Библиотека Михаила Грачева

На правах рукописи

Работа выполнена в Российском университете дружбы народов на кафедре политических наук факультета гуманитарных и социальных наук.

Защита диссертации состоится 15 июня 2005 г. в 15.00 часов на заседании Диссертационного совета Д 212.154.19 при Московском педагогическом государственном университете по адресу: 119571, г. Москва, проспект Вернадского, д. 88, ауд. 817.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке университета по адресу: 119992, г. Москва, ул. Малая Пироговская, д. 1.

Автореферат разослан 12 мая 2005 г.

Ученый секретарь Диссертационного совета

Оленикова Л.В.

Актуальность темы исследования. Понятие “информационное общество” сегодня уже перестало быть метафорой или обозначением мегатенденций развития современного мира. Происшедшие в последней трети ХХ в. в ряде развитых стран глубокие структурные преобразования экономического механизма, выдвинувшие на первые позиции новые наукоемкие отрасли взамен тяжелой промышленности, сопровождались бурным развитием “индустрии знаний” и связанных с ней технологий передачи и обработки информации, глобальной компьютеризацией и появлением разветвленных информационных систем. С созданием всемирной компьютерной сети Интернет человечество практически вступило в фазу формирования и поддержания в актуальном состоянии единой общемировой информационно-коммуникационной среды, и киберпространство, совсем недавно доступное лишь высококвалифицированным программистам, на наших глазах трансформируется в информационное поле социально-экономического, политического и культурного развития всего сообщества, позволяющее обеспечить необходимыми сведениями отдельных граждан, их различные объединения, предприятия, органы власти и управления.

Информация, которая в философском плане все чаще рассматривается в качестве третьего базисного компонента бытия – наряду с веществом и энергией¹, на практике превращается не просто в мощный ресурс, а в ключевой фактор социального прогресса. Стремительное возрастание роли нового, информационного сектора экономики, названного вслед за сельским хозяйством, промышленностью и сферой услуг “четвертичным”, привело к тому, что коммуникация, под которой обычно понимается тип взаимодействия между людьми, социальными общностями и институтами, предполагающий обмен информацией, сегодня охватывает своим влиянием все области социальной действительности и по-новому организует общественные отношения. Наблюдаемое на рубеже ХХ и ХХI вв. интенсивное развитие коммуникационных технологий значительно облегчило производство и распространение социально значимой информации и привело к формированию глобального информационного пространства, в которое оказались вовлечены целые сообщества, политические, экономические, религиозные и культурные институты. Современные технические средства коммуникации, передавая неведомые ранее объемы информации миллионам людей, оказывают существенное воздействие на сферы их труда, быта, досуга, политической жизни, диктуют им образцы поведения, отражают и формируют общественное мнение. [c.1]

Можно оптимистически утверждать, что по своей объективной природе новые коммуникационные технологии должны способствовать демократизации всех сторон общественной жизни, однако в силу не менее объективно существующей неравномерности доступа к источникам информации было бы ошибочным отрицать реальную возможность концентрации управления информационными потоками в руках достаточно узкого круга лиц, ставящих перед собой задачу направленного воздействия на массовое сознание или, если угодно, манипулирования им в политических целях. С этой точки зрения феномен коммуникации представляет очевидный интерес для политологов. Коммуникация в сфере политики, или политическая коммуникация, подобно любым другим коммуникационным актам, может преследовать три цели: передачу информации, изменение мнения, изменение поведения информируемых, однако ключевым в этом процессе, несомненно, является изменение поведения, поскольку именно оно составляет стержень властно-управленческих отношений в обществе. Соответственно, использование СМК и контроль над содержанием передаваемых сообщений становится в информационном обществе одним из обязательных условий для удержания, осуществления, а в необходимых случаях и завоевания власти.

Политическая коммуникация оказывается и в числе явлений, которые не укладываются в привычные рамки общесоциологических парадигм, в известной мере претендующих на роль универсальных метатеорий и включающих в себя собственно политологические подходы. Обладая известными достоинствами методологического, онтологического и гносеологического порядка, классические концепции сталкиваются с определенными трудностями при изучении и объяснении коммуникационных феноменов, ставших неотъемлемой частью современного мира. Так, в условиях становления информационного общества анализ проблемы борьбы за власть, очевидно, смещается от традиционной постановки вопроса о власти и собственности на средства материального производства в плоскость борьбы за власть и собственность на средства производства общественного мнения. Это по меньшей мере диктует необходимость пересмотреть устоявшееся понятие “четвертая власть” и трактовать его уже не столько в аллегорическом, сколько в констатирующем и конституирующем смысле.

Иное звучание приобретают и такие, казалось бы, достаточно изученные и глубоко разработанные в теоретическом плане вопросы, как связанные с проблемой легитимации власти. Не отрицая правомерности и объяснительной способности хорошо известных подходов, пытающихся найти их решение либо преимущественно в рациональных началах конституционной организации властно-управленческих отношений, либо, напротив, большей частью в иррациональном – в харизматических качествах личности того или иного политического лидера, следует тем не менее признать, что в становящемся [c.2] информационном обществе весьма значительную, если не ключевую роль начинают играть другие факторы. Этими факторами выступают коммуникационные возможности и ресурсы органов государственной власти и управления, политических партий, движений и конкретных политиков, их способность к эффективной коммуникации как к целенаправленному информационному взаимодействию с “управляемым” сообществом или избирателями, предполагающему формирование или корректировку общественного мнения. Следовательно, политическую коммуникацию сегодня со всей очевидностью неоходимо признать одним из важнейших аспектов легитимации власти, требующим соответствующего изучения, при этом, разумеется, избегая крайностей технологического детерминизма, поскольку в конечном счете именно социальные потребности предваряют и часто определяют судьбу технико-технологических инноваций.

