиваться и воспринимать те взгляды и обычаи, которые распространены по всей стране. Таким образом, до тех пор пока независимость общины не войдет в обычай общества, ее можно без труда уничтожить, а стать обычной для общества она может только после того, как долгое время просуществует в законах.

Итак, общинная свобода не поддается, если так можно выразиться, стараниям людей. Поэтому весьма редки случаи, когда независимость общины устанавливается людьми: она возникает словно сама по себе и развивается почти незаметно в недрах полудикого общества. И только при непрерывном воздействии законов и обычаев, обстоятельств и в особенности времени ее удается наконец укрепить. Можно утверждать, что ни один из народов Европейского континента не знает, что такое независимость общины.

Между тем именно в общине заключена сила свободных народов. Общинные институты играют для установления независимости ту же роль, что и начальные школы для науки; они открывают народу путь к свободе и учат его пользоваться этой свободой, наслаждаться ее мирным характером. Без общинных институтов нация может сформировать свободное правительство, однако истинного духа свобод она так и не при обретет. Скоропреходящие страсти, минутные интересы, случайные обстоятельства могут создать лишь видимость независимости, однако деспотизм, загнанный внутрь общественного организма, рано или поздно вновь появится на поверхности.

Для того чтобы сделать предельно попятными для читателя те общие принципы, на которых формируется политическое устройство общины и округа в Соединенных штатах, я считаю полезным взять за образец какой-нибудь штат, подробно рассмотреть все то, что там происходит, и затем дать беглый обзор в целом по всей стране.

Для этой цели я избрал один из штатов Новой Англии.

Община и округ в различных частях Союза устроены по-разному, хотя легко заметить, что в пределах всего государства в основе образования как общины, так и округа лежали более или менее сходные принципы.

Однако, как мне кажется, в Новой Англии эти принципы получили наибольшее развитие и привели к более глубоким результатам, чем где бы то ни было. Они проявляются здесь несколько рельефнее, если можно так выразиться, и потому стороннему наблюдателю их легче разглядеть.

Общинные институты Новой Англии являют собой стройную и законченную систему; они имеют давнюю историю; они черпают свою силу в законах и, в еще большей степени, в обычаях; они оказывают колоссальное воздействие на все общество в целом.

По всем этим причинам они заслуживают нашего самого пристального внимания. [с. 65]

Размеры общины

Община Новой Англии (Тоwnship) является чем-то средним между кантоном и коммуной во Франции. Обычно в такой общине насчитывается от двух до трех тысяч жителей¹, таким образом, с одной стороны, она не настолько велика, чтобы интересы ее жителей слишком различались, а с другой стороны, община достаточно густо населена, так что здесь всегда можно найти людей, способных управлять ею.

В общине, как, впрочем, и повсюду, народ является источником власти в обществе, однако более непосредственно, чем в общине, он нигде не осуществляет свою власть. В Америке народ является хозяином, которому следует повиноваться в той мере, в какой только это возможно.

В Новой Англии при обсуждении дел, касающихся всего штата, большинство действует через представителей. Такой порядок диктуется необходимостью. Однако в общинах, где законодательная и исполнительная власти максимально приближены к населению, принцип представительства совершенно не используется. Здесь не существует муниципального совета; корпус избирателей после назначения должностных лиц общины сам направляет их деятельность во всем, что не подчинено законам штата, которые исполняются общинными властями прямо и безоговорочно².

Подобный порядок настолько несовместим с нашими представлениями и в такой степени противоречит нашим привычкам, что здесь необходимо привести несколько примеров, дабы сделать его по возможности более понятным.

В общине существует множество самых разнообразных должностей, характерной особенностью которых является узкая специализация, дробление функций, в чем мы сможем убедиться ниже. Вместе с тем значительная доля исполнительной власти сосредоточена в руках нескольких ежегодно избираемых членов городского управления, называемых select-men³.

Законы штата возлагают на этих выборных лиц определенный круг обязанностей. Для их исполнения они не должны испрашивать разрешения у своих избирателей, но уклонение от исполнения обязанностей лежит на личной ответственности выборных лиц. Так, например, один из законов штата предписывает им составление списков избирателей в своих общинах. Если же они не делают этого, то считаются виновными в правонарушении. Однако во всех делах, находящихся в исключительном ведении общинных властей, члены городского управления являются исполнителями воли народа, подобно тому как, скажем, у нас есть мэр, исполняющий решения, принимаемые муниципальным советом. Чаще всего они, действуют под свою личную ответственность, в большинстве случаев исполняют свои обязанности, просто следуя тем принципам, [с. 66] которые были ранее одобрены. Но коль скоро они захотят внести то или иное изменение в сложившийся порядок или решатся начать нечто новое, они обязаны обратиться за разрешением к народу, источнику своей власти. Предположим, что речь идет создании новой школы. В установленный день члены городского управления созывают заранее определенном месте всех избирателей. На этом собрании они оповещают присутствующих о возникшей потребности в школе, затем предлагают, каким образом это можно осуществить, определяют, сколько на это потребуется денег, а также указывают место, которое они наметили для будущего строительства здания. Собрание, обсудив все подробно, принимает предложение в целом, утверждает местоположение будущей школы, определяет размеры налога и вновь вверяет исполнение своей воли членам городского управления.

Собрание общины (town-meeting) может созываться только членами городского управления, однако к ним можно обратиться с просьбой о его созыве. Если десять собственников составляют новый проект и хотят представить его на одобрение общины, то прежде всего они просят созыва всех жителей общины, и члены городского управления обязаны подчиниться этому требованию; за ними сохраняется лишь право председательствовать на собрании⁴.

Подобные обычаи в политике и в общественной жизни, безусловно, очень далеки от наших. В данный момент я не собираюсь ни давать им свою оценку, ни объяснять скрытые причины, которые их порождают и поддерживают, – ограничусь лишь их описанием.

Члены городского управления избираются ежегодно в апреле или в мае месяце. В это же время собрание общины избирает множество других муниципальных чиновников⁵, на которых возлагаются весьма важные административные обязанности. Одни, называемые асессорами, должны устанавливать размеры налогов; на других – сборщиков – возлагается обязанность взимать эти налоги. Офицер, называемый “констеблем”, исполняет полицейские обязанности; он следит за порядком в общественных местах и способствует исполнению законов. Секретарь городского управления ведет протоколы собраний, регистрирует все дела общины и составляет акты гражданского состояния. Казначей хранит денежные фонды общины. Прибавьте к этим чиновникам также и попечителя бедных, в чрезвычайно сложные обязанности которого входит приведение в исполнение законов, касающихся неимущих; уполномоченных по делам школ и общественного образования; инспекторов дорог, надзирающих за состоянием больших и малых путей сообщения, – и вы получите полный список административных чиновников. Однако разделение функций на этом не заканчивается: среди муниципальных должностных лиц⁶ встречаются еще и приходские уполномочены, обязанностью которых является определение расходов на исполнение религиозных обрядов; всевозможные инспектора, которые должны руководить действиями жителей в случае пожара, или же следить за сбором урожая, или же наблюдать за правильностью проведения границ между владениями и разрешать возникающие время от времени споры в этой области, или же, наконец, надзирать за правильным обмером лесов и инспектировать соблюдение весов и мер.

Всего в общине насчитывается девятнадцать основных должностей. Каждый житель общины под угрозой штрафа обязан принимать на себя отправление этих обязанностей, но большинство из них оплачивается, с тем чтобы неимущие граждане были в состоянии отдавать исполнению этих обязанностей свое время без ущерба для себя. Впрочем, по американской системе выплата фиксированного жалованья чиновникам не предполагается. Каждое действие должностного лица имеет свою оплату, И, таким образом, чиновники получают вознаграждение сообразно вложенному ими труду. [с. 67]

Ранее я уже говорил о том, что вся англо-американская политическая система построена на принципе народовластия. На каждой странице этой книги будут описаны все новые и новые сферы приложения этой доктрины.

В странах, где господствует принцип народовластия, каждый человек обладает равной долей этой власти и каждый в одинаковой степени участвует в управлении государством.

Таким образом, предполагается, что каждый человек является столь же просвещенным, столь же добродетельным и столь же сильным, сколь и другие, ему подобные.

Почему же в таком случае он подчиняется обществу и где находятся естественные пределы подобного повиновения?

Он подчиняется обществу совсем не потому, что менее других способен управлять государственными делами, и не потому, что менее других способен управлять самим собой, – он повинуется обществу потому, что признает для себя полезным союз с себе подобными и понимает, что данный союз не может существовать без власти, поддерживающей порядок.

Таким образом, во всем том, что касается взаимных обязанностей граждан по отношению друг к другу, он оказывается в положении подчиненного. Однако во всем том, что касается лишь его самого, он остается полновластным хозяином: он свободен и обязан отчитываться в своих действиях только лишь перед Богом. Отсюда вытекает .правило, что каждый человек есть лучший и единственный судья в том, что касается его собственных интересов, и что общество только тогда имеет право направлять его действия, когда этими действиями он может нанести обществу ущерб, или же в том случае, когда общество вынуждено прибегнуть к помощи этого человека.

В Соединенных Штатах данная концепция принята повсеместно. Далее я буду говорить о том широком влиянии, которое оказывает эта концепция даже на самые обыкновенные поступки человека. Ну а пока продолжим разговор об общине.

Община, рассматриваемая в целом, а также по отношению к центральному правительству, является не более чем обыкновенной единицей, поэтому к ней также применима описанная мною выше теория.

Итак, независимость общины в Соединенных Штатах логически вытекает из самого принципа народовластия; все американские республики в той или иной степени признали эту независимость, однако в штатах Новой Англии обстоятельства оказались особенно благоприятными для ее развития.

В этой части Союза политическая жизнь зародилась непосредственно в рамках самой общины; с известными оговорками можно было бы утверждать, что с момента своего образования каждая из данных общин являла собой независимую нацию. Когда впоследствии английские короли потребовали свою долю верховной власти в американских колониях, они ограничились тем, что сосредоточили в своих руках лишь центральную власть. Они оставили общину нетронутой. Сейчас общины Новой Англии находятся подчиненном положении, однако вначале они не подчинялись никому или же если и подчинялись, то весьма незначительно. Таким образом, они не получили власть извне; наоборот, они сами как бы уступили часть своей независимости штату. Это очень важное различие, которое читатель должен всегда иметь в виду.

Община только тогда подчиняется штату, когда речь идет о таком интересе, который я бы назвал общественным, то есть когда дело касается не только ее самой, но также и других общин.

Во всем же, что относится непосредственно к самой общине, она по-прежнему остается независимой единицей, и среди жителей Новой Англии вряд ли найдется хотя бы один человек, который признавал бы за правительством штата право вмешиваться в управление сугубо общинными делами. [с. 68]

Мы видим, что общины Новой Англии занимаются куплей и продажей собственности, предъявляют иски и защищаются в судах, увеличивают или же уменьшают размеры своего бюджета, и никакая другая административная власть даже и не помыслит этому препятствовать⁷.

Что же касается обязательств, общих для всего штата, то общины обязаны их выполнять. Так, например, если штат нуждается в деньгах, то община не вольна решать, оказывать ему содействие или отказать в такой помощи. Если штат намерен провести новую дорогу, то община не вправе противиться ее проведению через свою территорию⁸. Если полицией устанавливается то или иное новое правило, то община должна ввести его и у себя. Если штат намерен организовать школьное обучение по единому плану на всей своей территории, то община обязана создавать предписанные законом школы⁹. Когда речь пойдет о системе управления в Соединенных Штатах в целом, мы увидим, кто и как в самых различных случаях заставляет общины подчиняться. я хотел бы здесь просто отметить, что у общины есть определенные обязательства. Эти обязательства весьма ограниченны, однако правительство штата, налагая их, всего лишь устанавливает сам принцип взаимоотношений; что же касается непосредственного выполнения данных обязательств, то здесь уже община вновь вступает в свои собственные права. Так, например, размер налогов действительно определяется законодательным собранием штата, однако облагает ими и взимает их сама община; наличие школы является обязательным условием, однако именно община строит, оплачивает строительство и управляет этой школой.

Во Франции сборщик налогов назначается государством, чтобы взимать общинные подати; в Америке же сборщик налогов назначается общиной, но взимает подати для государства.

Таким образом, у нас центральное правительство отправляет своих чиновников в общину, тогда как в Америке община использует своих чиновников в общегосударственных целях. Уже один этот факт свидетельствует о том, до какой степени различаются между собой эти два общества.

В Америке существуют не только общинные институты, то также и общинный дух, который поддерживает общину и придает ей живительную силу.

Община Новой Англии имеет два преимущества, которые всегда, где бы с ними ни сталкивались, вызывают живой интерес людей: это – независимость и власть. Правда, сфера деятельности общины ограничена, и она не в состоянии выйти за ее пределы, но внутри этой сферы община совершенно свободна в своих действиях. Уже одна эта независимость придает ей большой вес, несмотря на численность ее населения и на размеры занимаемой ею территории.

Необходимо помнить, что люди обычно тяготеют к силе. В по коренной стране любовь к своему отечеству неизбежно и весьма быстро ослабевает. Житель Новой Англии привязан к своей общине не столько потому, что он здесь родился, сколько потому, что он видит в этой общине свободную и сильную корпоративную структуру, частью которой он является и которая заслуживает того, чтобы приложить усилия для участия в управлении ею.

В Европе нередко случается так, что даже те, кто стоит у власти, сожалеют об отсутствии общинного духа, поскольку все признают тот факт, что он является важным элементом поддержания общественного порядка и спокойствия; однако они не знают, каким путем можно создать этот общинный дух. Они боятся, что, сделав общину сильной и независимой и поделившись с ней властью, они ввергнут страну в анархию. Между тем [с. 69] изымите у общины ее силу и независимость, и вы найдете в ней лишь управляемых, но тогда уже не рассчитывайте встретить здесь граждан.

Кстати, обратите внимание на одну важную деталь: община Новой Англии устроена таким образом, что, вызывая в сердцах людей горячую к себе привязанность, она отнюдь не разжигает честолюбивых посылов граждан.

Чиновники округа не избираются, и власть их ограничена. Сам штат имеет всего лишь второстепенное значение; его существование незаметно и тихо. Находится весьма мало людей, которые пожелали бы нарушить спокойствие своей жизни и удалиться от того места, где сосредоточены их непосредственные интересы, с тем чтобы получить право участвовать в управлении делами штата.

Те, кто руководит федеральным правительством, достигают могущества и почета, однако число людей, имеющих возможность влиять на его деятельность, весьма невелико. Президент – это очень высокая должность, которую можно получить лишь в преклонном возрасте; других значимых правительственных постов достигают либо по воле случая, либо уже после того, как человек прославился на каком-либо другом поприще. Добиться этих должностей, руководствуясь лишь неуемным честолюбием, невозможно. Именно в общине, где идет повседневная жизнь и складываются простые человеческие отношения, у людей возникает стремление заслужить уважение окружающих, появляется потребность удовлетворить свои истинные интересы, вырисовывается жажда власти славы. Отчасти, столь часто нарушающие спокойствие общества, приобретают здесь совершенно иной характер, поскольку они проявляются у домашнего очага, как бы в лоне собственной семьи.

Смотрите, с каким искусством в американской общине все заботятся о рассредоточении, если можно так выразиться, власти для того, чтобы заинтересовать как можно больше людей в делах общества. Помимо того что сами избиратели время от времени занимаются различными вопросами управления общиной, существует множество всевозможных должностей, множество различных чиновников, и все они представляют, в пределах своей компетенции, мощную корпорацию, от имени которой выступают как много людей используют таким образом в собственных интересах власть общины, будучи в ней лично заинтересованным.

Разделение муниципальной власти, согласно американской системе, между большим числом граждан совершенно не вызывает опасений, что в общине возникнет слишком много должностей. В соединенных Штатах справедливо полагают, что любовь к родине есть своего рода культ, который люди тем искреннее исповедуют, чем чаще они его отправляют.

Таким образом, жизнь общины не замирает ни на секунду; она ежедневно проявляется то в исполнении той или иной обязанности, то в использовании того или иного права. Постоянная вовлеченность в политику вызывает в обществе непрерывное и размеренное движение, активизирующее его жизнь, не нарушая в то же время его спокойствия.

Причины, по которым американцы привязываются к тому месту, где они живут, похожи на те, что вызывают у горцев любовь к своему краю, их отечество имеет свои особые отличительные черты, в нем больше выразительности, чем в других местах.

Общины Новой Англии обычно живут весьма счастливо. Общинные власти, которые они сами себе выбирают, вполне соответствуют их представлениям. В условиях полного спокойствия и материального благополучия, господствующих в Америке, муниципальная жизнь редко нарушается бурями. Ведение общинных дел не требует особого труда. Кроме того, люди давно приобщились к политике, вернее, они были политически вполне образованными уже тогда, когда впервые ступали на эти земли. В Новой Англии деление на сословия уже давно исчезло даже из самой памяти людей, поэтому в общине не существует такого положения, когда какая-то группа стремится подчинить себе всех остальных, а если к отдельным людям проявляется несправедливость, то это почти незаметно на фоне всеобщего удовлетворения жизнью.

И если органы управления общиной все же допускают промахи, что, разумеется, не так уж сложно заметить, то промахи эти не воспринимаются как нечто особо значимое, поскольку жители общины сами создали свои органы управления и, гордясь ими, как родители детьми, прощают им многое, как бы худо они ни работали. Да и в любом случае гражданам не с чем их сравнивать. Даже в то время, когда Англия господствовала над всеми колониями, народ сам обстоятельно решал все общинные дела. Народовластие в [с. 70] общине, таким образом, не только существует издавна, но и является основой основ самого ее существования.

Гражданин Новой Англии привязывается к своей общине потому, что она сильна и неуязвима; он интересуется ее делами, поскольку участвует в ее управлении; он любит ее потому, что здесь ему не приходится жаловаться на свою судьбу; он видит в ней осуществление своих честолюбивых чаяний и надежд; он вмешивается в любое, даже самое мелкое происшествие в жизни общины, ибо в этой доступной ему, пусть и ограниченной сфере деятельности он учится управлять обществом; он привыкает к установившемуся порядку, который только и может обеспечить свободное развитие общества без каких либо социальных потрясений; он проникается духом этого порядка, приобретает к нему вкус, начинает понимать гармоничную структуру власти и получает, наконец, ясное и реальное представление о природе своих обязанностей и объеме своих прав.

Американский округ во многих отношениях чрезвычайно похож на округ во Франции. как и границы французского округа, его границы устанавливались совершенно произвольно. Он представляет собой некое административное образование, различные части которого не имеют между собой чем-либо обусловленных связей, а жителей не роднят с ним ни их привязанности, ни воспоминания, ни общность образа жизни. Таким образом, округ был создан исключительно в административных интересах.

Община имела слишком ограниченные размеры для того, чтобы здесь можно было отправлять правосудие как следствие, округ становится первым судебным центром. Каждый округ имеет свой суд¹⁰, шерифа, обеспечивающего выполнение судебных решений, а также тюрьму, в которой содержатся преступники.

общины, входящие в состав округа, испытывают те или иные потребности почти в одинаковой мере, и потому было делом совершенно естественным создание некоего средоточия власти для того, чтобы обеспечить их удовлетворение. В Массачусетсе подобная власть сосредоточена в руках определенного числа должностных лиц, которых назначает губернатор штата с согласия¹¹ действующего при нем совета¹².

Власти округа имеют весьма ограниченные полномочия, распространяющиеся лишь на незначительное число определенных заранее случаев. Для управления повседневными делами вполне достаточно штата и общины. В округе занимаются лишь подготовкой проекта бюджета всего круга, который затем утверждается голосованием в законодательном собрании штата¹³. В Америке нет никакой ассамблеи, прямо или косвенно представляющей округ.

Строго говоря, округа в политическом смысле не существует.

В большинстве американских конституций можно заметить наличие двойственной тенденции, которая побуждает законодателей разделять исполнительную власть и концентрировать законодательную. Община Новой Англии имеет свойственную только ей жизненную основу, которой ее нельзя лишить. В округе же подобную жизнь пришлось бы создавать фиктивно, в чем не ощущалось совершенно никакой надобности: общины, объединенные вместе, составляют штат, который является носителем государственной власти; вне общинной и государственной сфер действуют, если можно так выразиться, лишь личностные силы. [с. 71]

Европейца, путешествующего по Соединенным Штатам, более всего поражает отсутствие того, что у нас называется правительством или администрацией. В Америке существуют писаные законы, исполнение которых заметно в повседневной жизни. Все вокруг вас находится в непрерывном движении, однако нигде не виден источник этого движения. рука, управляющая общественным механизмом, неизменно сокрыта от глаз.

Вместе с тем, подобно тому как все люди для выражения своих мыслей вынуждены прибегать к использованию определенных грамматических конструкций и форм языка, так и все общества, для того чтобы существовать, обязаны подчиняться определенной власти, поскольку без нее наступает анархия. Данная власть может распределяться самыми различными способами, однако необходимо, чтобы она все же где-нибудь существовала.

У нации есть два способа ослабить силу власти.

Первый способ состоит в ослаблении власти в самих ее основах, причем в этом случае общество подчас лишается права и возможности защищать самое себя: подобное ослабление власти и есть то, что в Европе обычно называется установлением свободы.

Существует также и второй способ уменьшить роль власти в обществе: он заключается не в том, чтобы лишить общество ряда его прав, и не в том, чтобы парализовать его действия, а в том, чтобы рассредоточить эту власть, передав ее в разные руки, увеличить число должностных лиц, признавая за каждым из них всю полноту власти, необходимую для выполнения порученных ему обязанностей. У некоторых народов подобное рассредоточение государственной власти еще может вести к анархии; однако само оно не таит в себе ровным счетом ничего анархического. Следует сказать, что в результате такого разделения сила власти становится менее непреодолимой и не столь опасной, но при этом власть вовсе не разрушается.

Революция в Соединенных Штатах была плодом зрелого и продуманного стремления к свободе, а не какого-то неопределенного, инстинктивного желания независимости. Она отнюдь не была вызвана стремлением к беспорядку; напротив, она шла под знаком любви к порядку и законности.

В Соединенных Штатах никто и не считал, что человек в свободной стране может иметь право делать абсолютно все, что захочет; напротив, у него как у гражданина появились еще более разнообразные, чем у кого-либо в других странах, обязанности; не было даже намерения ни оспаривать тот принцип, что власть принадлежит обществу, ни оспаривать у общества его права на власть; ограничились лишь тем, что осуществление этой власти стало раздельным. Этим путем хотели достичь того, чтобы авторитет власти был высок, а влияние должностного лица – незначительно, с тем, чтобы общество, продолжая оставаться свободным, вместе с тем хорошо управлялось.

В мире не существует другой такой страны, где закон был бы столь всесилен, как в Америке, такой страны, где право применять закон принадлежало бы такому большому числу людей.

Исполнительная власть в Соединенных Штатах отличается тем, что внутри нее нет ни централизации, ни иерархии: именно поэтому она столь незаметна. Власть существует, но неизвестно, где ее искать.

Выше мы смогли убедиться в том, что общины Новой Англии не находятся ни под чьей опекой. Они самостоятельно заботятся о своих собственных интересах. [с. 72]

И наконец, на муниципальных чиновников также нередко возлагается обязанность способствовать исполнению общих законов штата пли же самим приводить их в исполнение¹⁴.

Помимо принятия общих законов, штат иногда занимается регламентацией деятельности полиции; однако обычно именно община и ее должностные лица вместе с мировыми судьями, исходя из местных нужд и вникая в частные подробности жизни общества, устанавливают определенные правила и издают распоряжения, касающиеся общественного здравоохранения, обеспечения должного порядка в обществе и чистоты нравов граждан общины¹⁵.

И наконец, общинные должностные лица самостоятельно, без каких-либо указаний со стороны, принимают меры к удовлетворению неожиданно возникающих в обществе потребностей, что случается довольно часто¹⁶.

Из всего нами сказанного следует, что в Массачусетсе исполнительная власть почти полностью сосредоточена в самой общине¹⁷, хотя она распределяется здесь между целым рядом чиновников.

Во французской общине, строго говоря, есть только один административный чиновник – сам мэр.

В общине Новой Англии, как мы видели, их насчитывается по крайней мере девятнадцать человек.

Эти девятнадцать должностных лиц в большинстве случаев совершенно не зависят друг от друга. Закон точно определил :круг обязанностей каждого из них. При исполнении своих обязанностей они всесильны и не подчиняются никакой другой власти в общине.

Если же присмотреться к тому, что происходит, за пределами общины, то окажется, что признаки административной иерархии едва заметны. Иногда случается так, что должностные лица округа изменяют решение, принятое общинами или общинными властями¹⁸, но в целом можно утверждать, что власти округа не имеют права вмешиваться в деятельность общины¹⁹. Они могут давать ей распоряжения лишь тогда, когда речь идет о делах, касающихся всего округа.

Должностные лица общины, как и чиновники округа, обязаны в очень редких случаях, заранее определенных законом, сообщать о результатах своих действий представителям центрального правительства²⁰. Вместе с тем центральное правительство не имеет [с. 73] представителя, в чьи обязанности входила бы разработка общих положений о деятельности полиции или же ордонансов о проведении в жизнь законов; оно не располагает также чиновниками, которые бы постоянно сотрудничали с властями округа и общины, осуществляли надзор за их действиями, направляли их деятельность и наказывали их за ошибки.

Из вышесказанного следует, что в Новой Англии не существует центра, где сосредоточивались бы все нити исполнительной власти.

Каким же образом тогда удается управлять обществом более или менее единообразно? Каким образом можно заставить повиноваться округа и их должностных лиц, общины и их чиновников?

В штатах Новой Англии законодательная власть распространяется на более широкий круг вопросов, нежели у нас. Законодатель проникает, так сказать, в самую сердцевину управления обществом, определяя все до самых мельчайших подробностей; закон одновременно устанавливает как основные положения, так и средства их воплощения в жизнь; тем самым закон штата строго и четко выявляет те многочисленные обязанности, которые ложатся на нижестоящие органы власти и их чиновников.

Из этого следует, что если все нижестоящие по отношению к штату административные образования и их должностные лица будут следовать в своих действиях закону, то во всех сферах общества жизнь будет идти единообразно; и все-таки остается неясным, каким образом можно обязать эти образования и их должностных лиц подчиняться закону.

В целом можно утверждать, что в распоряжении общества есть всего два способа заставить должностных лиц повиноваться.

Общество может предоставить одному из них безраздельную власть над всеми остальными, а также право лишать их должности в случае неповиновения.

Или же общество может поручить судам применять судебные санкции к нарушителям. Однако далеко не всегда можно воспользоваться тем или другим способом.

Право руководить чиновником подразумевает также право смещать его с должности, если он не выполняет отдаваемых ему приказов, или же повышать его по службе, если он старательно исполняет свои обязанности. Между тем выборное должностное лицо нельзя ни сместить, ни повысить. В самой природе выборной должности заложен принцип несменяемости до окончания срока полномочий. И действительно, выборное должностное лицо может ничего не ожидать и никого не бояться, кроме своих избирателей, если все государственные должности занимаются в результате выборов. Таким образом, среди чиновников не может существовать никакой иерархии, потому что невозможно одного и того же человека наделить двойным правом: и приказывать, и эффективно наказывать за неповиновение – и потому, что нельзя к власти распоряжаться добавить власть награждать и наказывать.

Страны, вводящие принцип выборности должностных лиц на нижних уровнях правительственного механизма, неизбежно оказываются перед необходимостью применять судебные санкции в качестве средства административного воздействия.

Сразу это определить нельзя. Стоящие у власти считают своей первой уступкой согласие на выборность всех должностных лиц, а второй – подчинение выборного чиновника постановлениям судей. Они равно опасаются и того, и другого нововведения, а так как от них обычно больше добиваются первой уступки, нежели второй, то они вводят выборность должностных лиц, сохраняя их независимость от судей. Между тем каждая из этих мер – это то единственное, что может уравновесить другую. Необходимо отдавать себе отчет в том, что выборная власть, которая не подчиняется судебным органам, рано или поздно ускользнет от всякого контроля или же будет уничтожена. Между центральной властью и выборными административными органами единственным посредником могут служить судьи. Только они в состоянии заставить выборного чиновника повиноваться, не нарушая при этом прав избирателей.

Таким образом, распространение судебной власти на мир политики должно находиться в прямой связи с расширением выборности органов власти. Если же эти два элемента не существуют одновременно, то государство приходит в конце концов либо к анархии, либо к рабству.

Во все времена отмечалось, что судебная деятельность довольно-таки слабо подготавливала людей к практической административной работе. [с. 74]

Американцы переняли у своих английских предков один из институтов, который не имеет аналогов нигде на Европейском континенте, а именно – институт мировых судей.

Мировой судья находится где-то посередине между светским человеком и чиновником, между административным должностным лицом и судьей. Мировым судьей обычно становится образованный, но не обязательно хорошо разбирающийся в законах гражданин. В его обязанности входит лишь осуществление полицейских функций, а это требует прежде всего здравого смысла и честности, нежели знаний. Мировой судья вносит в административный процесс, в котором он принимает участие, требование соблюдать определенные формы и гласность, что делает его помехой для любых проявлений деспотизма; вместе с тем он не становится рабом буквы закона, что обычно превращает любого чиновника в человека, мало способного к отправлению своих функций.

Американцы ввели у себя институт мировых судей, одновременно совершенно лишив его аристократического характера, отличавшего этот институт в метрополии.

Губернатор Массачусетса²¹ назначает во всех округах определенное число мировых судей на семилетний срок²².

Кроме того, из числа этих мировых судей он назначает троих, которые образуют в каждом округе то, что известно под названием сессионного суда.

Мировые судьи принимают непосредственное участие в процессе управления. Иногда им поручается вместе с выборными чиновниками принимать определенные административные акты²³, в других же случаях в их обязанности входит формирование судов, на заседаниях которых представители власти вкратце излагают обвинение в адрес гражданина, отказывающегося повиноваться законам, или сам гражданин заявляет о тех или иных злоупотреблениях должностных лиц.. Однако свои наиболее важные административные обязанности мировые судьи отправляют в ходе заседания сессионных судов.

Сессионный суд заседает два раза в год в главном городе округа. В Массачусетсе именно на этот суд возложена обязанность держать в повиновении максимальное число²⁴ государственных чиновников²⁵.

Необходимо обратить особое внимание на тот факт, что в Массачусетсе сессионный суд является одновременно и административным учреждением в прямом смысле слова, и политическим судом.

Мы уже говорили о том, что округ²⁶ существует только в качестве административной единицы. И сессионный суд как таковой ведает лишь теми немногими делами, [с. 75] которые касаются одновременно интересов нескольких общин или же всех общин одного округа и которые, следовательно, нельзя поручить ни одной из общин в отдельности.

Таким образом, в делах, относящихся к компетенции округа, обязанности сессионного суда сводятся к чисто административным, и если суд и вводит нередко в свою процедуру те или иные судебные формы, то с единственной целью прояснить для себя дело²⁷ и для того, чтобы тем самым предоставить гарантии тем общинам, совместные дела которых рассматриваются. Однако в, случае необходимости обеспечить надлежащее управление внутри общины, суд практически всегда выступает в роли органа правосудия и лишь в чрезвычайно редких ситуациях – в качестве административного учреждения.

Главная трудность заключается в том, чтобы обязать общину, обладающую практически полной независимостью, исполнять общие законы штата.

Мы уже видели, что общины обязаны ежегодно назначать определенное число должностных лиц, называемых податными чиновниками, для обложения населения налогами. Община может попытаться избежать уплаты налога тем, что не назначит, этих чиновников. В этом случае сессионный суд приговаривает ее к суровому денежному штраф²⁸, причем данный штраф раскладывается на всех жителей общины без исключения. Шериф округа в качестве судебного чиновника обеспечивает исполнение приговора. Таким образом, в Соединенных Штатах исполнительная власть старается, причем весьма ревностно, оградить себя от посторонних взглядов. Административное распоряжение почти всегда прячется в этой стране за постановление суда; от этого распоряжение лишь приобретает еще большую силу, силу, фактически непреодолимую, какой люди обычно наделяют закон.

Такой порядок вещей легко проследить и понять. Обязанности общины в большинстве случаев определены четко и ясно: это простой и непреложный факт, это принцип, а не его детальное осуществление²⁹. Трудности проявляются тогда, когда приходится заставлять повиноваться не саму общину, а ее чиновников.

Все неблаговидные поступки, которые может совершить общинное должностное лицо, в конечном итоге сводятся к следующему:

чиновник может исполнять предписания закона с большим рвением, но не очень старательно;

он может вовсе не исполнять этих предписаний;

и наконец, он может делать то, что и вовсе запрещено законом.

Подсудными являются лишь действия должностного лица в двух последних случаях. Основанием для судебного вмешательства должно служить лишь наличие явного и несомненного факта нарушения.

Так, например, если члены городского управления не исполняют всех требуемых законом формальностей в ходе общинных выборов, то их можно подвергнуть денежному взысканию³⁰.

Однако если должностное лицо исполняет свои обязанности бездумно, если оно проводит в жизнь предписания закона без должного рвения и усердия, то суд на него воздействовать никак не может.

Сессионный суд, хотя и наделен административными функциями, в данном случае бессилен заставить чиновника исполнять должным образом свои обязанности. Лишь опасения отзыва могут предотвратить нарушения подобного рода, а сессионный суд, не [с. 76] имея никакого отношения к формированию общинной власти, не может отозвать чиновников, которых не он назначил.

Кстати, чтобы убедиться в небрежности или нерадивости того или иного должностного лица, необходим постоянный надзор за деятельностью нижестоящих чиновников. Вместе с тем сессионный суд, собираясь всего лишь два раза в год, надзора не осуществляет; он лишь решает переданные на его рассмотрение дела по фактам правонарушений.

Единственной гарантией активного и разумного выполнения чиновником вверенных ему обязанностей является ничем не ограниченное право смещения их с должности, что не во власти судебных органов.

Во Франции мы пытаемся найти эти гарантии в административной иерархии; в Америке же их видят в выборности должностных лиц.

Итак, подводя итог вышесказанному, можно в нескольких словах сказать следующее.

Если государственный чиновник в Новой Англии совершает преступление при исполнении своих служебных обязанностей, то он всегда предстает перед обычным судом.

Если же он совершает административную ошибку, то его наказывает суд, имеющий чисто административный характер; а в тех случаях, когда дело весьма серьезное или терпит отлагательства, судья выполняет функции данного чиновника³¹.

И наконец, чиновник, виновный хотя бы в одном из тех неявных нарушений, не поддающихся определению или оценке органами правосудия, ежегодно предстает перед судом, решения которого не подлежат обжалованию и который может сразу же лишить чиновника всяких полномочий, ибо его полномочия кончаются одновременно с прекращением действия его мандата на власть.

В данной системе, бесспорно, немало существенных достоинств, однако на практике встречаются определенные трудности, на которые необходимо указать.

Я уже отмечал, что административный, или так называемый сессионный, суд не имеет права надзора за должностными лицами общины; он может действовать лишь в том случае, если, выражаясь юридическим языком, дело передано в суд. Вот именно в этом то и заключается слабое звено всей системы.

Американцы Новой Англии не стали учреждать при сессионном суде прокурорского надзора³², и необходимо признать, что учредить его им было весьма непросто. Если бы они ограничились тем, что разместили в каждом главном городе округа чиновника-обвинителя, не придав ему одновременно помощников в общинах, то каким образом этот обвинитель смог бы знать больше о том, что творится в округе, нежели сами члены сессионного суда? Если же в каждой общине он имел бы своих агентов, то в его руках сосредоточилась бы самая странная форма власти – власть управлять от имени правосудия. Законы между тем суть продолжение обычаев, а ведь ничего похожего в английском законодательстве не существовало.

Таким образом, американцы разделили право надзора и право обвинения, как и все остальные административные функции в обществе.

Члены расширенной коллегии присяжных, согласно закону, обязаны предупреждать суд, при котором эта коллегия создана, о всякого рода правонарушениях, совершаемых в округе³³. Существует несколько видов крупных административных правонарушений, по которым именно атторней обязан официально возбуждать судебное дело³⁴. И все же обязанность наказывать правонарушителей чаще всего возлагается на фискальных чиновников, занимающихся сбором денежных штрафов. Таким образом, казначей общины обязан преследовать в судебном порядке большую часть административных правонарушений, которые совершаются на его глазах. [с. 77]

Однако американское законодательство обращено в первую очередь к частным интересам³⁵; и именно с этим основополагающим принципом постоянно приходится встречаться при изучении законов соединенных Штатов.

