Библиотека Михаила Грачева

	предыдущая		следующая
		оглавление

Винер Н.

Кибернетика и общество

На международной арене последние несколько лет характеризуются двумя противоположными и даже противоречивыми тенденциями. С одной стороны, мы имеем более совершенную, чем когда-либо раньше в истории, сеть межнациональных и внутринациональных связей. С другой стороны, под влиянием сенатора Маккарти и его подражателей, чрезмерно широкого определения военной информации и недавних нападок на Государственный департамент мы приближаемся к такому состоянию засекречивания разума, подобие которому можно найти только в истории Венеции эпохи Возрождения.

В Венеции чрезвычайно точная служба сбора информации венецианскими послами (которая является и одним из наших главных источников изучения европейской истории) в сочетании с национальной ревностностью в оберегании секретов разрослась до таких размеров, что государство отдавало приказы о тайном убийстве эмигрантов-ремесленников, чтобы сохранить монополию на некоторые специфические ремесла. Современная игра в полицейских и разбойников напоминает старую итальянскую мелодраму плаща и кинжала, только разыгрывается она на гораздо более обширной арене.

Италия эпохи Возрождения также представляла собой место родовых мук современной науки. Однако наука сегодняшнего дня является гораздо большим делом, чем наука Италии эпохи Возрождения. В современном мире должна быть возможность для исследования всех элементов информации и секретности с несколько большей зрелостью и объективностью мысли, чем во времена Макиавелли. В частности, это объясняется тем, что в настоящее время, как мы видели, изучение сообщения достигло такой степени независимости и авторитета, которая по праву делает это изучение наукой. Что может сказать современная наука о статусе и функциях сообщения и секретности? [с.119]

Я пишу эту книгу главным образом для американцев, в жизненных условиях которых вопросы информации будут оцениваться в соответствии со стандартным американским критерием: цена вещи измеряется товаром, на который она будет обменена на свободном рынке. Такова официальная ортодоксальная доктрина, которую для жителей Соединенных Штатов становится все более опасным подвергать сомнению. Хотя, возможно, следует указать, что эта доктрина не является всеобщей основой человеческих ценностей и что она не соответствует ни доктрине церкви, ищущей спасения человеческой души, ни доктрине марксизма, которая оценивает общество с точки зрения реализации им известных специфических идеалов человеческого благосостояния. Удел информации в типичном американском мире состоит в том, чтобы превратиться в нечто такое, что может быть куплено или продано.

В мою задачу не входит скрупулезный разбор того, является ли эта торгашеская точка зрения моральной или аморальной, невежественной или разумной. Моя задача состоит в том, чтобы показать, что эта точка зрения приводит к неправильному пониманию информации и связанных с ней понятий и к дурному обращению с ними. Я покажу это на примере нескольких областей, начиная с патентного права.

Патентное свидетельство, гарантирующее изобретателю определенную монополию на его изобретение, для него будет тем же самым, что лицензия – для привилегированной компании. Наше патентное право и наша патентная политика основываются на завуалированной философии частной собственности и вытекающих отсюда прав. Это патентное право является довольно большим приближением к действительной ситуации заканчивающегося в настоящее время периода, когда изобретения обычно делались в мастерских квалифицированными ремесленниками. Однако это право не дает сколько-нибудь удовлетворительного отображения состояния дела изобретений в настоящее время.

Стандартная философия патентного бюро предполагает, что путем многочисленных испытаний и неудач, являющихся неотделимой частью того, что обычно называют изобретательством механика, ремесленник продвинулся с данной ступени развития техники на следующую ступень, олицетворяемую определенным изобретенным аппаратом. Патентное право отличает необходимое для произведения этой новой комбинации изобретательство от изобретательства [с.120] другого рода, которое необходимо для установления научных истин о мире. Изобретательство этого второго рода заносится в рубрику под названном “открытие законов природы”, и в Соединенных Штатах, как и во многих других странах с аналогичной производственной практикой, правовой кодекс отрицает за исследователем какие-либо права собственности на законы природы, которые он может открыть. Очевидно, в свое время это различие было чисто практическим, ибо цеховой изобретатель имеет одну традицию и квалификацию, а человек науки – совершенно иную.

Даниэля Дойса из романа Чарлза Диккенса “Крошка Доррит”, очевидно, нельзя принять за члена Мадфогской ассоциации, о которой Диккенс говорит в другом месте. Первого Диккенс прославляет как наделенного здравым смыслом ремесленника с мозолистыми руками, работника физического труда и честностью человека, всегда смотрящего в лицо фактам; в то время как Мадфогская ассоциация есть не что иное, как вымышленное название Британской ассоциации содействия развитию науки в ее ранний период. Диккенс поносит последнюю как сборище химерических и бесполезных фантазеров в таких выражениях, которые Свифт счел бы подходящими для описания прожектеров Лапуты.