Таким образом, изучение политической коммуникации, различных ее проявлений и последствий сталкивается с проблемами, которые не решаются в пределах общепризнанных политико-философских теорий, подходов и школ, и тем самым актуализирует задачу теоретико-методологического осмысления происходящих социально-политических изменений посредством формирования новой парадигмы изучения политики, адекватной состоянию общества и вызову времени. Возможный путь преодоления указанных противоречий и поиска ответов на нерешенные вопросы видится в своеобразном “смещении акцентов”, когда использование известных политологических концепций для анализа феномена коммуникации в сфере политики будет сочетаться с применением элементов стремительно развивающейся теории коммуникации к изучению политических явлений, с “коммуникационным прочтением” самой политики.

Представляется, что подобный подход имеет “право на жизнь” по крайней мере в силу двух обстоятельств. Во-первых, сущностной стороной феномена власти, ключевого предмета исследования в политической науке, являются, как известно, отношения руководства – подчинения. Это дает основания рассматривать власть и ее осуществление как коммуникационный процесс, который предполагает информационное взаимодействие “управляющих” и “управляемых”, точнее – информационный обмен, обратную связь между ними, ибо для обеспечения эффективности управления “управляющие” должны получать все необходимые сведения о действиях “управляемой” стороны и, руководствуясь этими сведениями, в зависимости от складывающегося ситуации формулировать последующие управленческие решения, направленные на то, чтобы реальное положение дел все более приближалось к поставленной цели (при этом, конечно, подразумевается, что данная цель достижима; иначе неизбежна ее корректировка, либо – в худшем случае – отказ от ее реализации). Во-вторых, сама политика, как и любая сфера человеческой деятельности, также содержит в себе коммуникационное начало, которое проявляется в конкретно-исторических [c.3] формах взаимодействия, “общения” различных субъектов политики – индивидов, социальных общностей и выражающих их интересы институтов по поводу установления, функционирования и изменения власти в обществе.

Степень научной разработанности проблемы. Истоки современных теоретических представлений о политической коммуникации уходят своими корнями в далекое прошлое. О том, что в качестве инструмента политического воздействия коммуникация осмысливалась уже в античные времена, убедительно свидетельствуют дошедшие до нас древнегреческие и римские источники. О специфических формах целенаправленного информационного воздействия на политическое сознание и поведение граждан во имя достижения общего блага говорил, например, Платон, когда в своих размышлениях об идеальном государстве предлагал в воспитательных целях “переписать” мифы и изъять из них все места, где боги предстают перед людьми в невыгодном свете². Аристотель, по существу, впервые обратил внимание на коммуникационный аспект политической деятельности, интерпретируя ее как “общение”, направленное на достижение высшего “общего блага”³. Впоследствии отдельные представления о коммуникационной сущности политики приобрели правовой оттенок в творчестве Цицерона, говорившего о политическом общении, преследующем цель установления “общего правопорядка”⁴.

Выдающиеся мыслители западноевропейского Средневековья Августин Блаженный и Фома Аквинский в своих религиозно-философских трудах обращали внимание на различные виды человеческого общения, обусловленные его богоустановленной природой⁵. В эпоху Возрождения проблема воздействия на политическое сознание, направленного на изменение настроений и поведения людей, получила свое развитие в творчестве Н. Макиавелли⁶.

В Новое время по мере распространения и развития печатного дела в ходе развернувшейся борьбы мнений вокруг идеи свободной прессы сформировались различные концептуальные подходы к пониманию и осмыслению политической роли коммуникации, оказывающие свое заметное влияние и в наши дни. Так, Т. Гоббс обосновывал тезис о необходимости борьбы с “ядом мятежных учений”, [c.4] которые ослабляют государство или ведут его к распаду⁷; при этом, правда, мыслитель призывал использовать силу закона не против тех, кто заблуждается, а против самих заблуждений. Иную позицию отстаивали представители либерально-демократической мысли XVII–XIX вв.: Дж. Мильтон, Дж. Локк, Ш.Л. Монтескье, Дж. Ст. Милль и др.⁸, во многом предопределившие характер нормативно-ценностного базиса функционирования и развития политической коммуникации в странах Запада, где свобода слова, обмена мнений через независимые СМИ рассматривается в качестве инструмента общественного контроля за деятельностью органов власти и противодействия возможным злоупотреблениям, проявлениям деспотизма со стороны государства.