Американские законодатели весьма мало верят в человеческую честность, однако они всегда исходят из разумности людей. как следствие, они очень часто полагаются на то, что частный интерес послужит исполнению законов.

Когда в результате злоупотребления административной властью серьезно и ощутимо страдает частное лицо, все прекрасно понимают, что его личный интерес, его заинтересованность неизбежно побудит его подать жалобу.

Между тем несложно предвидеть, что, если предписание закона, каким бы оно ни было полезным для общества, совершенно не затрагивает интересов отдельных лиц, каждый подумает о том, стоит ли ему выступать в роли обвинителя. Именно поэтому, да еще и при условии своеобразного молчаливого сговора, законы легко могут выйти из употребления.

В результате существующей системы, толкающей людей на крайности, американцы вынуждены заинтересовывать доносителей, предлагая им в отдельных случаях часть взимаемых штрафов³⁶.

Этот способ весьма опасен: исполнение закона сопровождается моральным разложением людей.

Над должностными лицами округа, строго говоря, уже не существует никакой иной административной власти, кроме власти правительства.

Выше я уже обещал, что, рассмотрев подробно устройство общины и округа в Новой Англии, я сделаю общий обзор того, что происходит в остальной части Союза.

По мере продвижения к югу общинная жизнь становится заметно менее активно; в общине меньше должностных лиц, и у них меньше прав и обязанностей; жители уже не могут непосредственно влиять на дела общины; общинные собрания, или ассамблеи, проводятся значительно реже, и круг обсуждаемых на них вопросов заметно сужается. как следствие, власть выборных чиновников существенно возрастает, тогда как [с. 78] власть самих избирателей уменьшается; общинный дух здесь менее очевиден и менее силен³⁷.

Эти различия становятся заметными в штате Нью-Йорк и уже совсем резко проявляются в штате Пенсильвания; однако при продвижении к северо-западу они вновь делаются менее ощутимыми. Большинство эмигрантов, основавших штаты Северо-Запада, были выходцами из Новой Англии; они перенесли в свое новое отечество привычную им систему управления. Община в штате Огайо во многом напоминает общину штата Массачусетс.

Мы уже видели, что в Массачусетсе община – это основа основ управления обществом. Она является тем центром, где сосредоточены как все интересы, так и все чувства людей. Однако положение существенно меняется, когда попадаешь в штаты, где люди менее образованны и, следовательно, община в целом менее способна к разумным действиям и у нее меньше возможностей обеспечить надлежащее управление. Итак, по мере удаления от штатов Новой Англии та роль, которую играла община, до некоторой степени переходит к округу. Округ превращается в крупную административную единицу, власти которой становятся промежуточным звеном между правительством штата и простыми гражданами.

Я уже говорил о том, что в Массачусетсе дела округа ведутся сессионным судом. Сессионный суд состоит из определенного числа должностных лиц, назначаемых губернатором и состоящим при нем советом. Округ не имеет представительных органов, а его бюджет утверждается законодательным собранием штата.

В таком большом штате, как Нью-Йорк, а также в штатах Огайо и Пенсильвания, наоборот, жители каждого округа выбирают определенное количество депутатов, из которых формируется представительный орган – совет округа³⁸.

Совет округа располагает, в известных пределах, правом облагать налогами своих жителей – в этом случае он выступает как настоящий законодательный орган. Одновременно совет округа является и исполнительным органом, нередко участвует в управлении общинами, заметно ограничивая их полномочия, так что, по сравнению с Массачусетсом, местные общины пользуются значительно меньшей властью.

Таковы главные отличительные черты, характерные для устройства общины и округа в различных штатах федерации. Если бы в мои намерения входило описать более детально различные формы отправления власти, то мне пришлось бы указать на еще большее число расхождений. Однако в мои задачи не входит составление курса американского государственного права. Я полагаю, что уже сказал достаточно для того, чтобы стало понятным, на каких общих принципах строится управление обществом в соединенных Штатах. Эти принципы претворяются в жизнь по-разному и в различных частях страны приводят к более или менее разным результатам, хотя по существу они повсюду одни и те же. Законы отличаются по форме, но их питает общий дух.

Несмотря на то что общины и округа устроены не везде одинаково, можно утверждать, что повсюду в соединенных Штатах в основе их организации лежит одна и та же идея: каждый человек есть лучший судья тому, что касается лишь его самого, и поэтому [с. 79] он лучше, чем кто-либо другой, способен позаботиться об удовлетворении своих потребностей. Следовательно, в обязанности и общины, и округа входит обеспечение своих собственных интересов. Штат правит, но не управляет. Встречаются, конечно, исключения из этого правила, но противоречий этому правилу вы не найдете нигде.

Первым следствием данного подхода было то, что жители стали самостоятельно избирать всех представителей исполнительной власти и в общине, и в округе или по крайней мере отбирать этих должностных лиц исключительно из своей среды.

А поскольку должностные лица повсюду являются выборными или как минимум несменяемыми, в соединенных Штатах нигде не могла возникнуть иерархическая структура власти. В этой стране существует почти столько же независимых чиновников, сколько и должностей. Исполнительная власть оказалась рассредоточена среди множества людей.

Так как в стране полностью отсутствует административная иерархия и должностные лица являются выборными и несменяемыми вплоть до окончания срока действия их полномочий, появляется необходимость в большей или меньшей степени приобщать судебную власть к сфере управления. Отсюда в свою очередь возникает система наложения штрафов, с помощью которых нижестоящие образования и их представители понуждаются к исполнению законов. Эта система применяется во всех штатах Союза без исключения.

Впрочем, право пресечения должностных право нарушений или право выступать, в случае необходимости, в роли исполнительной власти принадлежит в различных штатах различным категориям судей.

Англоамериканцы взяли институт мировых судей из общего источника; мировые судьи существуют повсюду в Соединенных Штатах. Однако их роль не везде одинакова.

Мировые судьи повсеместно оказывают содействие в управлении общинами и округами³⁹, либо непосредственно участвуя в процессе управления, либо подвергая преследованию тех, кто совершил те или иные должностные проступки и нарушения; вместе с тем в большинстве штатов наиболее серьезные из этих проступков и нарушений все же передаются на рассмотрение обычных судов. Таким образом, избрание должностных лиц или их несменяемости, отсутствие административной иерархии, введение судебного контроля над нижестоящими образованьями в системе управления государством – таковы основные признаки, отличающие американскую систему исполнительной власти на всей территории государства от штата Мэн до штата Флорида.

В отдельных штатах можно наблюдать зарождающиеся элементы централизации исполнительной власти. В этом направлении наиболее далеко продвинулся штат Нью-Йорк.

В штате Нью-Йорк чиновники центрального государственного аппарата в некоторых случаях осуществляют надзор и контроль за функционированием нижестоящих эшелонов власти⁴⁰. В других случаях они формируют нечто вроде апелляционного суда [с. 80] для решения конкретных дел⁴¹. В штате Нью-Йорк судебные санкции используются в качестве административных мер меньше, чем где-либо в других местах. Право преследования за должностные правонарушения предоставлено меньшему числу лиц⁴².

В незначительной степени аналогичная тенденция наблюдается и в ряде других штатов⁴³. Однако в целом можно утверждать, что отличительной чертой исполнительной власти в Соединенных Штатах является ее крайняя децентрализация.

О штате

Я уже писал об общинах и их управлении, теперь мне остается описать лишь штат и его правительство.

На данной теме я могу остановиться лишь вкратце, не опасаясь оказаться непонятым: то, что я намерен рассказать, изложено во всех писаных конституциях, которые всякий может без труда найти⁴⁴. Концептуальная основа этих конституций весьма проста и рациональна.

Большинство содержащихся в них положений принято всеми нациями, имеющими конституции, а потому они нам в достаточной степени знакомы.

Таким образом, я ограничусь здесь лишь самым кратким изложением. Впоследствии я постараюсь дать оценку тому, о чем сейчас намерен сказать.

Законодательная власть штата вверена двум палатам; первая из них называется сенатом.

Сенат – это прежде всего законодательный орган, хотя изредка он выполняет функции исполнительной или судебной власти.

В соответствии с конституциями различных штатов⁴⁵ сенат осуществляет административные функции разными способами, однако чаще всего он внедряется в сферу исполнительной власти путем участия в назначении должностных лиц.

Он принимает на себя часть обязанностей судебной власти, вынося постановления по ряду правонарушений политического характера, а также иногда разрешая некоторые гражданские дела⁴⁶.

Число его членов всегда невелико. [с. 81]

Палата представителей – вторая составная часть законодательного собрания – никакой исполнительной деятельностью не занимается, а в правосудии принимает участие, лишь обвиняя перед сенатом государственных чиновников.

условия выборов членов обеих палат практически повсюду одинаковые. И те и другие избираются на основе единой процедуры, одними и теми же гражданами.

Единственное различие между ними заключается в том, что сенаторы обыкновенно выбираются на более длительный срок, нежели члены палаты представителей. Последние редко остаются на своем посту больше одного года, тогда как сенаторы чаще всего избираются на два или три года.

Предоставляя сенаторам привилегию быть избранными на многолетний период и частично обновляя их состав, закон позаботился о том, чтобы сохранить в среде законодателей ядро, состоящее из людей, уже опытных в делах и способных оказывать полезное влияние на вновь избранных.

Разделив законодательный корпус на две палаты, американцы не ставили перед собой задачи превратить одну в наследственное, а другую – в выборное учреждение; они также не намеревались сделать одну палату аристократической, а другую – демократической. Не задавались они и целью найти в первой опору для правительства, а второй оставить защиту интересов и чаяний народа.

Единственными положительными результатами создания в современных Соединенных Штатах двухпалатной структуры явились разделение законодательной власти с тем, чтобы сдерживать деятельность политических органов, и учреждение апелляционного суда для про верки законов.

Время и опыт доказали американцам, что, помимо вышеназванных преимуществ, разделение законодательной власти есть первейшая необходимость для общества. Пенсильвания, единственная из всех объединенных в Союз республик, предприняла вначале попытку создать однопалатный орган. Сам Франклин, находившийся во власти логических построений, вытекающих из концепции о народовластии, способствовал осуществлению этого намерения. Однако вскоре потребовалось изменить закон и создать две палаты. Принцип разделения законодательной власти получил, таким образом, последнее признание; отныне можно считать, что разделение законодательной деятельности между несколькими органами является доказанной необходимостью. Данная теория, практически неизвестная античным республикам, возникла в мире чуть ли не случайно, как, впрочем, открылось и большинство других великих истин. В наше время она наконец принят а в качестве аксиомы политическими науками.

Губернатор является представителем исполнительной власти штата.

Я не случайно употребил здесь слово представитель. Губернатор штата в действительности представляет исполнительную власть, но вместе с тем круг его прав в сфере исполнения ограничен определенными рамками.

Губернатор как высшее должностное лицо поставлен рядом с законодательным собранием для того, чтобы сдерживать законодательную власть и выступать в роли советчика. Он обладает правом “отлагательного вето., которое позволяет ему по своему усмотрению останавливать или по крайней мере тормозить те или иные действия законодательного корпуса. Он докладывает законодательному собранию о нуждах штата и предлагает те средства, которые он считает необходимыми для их удовлетворения. И естественно, он является единственным исполнителем решений законодательных органов касательно всех тех начинаний, которые затрагивают интересы всего штата в целом⁴⁷. В отсутствие законодательного собрания он должен предпринимать [с. 82] все возможные меры с тем, чтобы оградить штат от любых насильственных потрясений и непредвиденных опасностей.

Губернатор сосредоточивает в своих руках всю военную мощь штата. Он является командующим милицией штата и главой вооруженных сил.

В том случае, когда нарушается общественная воля, воплощенная со всеобщего согласия в законах, губернатор сам лично возглавляет все вооруженные подразделения штата с тем, чтобы подавить сопротивление закону .и восстановить должный порядок.

Губернатор не принимает никакого участия в управлении общинами и округами, или, вернее, имеет к этому лишь косвенное отношение, назначая мировых судей, которых сам же потом не имеет права отзывать⁴⁸.

Губернатор – выборное должностное лицо. Обычно он избирается на один или два года и таким образом остается в постоянной и прочной зависимости от избравшего его большинства.

В наши дни постоянно говорят о централизации, однако никто не старается вникнуть в смысл этого понятия.

Между тем существует два совершенно различных типа централизации, которые не следует путать.

Есть определенные интересы, общие для всех слоев общества, такие, как, например, установление общих законов и взаимоотношения с иностранцами.

Есть также интересы, присущие каким-то отдельным слоям общества, как, например, те или иные действия и начинания общины.

Правительственная централизация, по моему мнению, – это сосредоточение власти в едином центре или в одних руках для защиты первой группы интересов.

Под административной централизацией я подразумеваю подобную же концентрацию власти с целью защиты второй группы интересов.

Есть ряд признаков, по которым эти два вида централизации совпадают. Однако, рассматривая в комплексе те вопросы, которые находятся в компетенции каждой из них в отдельности, можно без труда различить их между собой.

Правительственная централизация, и это понятно, приобретает небывалую силу в соединении с административной централизацией. В этом случае она приучает людей полностью и постоянно отказываться от проявления собственной воли, приучает подчиняться, причем не единожды и не по одному конкретному поводу, но во всем и всегда. Она не просто подчиняет людей себе, укрощая их с помощью силы, – она использует также их приверженность собственным привычкам; вначале она действует изолированно, на каждого в отдельности, а затем и на массу в целом.

Эти два вида централизации связаны между собой и содействуют друг другу, вместе с тем я не могу сказать, что они неразделимы.

При Людовике XIV Франция оказалась свидетельницей величайшей централизации правительственной власти, которую только можно себе представить, ибо один и тот же человек издавал общие законы и одновременно обладал правом их толковать; представлял Францию за рубежом и действовал внутри страны от ее же имени. “Государство – это я”, – говорил он и был совершенно прав. [с. 83]

Однако при Людовике XIV административная централизация была значительно слабее, нежели в наши дни.

Сегодня мы видим, что в такой стране, как Англия, где централизация правительственной власти доведена до чрезвычайно высокой степени, государство действует словно один человек; по своей воле приводит в движение колоссальные массы людей, везде и всюду, где только пожелает, собирает силы и использует все свое могущество.

Между тем в Англии, свершившей за последние пятьдесят лет столь великие деяния, полностью отсутствует централизация административной власти.

Со своей стороны я не могу даже представить, чтобы нация смогла существовать и в особенности достигнуть процветания без сильной централизации правительственной власти.

Вместе с тем я считаю, что централизация административной власти способна лишь раздражать людей, которые этой власти подчиняются, потому что она постоянно стремится ослабить у них общинный дух. Централизация административной власти действительно может способствовать объединению на определенном этапе и в определенном месте всех сил нации, однако она оказывает негативное воздействие на обновление этих сил. Таким образом, она превосходно может обеспечить какому-то человеку мимолетное величие, но вовсе не прочное благосостояние целого народа.

Следует с большой осторожностью внимать тем, кто утверждает, что государство

не способно функционировать без централизации, – в этом случае, сами того не осознавая, люди, обычно ведут речь о централизации правительственной власти. Германская империя – непрерывно повторяют они – так никогда и не ,смогла воспользоваться всеми своими возможностями. Но в чем причины этого? А в том, что силы нации никогда небыли централизованы; в том, что государство так и не смогло заставить своих граждан повиноваться основным законам; в том, что разрозненные части этого великого целого всегда обладали либо правом, либо возможностью отказывать в своем содействии представителям общенациональной власти даже в тех делах, которые представляли интерес для всех жителей, – другими словами, в том, что не существовало централизации правительственной власти. Аналогичное замечание может быть отнесено и к средневековью: причиной всех несчастий и бед феодального общества явилось то, что власть не только управлять, но и править была распылена среди множества людей и осуществлялась множеством самых разнообразных способов. Отсутствие какой-либо централизации правительственной власти мешало народам Европы того периода решительно продвигаться к той или иной цели.

Мы видели, что в Соединенных Штатах совершенно не существовало централизации административной власти, да и признаки иерархии властей были лишь слабо заметны. Децентрализация достигла здесь такого уровня, что, будь это в Европе, ни одна нация не миновала бы при этом огромных трудностей, и даже в Америке подобная децентрализация в отдельных случаях причиняет весьма ощутимое зло. Вместе с тем централизация правительственной власти в Соединенных Штатах чрезвычайно высока. И легко доказать, что силы нации здесь более сплочены, чем в любой из старых европейских монархов

Й. Дело не в том, что в каждом штате есть единственный орган, издающий законы, и не том, что существует лишь один мощный источник политической активности общества, а в том, что в целом здесь избежали объединения многочисленных ассамблей округов из опасения, что эти ассамблеи могут попытаться выйти за пределы своей компетенции и тем самым нарушат надлежащее функционирование правительства. В Америке нет власти, способной противодействовать законодательному собранию штата. Ничто не может помешать его действиям: ни привилегии, ни неприкосновенность местных властей, ни личные влияния, ни даже авторитет разума, потому что оно является представителем большинства, претендующего на то, что только оно является единственным носителем этого разума. Таким образом, действия законодательного собрания ничем не ограничены, и оно руководствуется лишь своей волей. Рядом с ним и под его рукой всегда находится представитель исполнительной власти, который с помощью вполне реальных сил должен принуждать к повиновению недовольных.

В деятельности правительства слабых звеньев очень мало.

Американские республики не имеют постоянных вооруженных сил, чтобы усмирять недовольные меньшинства, но, поскольку эти меньшинства до сих пор еще ни разу не вступали в открытую борьбу, необходимость в постоянной армии пока и не [с. 84] ощущалась. Для воздействия на своих граждан штат чаще всего использует чиновников округа, или общины. Так, например, в Новой Англии именно общинный податный чиновник облагает налогами, общинный сборщик налогов взимает их, общинный казначей передает эти деньги в государственную казну, а возникающие по ходу дела претензии передаются в суды общей юрисдикции. Данный способ собирать налоги медлен и неудобен; он постоянно затрудняет нормальную деятельность правительства, нуждающегося в больших денежных поступлениях. В общем, было бы естественным стремиться к тому, чтобы правительство во всех тех областях, которые необходимы для его жизнедеятельности, располагало бы собственными чиновниками, отобранными им самим, сменяемыми только по его решению, а также способными к быстрым действиям. Однако при той организации центральной власти, которая существует в Америке, всегда можно, в случае необходимости, без промедления применить более решительные и более эффективные методы.

Следовательно, вовсе не по причине полного отсутствия централизации в Соединенных Штатах, как это нередко утверждается, могут погибнуть республики Нового Света. Правительства американских штатов не только нельзя назвать слабо централизованными – напротив, они излишне централизованы, и я впоследствии докажу правомерность подобного утверждения. Законодательные собрания ежедневно присваивают себе какие-то отдельные элементы правительственной власти; они стремятся поглотить их, как это в свое время сделал французский Конвент. И государственная власть, централизуемая подобным образом, постоянно переходит из рук в руки, потому что она подчиняется воле народа. Нередко ей недостает мудрости и предусмотрительности потому, что она в состоянии делать все, что ей заблагорассудится. В этом-то и заключается наибольшая для нее опасность. Таким образом, именно благодаря своей силе, а вовсе не из-за собственной слабости государство подвергается опасности когда-нибудь погибнуть.

Децентрализация административной власти имеет в Америке ряд самых различных последствий.

Мы уже видели, что американцы практически полностью изолировали местные власти от правительства, перейдя, как мне кажется, всякие границы здравого смысла, ибо порядок, пусть даже и во второстепенных по значимости вещах, тем не менее отвечает интересам всей нации⁴⁹.

Вследствие того, что штат не имеет собственных административных чиновников, занимающих конкретные должности в тех или иных населенных пунктах, которых он может заставить проводить на местах общую политику, он редко делает попытку установить единые для всей территории правила функционирования полиции. Между тем потребность в такого рода правилах ощущается достаточно сильно, и европеец весьма часто отмечает их отсутствие. Этот бросающийся в глаза поверхностный беспорядок убеждает его с первого взгляда в том, что в этом обществе царит полная анархия, и, лишь внимательно всмотревшись в то, что происходит, он начинает понимать, что его первое впечатление было совершенно ложным.

Некоторые начинания, представляющие интерес для всего штата, тем не менее не удается реализовать потому, что не существует общенациональной администрации, которая была бы в состоянии этим заняться. Предоставленные заботам общин, округов и их выборных и временных представителей, эти начинания остаются либо совсем безрезультатными, либо результат оказывается недолговременным.

Сторонники централизации в Европе утверждают, что правительство способно лучше управлять общинами, нежели они могли бы делать это сами; это, может быть и верно, когда представители центральной власти являются людьми просвещенными, а жители общин – необразованны; когда центральная власть деятельна, а граждане – инертны; когда правительство привыкло повелевать, а народ – повиноваться. Разумеется, что с [с. 85] ростом централизации усиливаются и эти два процесса, то есть все большая активность, с одной стороны, и полная неспособность действовать – с другой, становятся очевидными.

Но в том случае, когда народ образован, хорошо знает, чего он хочет, и привык заботиться о своих интересах, как это происходит в Америке, ничего подобного, я считаю, быть не должно.

Напротив, я совершенно убежден, что объединенная сила граждан всегда окажется более способной обеспечить общественное благосостояние народа, нежели правительственная власть.

Признаюсь, однако, что весьма трудно точно указать тот способ, с помощью которого можно пробудить спящий народ, вызвать у него те или иные желания и дать ему знания, которых он был лишен; убедить людей в том, что они сами должны заниматься собственными делами это, не стану скрывать, задача архисложная. Нередко людей значительно проще заинтересовать мелочами придворного этикета, нежели ремонтом: их собственного дома.

Одновременно я считаю, что в тех случаях, когда центральная власть утверждает, что она может полностью заменить собой свободное участие непосредственно заинтересованных в том или ином начинании людей, она либо ошибается сама, либо желает ввести в заблуждение вас.

Центральная власть, какой бы просвещенной и искушенной она ни представлялась, не в состоянии одна охватить все частности жизни великого народа. Она не может этого сделать потому, что подобная задача превосходит все пределы человеческих возможностей. Когда такая власть стремится только лишь своими силами создать и привести в действие бесчисленное множество различных общественных механизмов, она должна либо довольствоваться весьма неполными результатами, либо ее усилия будут просто тщетны.

Действительно, в условиях централизации легко удается достигнуть некоего единообразия внешних проявлений человеческой активности, что приводит людей к удовлетворению этим единообразием как таковым, вне зависимости от того, чего оно касается. Это напоминает богомольцев, которые поклоняются изображению Божьему, забывая о Нем самом. Централизация без труда придает видимость упорядоченности в повседневных делах, при ней можно умело и обстоятельно руководить деятельностью полиции, охраняющей общество, пресекать небольшие беспорядки и незначительные правонарушения, поддерживать общество в некоем статус-кво, что в сущности, не является ни упадком, ни прогрессом, поддерживать в общественном организме своего рода административную дремоту, которую правители обычно любят называть “надлежащим порядком” и “общественным спокойствием”⁵⁰. Одним словом, централизация является превосходным тормозом в любых начинаниях, а не стимулом для их осуществления. Когда же возникает необходимость привести в движение глубинные силы общества или же резко ускорить его развитие, централизованная власть незамедлительно теряет всякую силу. Как только ей для проведения каких-либо мер становится необходима поддержка граждан, все, к своему удивлению, обнаруживают слабость этого гигантского механизма, который разом оказывается совершенно бессильным.

Иногда случается, что централизованная власть, не находя другого выхода, делает отчаянные попытки призвать граждан себе на помощь, вместе с тем говоря им: вы будете действовать так, как Я хочу; столько, сколько мне потребуется, и именно в том направлении, которое я изберу сама. Вы будете заниматься исполнением отдельных дел, не стремясь к управлению целым; вы будете работать, находясь в неведении, и лишь впоследствии вы сможете судить о моей деятельности по ее результатам. [с. 86]

Однако на таких условиях добровольное содействие человека получить невозможно. Человеку необходима свобода действий, сознание ответственности за свои дела. Человек так уж устроен, что предпочитает оставаться в бездействии, нежели двигаться не по своей воле к неизвестной ему цели.

Я не стану отрицать, что в Соединенных Штатах часто сожалеют об отсутствии единообразных правил, с которыми каждый из нас как бы сверяет свои поступки.

В этой стране время от времени можно столкнуться с яркими примерами беззаботности и социальной апатии. Изредка выявляются постыдные изъяны, которые вступают в кричащее противоречие с окружающей их цивилизацией.

Нередко полезные начинания, требующие для их успешного завершения постоянного внимания и особой точности исполнения, в конце концов прерываются на полпути, так как в Америке, как и в других странах, люди нередко действуют под влиянием момента и подчиняясь внезапным порывам.

Европеец, привыкший всегда чувствовать рядом с собой чиновника, готового вмешаться во все что угодно, довольно трудно привыкает к сложному механизму общинной масти. В целом можно утверждать, что в Америке на детали деятельности государственной полиции, делающей жизнь приятной и удобной, никто не обращает абсолютно никакого внимания. Вместе с тем основные гарантии прав человека в обществе существуют здесь так же, как и во всех других государствах. В Америке власть, управляющая штатом, менее упорядочена, менее осведомлена, менее вооружена знаниями, однако она в сто раз могущественнее, чем в Европе. Не существует другой такой страны в мире, где бы люди предпринимали в конечном итоге столько усилий, чтобы достичь общественного благосостояния. Я не знаю другого такого народа, который бы создал такое великое множество школ, дающих столь высокие результаты; храмов, так соответствующих религиозным потребностям верующих; общинных дорог, находящихся в столь великолепном состоянии. Так что в Соединенных Штатах не следует искать единообразия и постоянства взглядов, мелочной заботы о частностях жизни, совершенства административной процедуры⁵¹; что в этой стране действительно можно найти – так это образец масти, правда несколько дикой, но исполненной могущества и жизни, подверженной всяким случайностям и вместе с тем действенной и мобильной.

Впрочем, я признаю, если угодно, что общины и округа в Соединенных Штатах управлялись бы с большей пользой центральной властью, расположенной вдали от них и остающейся для них чужеродной, нежели чиновниками, избранными из их собственной среды. Если потребуется, я даже могу признать тот факт, что в Америке жизнь была бы более спокойной и безопасной, если бы в этой стране общественные ресурсы использовались благоразумнее и рассудительнее, если бы управление всем государством было сосредоточено в одних руках. И все же политические преимущества, получаемые американцами от существующей у них системы децентрализации власти, заставляют меня предпочесть подобное устройство любому другому отличающемуся от него.

И наконец, что мне до того, что где-то существует власть, всегда деятельная, заботящаяся о том, чтобы я спокойно жил в свое удовольствие, власть, которая опережает [с. 87] каждый мой шаг, чтобы отвратить от меня все опасности раньше, чем у меня возникнет необходимость даже задуматься о них, если эта власть, избавляя меня от малейших затруднений, одновременно становится полноправной властительницей моей свободы и моей жизни, если она настолько подчиняет себе любое движение в обществе и даже само его существование, что все вокруг нее чахнет, когда хиреет она сама; что все спит, когда засыпает она; что все гибнет, едва смерть настигнет ее?

В Европе встречаются страны, жители которых, считающие себя чем-то вроде поселенцев, равнодушны к судьбам той земли, на которой они живут. Любые, даже самые крупные перемены происходят в их стране без их содействия; они зачастую даже не знают определенно, что произошло; они лишь догадываются, ибо случайно где-то слышали разговор о каком-то событии в стране. Более того, благосостояние их деревни, полиция на их улице, участь их церкви и их прихода совершенно не волнуют людей; они полагают, что все это принадлежит некоему могущественному чужеземцу, который зовется Правительством. Они пользуются этими благами как чужим имуществом; у них нет понимания того, что все это принадлежит им самим, как нет и желания что-либо улучшить. Это безучастие к своей судьбе заходит настолько далеко, что, даже если их собственная безопасность или безопасность их детей подвергается угрозе, вместо того чтобы отвратить эту угрозу, они складывают руки и ждут, когда же вся страна целиком придет к ним на помощь. Впрочем, эти люди, хотя и полностью пожертвовавшие своей свободной волей, все же любят повиноваться не более других. Правда, они готовы подчиняться указаниям чиновника, но как только сила удаляется от них на некоторое расстояние, они начинают вызывающе игнорировать закон, словно побежденного ими врага. Таким образом, они постоянно колеблются между раболепием и бурным своеволием.

Когда нации доходят до такого положения, они должны пересмотреть свои законы и свои обычаи, иначе они обречены на гибель, так как источник общественных добродетелей здесь, по всей видимости, иссяк: и хотя в этих странах еще есть подданные, граждан вы уже не встретите.

Я бы даже сказал, что народы, находящиеся в таком состоянии, могут легко стать жертвой завоевателя. Если они и не исчезнут с лица земли, то лишь потому, что оказались в окружении себе подобных или даже еще более слабых, нежели они сами, нации; или потому, что у них еще сохранился некий необъяснимый инстинкт любви к отечеству, некая бессознательная гордость за свою страну, за ее имя, некое смутное воспоминание о ее прошлой славе. И хотя они не испытывают привязанности к чему-то определенному, этих ощущений бывает достаточно, чтобы в случае необходимости пробудить в них порыв к самосохранению.

Было бы ошибочным успокаивать себя на том основании, что некоторые народы проявляли чудеса героизма, защищая свое отечество, в котором они жили словно чужеземцы. Присмотревшись внимательнее, мы увидим, что главной побудительной силой в подобных ситуациях почти всегда оказывалась религия.

Долговечность, слава и процветание нации сделались для них священными догматами, и, защищая свою родину; они защищали тот священный город, гражданами которого они все являлись.

Население Турции никогда не принимало никакого участия в управлении общественными делами. Между тем турки совершали великие дела, поскольку в завоеваниях султанов они усматривали торжество магометанства. Сегодня влияние религии постепенно ослабевает, остается один лишь деспотизм – и нация в результате гибнет.

Монтескье, признавая за деспотизмом особую, лишь ему присущую силу, оказывал ему, как мне думается, незаслуженную честь. Деспотизм сам по себе не может быть прочной основой общества. Всмотревшись повнимательнее, начинаешь понимать, что абсолютистские правительства процветали столь продолжительное время благодаря религии, а не страху – как бы мы ни старались, мы никогда не найдем по-настоящему сильного общества, не опирающегося на свободное волеизъявление людей. В мире не существует ничего . иного, кроме патриотизма или религии, что могло бы заставить самых различных граждан в течение долгого времени сообща стремиться к общей цели.

Законы не в состоянии оживить угасающие верования, однако именно они могут вызвать интерес граждан к судьбе своей страны. Именно законы способны пробудить [с. 88] и направить в нужное русло этот неосознанный инстинкт любви к отечеству, который фактически никогда не покидает человеческое сердце, и, соединив этот инстинкт с определенными взглядами, чаяниями и укоренившимися привычками, превратить его в осознанное и прочное чувство. И пусть не говорят, что уже поздно даже пытаться это сделать: нации стареют совершенно иначе, чем люди. Каждое новое родившееся поколение есть как бы новый народ, попадающий в руки законодателя.

В Америке я восторгаюсь более всего не административными, а политическими последствиями децентрализации. В Соединенных Штатах чувство родины ощущается повсеместно. Родина - это предмет заботы для всех, начиная с общины и кончая Союзом в целом. Человек живет интересами своей страны как своими собственными. Он гордится славой своей нации, достигнутыми ею успехами, в которых он видит частичку и своего труда, и это его возвышает; он радуется всеобщему процветанию, которое распространяется и на него самого. Он испытывает к своей родине такое же чувство, как к собственной семье. И вместе с тем он интересуется делами государства, движимый определенными эгоистическими побуждениями.

Зачастую европеец видит в государственном чиновнике лишь силу; американец же видит в нем право. .таким образом, можно утверждать, что в Америке человек никогда не подчиняется другому человеку, а повинуется лишь право судию или закону.

И хотя он нередко о себе слишком высокого мнения, это всегда сказывается на нем благотворно. Он бесстрашно полагается на свои собственные силы, которых, как ему кажется, хватит на все. Например, у некоего частного лица созрела мысль о реализации какого-то начинания, которое, скажем, имеет прямое отношение к общественному благосостоянию, – Однако ему даже в голову не приходит идея обратиться к государственным властям за содействием. Он объясняет свой план, берется сам его осуществить, зовет себе на помощь других людей и борется один на один со всеми препятствиями. Безусловно, нередко случается так, что он добивается меньших успехов, чем это получилось бы, будь на его месте государство. Однако в конце концов общий итог всех частных начинаний во многом превосходит то, что могло бы сделать государство.

Так как местная власть находится в непосредственной близости от тех, кем она управляет, и так как она некоторым образом представляет их самих, то ни ревности, ни ненависти она ни у кого не вызывает. А вследствие того, что ее средства ограниченны, всякий чувствует, что он не может полагаться исключительно на нее.

Когда же эта власть действует в пределах своей компетенции, она никогда не остается в одиночестве, как это нередко случается в Европе. Никто не думает, что раз в дело вмешался представитель государства, то полномочия частных лиц кончились. Напротив, всякий направляет действия этого должностного лица и содействует ему всеми силами.

Когда индивидуальные силы объединяются с общественными, зачастую удается добиться того, чего самая сконцентрированная и самая деятельная власть была бы не в состоянии сделать^*.

Я мог бы привести большое количество фактов, подтверждающих сказанное мною, однако я предпочитаю ограничиться единственным примером, выбрав тот, который мне лучше всего знаком.

В Америке в распоряжении властей находится весьма мало средств для раскрытия преступлений и поимки преступников.

Административной полиции здесь не существует, о паспортах никто понятия не имеет. Криминальную полицию в Соединенных Штатах нельзя даже сравнивать с нашей: представители атторнейской службы весьма немногочисленны, причем они далеко не всегда имеют право возбуждать дело; расследование обычно ведется недолго и устно. Однако я сомневаюсь, что в какой-либо другой стране преступление столь же редко остается безнаказанным.

Причина такого положения заключается в том, что в этой стране все люди заинтересованы в представлении доказательств правонарушения и в поимке преступника.

За время моего пребывания в Соединенных Штатах я был свидетелем того, как жители округа, где было совершено серьезное преступление, стихийно образовали несколько комитетов с целью поймать виновного и отдать его под суд.

В Европе на преступника смотрят как на несчастного человека, делающего все возможное, чтобы спасти себя от представителей власти, причем население в некотором [с. 89] смысле присутствует при этом поединке. В Америке же он считается врагом рода человеческого, и против него восстает все население.

Я полагаю, что местные институты власти приносят пользу всем народам, однако никто не испытывает в них большей нужды, чем народ, живущий при демократическом общественном строе.

В аристократическом государстве всегда можно с уверенностью рассчитывать на сохранение известного порядка в условиях свободы.

Если правители рискуют потерять слишком многое, то порядок приобретает для них огромное значение.

Можно также утверждать, что при аристократическом правлении народ защищен от крайних проявлений деспотизма, потому что всегда находится некая организованная сила, способная оказать сопротивление деспоту.

Демократическое же государство, не имеющее местных институтов власти, совершенно не гарантировано от подобного зла.

Как же можно научить массу людей пользоваться свободой в больших делах, когда они не привыкли к ней в малых?

Как противиться тирании в стране, где каждый слаб, а люди в целом не объединены никакими общими интересами?

И те, кто опасается своеволия, и те, кто боится абсолютистской власти, должны, таким образом, сообща стремиться к постепенному развитию свободы на местах.

Впрочем, я совершенно убежден, что именно те страны, в которых сформировался демократический общественный строй, более, чем другие, рискуют попасть в оковы централизации исполнительной власти.

Для этого существует целый ряд причин, и в числе прочих следующие, у этих стран появляется постоянная тенденция сосредоточивать всю правительственную мощь в руках единой власти, непосредственно представляющей народ, потому что без такого понятия, как народ, остаются лишь отдельные, равные между собой граждане, сливающиеся в общую массу.

