Ушков А.М.

Книга Ф. Энгельса

«Происхождение семьи, частной собственности и государства»

в преподавании научного коммунизма

М.: Издательство Московского университета, 1987. – 84 с.

Красным шрифтом в квадратных скобках обозначается конец текста на соответствующей странице печатного оригинала указанного издания

II. Одно из основных сочинений современного социализма

Опыт вузовского преподавания общественных наук показывает, что первичное ознакомление с работой Ф. Энгельса не может быть успешным без четкого усвоения сопряженности различных периодизаций и типологий древнего общества.

Заслуга Ф. Энгельса состоит в том, что он творчески отнесся к схеме Л. Моргана, насытил ее новым содержанием. Периодизация Энгельса – Моргана, в основе которой лежит критерий прогресса производства, явилась значительным достижением исторической науки второй половины XIX века. Она является воплощением научной методологии, доказывающим, что изучение ранней истории человечества плодотворно лишь на основе принципов исторического материализма.

Более того, периодизация Энгельса – Моргана достаточно хорошо «стыкуется» с археологической схемой каменного (палеолит, мезолит, неолит) – бронзового – железного века. Как утверждает известный советский ученый, соотнесенность двух названных периодизаций вовсе не носит характера «противоестественного брака», и «нет реальных оснований для ниспровержения устойчивой традиции (археологической. – А.У.), терминологическое удобство которой подтверждено практикой»¹. Здесь необходимо, правда, отметить, что подобная точка зрения может быть оспорена, исходя из того, что однозначное соответствие первобытного общества каменному веку, а древних [c. 22] классовых обществ – бронзовому и началу железного века, в различных цивилизациях Земли обнаружить затруднительно. Так, опираясь на материалы китаеведческих исследований, В.П. Илюшечкин утверждает, что «археологический критерий вообще не применим в качестве основы при выведении схемы типов техники и ступеней развития производительных сил вследствие своей неуниверсальности»². Однако в любом случае следует отметить, что археологическая периодизация древности сыграла свою положительную роль в науке.

Обнаруженная широчайшая география неолитической революции говорит о том, что при определенных обстоятельствах наши древние предки повсюду были способны к изобретениям и открытиям, обеспечившим прогресс общества, что в условиях крайне неблагоприятных, а порой экстремальных (оледенения, «кремневый кризис»), борьба за выживание приводила к конечному успеху ³. В самом широком смысле сказанное говорит в пользу вывода об изначальном единстве человеческого рода. В интересующем нас более узком смысле археологическая периодизация, введенная в научный оборот еще до Л. Моргана, оказывается небесполезной, хотя и далекой от совершенства.

Всем изучающим научный коммунизм хорошо известен смысл категории «научно-техническая революция». С успехами НТР обоснованно связывается решение конечных задач социальной революции. Однако смысл этот станет более полным, если иметь в виду, что НТР – это всего лишь технико-технологический сдвиг, венчающий определенный исторический ряд, начатый аграрной (неолитической) революцией, за которой последовала с [c. 23] огромным временным разрывом промышленная революция. Многое в этом ряду качественных технико-технологических сдвигов проясняет мысль Маркса о том, что революция в производительных силах «выступает как революция технологическая»⁴.

До сих пор идут споры о степени адекватности термина «неолитическая революция», введенного в конце 30-х годов В.Г. Чайльдом, испытавшим значительное влияние марксизма. Поэтому приведем мнения специалистов: «Концепция неолитической революции остается в полной мере действенной и в сегодняшней науке, хотя самый этот термин постепенно выходит из употребления»⁵. «Кардинальные перемены, происшедшие в экономической базе с переходом к земледелию и скотоводству и повлекшие за собой столь же разительные перемены во всей культуре в целом, мы склонны вслед за многими исследователями рассматривать как коренной переворот, достаточно удачно передаваемый термином «неолитическая революция». Значение этих перемен, определяемых как кардинальный рубеж на грани двух эпох в периодизации Энгельса – Моргана, полностью подтверждается всеми новыми материалами»⁶.

Напомним, что Ф. Энгельс связывал этот вызванный переходом человечества от присваивающего хозяйства к производящему коренной переворот с периодом варварства, периодом «введения скотоводства и земледелия… овладения методами увеличения производства продуктов природы с помощью человеческой деятельности»⁷. Сельскохозяйственная (неолитическая) революция длилась несколько тысячелетий и существует обоснованное мнение, что уже можно отмечать ее 10000-летний юбилей. У каждой исторической эпохи были, разумеется, свои масштабы темпов прогресса и нелишне напомнить, что промышленная революция – детище капитализма, но ее задачи предстоит в том или ином виде выполнить всем обществам, находящимся на доиндустриальной [c. 24] стадии, что нам, современникам НТР, приходится зачастую прибегать еще к практике донеолитического уровня не только тогда, когда мы собираем в лесу грибы, но и когда посылаем траулеры в моря и океаны, где добывается значительная часть столь необходимого человечеству животного белка. В то же время понятно, что у подобных видов «собирательства» нет будущего, что «пришел конец той культуре и образу жизни, которые вели свое начало от далекой эпохи неолита»⁸.

Опыт преподавания показывает, что усвоению книги Энгельса с учетом последующих достижений марксистского обществоведения может помочь нижеследующая схема, в которой соотнесены различные периодизации, значимость которых также далеко не одинакова.

В приведенной «синтетической» схеме, скомпонованной к тому же в сугубо учебных целях, нет и принципиально не может быть однозначных «горизонтальных» совпадений, которые выглядели бы действительно мистически. Все богатство и многообразие человеческой истории не отобразит и самая совершенная схема, а в данном случае в каждой отдельной вертикальной периодизации есть к тому же собственные основания для выделения этапов ⁹.

Имея в виду приведенную схему, следует также учитывать, что о вкладе классиков марксизма-ленинизма в науку о первобытном обществе неверно было бы судить лишь по данной книге Энгельса. Следует, например, согласиться, что «в ней не полностью отражены результаты исследований в этой области, предпринятые Марксом в последние годы жизни»¹⁰. У нас же есть возможность взглянуть на все вопросы, поднятые Энгельсом, с высоты столетия, используя и мысли В.И. Ленина, и последующие разработки ученых-марксистов. [c. 25]

Обратимся к материалам книги Энгельса для реконструкции генезиса представлений человечества о так называемом «золотом веке», которые мы постоянно находим в ретроспективном идеале человечества.

Воспользовавшись материалами Л. Моргана по истории доколумбовой Америки, Ф. Энгельс определил степень ее наивысшей социально-экономической зрелости как «среднюю ступень варварства»¹¹, которую население Нового Света достигло «своим особым путем»¹², но дальнейшее самостоятельное развитие по этому пути было оборвано испанским завоеванием. Ф. Энгельс отмечал в качестве достижений этой цивилизации возделывание кукурузы, в том числе и на искусственно орошаемых полях ¹³, приручение животных и птиц (лама, индюк), обработку металлов (кроме железа). Современные данные позволяют говорить не только о господстве в сельскохозяйственном производстве маиса (как в сегодня в США), но и о высочайшем уровне селекции этой и других культур, устойчивых высоких урожаях порой на основе своеобразной гидропоники, надежной технологии хранения зерна. Эти и другие данные об общественном и государственном устройстве некоторых регионов доколумбовой Америки позволяют сделать вывод, что «по существу они (инки) планировали сельскохозяйственное производство в масштабах всей страны»¹⁴, и «можно утверждать… что голод и нищета действительно отсутствовали в “империи инков”»¹⁵. Другими словами, генезис легенды о «золотом веке», столь существенной для формирования вековой народной утопической мечты о лучшей жизни, все более приобретает конкретно-исторические черты. Тем более, что новейшие археологические данные подтверждают, что у индейцев майя, например, уже примерно 2000 лет назад отмечаются периоды видимого продовольственного благополучия, связанного [c. 27] с производством значительного прибавочного сельскохозяйственного продукта на основе оригинальной технологии искусственного заболачивания земель через сеть каналов, с помощью которых собиралась дождевая вода, аккумулировались органические удобрения, а по мере необходимости быстро осушались поля, предназначенные для обработки. Другими словами, налицо сельскохозяйственная технология, альтернативная как подсечно-огневому методу, так и искусственным лесопосадкам для удержания почвенной влаги.

Исследователи доколумбовой Америки отмечают у майя и ацтеков, например, многие культурные достижения, которые в некоторых отношениях превосходят европейские: эффективную гражданскую администрацию; величие и благоустроенность городов; достаточно развитые правовые нормы, подкрепленные универсальным методом воспитания; сохранившееся элементы «крестьянской» демократии в обществе ацтеков ¹⁶. Старый свет также дает примеры подобного рода. «В Шумере до засоления земли… получали феноменальные урожаи, которые вполне позволяли прокормить как угодно много не производящих зерно людей»¹⁷.

Приведенные примеры связаны с теми рожденными неолитической революцией этапами позднего варварства или цивилизации, которые были сопряжены с формированием государства или предгосударотвенных образований. Менее соотнесены с этапом цивилизации результаты раскопок на северо-западе Таиланда, говорящие о том, что во II тысячелетии до н. э. прародители современных тайцев собирали по нескольку урожаев риса в год, жили в условиях процветания и стабильности. Интересные материалы подобного рода обнаружены на территории Вьетнама ¹⁸.

Во всех случаях есть основания связывать истоки легенд о «золотом веке» именно с последствиями неолитической [c. 28] революции, с получением устойчивого прибавочного продукта, а не с временами более древними или с более архаическими способaми добывания пищи. Здесь уместно напомнить скептическое отношение В.И. Ленина к концепциям безбедной жизни первобытного человека ¹⁹.

Но европейские колонизаторы застали в государствах Америки действительно развитое сельскохозяйственное производство, многочисленные учреждения и традиции самобытной цивилизации, и следует иметь в виду те хорошо обоснованные предположения, что общество инков послужило в определенной мере прототипом для идеального общественного устройства, которое изображено в «Городе Солнца» Т. Кампанеллы ²⁰.