В настоящее время современная исследовательская лаборатория, как, например, “Bell Telephone company”, хотя она сохранила практичность Дойса, фактически состоит из правнуков членов Мадфогской ассоциации. Если мы возьмем Фарадея как выдающегося и н то же время типичного члена Британской ассоциации содействия развитию науки раннего периода, то цепь к современным исследовательским работникам “Bell Telephone company” замкнется через Максвелла и Оливера Хевисайда Кэмпбеллом и Шенноном.

В ранний период современных изобретений наука далеко не ушла от рабочего. Слесарь определял уровень возможностей механизма. Поршень считался соответствующим цилиндру машины, когда, согласно Джемсу Уатту, тонкая шестипенсовая монета могла пройти между цилиндром и поршнем. Сталь была продуктом ремесленных мастерских, предназначенным для изготовления шпаг и другого оружия; железо было вязкой с примесью шлака продукцией пудлинговщика. Даниэлю Дойсу пришлось действительно проделать длинный путь, прежде чем столь практический ученый, [с.121] как Фарадей, смог заменить его. Не удивительно, что политика Великобритании, даже когда она выражалась таким недальновидным органом, как диккенсовское “Министерство околичностей”¹, под истинным изобретателем имела в виду Дойса, а не джентльменов из Мадфогской ассоциации. Семья потомственных бюрократов по фамилии Барнейкл могла свести Дойса в могилу, прежде чем он кончил бы свою беготню из конторы в контору, однако втайне Барнейклы боялись Дойса как представителя нового индустриализма, шедшего им на смену. Но они не боялись, не уважали и не понимали джентльменов из Мадфогской ассоциации.

В Соединенных Штатах Томас Эдисон представляет собой блестящий пример переходной ступени между Дойсом и членами Мадфогской ассоциации. Сам Эдисон очень во многом был похож на Дойса и жаждал быть еще более практичным. Тем не менее многих своих сотрудников он выбирал из Мадфогского лагеря. Его величайшим изобретением было изобретение промышленной научно-исследовательской лаборатории, исключающей изобретения в качестве бизнеса. “Дженерал электрик компани”, фирма “Вестингауз” и “Белл телефон компани” идут по его следам, используя ученых сотнями там, где Эдисон использовал их десятками. Изобретательство стало означать не случайную проницательность рабочего мастерских, а результат тщательного, всестороннего исследования коллектива квалифицированных ученых.

В настоящее время изобретение теряет свою специфичность товара перед лицом всеобщей интеллектуальной организации по производству изобретений. Что делает вещь доброкачественным товаром? В сущности, то обстоятельство, что она может переходить из рук в руки, прочно сохраняя свою стоимость, а также тот факт, что отдельные образцы этого товара должны арифметически складываться точно таким же образом, как и уплаченные за них деньги. Способность сохранять себя представляет собой очень удобное свойство доброкачественного товара. Например, данный объем электрической энергии одинаков, исключая незначительные потери на обоих концах линии передачи; и проблема установления справедливой цены за электрическую энергию в киловатт-часах не представляет больших [с.122] трудностей. Подобная ситуация применима к закону сохранения вещества. Наши обычные стандарты стоимости представляют собой количества золота, являющегося особенно устойчивым видом вещества.

С другой стороны, информацию нельзя сохранить столь просто, ибо, как мы уже видели, объем переданной информации относится к неаддитивной величине, называемой энтропией, и отличается от нее своим алгебраическим знаком и возможным цифровым коэффициентом. Подобно тому как в замкнутой системе энтропия стихийно стремится к увеличению, точно так же информация стремится к уменьшению; подобно тому как энтропия есть мера дезорганизации, информация есть мера организации. Информация и энтропия не сохраняются и в равной мере непригодны для того, чтобы быть товарами.

Для рассмотрения информации или приказа с экономической точки зрения возьмем в качестве примера какое-либо ювелирное изделие из золота. Его стоимость состоит из двух частей: из стоимости золота и стоимости отделки, то есть стоимости искусства обработки. Когда старое ювелирное изделие закладывается ростовщику или продается ювелиру-оценщику, то твердой стоимостью этого изделия является лишь стоимость золота. Будет ли сделана дальнейшая накидка на отделку, зависит от многих факторов, как, например, настойчивости продавца, моды, господствовавшей во время изготовления изделия, чисто художественного мастерства, исторической ценности изделия как музейного экспоната и настойчивости покупателя.