Между тем, когда у этой власти уже есть все атрибуты правительственного органа, ей становится весьма сложно противиться желанию проникнуть в самые мелочи управления, и поэтому она обязательно рано или поздно находит для этого повод. Мы были свидетелями подобного развития событий в своих собственных странах.

Во времена Французской революции существовало два противоположных по своему направлению движения, которые не следует смешивать: одно из них создавало благоприятные предпосылки для развития свободы, а другое – для деспотизма.

В старой монархии все законы издавал исключительно сам король. На более низком уровне власти сохранились какие-то остатки провинциальных институтов управления, уже наполовину уничтоженных. Эти провинциальные институты были слабо связаны между собой, плохо руководимы и нередко просто абсурдны. В руках аристократии они иногда даже превращались в орудие угнетения.

Революция выступила как против королевской власти, так и против провинциальных органов управления. Она одинаково возненавидела все, что ей предшествовало, – и абсолютистскую власть, и то, что могло смягчить ее жестокость. Результатом Революции было одновременно и создание республики, и централизация власти.

Этот двойственный характер Французской революции был ловко использован сторонниками абсолютистской власти. Когда вы видите, сколь рьяно они защищают централизацию административной власти, вы думаете, что они трудятся на пользу деспотизму? Ничуть, они защищают одно из величайших завоеваний Революции^*. Так они могут оставаться популярными среди народа и вместе с тем быть противниками предоставления прав этому народу, скрытыми прислужниками тирании и громогласными сторонниками свободы.

Я побывал в двух странах, где система местных свобод применяется очень широко, и я слышал мнения различных сторон по этому поводу.

В Америке я столкнулся с людьми, которые тайно стремились к уничтожению демократических институтов в своей стране. В Англии я встретился с теми, кто резко нападал на власть аристократии. Однако ни в одной из этих стран я не нашел человека, который отрицал бы, что местные свободы являются великим благом для общества. [с. 90]

И в той и в другой стране я слышал о множестве различных причин, которыми объяснялись те или иные пороки государства, однако среди них никто и никогда не упоминал местных свобод.

Я слышал, как многие граждане, говоря о величии и процветании своей родины, приводили немало доводов в пользу этого; тем не менее, все они ставили на первое место, выделяя в качестве основного преимущества их страны, существование местных свобод.

Можно ли после всего этого предположить, что факты, единодушно признаваемые столь несхожими между собой людьми, имеющими различные религиозные убеждения и политические принципы, факты, о которых они лучше всего могут судить, ибо постоянно и ежедневно сталкиваются с ними в жизни, оказались ложными?

Только те народы, у которых местные институты управления либо слабо развиты, либо вовсе отсутствуют, отрицают их пользу; это означает, что их хулят лишь те, кто совершенно незнаком с ними. [с. 91]

Я счел необходимым посвятить отдельную главу рассмотрению системы судебной власти в Соединенных Штатах. Ее политическое значение настолько велико, что, на мой взгляд, говорить о ней мимоходом означало бы умалить ее роль в глазах читателей.

Федерации, помимо Америки, были и в других местах; республики существовали во многих странах, а не только на берегах Нового Света; система представительных органов принята в нескольких государствах Европы; однако я не знаю, чтобы когда-то в какой либо стране мира система судебной власти была бы создана на тех же принципах, что и американская.

Иностранцу сложнее всего понять в Соединенных Штатах именно организацию правосудия. Можно сказать, что нет такого политического события, по поводу которого он не слышал бы ссылок на авторитет судьи, из чего иностранец, естественно, заключает, что в Соединенных Штатах судья представляет собой одну из важнейших политических сил общества. Когда же затем он начинает изучать устройство судов, то поначалу не обнаруживает ничего, кроме чисто судебных атрибутов и норм. Ему кажется, что судьи вмешиваются в государственные дела не иначе как случайно, хотя такие случайности повторяются ежедневно.

Когда Парижский парламент, делая свои замечания, отказывает в регистрации того или иного указа или же когда он вызывает на свое судебное заседание провинившегося чиновника, в этом видят открытую политическую деятельность судебной власти. Ничего похожего в Соединенных Штатах не наблюдается.

Американцы сохранили все характерные черты, свойственные судебной власти, и точно определили сферу ее деятельности.

Первое отличительное свойство судебной власти у всех народов заключается в том, что она служит арбитром в спорных случаях. Для того чтобы суд начал разбирать какое либо дело, необходимо наличие спорной ситуации. Чтобы появился судья, должен быть судебный процесс. До тех пор пока закон не дает оснований считать ситуацию спорной, судебная власть не имеет возможности вмешиваться в нее. Подобная ситуация может уже возникнуть, однако судебная власть как бы не замечает ее. Когда судья, ведя какое либо дело, ставит под сомнение закон, имеющий отношение к данному делу, он тем самым расширяет сферу своей компетенции, но не выходит за ее пределы, поскольку, для того чтобы выразить свое мнение о деле, он вынужден в той или иной степени выразить свое суждение и о законе. Если же он дает оценку закону, не относящемуся к конкретному судебному процессу, то в этом случае он полностью выходит за рамки своей компетенции и вторгается в сферу деятельности законодательной власти.

Второе отличительное свойство судебной власти состоит в том, что она выносит свое решение по конкретным делам, но не по общим положениям. Когда при разрешении частного вопроса судья выступает против какого-либо общего принципа, будучи убежден, [с. 92] что, разбив в процессе разбирания дела каждый довод, вытекающий из этого принципа, он уничтожит сам принцип, то в данном случае судья остается в пределах естественной для него сферы деятельности. Если же судья непосредственно выступает против какого-либо общего положения и уничтожает его безо всякой связи с тем или иным конкретным делом, тогда он выходит из тех рамок, которые определены для судебной власти по общему согласию всех народов: он становится более важным, а может быть, даже и более полезным лицом, нежели просто судья, однако он одновременно перестает быть представителем судебной власти.

Третьей отличительной чертой судебной власти является то, что она может действовать лишь в том случае, когда к ней обратятся, или, говоря языком юриспруденции, когда в суде возбуждается дело. Данное свойство не столь характерно для судебной власти, как два предыдущих. Однако я полагаю, что, несмотря на исключения, эту черту можно считать весьма существенной. По своей природе судебная власть статична – для того чтобы она пришла в движение, ее необходимо подтолкнуть. Ей сообщают о преступлении – иона наказывает виновного, ее призывают к восстановлению справедливости – и она ее восстанавливает, ей предъявляют документ – и она разъясняет его содержание. Вместе с тем сама она не начинает ни преследования преступников, ни поиска фактов несправедливости, ни изучения этих фактов. Судебная власть нарушила бы некоторым образом свою природную пассивность, если бы сама проявлял а инициативу и критически оценивала законы.

Американцы сохранили за судебной властью эти три отличительные черты. Судья в Соединенных Штатах может высказываться только тогда, когда возникает спорная ситуация; он занимается лишь конкретными случаями и начинает действовать, только если в суде возбуждается дело.

Следовательно, американский судья ничем не отличается от судей в других странах.

Вместе с тем он облечен огромной политической властью.

Отчего это происходит? Он действует в тех же пределах и использует те же средства, что и другие судьи; почему же он обладает властью, которой лишены они?

Причина этого заключается в единственном факте: американцы признали за своими судьями право обосновывать свои решения, исходя в первую очередь из конституции, а потом уже из законов, – другими словами, они дозволили судьям руководствоваться лишь теми законами, которые, на их взгляд, не противоречат конституции.

Насколько мне известно, подобного права добивались и судьи других стран, однако они его так и не получили. В Америке же оно признается всеми властями, там вы не встретите ни одной партии, ни одного гражданина, который бы стал оспаривать данное положение.

Объяснение этому можно найти в основных принципах, на которых построены все американские конституции.

Во Франции конституция незыблема или по крайней мере считается таковой. Никакая власть не в состоянии что-либо изменить в ней – такова общепринятая теория^*.

В Англии за парламентом признается право вносить изменения в конституцию. Следовательно, в Англии конституция может подвергаться изменениям до бесконечности, или, точнее, ее не существует вовсе. Парламент, будучи законодательным органом, является одновременно и учредительным собранием^**.

В Америке политические теории отличаются большей простотой и рациональностью.

Конституция в Америке не считается незыблемой, как во Франции; она не может быть пересмотрена выборной властью, как в Англии. Она является самостоятельным творением, отражающим волю всего народа; она обязательна для законодателей так же, как и для простых граждан. Вместе с тем она может быть изменена по воле всего народа в соответствии с установленными правилами и в заранее определенных случаях.

Следовательно, в Америке конституция может видоизменяться, однако до тех пор, пока она существует, она является источником всякой власти, в ней заключается единственная господствующая в обществе сила.

Легко понять, каким образом вышеупомянутые различия отражаются на положении и правах судебных учреждений в трех названных мною странах.

Так, если бы во Франции суды могли не повиноваться законам на том основании, что они находят их противоречащими конституции, то в этом случае учредительная власть [с. 93] действительно оказалась бы в их руках, так как они одни располагали бы правом толковать конституцию, положения которой не могут быть никем изменены. Следовательно, они заняли бы место всего народа и стали бы господствовать в обществе в той мере, которую бы допустила присущая любой судебной власти слабость.

Я понимаю, что, лишая судей права объявлять законы неконституционными, мы тем самым косвенно даем законодательным органам возможность изменять конституцию, потому что их больше не сдерживают никакие правовые барьеры. Однако все же лучше дать право изменять конституцию, отражающую волю народа, тем, кто пусть далеко не полностью, но все же представляет этот народ, нежели тем, кто представляет лишь самих себя.

Было бы еще более неразумным давать английским судьям право выступать против воли законодательных органов, потому что парламент, принимающий законы, создает и конституцию, и, следовательно, закон, исходящий от трех властей, ни в коем случае нельзя назвать неконституционным ни то, ни другое из вышеприведенных рассуждений неприменимо к Америке.

В Соединенных Штатах конституция господствует над законодателями точно так же, как и над простыми гражданами. Таким образом, конституция есть основной закон государства, который не может быть изменен никаким другим законом. Поэтому совершенно правильно, что суды в первую очередь подчиняются конституции, отдавая ей предпочтение перед другими законами. Это вполне соответствует самой сути судебной власти, поскольку естественным правом каждого судьи является отбор среди нормативных актов тех, с которыми он наиболее тесно взаимосвязан.

И во Франции конституция является основным законом государства, и судьи имеют такое же право принимать ее за основу при вынесении своих приговоров. Вместе с тем, осуществляя это право, они не могут не посягать на другое право, более священное, нежели их собственное, – а именно на право общества, от имени которого они действуют. В этом случае доводы рядового человека должны отступать перед доводами Государства.

В Америке, где народ всегда может, изменив свою конституцию, привести судей к повиновению, подобной угрозы нечего опасаться. В этом отношении политика и логика сходятся, на народ и судьи пользуются каждый своими правами.

Когда в суде Соединенных Штатов ссылаются на закон, который судья находит не соответствующим конституции, он может отказаться его применять. Это право есть только у американских судей, и оно дает им большое политическое влияние.

В действительности существует довольно мало законов, которые по своей природе могли бы длительное время ускользать от критического взгляда судьи, потому что лишь очень немногие из этих законов не затрагивают личных интересов, тем более что стороны в судебном процессе располагают правом ссылаться на любой закон.

Между тем, как только судья отказывается применить какой-либо закон в ходе судебного разбирательства, тут же моральное воздействие данного закона сужается. И тем людям, права которых этот закон ущемляет, приходит в голову мысль, что наконец появилась возможность избавиться от обязанности повиноваться ему. В этой ситуации заметно возрастает количество судебных процессов, и закон теряет свою силу. Тогда происходит одно из двух: либо народ вносит изменения в свою конституцию, либо законодательная власть отменяет данный закон.

Таким образом, американцы предоставили своим судам огромную политическую власть. Вместе с тем судьи имеют право выступать против какого-либо закона только путем использования судебного механизма. Этим в значительной степени уменьшается опасность, которую таит в себе подобная власть.

Если бы судья имел право ставить под сомнение закон теоретически или. же в общем плане или если бы он мог просто по своей инициативе надзирать за действиями законодателей, он стал бы, таким образом, играть одну из ведущих ролей на политической сцене. Сделавшись сторонником или же противником той или иной партии, он стал бы вовлекать в политическую борьбу все те страсти, которые обычно раздирают страну. Однако когда судья высказывает недоверие закону в рамках некоего таинственного судопроизводства, да еще и в применении всего лишь к частному случаю, то он отчасти скрывает от общественного мнения все значение своей акции. Его приговором затрагиваются лишь те или иные частные интересы, тогда как сам закон при этом страдает как бы случайно. [с. 94]

Кроме того, закон, раскритикованный подобным образом, продолжает существовать: его моральное воздействие уменьшается, однако на практике он вовсе не теряет своей силы. Если же закон все же прекращает свое существование, то это происходит постепенно, шаг за шагом, в результате непрерывно наносимых ему ударов со стороны судебных органов.

Кроме того, совсем нетрудно понять, что если закон подвергается критике в ходе судебного разбирательства частного случая и если судебный процесс против закона тесно связан с процессом против человека, то не так-то легко – и в этом можно быть уверенным – сделать законодательство объектом нападок. При такой' системе законодательство не является открытой мишенью и для повседневных нападок со стороны различных партий. На ошибку законодателя указывается в том случае, когда в этом есть реальная необходимость, поскольку в судебном процессе всегда исходят из достоверности фактов, поддающихся необходимой проверке.

Вполне возможно, что подобная процедура американских судов, прекрасно отвечающая требованиям поддержания порядка, также способствует в полной мере обеспечению свободы.

Если бы судье полагалось выступать против законодателей только в ходе открытой, лобовой атаки, то временами он не отваживался бы на это или же, напротив, под влиянием своей партийной принадлежности нападал бы на них повседневно. В этом случае получалось бы так, что законы, принятые слабой властью, подвергались бы непрерывным нападкам, а законам, вводимым сильной властью, безропотно бы подчинялись. Иными словами, те законы, которые было бы полезнее всего соблюдать, часто могли бы служить объектом нападения, и, наоборот, повиновались бы тем законам, именем которых можно было бы легко угнетать.

Однако американский судья был выведен на политическую арену помимо его воли. Он препарирует закон лишь потому, что ему необходимо вынести решение по конкретному судебному делу, а не принять такого решения он не имеет права. Политический же вопрос, который судья должен решать, взаимосвязан с интересами сторон, и он не, властен обойти его, не нарушив тем самым справедливости. Выполняя свои непосредственные функции, вверенные ему в обязанность в соответствии с должностью, судья выполняет и свой гражданский долг. Совершенно естественно, таким образом, что судебный надзор за законами, осуществляемый судами, не может охватить все законы без исключения, так как есть и такие законы, которые никогда не смогут дать повод для критики именно в такой четко определенной форме, как судебный процесс. А если же подобное и случится, то вполне допустимо, что не найдется никого, кто захотел бы передать дело в суд.

Американцы часто сталкивались с этим недостатком, но тем не менее оставили средства воздействия на закон в незавершенном виде из опасения придать им излишнюю силу, которая в любом случае может представлять собой значительную опасность.

Вместе с тем, даже оставаясь в определенных границах, право американских судов объявлять тот или иной закон не соответствующим конституции служит все же одной из самых мощных преград, которые когда-либо возводились против тирании политических органов.

Я не знаю, нужно ли говорить о том, что у такого свободного народа, как американцы, все граждане обладают правом возбуждать дело против того или иного должностного лица в обычном суде и что все судьи имеют право выносить обвинительный приговор в отношении государственных служащих, – настолько это естественно.

Предоставление судам права наказывать представителей исполнительной власти в случаях нарушения ими закона отнюдь не является особой прерогативой судебных органов. Напротив, лишение их данного права означало бы нарушение самой природы правосудия. [с. 95]

Я не замечал, чтобы в Соединенных Штатах установление ответственности всех должностных лиц перед судом приводило бы к ослаблению правительственной власти.

Напротив, мне показалось, что, сделав это, американцы подняли уважение; народа к тем, кто им управляет, поскольку представители власти всячески стараются ничем не навлекать на себя критику.

Я также не замечал, чтобы в соединенных Штатах велось много политических процессов, и я без труда могу это себе объяснить. Любой судебный процесс, независимо от его характера, всегда важное и дорогостоящее дело. Легко выдвигать обвинения против должностного лица в газетах, однако для передачи дела в суд нужны серьезные основания. Поэтому, для того чтобы начать судебное преследование какого-либо чиновника, необходимы прежде всего веские причины для жалобы, тогда как чиновники, опасающиеся такого судебного преследования, сделают все, чтобы не дать таких оснований.

Это не зависит от существующей в Америке республиканской формы правления; такое же может ежедневно происходить и в Англии.

Оба эти народа вовсе не думали, что смогут обеспечить свою свободу и независимость, позволив предавать суду самых высокопоставленных представителей власти. Они считали, что свобода будет гарантирована скорее в том случае, если все граждане будут хорошо осведомлены о мелких судебных процессах, которые ведутся ежедневно, чем изредка узнавать о крупных, которые почти не проводятся, а если и проводятся, то слишком поздно.

В средние века, когда поймать преступников было чрезвычайно сложно, судьи, к которым некоторые из них все же иногда попадали, часто старались подвергнуть этих несчастных самым ужасающим наказаниям, что, однако, не приводило к сколько-нибудь заметному сокращению преступлений. Со временем человечество признало тот факт, что, делая правосудие более неотвратимым и одновременно более мягким, его превращают в реально действующую силу.

Американцы и англичане полагают, что к произволу И тирании следует относиться как к воровству, то есть, иными словами, облегчать их преследование в судебном порядке и смягчать наказание.

На VIII году существования Французской республики была составлена конституция, статья 75-я которой гласила: “Представители правительства, за исключением министров, могут подвергаться преследованию за свои действия, относящиеся к их служебным обязанностям, лишь в результате постановления Государственного совета; в этом случае дело подлежит возбуждению в обычных судах.

Конституция VIII года уже канула в Лету, однако данная статья сохранилась; на нее и по сей день постоянно ссылаются, чтобы отвергать справедливые требования граждан.

Я нередко пробовал объяснить американцам и англичанам смысл 75-й статьи, но это всегда оказывалось для меня весьма трудным делом.

Им прежде всего представлялось, что Государственный совет Франции – это какой-то высший суд, созданный в самом центре королевства, а его функции предварительного заслушивания жалобщиков казались им проявлением тирании.

Но когда я пытался объяснить им, что Государственный совет отнюдь не является судебной инстанцией в буквальном смысле слова, а относится к административным органам, члены которого находятся в полном подчинении короля, так что король, самодержавно приказав совершить беззаконие одному из своих служителей, называемому префектом, своей верховной властью может приказать другому служителю, называемому государственным советником, воспрепятствовать наказанию первого. Когда я указывал им на человека, пострадавшего в результате королевского распоряжения и вынужденного обращаться к тому же королю за разрешением призвать на помощь правосудие, они отказывались поверить в существование подобных чудовищных нелепостей и обвиняли меня во лжи и невежестве.

В старину при монархическом строе нередко случалось так, что парламент издавал постановление об аресте государственного чиновника, который совершил то или иное правонарушение. Иногда в это дело вмешивался сам король и приказывал прекратить начатый процесс. В этом случае деспотизм проявлялся открыто и повиновение оказывалось результатом подчинения силе.

Мы же, как оказалось, отошли далеко назад от того, чего добились наши отцы: мы допускаем, чтобы под видом правосудия и от имени закона возникали такие ситуации, с которыми наши предки мирились только под давлением неприкрытого насилия. [с. 96]

Под политической юстицией я понимаю имеющую временный характер судебную функцию органов политической власти.

Правительствам, обладающим неограниченной властью, не нужно придавать судебным мерам какие-либо чрезвычайные формы: монарху, именем которого вершится правосудие и который является полновластным хозяином судебной системы, как, впрочем, и всего остального, нет надобности искать оправдания своим действиям, так как данная ему власть сама по себе есть его гарант. Единственное опасение, которое может у него возникнуть, заключается в том, что в действительности не будет соблюдаться даже видимость правосудия и что вместо того, чтобы утвердить его власть, ее обесславят.

Но во многих свободных странах, где большинство совершенно не имеет возможности оказывать давление на суды так, как это сделал бы абсолютный монарх, иногда случалось, что судебная власть на время вверялась органам, непосредственно представляющим общество. Считалось, что лучше объединить на короткое время разные власти, нежели нарушить основополагающий принцип правительственного единства. Англия, Франция и соединенные Штаты закрепили законодательным путем введение политического судопроизводства, – было бы любопытно про анализировать, к каким результатам пришли эти три вышеупомянутые великие державы.

Палата лордов в Англии и палата пэров во Франции образуют высшие уголовные суды⁵² своих стран. Они не рассматривают всех без исключения дел политического характера, но имеют право это делать.

Наряду с палатой пэров и палатой лордов в этих странах есть органы политической власти, обладающие правом предъявлять обвинение. Единственное различие, которое существует в этом отношении между двумя странами, заключается в следующем: в Англии члены палаты общин могут обвинять в палате лордов всех, кого им только заблагорассудится, тогда как во Франции члены палаты депутатов могут привлекать к ответственности лишь королевских министров.

В остальном же и палата лордов, и палата пэров могут использовать любые нормы уголовного законодательства для наказания правонарушителей.

В Соединенных Штатах, как и в Европе, одна из палат законодательного корпуса облечена правом возбуждать дело, а другая – правом выносить приговор. Палата представителей указывает виновного, а сенат определяет ему наказание.

Однако никто, кроме членов палаты представителей, не имеет права обращаться в сенат с целью возбуждения дела, а обвинения палаты представителей могут быть направлены только против государственных должностных лиц. Таким образом, компетенция сената несколько уже, чем компетенция палаты пэров во Франции, однако палата [с. 97] представителей пользуется правом обвинения более широкого круга лиц, чем наши депутаты.

Вместе с тем самое существенное различие между Америкой и Европой состоит в следующем: в Европе политические суды могут применять любые нормы уголовного законодательства. В Америке же политический суд, после того как он принял решение сместить с официальной должности обвиняемого и объявил его недостойным занимать в будущем любые политически значимые посты, исчерпывает свои полномочия и дело передается в суды общей юрисдикции.

Предположим, что президент Соединенных Штатов совершил преступление, квалифицируемое как государственная измена.

Палата представителей выступает в роли обвинителя, сенаторы принимают решение отстранить его от должности, а затем он предстает перед судом присяжных, который обладает исключительным правом лишить его свободы или даже жизни.

Это обстоятельство окончательно и в деталях проясняет интересующий нас вопрос.

Установленная законом система политической юстиции в Европе имела целью привлечение к ответственности особо важных преступников, независимо от их происхождения, социального статуса или уровня их власти в государстве. Чтобы достичь этого, верховному органу политической власти в определенные моменты предоставляются все прерогативы судов.

Законодатель, таким образом, превратился в судью: он получил возможность устанавливать факт преступления, квалифицировать его и определять для правонарушителя меру наказания. Давая законодателю права судьи, закон возложил на него и все судейские обязанности и предписал ему соблюдать все формальности, которые обычно присущи правосудию.

Когда французский или английский политический суд привлекает к ответственности государственного чиновника и выносит ему обвинительный приговор, самим этим фактом он лишает его должности и может объявить его недостойным занимать подобные должности в будущем. Однако такие политические меры наказания, как смещение с должности и запрет занимать ее впоследствии, являются следствием приговора, но не содержатся в самом приговоре как таковом.

В Европе, таким образом, судебно-политическое решение является скорее актом правосудия, нежели административной мерой.

В Соединенных Штатах дело обстоит совершенно иначе, в чем легко убедиться: судебно-политическое решение представляет собой прежде всего административную меру, а не акт право судия.

Бесспорно, что решение сената по своей форме имеет все свойства судебного постановления. Для того чтобы принять его, сенаторы должны действовать в соответствии с присущими судебной практике торжественностью и формальностями. Это решение имеет признаки судебного и по характеру своей мотивировки: как правило, в процессе принятия решения сенаторы должны исходить из факта нарушения норм общего права. Однако суть самого решения является чисто административной.

Если бы американские законодатели действительно стремились облечь орган политической власти широкими судебными полномочиями, они бы не ограничили сферу его деятельности привлечением к ответственности лишь государственных должностных лиц, потому что самые опасные враги государства могут вообще не занимать никакой государственной должности. И это в первую очередь относится к тем республикам, где поддержка той или иной партии является главным источником могущества и где наибольшей властью часто располагают те, кто официально не занимает никаких важных постов.

Кроме того, если бы американские законодатели собирались предоставить самому обществу право предупреждать крупные преступления так, как это происходит в результате деятельности судов, то есть внушая людям страх перед наказанием, то они бы разрешили политическим судам использовать все меры, предусмотренные уголовным законодательством. Однако законодатели дали этим судам лишь некое весьма несовершенное оружие, которое не способно воздействовать на наиболее опасных преступников. Да и что значит лишение права занимать государственные должности для того, кто стремится ниспровергнуть сами законы? [с. 98]

Следовательно, главной задачей политической юстиции в Соединенных Штатах является лишение власти тех, кто неправильно использует ее, а также гарантия того, что и впоследствии данный гражданин не будет облечен подобной властью. Из этого явствует, что решение политического суда есть не что иное, как административный акт, выраженный в торжественной форме судебного постановления.

Таким образом, американцы создали какую-то смешанную систему: они придали процедуре отстранения от должности сугубо судебно-политический характер и вместе с тем отняли у политической юстиции возможность применять наиболее суровые меры наказания.

Исходя из этого, мы можем видеть, насколько все становится взаимосвязанным: находится объяснение тому, почему по американским конституциям все гражданские должностные лица подлежат юрисдикции сената и почему это не относится к военным, хотя их преступлений следует опасаться еще больше. В гражданской сфере у американцев практически все государственные должностные лица несменяемы: одни занимают свои должности пожизненно, другие получают полномочия от избирателей, и, следовательно, их нельзя ликвидировать. Поэтому, для того чтобы лишить власти этих государственных служащих, их всех необходимо предать суду. Между тем военные подчиняются главе государства, который в свою очередь является гражданским должностным лицом. Следовательно, всякий удар, направленный против него, распространяется и на всех военных⁵³.

Если теперь мы начнем сравнивать результаты, к которым приводят или могут привести действия как европейской, так и американской системы, то обнаружим, что и здесь есть весьма существенные различия.

Во Франции и в Англии политические суды рассматриваются в качестве чрезвычайного средства, которое общество должно использовать для своего спасения лишь в периоды величайшей опасности.

Нельзя отрицать тот факт, что политический суд, по крайней мере такой, каким его видят в Европе, нарушает консервативный принцип разделения власти и является постоянной угрозой свободе и жизни людей.

В Соединенных же Штатах политический суд лишь косвенно затрагивает принцип разделения власти и вовсе не угрожает жизни граждан; в отличие от Европы, не нависая дамокловым мечом буквально над всеми головами, он карает только тех, кто, вступая в ту или иную государственную должность, заранее готов к его суровым мерам.

Политический суд в Соединенных Штатах одновременно и менее грозен, и менее действен.

Кроме того, законодатели Соединенных Штатов рассматривали его не в качестве чрезвычайного средства спасения общества в случае великих бедствий, а как обычное средство управления страной.

С этой точки зрения политический суд, видимо, оказывает более существенное воздействие на общественное устройство Америки, чем на общественное устройство Европы. В самом деле, не следует заблуждаться относительно кажущейся мягкости американского законодательства в том, что касается судебно-политических решений. Прежде всего следует отметить, что в Соединенных Штатах суд, который выносит судебно-политические решения, состоит из тех же элементов и подвержен тем же влияниям, что и орган политической власти, имеющий право обвинения, и это неизбежно приводит к разгулу мстительных межпартийных страстей. Таким образом, хотя политические судьи в соединенных Штатах не могут назначать столь суровые наказания, к каким прибегают политические судьи в Европе, в Америке существует значительно меньше шансов быть оправданным ими. Осуждение менее грозное, однако скорее всего неизбежное.

Европейцы, учреждая политические суды, имели своей главной целью наказать виновных; американцы стремились отнять у них власть. В Соединенных Штатах судебно-политическое решение является, некоторым образом, превентивной мерой. Следовательно, здесь судья не должен быть накрепко связан точной дефиницией состава преступления.

Нет ничего страшнее расплывчатости определений так называемых политических преступлений, которые даются в американских законах. “Преступления, за которыми может [с. 99] последовать осуждение президента, – говорится в Конституции Соединенных Штатов, разд. IV , ст. 1, – суть государственная измена, взяточничество или другие важные преступления и проступки”. Большинство конституций американских штатов еще более расплывчаты и неясны.

“Государственные должностные лица, – говорится в конституции штата Массачусетс, – могут быть привлечены к ответственности за преступное поведение, которым они отличились, а также за плохое управление”⁵⁴. “Всякий чиновник, который поставил государство в опасность плохим управлением, взяточничеством или другими проступками, – говорится в конституции штата Виргиния, – может предстать в качестве обвиняемого перед палатой представителей”. Есть конституции, которые вообще не указывают никаких видов преступлений с тем, чтобы оказывать давление на государственных должностных лиц, поскольку круг действий, за которые они могли бы нести ответственность, совершенно не ограничен⁵⁵.

Однако осмелюсь заметить, что именно мягкость американских законов в этой области придает им особенно грозный характер.

Мы уже видели, что в Европе отстранение государственного чиновника от должности и политический запрет занимать подобную должность в будущем есть всего лишь одно из последствий определенного ему наказания, тогда как в Америке это и есть само наказание. Из этого вытекает следующее: в Европе политические суды облечены страшными правами, которыми они не всегда знают, как пользоваться; случается, что они вовсе не определяют наказания из опасения наказать слишком сурово. В Америке же никто не останавливается перед наказанием именно потому, что оно не вызывает ужаса у человечества: приговорить политического противника к смерти с целью лишить его власти есть ужасающее убийство в глазах всех людей; однако объявить своего противника не достойным распоряжаться властью и лишить его этой власти, оставив ему свободу и жизнь, может показаться честным результатом борьбы.

Между тем данное решение, принимаемое столь просто, не становится от этого меньшим несчастьем для тех, на кого оно распространяется. Крупные преступники, бесспорно, не обратят никакого внимания на эти напрасные проявления строгости закона, тогда как обыкновенные люди будут видеть в нем акцию, имеющую целью уничтожить их положение в обществе, запятнать их честь и приговорить их к постыдной бездеятельности, которая для них страшнее самой смерти.

Таким образом, воздействие, оказываемое решением политических судов на жизнь общества, в силу того, что оно кажется менее пагубным, делается от этого еще более значительным. Механизм принятия судебно-политического решения не касается непосредственно тех, кем управляют; однако он полностью передает тех, кто управляет, во власть большинства; право принимать судебно-политические решения отнюдь не дает законодательному органу той огромной власти, которой он может пользоваться только в кризисных ситуациях; оно дает законодателям умеренную и упорядоченную власть, осуществляемую ежедневно. Если сила меньше, то, с одной стороны, ею удобнее пользоваться, а с другой – ею легче злоупотреблять.

Поэтому, лишая политические суды права устанавливать чисто судебные наказания, американцы, как мне кажется, скорее предотвратили ужасающие последствия тирании законодательных органов, нежели тиранию как таковую. И если взвесить все “за” и “против”, то еще неизвестно, не окажется ли политический суд в том виде, как его понимают в Соединенных Штатах, самым грозным оружием, которое когда-либо было предоставлено в распоряжение большинства.

Думаю, будет легко определить момент, когда американские республики начнут приходить в упадок; для этого достаточно будет знать, увеличилось или нет количество политических процессов в судах^*. [с. 100]

До сих пор я рассматривал каждый штат как некое отдельное целое и указывал на различные механизмы общественной жизни, приводимые в движение самим народом, а также на различные средства, используемые им. Однако все штаты, о которых я говорил как о независимых государствах, в определенных случаях все же обязаны подчиняться верховной власти, а именно власти всего Союза в целом. Наконец пришло время описать те полномочия верховной власти, которые были переданы Союзу, и одновременно бросить беглый взгляд на федеральную конституцию⁵⁶.

Тринадцать колоний, которые одновременно освободились от господства Англии в конце прошлого века, имели, как уже было отмечено мною выше, общую религию, общий язык, общие обычаи и почти одинаковые законы. Они вели борьбу с общим врагом, и, следовательно, у них неизбежно должны были найтись серьезные причины к образованию тесного союза и слиянию в единую нацию.

Между тем каждая колония жила своей собственной жизнью и имела свое собственное правительство, у каждой из них сложились особые интересы и традиции. Вследствие этого все они активно противились созданию описанного выше прочного и всестороннего союза, который приобрел бы свою значимость в результате утраты индивидуальной роли каждой из них. Отсюда вытекают две противоположные тенденции: одна подталкивала англоамериканцев объединению, другая же приводила их к разъединению.

Пока шла война с метрополией, жизненная необходимость заставляла отдавать предпочтение принципу объединения. И хотя законы, на основании которых был учрежден данный союз, были весьма несовершенны, взаимосвязь между штатами продолжала существовать⁵⁷.

Однако, как только мир был заключен, пороки законодательства проявились со всей очевидностью: государство распалось фактически на глазах. Каждая колония, обретя независимость, стала полностью суверенной республикой. Федеральное правительство, которое сама конституция обрекла на бессилие и которое колонии перестали поддерживать, [с. 101] почувствовав отсутствие общей для всех опасности, потеряло свой авторитет настолько, что флаг Соединенных Штатов превратился в объект для насмешек со стороны всех великих народов Европы. Это правительство не могло даже найти возможность дать отпор индейским племенам и одновременно выплачивать проценты по займам, сделанным им в период Войны за независимость. Находясь на краю гибели, оно официально объявило себя недееспособным и призвало на помощь учредительную власть⁵⁸.

Если Америке когда-либо и удавалось хотя бы на мгновение подняться до того высочайшего пика славы, которую ее жители, обуреваемые гордостью, желали бы навечно внедрить в наше сознание, то это, пожалуй, произошло в тот торжественный момент, когда общенациональная власть в некотором смысле отреклась от своего господства.

Нет ничего необыкновенного в том, что тот или иной народ энергично борется за свою независимость, – в каждом столетии мы можем увидеть такие примеры. Кстати, усилия, предпринятые американцами с тем, чтобы избавиться от владычества англичан, сильно преувеличены. Отделенные от своего противника океанскими просторами протяженностью в 1300 лье и поддерживаемые могущественным союзником, Соединенные Штаты обязаны своей победой в гораздо большей степени своему географическому расположению, нежели силе своего оружия или патриотизму граждан. К о решился бы сравнивать войну американцев с войнами периода Французской революции, а усилия Соединенных Штатов– с нашими усилиями, когда Франция, отражая атаки буквально всей Европы, без денег, без кредитов, без союзников, бросала двадцатую часть своего населения навстречу неприятелю, одной рукой туша пожар, охвативший всю страну, а в другой держа факел, освещающий все вокруг? Однако новое в истории человечества состояло все таки в том, что великий народ, извещенный своими законодателями об остановке правительственной машины, без излишней поспешности и без страха обратил внимание на самого себя, оценил глубину зла и, сдерживая себя на протяжении двух лет, попытался найти то средство, которое бы его спасло, а уже найдя это средство, подчинился ему добровольно, не пролив ни единой слезы и ни малейшей капли крови.

Когда недостатки первой конституции стали для всех очевидными, брожение политических страстей, вылившееся в революцию, отчасти уже улеглось, а все великие люди, порожденные этой революцией, были еще живы. Для Америки это оказалось двойной удачей. В немногочисленной ассамблее⁵⁹, которая принялась за составление второй конституции, участвовали лучшие умы и благороднейшие характеры, которые когда-либо встречались в Новом Свете. Председательствовал на этой ассамблее Джордж Вашингтон.

Эта общенациональная комиссия после продолжительных и вдумчивых обсуждений представила наконец на утверждение народа свод основных законов, которые вплоть до наших дней определяют жизнь Союза. Постепенно все штаты, один за другим, приняли его⁶⁰. Новое федеральное правительство приступило к исполнению своих обязанностей в 1789 году, после двухлетнего периода междуцарствия. Таким образом, Американская революция кончилась как раз тогда, когда началась наша.