И все же, чтобы не сложилось впечатления о всеобщей сытости и обеспеченности в эпоху варварства и цивилизации, отметим, что во всех антагонистических обществах все это ассоциировалось для трудящихся скорее с идеалом, хотя и невозможно отрицать, что в особо благоприятных природно-климатических и социальных условиях, то есть в качестве исключения, наши предки не знали голода. Однако удовлетворение потребности в пище является хотя и необходимым, но все же недостаточным условием полнокровной человеческой жизни. Разумеется, сегодня мы осознаем это полнее и глубже, чем наши далекие предки, но и сегодня по вине неоколониализма миллионы людей в наименее развитых странах мира умирают от голода, а лучшее будущее представляют себе как возможность насытиться.

В других общественно-экономических условиях угроза массового голода так же оказывалась вполне реальной ²¹. Однако было бы недопустимым снобизмом отрицать необходимость и оправданность уравнительного распределения в подобных крайних обстоятельствах. «Уравнительный принцип распределения («уравниловка») не может оцениваться внеисторически: если он применяется ради спасения жизни людей, он не только исторически оправдан, но и гуманен; если же он изображается в [c. 29] качестве социалистического принципа, то налицо грубейшая фальсификация научного коммунизма»²².

Положим, однако, что где-то на этапе цивилизации на какое-то время была решена продовольственная проблема. Само по себе одно это еще не позволяет идеализировать ситуацию, поскольку сохраняются общинные отношения, что постоянно связано и с поддержанием религиозной традиции, и «тиранией» хранителей ее, старейшин ²³, что вовсе не стимулировало ни воображения, ни творчества общинников. Как и Энгельс, мы сегодня далеки от того, чтобы приписывать общине, тем более первобытной, черты собственных социальных идеалов, умиляться «добрыми дикарями» прошлого. «Как ни импозантно выглядят в наших глазах люди этой эпохи, они неотличимы друг от друга, они не оторвались еще, по выражению Маркса, от пуповины первобытной общности»²⁴. «Чем дальше назад уходим мы в глубь истории, – писал Маркс во Введении к «Экономическим рукописям 1857–1859 годов», – тем в большей степени индивид, а следовательно и производящий индивид, выступает несамостоятельным, принадлежащим к более обширному целому»²⁵. [c. 30]

Ученые-марксисты подтверждают подобные выводы на современном материале. «Большая семья и клано-родственный паразитизм, примитивнейшие формы коллективно-экстенсивного производства и ритуально-уравнительного потребления существенно затрудняют решение проблем накопления, расширенного воспроизводства, перехода к интенсивным методам ведения хозяйства. Гипертрофированный авторитет старейшин и вообще геронтократической группы населения, возрастные братства и обычаи многоженства как реликты группового родства и брака содействуют сохранению дискриминации молодежи и женщин, объективно мешают внедрению в общественную жизнь демократических институтов и процедур»²⁶.

Есть основания считать, что корни рабской психологии скрываются во временах дорабовладельческих, в самом широком плане – в отношениях доклассовых, что «добровольная несвобода насыщает жизнь общин, племен, народов от складывания до разложения первобытного доклассового строя»²⁷. Эта добровольная несвобода тормозила не только развитие первобытно-патриархальных общностей, формирование подлинной коллективности, но как внутренняя привычка к покорности постоянно стимулировалась впоследствии эксплуататорским государством, использовалась колонизаторами и работорговцами. «Если историю человечества, с одной стороны, тормозили все те, кто имел власть и господство, то, с другой стороны, ее тормозили все духовные невольники общины и пленники покорности»²⁸. В этом смысле справедливо замечание Б.Ф. Поршнева, что «нам, строителям коммунизма, ничему конкретному не приходится подражать, завидовать или учиться в том печальном мраке, из которого человечество выкарабкалось, в «идиотизме» первобытной жизни»²⁹. Несмотря на всю сложность проблемы складывания морали, отношения в условиях «первобытного коммунизма» затруднительно передать [c. 31] только лишь в терминах морали. В отношении тех времен, когда «в большинстве случаев вековой обычай уже все урегулировал»³⁰, скорее всего речь следует вести о некоторой нерасчлененной «мононорме», подкрепленной стихийной регуляцией традицией, тесно связанной с религией, когда в качестве субъектов выступали преимущественно коллективы, а соотношение новаций и традиций явно складывалось в пользу последних ³¹. Незамысловатая идея о том, что в доклассовом обществе наши предки жили лишь по законам морали, оказывается на поверку излишне упрощенной.

В марксизме термин «первобытный коммунизм» изначально применяется для характеристики древнейшей общественно-экономической формации. Употребительность этого термина в советской литературе могла быть различной, но бесспорно лишь то, что данные о «первобытно-коммунистическом» обществе, предшествовавшем классовому обществу, дали «основоположниками научного коммунизма дополнительные аргументы в пользу положения о неизбежности смены классового, капиталистического общества бесклассовым, коммунистическим»³². Именно дополнительные аргументы, поскольку марксистская теория уже существовала и как таковая позволила развить научный подход к исследованию первобытного общества ³³. Разумеется, сказанное нисколько не умаляет заслуги Л. Моргана в исследовании общества, в книге которого, впрочем, словосочетание «первобытный коммунизм» не встречается, хотя и говорится о «коммунистических началах в быту». У Энгельса в его работе (1884 г.) в отличие от книги Моргана (1877 г.) определение «коммунистический» уже довольно обычно в отношении форм домашнего хозяйствования [c. 32] в древности ³⁴. Впервые же, насколько известно, словосочетание «первобытный коммунизм» встречается в экономических рукописях 1857–1859 гг.», точнее в одном из набросков Маркса к этому первоначальному варианту «Капитала» (1858 г.): «Общинную собственность недавно вновь открыли как некий… славянский курьез. На деле же Индия дает нам образцы разнообразнейших форм подобных экономических общин, более иди менее разложившихся, однако еще вполне распознаваемых; а более основательное историческое исследование обнаруживает эту общину как исходный пункт у всех культурных народов. Система производства, основанная на частном обмене, первоначально есть историческое разложение-этого первобытного коммунизма. Однако целый ряд экономических систем, в свою очередь, занимает промежуточное положение между современным миром, где меновая стоимость господствует над производством во всю ширь и глубь, и такими общественными формациями, основу которых составляет общинная собственность»³⁵…

В данном фрагменте необходимо еще раз обратить внимание на неоднозначность употребления термина «формация», который приобретает более определенное значение в Предисловии к работе «К критике политической экономии» (1859 г.)³⁶. Главное же в том, что можно считать установленным время первого употребления термина «первобытный коммунизм» Марксом (1858 г.) хотя как понятие, характеризующее общество, соответствующее первобытному коммунизму, оно может быть найдено в «Кодексе природы» Морелли (1755 г.). Опираясь на свидетельство Маркса из письма к Энгельсу ³⁷, Н.Б. Тер-Акопян предлагает считать, что и термин, и понятие «первобытный коммунизм», приобретающие категориальное значение, появляются в марксизме между 1858 и 1868 гг.³⁸ Что же касается указаний на прямую связь между первобытным коммунизмом и будущим коммунизмом, то их [c. 33] мы находим в совместном предисловии Маркса и Энгельса ко второму русскому изданию «Манифеста Коммунистической партии» (1882 г.), когда был поставлен вопрос о самой возможности перехода русской общины как уже достаточно деформированной формы «первобытного общего владения землей – непосредственно… в высшую, коммунистическую форму общего владения»³⁹.

Обращение к проблематике, связанной с неолитической революцией, важно для всех изучающих научный коммунизм еще в одном актуальном плане. Сегодня принято (особенно в буржуазных исследованиях) во многих бедах человечества, особенно в тех, которые скрываются за так называемыми глобальными проблемами, обвинять научно-технический прогресс эпохи НТР. Однако в связи с этим есть основания заглянуть в эпоху первой технико-технологической революции. Именно тогда, примерно 10 тысяч лет назад, человек, переходя к новому типу хозяйствования, «осмелился» нарушить миллионолетний экологический «договор» с Природой. Суть происшедшего нарушения экологического баланса в результате экспансии земледелия и животноводства лучше всего передают слова Энгельса о том, что «человек – единственное животное, которое способно выбраться благодаря труду из чисто животного состояния; его нормальным состоянием является то, которое соответствует его сознанию и должно быть создано им самим»⁴⁰.

Если бы человек продолжал жить по законам природы, то он неизбежно должен был бы или ограничить свою численность, или вымереть как вид, но человек пошел третьим, неизведанным в природе путем: стал создавать себе пищу ⁴¹. Но экологические катастрофы, сколь бы они ни были трагическими (засоление почв в Шумере, превращение плодороднейших земель Карфагена в пустыню в результате хищнической эксплуатации римлянами), все же носили локальный характер, не могли заставить [c. 34] задуматься все разобщенное до недавних пор человечество. Прошли тысячелетия, и сегодня, когда на нашей земле процесс опустынивания идет со скоростью десятков гектаров в минуту, уже нельзя не задуматься именно всему человечеству.

Если достаточно условно разделить весь исторический процесс становления человека, как это делает Г. Парсонс, на некоторые значащие этапы, то, упомянув лишь вскользь образование Вселенной, возникновение жизни, млекопитающих, приматов, а затем и гоминидов, будем вести счет от палеолитического и неолитического человека через зарождение и становление городов и национальных государств к современному этапу создания единого планетарного общества. Вот этот последний из названных этапов, «возможно, определяет наше будущее, определяет его как истинно человеческое царство свободы»⁴².

Человек не может уподобиться тем холоднокровным гигантам, вымирание которых «явилось результатом «бездушного» потребления, безмозглого «эгоизма», исключавшего возможность приспособления, модификаций и, следовательно, выживания»⁴³.

Те, кто в своем историческом пессимизме склонны во всем винить «агрессивную природу» человека, восходящую к его «охотничьим инстинктам», недооценивают, если не забывают вовсе, его социальные инстинкты и наклонности. Прежде чем агрессивность бывшего охотника-мужчины была использована во имя военно-разрушительных целей и страстей частнособственнического общества, этот же мужчина был охотником-коллективистом, защитником семейного очага, женщин и детей, был как отец включен в педагогический процесс, а значит, был не чужд альтруизму и нежности, особенно, если иметь в виду зарождение и формирование такого важнейшего социального чувства, как любовь.