Вследствие игнорирования различия между этими двумя типами стоимости – между стоимостью золота и стоимостью отделки – были потеряны большие состояния. Филателистический рынок, букинистический рынок, рынок антикварной посуды и мебели Дункана Файфа – все эти рынки являются искусственными в том смысле, что, кроме действительного удовольствия, которое дает обладание этими вещами их владельцу, большая часть стоимости отделки зависит не только от редкости самого изделия, но и от преходящего наличия активной группы конкурирующих покупателей. Кризис, ограничивающий группу возможных покупателей, может уменьшить стоимость этой вещи во много раз, и великое сокровище превращается в ничто просто в силу отсутствия конкурирующих между собой покупателей. Если иное поветрие новой моды вытеснит старую моду в [с.123] делах предусмотрительных коллекционеров, то может резко снизиться спрос на данные предметы. Никакого постоянного общего знаменателя вкуса коллекционеров не существует, по крайней мере до тех пор, пока этот знаменатель не достигнет самого высокого уровня эстетической оценки. Но даже тогда деньги, которые коллекционер платит за великолепные картины, в значительной степени свидетельствуют о желании покупателя заслужить репутацию состоятельного человека и знатока.

Проблема произведения искусства как товара поднимает большое количество вопросов, имеющих важное значение в теории информации. Во-первых, за исключением наиболее скаредной категории коллекционеров, которые хранят все свои богатства всегда под замком, физическое обладание произведением искусства не является ни достаточным, ни необходимым условием для получения удовольствия от сообщаемого этим произведением искусства наслаждения. В самом деле, некоторые произведения искусства, по существу, обращены к обществу, а не к отдельным лицам, и по отношению к этим произведениям проблема обладания не имеет почти никакого значения. Великолепная фреска едва ли может служить предметом сделки, как в этом отношении не может служить предметом сделки и здание, на стенах которого она написана. Кто бы ни был формально владельцем подобных произведений искусства, он должен разделить их по крайней мере с ограниченным кругом людей, часто посещающих это здание, а подчас и со всем миром. Он не может поместить эти фрески в несгораемую шкатулку и пожирать их глазами в окружении компании немногих знатоков или запрятать эти фрески вообще как предметы личного владения. Очень немного фресок случайно становятся столь малодоступными, как малодоступна написанная Сикейросом фреска, украшающая большую стену мексиканской тюрьмы, где Сикейрос отбывал наказание за политическое преступление.

Покончим с вопросом одного лишь физического обладания произведением искусства. Проблема собственности в искусстве гораздо шире. Рассмотрим вопрос о репродукции произведений живописи. Несомненно, что самое прекрасное художественное наслаждение дает только созерцание оригинала, но так же верно, что развитый вкус может быть воспитан у человека, который никогда не видел оригинала великих произведений, и что большая часть эстетической [с.124] ценности картины, несомненно, передается высококачественными репродукциями. Подобным же образом обстоит дело в музыке. Хотя при наслаждении музыкальным произведением слушатель получает нечто очень важное, если он непосредственно присутствует при его исполнении, тем не менее слушатель к пониманию этого исполнения будет настолько хорошо подготовлен слушанием хороших записей музыкального произведения, что трудно сказать, какой из этих двух способов более практичен.

С точки зрения собственности связанные с репродукцией картин права покрываются нашим авторским правом. Но некоторые права не может включить в себя никакое авторское право; эти права почти в равной степени затрагивают вопрос о правоспособности любого человека активно владеть художественным творением. Здесь возникает вопрос о природе подлинной самобытности. Например, в эпоху раннего Возрождения открытие художниками геометрической перспективы было новостью, и художник способен доставить большое наслаждение умелым применением этого элемента. Альбрехт Дюрер, Леонардо да Винчи и их современники олицетворяют тот интерес, который ведущие артистические умы той эпохи проявляли к этому новому открытию. Так как знание перспективы представляет собой такое мастерство, которое, будучи однажды постигнуто, быстро приводит к потере интереса к себе, то та же самая вещь, которая в руках ее творцов была великой, в настоящее время находится в распоряжении любого сентиментального коммерческого художника, размалевывающего торговый календарь.