Американцы столкнулись с первой трудностью: речь шла о разделении власти таким образом, чтобы различные штаты, входящие в состав Союза, продолжали управлять своими делами самостоятельно во всем, что касается их внутреннего благосостояния, и чтобы при этом вся нация, представленная Союзом, существовала как единое [с. 102] целое и обладала бы властью, необходимой для обеспечения всех общих для нее потребностей. Задача эта оказалась весьма сложной и трудноразрешимой.

Было совершенно невозможно заранее со всей точностью и полнотой установить, какие полномочия при разделении верховной власти должны перейти к правительству штата, а какие – к федеральному правительству.

Кто мог наперед предвидеть все мельчайшие подробности повседневной жизни народа?

Права и обязанности федерального правительства было просто и легко установить, потому что сам Союз был создан с целью удовлетворения некоторых наиболее общих для всех потребностей. Права и обязанности правительств штатов оказались, напротив, весьма многочисленными и сложным, поскольку эти правительства вмешивались вовсе подробности жизни общества.

Таким образом, сначала со всей тщательностью были определены полномочия федерального правительства, а затем было заявлено, что все те полномочия, которые не вошли в этот перечень, передаются в компетенцию правительств штатов. Следовательно, правительства штатов были предоставлены все общие права, тогда как федеральное правительство оставило за собой лишь чрезвычайны⁶¹.

Но, как и предполагалось, на практике могут возникать вопросы о точных пределах компетенции этого исключительного по своему характеру правительства, а поскольку было опасно оставлять решение данных проблем на усмотрение обычных судов, образованных в различных штатах самими же штатами, то в связи с этим был учрежден федеральный Верховный суд⁶², уникальное судебное учреждение, одной из прерогатив которого было поддержание того разделения власти между двумя соперничающими правительствами, которое было изначально установлено самой конституцией⁶³.

Народы вступают в отношения друг с другом подобно тому, как это делают отдельные люди. Следовательно, для того чтобы успешно поддерживать взаимоотношения с иностранными государствами, нации необходимо единое правительство. [с. 103]

И Союзу было предоставлено исключительное право заключать мир и объявлять войну, заключать торговые соглашения, формировать армию, создавать и содержать военно-морской флот⁶⁴.

Необходимость создания общенационального правительства ощущается менее настоятельно в процессе управления внутренними делами общества.

Однако и в этой области существуют определенные, общие для всех интересы, удовлетворить которые с большей пользой способна лишь общенациональная власть.

Союзу было предоставлено право чеканить монету, регулировать ее ценность и ценность иностранных денег, создавать почтовые службы, прокладывать основные пути сообщения, связующие воедино различные части национальной территории⁶⁵.

Всеми было признано, что правительство каждого штата совершенно свободно действует в сфере своих полномочий, хотя оно могло и злоупотребить данной ему свободой и неразумными действиями создать угрозу безопасности всего Союза в целом. В Таких редких и заранее определенных случаях федеральное правительство получило право вмешиваться во внутренние дела штатов⁶⁶. Итак, полностью признавая за каждой из входящих в федерацию республик право вносить изменения в свое законодательство и пересматривать его, им, однако, запретили издавать, имеющие обратное действие, а Также жаловать дворянские титулы⁶⁷.

И наконец, для того чтобы федеральное правительство смогло выполнять возложенные на него обязанности, ему было предоставлено неограниченное право взимать налоги⁶⁸.

Если внимательно посмотреть на разделение компетенции между федерацией и штатами, как это зафиксировано в федеральной конституции, если проанализировать те полномочия верховной власти, которые оставили за собой отдельные штаты, а также те, вторые были переданы Союзу, то легко заметить, что федеральные законодатели составили себе чрезвычайно ясные и верные представления о том, что я ранее назвал централизацией правительственной власти.

Соединенные Штаты являются не только республикой, но еще и федерацией. Между тем общенациональная власть в этой стране оказалась в некотором отношении более централизованной, чем во многих абсолютистских монархиях Европы той же эпохи. В доказательство я приведу здесь всего лишь два примера.

Во Франции насчитывалось тринадцать верховных судов, которые, как правило, обладали правом толковать законы в последней инстанции. Кроме того, во Франции существовали провинции, или так называемые государственные земли, которые даже после того, как представляющая всю нацию верховная власть приказывала взыскать тот или ной налог, могли отказать ей в содействии.

Американский Союз имеет всего лишь один суд, который толкует законы„а также законодательный орган, издающий эти законы; налоги, одобренные в ходе голосования представителями всей нации, являются обязательными для всех граждан. Таким образом, в этих двух важных сферах Союз отличается более высокой степенью центра, нежели французская монархия, хотя Союз есть не что иное, как простое объедение республик.

В Испании некоторые провинции обладали правом устанавливать собственную такую же систему, хотя, по существу, данное полномочие должно принадлежать исключительно центральной верховной власти.

В Америке только конгресс имеет право определять торговые взаимоотношения жду штатами. Следовательно, в этом случае правительственная власть федерации централизована, нежели правительство королевской Испании. [с. 104]

Правда, во Франции и в Испании королевская власть всегда имела возможность, а в случае необходимости даже путем применения силы, осуществлять то, чего не разрешала ей конституция королевства, так что в конце концов окончательный результат был одинаков. Однако в данном случае речь идет о теории.

Федеральные власти

После того как мы определили, что у федерального правительства есть четко очерченный круг деятельности, необходимо выяснить, каковы же основные направления его деятельности.

При создании союзных властей американцы во многом следовали той схеме, по которой ранее строились конституции каждого отдельного штата.

Федеральный законодательный орган Союза состоит из сената и палаты представителей.

Было предусмотрено, что формирование этих двух палат будет происходить по разным правилам, что должно было соответствовать духу примирения различных интересов.

Как я уже отмечал выше, при выработке федеральной конституции пришлось считаться с двумя противоположными тенденциями, которые господствовали тогда в обществе. Эти две тенденции послужили основой для возникновения двух различных систем взглядов.

Одни хотели видеть в Союзе некую лигу независимых государств – своего рода конгресс, в котором представители различных народов собирались бы для обсуждения тех или иных вопросов, отражающих общий для всех интерес.

Другие намеревались объединить всех жителей бывших колоний в одну единую нацию и создать такое правительство, сфера деятельности которого хотя и была бы ограниченной, но которое в пределах своей компетенции могло бы действовать в качестве единственного представителя всей нации. Эти две позиции привели бы на практике к совершенно различным последствиям.

Так, если бы речь шла об образовании лиги независимых государств, а не о создании общенационального правительства, то право принимать законы принадлежало бы большинству граждан штатов, а вовсе не большинству жителей Союза. Дело в том, что в данном случае каждый штат, большой или маленький, сохранял бы за собой статус независимого государства и входил бы в состав Союза на правах абсолютного равенства с другими штатами.

В том же случае, если всех жителей Соединенных Штатов рассматривали бы как один-единственный народ, то, естественно, творцами закона должны были бы стать все граждане Союза.

Вполне понятно, что небольшие штаты не могли пойти на применение данной системы, ибо при верховной власти федерации они полностью лишались бы возможности существовать в качестве самостоятельной единицы, поскольку из государства, участвующего наряду с другими в управлении, они превратились бы в незначительную часть великого народа. Первая система позволяла им сохранить необоснованно большую власть, тогда как вторая приводила их к полной гибели.

При таком положении дел произошло то, что обыкновенно случается, когда интересы входят в противоречие с рассуждениями: правила логики были подчинены требованиям действительности. Законодатели избрали нечто среднее между этими двумя крайностями и тем самым совместили две системы, теоретически несовместимые. [c. 105]

Принцип независимости штатов стал преобладающим при формировании сената, а принцип народовластия – при образовании палаты представителей.

Каждый штат имеет право направлять в конгресс двух сенаторов и определенное число членов палаты представителей, пропорциональное численности населения данного штата⁶⁹.

В результате вплоть до настоящего времени штат Нью-Йорк имеет в конгрессе сорок членов палаты представителей и всего двух сенаторов, штат Делавэр – двух сенаторов и всего лишь одного члена палаты представителей. Таким образом, штат Делавэр по количеству сенаторов равен штату Нью-Йорк, тогда как в палате представителей последний имеет в сорок раз больше влияния, нежели первый. Следовательно, может случиться так, что меньшинство населения, преобладающее в сенате, сможет полностью парализовать волю большинства, представленного в другой палате, а это решительно противоречит самому духу конституционного правления.

Вышесказанное является прекрасным свидетельством того, насколько трудно и насколько редко удается логически и рационально связать воедино все разрозненные части государственного законодательства.

С течением времени один и тот же народ начинает проявлять различные интересы и устанавливать различные права. Когда же речь заходит о составлении новой, всеохватывающей конституции, эти интересы и права превращаются в естественные препятствия для того, чтобы те или иные политические принципы претворялись в жизнь полностью, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Таким образом, законы могут быть логичными лишь на заре становления всякого общества. И если вы видите, что какой-то народ логичен в своем законотворчестве, не спешите делать заключение о его мудрости, исходите лучше из того факта, что он просто еще очень молод.

В период составления федеральной конституции в среде англоамериканцев существовало всего лишь два подхода, решительно противоположных один другому: первый заключался в стремлении к сохранению индивидуального облика каждого штата в отдельности, а второй – в объединении всего народа в единый союз. Следовательно, нужно было найти некий компромисс.

Необходимо между тем признать, что данный раздел конституции до сих пор не привел к тем отрицательным результатам, которых можно было бы опасаться изначально.

Все штаты еще молоды, достаточно близки друг к другу; у них схожие обычаи, убеждения и потребности; различия же, возникающие вследствие их больших или меньших размеров, недостаточны для того, чтобы интересы штатов оказались действительно противоположными. Поэтому никогда еще не было случая, чтобы в сенате маленькие штаты объединялись, с тем чтобы противодействовать намерениям крупных штатов. Кроме того, выражение воли всего народа законодательным путем представляет собой такую непреодолимую силу, что, когда большинство входе голосования в палате представителей действительно выражает эту волю, сенат оказывается совершенно бессильным что-либо изменить.

Не следует также забывать о том, что вовсе не от американских законодателей зависело превращение в одну единую нацию народа, для которого они составляли законы. Цель федеральной конституции состояла не в уничтожении штатов как самостоятельных единиц, а лишь в ограничении этой самостоятельности. Поэтому если этим частным структурам оставлялась реальная власть (а отнять эту власть у них было невозможно), то тем самым уже заранее предопределялся отказ от постоянного принуждения с целью подчинить штаты воле большинства. Как только был сформулирован данный принцип, [c. 106] введение индивидуальных сил штатов в единый механизм функционирования федерального правительства не представляло собой уже ничего необыкновенного. Это служило признанием существующей реальности, а именно: раз власть официально признана, с ней необходимо ладить, а не нарушать ее установления.

Сенат отличается от палаты представителей не только самим принципом представительства, но также и порядком избрания, продолжительностью срока полномочий сенаторов и сущностью самих полномочий.

Палата представителей избирается народом, сенат–законодательным собранием штата

Палата представителей формируется в результате прямых выборов, сенаторы избираются в два тура.

Срок полномочий членов палаты представителей – всего лишь два года, сенаторы получают свои мандаты на шесть лет.

Палата представителей имеет сугубо законодательные функции. Она вторгается в сферу судебной власти только в том случае, когда предъявляется обвинение государственным должностным лицам. Сенат же участвует в составлении законов, он судит политические правонарушения, которые передаются на его рассмотрение палатой представителей; кроме того, он является высшим исполнительным советом всей нации. Соглашения, заключаемые президентом, вступают в силу лишь после их утверждения сенатом, все назначения на должности, производимые президентом, чтобы стать окончательными, должны быть также утверждены этим органом⁷⁰.

Перед американскими законодателями стояла трудновыполнимая задача: они стремились к созданию исполнительной власти, которая зависела бы от воли большинства и которая вместе с тем была бы достаточно сильна, чтобы свободно действовать в пределах своей компетенции.

Поддержание республиканской формы правления требовало, чтобы представитель исполнительной власти был подчинен воле всего народа.

Президент является выборным должностным лицом. Его честь, его имущество, его свобода, его жизнь являются в глазах народа постоянными гарантиями должного употребления вверенной ему власти. Пользуясь властью, президент, впрочем, не вполне независим: сенат осуществляет контроль за его взаимоотношениями с иностранными государствами, а также за тем, как он распределяет государственные должности, чтобы предотвратить коррупцию самого президента и его возможные поползновения коррумпировать других.

Законодатели Союза понимали, что носитель исполнительной власти будет не в состоянии с пользой и достоинством осуществлять возложенные на него обязанности, если не удастся придать этой власти большую стабильность и большую силу, нежели та, которой она обладала в рамках отдельных штатов.

Президент стал избираться сроком на четыре года с правом последующего переизбрания. Перспектива переизбрания придавала ему мужество, чтобы трудиться на всеобщее благо, и расширяла возможности его деятельности. [c. 107]

Президент был сделан единственным представителем исполнительной власти всего Союза. Законодатели даже воздержались от того, чтобы ставить его решения в зависимость от одобрения каким-либо советом: это было опасное средство, которое, ослабляя силу правительства, одновременно уменьшало бы и его ответственность за свои действия. Сенат мог объявить недействительными некоторые распоряжения президента, однако он не мог ни заставить президента действовать в том или ином направлении, ни разделить с ним исполнительную власть. Воздействие законодательной власти на исполнительную может быть и прямым, но мы только что убедились в том, что американцы сделали все, чтобы этого не произошло. Оно может быть также и косвенным.

Имея возможность лишить государственное должностное лицо его жалованья, палаты конгресса отнимают у него известную долю его независимости; кроме того, только они могут издавать законы, и, следовательно, можно опасаться, что они постепенно, шаг за шагом, лишат его даже той доли власти, которую стремилась сохранить за ним конституция.

Подобная зависимость исполнительной власти является одним из пороков республиканских конституций. Американцы не сумели нейтрализовать тенденцию к захвату правительственной власти, свойственную законодательным органам, однако они смогли несколько ослабить ее.

Жалованье президента определяется при его вступлении в должность на весь срок его полномочий. Президенту также дано право отлагательного вето, что позволяет ему задерживать прохождение законов, могущих ликвидировать независимость, предоставленную ему конституцией. Однако борьба между президентом и законодательной властью всегда остается неравной, потому что законодательные органы, упорствуя в своих намерениях, всегда в состоянии сломать оказываемое им сопротивление. Вместе с тем право отлагательного вето по крайней мере приводит к тому, что им приходится вновь возвращаться к рассмотрению того или иного вопроса и на этот раз они должны принимать решение уже на основании большинства в две трети голосов. Кроме того, право вето является своего рода обращением к народу. Исполнительная власть, которая при отсутствии такой гарантии могла бы быть по давлена тайно, доказывает свою правоту и заставляет выслушать свои доводы. Однако, если законодательная власть по-прежнему упорствует в своих намерениях, не окажется ли вновь победа в ее руках? На это я отвечу, что в конституции любого народа, какой бы она ни была, существует положение, согласно которому законодатель вынужден обращаться к здравомыслию и доброжелательности граждан. Данное положение более явно и более схоже отражено в конституциях республик и спрятано и завуалировано в конституциях монархий; однако оно всегда существует. Нет такой страны в мире, где бы закон мог предусмотреть все и где институты власти были бы в состоянии заменить собой благоразумие и нравственность жителей.

Исполнительная власть играет столь важную роль в судьбах нации, что я считаю совершенно необходимым остановиться на этом вопросе и подробнее объяснить, какое место отведено ей американцами.

Чтобы составить ясное и точное представление о положении президента в Соединенных Штатах, будет полезно сравнить его роль с ролью короля в одной из конституционных монархий Европы. [c. 108]

При сравнении я не стану обращать особого внимания на внешние проявления власти: они скорее вводят в заблуждение того, кто их замечает, нежели служат ему сколь-нибудь достоверной путеводной нитью.

Когда монархия постепенно превращается в республику, носитель исполнительной власти продолжает сохранять в этой стране свои титулы, ему оказывают те же почести и знаки уважения, у него даже остаются причитающиеся ему денежные средства, и все это происходит в течение длительного времени после того, как сама власть уже лишилась своего реального могущества. Англичане, отрубив голову одному из своих королей и согнав с трона другого, по-прежнему преклоняли колена, обращаясь к преемникам этих монархов.

С другой стороны, когда республика попадает под власть одного человека, этот человек продолжает сохранять простоту, ровность и скромность в обращении, как если бы он ни в чем не возвышался над всеми остальными. Когда императоры деспотически распоряжались имуществом и даже самой жизнью своих сограждан, люди, ведущие с ними разговор, все так же величали их “цезарями”, а сами они по-прежнему запросто заходили поужинать к своим друзьям.

Итак, оставим в стороне внешние атрибуты и попытаемся заглянуть поглубже.

Верховная власть в Соединенных Штатах поделена между Союзом и штатами, тогда как у нас она едина и неделима. В этом я вижу первое и самое существенное различие между президентом Соединенных Штатов и королем Франции.

В Соединенных Штатах исполнительная власть ограничена и имеет исключительный характер, как и сама верховная власть народа, от имени которой она действует. Во Франции исполнительная власть всеобъемлюща, как и сама верховная власть.

Американцы имеют федеральное правительство, мы же имеем общенациональное правительство.

Это первое, но не единственное обстоятельство, обусловливающее более низкий статус президента, вытекает из самой природы вещей. Вторым важным обстоятельством является то, что именно верховной власти принадлежит право принимать законы.

Во Франции король в действительности имеет определенную часть полномочий верховной власти, потому что без его санкции законы не могут вступить в силу, да к тому же он сам является и исполнителем законов.

Президент также является тем лицом, которое исполняет законы, однако он потому не принимает реального участия в их создании, что его отказ одобрить закон не оказывает решающего воздействия на существование этого закона. Следовательно, он не обладает никакой верховной властью, а может считаться лишь ее представителем.

Король во Франции не только сам обладает частью полномочий верховной власти, но к тому же участвует в формировании законодательных органов, которым принадлежат остальные права верховной власти. Король может назначать членов одной палаты и досрочно распускать другую, если он того пожелает. Президент Соединенных Штатов никоим образом не участвует в формировании законодательных органов и не имеет права их роспуска.

Король наряду с членами палат имеет право предлагать тот или иной закон на рассмотрение.

Президент правом законодательной инициативы не располагает.

В палатах короля представляют несколько министров, которые излагают его точку зрения, поддерживают его позиции и стараются добиться торжества его принципов управления страной в парламенте.

Президент и его министры не имеют права быть членами конгресса, так что он может влиять на этот чрезвычайно важный орган и излагать там свои взгляды лишь опосредованно.

Таким образом, французский король стоит вровень с законодательным собранием, которое не может действовать без него, как и сам король не может управлять страной без законодательного собрания.

Президентская власть существует как бы возле законодательной власти и является более низкой по уровню и зависимой от законодательной.

Даже в самом отправлении исполнительной власти – а это та самая сфера, в которой положение президента, по-видимому, наиболее сходно с положением французского [c. 109] короля, – существует целый ряд характерных черт, обусловливающих гораздо более низкий уровень власти президента по сравнению с властью короля.

Преимуществом королевской власти во Франции, если ее сравнивать с властью президента, является ее большая продолжительность; а ведь именно продолжительность пребывания у власти и является первейшим условием ее могущества. Любят и боятся только того, кому предстоит долгое существование.

Президент Соединенных Штатов – это всего лишь должностное лицо” избранное на четыре года. Король Франции – это наследный глава государства.

Президент Соединенных Штатов исполняет свои обязанности под неустанным в пристрастным контролем. Президент проводит всю подготовительную работу по заключению договоров, но не может принимать окончательного решения в этой области, он предлагает кандидатуры на те или иные должности, однако утверждает их опять-таки не он⁷².

Король Франции является неограниченным властелином в сфере исполнительной власти.

Президент Соединенных Штатов несет ответственность за свои действия. Французские же законы говорят о том, что особа короля Франции неприкосновенна.

Между тем, как над одним, так и над другим существует некая направляющая власть – власть общественного мнения. Во Франции эта власть определена менее четко, чем в Соединенных Штатах; она менее признана и слабее закреплена в законах, хотя она и существует де-факто. В Америке эта власть оказывает свое влияние в ходе выборов и при принятии тех или иных решений; во Франции она проявляется в виде революций.

Таким образом, несмотря на все различия конституций, Франция и Соединенные Штаты сходны в том, что доминирующей силой в этих странах является общественное мнение. Следовательно, исходный принцип, лежащий в основе законов этих стран, по сути один и тот же, хотя его применение отличается большей или меньшей степенью свободы и приводит зачастую к самым различным результатам. По своей природе этот принцип полностью отражает республиканский дух. Поэтому, как мне кажется, Франция со своим королем больше похожа на республику, нежели Союз со своим президентом – на монархию.

Во всем вышеизложенном я старался указывать только лишь на наиболее существенные различия. Если бы я стремился показать подробности, то в этом случае несхожесть двух стран оказалась бы еще более разительной. Однако мне предстоит сказать еще очень многое, поэтому я постараюсь быть кратким.

Я уже отмечал, что сфера власти президента Соединенных Штатов ограничена, как и сфера верховной власти, тогда как власть короля во Франции беспредельна.

Я мог бы показать, что исполнительная власть короля Франции выходит даже за свой естественный предел, сколь бы он ни был широк, тысячью путей проникая в область управления интересами отдельных личностей.

Одна из причин столь большого влияния французского короля заключается в том, что во Франции существует огромное число чиновников, которые практически все без исключения обязаны своим назначением носителю исполнительной власти. В нашей стране их количество превысило все естественные пределы и достигает 138 тысяч человек⁷³. Как следствие, каждого из этих 138 тысяч назначенных должностных лиц следует рассматривать в качестве дополнительной частицы, усиливающей исполнительную власть. Президент [c. 110] же лишен неограниченного права назначать должностных лиц на государственные посты, да и количество этих постов не превышает 12 тысяч⁷⁴.

Если исполнительная власть в Америке слабее, чем во Франции, то причины этого, скорее всего, следует искать в конкретных обстоятельствах, а не в законах.

Исполнительная власть страны имеет наибольшую возможность проявить присущую ей силу и ловкость главным образом в сфере взаимоотношений с иностранными государствами.

Если бы существованию Союза непрерывно угрожала какая-нибудь опасность, если бы его жизненные интересы повседневно переплетались с интересами других народов, то в этом случае роль носителя исполнительной власти в общественном мнении могла бы заметно возрасти в зависимости от того, как он выполняет то, что от него ожидают.

Действительно, президент Соединенных Штатов является главнокомандующим вооруженных сил, однако армия насчитывает всего 6 тысяч солдат, а во флоте всего несколько кораблей. Он руководит сферой взаимоотношений Союза с иностранными государствами, но Соединенные Штаты не имеют соседей. Отделенные от всего остального мира океаном, пока еще слишком слабые, чтобы стремиться к господству на море, Соединенные Штаты Америки не имеют никаких врагов, а их интересы редко приходят в какое-либо соприкосновение с интересами других стран земного шара.

Из этого становится очевидно, что не следует судить о практике управления страной, исходя из одних лишь теоретических построений.

Президент Соединенных Штатов обладает почти королевскими прерогативами, которыми он не имеет случая воспользоваться, а те права, которыми он в настоящее время располагает, оказываются в силу обстоятельств ограниченными; законы предоставляют ему возможность быть могущественным, однако условия, в которых он действует, делают его слабым.

Во Франции исполнительная власть находится в неустанной борьбе с колоссальными препятствиями, возникающими на ее пути, и использует огромные средства для их преодоления. Ее роль возрастает в зависимости от ее достижений и важности тех событий, которыми она руководит. При всем том ее конституция не подвергается никаким изменениям.

Если бы законы сделали эту власть столь же слабой и ограниченной, какую мы видим в Соединенных Штатах Америки, то все равно вскоре ее влияние заметно бы усилилось.

Конституционный монарх не может править, если его взгляды расходятся с господствующей в законодательных органах точкой зрения, – данное положение в Европе считается аксиомой. [c. 111]

Многие президенты Соединенных Штатов, случалось, теряли поддержку большинства в законодательных органах, однако это обстоятельство вовсе не вынуждало их отказываться от власти и не причиняло обществу сколь-нибудь заметных неприятностей.

Я слышал, как этот факт приводился в доказательство независимости и могущества исполнительной власти в Америке. Однако достаточно немного поразмыслить, чтобы, напротив, увидеть в этом свидетельство ее бессилия.

Король в Европе нуждается в поддержке законодательных органов для выполнения обязанностей, возложенных на него конституцией, потому что эти обязанности чрезвычайно широки и значительны. Конституционный монарх в европейских странах является не просто исполнителем законов, он обладает всей полнотой власти в сфере их претворения в жизнь, так что, если закон направлен против короля, он может парализовать действие закона. Ему необходима поддержка палат в принятии законов, палаты же нуждаются в нем для реализации данных законов. Эти две власти не могут существовать одна без другой, ибо, как только между ними намечаются разногласия по тому или иному вопросу, функционирование государственного механизма незамедлительно нарушается.

В Америке же президент не может помешать принятию законов, он также не может уклониться от их исполнения. Его искреннее и заинтересованное участие в управлении страной, несомненно, полезно, но не является необходимостью. Деятельность его прямо или косвенно подчинена законодательной власти, а там, где он от нее не зависит, он практически бессилен что-либо сделать. Таким образом, слабость, а не сила, позволяет ему функционировать в условиях противостояния с законодательной властью.

В Европе согласие между королем и законодательными органами является обязательным условием, потому что между ними может возникнуть серьезная борьба; в Америке согласие не обязательно, потому что невозможна сама борьба.

В системе выборности главы исполнительной власти великого народа кроется ряд опасностей, на которые достаточно ясно указывает нам наш собственный опыт, а также исследования историков.

Поэтому я затрону данную тему лишь применительно к Америке.

Дело в том, что опасности, которые заключает в себе система выборности, могут быть более или менее значительными в зависимости от того места, которое занимает в обществе исполнительная власть, от ее значения в структуре государственной власти, от порядка выборов и от условий, в которых живет народ, готовящийся участвовать в выборах.

Пороки системы выборности главы государства заключаются в том – и это нередко и небезосновательно подчеркивается, – что она дает такую соблазнительную возможность для проявления личных амбиций и так сильно разжигает страсти в погоне за властью, что часто законных средств достижения этой власти уже недостаточно, и, как следствие, люди решаются прибегнуть к силе, если им недостает прав.

Очевидно, что чем шире прерогативы исполнительной власти, тем больше становится желание добиться ее; чем сильнее воспламеняется честолюбие претендентов, тем активнее их поддерживают нижестоящие, но не менее честолюбивые чиновники, рассчитывающие разделить власть и могущество после того, как победит их кандидат.

В результате опасности, таящиеся в системе выборности, возрастают прямо пропорционально тому влиянию, которое оказывает исполнительная власть на дела всего государства. [c. 112]

Революции в Польше нельзя объяснить одним лишь фактом существования там выборности, необходимо учитывать и то, что выборное должностное лицо правило обширной монархией.

Таким образом, прежде чем рассуждать о безусловных достоинствах системы выборности, необходимо решить следующий преюдициальный вопрос, а именно: позволяют ли географическое положение, законы, обычаи, нравы и убеждения народа, который намерен ввести у себя данную систему, установить в этой стране слабую и зависимую исполнительную власть, поскольку стремление иметь главу государства с широкими и сильными полномочиями и одновременно желание избирать его являются, на мой взгляд, совершенно несовместимыми. Что же касается меня, то мне известен единственный способ превратить наследственную королевскую власть во власть выборную: сначала необходимо сузить сферу ее деятельности, а затем постепенно сокращать ее полномочия, понемногу приучая народ существовать без ее содействия. Но вот именно этим-то республиканцы в Европе и не желают заниматься вовсе, так как многие из них только потому ненавидят тиранию, что непосредственно на себе испытывают ее жестокие проявления, тогда как размах исполнительной власти их лично не затрагивает. Они подвергают нападкам лишь саму природу этой власти, не замечая существующей между этими двумя явлениями тесной взаимосвязи.

До сих пор еще не нашлось человека, который рискнул бы своей честью и жизнью ради того, чтобы стать президентом Соединенных Штатов, потому что власть президента временна, ограничена и зависима. Необходима колоссальная ставка в этой игре для того, чтобы появились отчаянные игроки, готовые вступить в борьбу. Пока еще ни один из кандидатов не сумел вызвать ни слишком горячих симпатий, ни опасных страстей среди населения. Причина этого чрезвычайно проста: достигнув положения главы государства, он не в состоянии дать своим приверженцам ни большой власти, ни солидного богатства, ни великой славы; его собственное влияние в стране слишком слабое, чтобы в результате его прихода к власти различные группировки добились внушительных успехов или же потерпели полное поражение.

Наследственные монархии имеют одно существенное преимущество: частные интересы одной семьи здесь постоянно и самым тесным образом связаны с интересами государства, и поэтому никогда не случается так, чтобы государство оказалось полностью предоставленным самому себе. Я не могу утверждать, что в этих монархиях дела ведутся лучше, нежели где-либо в других местах, однако по крайней мере там всегда есть кто-нибудь, кто хорошо ли, плохо ли, но занимается в соответствии со своими способностями всеми государственными делами.

Напротив, в государствах, где главы правительств избираются, по мере приближения выборов и даже задолго до них механизм государственной власти начинает действовать по инерции. Бесспорно, можно разработать такие законы, по которым выборы проводились бы просто и быстро, чтобы пост главы исполнительной власти никогда не оставался бы, так сказать, вакантным. Однако, несмотря ни на что, безвластие все же ощущается людьми, вопреки всем усилиям законодателей.

По мере приближения выборов глава исполнительной власти начинает думать лишь о предстоящей борьбе; у него уже нет будущего, он не в состоянии ничего предпринимать и лишь вяло осуществляет все то, что, вполне возможно, придется завершать кому-то другому. “Я уже столь близок к моменту моей отставки, – писал президент Джефферсон 21 января 1809 года (за шесть недель до выборов), – что участвую в делах лишь тем, что выражаю свое мнение. Я считаю справедливым предоставить моему преемнику всю инициативу тех начинаний, за исполнением которых ему предстоит наблюдать и за которые он должен будет нести всю полноту ответственности”.

С другой стороны, взоры всей страны также сосредоточены на подготовке новых выборов, она ждет их результатов.

Чем значительнее место, занимаемое главой исполнительной власти в управлении делами государства, тем более обширна и необходима его повседневная деятельность и тем больше опасности таит в себе подобное положение. У народа, привыкшего к тому, что им управляет исполнительная власть, и, более того, привыкшего к ее административным распоряжениям, выборы не могут не вызвать чрезвычайно глубоких потрясений. В Соединенных Штатах исполнительная власть может безнаказанно замедлять свои действия, потому что в своих проявлениях эта власть слаба и ограничена. [c. 113]

После избрания нового главы государства во внутренней и внешней политике страны почти всегда ощущается нестабильность. В этом заключается один из основных пороков системы выборности.

Однако этот недостаток ощущается в большей или меньшей степени в зависимости от той доли власти, которой располагает выборное должностное лицо. В Риме принципы заложенные в основу правительственной власти, оставались неизменными, хотя консулы сменялись ежегодно, потому что решающей, руководящей силой был сенат, а он был наследственным институтом. Если бы в большинстве европейских монархий королей избирали, то королевство меняло бы облик с каждым новым избранником.

В Америке президент оказывает достаточно существенное влияние на государственные дела, однако не он управляет ими – над всем главенствует власть народа. Следовательно, чтобы изменить основные направления осуществляемой политики, необходимо переменить всю массу населения, а не только самого президента. Поэтому в Америке принцип выборности главы исполнительной власти не оказывает заметного негативного воздействия на устойчивость всего правительства

Впрочем, та же неустойчивость, к которой приводит порочность системы выборности, явственно ощущается и в сфере деятельности президента, как бы она ни была ограничена.

Американцы вполне обоснованно полагали, что главе исполнительной власти, для того чтобы осуществлять все возложенные на него обязанности и нести за их выполнение всю полноту ответственности, необходимо по возможности свободно отбирать своих чиновников и отзывать их по своему усмотрению, а законодательному органу следует скорее наблюдать за действиями президента, нежели руководить им. Таким образом, каждые новые выборы приводят к тому, что федеральные государственные служащие не знают, как повернется в дальнейшем их судьба.

В конституционных монархиях Европы постоянно слышатся жалобы на то, что участь второстепенных правительственных чиновников нередко зависит от участи министров. Их положение значительно хуже в тех государствах, где избранию подлежит и сам глава правительства. Причина этого проста: в конституционных монархиях министры сменяют один другого довольно часто, однако основной представитель исполнительной власти не сменяется никогда, и потому дух обновления в достаточной степени ограничен. Таким образом, перемены в системах управления здесь происходят скорее в частностях, нежели в своей основе: невозможно резко сменить одну систему управления на другую без своеобразной революции. В Америке же такая революция происходит каждые четыре года, и притом от имени закона.

Что же касается проблем личного характера, которые неизбежно возникают в результате применения подобного законодательства, то следует признать, что неустойчивость положения должностных лиц в Америке не сопровождается теми бедствиями, которых можно было бы ожидать в других государствах. В Соединенных Штатах настолько легко обеспечить себе независимое существование, что, отняв у чиновника занимаемое им место, можно в ряде случаев лишить его тех или иных жизненных удобств, но никогда – средств к существованию.

В начале данной главы я сказал о том, что опасности, вытекающие из применения системы выборности главы исполнительной власти, могут быть большими или меньшими в зависимости от условий жизни, которые характерны для народа, принимающего участие в выборах.

Тщетными оказываются любые усилия уменьшить значение исполнительной власти в обществе, потому что существует одна область, в которой данная власть имеет чрезвычайно большое влияние независимо от роли, отведенной ей законами. Речь идет о внешней политике государства: переговоры могут начинаться и продолжаться успешно лишь в том случае, когда они ведутся одним и тем же человеком.

Чем более безнадежно и гибельно положение народа, тем больше ощущается потребность в последовательной и устойчивой внешней политике и тем опаснее становится применение системы выборности в отношении главы государства

Политика американцев в сфере международных отношений чрезвычайно проста: можно было бы сказать, что никто в них не нуждается и сами они также не испытывают ни в ком потребности. Их независимость находится вне опасности. [c. 114]

Таким образом, в Соединенных Штатах сфера компетенции главы исполнительной власти ограничена не только законами, но и обстоятельствами. Президент может часто изменять свои взгляды, однако государство нисколько не страдает от этого и не может от этого погибнуть.

Каковы бы ни были прерогативы главы исполнительной власти, тот период, который непосредственно предшествует выборам, а также тот промежуток времени, когда эти выборы проходят, следует всегда считать периодом общенационального кризиса.

Чем более сложно внутреннее положение страны и чем более велика внешняя опасность, тем страшнее для нации данный период. Среди европейских стран мало найдется таких, где бы не опасались во время смены верховного правителя оказаться захваченными другим государством или же наступления анархии внутри государства.

В Америке же общество устроено таким образом, что оно может поддерживать само себя безо всякого содействия со стороны; ему никогда не угрожает сколь-нибудь существенная опасность извне. Поэтому избрание президента есть повод для волнений, но вовсе не угроза гибели государства.

Независимо от проблем, неразрывно связанных с самим принципом выборности главы исполнительной власти, существует также немало других опасностей, вытекающих из различных форм проведения выборов; однако благодаря усилиям законодателей их все же можно избежать.

Когда массы народа собираются в публичном месте для избрания главы своего государства, они подвергаются не только опасностям, таящимся в самой системе выборности, но и угрозе гражданской войны, которую могут спровоцировать подобные выборы.

Поставив избрание короля в зависимость от вето одного человека, польские законы обрекали этого человека на смерть или же предрешали воцарение анархии.