Разумеется, капитализм, породивший колониализм, рабство, расизм, националистические захватнические войны, отчуждение работников, мировые войны, гонку вооружений, болезненные явления, связанные о урбанизацией, растущее число голодающих, [c. 35] больных, неграмотных, обездоленных, – и вольно, и невольно стимулирует проявления таких негативных человеческих качеств и склонностей, как агрессивность, эгоизм, индивидуализм. Известно, что наиболее плодотворные пути и способы ликвидации нищеты и войн, контролирования связанных с ними негативных инстинктов человека были предложены марксистской теорией. Реальный социализм, конечно, не может в исторически предельно сжатые сроки поставить под надежный контроль все негативные склонности и привычки, но открывает небывалый простор для торжества коллективизма и альтруизма, стимулирует склонность к кооперативным формам жизнедеятельности. И в этом смысле мы разделяем конечный вывод американского исследователя-марксиста, который пишет: «Даже в условиях социализма некоторые противоречия данного рода (подобные конфликту между альтруизмом и эгоизмом. – А.У.) продолжают существовать. Различные формы проявления эгоизма – культ личности, потребительство, жажда власти и славы – указывают на то, что противостояние альтруистических и эгоистических наклонностей продолжает существовать, хотя необходимо подчеркнуть, что при социализме альтруистическая тенденция является господствующей и ведущей»⁴⁴.

Не менее сложными и в историческом, и в актуальном аспектах оказываются и проблемы семьи. Выше уже отмечалась актуальность работы Энгельса для понимания того, что есть семья, как она возникла и каковы ее перспективы. Если по Моргану весь срок становления рода человеческого исчислялся в 70 000 лет, то сегодня доказано, что он был неизмеримо продолжительней – примерно 2,5 млн. лет. Неоспоримо, что формы семейных общностей в эпоху палеолита были гораздо сложнее, чем нам представляется сегодня. В связи с этим становится понятно, почему историческим формам семьи Энгельс посвятил третью часть своей книги, почему производство самого человека не просто поставлено в один ряд с производством средств существования государственных форм, а предшествует последним. В исторически первичной и столь важной ячейке общества Энгельс [c. 36] вслед за Марксом склонен был видеть «в миниатюре все те противоречия, которые позднее широко развиваются в обществе и в его государстве»⁴⁵.

И не случайно Энгельс уделяет так много внимания положению женщины прежде всего в рамках семьи антагонистического общества, путям ее грядущего раскрепощения, освобождения ее от пут домашнего хозяйства и полной поглощенности воспитанием детей. Его указания на этот счет отмечены чертами необычайной методологической и прогностической силы: «Если она (женщина. – А.У.) выполняет свои частные обязанности по обслуживанию семьи, она остается вне общественного производства…»⁴⁶; «первой предпосылкой освобождения женщины является возвращение всего женского пола к общественному производству»⁴⁷…

Известно, сколь велики еще в условиях реального социализма затраты времени на ведение домашнего хозяйства, на уход за детьми и их воспитание. Еще далека от идеала система обеспечения детей дошкольными учреждениями, а общественное питание еще не стало привлекательнее и рациональнее домашнего. Но в конечном счете важны тенденции, подкрепленные реальными актами социальной политики стран социализма. И в этом смысле книга Энгельса дает хорошую основу для серьезного разговора с молодежью о конкретных мерах по реализации целей, обозначенных еще сто лет назад.

Неоспоримо, что современная моногамная семья в исторической перспективе неизбежно претерпит серьезные трансформации. Некоторые важные симптомы этих грядущих изменений налицо уже сегодня. Однако вряд ли стоит, как это делают многие буржуазные авторы, рассматривать семью лишь как источник неврозов, душевных заболеваний. Диагноз разложения буржуазной семьи, где «скука и деньги являются связующим звеном»⁴⁸, был дан уже Энгельсом. На современном этапе также нет [c. 37] недостатка в регистрации признаков распада семьи в условиях капитализма. Наблюдается рост бегства в утопическое «братство» различных внесемейных ассоциаций; причудливые, порой противоестественные формы брачного и внебрачного, узаконенного и не скрепленного законом сосуществования людей отмечает в разделе «Семья будущего» одной из своих последних работ А. Тоффлер ⁴⁹.

Советские исследователи более оптимистичны в отношении будущего моногамной семьи, считая далеко не исчерпанными ее потенции в условиях социализма. «Если в предвидимом будущем человек существенно не изменится в своих родовых физических и психических характеристиках, семья и брак будут представлять для него наиболее адекватную форму воспроизводства человеческой жизни, реализации естественной потребности в интимно-личностном общении и взаимной заботе мужчины и женщины, родителей и детей»⁵⁰.

Ф. Энгельс был чрезвычайно осторожен в отношении предположений о конкретных «формах отношений между полами после предстоящего уничтожения капиталистического производства»⁵¹. Следует отметить, что подобная осторожность вообще находится в русле марксистской традиции отношения к социальному будущему, которая содержит предостережения от детальных прорисовок его различных сторон.

В странах социализма идет этот сложный, противоречивый рассчитанный на длительную перспективу, но целенаправленный процесс. Уходят в прошлое господство мужчины и нерасторжимость брака, «грязь бракоразводного процесса»⁵². На наших глазах растет и набирает силу то новое поколение, с которым связывал свои надежды Энгельс. Детали будут проясняться с каждым новым поколением. «Когда эти люди появятся, – писал Ф. Энгельс, – они отбросят ко всем чертям, то, что согласно [c. 38] нынешним представлениям, им полагается делать: они будут знать сами, как им поступать, и сами выработают соответственно этому свое общественное мнение о поступках каждого в отдельности, – и точка»⁵³.

На ХХVII съезде КПСС указывалось на необходимость повышения внимания ко всей социальной сфере, к семье и вопросам улучшения положения женщин; отмечалось, что имеющие здесь место негативные явления отрицательно сказываются в первую очередь на воспитании детей, а также на моральном состоянии мужчин и женщин, их трудовой и общественной активности ⁵⁴.

В Политическом докладе говорилось, что «время ставит вопрос о широком выходе общественных наук на конкретные нужды практики, требует, чтобы ученые-обществоведы чутко реагировали на происходящие перемены в жизни, держали в поле зрения новые явления»⁵⁵…

Перед советской психологией, социологией, экономикой, демографией и антропологией стоит задача ответить на ряд вопросов, поставленных жизнью. Почему так велико количество разводов? Почему так много людей, предпочитающих жить в одиночестве? Почему инициатива в большинстве разводов принадлежит женщине? Почему, говоря о женской эмансипации, мы часто стараемся уйти от рассмотрения диалектичности явления, не замечаем его теневых сторон?

Однако ситуация в советской науке меняется, в своих попытках осмыслить сложные и многообразные социальные процессы, от которых зависит формирование и использование главного богатства нашего общества – его человеческого потенциала, – исследователи не обходят стороной и эти сложные вопросы ⁵⁶. [c. 39]

Во всех антагонистических обществах подчеркивалось неравенство мужчин и женщин, деформировались лучшие качества мужского и женского характера. Патриархальные корни жизни утверждали однобокость социального развития, объективно тормозили ход развития цивилизации, принижая место и роль женщины.

Социализм создает реальные условия для утверждения новых не только равноправных, но и гармоничных взаимодополняющих отношений между мужчинами и женщинами. «Коренная ломка идет и во всех жизненных ролях мужчины и женщины, во всех их связях – экономических и семейных, социальных и сексуальных. Во многих странах – и, пожалуй, больше всего у нас – уже давно умирает патриархат, главенство отцов. Но верно ли, что на смену ему идет матриархат, главенство матерей? По-моему, это не так, – пишет Ю.Б. Рюриков, обосновывая свою гипотезу, – по-моему, сейчас рождается новый небывалый уклад – биархат, главенство обоих полов (от латинского bi – два и греческого arche – главенство)»⁵⁷.

«Биархатную революцию», видимо, нельзя сводить просто к женской эмансипации, к ликвидации «мужского патриархального шовинизма», ее значение может оказаться сопоставимым с историческим переходом от матриархата к патриархату. Это будет небезболезненный процесс перестройки как женских, так и мужских традиционных ролей.

Возможно, что нынешний спад рождаемости является стихийным ответом женщин на рост перегрузок. Однако и в случае разгрузки женщин массовая многодетность вряд ли будет иметь место в будущем. Есть основания считать ее пройденной моделью. Для этого есть не только веские социальные, но и экономические показания. В демографии выяснено, что каждый процент прироста населения «съедает» четыре процента прироста национального дохода. Переход к умеренному [c. 40] числу детей представляется важной демографической тенденцией.

Даже в нашем социалистическом обществе нагрузка женщины в домашнем хозяйстве в 2–3 раза выше мужской, а общая нагрузка на работе и дома – на 15–20 процентов. Если учесть, что на домашний труд в стране уходит 275 млрд. часов в год, а на общественный 240–250 млрд., а также учитывая слабое участие службы быта в домашних делах, можно утверждать, что нагрузка женщин поистине колоссальна и в любом случае превосходит мужскую ⁵⁸. Декларированное юридическое равенство не означает еще фактического равенства и в том, что касается средней зарплаты, у женщин она на четверть меньше ⁵⁹.

Нет сомнения и в том, что в будущем социалистическое общество более высоко оценит домашний труд женщин.

В растущей эмансипации женщин есть, конечно, и свои теневые стороны. От яслей, детского сада, семьи и школы – везде детство и начало юности проходят при преимущественном влиянии женщин. Матриархатный характер воспитания будет неизбежно иметь свои отрицательные последствия. У воспитуемых утверждается превратное представление о соотношении женских и мужских ролей, особенностей женского и мужского характера. «Но мужественность и женственность – одно из главных измерений человека, великие социальные и культурные двигатели человечества. Они породили краеугольные фундаменты человеческой цивилизации, и культивировать, растить их, наверно, так же важно, как и самые высокие моральные ценности. Эти первородные магниты – глубинные единители людей, они могут пробуждать лучшее в наших думах, хотя часто будят и худшие – когда они перекошены, вывихнуты…»⁶⁰.