С середины XIX в. отдельные проблемы политической коммуникации рассматриваются в рамках марксистской концепции идеологии, по-прежнему сохраняющей свое значительное влияние. Ключевой момент этой концепции состоит в том, что материалы прессы (а применительно к современным условиям – сообщения, передаваемые всей системой СМК) представляют собой форму выражения и продвижения определенных ценностей, убеждений, идей; при этом, соответственно, “господствующими идеями любого времени были всегда лишь идеи господствующего класса”⁹. Однако главным объектом анализа в классической марксистской традиции выступает все же не сама коммуникация, которой отводится в известном смысле “инструментальная”, несамостоятельная роль, а ее социально-экономический и политический контекст, конкретно-исторические условия создания, распространения и использования сообщений, выражающих интересы конкретных социальных групп.

Среди трудов мыслителей прошлого по общим проблемам политической теории, где различные аспекты политической коммуникации исследовались в контексте познания взаимоотношений государства и общества, сущности и механизмов осуществления политической власти, особое место занимают работы М. Вебера, К. Манхейма, Т. Парсонса, П. Сорокина¹⁰. Идеи, высказанные [c.5] этими крупными социологами, заметно повлияли на преодоление упрощенной трактовки политической коммуникации в виде акта однонаправленного информационного воздействия или, в лучшем случае, последовательности таких актов, и во многом предопределили формирование современных представлений о ней как о социальном взаимодействии “управляющих” и “управляемых”, или, более точно, как о взаимном обмене действиями между ними.

Начало систематического изучения процессов и явлений политической коммуникации было положено работой Г. Лассуэлла, посвященной анализу феномена пропаганды в период первой мировой войны¹¹, а фундаментальные исследования в области политической коммуникативистики как “науки, изучающей природу и строение информационно-политической сферы общественной жизни, характерные для нее механизмы и тенденции развития публичных и непубличных контактов, формы эволюции общения правящих кругов и гражданского общества”¹², начались только в середине 40-х гг. ХХ в.

Существенную роль в осмыслении общетеоретических и методологических аспектов изучения политической коммуникации в современных условиях играет анализ социальных аспектов информатизации и становления информационного общества. Наряду с известными зарубежными исследователями – Д. Беллом, А. Бениджером, Н. Винером, Р. Дарендорфом, М. Кастельсом, Й. ван Квиленбургом, Р. Катцем, У. Мартином, И. Масудой, А. Мэттелартом, У. Томасом, Э. Тоффлером, Ф. Уэбстером, Дж. Фитером, Н. Шиллинглоу и др.¹³ – значительный вклад в разработку этой проблемы внесли и отечественные ученые: Р.Ф. Абдеев, В.Г. Афанасьев, А.В. Бахметьев, Т.П. Воронина, В.Л. Иноземцев, К.К. Колин, И.С. Мелюхин, Н.Н. Моисеев, Е.Н. Пасхин, [c.6] Г.Н. Попов, А.И. Ракитов, Г.Л. Смолян, Д.С. Черешкин, Р.И. Цвылев, И.И. Юзвишин, Ю.В. Яковец¹⁴ и др.

Особое значение в контексте рассматриваемой проблематики имеют теоретические работы в области анализа социальной коммуникации, массово-коммуникационных процессов, механизмов и результатов их воздействия на сознание людей. В последние годы данному направлению исследований были посвящены монографии и статьи В.М. Березина, Ю.П. Буданцева, М.А. Василика, Е.Г. Дьяковой, Я.А. Засурского, Л.М. Земляновой, В.П. Конецкой, И.А. Мальковской, Г.С. Мельник, М.М. Назарова, Г.Г. Почепцова, В.П. Терина, А.Д. Трахтенберг, Л.Н. Федотовой, Ф.И. Шаркова¹⁵ и других отечественных авторов. Среди трудов зарубежных ученых в области теории коммуникации необходимо отметить публикации Э. Гринберга, Ч. Гудсела, М. Гуревича, Г. Инниса, Дж. Кина, Дж. Куррана, Э. Кэтча, Дж. Мейеровича, Б. Пэйджа, [c.7] Дж. Рифкин, Дж. Томсона, Ю. Хабермаса¹⁶ и др., в которых затрагивается проблема отношений между развитием СМК и организацией властно-управленческих отношений в обществе.

Анализу понятия политической коммуникации и ее сущностной стороны посвящены работы российских политологов М.Ю. Гончарова, М.В. Ильина, В.В. Латынова, А.И. Соловьева¹⁷, известных зарубежных исследователей М. Дефлёра, Э. Деннис, Ж.-М. Коттре, П. Лазарсфельда, Г. Лассуэлла, Л. Пая, Д. Уилхема, Р.-Ж. Шварценберга¹⁸.

Специальных работ, посвященных изучению отдельных сторон политической коммуникации, в современной российской исследовательской практике пока не так много. Это – монографии М.С. Вершинина, Т.Э. Гринберг, А.В. Дмитриева, В.В. Латынова, В.И. Кравченко, Е.Г. Морозовой, Ю.А. Нисневича, А.Т. Хлопьева, А.М. Цуладзе, А.А. Чичановского, С.А. Шомовой¹⁹, диссертационные исследования А.А. Большакова, Е.И. Злоказовой, И.Г. Маланчук, [c.8] Л.Р. Посикеры, С.В. Разворотневой, И.К. Решетова, Ю.А. Твировой, А.Д. Трахтенберг, учебник “Управление общественными отношениями” под общей редакцией В.С. Комаровского²⁰, учебное пособие “Политические коммуникации” под редакцией А.И. Соловьева²¹.