По мере изучения различных институтов в Америке и более внимательного анализа общественно-политического положения в этой стране начинаешь замечать удивительное совпадение счастливых обстоятельств с человеческими усилиями. Америка была страной новой; однако люди, населившие ее, уже в течение длительного времени привыкли пользоваться свободой в тех местах, где они жили раньше: таковы две основные причины внутреннего порядка. Кроме того, Америка не опасалась, что ее кто-то соберется завоевывать. Американские законодатели, воспользовавшись этими благоприятными обстоятельствами, смогли без труда создать слабую и зависимую исполнительную власть, а затем уже безо всяких опасений сделать ее выборной.

После этого им оставалось лишь найти среди различных избирательных систем ту, которая представляла бы наименьшую опасность. Установленные ими на данный счет правила прекрасно дополняют те гарантии, которые обеспечивало географическое положение и политическое устройство Соединенных Штатов.

Задача, которую предстояло решить, заключалась в том, чтобы найти такой способ избрания президента, при котором, с одной стороны, отражалась бы истинная воля народа, а с другой – не возбуждались бы слишком сильно народные страсти и люди как можно меньше пребывали бы в неизвестности. Сначала было решено, что президент будет избираться простым большинством голосов. Однако получить это большинство без долгих проволочек оказалось чрезвычайно трудно, а этого-то как раз и намеревались избежать.

В самом деле, редко случается так, что какой-то один человек сразу же получает большинство голосов в стране со столь многочисленным населением. Еще труднее добиться этого в федеративной республике, состоящей из штатов, в которых очень сильно развиты местные влияния. [c. 115]

Для устранения этого второго препятствия было одно средство, а именно делегирование избирательных прав населения некоему органу, который бы его представлял.

Данный порядок выборов лучше обеспечивал достижение большинства голосов, ибо, чем меньше лиц участвовало в выборах, тем легче им было прийти к согласию. Этот способ давал также и большие гарантии в отношении правильности выбора.

Но следовало ли давать право избирать президента самому законодательному органу, обычно представляющему народ, или же нужно было сформировать избирательную комиссию, единственной функцией которой было бы избрание президента?

Американцы предпочли второй вариант. Они пришли к выводу, что люди, которых выбрали для того, чтобы они принимали обычные законы, не смогут адекватно выразить волю народа в том, что касается избрания главы государства. Кроме того, будучи избранными на срок больше года, они могут выражать взгляды, которые за истекшее время уже изменились. Американцы также рассудили, что если на законодательный орган будет возложена обязанность избирать главу исполнительной власти, то еще задолго до начала выборов законодатели сделаются объектом подкупа и игрушкой в руках интриганов, тогда как специальные выборщики, подобно присяжным заседателям, останутся неизвестными толпе вплоть до того самого дня, когда им придет время действовать, причем они появятся лишь для того, чтобы отдать свои голоса.

Поэтому было установлено, что каждый штат выбирает определенное количество выборщиков⁷⁵, которые в свою очередь будут избирать президента. А так как было замечено, что ассамблеи, которым поручалось избирать главу государства в тех странах, где применялся принцип выборности, неизбежно превращались в средоточие всяческих страстей и интриг, и так как эти ассамблеи в отдельных случаях присваивали себе власть, им не принадлежащую, и так как нередко процедура, в которой они участвовали, продолжалась слишком долго, вследствие чего создавалась какая-то неопределенность, ставившая под угрозу функционирование государственной машины, – то вследствие всех этих причин было установлено, что выборщики будут участвовать в голосовании все вместе, в течение одного дня, но не собираясь в одном месте⁷⁶.

При подобной модели выборов, состоящих из двух туров, достижение большинства голосов становилось вполне вероятным, но вместе с тем полной гарантии все-таки не было, так как вполне могло случиться, что выборщики так же разойдутся во мнениях, как могли бы разойтись во мнениях те, кто доверил им право выбора.

В этом случае необходимо было прибегнуть к одной из трех мер: или назначить новых выборщиков, или вновь обратиться к уже отобранным выборщикам, или же, наконец, передать право избрания главы государства другому органу.

Первые два способа, помимо того, что не гарантировали нужного результата, сопровождались бы еще и проволочками и порождали бы всегда опасные в таком случае волнения.

Поэтому было принято решение остановиться на третьем способе, причем согласились на том, что результаты голосования выборщиков в опечатанном виде будут передаваться председателю сената и что в назначенный день в присутствии членов обеих палат он вскроет опечатанные списки и произведет подсчет. Если же ни один из кандидатов не соберет большинства голосов, то палата представителей незамедлительно приступит к избранию президента, однако это ее право избрания было строго ограничено: палата представителей могла избрать лишь одного из трех кандидатов, за которых было подано наибольшее количество голосов⁷⁷.

Таким образом, оказывается, что выборы возлагаются на обычных представителей народа лишь в очень редких и трудно предсказуемых заранее случаях, причем даже в [c. 116] этой ситуации они могут избрать лишь того, кого уже поддержали специальные выборщики, число которых весьма невелико. Это довольно удачное сочетание позволяет, с одной стороны, соблюсти уважение к народу, а с другой – быстро и с должным порядком провести выборы, что отвечает интересам государства. Впрочем, предоставление палате представителей права избрания президента в случае разделения голосов выборщиков далеко еще не было полным разрешением всех трудностей, поскольку не было уверенности, что и там кандидат соберет необходимое большинство голосов, а в этом случае конституция уже не предлагала никакого реального выхода. Однако, установив обязательные кандидатуры и ограничив их число тремя, а также полагаясь на разумность выбора, сделанного группой просвещенных людей, конституция сумела сгладить все те препятствия⁷⁸, на которые она была в состоянии воздействовать непосредственно, ибо оставшиеся проблемы были присущи самой системе выборности президента как таковой.

Федеральная конституция существует уже сорок четыре года, и Соединенные Штаты вот уже двенадцать раз избирали своего президента.

Десять раз выборы прошли практически мгновенно, путем единовременного голосования специальных выборщиков, находившихся в это время в самых различных частях Соединенных Штатов.

Что же касается палаты представителей, то она пока всего лишь дважды использовала то исключительное право, которым была наделена на случай разделения голосов выборщиков. Первый раз это произошло в 1801 году при избрании Джефферсона, а второй – в 1825 году, когда президентом был избран Куинси Адамс.

Я уже говорил, что условия, в которых находятся Соединенные Штаты, благоприятствовали принятию системы выборности президента, а также рассказал о тех мерах предосторожности, которые приняли законодатели для уменьшения опасностей, порождаемых данной системой. Американцы привыкли участвовать в самых разнообразных выборах. Они по собственному опыту знают, какой накал страстей можно себе позволить, а когда лучше и остановиться. Огромная протяженность их территории и разбросанность живущего в стране населения делает столкновения между различными партиями менее вероятными и менее пагубными, чем в других государствах. В Америке политическая обстановка, в которой до сих пор проходили выборы, не представляла никакой реальной опасности.

И тем не менее выборы американского президента все-таки можно рассматривать как период общенационального кризиса.

Влияние, оказываемое президентом на ход дел в государстве, безусловно, слабое и опосредованное, но оно распространяется на все это государство. Для каждого гражданина, взятого в отдельности, выбор того или иного человека на пост президента не имеет такого уж существенного значения, однако он важен для всего общества в целом. Дело в том, что даже самый незначительный поначалу интерес приобретает огромное значение, если он превращается во всеобщий.

По сравнению с королями в европейских странах, у президента, бесспорно, мало средств для того, чтобы завоевать себе сторонников. Однако количество должностей и постов, которыми он распоряжается, оказывается все же достаточно внушительным для того, чтобы многие тысячи избирателей были прямо или косвенно заинтересованы в его избрании.

Кроме того, партии в Соединенных Штатах, впрочем, как и в других странах, стремятся сгруппироваться вокруг какой-либо личности, чтобы народным массам было проще воспринимать их. Они обычно используют имя кандидата в президенты в качестве символа, персонифицируя в его лице свои теории. Следовательно, [c. 117] партии чрезвычайно заинтересованы в избрании своего кандидата, и не столько для того, чтобы вновь избранный президент содействовал победе их теории, сколько для того, чтобы доказать самим фактом его избрания, что их доктрины сумели завладеть большинством.

Задолго до назначенного дня выборы становятся самым важным и, если так можно выразиться, единственным делом, действительно занимающим умы людей. Различные группировки удваивают свое усердие, и тут-то в этой счастливой и спокойной стране начинают бушевать такие искусственно возбуждаемые эмоции, какие только можно себе вообразить.

Что же касается президента, то он целиком занят тем, чтобы защищать себя. Он уже не думает об интересах государства, а действует с единственной целью добиться переизбрания. Он буквально падает ниц перед большинством и нередко вместо того, чтобы противостоять страстям, раздирающим это большинство, к чему, кстати, его обязывает должность, сам идет навстречу этим капризам.

По мере приближения выборов интриги нарастают, а волнение людей приобретает все более лихорадочный и массовый характер. Граждане делятся на несколько лагерей, каждый из которых выступает за определенного кандидата. Вся страна взбудоражена, выборы становятся ежедневной темой всех публичных изданий, всех частных бесед, целью любых начинаний, объектом всех помыслов – словом, единственным в этот момент интересом у всей страны.

Правда, как только объявляются результаты выборов, эта суматоха кончается, все успокаиваются, словно река, вышедшая из берегов, а затем мирно возвращающаяся в собственное русло. И не удивительно ли вообще, что подобная буря могла-таки возникнуть?

Правильно или нет поступили законодатели Соединенных Штатов, допустившие возможность переизбрания президента?

На первый взгляд запрещение переизбрания на второй срок главы исполнительной власти кажется противоречащим здравому смыслу. Всем известно, какое влияние могут оказать на судьбы целого народа, особенно в трудных обстоятельствах или в периоды кризисов, таланты или характер одного-единственного человека. Законы, запрещающие гражданам переизбирать первое лицо в государстве, лишают их прекрасной возможности для достижения благоденствия страны или для ее спасения. Все это могло бы привести и к такой нелепой ситуации, когда человек отстранялся бы от управления государством именно в тот момент, когда он доказал, что в состоянии хорошо им управлять.

Безусловно, эти доводы весьма внушительны, однако нельзя ли противопоставить им еще более существенные аргументы?

Интриги и коррупция являются естественными пороками выборных правительств. Однако в том случае, когда глава государства может быть переизбран, эти пороки стократно усиливаются и само существование страны ставится на карту. Если успеха на пути интриг намерен добиваться простой кандидат, то его уловки распространяются на весьма ограниченный круг людей. Если же, напротив, в этой игре решил поучаствовать сам глава государства, то он начинает использовать в своих собственных интересах мощь всего государства.

В первом случае это простой гражданин, располагающий достаточно скромными средствами, тогда как во втором – это само государство, с его огромными возможностями для интриг и подкупа.

Простой гражданин, использующий всевозможные неблаговидные приемы для того, чтобы прийти к власти, может лишь косвенным образом нанести ущерб [c. 118] общественному благосостоянию. Однако если в предвыборную борьбу вступает представитель исполнительной власти, то тогда государственные интересы отодвигаются для него на второй план, а на первый выступает его собственное переизбрание. Переговоры с другими странами, равно как и исполнение законов, превращаются для него всего лишь в предвыборные комбинации; раздача должностей рассматривается им в качестве компенсации за оказанные услуги, но услуги, оказанные не нации, а ему лично. И даже если деятельность правительства и не противоречит интересам государства, она все же уже не нацелена на обеспечение этих интересов. Между тем ее главная задача заключается именно в этом.

Наблюдая за повседневными делами Соединенных Штатов, нельзя не заметить, что желание быть вновь избранным властвует надо всеми помыслами президента; что политика его администрации направлена на это; что его любые, даже самые незначительные действия подчинены этой цели; что особенно по мере приближения критического момента личные интересы полностью вытесняют из его сознания интересы государства.

Таким образом, принцип переизбрания президента делает пагубное влияние выборных правительств еще более глубоким и еще более опасным. Это сопровождается также упадком политической морали нации и приводит к замене патриотизма ловкачеством.

В Америке же применение этого принципа непосредственно затрагивает жизненные основы страны.

Каждому правительству свойственны пороки, обусловленные самой природой его деятельности. Гений законодателя заключается в том, чтобы распознать их наилучшим образом. Государство может успешно справиться с множеством плохих законов, тем более что зло, причиняемое этими законами, часто преувеличено. Однако всякий закон, способствующий развитию этих смертоносных начал, не может с течением времени не сделаться губительным для общества, хотя его пагубное воздействие проявляется не сразу.

Таким разрушительным принципом в условиях абсолютистских монархий является безграничное и противоречащее здравому смыслу расширение влияния королевской власти. Поэтому всякая мера, уничтожающая противовесы этой власти, предусмотренные конституцией, вредна изначально, даже если отрицательные последствия этой меры не проявятся в течение весьма продолжительного времени.

Точно так же и в странах, где торжествует демократия и где народ постоянно стремится все подчинить себе, законы, способствующие быстроте его действия и придающие этому действию непреодолимый характер, прямо угрожают самому существованию правительства.

Самой большой заслугой американских законодателей было то, что они ясно осознали эту истину и имели мужество учесть ее на практике.

Они поняли, что помимо народовластия должно существовать определенное число институтов власти, которые, не будучи полностью независимыми от воли народа, все же могли бы в своей области пользоваться довольно широкой свободой, с тем чтобы, неизменно повинуясь решениям большинства, все-таки противостоять его капризам и отвечать отказом на его самые опасные требования.

Для этого они сосредоточили всю исполнительную власть страны в руках одного человека; они предоставили президенту самые широкие полномочия и вооружили его правом вето для того, чтобы он мог оказывать сопротивление посягательствам законодательных органов на свои права.

Однако, провозгласив принцип переизбрания, законодатели частично разрушили свое собственное творение. Они предоставили президенту большую власть, но лишили его стремления использовать ее только по назначению.

Не имея возможности быть избранным на второй срок, президент не переставал тем не менее зависеть от народа, так как он продолжал нести ответственность перед своими избирателями. Вместе с тем благосклонное отношение народа не превращалось для него в такую настоятельную необходимость, чтобы он вынуждал себя приноравливаться к любым его желаниям.

Обладающий же правом переизбрания (а это особенно проявляется в наше время, когда политическая мораль все больше и больше падает, а великие личности постепенно исчезают со сцены общественной жизни), президент Соединенных Штатов становится всего лишь послушным инструментом в руках большинства. Он начинает любить и ненавидеть все то, что любит и ненавидит его большинство, он предупреждает все его [c. 119] желания и жалобы, подчиняется любым его капризам; законодатели хотели, чтобы президент вел за собой большинство, а на деле он сам оказался в роли ведомого.

Таким образом, не желая лишать государство возможности использовать талантливую личность, законодатели добились того, что таланты этого человека оказались практически бесполезными; а их стремление обеспечить себе соответствующее средство воздействия на общество в чрезвычайных обстоятельствах поставило страну под угрозу постоянной опасности.

Я рассмотрел законодательную и исполнительную власть Союза. Теперь мне предстоит проанализировать судебную власть.

Здесь я должен высказать читателям свои опасения.

Судебные органы имеют огромное влияние на судьбы англоамериканцев и занимают весьма важное место среди тех институтов, которые называются политическими. Именно с этой точки зрения они заслуживают нашего особенно пристального внимания.

Однако как описать политическую деятельность американских судов, не рассматривая подробно их структуру; каким образом, углубляясь в детали, не снизить читательского интереса к этой теме присущей ей сухостью? Как изложить этот предмет ясно и вместе с тем коротко?

Я вовсе не льщу себя надеждой, что мне удастся избежать всех этих многочисленных опасностей. Люди непосвященные в любом случае сочтут мое изложение излишне долгим, а юристы найдут, что я необоснованно краток. Однако этот недостаток можно отнести как к излагаемой мною теме в целом, так и к тому конкретному вопросу, который я намерен сейчас затронуть.

Самая большая трудность состоит не в умении создать федеральное правительство, а в том, чтобы заставить подчиняться законам, издаваемым этим правительством.

Все правительства имеют всего лишь две возможности преодолеть сопротивление, оказываемое ему гражданами: материальные средства, которыми они сами располагают, и решения судов, к чьей помощи они могут прибегать.

Правительство, которое может принуждать к повиновению своим законам только силой оружия, находится на грани гибели. С ним, по всей вероятности, произойдет одно из двух: если это слабое и умеренное правительство, то оно прибегнет к силе лишь в самом крайнем случае, оставляя без внимания множество мелких случаев неповиновения, и тогда государство окажется во власти анархии.

Если же правительство сильное и решительное, то оно будет прибегать к насилию ежедневно и вскоре превратится в военно-деспотическое. Его бездействие, равно как и его деятельность окажутся одинаково гибельными для населения, которым оно управляет.

Великая цель правосудия состоит в замене идеи насилия идеей права, в установлении правовой преграды между правительством и используемой им силой.

Поразительно, какое огромное значение общественное мнение придает обычно вмешательству судебной власти. Роль общественного мнения настолько велика, что люди продолжают довольствоваться судебной формой даже в тех случаях, когда от нее осталась одна видимость – общественное мнение придает жизнь призраку.

Моральное воздействие, которое оказывают суды, способствует тому, что применение государством силы оружия становится чрезвычайно редким событием, ибо в большинстве [c. 120] случаев суд заменяет его, а если становится необходимо, чтобы в действие вступили и материальные силы, то суд удваивает их мощь, присоединяясь к ним.

Федеральному правительству больше, нежели какому-либо другому, нужна поддержка судебной власти, потому что по самой своей природе оно более слабое и, следовательно, ему проще оказать сопротивление⁸⁰. Если бы ему постоянно приходилось в первую очередь использовать силу, то оно перестало бы соответствовать своему назначению.

Следовательно, чтобы заставить своих граждан повиноваться законам или же чтобы устранить саму возможность нападок на эти законы, федерации особенно потребовались суды.

Однако какие суды должен был иметь Союз? У каждого штата уже имелась своя судебная система. Следовало ли использовать эти суды? Или же требовалось создать федеральную судебную систему? Легко доказать, что Союз не мог приспособить к своим потребностям те судебные органы, которые уже существовали в отдельных штатах.

Без всякого сомнения, для обеспечения безопасности каждого, как и для гарантии свободы всех, весьма важным является отделение судебной власти от всех прочих властей; однако для судеб страны не менее важно и то, чтобы различные руководящие государством органы имели единое происхождение, следовали одним и тем же принципам и действовали сообща: другими словами, чтобы они были взаимосвязаны и однородны. Никому, я полагаю, никогда даже в голову не приходило обращаться к иностранным судам с тем, чтобы они судили преступления, совершаемые во Франции, рассчитывая на большую беспристрастность их судей.

По отношению к федеральному правительству американцы представляют собой единый народ; однако в стране были сохранены политические органы, которые только по отдельным вопросам зависели от федерального правительства, а по всем остальным – не зависели, органы, которые отличались своим особым происхождением, своими собственными взглядами и присущими только им средствами воздействия. Доверить исполнение законов всего Союза судам, учрежденным этими политическими органами, было равнозначно тому, чтобы вверить страну иностранному суду.

Более того, по отношению ко всей федерации каждый штат является не только своего рода иностранным государством, но еще и постоянным, повседневным противником, потому что любое сужение масштабов верховной власти Союза сопровождается неизбежным усилением верховной власти отдельных штатов.

Следовательно, поручая проведение в жизнь законов всего Союза судам отдельных штатов, страну отдали бы не только во власть иностранных судей, но, кроме того, еще и судей весьма пристрастных.

Впрочем, суды отдельных штатов были неспособны служить общенациональным целям не только в силу своей природы, но главным образом потому, что их было слишком много.

В момент создания федеральной конституции в Соединенных Штатах уже действовало тринадцать судов, решения которых не подлежали апелляции. Сегодня их насчитывается уже двадцать четыре. Как может существовать государство, в котором его основные законы толкуются и применяются на практике двадцатью четырьмя различными способами одновременно! Такая система столь же противоречит здравому смыслу, сколь и накопленному опыту.

Вследствие этого американские законодатели решили создать единую федеральную судебную систему, которая применяла бы на практике законы всей федерации и разрешала бы вопросы, касающиеся общенациональных интересов, тщательно определенных заранее.

Вся судебная власть Союза была сосредоточена в руках одного суда, названного Верховным судом Соединенных Штатов. Однако для облегчения исполнения дел ему были приданы суды низшей инстанции, которые имели право самостоятельно решать незначительные дела и принимать решения по более существенным делам в качестве судов первой инстанции. Члены Верховного суда не подлежали избранию ни народом, [c. 121] ни законодательной властью; их назначал сам президент Соединенных Штатов после того, как свое мнение по каждой кандидатуре высказал сенат.

Чтобы обеспечить независимость членов Верховного суда от всякой другой власти, эту должность сделали пожизненной. Кроме того, было решено, что их жалованье, однажды определенное, изымается из-под контроля законодательной власти⁸¹.

В принципе провозгласить создание федеральной судебной системы достаточно легко, однако как только возникает необходимость определить прерогативы федеральных судов, тут-то и возникает множество всевозможных трудностей.

Сразу же возникает первый вопрос: так как Конституция Соединенных Штатов устанавливает два различных уровня верховной власти, причем применительно к правосудию это выражается в существовании двух различных категорий судов, из этого следует, что, как бы ни старались тщательно определить юрисдикцию судов каждой категории, все равно невозможно полностью устранить предпосылки для частых столкновений между ними. Кому же в данном случае должно принадлежать право установления сферы компетенции этих судов?

Если у народов, образующих единое политическое общество, возникает вопрос о разделении сфер компетенции между двумя судами, то обыкновенно его разрешение передается третьему суду, выступающему в роли арбитра.

Это делается без особого труда, потому что у этих народов вопрос о сфере компетенции правосудия никоим образом не связан с проблемами верховной власти.

Однако над Верховным судом штата и над Верховным судом Соединенных Штатов невозможно было учредить некий третий суд, который не был бы ни тем, ни другим.

Таким образом, одной из этих двух судебных инстанций следовало предоставить право как самостоятельно решать собственные дела, так и брать на себя или удерживать за собой разбор дел, право на ведение которых оспаривалось. Данную привилегию нельзя было предоставить различным судам штатов, так как это означало бы, что, установив законом верховную власть Союза, на деле ее фактически уничтожали: дело в том, что право толковать конституцию вскоре возвратило бы штатам ту долю независимости, которой их лишили положения данной конституции. [c. 122]

Целью создания федерального суда было запретить судам отдельных штатов по своему усмотрению принимать решения по делам, имеющим общенациональное значение, и добиться образования такого органа правосудия, который мог бы толковать законы Союза. Однако эта цель оказалась бы недостижимой, если бы суды отдельных штатов, формально воздерживаясь от ведения процессов федерального значения, все же могли бы делать это, утверждая, что то или иное рассматриваемое дело не относится к компетенции федерального суда.

Верховный суд Соединенных Штатов получил, таким образом, право решать все вопросы, связанные с определением сферы компетенции любого суда⁸².

Это был самый грозный удар, который когда-либо наносился верховной власти штатов. В результате этого она оказалась ограниченной не только самими законами, но также и их толкованием – одно ограничение было вполне привычным, тогда как другое вводилось впервые; первое было точно определенным правилом, второе – произвольным решением. Правда, конституцией были установлены конкретные пределы верховной власти Союза, однако всякий раз, когда эта власть вступала в соперничество с властью отдельных штатов, спор между ними решался в федеральном суде.

Впрочем, опасность для верховной власти отдельных штатов в действительности была значительно меньшей, нежели это казалось на первый взгляд.

Далее мы увидим, что в Америке истинная власть принадлежит скорее правительствам штатов, нежели федеральному правительству. Федеральные судьи осознают относительную слабость той власти, от имени которой они выступают, и скорее склонны отказаться от права производства дела даже в тех случаях, когда это им положено по закону, чем принимать дела к производству.

Найдя способ определить сферу компетенции федеральных судов, американские законодатели перечислили все дела, на которые она должна была распространяться.

Было решено, что некоторые истцы, независимо от предмета спора, должны представать только перед федеральными судами.

Было также установлено, что отдельные дела, независимо от уровня конфликтующих сторон, должны решаться исключительно федеральными судами.

Таким образом, субъект и характер дела стали теми двумя элементами, в соответствии с которыми и определялась принадлежность этого дела компетенции федеральных судов.

Послы представляют в своем лице дружественные Соединенным Штатам страны, поэтому все, что связано с послами, в известной степени затрагивает интересы Союза. Когда посол выступает стороной в каком-либо процессе, этот процесс, естественно, начинает затрагивать интересы благосостояния всей нации, и, следовательно, решение в рамках таких процессов может принимать только федеральный суд.

Сам Союз также может выступать стороной в деле: в этом случае было бы противоречием здравому смыслу, а также обычаям всех стран передавать подобные дела суду, представляющему другую верховную власть. Решать такие дела должна была исключительно федеральная юстиция. [c. 123]

Между двумя частными лицами, проживающими в двух различных штатах, возникает тяжба – в этом случае было бы невозможно передавать их дело на рассмотрение суда одного из этих штатов без возникновения дополнительных сложностей. Надежнее было бы избрать такой суд, который не возбуждал бы подозрений ни у одной из двух сторон, а таким, бесспорно, может быть только суд всей федерации.

Когда же тяжбу ведут две стороны, представляющие штаты, а не частных лиц, то к уже приведенному выше доводу о справедливости решения можно добавить еще и довод политического характера, имеющий первостепенное значение. В данном случае уровень конфликтующих сторон придает общенациональное значение всему процессу: ведь малейший спорный вопрос, который может возникнуть между двумя штатами, важен с точки зрения сохранения спокойствия всего Союза в целом⁸³.

Нередко сама категория дела указывает на то, к компетенции какого суда это дело принадлежит. Так, например, все проблемы, связанные с морской торговлей, относятся к юрисдикции федеральных судов⁸⁴.

Причину этого указать чрезвычайно легко: почти все эти вопросы входят в область международного права. Стало быть, они затрагивают интересы всего Союза в его взаимоотношениях с иностранцами. Кроме того, раз море невозможно отнести конкретно к тому или иному судебному округу, то, следовательно, по делам, имеющим к нему отношение, решение могут принимать только общенациональные суды.

Конституция объединила в одном разделе практически все дела, которые по своему характеру относятся к компетенции федеральных судов.

Правило, которое она установила на данный счет, очень простое, однако оно отражает целую систему идей и взглядов, одновременно включая множество фактических сведений.

Федеральные суды, гласит правило, должны разбирать все дела, возникающие на основе законов Соединенных Штатов.

А вот два примера, прекрасно поясняющих замысел законодателей.

Конституция запрещает штатам издавать законы об обращении денег. Между тем, несмотря на существование такого запрета, один из штатов издал подобный закон. Заинтересованные лица отказались ему подчиняться, заявив, что он противоречит общенациональной конституции. В этом случае следует обращаться в федеральный суд, потому что отказ подчиняться мотивировался ссылкой на закон Соединенных Штатов.

Или, скажем, конгресс устанавливает ввозную пошлину на товар. Возникают затруднения при взимании этой пошлины. И в этом случае необходимо обращаться в федеральный суд, ибо причина возникновения данного дела лежит в толковании одного из законов Соединенных Штатов.

Это правило полностью согласуется с основополагающими нормами, установленными федеральной конституцией.

Союз в том виде, в каком он был сформирован в 1789 году, в действительности располагает лишь весьма ограниченной верховной властью, однако, как это и задумывалось, он представляет единую, целостную нацию⁸⁵. В этих пределах Союз суверенен. Как только данное положение установлено и принято за основу, все остальное упрощается, потому что если вы признаете тот факт, что Соединенные Штаты в пределах, установленных конституцией, выражают интересы единой нации, то им должно предоставить все те права, которыми пользуются и другие народы. [c. 124]

Ведь с момента возникновения человеческого общества принято считать, что каждый народ имеет право решать в своих судах все вопросы, связанные с исполнением его собственных законов. Но, скажет кто-нибудь, Союз находится в необычном положении, ибо он представляет собой единую нацию лишь в отношении к определенным предметам правового регулирования, тогда как во всех остальных случаях он не являет собой ровным счетом ничего. Что же из этого следует? А то, что, по крайней мере в рамках законодательства, относящегося к этим предметам, Союз обладает всей полнотой верховной власти. Реальная же трудность состоит в том, чтобы определить, каковы эти предметы. Решив данный вопрос (а мы видели выше, рассуждая о сферах компетенции, каким образом он был решен), мы, собственно говоря, снимаем его с повестки дня, потому что, коль скоро установлено, что то или иное дело относится к федеральной юрисдикции, то есть входит в сферу полномочий верховной власти, которая, согласно конституции, оставлена за Союзом, из этого естественным образом вытекает, что решение по данному вопросу может выносить лишь федеральный суд.

Итак, всякий раз, когда нарушаются законы Соединенных Штатов или когда к ним обращаются в порядке защиты, дело подлежит рассмотрению в федеральных судебных органах.

Как следствие, юрисдикция федеральных судов то расширяется, то сужается в зависимости от того, расширяются или сужаются полномочия верховной власти самого Союза.

Мы видели, что главная задача законодателей в 1789 году состояла в том, чтобы разделить полномочия верховной власти на две различные части. В сферу компетенции федерации было передано управление всеми делами, представляющими общий для всего Союза интерес; к сфере компетенции отдельных территорий Союза были отнесены все вопросы, отражающие их специфические интересы.

Законодатели в первую очередь стремились наделить федеральное правительство достаточной властью для того, чтобы оно могло в своей сфере защищать себя от незаконного вмешательства со стороны отдельных штатов. Что же касается последних, то в качестве общего принципа было признано, что в делах, относящихся к их компетенции, они остаются свободными. Центральное правительство не имело права ни управлять ими, ни даже контролировать их действия.

В главе о разделении власти я уже упоминал о том, что этот принцип соблюдался далеко не всегда. Существуют такие законы, которые не могут быть приняты каким-либо штатом в отдельности, даже если на первый взгляд они касаются лишь его собственных интересов. Когда тот или иной штат Союза издает такого рода закон, граждане, интересы которых нарушаются в результате его применения, могут апеллировать в федеральные суды. Таким образом, юрисдикция федеральных судов распространяется не только на все дела, вытекающие из союзного законодательства, но также и на те, в основе которых лежат законы отдельных штатов, противоречащие конституции.

Штатам запрещено принимать законы в уголовной сфере, имеющие обратное действие; человек, осужденный на основании подобного закона, может подать апелляцию в федеральный суд.

Конституция также запрещает штатам издавать законы, которые могут ликвидировать или нарушить права, приобретенные в результате различных договорных обязательств (impairing the obligations of contracts)⁸⁶. [c. 125]

Как только какое-нибудь частное лицо усматривает, что законом его штата данное право нарушается, оно может отказаться повиноваться ему и апеллировать к федеральной юстиции⁸⁷.

Данное установление, на мой взгляд, в большей степени подрывает верховную власть отдельных штатов, нежели все прочие правила.

Права, данные федеральному правительству для его не вызывающих сомнения действий в общенациональных интересах, ясно определены и понятны. Что же касается прав, предоставляемых ему косвенным образом той статьей, о которой только что шла речь, то они не столь понятны, а сфера их применения весьма расплывчата. И в самом деле, существует множество политических законов, которые затрагивают договорные обязательства и которые, таким образом, могут послужить достаточным поводом к захвату лишней власти центральным правительством.

Я изложил права федеральных судов; однако не менее важно знать, каким образом эти права применяются на практике.

Неодолимая сила правосудия в странах с неделимой верховной властью заключается в том, что суды здесь представляют всю нацию, которая вступает в борьбу с отдельной личностью, подвергающейся судебному преследованию. К понятию права добавляется понятие силы, которая служит опорой данному праву.

Однако в тех государствах, где верховная власть разделена, не всегда получается именно так. Там перед правосудием чаще всего предстает не отдельная личность, а определенная часть нации. Вследствие этого моральная и материальная силы правосудия становятся менее внушительными.

В федеративных государствах, таким образом, судебная власть слабее, а подсудимый – сильнее.

В федерациях законодатель постоянно нацелен на то, чтобы придать судам такую же важную роль, какую они играют у народов, не установивших у себя разделение верховной власти, – то есть, другими словами, постоянные усилия законодателей должны сосредоточиваться на том, чтобы федеральная судебная власть представляла в своем лице нацию, а подсудимый – лишь частный интерес.

Всякому правительству, какова бы ни была его природа, необходимо иметь возможность влиять на людей, которыми оно управляет, с тем чтобы заставлять их воздавать ему должное; оно вынуждено действовать против них, чтобы защищаться от их нападок.

Что же касается прямого воздействия правительства на граждан, дабы принудить их подчиняться законам, то Конституция Соединенных Штатов определила (и в этом проявилось ее совершенство), что федеральные суды, действующие от имени этих законов, должны всегда иметь дело только с отдельными личностями. И в самом деле, раз было провозглашено, что федерация в пределах, очерченных конституцией, представляет единый народ, то правительство, созданное на основе данной конституции и [c. 126] действующее в ее рамках, было облечено всеми правами общенационального правительства, главным среди которых являлось доведение всех его предписаний до простых граждан, минуя каких-либо посредников. Так, например, когда Союз отдавал распоряжение о взимании налогов, это должно было означать, что он обращается вовсе не к штатам с призывом о начале процедуры сбора этих налогов, но к каждому американскому гражданину, чтобы он платил их в соответствии с определенными ему размерами налогообложения. В свою очередь федеральный суд, в чьи обязанности входило обеспечение выполнения данного закона, выносил обвинительный приговор не в отношении строптивого штата, а в отношении непослушного налогоплательщика. Федеральное правосудие, как и суды других стран, непосредственно сталкивается лишь с отдельными личностями.

Заметьте, что в данном случае Союз сам избирает своего противника, а выбирает он того, кто послабее, и, естественно, этот противник оказывается побежденным.

Однако трудности возрастают, когда Союз вместо того, чтобы нападать, бывает вынужден защищаться. Конституция признает за штатами право издавать законы. Эти законы могут нарушить права Союза Тогда Союз, в силу необходимости, вступает в противоборство с верховной властью того штата, который издал этот закон, и ему из всех возможных способов воздействия остается лишь выбрать тот, который окажется наименее опасным. Этот способ и заложен изначально в основу тех общих принципов, которые я уже перечислил⁸⁸.

Можно предположить в таком случае, что Союз мог бы возбудить в федеральном суде дело против штата и суд признал бы данный закон недействительным; эта процедура соответствовала бы нормальному ходу вещей. Однако при этом федеральное правосудие столкнулось бы лицом к лицу со штатом, чего хотели по возможности избежать.

Американцы рассудили, что в ходе исполнения нового закона почти наверняка создастся положение, при котором этот закон ущемит чьи-то частные интересы.

Вот авторы федеральной конституции и взяли этот частный интерес за основу, чтобы противодействовать тем законодательным акциям, которые могут противоречить интересам Союза. Именно этому частному интересу они и оказывают покровительство.

Так, например, некий штат продает свои земли частной компании. Год спустя новый закон распоряжается этими же землями совершенно иначе и тем самым нарушает то положение конституции, которое запрещает изменять права, приобретенные в силу договорных обязательств. Когда же лицо, купившее земли на основании нового закона, решает вступить во владение ими, то владелец, чьи права основаны на прежнем законе, предъявляет ему иск в федеральном суде и добивается признания его права на владение недействительным⁸⁹. Следовательно, в этом случае федеральное правосудие фактически входит в столкновение с верховной властью штата, однако оно сталкивается с нею лишь косвенно, да к тому же применительно к частному случаю. Таким образом, федеральная судебная власть наносит удар не по закону как таковому, а по результатам его применения; она не аннулирует его, хотя и ослабляет его силу.

И наконец, остается изложить последнюю гипотезу.

Каждый штат представляет собой некую корпорацию, которой свойственно особое существование и особые гражданские права – стало быть, этот штат может выступать как истцом, так и ответчиком в суде. Например, один штат может преследовать в судебном порядке другой штат.

В этом случае с точки зрения Союза речь идет уже не об опротестовании того или иного местного закона, а о судебном деле, в котором одной из сторон является штат. Это такое же судебное дело, как и любое другое; разница заключается лишь в уровне конфликтующих сторон. Здесь-то и кроется опасность, упомянутая мною в начале данной главы; правда, на сей раз она неизбежна, ибо заложена в самой сути федеральных конституции, результатом которых всегда будет возникновение в рамках государства отдельных его членов, которые окажутся настолько могущественными, что правосудие сможет действовать против них лишь с очень большим трудом. [c. 127]

Когда, подробно рассмотрев устройство Верховного суда, переходишь к изучению всей совокупности прерогатив, которыми он располагает, то без труда обнаруживаешь, что никогда еще ни у одного народа не было столь могущественной судебной власти.