Сказанное ранее, возможно, не стоит повторять вновь; и информационную стоимость картины или произведения литературы современных или живших ранее авторов нельзя оценить, не зная, что в них содержится нечто такое, что не является легко доступным для широкой публики. Только самостоятельная информация будет и приближенно аддитивной. Производная информация второразрядного копировальщика далеко не является независимой от происшедшего ранее. Таким образом, стандартная любовная история, стандартный детективный рассказ, пользующаяся средним успехом повесть из роскошного журнала – все они подлежат букве, но не духу авторского права. Нет такой формы авторского права, которая бы воспрепятствовала тому, чтобы имевший большой успех кинофильм не [с.125] сопровождался потоком худших кинокартин, спекулирующих на общественном интересе к данной эмоциональной ситуации. Способ копирования не является ни новой математической идеей, ни новой теорией, подобной теории естественного отбора, ни чем-либо иным, кроме идентичного воспроизведения тех же самых идей теми же самыми средствами.

Повторяю, что широкое распространение клише не является случайностью, а внутренне присуще природе информации. Права собственности на информацию неизбежно ущемляются тем, что для того, чтобы пополнить общую информацию общества, какая-либо отдельная информация должна сообщить нечто, по существу отличное от предыдущего общего запаса информации общества. Даже в великих классических произведениях искусства и литературы большая часть информации, имевшей явную ценность, исключена из них вследствие только того факта, что общество познакомилось с их содержанием. Школьники не любят Шекспира потому, что они находят в нем лишь массу знакомых цитат. Только тогда, когда изучение подобного автора проникает глубже тех данных, которые включены в поверхностные клише данной эпохи, мы можем восстановить с данным произведением информационную связь и придать ему литературную новизну и свежесть.

С этой точки зрения интересно отметить, что ряд писателей и художников своими широкими исследованиями эстетических и интеллектуальных путей, открывающихся для данного поколения, оказывали едва ли не пагубное влияние на своих современников и последователей в течение многих лет. Такой художник, как Пикассо, бегло просматривая многие периоды и фазы развития искусства, заканчивает утверждением всех тех вещей, которые вертятся на языке века, и в конечном итоге стерилизирует самобытность своих современников и младшего поколения.

Внутренне присущие ограничения товарной природы сообщения едва ли принимаются во внимание всем обществом. Обыватель считает, что к функциям Цильния Мецената относятся покупка и собирание произведений искусства, а не поощрение создания произведений искусства художниками его собственной эпохи. Точно так же он верит, что можно накапливать военные и научные секреты нации в стационарных библиотеках и лабораториях, как можно складывать оружие прошлой войны в арсеналах. В самом [с.126] деле, он идет еще дальше и считает, что полученная в лабораториях его собственной страны информация морально является собственностью его страны и что использование этой информации другими нациями не только может быть результатом государственной измены, но, в сущности, имеет привкус воровства. Он не может представить никакой информации без владельца.

Мысль, что информация может быть накоплена в изменяющемся мире без понижения ее стоимости, является ложной. Эта мысль едва ли менее ложна, чем более правдоподобная претензия, что после войны мы можем собрать наше наличное вооружение, заполнить стволы оружия смазкой, накрыть их прорезиненными чехлами и не трогать это оружие до следующей войны. Однако вследствие изменений в военной технике стрелковое оружие хранить на складах еще можно, танки – уже почти нельзя, а линкоры и подводные лодки вообще нельзя хранить. Фактически эффективность оружия зависит от того, какое имеется другое оружие, способное противостоять ему, и от всей концепции войны для данного периода. Как уже не однажды было доказано, в результате этого стремления создаются чрезмерные запасы оружия, которые, по-видимому, направляют военную политику по ложному пути, и, таким образом, при свободе выбора именно тех инструментов, которые необходимы, чтобы предотвратить новую катастрофу, складывается весьма благоприятная обстановка для ее приближения.

В другом отношении, в плане экономического развития, ложность вышеуказанного положения еще более очевидна, как об этом свидетельствует пример Англии. Англия была первой страной, пережившей всестороннюю промышленную революцию; и от этого раннего периода она унаследовала узкоколейные железные дороги, большие капиталовложения своих бумагопрядильных фабрик, вложенные в устаревшее оборудование, а также ограниченность своей социальной системы, – все это привело к тому, что все нужды современного периода привели к критическому состоянию, которое не может быть преодолено без мероприятий, равносильных социальной и промышленной революции. Все это происходит в то время, когда страны, индустриализирующиеся позднее, чем Англия, могут использовать более современное и более экономичное оборудование, могут строить более отвечающую современным требованиям систему [с.127] железных дорог для перевозки своих товаров в вагонах экономичного размера и вообще жить в нынешнем, а не в прошлом веке.