Заслуживают особого внимания опубликованные в последние годы работы М.Г. Анохина, В.А. Ачкасова, Л.А. Василенко, А.В. Дмитриева, Б.З. Докторова, А.И. Кулика, В.В. Латынова, Д.А. Ненашева, Б.В. Овчинникова, М.Ю. Павлютенковой, Д.Н. Пескова, В. Юдаева, И.Г. Яковлева и др.²², а также диссертационные исследования Д.Г. Иванова и А.В. Чугунова²³, где рассматриваются возможности и перспективы использования новейших информационных технологий и Интернета в политической сфере.

Теоретические исследования зарубежных авторов в области анализа политической коммуникации – при всем многообразии их проблематики – в целом развиваются в русле двух основных направлений. Первое из них связано с построением микроуровневых когнитивных конструкций, которые выступают в качестве основы упорядочения и обобщения эмпирических данных о результатах информационного воздействия, имеющего своей целью изменение политических установок, мнений, поведения на уровне индивидов. Начиная с получившего широкую известность исследования П. Лазарсфельда, Б. Берельсона [c.9] и Х. Годэ “Выбор народа”, впервые опубликованного в середине 40-х гг.²⁴, значительная часть работ данного направления была связана с изучением процессов побудительной коммуникации в контексте подготовки и проведения избирательных кампаний. Отдельные теоретические аспекты анализа процессов информационного воздействия на электоральное поведение и восприятия различными аудиториями политических медиа-образов, создаваемых СМК, исследовались, в частности, в 50–60-е гг. Б. Берельсоном, Дж. Гербнером, Дж. Гурином, Э. Кацем, Дж. Клэппером, П. Конверсом, Э. Кэмпбэллом, П. Лазарсфельдом, У. Макфи, У. Миллером, Д. Стоксом, У. Уэйссом²⁵; в 70-е гг. – С. Вербой, Д. Дэвисом, С. Краусом, Т. Левитин, М. Маккомбсом, У. Миллером, Н. Наем, Д. Ниммо, Дж. Петросиком, Р. Сэвиджем, Д. Шоу²⁶; в 80-е гг. – Ш. Айенгаром, Ф. Артертоном, Р. Дентоном, Р. Джослином, К. Зукином, Д. Киндером, С. Китером, Т. Паттерсоном, Д. Ханом, С. Хессом²⁷, в последние годы – Т. Гитлином, Э. Даймондом, Э. Деннис, Р. Дентоном, К. Джонсон-Кэтри, А. Джонстон, Г. Коплэндом, Л. Кэйд, П. Лавракасом, Дж. Мерриллом, Д. Ниммо, Э. Роджески, С. Розенстоуном, Р. Сильверманом, [c.10] С. Смитом, Ч. Стюартом, М. Троготтом, Дж. Хансеном, Р. Хартом, Р. Энтманом²⁸ и рядом других авторов.

К числу микроуровневых политико-коммуникационных исследований относится также теоретический анализ феноменов пропаганды и процессов политической социализации личности, который представлен опубликованными в 50–90-е гг. трудами Э. Аронсона, Б. Багдикяна, Д. Бари, М. Дженнингса, А. Джорджа, Р. и К. Доусон, М. Корбетта, Г. Лассуэлла, Д. Лернера, У.Р. Неймана, Р. Ниеми, Д. О’Кифа, М. Паренти, Э. Пратканиса, Б. Сильвера, Х. Спейера, Р. Фагена, Дж. Фулбрайта, Г. Хаймена²⁹ и др.

Второе направление теоретических исследований политической коммуникации сопряжено с построением макроуровневых моделей, концептуально отображающих содержание и тенденции развития процессов информационного воздействия и взаимодействия субъектов политики на уровне политической системы и общества в целом. Данное направление представлено существенно меньшим количеством публикаций, в частности, работами Г. Алмонда, [c.11] М. Гиллмор, К. Дойча, Д. Истона, Дж. Коулмана, К. Кук, Дж. Куклински, Д. Ноука, Дж. Спрага, Р. Хакфельдта, Р.-Ж. Шварценберга, Т. Ямагиши³⁰ и др.

Отдавая должное значительной исследовательской работе, проделанной отечественными и зарубежными учеными в области теоретического изучения и осмысления процессов информационного воздействия и взаимодействия в сфере политики, следует отметить, что политическая коммуникация пока еще не стала объектом комплексных теоретико-методологических исследований. Научный поиск в основном ведется по нескольким смежным, но недостаточно связанным между собой направлениям; при этом изучаются лишь отдельные стороны политико-коммуникационных процессов и явлений, их частные аспекты. Фрагментарный анализ, будучи исторически неизбежным этапом развития любой теории, становится сегодня препятствием на пути выявления сущностных характеристик политической коммуникации и приводит либо к неоправданному сокращению предметного поля исследования только до коммуникационных процессов, имеющих место в период подготовки и проведения избирательных кампаний, либо к такому же неоправданному его расширению, когда размываются критерии “политичности” коммуникации.

В этой связи целью исследования является анализ теоретических концепций и моделей политической коммуникации как необходимого компонента взаимодействия субъектов политики (политических акторов) между собой и окружающей социальной средой, направленного на завоевание, удержание и использование власти, сохранение, укрепление или изменение существующих властно-управленческих отношений в обществе.