Реформа высшего и школьного образования многое поставит на место в вопросах воспитания, отбросит все то, что окаменело, мешает развитию нашего общества. Однако пути перестройки слабо освещаются прогнозирующим светом науки. Стратегии развития семьи, быта, воспитания, равно как и рабочие модели [c. 41] грядущих изменений семьи, еще не созданы. Известно, что Энгельс, осмысливая лишь намечавшиеся в прошлом веке исторические изменения семьи, которые мы ассоциируем с биархатными тенденциями, писал в своей работе, что «первой предпосылкой освобождения женщины является возвращение всего женского пола к общественному производству, что, в свою очередь, требует, чтобы индивидуальная семья перестала быть хозяйственной единицей общества»⁶¹.

Внимание к вопросам освобождения женщины было характерно для В.И. Ленина, который предвидел революционные сдвиги в этом процессе: «Взгляды на отношения человека к человеку, на отношения мужчины к женщине революционизируются, революционизируются и чувства и мысли… Это медленный и часто очень болезненный процесс исчезновения и зарождения… В области брака и половых отношений близится революция, созвучная пролетарской революции»⁶². Для классиков марксизма-ленинизма подобные выводы всегда были результатом исследовательского социологического подхода к проблемам семьи, методологическая ценность которого вполне осознается в советской науке, но исследования еще не могут считаться результативными в плане разработки прогнозов. А научно обоснованные прогнозы в этой области становятся все более необходимыми, так как речь идет не просто о равноправии мужчин и женщин, а о более глубокой стратегической цели биархатных сдвигов – о полноправии как мужчин, так и женщин.

Устойчивый оптимизм Энгельса в отношении будущего достойного человека сосуществования мужчин и женщин, пожилых и молодых, дедов и внуков подкреплялся не менее оптимистическим взглядом на грядущие судьбы государства: «С исчезновением классов исчезнет неизбежно государство. Общество, которое по-новому организует производство на основе свободной и равной ассоциации производителей, отправит вею государственную машину труда, где ей будет тогда настоящее место: в музей древностей, рядом с прялкой и с бронзовым топором»⁶³. [c. 42]

Приведем еще раз основные мысли Энгельса о государстве: государство не существовало извечно; оно возникло с появлением частной собственности и связанным с ним расколом общества на враждебные классы; государство выступает как орудие эксплуататорского класса для подавления угнетенного класса. Но мы не должны забывать, что подобная схема передает лишь сущность некоторой общей тенденции – закономерности, которая не может не знать исключений, которая неизбежно подлежит уточнению со стороны научного обществознания. Иначе нам трудно будет объяснить студентам некоторые как более ранние, так и более поздние высказывания Энгельса. Например, в статье «Франкский период» он писал: «Форма этой государственной власти опять-таки обусловлена той формой, которую имеют к этому времени общины. Там, где она возникает, – как у арийских азиатских народов и у русских, – в период, когда община обрабатывает землю еще сообща или, по крайней мере, передает только во временное пользование отдельным семьям, где, таким образом, еще не образовалась частная собственность на землю, – там государственная власть появляется в форме деспотизма»⁶⁴.

Приведенная мысль Энгельса получает в настоящее время у некоторых советских востоковедов следующий вид: «Сейчас, как представляется, уже нет необходимости доказывать, что процесс образования государства может не совпадать полностью с процессом классообразования»⁶⁵.

Проблема становления государства на доклассовой основе подробно рассматривается на примере древней истории Китая Л.С. Васильевым. Генезис государственности он ведет от общины и надобщинных протогосударственных образований, а государственной собственности – от общинной собственности. Причем две последних формы собственности с его точки зрения в данном случае исключают частную собственность ⁶⁶. [c. 43]

«Классообразование в таком обществе происходило внутри уже возникшего развивающегося государства. Этот процесс можно представить как постепенный захват обособившейся социальной группой аппарата управления, а не насильственное присвоение земли и закабаление людей»⁶⁷.

Другими словами, студентам следует объяснить, что Ф. Энгельс, исходя, как и Маркс, из дуализма общины, наметил в своих работах два возможных варианта складывания классового общества: первый – на путях прямого изъятия прибавочного продукта, второй – на путях узурпации общинных должностных функций. Естественно, что и в первом и во втором случае это было возможно лишь на основе отчуждения прибавочного продукта и не ранее появления самого этого избыточного продукта ⁶⁸.

Лишь невниманием к огромному и доступному востоковедческому материалу, а также к методологическому богатству рукописного наследия Маркса можно объяснить преобладание даже в новейших исследованиях традиционных схем возникновения общественной власти в первобытной формации.

Типично подчеркивание следующих этапов этого процесса: формирование доклассового, неполитического самоуправления на уровне родовых общин, затем племен; появление собственно политической жизни в условиях производства достаточного прибавочного продукта в раннеклассовом обществе и переход от племенной представительной демократии к военной демократии как протогосударственной организации; дальнейшее совершенствование и выделение аппарата публичной власти, появление рядом с фигурой воина-полководца, защитника и завоевателя, не менее важной фигуры политика, государственного деятеля.

Далее, как правило, следует оговорка о многообразии конкретных форм становления государства в зависимости от конкретного типа хозяйствования (земледелие, скотоводство) и [c. 44] характера земледельческой общины. Однако подразумевается, что это историческое многообразие все же находится в рамках движения к государству через военную демократию. Другой, не менее распространенный, путь становления государства как надобщинного института, исполняющего управленческие функции, обычно не упоминается ⁶⁹. А в итоге вне сферы внимания остается процесс генезиса политической власти практически во всем мире кроме греко-римской цивилизации.

Поскольку споры об универсальности военной демократии, идущие с 1950-х годов, далеки от завершения ⁷⁰, напомним еще раз, что Энгельс выделил два параллельных пути развития эксплуатации и классообразования: узурпация руководящим слоем общины контроля за распределением продукта и возникновение рабства ⁷¹. В «Происхождении семьи, частной собственности и государства» Энгельс уделил внимание второму из этих путей. Однако его переписка свидетельствует, что и первый путь представлялся ему не менее универсальным ⁷².

Имея в виду новейшие результаты исследований и сделанные рядом советских авторов выводы, Ю.В. Бромлей и А.И. Першиц считают что «при нынешней изученности проблемы, видимо, правильнее всего говорить именно о трех вариантах формирования предполитических структур, которые условно названы военным, плутократическим и аристократическим, не забывая, что ни один из них не существовал обычно в чистом виде, без хотя бы зачаточных форм двух других»⁷³. [c. 45]

Думается, что преподаватель научного коммунизма (лучше, конечно, это разъяснить еще в процессе преподавания курса исторического материализма) не имеет права оставить студентов в недоумении относительно общеизвестного упоминания К. Марксом азиатского способа производства в знаменитом Предисловии «К критике политической экономии» (1859 г.): «В общих чертах, азиатский, античный, феодальный и современный, буржуазный, способы производства можно обозначить, как прогрессивные эпохи экономической общественной формации»⁷⁴. Недопустимо делать вид, что классик допустил здесь какую-то ничего не значащую оговорку.

В последнем случае, когда Маркс употребляет слово «формация» в единственном числе, из затруднения выйти сравнительно нетрудно. Достаточно напомнить те важные обобщения, которые сделал Маркс в набросках письма В. Засулич, в котором он выделяет первичную (архаическую) и вторичную формацию (включающую все общества, основанные на частной собственности, независимо от различия способов производства и форм эксплуатации). Подразумевал Маркс, как это отмечалось выше, и третичную (коммунистическую) формацию, что следует из его высказываний, навеянных книгой Л. Моргана ⁷⁵.

Делать вид, что азиатский способ производства появился в приведенном выше ряду как недоразумение, было бы также не лучшим способом ухода от ответа на неизбежные вопросы. Не углубляясь в дискуссионные до сих пор проблемы азиатского [c. 46] способа производства ⁷⁶, следует все же сказать, что существующие марксистские разработки этих проблем ухе способны снять ряд вопросов, возникающих у студентов в связи с изучением работ классиков ⁷⁷. Здесь уместно отметить, что наиболее полный перечень аргументов и мнений, оспаривавших конструктивный характер марксовой концепции азиатского способа производства и даже приверженность самого Маркса этой концепции, может быть найден в широко известной книге В.Н. Никифорова.

Более того, в той же книге категорически утверждалось, что во всем круге проблем, обсуждавшихся в ходе дискуссии, достигнута необходимая теоретическая ясность, что «дни ее (гипотезы азиатского способа производства. – А.У.) сочтены»⁷⁸. Однако, судя по гораздо менее известной статье того же автора, можно констатировать, что и его точка зрения не осталась неизменной. «Можно считать доказанным, – пишет В.Н. Никифоров, – что К. Маркс и Ф. Энгельс в 50-х годах XIX в. в вопросе о характере общественного строя Востока придерживались концепции азиатского способа производства. Дальнейшее [c. 47] изменение их взглядов по данной проблеме остается спорным»⁷⁹. Другими словами, дискуссия не окончена.

К сожалению, и на сегодняшний день вопрос о формационной принадлежности древних и средневековых обществ Востока остается открытым. Не вдаваясь в детали дискуссии и, тем более, не предвосхищая ее конечных результатов, приведем перечень существующих точек зрения. О достаточно развитом рабовладельческом обществе в странах Древнего Востока пишут сегодня преимущественно те, кто считает, что Восток и Запад прошли в своем историческом развитии те же самые ступени общественно-экономического развития ⁸⁰. О развитом феодализме на Востоке речь, как правило, так же не идет и более известна точка зрения, что Востоку так и не суждено было перейти от раннефеодальных отношений к более развитым ⁸¹.