Верховный суд как по природе своих прав, так и в соответствии с категорией подсудных ему дел занимает более важное место, нежели любой другой известный суд.

У всех цивилизованных народов Европы правительство всегда проявляло большое нежелание передавать на решение органов правосудия дела, которые касались его самого. Это нежелание, естественно, становится тем сильнее, чем более абсолютной властью обладает правительство. И напротив, по мере расширения свободы неизменно ширится и сфера компетенции судов; вместе с тем ни одна из европейских стран и не помышляла о том, что всякое судебное дело, независимо от его природы, может передаваться на рассмотрение судьям, чьи действия основаны на нормах общего права.

В Америке эту теорию применили на практике. Верховный суд Соединенных Штатов является единственным в своем роде общенациональным судебным учреждением.

Его обязанности включают толкование законов и текстов договоров; в сферу его исключительной компетенции входит рассмотрение вопросов, связанных с морской торговлей, и в целом всех тех проблем, которые относятся к области международного права. Можно даже утверждать, что, хотя по своей организации Верховный суд Соединенных Штатов – это сугубо судебное учреждение, почти все его полномочия носят политический характер. Его единственная задача состоит в том, чтобы принуждать к исполнению законов Союза, тогда как Союз регулирует лишь взаимоотношения правительства с гражданами, а также всей страны – с иностранцами; взаимоотношения граждан между собой почти всегда относятся к компетенции верховной власти штатов.

К данной причине, в силу которой Верховный суд в жизни американского общества имеет чрезвычайно важное значение, следует добавить еще одну, значительно более существенную. Судам европейских стран подсудны дела лишь частных лиц; что же касается Верховного суда Соединенных Штатов, то можно сказать, что в его власти призвать к ответу даже независимые государства. Когда судебный исполнитель, поднимаясь по ступенькам кафедры, произносит всего несколько слов: “Штат Нью-Йорк против штата Огайо”, то всякий присутствующий осознает, что находится в помещении далеко не обыкновенного суда. А когда задумываешься над тем, что одна из тяжущихся сторон представляет интересы миллиона человек, а другая – двух миллионов, то поражаешься той ответственности, которая возложена на плечи семи судей, чей приговор способен обрадовать или опечалить такое большое число их сограждан.

От семи федеральных судей постоянно зависят спокойствие, процветание и само существование Союза. Без них конституция превратилась бы в мертвую букву; именно к ним обращается исполнительная власть в надежде найти защиту от вмешательства законодательных органов; к ним же обращается и законодательная власть, когда пытается оградить себя от тех или иных действий власти исполнительной; обращается к ним и Союз – чтобы заставить отдельные штаты повиноваться ему; и отдельные штаты – чтобы отклонить излишние притязания Союза; и общество, вступающее в борьбу с частными интересами; и консервативные силы, борющиеся против демократической дестабилизации. Власть этих семи судей огромна, однако она находится в постоянной зависимости от общественного мнения. Судьи всемогущи до тех пор, пока народ готов повиноваться законам, но они становятся бессильными, как только это повиновение прекращается. Между тем, воздействие общественного мнения настолько велико, что его чрезвычайно сложно учитывать на практике, ибо невозможно с точностью указать его пределы. Нередко бывает столь же опасно держать себя в определенных рамках, сколь и выходить за них.

Таким образом, федеральные судьи должны быть не только добропорядочными гражданами, людьми просвещенными и честными – эти качества необходимы любому должностному лицу, – они должны быть также и государственными деятелями, [c. 128] обязанными понимать дух своего времени; бороться с препятствиями, которые можно преодолеть, и уклоняться от стремительного течения в тех случаях, когда поток грозит как снести верховную власть Союза, так и нарушить должное повиновение его законам.

Президент может ошибиться, и при этом государство нисколько не пострадает, потому что президент обладает лишь ограниченной властью. Конгресс в состоянии совершить ошибку, но Союз от этого не погибнет, потому что над конгрессом существует избирательный корпус, который может изменить атмосферу в конгрессе, поменяв его членов.

Если же Верховный суд когда-нибудь окажется сформированным из людей неосторожных либо продажных, то федерации следует опасаться либо анархии, либо гражданской войны.

Однако не следует заблуждаться: реальная опасность кроется отнюдь не в организации суда, а в самой природе федеративных государств. Мы видели, что нигде не возникает большей необходимости устанавливать могущественную судебную власть, как в странах с федеративным устройством, ибо нигде отдельные личности, готовые вступить в борьбу с обществом, не бывают столь сильны и не располагают столь значительными средствами для сопротивления материальной силе правительства.

Между тем с увеличением потребности в сильной власти ей следует предоставлять все больше простора и независимости. А чем более могущественна и независима власть, тем опаснее злоупотребление ею. Таким образом, зло заложено вовсе не в организации государственной власти, а в устройстве самого государства, обусловливающем функционирование этой власти.

Федеральная конституция существенно отличается от конституций отдельных штатов той целью, которую она ставит перед собой, однако средства достижения этой цели вполне схожи с теми средствами, которые предусмотрены конституциями штатов для достижения стоящих перед ними задач. Объекты управления различны, но формы управления одинаковы. Именно в этой конкретной области было бы полезным сравнить их между собой.

Я полагаю, что федеральная конституция совершеннее конституций штатов, что вызвано целым рядом причин.

Нынешняя конституция Союза была разработана уже после того, как было принято большинство конституций штатов и, таким образом, при ее создании воспользовались уже имевшимся в этом вопросе опытом.

Тем не менее, как можно убедиться, это всего лишь второстепенная причина, особенно если принять во внимание тот факт, что после выработки федеральной конституции к Союзу присоединилось еще одиннадцать новых штатов и что эти штаты в своих конституциях чаще всего усиливали, а не уменьшали те недостатки, которые были свойственны принятым ранее конституциям.

Главная причина превосходства федеральной конституции заключается в достоинствах создавших ее законодателей.

В эпоху, когда она разрабатывалась, гибель конфедерации казалась неизбежной, и это было для всех очевидным. Находясь в безвыходном положении, народ выбрал, возможно, не тех людей, которым он больше симпатизировал, но тех, которые вызывали у него наибольшее уважение.

Я уже отмечал выше, что практически все федеральные законодатели отличались высокой образованностью и еще большим патриотизмом.

Все они заняли видные места в период общенационального кризиса, когда дух свободы креп в постоянной борьбе с сильной и тяготеющей к безраздельному господству [c. 129] властью правительства Борьба была закончена, и хотя люди, охваченные страстями, все еще по привычке сражались с давно уже не существующими опасностями, они все же сумели остановиться и бросить на свое отечество более спокойный и проницательный взгляд; эти люди увидели, что революция полностью победила и что отныне бедствия, угрожавшие народу, могли возобновиться лишь в результате злоупотребления свободой. Они имели мужество высказать все, о чем думали, поскольку в глубине своих сердец они ощущали искреннюю и горячую любовь к этой свободе; они осмелились сказать о ее ограничении потому, что им меньше всего хотелось, чтобы она была уничтожена⁹⁰.

Большинство конституций штатов устанавливает срок действия полномочий членов палаты представителей в один год и двухлетний срок – для сенаторов. Как следствие, члены законодательного корпуса беспрестанно и самым тесным образом связаны с проявлением малейших желаний со стороны своих избирателей.

Законодатели Союза сочли, что столь полная зависимость законодательной власти от народа наносит ущерб наиболее важным достижениям существующей системы представительных органов, ибо в этом случае народ превращается не просто в источник самой власти, но и в правительство.

В результате они увеличили срок действия полномочий выборных органов, чтобы предоставить депутатам большую возможность для проявления собственных независимых убеждении.

Федеральная конституция, как и конституции различных штатов, разделила законодательный корпус на две части.

Однако в штатах эти два подразделения законодательной власти состоят из одних и тех же элементов, а их члены избираются одним и тем же способом. В результате страсти и желания большинства с одинаковой легкостью проникают как в одну, так и в другую палату и быстро находят в них инструмент для своего выражения, что придает излишне бурный и торопливый характер процессу выработки законов.

Согласно федеральной конституции, обе палаты конгресса также формируются путем народного голосования, однако условия избрания и порядок выборов этих палат различны. Это сделано для того, чтобы, как это существует в некоторых государствах, одна из палат, хотя и не представляющая каких-либо отличных от другой интересов, по крайней мере проявила бы высшую мудрость при организации своей деятельности.

Сенатором может стать человек, достигший зрелого возраста, а избирает сенаторов немногочисленная ассамблея, которая сама по себе является выборным органом.

Демократические государства имеют естественную склонность к концентрации всей общественной власти в законодательных учреждениях, а поскольку законодательная власть прямо исходит от народа, то именно она и является самым непосредственным выразителем его всемогущества. [c. 130]

С этим связано и присущее законодательным органам стремление сосредоточить в своих руках наибольшую власть.

Это, с одной стороны, весьма пагубно влияет на их деятельность, а с другой – благоприятствует деспотическим наклонностям большинства.

Законодатели отдельных штатов нередко всецело отдавались во власть этих инстинктов, свойственных демократическим государствам; что же касается законодателей Союза, то они, напротив, всегда мужественно боролись с ними.

В штатах исполнительная власть передана должностному лицу, которое, казалось бы, находится на том же уровне, что и законодательное собрание, однако кто, как не губернатор, оказывается в действительности просто слепым и пассивным орудием его воли. Откуда он может почерпнуть свою силу? В длительности срока своего пребывания на посту? Но его обычно избирают на один год. В своих полномочиях? Но можно сказать, что он их полностью лишен. Законодательное собрание способно свести его деятельность к нулю, возлагая обязанности по воплощению законов в жизнь на специальные комиссии, создаваемые в его собственной среде. Если бы законодательная власть пожелала, то она смогла бы в некотором смысле уничтожить губернатора, прекратив, например, выплачивать ему жалованье.

Федеральная конституция сосредоточила все права исполнительной власти, равно как и все ее обязанности, в руках одного человека. Она установила четырехлетний срок действия президентских полномочий, обеспечила ему жалованье, выплачиваемое в течение всего периода его пребывания у власти, предоставила в его распоряжение зависимых от него чиновников и вооружила его правом отлагательного вето. Одним словом, старательно определив сферу компетенции исполнительной власти, она постаралась, насколько это возможно, обеспечить президенту в этой сфере сильную и независимую позицию.

В соответствии с конституциями штатов судебная власть оказалась менее зависимой от законодательной власти. Тем не менее во всех штатах именно законодательное собрание назначает судьям жалованье, что неизбежно подчиняет их его непосредственному влиянию. В некоторых штатах судьи назначаются на определенный срок, что также лишает их значительной части их власти и свободы действии.

В других штатах законодательная и судебная власть полностью переплелись: например, сенат Нью-Йорка для разбора некоторых категорий дел сам превращается в верховный суд штата.

Федеральная конституция, напротив, позаботилась о том, чтобы отделить судебную власть от всех прочих. Кроме того, она обеспечила независимость судей тем, что провозгласила неизменность размеров их жалованья и их несменяемость в должности.

Практические последствия этих разных подходов легко заметить. Для всякого внимательного наблюдателя становится очевидным, что дела Союза ведутся много лучше, нежели дела любого из штатов.

Федеральное правительство справедливее и умереннее в своей деятельности, нежели правительства штатов. В его позиции больше мудрости; в его проектах больше солидности и разумных комбинаций, основанных на знаниях; в осуществлении любых начинаний оно проявляет больше умения, последовательности и твердости.

Чтобы подвести итог всему, изложенному в данной главе, достаточно сказать лишь несколько слов.

Существованию демократии угрожают две основные опасности.

Первая заключается в полном подчинении законодательной власти волеизъявлениям массы избирателей.

Вторая состоит в концентрации в законодательных органах всех прочих видов правительственной власти.

Законодатели штатов способствовали возрастанию этих опасностей. Законодатели же Союза сделали все, что было в их силах, чтобы они стали менее угрожающими. [c. 131]

Соединенные Штаты Америки не были первым и единственным примером государственного федеративного устройства. Даже не ссылаясь на древние времена, можно привести несколько примеров по современной Европе. Швейцария, Германская империя, республика Нидерланды либо были, либо продолжают оставаться федерациями.

Изучая конституции этих весьма несхожих между собой стран, можно не без удивления отметить, что власть, которой они наделяют федеральное правительство, во многом напоминает ту, которую американская конституция предоставляет правительству Соединенных Штатов. Как и американская конституция, они передают центральной власти право заключать мир и объявлять войну, право набирать войско и взимать налоги с населения, заботиться об удовлетворении общественных потребностей и регулировать общенациональные интересы.

Между тем у всех этих столь разных народов федеральное правительство почти всегда отличалось слабостью и неэффективностью, тогда как правительство американского Союза ведет свои дела легко и энергично.

Первый американский Союз не мог продолжать свое существование именно по причине исключительной слабости своего правительства, и тем не менее это слабое правительство располагало такими же широкими правами, как и современное федеральное правительство. Можно даже сказать, что в некоторых отношениях его права были даже более значительными.

Однако ныне действующая Конституция Соединенных Штатов содержит несколько новых принципов, которые имеют очень важное значение, хотя поначалу они отнюдь не бросаются в глаза.

И в самом деле, эта конституция, которую на первый взгляд легко спутать с любой предшествующей федеральной конституцией, основана на совершенно новой теории, которую можно считать великим открытием в области политических наук нашего времени.

Во всех федерациях, существовавших до образования в 1789 году американского Союза, народы, объединявшиеся для достижения общих целей, соглашались повиноваться распоряжениям федерального правительства, однако в то же время они продолжали сохранять в пределах собственной территории право издавать указы и надзирать за исполнением законов союзного значения.

Американские штаты, вошедшие в Союз в 1789 году, не только дали свое согласие на то, чтобы федеральное правительство издавало для них законы, но и на то, чтобы оно само приводило эти законы в исполнение.

Во всех федерациях, предшествовавших нынешнему американскому Союзу, федеральное правительство обращалось к правительствам входящих в них государств для того, чтобы получить от них средства на свое содержание. В тех случаях, когда та или иная мера, предписываемая федеральным правительством к исполнению, не нравилась какому-либо из этих правительств, оно всегда могло уклониться от необходимости повиноваться. Если правительство было сильным, оно призывало к оружию своих граждан; если оно было слабым, то не обращало внимания на случаи неповиновения законам федерации, ставшими уже его собственными, ссылалось на свое бессилие и продолжало существовать как бы по инерции.

И всегда происходило одно из двух: либо самый сильный из объединившихся народов брал в свои руки власть, принадлежавшую федеральному правительству, и от его имени управлял другими⁹¹, либо федеральное правительство оказывалось [c. 132] предоставленным самому себе и могло рассчитывать лишь на свои собственные силы, и тогда в федерации воцарялась анархия, и сам союз становился абсолютно недееспособным⁹².

В Америке Союз управляет не штатами, а простыми гражданами. Когда федеральное правительство намеревается собрать налоги, оно обращается не к властям Массачусетса, а к каждому жителю этого штата. Прежние федеральные правительства имели дело с целыми народами, тогда как американский Союз – с отдельными личностями. Сила, которой он обладает, не взята взаймы, но присуща ему самому. Он имеет своих собственных правителей, свои суды, своих судебных чиновников и свою армию.

Безусловно, национальный дух, общность чувств, провинциальные предрассудки каждого штата приводят к определенному сужению сферы влияния федерального правительства подобного устройства, а также к возникновению своеобразных очагов сопротивления его воле; имея лишь ограниченные полномочия верховной власти, такое правительство не может быть столь же могущественным, как то, которое обладает этой властью в полном объеме; однако именно в этом и заключается недостаток, присущий федеративной системе правления.

В Америке каждый штат имеет гораздо меньше возможностей и поводов оказывать сопротивление центру. Ну а если все же подобная мысль и возникнет в штате, то он может осуществить ее, только открыто отказываясь подчиняться законам Союза, нарушая привычное функционирование судебной власти, поднимая знамя бунта, – словом, он должен принять самые крайние меры, на что люди обычно долгое время не решаются.

В прежних федерациях власть, предоставленная союзу, толкала его к войнам, а вовсе не становилась источником его могущества и силы, поскольку эта власть умножала его требования, не давая дополнительных средств для того, чтобы заставить себе повиноваться. Вот почему почти всегда случалось так, что чем более крепла формальная власть федеральных правительств, тем слабее они становились на самом деле.

В американском Союзе дело обстоит совершенно иначе. Как и большинство обыкновенных правительств, федеральное правительство может делать все, на что оно имеет право.

В сознании человека легче возникают образы предметов, нежели слова, обозначающие абстрактные понятия, поэтому люди часто употребляют множество неуместных слов и непригодных выражений.

Некоторые нации образуют постоянные союзы и учреждают верховную власть, которая, хотя и не распространяется на простых граждан в той же мере, что и власть национального правительства, тем не менее воздействует на каждый из народов, вошедших в федерацию.

Именно это правительство, столь отличное от всех прочих, и называется федеральным.

Затем выявляется еще одна форма общественного устройства, при которой несколько народов действительно сливаются в одну нацию для обеспечения общих для них интересов, что же касается всех прочих вопросов, то они остаются отдельными народами, образующими федерацию.

В этом случае центральная власть воздействует на граждан без какого-либо посредника, сама управляет ими и судит их, как это делает общенациональное правительство, однако все это происходит в строго ограниченной сфере. Бесспорно, это уже не федеральное правительство, а общенациональное с неполными функциями. Таким образом, была найдена новая форма правительства, которое нельзя считать ни собственно общенациональным, ни федеральным в прямом смысле этого слова; однако на этой форме правления и было решено остановиться в Америке, хотя для обозначения этого нового явления до сих пор еще не нашли соответствующего термина.

Все старые союзы именно вследствие того, что им не была знакома подобная форма федеративного устройства, пришли в конце концов либо к гражданской войне, либо к порабощению, либо же к полному застою. Все народы, которые входили в их состав, были или недостаточно просвещенными для того, чтобы найти средство от угрожавшей им болезни, или же им не хватало мужества, чтобы употребить найденное средство на практике.

Первый американский Союз повторил все эти ошибки. [c. 133]

Однако в Америке федеративные штаты, прежде чем добиться независимости, в течение длительного времени входили в состав одной целостной империи, и у них еще окончательно не сложилась привычка полностью управлять самими собой, а национальные предрассудки еще не смогли пустить там глубокие корни; во всех этих штатах по сравнению с остальным миром было больше образованных людей, поэтому те страсти, которые обычно будоражат людей, заставляя их сопротивляться расширению федеральной власти, ощущались в этих штатах значительно слабее, да и великие политические деятели страны боролись с подобными страстями. Почувствовав болезнь, американцы немедленно и решительно отыскали средство для ее лечения: они переделали законы и спасли свою страну.

В маленьких странах общество относится с большим вниманием к каждой мелочи, люди стремятся улучшить буквально все; а так как устремлениям народа существенно препятствует его слабость, то все усилия и средства практически целиком направляются на улучшение благосостояния страны, а не растрачиваются понапрасну в погоне за славой. Более того, поскольку возможности каждого в этих государствах ограничены, то ограничены в равной степени и сами желания. Скромные состояния делают всех приблизительно равными; нравы там просты и миролюбивы. Принимая все это во внимание и учитывая разный уровень нравственности и просвещенности населения, можно сказать, что в маленьких странах народ живет обеспеченнее и спокойнее, чем в больших.

Когда же в маленькой стране устанавливается тирания, то неудобство данного положения здесь ощущается более, нежели где-либо в другом месте, потому что, действуя на меньшем пространстве, она распространяет свое влияние действительно на все стороны жизни общества. Она занимается бесконечным множеством малых дел, не будучи в состоянии взяться за какое-либо важное начинание и становясь одновременно необузданной и придирчивой. Оставив мир политики, который, собственно говоря, является той истинной средой, в которой она должна действовать, она глубоко проникает в частную жизнь. Контролируя действия людей, она стремится распоряжаться и их вкусами; управляя государством, она хочет управлять и семьями. Однако так случается весьма редко; свобода поистине составляет естественное условие существования маленьких наций. Участие в правительстве этих стран представляет собой слишком слабую приманку для честолюбивых устремлений, средства частных лиц здесь слишком ограниченны для того, чтобы верховная власть могла легко попасть в руки одного человека. Если же такое все-таки происходит, то гражданам этой страны нетрудно объединиться и общими усилиями свергнуть как самого тирана, так и тиранию.

Таким образом, маленькие страны во все времена были колыбелью политической свободы. И тот факт, что большинство из них, становясь более крупными, теряло эту свободу, говорит о том, что обладание свободой больше зависит от малого размера страны, нежели от характера населяющего ее народа.

В мировой истории нет примера крупного государства, которое в течение продолжительного времени оставалось бы республикой⁹³, это дает повод утверждать, что подобное и вовсе невозможно. Что же касается меня, то я полагаю, что человек поступает [c. 134] весьма неблагоразумно, пытаясь заключить возможное в какие-то рамки и судить о будущем, не видя вместе с тем ту реальную действительность, с которой он сталкивается ежедневно; это приводит к тому, что он беспрестанно оказывается захваченным врасплох даже в тех делах, в которых осведомлен наилучшим образом. С уверенностью можно сказать лишь то, что крупная республика неизменно будет подвергаться гораздо большей опасности, нежели маленькая.

Все гибельные для республик страсти возрастают пропорционально росту их территорий, в то время как добродетели, служащие им опорой, вовсе не увеличиваются в той же прогрессии.

Честолюбивые устремления отдельных лиц нарастают вместе с укреплением могущества государства; сила партий увеличивается в зависимости от важности тех целей, которые они ставят перед собой; однако любовь к отечеству, которая должна оказывать противодействие всем этим разрушительным страстям, не становится сильнее в большой республике по сравнению с малой. Легко доказать, что в большой республике это чувство менее глубоко и менее сильно. Огромные богатства и крайняя нищета, столичные города, падение нравов, рост индивидуализма, разброс интересов – таковы опасности, ежедневно порождаемые большим государством. Многие из этих факторов не причиняют никакого вреда существованию монархии, напротив, некоторые из них могут даже способствовать ее долголетию. Кстати говоря, в монархиях сила правительства заключается в нем самом, оно использует народ и в то же время не зависит от него; чем многочисленнее народ, тем сильнее монарх. Республиканское же правительство может противостоять этим опасностям лишь при поддержке большинства населения. Между тем эта опора правительства нисколько не больше, говоря относительно, в крупной республике по сравнению с маленькой. Следовательно, в то время как средства воздействия непрестанно увеличиваются в количестве и в мощи, противодействующая сила остается неизменной. Можно даже сказать, что она сокращается, потому что по мере роста численности населения и дифференциации образа мышления и интересов формирование прочного большинства становится соответственно все более и более сложным.

Кстати говоря, замечено, что человеческие страсти приобретают большую силу не только в зависимости от величия цели, к которой стремятся люди, но и вследствие того, что подобные устремления появляются одновременно у множества людей. Любой человек испытывает более сильное душевное волнение, оказавшись посреди возбужденной толпы, разделяющей его чувства, нежели находясь в одиночестве. В большой республике политические страсти становятся непреодолимыми не только потому, что цель, к которой стремятся люди, огромна по своему значению, но еще и потому, что миллионы граждан одновременно захвачены одним и тем же чувством.

Следовательно, в целом можно сказать, что ничто так не мешает благосостоянию и свободе людей, как огромные империи.

Вместе с тем большие государства располагают и своими особыми преимуществами, которые нельзя не признавать.

В этих государствах стремление к власти у обыкновенных людей выражено сильнее, чем в других местах, да и любовь к славе здесь проявляется заметнее в тех душах, для которых рукоплескания многочисленного народа являются достаточным вознаграждением за их дела и в каком-то смысле поднимают их в собственных глазах. То обстоятельство, что мысль здесь более быстродейственна и могущественна, идеи обращаются свободнее, столичные города представляют собой огромные интеллектуальные центры, в которых сходятся, сверкая, все лучи человеческого разума, объясняет нам, почему в крупных странах по сравнению с маленькими развитие просвещения и общий прогресс цивилизации идут более быстрыми темпами. Следует также добавить, что важные открытия нередко требуют такого уровня развития национальных сил, который правительство маленького народа обеспечить не в состоянии; у крупных наций правительство генерирует больше общих идей, решительнее освобождается от прежней рутины и местного эгоизма. Его проекты талантливее, а действия смелее.

Благосостояние малых стран бывает более полным и всеобъемлющим до тех пор, пока они живут в мире; когда же начинаются войны, они приносят им значительно больший ущерб, нежели крупным государствам, отдаленность границ которых дает иногда возможность массам людей оставаться в течение столетий вне непосредственной опасности, и поэтому для них война несет тяготы, но не разрушения. [c. 135]

Кстати говоря, при рассмотрении этого вопроса, как и многих других, необходимо учитывать одно соображение, которое превалирует над всеми остальными, а именно соображение о необходимости того или иного явления в обществе.

Если бы в мире существовали лишь маленькие страны, а больших не было бы и в помине, то человечество, вне всякого сомнения, стало бы свободнее и счастливее. Однако существование больших государств неизбежно.

Это обстоятельство приводит к тому, что в мире для обеспечения национального благосостояния появляется такой новый элемент, как сила. Что из того, что народ живет в свободном и благополучном государстве, если ему ежедневно угрожает опустошение или завоевание? Какое значение имеет то, что на его территории процветают промышленность и торговля, если другое государство господствует на морях и устанавливает свои законы на всех рынках? Маленькие страны нередко бедны не потому, что они маленькие, а потому, что они слабые. Таким образом, сила зачастую превращается в одно из первейших условий счастья и даже самого существования страны. Отсюда следует, что если не складывается каких-то особых обстоятельств, то маленькие народы рано или поздно неизбежно оказываются присоединенными к большим либо насильственным путем, либо по собственному желанию. Я не знаю более жалкого состояния народа, чем то, когда он не может ни защищаться, ни существовать самостоятельно.

Именно для того, чтобы соединить воедино те преимущества, которыми обладают как большие, так и маленькие страны, и была создана федеративная система.

Достаточно бегло взглянуть на Соединенные Штаты Америки, чтобы заметить все те выгоды, которые они получили, установив у себя эту систему.

В крупных странах с централизованной властью законодатель вынужден придавать законам единообразный характер, который не отражает разнообразия местных условий и обычаев: не будучи осведомлен в частностях, он может исходить лишь из самых общих правил. В этих обстоятельствах людям приходится по необходимости приспосабливаться к законам, потому что сами законы совершенно не учитывают потребностей и обычаев людей, что является важной причиной беспорядков и всяческих неприятностей.

Подобных несуразиц не существует в странах с федеративным устройством: конгресс принимает основные законы, регулирующие жизнь общества, а местные законодатели занимаются ею в деталях.

Трудно себе даже представить, в какой мере такое разделение полномочий верховной власти способствует благополучию штата, входящего в состав Союза. В этих маленьких обществах, которым не нужно ни заботиться о своей защите, ни стремиться к увеличению своей территории, вся сила государственной власти и вся энергия людей нацелена на улучшение их внутреннего положения. Центральное правительство каждого штата, находясь в непосредственной близости от своих граждан, ежедневно получает сведения о тех нуждах, которые возникают в обществе; в результате каждый год предлагаются новые планы, которые обсуждаются на собраниях общин или на заседаниях законодательных органов штатов и публикуются в прессе, вызывая всеобщий интерес граждан и стимулируя их деятельность и усердие. Это стремление к совершенствованию постоянно присутствует в жизни американских республик, не нарушая, однако, их спокойствия; честолюбивая погоня за властью уступает здесь место любви к благополучию; это более обывательское, но одновременно и менее опасное чувство. В Америке повсюду распространено убеждение в том, что существование и прочность республиканских форм правления в Новом Свете зависят от существования и прочности федеративной системы. Значительная часть тех бед, которые переживают государства Южной Америки, приписывают тому, что там, вместо того чтобы разделить полномочия верховной власти, пожелали образовать большие республики.

Несомненно, что в Соединенных Штатах склонность и привычка к республиканскому образу правления зародились в общинах, а также в результате деятельности провинциальных ассамблей, и жизнь дает тому примеры. Для такого небольшого штата, как Коннектикут, где важным политическим мероприятием считается открытие канала или проведение дороги; где правительство не нуждается ни в содержании армии, ни в ведении войн; где участие в правительстве не приносит людям ни большого богатства, ни большой славы, – нельзя придумать ничего более естественного и более соответствующего природе вещей, чем республиканская форма правления. И именно этот республиканский дух, именно эти нравы и обычаи свободного народа, зародившись и [c. 136] развившись в отдельных штатах, впоследствии легко распространяются по всей стране. Общественное сознание Союза есть не что иное, как отражение в сжатом виде провинциального патриотизма. Привязанность каждого гражданина Соединенных Штатов к жизни своей маленькой республики превращается в любовь к общему для всех отечеству. Защищая Союз, он защищает и растущее благосостояние своего штата, право заниматься решением местных проблем, а также надежду на осуществление планов по улучшению жизни, что в свою очередь послужит и его собственному достатку, – иными словами, все то, что обыкновенно волнует людей больше, чем общенациональные интересы и слава нации.

С другой стороны, если жители страны по своему духу и нравам более чем другие склонны добиваться процветания большой республики, то система федеративного устройства значительно упрощает их задачу. В федерации американских штатов нет тех проблем, которые обычно свойственны многочисленным скоплениям людей. Союз по своей территории является большой республикой; однако его можно было бы в определенном смысле приравнять к маленькой республике потому, что в ведении его правительства сосредоточено весьма незначительное число вопросов. Его действия важны, но редко имеют место. А так как Союз обладает ограниченной и неполной верховной властью, то использование им этой власти отнюдь не угрожает свободе и не порождает неуемных стремлений ко всемогуществу и сенсациям, столь пагубным для больших республик. Поскольку в Соединенных Штатах нет общего центра, в котором все должно неизбежно сводиться воедино, то здесь не возникает ни огромных столичных городов, ни громадных состояний, ни глубокой нищеты, ни внезапных революций. Политические страсти, вместо того чтобы, подобно пожару, мгновенно распространяться по всей территории страны, перегорают в замкнутом мире интересов и страстей каждого штата.

Вместе с тем в пределах Союза предметы и идеи циркулируют совершенно свободно, как внутри единого народа. Ничто не препятствует здесь духу предпринимательства Федеральное правительство постоянно притягивает к себе всех талантливых и знающих людей. Внутри Союза царит прочный мир, как в стране, подчиненной единой власти. Кроме того, Союз стоит в ряду самых могущественных государств земного шара; его побережье длиной в восемьсот лье открыто для внешней торговли, и, держа в своих руках ключи от целого мира, он заставляет уважать свой флаг на самых отдаленных морских окраинах.

Союз свободен и счастлив, как маленькая страна, но славен и силен, как большая.

Иногда, приложив немалые усилия, законодателю удается оказать косвенное воздействие на судьбы страны, и тогда люди прославляют его гений. Между тем часто бывает, что географическое положение государства, неподвластное ему, общественный строй, сложившийся без его участия, нравы и убеждения, источник которых ему неизвестен, происхождение страны, с которым он не знаком, – все это вызывает в обществе такие неудержимые сдвиги, против которых он тщетно борется и которые в свою очередь увлекают его за собой. [c. 137]

Законодатель похож на человека, который плывет в открытом море. Он может управлять своим кораблем, однако он не в силах ни изменить его устройство, ни вызвать ветер, ни помешать океану бушевать под килем корабля.

Я показал те выгоды, которые американцы получают от существования у них федеративной системы. Мне остается лишь объяснить, что позволило им применить эту систему на практике: дело в том, что далеко не всякий народ способен воспользоваться ее благами.

В самой федеративной системе существуют недостатки случайного характера, связанные с законами, которые могут быть исправлены законодателями. Однако встречаются и другие, которые, будучи неразрывно связаны с этой системой, не могут быть ликвидированы народом, вводящим ее у себя. Следовательно, этому народу необходимо найти в себе силы стерпеть несовершенства, присущие его правительству.

Среди пороков, свойственных любой федеративной системе, самым явным является сложность используемых в ее рамках средств. При такой системе неизбежно возникают две верховные власти. Законодатель может добиться того, чтобы эти власти были по возможности равноправны, чтобы их действия были просты, а сфера их компетенции четко определена. Вместе с тем он не может ни объединить их воедино, ни помешать их соприкосновению в определенных точках.

Следовательно, федеративная система в любом случае строится на весьма сложной теории, применение которой на практике требует повседневного осмысленного участия в этом граждан.

Обычно сознанием людей овладевают лишь самые доступные идеи. Ложная, но ясно и точно выраженная идея всегда больше завладеет миром, нежели идея верная, но сложная. Из этого следует, что партии, представляющие собой нечто вроде маленьких наций внутри большой, всегда стремятся поскорее сделать своим девизом, символом либо какое-то имя, либо принцип, которые зачастую далеко не полностью отражают ту цель, которую эти партии преследуют, те средства, которые они используют и без которых они не смогли бы ни существовать, ни действовать. Правительства, опирающиеся на одну-единственную идею или на одно, легко поддающееся определению чувство, может быть, и не самые лучшие, однако, несомненно, самые сильные и самые долговременные.

Рассматривая Конституцию Соединенных Штатов, наиболее совершенную из всех известных человечеству федеральных конституций, напротив, становится страшно от того огромного объема всевозможных знаний и той проницательности, которыми предположительно должны обладать граждане этих стран. Управление Союзом практически полностью построено на фантазии законодателей. Союз как идеальная страна, строго говоря, существует лишь в умах людей, причем лишь разум может на деле постичь ее реальный размах и пределы ее возможностей.

Даже если общая теория вполне понятна, все равно остаются трудности ее применения на практике. А эти трудности бесчисленны, потому что верховная власть Союза настолько сливается с верховной властью штатов, что на первый взгляд невозможно определить грань между ними. В подобной структуре управления все условно и искусственно, и она может подойти только тому народу, который привык долгое время управлять своими делами самостоятельно и в среде которого политические науки доступны даже самым низшим слоям общества. Меня ни в чем так не поражали здравый смысл и практическая сметка американцев, как в их умении избегать многочисленных трудностей, порождаемых их федеральной конституцией. Я не встречал в Америке человека из народа, который бы с удивительной легкостью не отличал тех обязательств, которые вытекают из законов конгресса, от тех, что основаны на законах его собственного штата, и который бы не смог, отделив вопросы, входящие в сферу компетенции Союза, от тех, которые подлежат решению местными законодательными органами, указать тот предел, где начинается подсудность федеральным судам и кончается подсудность судам его штата.

Конституция Соединенных Штатов похожа на те прекрасные творения человечества, которые одаривают славой и богатством своих изобретателей, оставаясь меж тем бесплодными в чужих руках.

В наше время доказательством этому может служить Мексика.

Жители Мексики, желая установить у себя федеративную форму правления, взяли в качестве модели федеративное устройство своих англоамериканских соседей, [c. 138] практически полностью скопировав его⁹⁴. Однако перенеся к себе букву закона, они не сумели одновременно перенести и тот дух, который оживлял ее. В результате мы видим, как они беспрестанно путаются в механизме своего двойного управления. Верховная власть штатов и верховная власть Союза, выходя за те рамки, которые очертила им конституция, ежедневно проникают одна в другую. До сих пор Мексика постоянно переходит от анархии к военному деспотизму и от военного деспотизма к анархии.

Второй и наиболее гибельный из всех пороков, который я считаю присущим самой федеративной системе государственного устройства, состоит в относительной слабости правительства Союза.

Принцип, на котором строятся все федерации, заключается в разделении полномочий верховной власти. Законодатели добиваются того, что это разделение становится мало заметным или даже какое-то время не ощущается вовсе, но уничтожить его полностью они не могут. Однако раздробленная верховная власть всегда будет более слабой, нежели целостная.

При рассмотрении Конституции Соединенных Штатов убеждаешься, с каким искусством американцы, ограничив власть федерального правительства, тем не менее смогли придать ему внешний вид и даже, до известной степени, силу, присущую общенациональному правительству.