Для достижения этой цели были определены следующие задачи:

– на основе изучения эволюции социально-политической мысли во взаимосвязи с трансформацией общей картины мира от мифологических образов к современным вероятностно-стохастическим и информационно-коммуникационным представлениям обосновать закономерный характер возникновения и развития современных теоретических концепций политической коммуникации;

– исходя из анализа информационно-коммуникационного аспекта политики, определить место теоретических концепций политической коммуникации в общей структуре социально-политического знания; [c.12]

– исследовать основные тенденции в развитии понятийно-категориального инструментария и методологии изучения политико-коммуникационных процессов;

– выявить особенности развития микро- и макроуровнего направлений политико-коммуникационных исследований, определить их роль и значение в формировании общих и специфических методов анализа отдельных, частных аспектов политической коммуникации;

– на основе синтеза микро- и макроуровнего подходов обосновать принципы и методологию построения обобщенной структурно-функциональной модели политической системы общества с выделением в ней в качестве одного из функционально обусловленных компонентов подсистемы политической коммуникации;

– проанализировать базовые модели политической коммуникации как когнитивные конструкции, концептуально отображающие содержание процессов информационного взаимодействия в политической сфере;

– выявить на уровне теоретического анализа общие и специфические черты стратегических политико-коммуникационных кампаний, направленных на достижение конкретных политических результатов: агитационно-пропагандистской деятельности, политической рекламы, развития общественных связей, политического маркетинга;

– раскрыть роль воздействия средств коммуникации на процессы преобразований в социально-политической сфере, связанные с изменением характера конкретно-исторических форм политической деятельности;

– выявить основные тенденции развития форм политической коммуникации в становящемся информационном обществе с учетом возможностей использования сети Интернет как универсальной коммуникационной среды;

– раскрыть специфику концепций “электронной демократии” и “электронного правительства” как теоретических основ упорядочения и обобщения эмпирических данных, отображающих изменения в процессе организации взаимодействия органов государственной власти и местного самоуправления с гражданами и их объединениями, вызываемые внедрением и расширением использования новейших информационно-коммуникационных технологий в политической сфере.

Объектом исследования выступает политическая коммуникация как совокупность процессов и явлений информационного воздействия и взаимодействия в сфере политики, связанных с конкретно-исторической деятельностью политических акторов по поводу власти, властно-управленческих отношений в обществе.

Предметом исследования являются основные тенденции в развитии методологии исследования, истории формирования и разработки теоретических концепций политической коммуникации. [c.13]

Теоретико-методологическую основу исследования составили общенаучные принципы системно-структурного и структурно-функционального анализа в сочетании с конкретно-историческим методом исследования, дающие возможность проследить процесс генезиса, становления и развития исследуемого объекта в его взаимосвязи с другими феноменами социально-политической сферы.

При изучении особенностей развития основных направлений политико-коммуникационных исследований применялись сравнительно-сопоставительный и диалектический методы, позволяющие в своем сочетании выделить общие и особенные черты в подходах представителей различных научных школ к теоретическому анализу процессов и явлений политической коммуникации с учетом менявшихся конкретно-исторических реалий.

В основу анализа принципов и методов построения, а также тенденций развития теоретических концепций политической коммуникации положен метод моделирования, связанный с условно-знаковым представлением определенных свойств объекта исследования, которое, с одной стороны, отображает внутреннюю целостность политической коммуникации как феномена, обладающего своим местом в социально-политической действительности, с другой стороны – раскрывает специфику ее отдельных составляющих.

Анализ основных тенденций развития политической коммуникации в становящемся информационном обществе, а также оценка возможных перспектив формирования и дальнейшей эволюции отдельных элементов “электронной демократии” в связи с использованием новейших информационно-коммуникационных технологий в политической сфере, предполагающие обращение к исследованию процессов, пока еще далеких от своего завершения, актуализировали использование метода вероятностного политического прогнозирования.

Основные научные результаты, полученные лично автором и их научная новизна. Диссертация является одной из первых в отечественной практике работ, посвященных комплексному изучению проблем теоретического анализа политической коммуникации. В ней разработаны концепция, методология и элементы терминологического аппарата нового научного направления – политической коммуникативистики. Данное направление, лежащее на стыке политической науки, теории управления и социологии коммуникации, которое с середины ХХ в. интенсивно разрабатывается зарубежными авторами, к настоящему времени пока еще только входит в сферу исследовательских интересов российских политологов. Указанное обстоятельство во многом предопределило обращение к широкому кругу работ зарубежных ученых по данной проблематике, опубликованных за последние полвека, большинство из которых применительно к отечественной исследовательской практике впервые вводится в научный оборот.