Перечислим, например, лишь те черты азиатского способа производства («государственного» способа производства, по JI.С. Васильеву), которые представляются особо значимыми: государство как верховный собственник земли и индивид, который никогда не становился собственником, а оставался лишь владельцем надела и произведенного продукта; крестьяне-общинники (не рабы и не крепостные) как основной эксплуатируемый и политически бесправный слой; «деспотическое правительство, витающее над мелкими общинами» (К. Маркс); жесткий [c. 48] контроль государства за частнопредпринимательской деятельностью; развитая религиозно-этическая доктрина (или альтернативная идеология), постоянно внедряющая свои нормы во все слои населения; значительный слой строго иерархированного чиновничества и относительная автономия общин в вопросах самоуправления ⁸².

По существу называя азиатский способ производства «политарным» (от греч. полития – государство), Ю.И. Семенов считает, что он «был основан исключительно лишь на классовой верховной частной родственности, выступающей в форме государственной. С этим связана и другая его особенность – совпадение в общем и целом класса эксплуататоров с государственным аппаратом. Прибавочный продукт, созданный трудом крестьян -общинников, поступал в распоряжение государственного аппарата и распределялся между его членами в соответствии с местами, занимаемыми ими в административной иерархии»⁸³.

Приведем также точку зрения В.П. Илюшечкина, который, исходя из собственной концепции «рентного» способа производства (единого докапиталистического антагонистического способа производства, следующего за первобытнообщинным и предшествующего капиталистическому, «прибавочно-стоимостному»)⁸⁴, в который входят рабовладельческий, феодальный и азиатский способы производства (а значит и вышеупомянутые «политарный» и «государственный» как варианты последнего), утверждает: [c. 49] «На всем протяжении огромной исторической эпохи от V–IV вв. до н. э. и до второй половины XIX в…. не было такого исторического рубежа или периода, который можно было бы принять за некий «коренной водораздел между рабовладельческой и феодальной ступенями развития производительных сил и общественного производства» в Китае, что единодушно признается всеми исследователями его истории. Это убедительно свидетельствует о несостоятельности концепции «рабовладельческого» и «феодального» способов производства, применительно к Китаю…»⁸⁵

В свою очередь Н.Б. Тер -Акопян подмечает, что «Маркс в Предисловии к работе «К критике политической экономии» охарактеризовал основные экономические общественные формации, но не включил в этот перечень первобытный коммунизм. В качестве первой стадии он назвал тогда азиатский способ производства, основу которого составляла система изолированных друг от друга земледельческих общин»⁸⁶. Известно также, что сами эти общины Маркс и позднее характеризовал в качестве первобытнокоммунистических ⁸⁷. Таким образом, подмечена возможность рассматривать азиатский способ производства в рамках первичной формации или на грани перехода ко вторичной формации. В связи с этим думается так же, что для Маркса азиатский способ производства действительно «был наиболее ранним и примитивным вариантом развития докапиталистических обществ, причем вариантом, хотя и существенно отличным, но в то же время вполне сопоставимым с выделенными им [c. 50] двумя другими – античным и феодальным»⁸⁸.

Опираясь на материалы, касающиеся доколониальной Африки, исходя из известных положений Маркса и Энгельса о дуализме общины, об отсутствии частной собственности на землю в восточных докапиталистических социальных структурах, о наличии там владеющих землей общин, эксплуатирующихся государством в лице отделившихся от общин представителей знати, формирующих деспотическую «азиатскую» власть, Г.С. Киселев делает важные для нас выводы. Во-первых, «азиатские» элементы в доколониальной Африке вырастают непосредственно из первобытности. Во-вторых, там «зарождение и развитие вторичной формации, вплоть до встречи с экспансией капиталистической Европы, происходили в условиях экономического строя, определяемого преобладанием модифицированной «племенной» формы собственности»⁸⁹.

Выводы Г.С. Киселева в гораздо большей степени свидетельствуют в пользу того подхода, что вторичная общественно-экономическая формация в Африке представлена тем обществом докапиталистического типа, которое не следует рассматривать как переходное к феодализму, а в качестве того типа, который во всемирно-историческом масштабе развивался параллельно с рабовладением и феодализмом. Эта точка зрения очень близка концепции «государственного способа производства» у Л.С. Васильева ⁹⁰ и существенно удаляется от концепции тех, кто считает азиатский способ производства «переходной стадией от первобытного коммунизма… к классовому обществу»⁹¹ [c. 51] или тех, кто видит в нем шестую формацию, самую первую и примитивную форму классового общества.

В то же время в работах советских специалистов по историческому материализму и всеобщей истории все чаще отмечается стремление подчеркнуть момент межформационной переходности в историческом развитии человечества. Так А.И. Неусыхин предлагает видеть в рабовладении «переходную стадию» от первобытности к феодализму ⁹². Р.И. Косолапов предложил собственную интерпретацию азиатского способа производства не в качестве шестой формации (к чему, как мы видели, склоняется Н.Б. Тер-Акопян), а как «переходной эпохи к классово-антагонистическому строю в странах Востока и доколумбовой Америки»⁹³. В недавно опубликованной серии статей В.Н. Шевченко, исходя из общей концепции необходимых переходных стадий между общественно-экономическими формациями, поддерживает трактовку рабовладения и азиатского способа производства как некоторых вариаций переходной стадии от доклассовых обществ к феодальному обществу ⁹⁴.

Дискуссия по поводу так называемого азиатского способа производства продолжается и в настоящее время. Наиболее адекватный ее промежуточный итог может быть найден в работе А.С. Ципко ⁹⁵. Очень важной представляется мысль, что Марксу и Энгельсу в последний период их творчества были ясны опасность фаталистического истолкования их теории вплоть до [c. 52] необоснованных надежд, что объективная логика истории сама приведет к окончательной победе над буржуазией, а также опасность чрезмерной универсализации объективных экономических законов, которые во всех случаях, независимо от конкретных обстоятельств места и времени, будто бы должны проявляться одинаково. Маркс был против превращения своего исторического очерка (так он называл «Капитал») «возникновения капитализма в Западной Европе в историко-философскую теорию о всеобщем пути, по которому роковым образом обречены идти все народы». Подобные попытки он считал одновременно и слишком лестными, и слишком постыдными для себя, поскольку уподоблял их пользованию «универсальной отмычкой… наивысшая добродетель которой состоит в ее надысторичности»⁹⁶.

А.С. Ципко предлагает не отождествлять, например, понятия «античность» и «рабовладельческий способ производства» и не рассматривать все упомянутые «прогрессивные эпохи общественной экономической формации» как последовательно вытекающие друг из друга стадии развития одного и того же социального организма. Что правильно во всемирно-историческом плане, не обязательно верно для одного и того же народа. Маркс и Энгельс рассматривали переход от первичной формации к вторичной как многовариантный процесс, связанный с общей неравномерностью исторического развития в названные эпохи. Другими словами, были обозначены три параллельных линии развития, заданные спецификой азиатской, античной, германской форм земледельческой общины. В результате мы имеем три качественно своеобразных процесса исторического движения – азиатский, античный и феодальный – «как прогрессивные эпохи экономической общественной формации». Возникали они на разных основаниях и не одновременно, сроки их жизни были не одинаковы, лишь в логике исторического развития просматривается мера их нарастающей прогрессивности. Это были различные ступени разложения первобытной земледельческой общины. Азиатский способ производства («азиатскую форму земельной собственности») Маркс обнаруживал не только в Азии, но и у [c. 53] кельтов, у инков и ацтеков.

Другими словами, в пространстве – это три параллельно развивающихся модели становления первой крупной формы классовых отношений, во времени – это три ступени эволюции от первичной формации ко вторичной. Многовариантность разложения общинной собственности сводилась к тому, что в Древнем Риме она была подорвана рабством, германская марка – крепостничеством, а в случае азиатской, формы земельной собственности историческая возможность разрушения общины осталась нереализованной. Рабство и крепостничество оказались бессильны в исторической схватке с азиатской формой общины ⁹⁷. Результат не вылился ни в рабовладение, ни в крепостничество (хотя элементы того и другого были в наличии). «Если не частные земельные собственники, а государство непосредственно противостоит непосредственным производителям, как это наблюдается в Азии, в качестве земельного собственника и вместе с тем суверена, то рента и налог совпадают… Государство здесь – верховный собственник земли. Суверенитет здесь – земельная собственность, сконцентрированная в национальном масштабе. Но зато в этом случае не существует никакой частной собственности, хотя существует как частное, так и общинное владение и пользование землей»⁹⁸.

Прогресс оказался не единственной характеристикой истории человеческого общества, не всякое общество оказалось способным к постоянному саморазвитию, существовали, как оказалось, общества, в которых господствующие формы производства оказались недостаточными для выхода за пределы родового строя, общества в историческом смысле тупиковые ⁹⁹. В истории вообще не наблюдалось чистых формаций и теорию формационного прогресса не следует смешивать с конкретными формами его проявления, а логические абстракции теории «в отрыве от реальной истории, не имеют ровно никакой ценности», годятся лишь для того, «чтобы облегчить упорядочение [c. 54] исторического материала…»¹⁰⁰

Надобщинное государство, надстроенное над многочисленными общинами азиатского типа, продемонстрировало удивительную историческую и социальную стабильность. Понадобилось вторжение капиталистической Англии, чтобы произвести «величайшую и, надо сказать правду, единственную социальную революцию, пережитую когда-либо Азией»¹⁰¹.

Для В.И. Ленина в связи с этими положениями было уже неоспоримо, что «представлять себе всемирную историю идущей гладко и аккуратно вперед, без гигантских иногда скачков назад, недиалектично, ненаучно, теоретически неверно»¹⁰².

А.С. Ципко совершенно справедливо отмечает характерное для Маркса и Энгельса стремление связать проблему социализма именно с «западным путем развития»: их представления о социализме, как правило, имели конкретно-исторический характер, были связаны с внутренними противоречиями капиталистической цивилизации, с экономическим развитием европейских народов, а не с какими-то «трансцедентными» целями истории.