Поступив таким образом, законодатели Союза смягчили последствия свойственного всем федерациям недостатка, но они были не в состоянии окончательно ликвидировать его.

Было отмечено, что американское правительство совершенно не обращается к штатам, но доводит свои распоряжения непосредственно до граждан, подчиняя каждого из них в отдельности своей коллективной воле.

Но если вдруг федеральный закон резко нарушит интересы какого-либо штата, можно ли в этом случае опасаться, что каждый гражданин этого штата примет решение поддержать того, кто откажется повиноваться закону? Ведь тогда задетыми Союзом одновременно и в одинаковой степени окажутся все жители штата, поэтому федеральное правительство напрасно будет стараться побороть каждого из них поодиночке: они инстинктивно почувствуют необходимость объединиться, чтобы успешно защитить свои интересы, и найдут готовую опору в той верховной власти, которая предоставлена их штату. Вымысел исчезнет, чтобы уступить место реальности, и тогда можно будет увидеть, как организованная власть части территории страны вступит в сражение с центральной властью.

То же самое можно сказать и о федеральном правосудии. Если в ходе рассмотрения дела какого-либо частного лица федеральный суд нарушит один из важных законов штата, это неизбежно повлечет если не открытую, то по крайней мере вполне реальную борьбу между штатом, оскорбленным в лице своего гражданина, и Союзом, представляемым своим судом⁹⁵.

Нужно быть совершенно неопытным в житейских делах, чтобы считать, что с помощью вымыслов законодателей можно будет всегда мешать людям видеть и использовать то средство реализации их устремлений, которое им было когда-то предоставлено.

Таким образом, американские законодатели добились того, чтобы столкновения между двумя властями стали наименее вероятными, в то же время не уничтожив побудительных причин этих столкновений.

Более того, можно сказать, что они не сумели обеспечить федеральным властям преимущество в случае такого столкновения. [c. 139]

Они передали в распоряжение Союза деньги и солдат, тогда как штаты сохранили в своем арсенале любовь и заинтересованность народа

Верховная власть Союза есть нечто абстрактное, она связана с внешним миром весьма слабыми связями. Верховная же власть штатов охватывает все, ее легко понять, а ее деятельность ощущается постоянно. Первая из них – нововведение, вторая же родилась одновременно с самим народом.

Верховная власть Союза – это произведение искусства. Верховная власть штатов – совершенно естественное явление, существующее само по себе, без усилий, как, скажем, авторитет отца семейства.

Верховная власть Союза касается людей лишь в связи с наиболее важными общенациональными интересами; она олицетворяет для них огромное, но далекое отечество, вызывающее неясные и неопределенные чувства. Верховная власть штата, напротив, доходит до каждого из граждан и в известной степени вмешивается во все мелочи его жизни. Именно эта власть охраняет собственность этого гражданина, его свободу и его жизнь, именно ей он обязан своим благополучием и своими невзгодами. Ее опорой являются воспоминания людей, их привычки, местные предрассудки, провинциальный и семейный индивидуализм – словом, все то, что и превращает привязанность к своему отечеству в столь мощное чувство в сердце человека. Как после этого сомневаться в преимуществах этой власти?

Раз законодатели не могут помешать опасным столкновениям между двумя верховными властями, которые сформировались в рамках федеративной системы, то им, следовательно, необходимо к мерам по предотвращению вооруженных выступлений народов, объединенных в федерацию, добавить специальные действия, которые могли бы обеспечить мирную жизнь этих народов.

Из этого следует, что договоренность о федеральном устройстве окажется недолговечной, если у народов, на которые она распространяется, нет определенных стимулов для объединения, способствующих улучшению их совместной жизни и облегчению задач, стоящих перед правительством.

Таким образом, стабильность государства при федеративном устройстве невозможно обеспечить лишь путем использования дельных законов – для этого нужны также и благоприятные обстоятельства.

Все народы, которые когда-либо объединялись в федерации, имели ряд общих интересов, служивших как бы разумной основой их ассоциации.

Однако помимо материальных интересов человеку свойственны мысли и чувства. Для того чтобы федерация просуществовала длительное время, одинаково необходимо равенство как в уровнях развития различных составляющих ее народов, так и равенство их потребностей. Между уровнем развития кантона Во и кантона Ури существует такая же разница, как между XIX и XV веками, хотя, по правде сказать, государственное устройство Швейцарии никогда не было по-настоящему федеративным. Союз между ее различными кантонами существует только на карте, и это стало бы особенно заметно, если бы центральные власти решили применить одни и те же законы на всей территории страны.

В Соединенных Штатах существует одно обстоятельство, которое значительно облегчает деятельность федерального правительства Различные штаты не только имеют достаточно сходные интересы, общее происхождение и общий язык, но также стоят на одной ступени развития общества, что почти всегда делает согласие между ними довольно-таки легким делом. Я не уверен в том, что в Европе можно встретить небольшую нацию, которая отличалась бы такой же однородностью во всех отношениях, какая характерна для американского народа, занимающего территорию, равную половине всего Европейского континента.

Расстояние от штата Мэн до штата Джорджия составляет приблизительно четыреста лье. Однако в уровне развития культуры Мэна и Джорджии значительно меньше различий, нежели между Нормандией и Бретанью. Таким образом, Мэн и Джорджия, расположенные в двух разных концах огромной страны, обладают более реальными возможностями образовать федерацию, нежели Нормандия и Бретань, отделенные друг от друга узким ручейком.

Задача американских законодателей облегчалась не только тем, что они исходили из соответствующих нравов и привычек народа, им помогли еще и другие обстоятельства, [c. 140] связанные с географическим положением Соединенных Штатов. Именно эти обстоятельства и послужили главной причиной принятия и сохранения федеративной системы.

Из всех периодов в жизни народа самым важным, безусловно, является война. В войне народ выступает против чужого народа как единое существо: он борется за свое существование.

До тех пор пока речь идет о поддержании мира внутри страны и о росте народного благосостояния, вполне достаточно умения правительства, рассудительности управляемых им граждан и естественной привязанности людей к своему отечеству, обычно свойственной человеку. Когда же начинается большая война, она требует от населения многочисленных и тяжелых жертв. Поверить же в то, что множество людей будут готовы добровольно подчиняться подобным требованиям общества, может лишь тот, кто плохо знает человеческую природу.

Из этого следует, что все народы, которые принимали участие в крупных войнах, были вынуждены, сами того не желая, усиливать свое правительство. Длительная война почти всегда ставит страны перед печальной альтернативой: в случае поражения им грозит уничтожение, а в случае победы – деспотизм.

Таким образом, обыкновенно именно в ходе войн слабость правительства проявляется в наиболее явной и наиболее опасной форме; а я уже говорил о том, что недостатком всех федеральных правительств является их чрезвычайная слабость.

При федеративном государственном устройстве не только не существует никакой административной централизации или чего-то похожего на нее, но и сама централизация правительственной деятельности далеко не полная, что всегда оказывается важной причиной слабости страны в тех случаях, когда возникает необходимость защищаться от государств, где власть правительства полностью централизована.

В Конституции Соединенных Штатов, которая по сравнению с другими конституциями наделяет центральное правительство более реальной властью, этот недостаток все равно заметно ощутим.

Читателю будет достаточно одного примера, чтобы вынести свое суждение.

Конституция представляет конгрессу право призывать милицию различных штатов на действительную службу для подавления мятежей или отражения вторжений неприятеля; в другой статье говорится, что в этом случае президент Соединенных Штатов становится главнокомандующим этими подразделениями на уровне всего Союза

Так, во время войны 1812 года президент отдал приказ милиции северных штатов подойти ближе к границе; однако Коннектикут и Массачусетс, чьи интересы эта война ущемляла особенно заметно, отказались посылать туда своих людей.

Конституция, было сказано, разрешает федеральному правительству пользоваться милицией штатов только в случае мятежа или вторжения неприятеля, тогда как в настоящее время не отмечается ни того, ни другого. Было добавлено, что та же самая конституция, дающая Союзу право призывать ополченцев штатов на действительную службу, сохраняет за этими штатами право назначать весь офицерский состав. Из этого, согласно мнению, сложившемуся в данных штатах, следовало, что даже во время войны ни один из офицеров Союза, за исключением самого президента, не получал права командовать милицией. А в данном случае речь шла о службе в войсках, которыми командовал не президент.

Эти нелепые и разрушительные взгляды получили поддержку не только губернаторов и законодательных собраний, но и судебных инстанций этих двух штатов, и федеральное правительство оказалось вынужденным искать недостающие военные подразделения в других местах⁹⁶. [c. 141]

Как же произошло, что американский Союз, оберегаемый законами, совершенство которых весьма относительно, так и не распался в ходе большой войны? А дело здесь в том, что Соединенные Штаты могут совершенно не опасаться больших войн.

Расположенный в центре громадного континента, где перед человеком открывается безграничное поле деятельности, Союз оказался практически столь же изолированным от остального мира, как если бы он со всех сторон был окружен океаном.

Население Канады составляет миллион человек и состоит из двух враждебных друг другу наций. Суровые климатические условия приводят к тому, что ее территория используется не полностью и портовые города закрыты в течение шести месяцев в году.

На всем пространстве от Канады до Мексиканского залива еще встречаются отдельные, наполовину уничтоженные дикие племена, с которыми ведут борьбу шесть тысяч солдат.

На юге Союз граничит с Мексикой – возможно, здесь когда-нибудь и могут возникнуть крупные войны. Однако еще в течение длительного времени Мексика с ее низким уровнем развития, продажными нравами и нищетой вряд ли сможет занять важное место в числе других государств мира. Что же касается европейских держав, то их отдаленность и вовсе делает их мало опасными для Союза^*.

Таким образом, большая удача для Соединенных Штатов состоит не в том, что они выработали такую федеральную конституцию, благодаря которой они могут выдерживать большие войны, а в том, что их расположение позволяет им не опасаться какой-либо угрозы извне.

Никто не способен больше меня оценить все преимущества системы федеративного устройства государства. Я вижу в ней самый верный залог процветания и свободы человечества. Я завидую судьбе тех стран, которые смогли ввести у себя эту систему. Но в то же время я отказываюсь верить в то, что живущие в федерации народы смогли бы длительное время вести борьбу, при условии равных сил с обеих сторон, против государства, правительственная власть которого централизована.

Народ, который рискнул бы расчленить свою верховную власть перед лицом великих военных монархий Европы, на мой взгляд, одним этим отрекся бы от своего могущества и, вполне вероятно, от собственного существования и своего имени.

А вот Новый Свет расположен так великолепно, что у человека здесь нет иных врагов, кроме него самого! Для того чтобы добиться счастья и свободы, ему достаточно лишь захотеть этого. [c. 142]

С. 89

В Соединенных Штатах имеется система протекционистских тарифов. Малочисленность таможенных служб и огромная протяженность береговых линий крайне облегчают ввоз в страну контрабандных товаров; однако контрабандная торговля ведется здесь не [с. 307] столь активно, как в любом другом государстве, поскольку каждый американец старается ее подавить.

Поскольку в Соединенных Штатах нет профилактической пожарной службы, пожары здесь случаются чаще, чем в Европе, однако в целом они тушатся быстрее, так как население округи всегда готово при необходимости быстро собраться в опасном месте.

Вернуться к тексту

С. 90

Утверждение, будто централизация была вызвана Французской революцией, не является истинным. Французская революция усовершенствовала централизованную систему, но не породила ее. Вкус к централизации и мания к циркулярам во Франции восходят к тем древним временам, когда в правительство вошли легисты. Это возвращает нас в эпоху царствования Филиппа Красивого. С тех пор оба этих явления беспрестанно усиливались. Именно об этом господин де Малерб от имени Судебно-финансовой палаты говорил в 1775 году королю Людовику XVI⁹⁷: «Любая группа и любое сообщество граждан имеют право вести свои собственные дела, право, которое мы не считаем одним из старейших в королевстве потому лишь, что оно значительно старше самого королевства: это – естественное право, обусловленное природой человека как разумного существа. Тем не менее, сир, Ваши подданные были лишены этого права, и мы не побоимся сказать, что власти в данном отношении впали в крайность, которую можно определить как ребячество.

С тех самых пор, как могущественные министры возвели в политический принцип обыкновение не созывать национальное собрание, прецедент за прецедентом привел к тому, что с суждениями горожан вообще перестали считаться, если только они не получили одобрения главы городской администрации. В результате, пожелай члены этого городского сообщества распорядиться собственными финансовыми средствами, им необходимо будет склонить на свою сторону заместителя интенданта и соответственно руководствоваться утвержденным им планом, нанимать тех исполнителей, которым он покровительствует, и оплачивать их труд в соответствии с его указаниями. Если коммуне необходимо обратиться в судебные инстанции, ее прошение также должно быть заверено интендантом. Следовательно, дело должно быть рассмотрено в этой предварительной инстанции прежде, чем оно попадет в судебные органы. И если интендант не согласен с мнением своих горожан или же в том случае, если ответчик имеет некоторое влияние на аппарат городского управления, жители города оказываются лишенными возможности защищать свои права. Сир, таковы средства, с помощью которых во Франции стремились задушить самое память о муниципальной независимости, уничтожив, насколько это возможно, даже чувство свободолюбия у горожан. Таким образом, можно сказать, что вся нация была признана недееспособной и посему препоручена покровительству опекунов».

Что еще можно добавить к этому ныне, когда Французская революция уже совершила свои так называемые завоевания в области централизации?

В 1789 году Джефферсон писал из Парижа одному своему другу: «На свете не было страны, где бы страсть управлять всем и вся пустила столь глубокие корни, как во Франции, принеся с собой так много зла» (Письмо Мэдисону от 28 августа 1789 года).

Истина заключается в том, что во Франции в течение уже нескольких веков центральная власть делала все, что хотела, с целью усиления административной централизации, и ничто не могло ее в этом ограничивать, кроме того, что ее силы также были не беспредельны.

Центральная власть, созданная Французской революцией, пошла в данном отношении дальше всех своих предшественниц потому, что она была сильнее и грамотнее каждой из них: Людовик XIV подчинил все стороны жизни городской общины произволу интенданта, а Наполеон – воле министра. Принцип всегда остается одинаковым, меняются лишь мера и полнота его реализации.

Вернуться к тексту

С. 93

^* Подобная незыблемость конституции во Франции является неизбежным следствием наших законов. [с. 308]

И если вначале говорить о самом важном из законов, а именно о том законе, который регулирует порядок наследования трона, то какой политический принцип может быть более незыблемым, чем тот, который основан на природном законе наследования от отца к сыну? В 1814 году Людовик XVIII добился признания вечного права на престол для своего семейства. Те, кто определял результаты революции 1830 года, последовали его же примеру: они лишь подтвердили неизменность данного закона наследования престола в пользу другой династии. И в этом они подражали канцлеру Мопу, который в период формирования нового парламента не преминул заботливо объявить в том же самом ордонансе, что новые депутаты будут столь же неотзываемыми, как и их предшественники.

Законы 1830 года, равно как и законы, принятые в 1814 году, не предоставляют никакой возможности изменять конституцию. Следовательно, вполне ясно, что обычные законодательные средства недостаточны для достижения подобной цели.

На чем основана сила королевской власти? На конституции. А власть пэров? На конституции. А власть депутатов? На конституции. Тогда каким образом могут король, пэры и депутаты, объединив свои усилия, изменить что-либо в том основном законе, который и является единственным источником их права на власть? Без конституции они – ничто. А раз так, то на что они смогут опереться, если захотят изменить эту конституцию? Есть только два варианта: либо их усилия, направленные против хартии, оказываются бесполезными и она продолжает существовать вопреки их воле, предоставляя им возможность по-прежнему править от ее имени; либо им все же удается изменить хартию, и тогда закон, давший им юридическое существование, уходит в небытие, превращая их самих в ничто. Уничтожив хартию, они уничтожили самих себя.

В законах, принятых в 1830 году, это просматривается даже с большей отчетливостью, чем в законах 1814 года. В 1814 году королевская власть еще рассматривалась как нечто, внеположное конституции и возвышающееся над нею, в то время как в 1830 году она, по ее собственному признанию, создается конституционным путем и без конституции ровным счетом ничего не значит.

Таким образом, часть нашей конституции является неизменяемой потому, что она связана с судьбой царствующего семейства, да и в целом конституция также неизменна, поскольку не имеется никаких легальных способов ее изменить.

Все это совершенно неприменимо к Англии. Поскольку здесь нет письменно зафиксированной конституции, кто может заявить, что Англия изменяет свой основной закон?

Вернуться к тексту

^** Самые почтенные из писавших об английской конституции авторы словно соревнуются друг с другом, подчеркивая это всемогущество парламента.

Делолм пишет (гл. X, с. 77): «Основополагающим английские юристы считают принцип, согласно которому парламент наделен возможностью совершить все, что угодно, кроме возможности превратить женщину в мужчину, а мужчину – в женщину».

Блэкстон поясняет еще категоричнее, хотя и не столь выразительно, как Делолм, эту же мысль в следующих словах: «Власть и юрисдикция парламента, по мнению сэра Эдварда Коука (4 Ист., 36), столь обширны и абсолютны как над отдельными личностями, так и по конкретным вопросам, что они не могут определяться какими бы то ни было ограничениями... Об этом органе власти, – добавляет он, – можно с полным основанием утверждать: Si andqultatem spectes, est vetustfssima; si dignitatem, est honoratissima; si jurisdictionem, est capadssima⁹⁸. Он пользуется суверенными и бесконтрольными полномочиями создавать, утверждать, расширять, ограничивать, отменять, аннулировать, восстанавливать и толковать любой закон во всех законодательных сферах, будь то церковное, светское, гражданское, военное, морское или уголовное право. Именно парламент наделяется конституцией объединенного королевства той деспотической и абсолютной властью, которая при любой форме правления должна находиться в чьих-то руках. Все социальные беды и невзгоды, все мероприятия и средства борьбы с этими невзгодами, когда они выходят за рамки законов, передаются на рассмотрение этому чрезвычайному трибуналу. Он может регулировать или даже видоизменять закон о престолонаследии, как это было сделано во времена царствования Генриха VIII и Вильгельма III. Он способен [с. 309] изменить уже принятую страной религию, как это неоднократно случалось в период правления Генриха VIII и его детей. Он может изменить или создать новую конституцию королевства и даже законы, регулирующие жизнь самого парламента, как это было сделано принятием акта об объединении Англии с Шотландией, а также различных постановлений относительно трех- и семилетних сроков избрания членов парламента. Одним словом, он может сделать все, что только в человеческих силах, и поэтому кое-кто не постыдился назвать эту власть, пожалуй чересчур смело, всевластием парламента».

Вернуться к тексту

С. 100

Конституции разных американских штатов лучше всего согласуются между собой в области политического устройства.

Конституции всех штатов, в которых это установлено законом, наделяют именно палату представителей исключительным правом выдвигать обвинения, кроме конституции Северной Каролины, согласно которой это право отдано большому жюри присяжных, решающему вопрос о подсудности того или иного дела (ст. 23).

Конституции почти всех штатов наделяют сенат или замещающую его ассамблею исключительным правом выносить решения по особо важным политическим вопросам.

Единственными мерами наказания, которые могут быть определены политическим судом, является отстранение от государственной должности или запрещение заниматься в будущем государственной деятельностью. Только конституция штата Виргиния позволяет политическому суду определять любые виды наказания.

Политическими преступлениями, которые могут подлежать судебному разбирательству по федеральной конституции (разд. IV, ст. 1), по конституции Индианы (ст. 3, с. 23, 24), Нью-Йорка (ст. 5) и Делавэра (ст. 5) являются государственная измена, коррупция и другие опасные преступления или проступки.

По конституциям Массачусетса (гл. I, разд. II), Северной Каролины (ст. 23) и Виргинии (с. 252) таковыми считаются нарушение норм поведения и плохое руководство.

По конституции Нью-Гэмпшира (с. 105) – коррупция, махинации и плохое руководство.

По конституции Вермонта (гл. II, ст. 24) – плохое руководство.

В Южной Каролине (ст. 5), Кентукки (ст. 5), Теннесси (ст. 4), Огайо (ст. 1, 23, 24), Луизиане (ст. 5), Миссисипи (ст. 5), Алабаме (ст. 6), Пенсильвании (ст. 4) – должностные проступки и нарушения.

В конституциях штатов Иллинойс, Джорджия, Мэн и Коннектикут характер преступлений не уточнен.

Вернуться к тексту

С. 142

Это правда, что европейские державы могут вести против Соединенных Штатов крупномасштабные морские войны, однако война на море всегда не столь трудна и опасна, как сухопутная. Морская война требует лишь одного рода усилий. Торговая нация, готовая предоставить правительству необходимую сумму, непременно имеет флот. К тому же растрату денег от народа скрыть значительно проще, чем человеческие потери и массовую мобилизацию. И кроме того, поражения на море редко угрожают существованию или независимости народа, флот которого проиграл сражение.

Что же касается сухопутных войн, то, по всей очевидности, народы Европы не способны вести их сколь-либо эффективно против Союза американских штатов.

Очень трудно, перебросив в Америку, поддерживать боеготовность более чем 25 тысяч солдат, что примерно соответствует численности вооруженных сил страны с населением в 2 миллиона человек.

Сражаясь на таких условиях против Соединенных Штатов, самая крупная европейская держава окажется в положении нации, имеющей 2 миллиона населения и воюющей против народа в 12 миллионов человек. Прибавьте то обстоятельство, что американцы в этом случае будут иметь под рукой все свои ресурсы, тогда как европейцы окажутся отрезанными от своих ресурсов расстоянием в 1500 лье, а также и то, что огромная территория Соединенных Штатов уже сама по себе делает невозможным их завоевание. [с. 310]

Вернуться к тексту

Комментарии (В. Т. Олейник)

С. 66

«Справочник» Уильямса. – Имеется в виду. The New York annual register for the year of our Lord, 1832, by Edwin Williams, N.Y, 1832.

Вернуться к тексту

«Должностное лицо городского управления». – Токвиль здесь ссылается на книгу: Goodwin Isaac. Town officer or Law of Massachusetts. Worcester, 1829, – которая была обнаружена в его библиотеке в родовом замке.

Вернуться к тексту

С. 77

…выполняющий отдельные функции атторнея. – То есть, по нашим понятиям, функции, связанные с прокурорским надзором. [с.  535]

Вернуться к тексту

С. 82

Франклин Бенджамин (1706–1790) – американский издатель, литератор, философ-естествоиспытатель, государственный деятель и дипломат.

Вернуться к тексту

С. 87

Один талантливый писатель… – О ком именно идет в данном случае речь, установить не удалось.

Вернуться к тексту

С. 92

Парижский парламент. – В королевской Франции – высшая судебная палата, обладавшая правом регистрировать королевские указы либо отклонять их, предъявляя свои возражения.

Вернуться к тексту

С. 96

На VIII году существования Французской республики… – Имеется в виду система летосчисления по календарю Великой французской революции, который был введен постановлением Национального конвента от 5 октября 1793 г. За начало счета лет была принята дата уничтожения королевской власти и провозглашения республики 22 сентября 1792 г., совпавшая с днем осеннего равноденствия. По этому календарю год делился на 12 месяцев по 30 дней в каждом. Вместо семидневной недели месяц делился на три декады. 1 января 1806 г. республиканский календарь был снова заменен григорианским.

Вернуться к тексту

С. 101

Пока шла война с метрополией… – Речь идет об Американской революции 1775–1783 гг., также известной в нашей историографии как Война за независимость.

Вернуться к тексту

С. 102

…поддерживаемые могущественным союзником, Соединенные Штаты… – Речь идет о Франции, которая поддержала национально-освободительное движение в североамериканских колониях Великобритании. Эта поддержка обусловливалась политическими интересами французского двора, стремившегося ослабить имперское могущество Англии – своей извечной соперницы.

Вернуться к тексту

Мэдисон Джеймс – см. коммент. к с. 5.

Вернуться к тексту

Гамильтон Александр (1757–1804) – американский политический и государственный деятель, теоретик федерализма. Министр финансов в администрации Джорджа Вашингтона (1789–1795). Ведущий автор «Федералиста».

Вернуться к тексту

…двое Моррисов. – Моррис Льюис (1726–1798) – американский военный и политический деятель. Моррис Роберт (1734–1806) – американский коммерсант, политический деятель.

Вернуться к тексту

Таким образом, Американская революция кончилась как раз тогда, когда началась наша. – Токвиль на 6 лет растягивает революционный процесс в Северной Америке, считая, что независимо от факта окончания войны, подписания мирного договора и признания Великобританией Соединенных Штатов в качестве суверенного государства в 1783 г. революция продолжалась вплоть до выборов первого американского президента Джорджа Вашингтона в 1789 г.

Вернуться к тексту

С. 103

Джей Джон (1745–1829) – американский юрист, дипломат, политический деятель, губернатор штата Нью-Йорк.

Вернуться к тексту

С. 109

Англичане, отрубив голову одному из своих королей и согнав с трона другого… – Речь идет об английских королях династии Стюартов Карле I (1600–1649), правившем с 1625 г. и казненном по решению специального трибунала за измену родине, и его сыне Якове II (1633–1701), правившем с 1685 г., низложенном в 1688 г. и бежавшем во Францию.

Вернуться к тексту

С. 113

Революции в Польше нельзя объяснить одним лишь фактом существования там выборности… – Речь идет о своеобразии польского государственного устройства, сочетавшего в себе как республиканские, так и монархические институты правления в период 1572–1795 гг. [с.  536] После смерти последнего польского короля из династии Ягеллонов Сигизмунда II Августа (1548–1572) сейм практически установил в Польше республику, добившись для себя права выбирать каждого очередного монарха и отменять любой его указ. Подобное противостояние короны и сейма, в котором в свою очередь постоянно противоборствовали соперничавшие группировки шляхты, крайне ограничило полномочия исполнительной власти в стране, приведя к резкой ее децентрализации. А. де Токвиль тем не менее считал, что подобный кризис власти отнюдь не являлся единственной причиной всех тех бурь и катаклизмов, которые ожидали Польшу в XVII–XVIII вв. и в конечном счете привели к ее исчезновению в качестве самостоятельного, суверенного государства – разделу Речи Посполитой между Австрией, Пруссией и Россией.

Вернуться к тексту

«Я уже столь близок к моменту моей отставки, – писал президент Джефферсон 21 января 1809 года…» – Поскольку в то время еще не была введена конституционная норма, ограничивающая период пребывания президента США у власти двумя сроками подряд, Томас Джефферсон имел право баллотироваться в третий раз. Он, однако, предпочел последовать примеру Джорджа Вашингтона, заранее объявив об отставке по окончании второго срока. Бразды правления страной Джеймсу Мэдисону, 4-му президенту США, Джефферсон передал 4 марта 1809 г.

Вернуться к тексту

С. 115

Поставив избрание короля в зависимость от вето одного человека… – Речь идет о том, что по регламенту в польском сейме ряд важнейших вопросов, в том числе и избрание нового короля, считались принятыми только в случае единогласного их решения.

Вернуться к тексту

С. 117

Адамс Джон Куинси – см. коммент. к с. 8.

Вернуться к тексту

С. 132

Швейцария, Германская империя, республика Нидерланды либо были, либо продолжают оставаться федерациями. – Швейцарская конфедерация была впервые провозглашена как фактически самостоятельное государство в рамках Священной Римской империи в 1291 г., когда боровшиеся против Габсбургов лесные кантоны заключили между собой «вечный союз», просуществовавший вплоть до 1798 г. и присоединявший к себе постепенно новые кантоны и союзные земли. В период наполеоновских войн Швейцария стала централизованным унитарным государством – Гельветической Республикой. По новому союзному договору (1815) Швейцария стала объединением 22 самостоятельных, слабо связанных между собой кантонов, верховная власть над которыми оставалась в руках федерального собрания.

Германская империя – точнее, Германский союз – после 1815 г. и вплоть до 70-х гг. XIX в. представляла собой конфедерацию, в которой первоначально руководящую роль играла Австрия, а затем, с 1834 г., времени возникновения Германского таможенного союза, Пруссия, под эгидой которой и была создана монархическая Германская империя.

Нидерланды в XVII–ХVII вв. представляли собой Республику Соединенных Провинций, в которой верховная власть принадлежала Генеральным штатам и Государственному совету. Наместнику из дома Оранских вверялось лишь командование вооруженными силами. В соответствии с решением Венского конгресса провинции были насильственно объединены в унитарное Нидерландское королевство – провозглашено 15 мая 1815 г.

Вернуться к тексту

Так было у греков при Филиппе, когда этот царь подчинил своему влиянию Амфиктионию. – Амфиктиония – религиозно-политический союз племен и городов в Древней Греции, имевший целью совместное отправление культа в общем святилище, его охрану, распоряжение казной, а также разрешение мирным путем конфликтов, возникавших между участниками данного союза. Токвиль имел в виду дельфийско-пилейскую Амфиктионию, состоявшую из 22 общин Средней Греции и Фессалии. Поскольку к 338 г. до н. э. македонский царь Филипп II, использовав как военные, так и дипломатические средства, установил фактическую гегемонию над всей Грецией, он, естественно, «подчинил своему влиянию» и дельфийско-пилейскую Амфиктионию.

Вернуться к тексту

С. 140

…американского народа, занимающего территорию, равную половине всего Европейского континента. – А. де Токвиль имеет в виду территорию, занимаемую в 1830-е гг. 24 североамериканскими штатами. [с.  537]

Вернуться к тексту

С. 141

Война 1812 года. – Речь идет о войне США с Великобританией (июнь 1812 г. –декабрь 1814 г.), посредством которой Великобритания, использовав экономическую зависимость США от своей промышленности, а также слабость их вооруженных сил, решила восстановить господство над своими бывшими колониями.

Вернуться к тексту

…революцию представлял чрезвычайно известный и популярный в народе человек… – Имеется в виду главнокомандующий американской армией генерал Джордж Вашингтон (1732–1799).

Вернуться к тексту

С. 142

На юге Союз граничит с Мексикой – возможно, здесь когда-нибудь и могут возникнуть крупные войны. – Предположение Токвиля оказалось поразительно точным: через 12 лет после первой публикации этой книги США развязали войну против Мексики (1846–1848). [с.  538]

Вернуться к тексту

С. 308

Филипп IV Красивый (1268–1314) – король Франции (1285–1314), ликвидировавший орден тамплиеров, конфисковавший его огромные богатства и добившийся упразднения этого ордена папой в 1312 г. В период борьбы с Римом Филипп IV, стремясь найти поддержку в широких слоях населения, прибег к созыву первых Генеральных штатов и одновременно – к созданию законодательных, юридических основ централизованной монархии.

Вернуться к тексту

Письмо Мэдисону от 28 августа 1789 года. – См.: The papers of Thomas Jefferson. Ed. by J. P. Boyd. Princeton, 1958, vol. 15, p. 364.

Вернуться к тексту

С 309

В 1814 году Людовик XVIII добился признания вечного права на престол для своего семейства. – Людовик XVIII Бурбон (1755–1824), младший брат Людовика XVI, в 1791 г. бежал из Франции и возглавил всю французскую эмиграцию. После казни старшего брата в 1793 г. провозгласил королем своего малолетнего племянника – Людовика XVII, а себя – регентом. Когда в 1795 г. умер Людовик XVII, его дядя был коронован в эмиграции Людовиком XVIII. После падения Наполеона в 1814 г. Людовик XVIII занял французский престол.

Вернуться к тексту

Те, кто определял результаты революции 1830 года, последовали его же примеру... в пользу другой династии. – Во время Июльской революции 1830 г. сторонники Луи Филиппа (1773–1850), представителя младшей (Орлеанской) ветви династии Бурбонов, добились провозглашения его королем Франции (1830–1848) после того, как был свергнут Карл X, правивший с 1824 по 1830 г.

Вернуться к тексту

Мопу Рене Никола де (1714–1794) – французский государственный деятель. Канцлером Франции стал в 1768 г. по указу Людовика XV. Защищая интересы абсолютизма, Мопу попытался резко ограничить права и полномочия всех парламентов.

Вернуться к тексту

Делолм пишет... – Ссылка Токвиля неверна. См.: Delolm J.L. The constitution of England. Ed. by W.H. Hughes. L, 1834, p. 117.

Вернуться к тексту

Коук Эдвард сэр (1552–1634) – английский юрист, политический и государственный деятель, влиятельный теоретик, вошедший в историю британского права своим многотомным трудом «Институты» (1627–1633).

Вернуться к тексту

...сделано во времена царствования Генриха VIII и Вильгельма III. Он способен изменить уже принятую страной религию, как это неоднократно случалось в период правления Генриха VIII и его детей. – Речь идет о различных парламентских актах и постановлениях, отменявших в особых случаях действие основного английского закона о престолонаследии. Так, достигнув 40-летнего возраста и не имея к тому времени сына-наследника, Генрих VIII потребовал, чтобы парламент вынес определение о том, что корона может наследоваться дочерью короля. Также на основании частного решения парламента после бегства из Англии короля Якова II в конце 1688 г. английский трон был предложен Вильгельму III Оранскому – мужу старшей дочери свергнутого монарха.

Что касается вопроса о религии, то имеется в виду не противоборство католичества с протестантизмом, в которое были вовлечены практически все царствовавшие дома государств Западной Европы в XVI–XVII вв, а тот факт, что в Англии королевские декреты по религиозным вопросам также ратифицировались парламентом страны. Антикатолическая реформа Генриха VIII, в результате которой он в 1534 г. был провозглашен в парламенте главой англиканской церкви, со вступлением на трон его дочери Марии I Тюдор (1553–1558) была отменена, и католицизм вновь объявлялся государственной религией страны. Когда после смерти Марии I на английский престол взошла Елизавета I, ее властью католичество вновь было запрещено. Причем в каждом случае монархи добивались от парламента принятия соответствовавших постановлений.

Вернуться к тексту

С. 310

…принятием акта об объединении Англии с Шотландией… – В связи с утверждением шотландского короля Якова VI Стюарта на английском престоле (коронован как Яков I в 1603 г.) Шотландия впервые за всю свою историю оказалась законодательно объединена с Англией на основании личной унии. После полного разгрома шотландских вооруженных сил специальный ордонанс Кромвеля в апреле 1654 г. официально закрепил объединение Шотландии с Англией. Полное объединение, включавшее упразднение шотландского парламента и предоставление населению права избирать своих представителей в английский парламент, произошло в начале XVIII в. на основании Акта об объединении, принятого в 1707 г. и закреплявшего за королевством название – Великобритания.

Вернуться к тексту

Примечания

Вернуться к тексту

² Эти правила не применимы в отношении больших по своим размерам общин. Крупные общины обычно имеют мэра и двухпалатный муниципальный совет. Однако подобное устройство является исключением и должно быть разрешено в законодательном порядке. См. закон от 22 февраля 1822 года, регулирующий отправление власти в городе Бостоне. Законы Массачусетса, т. II, с. 588. Это касается лишь крупных городов. Вместе с тем нередко случается, что и в маленьких городах существует особая система управления. В 1832 году в штате Нью-Йорк насчитывалось 104 общины, которые имели особое управление (“Справочник” Уильямса).

Вернуться к тексту

³ В маленьких общинах избирается трое членов городского управления, в самых крупных – девять человек. См.: “Должностное лицо городского управления”, а также основные законы штата Массачусетс, касающиеся выборных лиц: закон от 20 февраля 1786 года, т. I, с. 219; от 24 февраля 1796 года, т. I, с. 488; от 7 марта 1801 года, т. II, с. 45; от 16 июня 1795 года, т. I, с. 475; от 12 марта 1808 года, т. II, с. 186; от 28 февраля 1787 года, т. I, с. 302; от 22 июня 1797 года, т. I, с. 539.

Вернуться к тексту

⁴ См.: Законы Массачусетса, т. I, с. 150, закон от 15 марта 1786 года.

Вернуться к тексту

⁵ Там же.

Вернуться к тексту

⁶ Все эти должностные лица реально существуют в повседневной жизни общины. Чтобы подробнее ознакомиться с функциями этих чиновников, см. книгу “Должностное лицо городского управления”, Массачусетс в трех томах, Бостон, 1823 год.