Конкретные новационные моменты исследования заключаются в следующем:

– проанализированы и систематизированы основные теоретические концепции и методологические подходы исследования политической коммуникации; [c.14]

– сформулирована методологическая база исследования политико-коммуникационных процессов;

– определены границы предметного поля политической коммуникативистики как особой области политической науки, раскрыто и уточнено содержание ее базовых категорий “политическая информация” и “политическая коммуникация”;

– выявлены значение и роль информационно-коммуникационной составляющей в формировании и трансформации базисных структур социально-политических систем;

– раскрыто значение политической коммуникации как компонента политической системы, обеспечивающего ее устойчивость во времени;

– на основе исследования эволюции базовых моделей политической коммуникации выявлена устойчивая тенденция постепенного замещения однонаправленных, униполярных процессов “вещательного” типа формами информационного обмена, предполагающими повышение роли обратной связи между участниками политико-коммуникационных процессов;

– на основании анализа развития коммуникационных стратегий в сфере политики выявлена устойчивая тенденция формирования четырех взаимодополняющих типов стратегической политической коммуникации – стратегии рекламно-пропагандистского типа, стратегии общественного информирования, двусторонней асимметричной и маркетинговой (двусторонней симметричной) стратегий;

– раскрыты роль и значение развития средств коммуникации как фактора, оказывающего существенное воздействие на преобразование социально-политической действительности, связанное с повышением уровня ее “открытости”, доступности информации о деятельности социально-политических институтов, подготовке, принятии и ходе реализации политических решений;

– проведено сравнительное исследование условий, возможностей и пределов использования СМК в качестве инструмента политической социализации в неконкурентной и конкурентной коммуникационной среде;

– на основании анализа информационных запросов Интернет-пользователей и данных социологических исследований выявлена тенденция формирования у российской Интернет-аудитории гражданской политической культуры, ориентированной на демократические ценности и политическую толерантность;

– в рамках теоретического анализа концепции “электронной демократии” как механизма взаимодействия органов публичной власти и общества, базирующегося на использовании сетевых информационно-коммуникационных технологий, уточнен объем понятия “электронное правительство” и обоснована необходимость введения более широкого понятия “электронная инфраструктура государственного и муниципального управления”, которое учитывает особенности конституционного строя Российской Федерации и демократических государств Западной Европы, где органы местного самоуправления самостоятельны в пределах своих полномочий и не входят в систему органов государственной власти. [c.15]

Основные положения и выводы, выносимые на защиту:

1. Формирование и развитие теоретических концепций политической коммуникации явилось закономерным результатом эволюции политической мысли, испытывающей на протяжении всей истории своего развития влияние базовых мировоззренческих установок, предопределяющих характер картины мира как целостного образа окружающей действительности. Развивающиеся в рамках современной научной картины мира представления о той существенной роли, которую во всех процессах и явлениях объективной реальности наряду с вещественно-энергетическим играет также и информационное взаимодействие, являются общенаучными основаниями социально-философских концепций информационного общества. Эти концепции, в свою очередь, обусловливают трансформацию представлений о мире политики, где проблема информационного взаимодействия интерпретируется в контексте деятельности социальных общностей, а также выражающих их волю и интересы организаций и индивидов по поводу власти, властно-управленческих отношений в обществе.

2. Политическая коммуникация, понимаемая как информационное воздействие политических акторов друг на друга и окружающую социальную среду (общество) по поводу власти, властно-управленческих отношений, является атрибутом, то есть необходимым, существенным, неотъемлемым свойством политической деятельности.

3. Политическая коммуникация как атрибут особого типа человеческой деятельности – деятельности политической – является частным случаем социальной коммуникации и потому с необходимостью содержит в себе как общесоциальные, так и специфические, собственно политические черты. В этой связи политическую коммуникативистику следует рассматривать как область политической науки, по отношению к которой в качестве метатеории выступает социология коммуникации.

4. Анализ сформировавшихся в рамках западной политической науки микро- и макроуровневого направлений в области теоретических исследований политической коммуникации позволяет сделать вывод об отсутствии существенных противоречий между двумя указанными подходами и об их возможном синтезе. Один из вариантов такого синтеза нашел свое отражение в предложенной автором обобщенной структурно-функциональной модели политической системы общества. Данная модель предусматривает выделение в структуре политической системы в качестве одного из ее компонентов подсистемы политической коммуникации, обеспечивающей внутреннюю взаимосвязь между всеми элементами системы, а также функцию внешнего взаимодействия политической системы как целого с окружающей социальной средой – обществом.

5. Подсистема политической коммуникации, выполняя ряд специфических функций, связанных с управлением разнообразными процессами информационного воздействия и взаимодействия в сфере политики, приданием им определенной [c.16] направленности в целях обеспечения эффективного политического руководства обществом, сбора и обработки данных, необходимых для принятия политических решений и оценки их последствий и т.д, одновременно выступает в качестве компонента, обеспечивающего гомеостатическую устойчивость политической системы как целостного образования, находящегося в непрерывном взаимодействии с изменяющейся социальной средой.

6. Эволюция базовых моделей политической коммуникации как когнитивных конструкций, способствующих раскрытию и осмыслению каузальных связей между процессами и явлениями информационного воздействия и взаимодействия в сфере политики, свидетельствует о проявлении устойчивой тенденции постепенного замещения однонаправленной, “униполярной” коммуникации “вещательного” типа формами информационного обмена, предполагающими не только наличие, но и повышение роли обратной связи между участниками политико-коммуникационных процессов.