Заслуживает внимания мысль А.С. Ципко, что, говоря о «европейской цивилизации», Маркс имел в виду тот тип исторической эволюции, начало которой положили германские завоевания, т. е. речь шла о «второй» европейской послеримской цивилизации, которая вершила путь от общинного строя (марки) к феодальному и далее к наемному труду. Интерес же к восточным цивилизациям, к прорисовке черт азиатского способа производства впоследствии оформился на путях сравнения истории азиатских народов с историей европейских народов преимущественно в Новое время. [c. 55]

Продолжающиеся споры вокруг марксовой концепции азиатского способа производства безусловно способствуют уточнению некоторых важных положений истмата, имеют прямой выход к проблемам научного коммунизма, открывая новые возможности для адекватного понимания особого типа перехода к новому строю в рамках некапиталистического, социалистически ориентированного развития многих освободившихся стран, и находятся таким образом в русле творческого развития марксистско-ленинской теории.

Однако эти же споры порой рождают некоторые недоразумения, вполне объяснимые недостаточным проникновением в глубинную сущность марксистской методологии. Так, представляется, что эпитет «азиатский» многие склонны воспринимать сугубо «континентально». Отсюда идеологически объяснимые попытки искусственного конструирования (по аналогии) концепций «африканского» или «американо-индейского» способов производства, которые могут быть отчасти оправданы как реализация желания всячески подчеркнуть действительную историческую (региональную) этническую и национальную специфику.

Думается, что не избежал подобного недоразумения и такой серьезный прогрессивный мексиканский исследователь, как Л. Сеа, которого трудно упрекнуть в приверженности местному национализму. Некорректной представляется сама исходная позиция Л. Сеа, когда он пишет: «Строя свою схему всемирной истории, Маркс и Энгельс ставят на одну сторону формации, основанные на собственности на средства производства, такие, как рабовладельческая, феодальная и капиталистическая. По другую сторону – то, что Маркс называл азиатским способом производства. Он присущ народам, не входящим в круг наций, которые впоследствии образовали так называемый западный мир, переросший в своем развитии этот азиатский способ производства. Как известно, последний подразумевает отсутствие развитых институтов собственности, служившей в западном мире стимулом эволюции к капиталистическому способу производства, а от него – к социалистическому. Азиатский способ производства распространяется именно на те народы, которые Гегель поставил вне истории, то есть как на собственно [c. 56] азиатов, так и на африканцев и латиноамериканцев»¹⁰³.

Что верно в этой цитате, так это то, что азиатский способ производства распространяется не только на азиатов, но и на африканцев и латиноамериканцев, что западный мир однажды действительно перерос его в своем развитии. Но это просто значит, что в свое время азиатский способ производства распространялся и на европейцев, то есть носил универсальный характер. А некорректным представляется то, что Маркс разделял китайской стеной, противопоставлял азиатский способ производства античному, феодальному и капиталистическому. Во всех известных случаях Маркс ставил все названные способы производства в один ряд в рамках вторичной антагонистической формации, подчеркивая их названный универсализм, всемирную значимость. Главное же заключается в том, что положив в основу критерий собственности, Маркс проследил основные формы земледельческой общины в их исторической последовательности: азиатскую, античную, германскую. В первой из названных, по его мнению сохраняется «непосредственная общая собственность (восточная форма, модифицированная у славян; развитая до противоположности, но все же являющаяся еще скрытой, хотя и чреватой противоположностями, основой античной и германской собственности)»¹⁰⁴. Впоследствии он сделал прямые указания на соответствие ступеней развития общины последовательности общинных формаций.

В последнее время стремление использовать марксову концепцию азиатского способа производства в попытках объяснить специфику доколониальных социально-экономических структур и самобытной государственности Африки привело к гипотезе особого, неизвестного ни в Европе, ни в Азии, ни в Америке, так называемого «африканского способа производства»¹⁰⁵. Этот неведомый другим континентам способ производства, по мысли авторов этой гипотезы, характеризуется наряду с некоторыми общими чертами такими отличиями от древнеазиатских [c. 57] цивилизаций, как отсутствие деспотизма, широких общественных работ по ирригации и строительству и «поголовное рабство».

Наряду с панафриканизмом, негритюдом, афроцентризмом и другими этнофилософскими концепциями традиционных и непреходящих ценностей «негро-африканского духа», которые якобы принципиально непостижимы для европейского ума, концепция «африканского способа производства» и связанные с ней концепции «африканского социализма» в определенном смысле являются результатом «африканского перепрочтения» Маркса и Энгельса. Но в конечном счете оказывается, что за ними скрывается мысль о принципиальной неприемлемости «европейского» марксизма для Африки.

Неисчислимы, а может быть и невосполнимы для будущей коммунистической цивилизации потери, связанные с «цивилизаторской миссией» колонизаторов в Новом свете: исчезли тысячи видов полезных растений (сохранившийся табак служит слабым утешением), забыта уникальная аграрная технология, уничтожены миллионы людей, целые народы, разрушены города, сожжены книги, юридические кодексы, исчезли древние надписи, уничтожены язык, сама коллективная память уникальных цивилизаций ¹⁰⁶. Исторический счет колонизаторам представляется неоплатным.

Мы можем понять горечь народов Латинской Америки по поводу этих утрат, их гордость собственным прошлым, призывы к возрождению индейской культуры. Однако с позиций научного коммунизма мы обязаны настороженно-критически относиться и ко всяким попыткам неумеренной идеализации прошлого, абсолютизации доколониальных общественных отношений, находящих выражение в теориях «американо-индейского способа производства», когда леворадикалистское «тотальное» отрицание капитализма зачастую оборачивается блокировкой социалистической перспективы, что связано с призывом к реконструкции докапиталистических традиций под лозунгом: «Наше будущее – это наше прошлое»¹⁰⁷. [c. 58]

Безграмотные попытки взять на вооружение в политической борьбе концепцию азиатского способа производства приводят лишь к псевдоисторическим изысканиям. «Американо-индейский способ производства, – писал один из колумбийских студенческих лидеров Марио Аранго Харамильо, – определяется трансцедентальным характером государства, которое не является здесь результатом деления общества на классы»¹⁰⁸. Попытки усмотреть в латиноамериканском обществе второй половины нашего века социально-политические структуры «восточного» типа, а в государстве – современный вариант «восточной деспотии», где буржуазия – это государство, организованное в господствующий класс (в отличие от Европы, где государство – это буржуазия, организованная в господствующий класс), были характерны и для такого леворадикального идеолога как Р. Дебре ¹⁰⁹. К сожалению, сторонники концепции «американо-индейского способа производства», включая некоторых лидеров левоэкстремистских группировок Перу, требуют уничтожения всех элементов современной цивилизации во имя торжества идеалов доколумбовой Америки (державы инков).

Разумеется, фиксируя тот факт, что обществоведам-марксистам еще предстоит создать фундаментальные труды по политической экономии рабовладения, феодализма и «азиатской формы земельной собственности»¹¹⁰, мы можем вслед за Ф. Энгельсом повторить, что у нас есть «Капитал», который содержит в себе столь важный нам метод познания всех общественно-экономических формаций ¹¹¹.

Но все же от наличного метода к содержательной разработке [c. 59] проблем пролегает порой не близкий путь, и в этом случае весьма уместно разъяснить студентам, что марксизм – открытая система, что марксистское обществознание всегда в пути и не знает самодовольного самоудовлетворения, что ряд проблем, поставленных еще Марксом и Энгельсом, ждет своего решения, что одной из форм приближения к истине являются творческие дискуссии марксистских исследователей-единомышленников.

Вовсе, например, не случаен тот широко известный ныне факт, что именно в третьем периоде своего творчества (после 1871 года) К. Маркс и Ф. Энгельс стали уделять особенно пристальное внимание всемирной истории, истории первобытного общества и различных форм общинной организации у различных народов, реликтовым формам общины в условиях цивилизации. «Маркс и я отчасти сами виноваты в том, – писал Энгельс, – что молодежь иногда придает больше значения экономической стороне, чем это следует. Нам приходилось, возражая нашим противникам, подчеркивать главный принцип, который они отвергали, и не всегда находилось время, место и возможность отдавать должное остальным моментам, участвующим в взаимодействии»¹¹². Не будем забывать и мы ни «главный принцип» – конечную социально-экономическую детерминированность общественных явлений, ни «остальные моменты, участвующие во взаимодействии». Подчеркнем в связи с этим лишь прозорливость Ф. Энгельса, особо отметившего наряду с другими факторами значимость «изобретения буквенного письма»¹¹³ для становления цивилизации. Еще ранее начало периода цивилизации связывал с изобретением фонетического алфавита и его «эквивалента» – иероглифического письма К. Маркс ¹¹⁴.

Представляется важным довести до сведения студентов принципиальные различия двух форм письменности для последующих путей развития культуры в различных цивилизациях. Дело не только в том очевидном факте, что фонетический алфавит более прост и доступен, а значит в определенном смысле [c. 60] и более демократичен (хотя имеются мнения о различных преимуществах как того, так и другого). Дело в открытии, связанном с именем Р.В. Сперри (Нобелевская премия 1981 года), функциональной асимметрии полушарий мозга, которое позволяет по-новому взглянуть на специфику социализации личности в условиях «буквенной» и «иероглифической» цивилизации, на существенные различия в стилях мышления, отчасти обусловленные различиями социализации в условиях различных систем письменности ¹¹⁵.

Разумеется, и в этом случае возникает ряд вопросов, на которые еще не дано определенных ответов. Вернее, пока что вопросов больше, чем ответов. Таковы не поддающиеся однозначному объяснению случаи существования государств без письменности и письменности без государств. Возможно, что с возникновением государств связана не любая письменность вообще, а какой-то особый ее род – «учетно-административного» типа. Однако одно дело – соотношение письменности и государства, другое – письменности и цивилизации. Попытки поставить под сомнение марксистское понимание роли письменности как фактора в складывании цивилизации оказываются, как правило, несостоятельными. «Некоторые африканские авторы отвергают письменность как важную веху социального развития, как критерий и грань, разделяющие догосударствениые общества и первичную, складывающуюся государственность. Однако сколь-нибудь весомой аргументацией они свои возражения пока не подтвердили»¹¹⁶. Споры продолжаются, а нам следует продолжить внимательное изучение трудов классиков в поисках важных моментов, которые на наших глазах обретают дополнительную глубину в связи с успехами общественных наук и практикой социального преобразования мира. [c. 61]

Наряду с проблемами генезиса государства, изобретения письменности книга Энгельса позволяет правильно оценить историческую и актуальную роль общины, которая стоит у истоков человеческой истории в подлинном смысле этого слова. Исходным пунктом истории был не крупный землевладелец, а «общность земельной собственности родовых и сельских общин»¹¹⁷. Марксистская типология общин в зависимости от степени их исторической зрелости есть серьезное научное достижение, без которого и сегодня затруднительно что-либо понять в грандиозных процессах, охвативших всю зону национально-освободительного движения, где общинные формы организации в силу их особой устойчивости дожили до наших дней.