То, что верно для Англии, верно и для Новой Англии, где было сделано открытие, что зачастую требуются гораздо большие расходы для модернизации промышленности, чем для того, чтобы превратить ее в металлический лом и построить новые предприятия в каком-нибудь другом месте. Совершенно не затрагивая вопрос о трудностях выработки сравнительно строгого промышленного права и прогрессивной рабочей политики, можно сказать, что одной из главных причин ликвидации текстильных фабрик в Новой Англии является то обстоятельство, что фабриканты, откровенно говоря, решили порвать со стеснявшими их вековыми традициями. Таким образом, даже в наиболее материальной сфере процесс производства в конечном итоге подвержен непрерывным изобретениям и развитию.

Информация является скорее делом процесса, чем хранения. Наибольшую безопасность будет иметь та страна, чье информационное и научное положение соответствует удовлетворению потребностей, которые могут возникнуть у нее, – та страна, где полностью осознано, что информация имеет важное значение в качестве, ступени в непрерывном процессе нашего наблюдения над внешним миром и активного воздействия на него. Иначе говоря, никакой объем научных исследований, тщательно занесенный в книги и журналы, а затем переданный в библиотеки со штампом “секретно”, не сможет защитить нас на какой-то отрезок времени в мире, где эффективный уровень информации постоянно повышается. Для разума нет “линии Мажино”.

Повторяю, ясно понимать происходящее – это значит принимать участие в непрерывном потоке влияний, идущих от внешнего мира, и воздействовать на внешний мир, в котором мы представляем лишь преходящую ступень. Образно говоря, понимать происходящее в мире – значит участвовать в беспрестанном развитии знания и его беспрепятственном обмене. В любой нормальной ситуации нам гораздо более трудно и гораздо более важно обеспечить наличие у нас адекватных знаний, чем обеспечить отсутствие этих знаний у какого-либо возможного врага. Вся организация военно-исследовательской лаборатории во всех отношениях враждебна нашему собственному оптимальному использованию и развитию информации. [с.128]

В течение прошлой войны не только в моей собственной работе, но и по крайней мере в двух совершенно друг с другом не связанных других проектах появилось интегральное уравнение, за решение которого я до некоторой степени нес ответственность. Я знал, что в одном из этих проектов такое уравнение должно было появиться, а что касается другого проекта, то самое небольшое ознакомление с этой работой дало бы мне возможность убедиться в этом. Так как эти три применения одной и той же идеи затрагивали три совершенно различных проекта военного значения, которые имели совершенно различный уровень секретности и выполнялись в различных местах, то не было никакой возможности проникновения информации об одном из этих проектов к работавшим над другими проектами. Поэтому, для того чтобы получить результаты, доступные для всех трех областей, потребовалось три одинаковых, независимых друг от друга открытия. Возникшая в результате этого волокита затянулась примерно от шести месяцев до года, если не значительно дольше. С точки зрения денежных расходов, что, конечно, имеет меньшее значение в войне, она равнялась большому числу человеко-лет при очень дорогой оплате труда. Врагу пришлось бы понести значительные расходы по использованию этой работы, чтобы нанести нам такой же ущерб, какой нанесла необходимость производства трех изолированных друг от друга работ с нашей стороны. Напомним, что враг, не имеющий возможности участвовать в тех производственных совещаниях, которые происходят неофициально даже при нашей организации секретной службы, был бы не в состоянии оценить и использовать наши результаты.

Вопрос времени имеет важное значение во всех оценках стоимости информации. Например, код или шифр, которые будут содержать любое значительное количество совершенно секретного материала, представляют собой не только такой замок, который трудно взломать, но и такой замок, который требует значительного времени, для того чтобы открыть его законным образом. Тактическая информация, пригодная в бою, который ведется небольшими военными подразделениями, почти наверняка становится устаревшей через час или два. Вопрос о том, возможно ли дешифровать депешу через три часа, имеет весьма малое значение, гораздо большее значение имеет то обстоятельство, чтобы получивший депешу офицер смог расшифровать и [с.129] прочесть ее примерно минуты через две. С другой стороны, более обширные планы боя слишком важны, чтобы их можно было доверить этой ограниченной системе секретности. Тем не менее если офицеру, получившему такой план, потребуется целый день для его расшифровки, то эта задержка могла бы оказаться более серьезной, чем любой перехват информации противником. Коды и шифры, предназначенные для зашифрования всего плана кампании или дипломатической переписки, могли бы быть и должны быть еще более трудно дешифруемыми; однако не существует такой системы кода или шифра, которую нельзя дешифровать в течение некоторого определенного периода времени и которая в то же самое время могла бы содержать значительный объем информации, а не небольшой ряд отрывочных решений.