Вернуться к тексту

⁷ См.: Законы Массачусетса, закон от 23 марта 1786 года, т. I, с. 250.

Вернуться к тексту

⁸ Там же, закон от 20 февраля 1786 года, т. I, с. 217.

Вернуться к тексту

⁹ Там же, закон от 25 июня 1789 года и от 8 марта 1827 года, т. I, с. 367, и т. III, с 179.

Вернуться к тексту

¹⁰ См. закон от 14 февраля 1821 года – Законы Массачусетса, т. I, с. 551.

Вернуться к тексту

¹¹ См. закон от 20 февраля 1819 года – Законы Массачусетса, т. II, с. 494.

Вернуться к тексту

¹² Совет, существующий при губернаторе, является выборным органом.

Вернуться к тексту

¹³ См. закон от 2 ноября 1791 года – Законы Массачусетса, т. II, с. 61.

Вернуться к тексту

¹⁴ См. в книге “Должностное лицо городского управления” преимущественно понятия: выборные члены городской управы (select-men), податные чиновники (assessors), сборщики налогов (collectors), лица, наблюдающие за состоянием проезжих дорог (surveyors of highways)… Один пример из тысячи: штат запрещает без необходимости путешествовать в воскресенье. За исполнением этого закона наблюдают особые общинные чиновники – десятские (tythingmen).

См. закон от 8 марта 1792 года. – Законы Массачусетса, т. I, с. 410. Члены городского управления составляют избирательные списки для выборов губернатора и сообщают результаты голосования секретарю республики. Закон от 24 февраля 1796 года. – Там же, т. I, с. 488..

Вернуться к тексту

¹⁵ Например, члены городского управления выдают разрешения на строительство водостоков и канализационной сети, определяют места для размещения скотобоен или таких коммерческих предприятий, чье соседство может нанести вред. См. закон от 7 июня 1785 года, т. I, с. 193.

Вернуться к тексту

¹⁶ Например, члены городского управления в случае появления заразных заболеваний следят за состоянием здоровья членов общины, принимая с этой целью совместно с мировыми судьями все необходимые в подобных случаях меры. Закон от 22 июня 1797 года, т. I, с. 539.

Вернуться к тексту

¹⁷ Я говорю почти потому, что существует ряд ситуаций в жизни общины, которые регулируются либо мировым судьей в пределах его компетенции, либо группой мировых судей, собравшихся в главном городе округа. Например: лицензии на право торговать выдаются мировыми судьями. См. закон от 28 февраля 1787 года, т. I с. 297.

Вернуться к тексту

¹⁸ Например: лицензия на право торговли выдается лишь тому, кто может представить свидетельство о достойном поведении, выдаваемое членами городского управления. В случае, если в выдаче подобного свидетельства отказано, человек имеет право жаловаться мировым судьям, собравшимся на общую сессию суда, и судьи могут выдать ему эту лицензию. См. закон от 12 марта 1808 года, т. II, с. 186. Общины имеют право издавать свои своды правил (by-laws) и обязывать жителей исполнять их под угрозой штрафа, размеры которого определены заранее. Однако эти своды должны быть утверждены на сессии суда. См. закон от 23 марта 1786 года, т. I, с. 254.

Вернуться к тексту

¹⁹ В Массачусетсе административные власти округа нередко рассматривают жалобы на действия должностных лиц общины и дают свое заключение. Однако, как мы увидим далее, они занимаются рассмотрением жалоб как представители судебной, а не исполнительной власти.

Вернуться к тексту

²⁰ Например: общинные школьные комитеты обязаны ежегодно представлять отчет секретарю республики о состоянии дел в школе. См. закон от 10 марта 1827 года, т. III, с. 183.

Вернуться к тексту

²¹ Далее мы поясним, что такое губернатор штата; но уже сейчас необходимо сказать, что губернатор представляет в своем лице исполнительную власть штата.

Вернуться к тексту

²² См. конституцию штата Массачусетс, гл. II, разд. I, § 9; а также гл. III, § 3.

Вернуться к тексту

²³ Один пример из многих: иностранец приезжает в общину из страны в которой свирепствует некая заразная болезнь. Он заболевает. Двое мировых судей могут, по рекомендации членов городского управления, дать распоряжение шерифу округа перевезти больного в другое место, где за ним будет установлен надзор. Закон от 22 июня 1797 года, т. I, с. 540.

Вообще мировые судьи вмешиваются во все важнейшие административные дела, придавая им полусудебный характер.

Вернуться к тексту

²⁴ Я говорю максимальное число потому, что в действительности некоторые административные правонарушения подлежат ведению обычных судов. Например, если община отказывается создавать необходимые фонды для содержания своих школ или же назначать школьный комитет, то она приговаривается к весьма суровому денежному штрафу, и это решение принимается высшим судом (supreme judicial court) или судом, разбирающим лишь бытовые дела (common pleas). См. там же, закон от 10 марта 1827 года, т. III, c. 190. Или же когда община не делает боевых запасов на случай войны. См. закон от 21 февраля 1822 года, т. II, с. 570.

Вернуться к тексту

²⁵ В рамках своей компетенции мировые судьи принимают участие в управлении общинами и округами. Обыкновенно самые важные решения в общинной жизни никогда не принимаются без участия хотя бы одного мирового судьи²⁶

Вернуться к тексту

²⁶ Рассматриваемые сессионным судом дела, касающиеся округа, сводятся к следующему:

1) строительство тюрем и знаний судов;

2) рассмотрение проектов бюджета округа (утверждаемых законодательным собранием штата);

3) распределение установленных в рамках той же процедуры налогов (путем голосования);

4) выдача некоторых категорий патентов;

5) строительство и ремонт дорог в округе.

Вернуться к тексту

²⁷ Так, например, если речь идет о дороге, то сессионный суд может разрешить практически все трудности по ее строительству на основании решения присяжных.

Вернуться к тексту

²⁸ См. закон от 20 февраля 1786 года, т. I, с. 217.

Вернуться к тексту

²⁹ Существует косвенный способ заставить общину повиноваться. Например, закон обязывает общины содержать дороги в надлежащем состоянии. Если же они не сочли нужным: проголосовать за создание фондов, необходимых для этого, то общинный чиновник, в чьи обязанности входит надзор за дорогами, имеет право своей властью собрать причитающиеся средства. А так как он сам тоже отвечает перед гражданами за плохое состояние дорог и в свою очередь может предстать перед сессионным судом по их требованию, то можно быть уверенным, что он обязательно использует в общине то исключительное право, которое дано ему законом. Так сессионный суд, угрожая чиновнику, принуждает к повиновению всю общину. См. закон от 5 марта 1787 года, т. I, с. 305.

Вернуться к тексту

³⁰ Законы Массачусетса, т. II, с. 45.

Вернуться к тексту

³¹ Например, если община упорно отказывается выбирать податных чиновников, то сессионный суд назначает их сам; причем чиновники, назначенные таким образом имеют все те же права, что и выборные должностные лица. См. вышеприведенный закон от 20 февраля 1787 года.

Вернуться к тексту

³² Я говорю именно при сессионном суде. Дело в том, что при обычных судах существует чиновник, выполняющий отдельные функции атторнея.

Вернуться к тексту

³³ Присяжные заседатели обязаны, например, извещать суд о плохом состоянии дорог. – Законы Массачусетса, т. I, с. З08.

Вернуться к тексту

³⁴ Если, например, казначей округа совершенно не представляет отчетов. – Законы Массачусетса, т. II, с. 406.

Вернуться к тексту

³⁵ Один пример из тысячи: если частное лицо, проезжая по неисправной дороге, ломает свой экипаж или получает телесные повреждения, то он имеет право обратиться в сессионный суд с требованием возмещения своих убытков у той общины или округа, которые отвечают за состояние данной дороги. – Законы Массачусетса, т. I, с. 309.

Вернуться к тексту

³⁶ В случае нашествия неприятеля или в случае вооруженного восстания, если общинные чиновники не доставляют милиции боеприпасы или прочие необходимые им вещи, община может быть присуждена к уплате штрафа в размере от 200 до 500 долларов (1000–2700 франков).

Естественно, что в этой ситуации вряд ли кто будет заинтересован или просто захочет выступить в роли жалобщика. Поэтому закон добавляет: “Все граждане будут иметь право требовать наказано подобных проступков, причем половина взимаемого штрафа должна поступать в пользу обвинителя”. См. закон от 6 марта 1810 года, т. II, с. 236.

Подобные положения нередка встречаются и в законах штата Массачусетс.

Иногда бывает и так, что закон таким способом заставляет не частное лицо обвинять государственного чиновника, а чиновника – призывать к ответственности частных лиц. Например, если житель отказывается выплатить возложенную на него часть работы по благоустройству проезжей дороги, то инспектор, наблюдающий за дорогами, обязан возбудить против него дело, и если он добивается его осуждения, то получает половину взыскиваемого с виновного штрафа. См. вышеупомянутые законы, т. I, с. 308.

Вернуться к тексту

³⁷ Более подробно см.: Поправки к законам штата Нью-Йорк, ч. I, гл. XI, названную “О полномочиях, обязанностях и привилегиях городов”, т I, с. 336–364.

См. также в сборнике “Дайджест законов Пенсильвании” статьи: “Податные чиновники”, “Сборщики налогов”, “Констебли” (Constables), “Инспекторы по делам бедноты” (Oversees of the poor), “Лица, наблюдающие за состоянием проезжих дорог”. И в сборнике под названием “Акты общего содержания штата Огайо” закон от 25 февраля 1834 года касательно общин, с. 412. И наконец, специальные постановления, касающиеся различных государственных должностей, как, например, чиновники городской управы (Township clercs), члены правления (Trustees), инспекторы по делам бедноты, инспекторы состояния ограждений и границ (Fence Viewers), оценщики собственности (Appraisers of property), городской казначей (Township’s Treasurer), констебли, лица, наблюдающие за состоянием проезжих дорог.

Вернуться к тексту

³⁸ См.: Поправки к законам штата Нью-Йорк, ч. I, гл. XI, т. I, с. 340; там же, гл. ХII; там же, с. 366; там же, “Акты штата Огайо”. Закон от 25 февраля 1824 года касательно окружных уполномоченных (county commissioners), с. 263.

См. в “Дайджесте законов Пенсильвании” статьи: “Нормативы окружного представительств” (County-Rates), “Квоты” (Levies), с. 170.

В штате Нью-Йорк каждая община избирает депутата, который одновременно принимает участие как в управлении округом, так и в управлении общиной.

Вернуться к тексту

³⁹ На Юге есть даже отдельные штаты, где на судебных чиновников округа (county courts) возложены все, даже самые мелкие обязанности. См.: Законы и постановления штата Теннеси, статьи: “Судебные opганы”, “Налоги”.

Вернуться к тексту

⁴⁰ Например, управление общественным образованием сосредоточено в руках правительства. Законодательное собрание назначает администрацию университета, так называемых регентов. Губернатор и вице-губернатор штата непременно входят в их число (Поправки к законам, т. I, с. 456). Регенты университета ежегодно посещают колледжи и академии, представляя затем законодательному собранию отчет о состоянии дел; подобный надзор не является формальным по следующим, весьма специфическим причинам: колледжам, с целью получения статуса юридического лица (корпорации), обладающего правом продавать, покупать и владеть собственностью, требуется хартия, которая дается лишь по представлению регентов. Кроме того, ежегодно штат распределяет между колледжами и академиями определенные суммы денег из специального фонда, созданного для поощрения образования. Распределяют эти суммы опять регенты. См. главу XV ”Народное образование”. – Поправки к законам, т. I, с. 455.

Комиссионеры по делам общественных школ также обязаны один раз в год представлять отчет о состоянии дел смотрителю школ республики. Там же, с. 488.

Кроме того, аналогичный доклад подается ежегодно и о численности и положении беднейших слоев населения. Там же, с. 631.

Вернуться к тексту

⁴¹ Если кто-то считает себя пострадавшим в результате тех или иных действий комиссионеров по делам школ (которые принадлежат к числу общинных должностных лиц), он может обратиться с жалобой на них к смотрителю школ, чье решение является окончательным. – Поправки к законам, т. I, с. 487.

В законах штата Нью-Йорк время от времени встречаются положения, аналогичные тем, которые только что приведены мною в качестве примеров. Однако в целом подобные попытки централизации власти редки и малоэффективны. Возлагая на высших должностных лиц штата право надзора и руководства низшим звеном должностных лиц, штат не дает им в то же время права вознаграждать или наказывать последних. Практически никогда не бывает так чтобы один и тот же человек обладал правом давать приказ и одновременно правом наказывать за неповиновение; в результате, располагая правом приказывать, он не может заставить человека подчиниться своему приказу.

В 1830 году смотритель школ в своем ежегодном докладе законодательному собранию пожаловался на то, что многие комиссионеры по делам школ не передали ему, несмотря на его настойчивые требования, отчетов, которые они были обязаны ему представить. “Если подобное упущение повторится вновь, – добавил он, – я буду вынужден согласно закону подать на них жалобу в соответствующий суд.”

Вернуться к тексту

⁴² Так, например, в каждом округе на атторнея (district-attorney) возложена обязанность производить взыскание всех штрафов, сумма которых превышает пятьдесят долларов, в том случае, если данное право не было прямо возложено законом на другое должностное лицо. – Поправки к законам, ч. I, гл. Х, т. I, с. 383.

Вернуться к тексту

⁴³ В Массачусетсе мы находим немало признаков централизации исполнительной власти. Например, школьные комитеты в общинах обязаны ежегодно составлять отчет о своей деятельности и передавать его секретаря штата. – Законы Массачусетса, т. I, с. 367.

Вернуться к тексту

⁴⁴ См. текст конституции штата Нью-Йорк.

Вернуться к тексту

⁴⁵ В Массачусетсе сенат не имеет никаких административных функций.

Вернуться к тексту

⁴⁶ Как в штате Нью-Йорк.

Вернуться к тексту

⁴⁷ На практике не всегда только лишь губернатор осуществляет решения законодательного собрания. Нередко случается так, что, принимая какое-либо постановление, законодатели одновременно назначают специальных чиновников для наблюдения за его выполнением.

Вернуться к тексту

⁴⁸ Во многих штатах мировые судьи назначаются не губернатором.

Вернуться к тексту

⁴⁹ Власти штата хотя и не занимаются сами по себе управлением, все же не должны, на мой взгляд, отказываться от права контроля над местными властями. Например, я думаю, что представитель правительства, занимающий определенную должность в каждом округе, мог бы сообщать суду обо всех правонарушениях, которые совершаются в общинах и округах; разве это не привело бы к установлению единого порядка, при том что местная независимость от этого нисколько бы не пострадала? Между тем в Америке ничего похожего не существует. Над окружными судами нет вышестоящего органа, а сведения о правонарушениях административного характера, которые им положено пресекать, попадают сюда в достаточной степени случайно.

Вернуться к тексту

⁵⁰ Как мне кажется, Китай представляет нам наиболее яркий образец того общественного благосостояния, которое может дать своему народу лишь чрезвычайно централизованная власть. Путешественники утверждают, что китайцы присуще спокойствие, лишенное счастья; у них есть промышленность, однако она стоит на месте; общество стабильно, но бессильно; порядок в нем существует, но отсутствуют нравственные принципы. В Китае дела всегда идут достаточно хорошо, но никогда – очень хорошо. Я полагаю, что, когда Китай окажется открытым для европейцев, они встретят здесь самую совершенную модель централизации исполнительной власти, которая только существует в мире.

Вернуться к тексту

⁵¹ Один талантливый писатель, сравнивая финансовую систему Соединенных Штатов и Франции, показал, что ум не всегда может заменить собой знание фактов, и справедливо обвинил американцев в том, что бюджеты их общин достаточно беспорядочны. Приводя в качестве примера бюджет одного из департаментов Франции, он добавляет: “Благодаря централизации, этому достойному удивления творению великого человека, муниципальные бюджеты их больших городов, так и самых скромных, расположенных как на одном конце королевства, так и на другом, составлены на основе единой методики и по единой схеме. Конечно, я восхищаюсь подобным результатом централизации, но в то же время вижу, что большинство французских коммун, чья бухгалтерская отчетность столь совершенна, абсолютно не знают своих истинных интересов и находятся во власти столь глубокой апатии, что общество здесь скорее прозябнет, нежели живет. С другой стороны, я наблюдаю, что в аналогичных американских общинах, бюджет которых составлен без всякой методики и тем более, не по единому образцу, население образованно, деятельно и предприимчиво. Я вижу, как общество непрестанно трудится. Это явление не перестает поражать меня; на мой взгляд, основная цель хорошего правительства состоит в том, чтобы добиться благосостояния народа, а вовсе не в том, чтобы установить некий порядок среди нищих людей. Итак, я спрашиваю себя, нельзя ли приписать одной и той же причине процветание американской общины в сочетании с видимым беспорядком в ее финансах и бедственное положение коммуны во Франции при совершенстве ее бюджета. во всяком случае, я с подозрительностью отношусь к проявлению добра, сопровождаемого стольким злом, и легко мирюсь со злом, которое окупается стольким добром.

Вернуться к тексту

⁵² Кроме того, палата лордов в Англии является последней апелляционной инстанцией в некоторых гражданских делах. См.: Блэкстон, кн. III, гл. IV.

Вернуться к тексту

⁵³ Это вовсе не означает, что офицера можно лишить его звания но это значит, что его можно отстранить от командного поста.

Вернуться к тексту

⁵⁴ Гл. I, раздел II, § 8.

Вернуться к тексту

⁵⁵ См. конституции штатов Иллинойс, Мэн, Коннектикут и Джорджия.

Вернуться к тексту

⁵⁶ См. текст федеральной конституции.

Вернуться к тексту

⁵⁷ См. статьи первой конфедерации, образованной в 1778 году. Всеми штатами данная конституция была принята лишь в 1781 году. См. также анализ этой конституции, приведенный в “Федералисте”. (№ 15–22), а также Стори. Комментарии к Конституции Соединенных Штатов, c. 85–115.

Вернуться к тексту

⁵⁸ Конгресс сделал это заявление 21 февраля 1787 года.

Вернуться к тексту

⁵⁹ В ее состав входило всего 55 членов, в числе которых Вашингтон, Мэдисон, Гамильтон и двое Моррисов.

Вернуться к тексту

⁶⁰ Принимали ее вовсе не законодатели, а специально с этой целью выбранные народом депутаты. Новая конституция стала предметом самых основательных и жарких дискуссий в ходе ассамблей, проходивших в каждом штате

Вернуться к тексту

⁶¹ См поправки к федеральной конституции. “Федералист”, № 132; Стори, с. 711; Кент. Комментарии, т. I, с. 364.

Следует также отметить, что в тех случаях когда конституция не предоставляет конгрессу чрезвычайного права решать те или иные вопросы, штаты могут делать это сами до тех пор, пока конгресс не соизволит этим заняться. Например, конгресс имеет право издать общий закон о банкротстве, однако не делает этого: каждый штат в таком случае может принять этот закон в том виде, в котором ему захочется. Впрочем, данное правило было установлено лишь после длительных обсуждений в судах, ибо оно имеет самое непосредственное отношение к юриспруденции.

Вернуться к тексту

⁶² Как мы сможем в дальнейшем убедиться, вышеупомянутый суд имел к этому весьма косвенное отношение.

Вернуться к тексту

⁶³ В 45-м номере Федералиста разделение верховной власти между федерацией и отдельными штатами толкуется следующим образом: “Полномочия, предоставленные конституцией федеральному правительству, точно определены и немногочисленны. Те же полномочия, которые закреплены за правительством каждого штата, напротив, достаточно расплывчаты и многочисленны. Первые реализуются преимущественно во внешней сфере деятельности государства, например, в вопросах войны и мира, переговоров, торговли.

Мы еще нередко будем ссылаться в этом сочинении на “Федералист”. Когда законопроект, превратившийся впоследствии в конституцию Соединенных Штатов, все еще находился на обсуждении народа, одобрение которого он должен был получить, три знаменитых гражданина, которые позже приобрели еще большую известность, а Джон Джей, Гамильтон и Мэдисон, совместными усилиями стремились показать народу все преимущества представленного на его одобрение проекта. С этой целью они опубликовали ряд статей, собрав их в одном журнале. Данные статьи все вместе составили конченный трактат о конституции. Они назвали этот сборник “Федералист”, и данное название так и осталось за изданием.

“Федералист” – это прекрасное сочинение, которое, несмотря на то что имеет отношение лишь к Америке, должно быть хорошо знакомо государственным деятелям всех стран мира.

Вернуться к тексту

⁶⁴ См. конституцию, разд. VIII, “Федералист”, № 41, 42, Кент. Комментарии, т. I, с. 207, Стори, с. 358–382, 409–426.

Вернуться к тексту

⁶⁵ Ему было предоставлено еще немало аналогичных прав: например, право принимать единообразные законы о банкротствах, закреплять за авторами исключительные права на изобретения… Нетрудно понять, почему именно в этих вопросах вмешательство Союза сочли необходимым.

Вернуться к тексту

⁶⁶ Даже в этих случаях его вмешательство носит косвенный характер. Союз действует через свои суды, как мы впоследствии сможем убедиться.

Вернуться к тексту

⁶⁷ См. федеральную конституцию, разд. Х, ст. 1.

Вернуться к тексту

⁶⁸ Конституция, разд. VIII, IX, “Федералист”, № 30–36, а также 41, 42, 43, 44; Кент. Комментарии, т. I, с. 207, 381; Стори, с. 329, 514.

Вернуться к тексту

⁶⁹ Каждые десять лет конгресс заново определяет число депутатов, направляемых от каждого штата в палату представителей. Их общее количество в 1789 году составляло 69 человек, а в 1833 году – уже 240 человек (Американский альманах, 1834, с. 194).

В конституции было сказано, что на каждые 30 тысяч жителей число представителей не должно превышать одного, в то время как не было указано наименьшее число жителей, которые имели бы право направлять представителя в палату. Конгресс не счел нужным увеличивать число членов палаты представителей в той же пропорции, в которой возрастала численность населения. Первым законом, имевшим отношение к этому вопросу, стал закон от 14 апреля 1792 года (см.: Стори. Законы Соединенных Штатов, т. I, с. 235), который установил, что на каждые 33 тысячи жителей будет приходиться по одному члену палаты представителей. Согласно последнему закону, изданному в 1832 году, член палаты представителей выдвигается от каждых 48 тысяч жителей. При определении квоты населения, представляемого в палате, в расчет принималось все свободное мужское население и три пятых от общего числа рабов.

Вернуться к тексту

⁷⁰ См. “Федералист”, № 52–66; Стори, с. 199–314; Конституция, разд. 2, 3.

Вернуться к тексту

⁷¹ См. “Федералист”, № 67–77; Конституция, ст. 2; Стори, с. 315, 515–780; Кент. Комментарии, с. 255.

Вернуться к тексту

⁷² Конституция оставила неясным вопрос о том, обязан ли президент испрашивать согласия сената при назначении федеральных должностных лиц или в случае их отстранения от должности. “Федералист” в № 77-м склоняется к утвердительному ответу, однако в 1789 году конгресс обоснованно решил, что так как президент есть лицо ответственное, то его нельзя заставить держать на службе чиновников, которым он не доверяет. См.: Кент. Комментарии, т.1, с. 289.

Вернуться к тексту

⁷³ Денежные суммы, которые Французское государство ежегодно выплачивает всем этим должностным лицам, составляют 200 миллионов франков.

Вернуться к тексту

⁷⁴ В Соединенных Штатах ежегодно публикуется альманах, “Национальный календарь”, в котором можно отыскать имена всех федеральных должностных лиц. Цифры, которые я здесь привожу, взяты мною из “Национального календаря” за 1833 год.

Из всего вышесказанного следует, что король Франции имеет в своем распоряжении в одиннадцать раз больше государственных постов, нежели президент Соединенных Штатов, хотя численность населения Франции всего лишь в полтора раза больше, чем численность населения Союза.

Вернуться к тексту

⁷⁵ Столько же, сколько человек он посылал в конгресс. На выборах 1833 года число выборщиков составляло 288 (“Национальный календарь”).

Вернуться к тексту

⁷⁶ Выборщики от одного штата собираются вместе и направляют в правительство список всех лиц, за которых голосовали в индивидуальном порядке, а не результат голосования большинства.

Вернуться к тексту

⁷⁷ В этом случае вопрос решается большинством представителей штатов, а не большинством от общего числа конгрессменов, с тем чтобы, например, Нью-Йорк имел такое же влияние в ходе обсуждения, как и Род-Айленд. Таким образом, сначала испрашивается мнение всех граждан Союза как составляющих один целостный народ, а если они не могут прийти к единому решению, то вновь прибегают к запросу мнения каждого штата, которому дается отдельный и независимый голос. Такова еще одна странность, таящаяся в федеральной конституции, которую можно объяснить лишь столкновением противоположных интересов.

Вернуться к тексту

⁷⁸ Однако Джефферсон в 1801 году был избран лишь в результате 36-й баллотировки.

Вернуться к тексту

⁷⁹ См. главу VI под названием “Судебная власть в Соединенных Штатах...”. В этой главе объясняются общие принципы американского правосудия. См. также федеральную конституцию, ст. 3.

См. в № 78–83 “Федералиста” сочинение Томаса Сарджента, озаглавленное “Конституционное право, а также обзор практики и юрисдикции судебных органов в Соединенных Штатах”. См.: Стори, с. 134–162, 489–511, 581, 668. См. закон о судоустройстве от 24 сентября 1789 года в сборнике Стори, озаглавленном “Законы Соединенных Штатов”, т.1, с.53.

Вернуться к тексту

⁸⁰ Суды больше всего нужны для обеспечения действия федеральных законов, хотя именно эти законы, пожалуй, допускают их в наименьшей степени. Причина этого заключается в том, что большинство конфедераций было сформировано из независимых государств, у которых не было реального намерения подчиняться некоему центральному правительству и которые, хотя и передали ему право распоряжаться собой, тем не менее одновременно старательно сохраняли за собой возможность отказать ему в повиновении.

Вернуться к тексту

⁸¹ Союз был поделен на округа; в каждом из них назначался на постоянной основе один федеральный судья. Суд, в котором председательствовал этот судья, назывался окружным судом (district-court).

Кроме того, каждый судья, входящий в состав Верховного суда, был обязан ежегодно объезжать определенную часть территории республики с тем, чтобы на местах решать некоторые наиболее важные дела; суд, возглавляемый этим должностным лицом, был назван объездным (circuit-court).

И наконец, самые серьезные дела либо прямо, либо в результате апелляции передавались в Верховный суд, в рамках которого все объездные суды собирались один раз в год на специальное заседание. Система присяжных заседателей была введена в федеральные суды в том же виде, в каком она существовала в судах отдельных штатов, и для решения аналогичных дел.

Таким образом, мы видим, что не существует почти никаких аналогий между Верховным судом Соединенных Штатов и нашим кассационным судом. Верховный суд может рассматривать дела в качестве суда первой инстанции, тогда как кассационный суд считается лишь второй или даже третьей инстанцией. Верховный суд, как и кассационный, являет собой единственное судебное учреждение, в обязанности которого входит установление единообразия в области юриспруденции; однако Верховный суд судит как сам факт, так и правовую норму и самостоятельно выносит решение, не передавая дело в другой суд, тогда как кассационный суд не может делать ни того, ни другого.

См. Закон о судоустройстве от 24 сентября 1789 года. Стори. Законы Соединенных Штатов, т. I, с. 53.

Вернуться к тексту

⁸² Впрочем чтобы сократить число дел, связанных с определением сферы компетенции, было решено, что по многим спорным ситуациям суды отдельных штатов будут иметь право выносить свое решение наравне с судами Союза; в то же время обвиняемой стороне по-прежнему предоставлялась возможность апеллировать в Верховный суд Соединенных Штатов, Верховный суд Виргинии оспаривал у Верховного суда Соединенных Штатов право рассматривать по апелляции те дела, по которым он принимал решение, однако успеха не добился. См.: Кент. Комментарии, т. 1, с. 300, 370 и т.д. См.: Стори. Комментарии, с. 646, и закон о судоустройстве 1789 года. – Законы Соединенных Штатов, т. 1, с. 53.

Вернуться к тексту

⁸³ В конституции также говорится о том, что споры, могущие возникнуть между штатом и жителями другого штата, относятся к компетенции федеральных судов. В связи с этим вскоре возник вопрос о том, подразумевались ли конституцией все дела, которые могут возникнуть между штатом и жителями другого штата, то есть имеет ли право выступать в роли истца и та и другая сторона. Верховный суд высказался по этому поводу утвердительно, однако данное решение обеспокоило штаты, которые опасались, что они вопреки их желанию будут по любому поводу представать перед федеральным судом. Поэтому в конституции была сделана поправка, согласно которой судебная власть Союза не распространяется на те дела, которые возбуждались против какого-либо штата жителями другого. См.: Стори. Комментарии, с. 624.

Вернуться к тексту

⁸⁴ Например, все случаи пиратства.

Вернуться к тексту

⁸⁵ Правда, в это положение были внесены некоторые ограничения, а именно: отдельные штаты представлены в сенате в качестве независимых государств, и, кроме того, они получают право раздельного голосования в палате представителей в случае выборов президента. Однако это исключения. Преобладающим все же остается противоположный принцип.

Вернуться к тексту

⁸⁶ “Совершенно ясно, – говорит господин Стори на с. 503, – что всякий закон, который расширяет, сужает или изменяет так или иначе намерения сторон, выраженные в условиях договора, в итоге нарушает (impairs) его”. Тот же автор далее дает обстоятельное и очень длинное определение того, что подразумевается под договором в федеральной юриспруденции. Концессия, выданная штатом частному лицу и принятая последним, есть договорное обязательство, которое не может быть расторгнуто в результате принятия какого-либо нового закона. Хартия, данная штатом той или иной компании, также является договорным обязательством и становится законом как для получателя, так и для самого штата. Таким образом, статья конституции, о которой мы ведем речь, обеспечивает действие значительной части приобретенных прав, но все же не всех. Я совершенно законно могу владеть каким-нибудь имуществом, даже если оно перешло в мои руки не по договору. Обладание этим имуществом есть для меня приобретенное право, однако данное право не охраняется федеральной конституцией.

Вернуться к тексту

⁸⁷ Вот замечательный пример, который приводит на с. 508 господин Стори. Дартмутский колледж в Ныо-Гэмпшире был образован на основании хартии, дарованной ряду лиц еще до Американской революции. В соответствии с предоставленной хартией эти люди создали официальный орган управления колледжем или, как говорят американцы, корпорацию. Законодательное собрание Нью-Гэмпшира решило изменить отдельные положения первоначальной хартии и передало новым администраторам колледжа все права, привилегии и льготы, которые вытекали из новой хартии. Прежние администраторы воспротивились этому и обратились в федеральный суд, который решил дело в их пользу на том основании, что изначальная хартия представляла собой подлинное соглашение между штатом и концессионерами, и, следовательно, новый закон не мог изменить ее основных положений, не нарушая тем самым прав, приобретенных по договору и, таким образом, не нарушая 1-й статьи раздела X Конституции Соединенных Штатов.

Вернуться к тексту

⁸⁸ См. главу “Судебная власть в Соединенных Штатах”.

Вернуться к тексту

⁸⁹ См.: Кент. Комментарии, т. 1, с. 387.

Вернуться к тексту

⁹⁰ В эту эпоху знаменитый Александр Гамильтон, один из наиболее влиятельных составителей конституции, не побоялся опубликовать в 71-м номере “Федералиста” следующее:

“Я знаю, что существуют люди, которым исполнительная власть может понравиться лишь в том случае, если она будет рабски потворствовать желаниям народа или законодательных органов; но мне кажется, что эти люди имеют весьма примитивное представление о цели всякого правительства, а также об истинных средствах достижения всеобщего благосостояния.

Пусть мнение народа, когда оно продуманно и зрело, определяет поведение тех, кому народ поручает ведение своих дел, – это вытекает из самого факта принятия республиканской конституции; однако республиканские принципы вовсе не требуют подчинения любым дуновениям ветерка народных страстей или поспешного повиновения любым минутным желаниям большинства, которые могут появиться под влиянием коварных действий лиц, потворствующих предрассудкам толпы с тем, чтобы затем предать ее интересы.

Это верно, что народ обычно желает добиться общественного блага. Однако в своих стремлениях он зачастую ошибается. Если бы его стали убеждать в том, что он всегда трезво оценивает те средства, которые необходимы для процветания нации, то, руководствуясь здравым смыслом, он с презрением отверг бы подобную лесть потому, что народ на собственном опыте знает, что ему иногда случалось и ошибаться. А вот чему стоит удивляться, так это тому, что он не ошибается еще чаще, непрестанно сталкиваясь с хитростями бездельников и подхалимов, натыкаясь на ловушки, которые ему постоянно ставит множество алчных и безденежных людей; подвергаясь ежедневному обману тех, кто незаслуженно завоевал его доверие, или же тех, кто старается скорее заполучить это доверие, не будучи в состоянии заслужить его.

В том случае, когда устремления народа противоречат его истинным интересам, долгом всех тех, кого народ . поставил на страже своих интересов, является борьба с заблуждениями, жертвой которых он временно стал, с тем чтобы дать ему время прийти в себя и хладнокровно оценить сложившееся положение. И уже неоднократно случалось так, что народ, спасенный таким образом от пагубных последствий его же собственных ошибок, воздвигал потом в знак благодарности памятники тем людям, у которых было достаточно благородства и мужества, чтобы вызвать недовольство своего народа, продолжая служить его истинным интересам”.

Вернуться к тексту

⁹¹ Так было у греков при Филиппе, когда этот царь подчинил своему влиянию Амфиктионию. Так было и в республике Нидерланды, где всегда повелевала провинция Голландия. То же в наши дни происходит и в Германском союзе, в рамках которого Австрия и Пруссия являются исполнителями решений выборного совета, от его имени господствуя над всей конфедерацией.

Вернуться к тексту

⁹² В Швейцарском союзе так было всегда. Швейцария уже несколько столетий назад прекратила бы свое существование, если бы не раздирающие ее соседей противоречия по отношению к ней.

Вернуться к тексту

⁹³ Я не говорю здесь о конфедерации маленьких республик, а имею в виду большую крепкую республику км таковую.

Вернуться к тексту

⁹⁴ См. мексиканскую конституцию 1824 года.

Вернуться к тексту

⁹⁵ Например: конституция предоставила Союзу передачу третьим лицам права продавать незанятые земли от своего имени и в свою пользу. Я могу предположить, что Огайо потребует аналогичного права в отношении земель, находящихся на его территории, под тем предлогом, что в конституции говорится только о тех землях, которые пока еще юридически неподвластны ни одному из штатов и которые, как следствие, Союз стремится продать сам. Возникнет судебное дело, сторонами которого явятся покупатели, которые получили право собственности от Союза, и покупатели, которые приобрели это владение у штата, а не Союз и данный штат. Однако если суд Соединенных Штатов решит, чтобы во владение землей вступил федеральный собственник, а суд штата Огайо будет продолжать поддерживать право на собственность своего покупателя, то что в этом случае произойдет с фантазиями законодателей?

Вернуться к тексту

⁹⁶ Кент. Комментарии, т. 1, с. 244. Заметьте, что выбранный мною пример, который я привел выше, относится к тому времени, когда ныне действующая конституция была уже принята. Если бы я хотел вернуться в период первой конфедерации, я смог бы привести еще более убедительные факты. В то время страна была охвачена колоссальным энтузиазмом; революцию представлял чрезвычайно известный и популярный в народе человек, но вместе с тем конгресс той эпохи, по правде сказать, абсолютно ничем не располагал. Ему постоянно не хватало людей и денег, самые продуманные планы заканчивались провалом в процессе их выполнения, а сам Союз, находящийся на грани гибели, был спасен скорее из-за слабости его противников, нежели благодаря своей собственной силе.

Вернуться к тексту

⁹⁷ См. «Записки, предназначенные для истории государственного права Франции, по вопросу о налогах», изданные в Брюсселе в 1779 году, с. 654.

Вернуться к тексту

⁹⁸ С точки зрения времени – очень древняя; с точки зрения престижа – очень почетная; с точки зрения юрисдикции – очень действенная (лат.).

Вернуться к тексту

	предыдущая		следующая
		оглавление