С общиной (особенно в исторической памяти народов) связан ряд действительно привлекательных сторон человеческого общежития: здесь и «величие родового строя», в котором «нет места для господства и порабощения»¹¹⁸; и первобытный коллективизм социальных отношений; и «совместная обработка пахотной земли родом, а в дальнейшем – коммунистическими семейными общинами»¹¹⁹. Эти привлекательные черты общины волновали воображение российских народников, волнуют они воображение и части сторонников немарксистского социализма во второй половине XX века. Достаточно вспомнить надежды, связанные с использованием общины на путях некапиталистического развития, в некоторых идеологиях народнического типа в современной постколониальной Африке.

Вопрос об использовании коллективистских потенций общины в условиях некапиталистического развития был поставлен К. Марксом; он же дал на него положительный ответ в связи с судьбами русской общины. Марксу уже достаточно ясна была иерархия разного типа общин, наибольшая развитость именно русской общины из всех архаических общинных образований и, самое главное, – дуализм общины, допускающий ее альтернативное развитие: «либо собственническое начало одержит в ней верх над началом коллективным, либо же последнее одержит верх над первым. Все зависит от исторической среды, в которой [c. 62] она находится»¹²⁰. Важно, что в одном случае могла получить развитие деспотическая тенденция, ростки которой заключены в общине, и демократическая – в другом случае. В своих набросках ответа на письмо В. Засулич К. Маркс обосновал идею крестьянского самоуправления в аграрных странах под эгидой и при содействии революционно-демократического государства на хозяйственном фундаменте производственной деятельности кооперированного общинного крестьянства ¹²¹. В новых условиях, применительно к сохранившимся на Востоке общинным отношениям, подобную же задачу решал В.И. Ленин ¹²².

В свое время русские народники не сумели разглядеть историческую обреченность общины в условиях начавшегося капиталистического развития. Эта необратимость капиталистического развития России позволила Энгельсу констатировать, что «нигде и никогда аграрный коммунизм, сохранившийся от родового строя, не порождал из самого себя ничего иного, кроме собственного разложения»¹²³.

Неудачные попытки использовать реликты общинных порядков, создание военизированных поселений на базе сельской общины в ходе реакционно-утопического эксперимента в полпотовской Кампучии не позволяют отказаться от тех резких слов по поводу патриархально-общинного образа жизни, которые были высказаны выше. Что же касается наиболее привлекательных черт общинной организации, то они по-прежнему остаются достоянием прекрасного, но ретроспективного социального идеала, выступая скорее предпосылкой вполне современных форм сельскохозяйственной кооперации лишь в наиболее благоприятных для этого условиях некапиталистического развития.

Энгельс и Маркс были далеки как от высокомерно-уничижительного, так и от высокопарно-идиллического отношения к народам, история которых характеризовалась замедленным ритмом развития, топтанием на месте или даже попятными движениями, находилась в стороне от «столбовой дороги», «на обочине» [c. 63] общечеловеческого прогресса. Их пристальное внимание к истории народов колониальной «периферии» постоянно убеждает нас в мысли, что у истоков научного востоковедения стояли именно они, отвергнувшие как европоцентристские, так и востокоцентристские крайности. Учение классиков об исторической смене способов производства позволяет нам сделать вывод, что в Азии, Африке, доколумбовой Америке история имеет дело не просто с историческими «неудачниками», которые по различным причинам развивались в более медленном темпе, чем европейские народы, а с весьма специфической и даже качественно отличной линией исторической эволюции ¹²⁴.

Известно, что востокоцентризм был и является в значительной мере реакцией идеологов пробуждавшихся к активному историческому творчеству стран и народов на европоцентризм, на колониализм, деформировавший и затормозивший историю порабощенных народов со всей ее доколониальной спецификой. Однако и Марксу, и Энгельсу чужды были всякие намерения усматривать какие-либо преимущества или даже благо в проявлении исторической отсталости. Поэтому следует отвергнуть как несостоятельные любые попытки «азиатского», «африканского» или «латиноамериканского» перепрочтения Маркса и Энгельса, рожденные, как правило, просто неглубоким их пониманием, неспособностью освоить все теоретическое богатство марксизма, в том числе рожденный марксизмом «принцип всемирности, целостности, сущностного единства многообразных конкретных проявлений истории человечества»¹²⁵, нашедший свое проявление в теории смены исторических способов производства, в теории общественно-экономических формаций. Есть в настоящее время лишь один способ адекватного прочтения Маркса и Энгельса – сделать это с учетом новейших достижений естественных и общественных наук, опираясь на принципы исторического материализма.

В связи с вышеизложенным может возникнуть вопрос о правомерности рассмотрения «азиатских» сюжетов в связи с книгой [c. 64] Энгельса, в которой востоковедные материалы практически не использованы. Думается, что ответ здесь может быть только один: если верно, что книгу Энгельса не следует отрывать от рукописного наследия Маркса, то тем более верно, что ее следует изучать в связи с другими работами Энгельса. В связи с этим воспользуемся мнением В.И. Ленина, который познакомился с книгой Энгельса еще при жизни ее автора (1893 г.): «Нельзя понять марксизм и нельзя цельно изложить его, не считаясь со всеми сочинениями Энгельса»¹²⁶.

К тому же мы никак не можем согласиться, что на склоне лет Энгельс вдруг встал на европоцентристские позиции в трактовке истории человечества, отказался от важнейших положений своей работы 1877 года, касавшихся отношений собственности на Востоке. «На всем Востоке, – писал Ф. Энгельс, – где земельным собственником является община или государство, в языке отсутствует даже самое слово помещик…»¹²⁷ «Древние общины, – отмечал он далее, – там где они продолжали существовать, составляли в течение тысячелетий основу самой грубой государственной формы, восточного деспотизма от Индии до России. Только там, где они разложились, народы двинулись собственными силами вперед по пути развития»¹²⁸…

Некоторые буржуазные авторы ¹²⁹ стараются вырыть пропасть между «Анти-Дюрингом», цитаты из которого приведены выше, и «Происхождением семьи, частной собственности и государства», не обнаруживая в последней работе ссылок на факты классической, древневосточной проблематики. Однако это не может служить аргументом в пользу того, что Энгельс в своей работе 1884 г. «отказался» от положений своей работы 1877 г.

Никогда не устареют мысли Энгельса о путях поступательного развития в условиях антагонистических обществ, «когда всякий прогресс в то же время означает и относительный регресс, когда [c. 65] благосостояние и развитие одних осуществляется ценой страданий и подавления других»¹³⁰; когда «…всякий шаг вперед в производстве означает одновременно шаг назад в положении угнетенного класса, то есть огромного большинства»¹³¹.

В этих фрагментах из книги Энгельса поставлен важнейший вопрос о цене капиталистического прогресса, связанного с господством частной собственности. Однако марксизм далек от внеисторической оценки частной собственности. Достаточно вспомнить, что в свое время «против нее не устояли архаические и более древние обычаи»¹³², что прежде чем «возвыситься над уровнем частной собственности», упразднить ее, необходимо до нее «дорасти»¹³³.

Другими словами, оставаясь на позициях науки, нельзя объявлять частную собственность неким вневременным злом. Но ясно и другое: пока существует частная собственность, человеческий прогресс будет строиться на бедствиях, крови и эксплуатации большинства населения планеты, одновременно могут возрастать масштабы регрессивных попятных движений, что вместе взятое и выступает, говоря словами Энгельса, как своеобразная «цена» прогресса ¹³⁴. Мир все более осознает, что рост и благосостояние капиталистического Запада слишком дорого обошлись и обходятся человечеству ¹³⁵.

Вынося приговор капиталистическому типу прогресса, Энгельс обратился к суждению Моргана, считая излишними какие-либо комментарии к нему: «Одна лишь погоня за богатством не есть конечное назначение человечества, если только [c. 66] прогресс останется законом для будущего, каким он был для прошлого»¹³⁶.

Эта мысль Моргана и Энгельса не имеет ничего общего с новейшими благими пожеланиями относительно тех грядущих времен, когда «целью станет не рост, а отсутствие роста», а человечество перейдет от «экономики желудка к экономике души». Думается, что оторваться от удовлетворения первичных потребностей человечеству не суждено вовсе, что возвышение человеческих потребностей – процесс неизбежный, но не столь простой. В своих сомнениях относительно дальнейшего поступательного и бесконечного развития буржуазного общества буржуазные ученые опоздали как минимум на сто лет по сравнению с идеями, высказанными в книге Энгельса. Предлагая выход, заключавшийся в «нулевом росте», в заимствовании некоторых параметров культуры Востока, в пресловутой идее «опоры на собственные силы», в сверхумеренном потреблении, столь характерном для трудящихся всех времен и народов, буржуазные авторы не склонны открыто признать, что исчерпал себя именно капиталистический тип прогресса ¹³⁷, что в условиях НТР и набирающего силу реального социализма зреет всемирное понимание того, что высокое потребление какой-либо ресурсовой продукции на душу населения все менее выступает показателем оскорбительной для большинства человечества неумеренной и несбалансированной расточительности ¹³⁸.

Исторический оптимизм Энгельса в том и состоит, что, опираясь на подлинно научный анализ прошлого, прослеживая современные ему тенденции развития капитализма, он в своей книге сделал вывод об обреченности старого антагонистического мира, дал теоретическое обоснование прогресса и цивилизованности нового типа. [c. 67]

¹ Массон В.М. Экономика и социальный строй древних обществ. Л., 1976. С. 177.