Обычный способ раскрытия шифра состоит в нахождении примера достаточно длинного использования этого шифра, чтобы опытному дешифровщнку стала очевидной закономерность кодирования. Вообще должна иметься по крайней мере минимальная степень повторения закономерностей, без которых очень небольшую, не имеющую повторений депешу нельзя дешифровать. Однако когда ряд депеш зашифрован одним общим для всего комплекта типом шифра, даже если разовое шифрование депеш различно, то между разными депешами может иметься достаточно общего, для того чтобы привести к раскрытию сначала типа шифра, а затем разовых использований шифров.

Вероятно, большая часть величайшей изобретательности, которая была проявлена при раскрытии шифров, обнаруживается не в анналах различных секретных служб, а в работах эпиграфиков. Нам всем известно, каким образом был расшифрован Розеттский камень – путем интерпретации некоторых иероглифов в египетской версии, которые оказались именами Птолемеев. Однако есть такой акт декодирования, который является еще более значительным. Этим величайшим единственным примером искусства декодирования является декодирование секретов самой природы, и оно находится в сфере компетенции ученого.

Научное открытие состоит в интерпретации для наших собственных потребностей системы всего сущего, которая была создана совершенно без всякого намерения принести нам пользу. Отсюда вытекает, что самым важным среди всего, что находится под защитой грифа “секретно” и сложной кодовой системы, является закон природы. Кроме возможности [с.130] раскрытия секретов путем прямой атаки на изобретенные человеком средства засекречивания или секретные документы, всегда существует возможность атаковать наивысший код среди всех кодов. Вероятно, невозможно изобрести какой-либо искусственный код, который было бы столь же трудно раскрыть, как естественный код атомных ядер.

При раскрытии кода наиболее важной информацией, которой мы можем обладать, является знание, что депеша, которую мы читаем, не представляет собой тарабарщину. Обычный метод запутывания дешифровальщиков кода заключается в том, чтобы соединить с действительным текстом депеши такой текст, который нельзя декодировать, то есть включить в депешу ничего не значащий текст, простой набор букв. Подобным образом, когда мы рассматриваем проблему природы, как, например, проблему атомных реакций и атомных взрывов, самая большая единичная информация, которую мы можем сделать общеизвестной, состоит в том, что атомные реакции и взрывы осуществлены. Раз ученый работает над проблемой, которая, как он знает, разрешима, то изменяется все его поведение. Он, можно сказать, приблизился уже примерно на 50 процентов к ее разрешению.

С этой точки зрения можно совершенно точно сказать, что единственный секрет, касающийся атомной бомбы, который можно было бы сохранить и который был сделан общеизвестным и сообщен без малейшей задержки потенциальным врагам, был секрет о возможности создания атомной бомбы. Если речь идет о проблеме такого большого значения и если мир ученых знает, что она разрешена, то как интеллектуальные силы, так и имеющееся в наличии лабораторное оборудование будут использованы в таких широких масштабах, что квазинезависимое осуществление этой задачи будет делом всего лишь нескольких лет в любой части мира.

В настоящее время в США существует наивная вера, что мы являемся исключительными обладателями известных технических приемов, называемых “секретами метода производства”, что якобы гарантирует нам не только приоритет во всем техническом и научном развитии и во всех главных изобретениях, но, как мы уже говорили, и моральное право на этот приоритет. Конечно, эти “секреты метода производства” не имеют ничего общего с национальной [с.131] принадлежностью тех ученых, которые работали над такой проблемой, как проблема атомной бомбы. Было бы невозможно на длительное время обеспечить совместную работу таких ученых, как датчанина Бора, итальянца Ферми, венгра Шиларда и многих других ученых, имевших отношение к этой работе. Такая совместная работа стала возможной благодаря ясному осознанию крайней необходимости и чувству всеобщего возмущения, вызванного нацистской угрозой. Потребовалось нечто большее, чем напыщенная пропаганда, для того чтобы обеспечить совместную работу подобной группы ученых в течение длительного периода перевооружения, на что, как это не раз становилось очевидным, мы в настоящее время осуждены политикой, проводимой Государственным департаментом.