² Илюшечкин В.П. Развитие производительных сил и общественного производства в древнем и средневековом Китае // Производительные силы и социальные проблемы старого Китая. М., 1984. С. 9.

³ См.: Еремеев Д. Революция каменного века // Азия и Африка сегодня. 1980. № 9. С. 54–57; Семенов В.С. О древнейшей истории человечества // Вопросы философии. 1984. № 4. С. 62–77.

⁵ История первобытного общества. Общие вопросы. Проблемы антропосоциогенеза. М., 1983. С. 153.

⁸ Печчеи А. Человеческие качества. М., 1980. С. 40.

⁹ См.: Диков Н.Н. Общие принципы диалектической периодизации (на примере развития человечества) // Вопросы философии. 1983. № 4. С. 116–126.

¹⁴ Кузьмищев В.А. У истоков общественной мысли Перу. М., 1979. С. 300.

¹⁶ Peterson F.A. Le Mexique precolmbien. Histoire et civilisation. P., 1976.

¹⁷ Ранние, древнейшие (материалы круглого стола) // Знание – сила. 1982. № 1. С. 9.

¹⁸ См.: Фам Хюи Тхонг. Хоабиньская культура: новокаменная революция? // Вьетнам. 1983. № 6. С. 25.

²¹ См.: Гельбрас В.Г. Социально-политическая структура КНР (50–60-е годы). М., 1980. С. 61–62.

²² Теоретические проблемы перехода к социализму стран с неразвитой экономикой. М., 1983. С. 70.

²³ См.: Поршнев Б.Ф. Социальная психология и история. М., 1979. С. 218. На некоторые предпосылки геронтократии проливают свет современные попытки реставрировать поведение далеких человеческих предков, опираясь на факты поведения приматов. «Если в генетическом плане самки обеспечивают стабильность, а самцы изменчивость, то с точки зрения их поведения соотношение противоположное: самки и их потомство выступают носителями нового, а взрослые самцы воплощают «консервативное начало» (От обезьяны к человеку // Наука и жизнь. 1982. № 5. С. 73.

²⁶ Андреев И.Л. Последние рукописи К. Маркса: история и современность // Вопросы философии. 1983. № 8. С. 66.

³¹ См.: Исследования по общей этнографии. М., 1979. С. 214– 219.

³³ Тер-Акопян Н.Б. К истории термина и понятия «первобытный коммунизм» // История социалистических учений. М., 1986. С. 5.

³⁴ См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 21. С. 53, 98, 139, 159.

⁴¹ См.: Биленкин Д., Левин В. «Свои» и «чужие»? // Наука и религия. 1986. № 10. С. 11.

⁴² Парсонс Г. Человек в современном мире. М., 1985. С. 288.

⁴⁵ Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 21. С. 61; Т. 45. С. 249–250.

⁵⁰ Полис А.Ф. Единство социального и биологического в гармоническом развитии личности. Рига, 1981. С. 130.

⁵⁴ Материалы ХХVII съезда Коммунистической партии Советского Союза. С. 51.

⁵⁶ См.: Вишневский А. Человеческий фактор в демографическом измерении // Коммунист. 1986. № 17. С. 69–80. Новейший статистический материал по демографическим проблемам см.: Коммунист. 1987. № 1. С. 126–127.

⁵⁷ Рюриков Ю.Б. По закону Тезея: Мужчина и женщина в начале биархата // Новый мир. 1986. № 7. С. 180.

⁶² Воспоминания о Ленине: В 5 т. М., 1969. Т. 5. С. 45–46.

⁶⁵ Мугрузин А.С., Яшнов Е.С. Об особенностях хозяйственного строя и истории Китая // Народы Азии и Африки. 1984. № 3. С. 162–163.

⁶⁶ См.: Васильев Л.С. Проблемы генезиса китайского государства. М., 1983.

⁶⁸ См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 20. С. 183–185; Т. 25. Ч. I. С. 422; Т. 23. С. 377.

⁶⁹ См.: Филиппов Г.Г. Социальная организация и политическая власть. М., 1985. С. 62–73.

⁷⁰ См.: Бромлей Ю.В., Першиц А.И. Ф. Энгельс и современные проблемы первобытной истории // Вопросы философии. 1984. № 4. С. 57.

⁷¹ См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 20. С. 183–185.

⁷⁶ Назовем лишь некоторые марксистские исследования, ставшие своеобразными вехами в ходе дискуссии: Проблемы докапиталистических обществ в странах Востока. М., 1971; Тёкеи Ф. К теории общественных формаций. М., 1975; Общественно-экономические формации: Проблемы теории. М., 1978; Жуков Е.М., Барг М.А., Черняк Е.Б., Павлов В.И. Теоретические проблемы всемирно-исторического процесса. М., 1979; Лооне Э.Н. Современная философия истории. Таллин, 1980; Теория общественно-экономической формации. М., 1982; Tőkei P. Essays on the Asiatic mode of Production. Bp., 1979; Engelberg Е., Kűlter W. Formationstheorie und Geschiehte. Berlin. 1978.

⁷⁷ См.: Тер-Акопян Н.Б. Азиатский способ производства // Философский энциклопедический словарь. М., 1983. С. 14–15.

⁷⁸ Никифоров В.Н. Восток и всемирная история. М., 1975. С. 197.

⁷⁹ Никифоров В.Н. Феодализм на Востоке или «восточный феодализм»? // Народы Азии и Африки. 1984. № 1. С. 127.

⁸⁰ См.: Серкина А.А. Символы рабства в Древнем Китае. М., 1982. С. 35, 178.

⁸¹ См.: Жуков Е.М., Барг М.А., Черняк Е.Б., Павлов В.И. Указ. соч. С. 177, 255–256, 297.

⁸² См.: Васильев Л.С. Проблемы генезиса китайского государства (формирование основ социальной структуры и политической администрации). М., 1983. С. 3–17, 50–57, 283–285.

⁸³ Теория общественно-экономических формаций. М., 1983. С. 161–162.

⁸⁴ См.: Илюшечкин В.П. Развитие производительных сил и общественного производства в древнем и средневековом Китае // Производительные силы и социальные проблемы старого Китая. М., 1984. С. 5–53; Обмен мнениями: актуальные проблемы анализа производительных сил докапиталистических классовых обществ // Философские науки. 1983. № 6. С. 15–19.

⁸⁶ Тер-Акопян Н.Б. К истории термина и понятия «первобытный коммунизм». С. 24; Подробнее об этом см.: Тер Акопян Н.Б. Маркс и Энгельс об азиатском способе производства и земледельческой общине // Из истории марксизма и международного рабочего движения. М., 1973.

⁸⁷ См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 25. Ч. 2. С. 399; Т. 26. Ч. Ш. С. 439.

⁸⁹ Киселев Г.С. О формационной природе доколониальных обществ в Тропической Африке // Народы Азии и Африки. 1986. № 2. С. 74.

⁹⁰ Васильев Л.С. Феномен власти-собственности. К проблеме типологии докапиталистических структур. Типы общественных отношений на Востоке в средние века. М., 1982. С. 96.

⁹¹ Сюре-Каналь Ж. Традиционные общества в Тропической Африке и марксистская теория азиатского способа производства // Народы Азии и Африки. 1965. № 1. С. 101–103.

⁹² См.: Неусыхин А.И. Дофеодальный период как переходная стадия развития от родо-племенного строя к раннефеодальному // Вопросы истории. 1967. № 11.

⁹⁴ См.: Шевченко В.Н. К характеристике диалектики общественного развития // Философские науки. 1978. № 2, 4; Шевченко В.Н. К характеристике диалектики перехода от феодализма к капитализму // Философские науки. 1979. № 2; Шевченко В.Н. К характеристике диалектики перехода от капитализма к социализму // Философские науки. 1981. № 1.

⁹⁵ См.: Ципко А.С. Некоторые философские аспекты теории социализма. М., 1983. С. 75–92.

⁹⁷ См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 46. Ч. I. С. 482.

¹⁰³ Сеa Л. Философия американской истории. М., 1984. С. 73–74.

¹⁰⁴ Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 46. Ч. I. С. 487.

¹⁰⁶ См.: Мчедлов М.П. Социализм – становление нового типа цивилизации. М., 1980. С. 174–175.

¹⁰⁷ См.: Проблемы мира и социального прогресса в современной философии. М., 1983. С. 306–309.

¹⁰⁸ Цит. по: Шестопал А.В. Леворадикальная социология в Латинской Америке. М., 1981. С. 183.

¹¹⁰ См.: Обмен мнениями: актуальные проблемы анализа производительных сил докапиталистических классовых обществ // Философские науки. 1983. № 6. С. 12–34.

¹¹⁵ См.: Ротенберг B.C., Варшавский В.В. Межполушарная асимметрия мозга и проблема интеграции культур // Вопросы философии. 1984. № 4. С. 78–86.

¹²² См.: Ленин В.И. Полн .собр. соч. Т. 41. С. 234.

¹³⁴ См.: Петропавловский Р.В. Диалектика прогресса и ее проявления в нравственности. М., 1978. С. 115–116, 131.

¹³⁵ См.: Ципко А.С. Социализм: жизнь общества и человека. М., 1980. С. 131–138.

¹³⁸ См.: Bognar В. Economic growth in coexistence with nature // New Hang. Quart. Bp., 1979. Vol. 20. № 74. P. 13–24.

Периодизация Энгельса– Моргана	Археологическая периодизация	Качественные технико- технологические рубежи	Периодизация К. Маркса (1881 г.)	Способы производства
		Научно- техническая революция	Третичная (коммунис- тическая формация)	Коммунис- тический
		Промышленная революция		Капиталис- тический
	Железный век
				Феодальный
	Бронзовый век			Рабовла- дельческий
Цивилизация Варварство	Неолит	Аграрная (неолити- ческая) революция	Вторичная формация	Азиатский способ производства («азиатская форма земельной собственности»)
	Мезолит		Первичная формация	Первобытно– общинный
Дикость
	Палеолит

Библиотека Михаила Грачева

предыдущая

следующая