Несомненно, мы владеем самой развитой в мире техникой объединения усилий большого числа ученых и большими суммами денег для претворения в жизнь отдельного проекта. Это не должно порождать у нас чрезмерного благодушия в отношении наших научных позиций, так как в равной степени ясно, что мы воспитываем поколение молодых людей, которые не в состоянии представить себе какой-либо научный проект иначе, кроме как в переводе на большие количества людей и большие суммы денег. Мастерство, с которым французы и англичане выполняют большой объем работы на аппаратах, которые американский учитель средней школы третировал бы как небрежно сделанный из веревок и дерева механизм, можно встретить лишь у очень малочисленной, сокращающейся почти до нуля группы молодых ученых. Современная популярность крупной лаборатории представляет собой новое явление в науке. Некоторые из нас хотели бы думать, что это явление никогда не устареет, ибо я не могу утверждать, что, когда будут исчерпаны научные идеи нашего поколения или когда по крайней мере они будут приносить значительно меньший доход от своих интеллектуальных инвестиций, следующее поколение будет способно выработать колоссальные идеи, на которых обычно основываются колоссальные проекты.

Ясное понимание идеи информации в ее применении к научной работе показывает, что простое сосуществование двух различных информации представляет собой относительно небольшую ценность, если только эта информация не может быть эффективно объединена в лице какого-либо ученого или научной лаборатории, способных обогатить [с.132] одну информацию другой. Возможность объединения различных потоков информации резко противоположна той организации, в которой каждый член этой организации работает в предопределенном направлении и где стражи науки, обходя дозором свои владения, доходят до их границ, берут на караул, поворачиваются кругом и маршируют назад в том направлении, откуда они пришли. Контакты между двумя учеными плодотворны и вносят в науку освежающую струю, однако это может произойти только в том случае, когда по крайней мере один из представителей науки проник достаточно далеко за пределы своей непосредственной специальности, чтобы быть способным воспринять идеи своего соседа и использовать их при составлении эффективного плана мышления. Естественным средством обеспечения такого типа организации является такой план, где область исследования каждого ученого определена сферой интересов ученого, а не обозначена как предопределенный заранее участок, где ученый будет выполнять роль стража.

Такие свободные человеческие организации действительно существуют даже в Соединенных Штатах, но в настоящее время они представляют собой результат усилий немногих беспристрастных людей, а не плановые рамки, навязываемые нам теми, кто воображает, будто знает, чту полезно для нас. Однако эти рамки не годятся для того, чтобы наши научные работники возлагали вину за свою бесполезность и опасности сегодняшнего дня на своих назначенных кем-то и назначивших сами себя начальников. Именно сильные мира сего требуют глубокой тайны для современной науки во всем, что может касаться ее военного использования. Это требование секретности почти равносильно желанию, чтобы страдающая от недугов цивилизация не изучала хода своей собственной болезни. Раз мы продолжаем притворяться, что в мире все обстоит хорошо, значит, мы затыкаем уши, чтобы не слышать “голоса предков, пророчествующего войну”.

В этом новом отношении широких масс к научным исследованиям заключается революция в науке, более глубокая, чем это осознает общество. В самом деле, сами властители современной науки не предвидят всех последствий происходящего. В прошлом направление исследований в основном оставалось на совести отдельного ученого, а также определялось общим направлением эпохи. В настоящее время наблюдаются определенные попытки направить научные исследования и вопросах общественной безопасности таким [с.133] образом, чтобы все направления, имеющие важное значение в науке, развивались по возможности с целью укрепления неприступной тюрьмы научной обороны. Сегодня наука является безликой, и следствием дальнейшего раздвижения границ науки является не просто создание разнообразного оружия, которое мы можем применить против возможных врагов, но также различных опасностей, связанных с этим оружием. Это, возможно, обусловлено тем обстоятельством, что наше оружие либо можно более эффективно применить скорее против нас, чем против любого нашего врага, либо связано с такой опасностью, как опасность радиоактивного заражения, которая неотделима от самого использования такого оружия, как атомная бомба. Ускорение темпов развития науки, обусловленное нашими активными, осуществляемыми одновременно поисками разнообразных средств как для нападения на наших врагов, так и для нашей собственной защиты, порождает постоянно растущие потребности в осуществлении новых научных исследований. Например, объединенные усилия лабораторий в Лос-Аламосе (штат Нью-Мексико) и Ок-Ридже (штат Теннесси) во время войны превратили вопрос защиты населения Соединенных Штатов не только от возможных врагов, применяющих атомную бомбу, но и от атомной радиации нашей новой отрасли промышленности в вопрос, который занимает нас в настоящее время. Если бы не было войны, то эти опасности, вероятно, не коснулись бы нас еще лет двадцать. В наших современных милитаристских рамках разума эти опасности навязали нам проблему выработки возможных контрмер против нового использования этих средств врагом. Таким врагом может в данный момент оказаться Россия. Однако таким врагом еще более является наше собственное отражение в мираже. Для того чтобы защитить себя от этого призрака, мы должны стремиться найти новые научные меры, каждая из которых более ужасна, чем предшественница. Нет конца этой апокалиптической спирали.

Выше мы описали судебную тяжбу как подлинную игру, где противники могут использовать и вынуждены использовать все средства обмана и где, таким образом, каждый вынужден вырабатывать такую линию поведения, которая исходила бы из предположения, что другой игрок играет партию как можно лучше. То, что верно для малой войны в суде, также верно и для войны до последнего вздоха в международных отношениях независимо от того, [с.134] принимает ли она кровавую форму стрельбы или более учтивую форму дипломатии.

Вся техника секретности, искажения информации и обмана имеет целью обеспечить одной стороне возможность более эффективного, чем другой, использования своих собственных сил и средств сообщения. В этом военном использовании информации одинаково важно обеспечить работу своих собственных каналов связи и затруднить использование другой стороной имеющихся в ее распоряжении каналов связи. Всеохватывающая политика в вопросах секретности почти всегда должна включать в себя, помимо самой секретности, учет многих других явлений.

Мы находимся в положении человека, который имеет только два желания в жизни. Во-первых, он хотел бы изобрести универсальный растворитель, который может растворить любое твердое вещество, и, во-вторых, он хотел бы изобрести универсальный отвердитель, который превратил бы в камень любую жидкость. Во всем, что бы ни делал этот изобретатель, он будет терпеть крах. Кроме того, как я уже говорил, никакой секрет, когда его оберегание является вопросом человеческой неприкосновенности, никогда не будет находиться в такой безопасности, как в том случае, если его раскрытие зависит от трудностей самого научного открытия.

Я уже отмечал, что разглашение каких бы то ни было научных секретов есть вопрос времени, что в нашей игре десятилетие представляет собой длительный период времени и что в конечном итоге нет различия между нашим вооружением и вооружением наших врагов. Таким образом, каждое ужасное открытие лишь увеличивает наше подчинение необходимости совершать новые открытия. Если у наших лидеров не появится нового понимания обстановки, то это будет продолжаться до тех пор, пока весь интеллектуальный потенциал страны не будет отстранен от всякого возможного созидательного применения к разнообразным нуждам рода человеческого, как старшего, так и младшего поколения. Результатом появления этих новых видов оружия должно явиться увеличение энтропии на нашей планете, пока в процессе формирования раскаленного добела горна новой звезды не исчезнет всякое различие между холодом и жарой, между добром и злом, между человеком и материей.

На нас, как на стадо гадаринских свиней, напустили дьявола века, и стихия войны, основанной на науке, несет [с.135] нас, очертя голову, вверх тормашками в океан нашей собственной гибели. Или, может быть, мы вправе сказать, что среди господ, взявших на себя заботу быть нашими наставниками и управляющими новой программой науки, многие являются всего лишь учениками чародея, произнесшими заклинание, породившее чертовщину, которую сами они совершенно неспособны прекратить. Даже новая психология рекламирования и умения показать товар лицом становится в их руках способом для предания забвению стыдливых угрызений совести работающих ученых и для устранения тех преград, которые эти ученые могут поставить, чтобы не быть вовлеченными в этот водоворот.

Пусть эти мудрецы, вызвавшие дьявола ради своих личных целей, помнят, что в естественном ходе событий знание, полученное один раз, будет получено во второй раз. Лояльность по отношению к человечеству, которая может быть погублена искусной раздачей административных взяток, сменится лояльностью к официальному начальству, которая будет существовать до тех пор, пока мы сможем раздавать солидные взятки. Вполне возможно, что наступит такой день, когда это станет самой большой потенциальной угрозой нашему обществу. В тот момент, когда некая другая держава – фашистская или коммунистическая – сможет предложить большую награду, наши добрые друзья, которые за представленный к оплате счет ревностно заботились о нашей обороне, будут столь же ревностно заботиться о нашем покорении и истреблении. Пусть те, кто вызвал из бездны духов атомной войны, помнят, что они ради самих себя, если не ради нас, не должны дожидаться первых признаков успеха наших противников, чтобы умертвить тех, кого уже развратили! [с.136]

¹ Название учреждения, занимающегося бюрократической волокитой, из романа Диккенса “Крошка Доррит”. – Прим. перев.

Вернуться к тексту

	предыдущая		следующая
		оглавление