7. Рассмотрение агитационно-пропагандистской и рекламной деятельности в политической сфере, развития общественных связей (“паблик рилейшнз”) и политического маркетинга в качестве различных форм стратегических политико-коммуникационных кампаний, имеющих как общие, так и специфические черты, позволяет сделать вывод о существовании устойчивой тенденции последовательного формирования на протяжении последних полутора веков четырех взаимодополняющих типов коммуникационных стратегий, направленных на достижение конкретных политических результатов: стратегии рекламно-пропагандистского типа, стратегии общественного информирования, двусторонней асимметричной и маркетинговой (двусторонней симметричной) стратегий.

8. Развитие средств коммуникации следует рассматривать в качестве одного из факторов, играющих существенную роль в преобразовании социально-политической действительности, связанную с повышением уровня доступности информации о событиях и процессах, происходящих в сфере политики. Однако стремительный рост использования новых информационно-коммуникационных технологий сопровождается увеличением степени информационной открытости, “прозрачности” не только деятельности социально-политических институтов, но также поведения и действий отдельных индивидов. Это дает основание полагать, что дальнейшее развитие технико-технологической составляющей политической коммуникации в условиях становящегося информационного общества потребует более четкой нормативно-правовой регламентации, поскольку оно, наряду с возможностями расширения публичности, открытости осуществления власти, подготовки и принятия политических решений, несет в себе потенциальную опасность ограничения традиционно понимаемых демократических прав и свобод личности.

9. Анализ информационных запросов отечественной Интернет-аудитории дает основание подвергнуть сомнению распространенный тезис об аполитичности пользователей Всемирной Сети. По мнению автора, на рубеже [c.17] ХХ и XXI вв. в рамках российского Интернет-сообщества формируется та разновидность политической культуры, которую, согласно типологии, предложенной Г. Алмондом и С. Вербой, можно охарактеризовать как “гражданскую культуру”. Анализ данных социологических исследований позволяет сделать вывод о том, что такие характеристики гражданской культуры, как уровень консенсуса по поводу легитимности существующей власти, направления и содержания общественной политики, а также степень терпимости к плюрализму политических интересов у Интернет-аудитории оказываются существенно выше, чем за ее пределами.

10. Использование в политической сфере Интернета в сочетании с другими новейшими информационно-коммуникационными технологиями в целом способствует расширению возможностей конвенционального политического участия и становлению различных форм “электронной демократии” – механизмов компьютеро-опосредованной политической коммуникации, отвечающих реальным потребностям становящегося информационного общества.

Теоретическая и практическая значимость исследования связана с возможностями применения представленных материалов и результатов теоретического анализа процессов и явлений политической коммуникации в научно-исследовательской работе, направленной на дальнейшее изучение данной проблематики, а также в деятельности органов государственной власти и общественно-политических объединений, имеющей своей целью выработку научно обоснованных предложений по развитию электронной инфраструктуры государственного и муниципального управления, обеспечивающей эффективное информационное взаимодействие органов власти с населением и институтами гражданского общества.

Аналитические разработки и выводы, содержащиеся в материалах исследования, используются автором в учебном процессе в рамках курсов “Теория политики”, “Прикладная политология”, “Выборы: процессы и технологии”, “Коммуникативистика и роль СМИ в государственном и муниципальном управлении”, читаемых в Российском университете дружбы народов и Московском педагогическом государственном университете для аспирантов, студентов магистратуры и бакалавриата, обучающихся по направлениям “Политология”, “Государственное и муниципальное управление” и “Социология”.

Апробация работы. Основные положения исследования изложены в 37 научных публикациях автора, включая четыре монографии, список которых приведен в конце автореферата.

Отдельные положения и выводы исследования были представлены в виде докладов и сообщений:

– на Международной научно–практической конференции “Право и политическая стабильность” (Москва, Российский университет дружбы народов, июнь 1996 г.); [c.18]

– на Международной научной конференции “Права человека в диалоге культур” (Москва, Российский государственный гуманитарный университет, ноябрь 1998 г.);

– на IV Международном философском симпозиуме “Диалог цивилизаций: Восток – Запад” (Москва, Российский университет дружбы народов, ноябрь 1999 г.);

– на Российской межвузовской научной конференции “"Новая" Россия: политическое знание и политологическое образование” (Москва, Российский государственный гуманитарный университет, декабрь 2000 г.);

– на Российской межвузовской научной конференции “"Новая" Россия: национальные интересы в глобальном контексте” (Москва, Российский государственный гуманитарный университет, декабрь 2001 г.);

– на Межвузовской научно-практической конференции “Политические коммуникации XXI века: гуманистические аспекты” (Москва, Московский государственный социальный университет, март 2002 г.);

– на Российской межвузовской научной конференции “"Новая" Россия: политика и культура в современном измерении” (Москва, Российский государственный гуманитарный университет, январь 2003 г.);

– на Международной научной конференции “"Новая" Россия: власть, общество, управление в контексте либеральных ценностей” (Москва, Российский государственный гуманитарный университет, март 2004 г.).

Диссертация обсуждена на заседании кафедры политологии и социологии Московского педагогического государственного университета в ноябре 2004 г. и рекомендована к защите.

Структура работы определяется задачами и логикой исследования и состоит из введения, пяти глав, заключения, списка использованных источников и литературы.

II. ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во введении обосновывается актуальность избранной темы, раскрывается степень ее научной разработанности, определяются объект, предмет, цель, задачи, теоретико-методологическая основа исследования, характеризуется научная новизна и практическая значимость работы.

В первой главе “Методологические основания теоретического анализа информационно-коммуникационных процессов в сфере политики” обосновываются принципы познавательной деятельности в области политической коммуникативистики, выступающей закономерным результатом развития политической мысли в условиях становления информационного общества.

Первый параграф “Генезис концепции политической коммуникации в контексте трансформации картины мира и эволюции социально-политической мысли” посвящен анализу происхождения представлений о коммуникации как [c.19] инструменте политического воздействия. Диссертант исследует развитие политических идей во взаимосвязи с трансформацией базовых мировоззренческих установок и формируемого в их рамках целостного образа окружающей действительности, который принято называть картиной мира.

Исторически первой формой целостного отражения действительности стала мифологическая картина мира. Миф выступал не только повествованием о происхождении и судьбах Вселенной, но также обоснованием и оправданием существующего образа жизни людей, регулятором их поведения и взаимоотношений. При этом земные порядки виделись неотъемлемой частью порядков общемировых, космических, имеющих божественное происхождение, а проявления политической мысли, соответственно, выступали как элементы синкретического мифологического мировоззрения. Представления о божественном характере власти и законов, их соответствии неизменным небесным предустановлениям нашли свое отражение в дошедших до нас древних текстах и памятниках изобразительного искусства. Эти памятники, закреплявшие определенные сведения в наглядной и доступной для восприятия форме с очевидной целью последующей их демонстрации на широкую зрительскую аудиторию, явились, по сути, наиболее ранними формами использования приемов визуальной политической коммуникации. В частности, изображения древнеегипетских фараонов рядом с божествами, а также известный барельеф в верхней части базальтового столба с текстом законов Хаммурапи, где царь представлен в молитвенной позе перед древневавилонским богом Шамашем, вручающим ему свиток с законами, несомненно, были нацелены на утверждение в сознании потенциальных зрителей представлений о небесном происхождении земного правителя, чье величие и мудрость, таким образом, подразумевались сами собой и не подлежали каким-либо сомнениям.

Углубление социальной дифференциации общества, накопление и обобщение практических знаний и представлений об окружающей действительности неизбежно вели к постепенному разложению целостной мифологической картины мира, обособлению и разделению мировоззрения как отдельных индивидов, так и различных общностей. В эпоху, названную К. Ясперсом “осевым временем” – в период примерно между 800 и 200 г. до н.э., – почти одновременно и независимо друг от друга в нескольких внутренне родственных духовных центрах на Востоке и на Западе особая мировоззренческая нагрузка перешла к философии и религии, находившимся в течение многих веков в тесном, а порой и весьма противоречивом взаимодействии. В дальнейшем, фактически вплоть до эпохи Возрождения и начала Нового времени, политическая мысль развивалась главным образом в рамках философских и религиозно-философских учений, включавших в себя все знания и представления людей об окружающем их мире и о самих себе. [c.20]

В работе показано, что социально-философские учения Античности, Средневековья и эпохи Возрождения заложили основы теоретического осмысления коммуникации в рамках двух основных направлений: как инструмента воздействия на политическое сознание и поведение граждан путем тщательного отбора, обработки, а в необходимых случаях и изменения содержания распространяемых сообщений (“Государство” Платона, “Рассуждения о первой декаде Тита Ливия” Н. Макиавелли) и интерпретации политики как “общения”, раскрывающей ее коммуникационную сущность, исходя из представлений о естественной или богоустановленной необходимости бытия человека как “общественного существа” или “политического существа” (“Политика Аристотеля, “О государстве” Цицерона, “О граде божием” Августина Блаженного, “Сумма теологии” Фомы Аквинского).

Начиная с XVII в. существенное значение в формировании мировоззрения приобретает наука. Именно в это время в западном обществе утверждаются идеалы рационализма, провозглашается господство “века разума”. Дальнейшее развитие научного познания, его вторжение в различные области окружающей действительности, возрастание суммы накапливаемых положительных знаний сопровождалось взаимным обособлением естественных и гуманитарных наук, их дифференциацией на все более специализированные дисциплины, к числу которых относится и политическая наука. Вместе с тем параллельно на основе синтеза и философско-мировоззренческой интерпретации результатов познания складывалась научная картина мира – система общих принципов, понятий, законов и наглядных представлений, в рамках которой отдельные конкретные науки, будучи компонентами единого, целостного образования, вступали в прямое или опосредованное взаимодействие друг с другом. При этом содержание научной картины мира в значительной мере обусловливается представлениями лидирующей фундаментальной области знания.

Первой научной теорией, которая охватывала характерный для всеобъемлющей картины мира широкий круг явлений объективной действительности, стала классическая механика, остававшаяся на протяжении многих лет единственным теоретическим основанием научного познания. Особое положение механики как науки, ранее других получившей законченную систематическую разработку и широкое практическое применение, способствовало возникновению и распространению в XVII–XVIII вв. механицизма – мировоззрения, объясняющего развитие природы и общества законами механического движения, которые рассматривались как универсальные; при этом именно математическая форма ньютоновских законов порождала иллюзию потенциальной обратимости и строгой предопределенности любого процесса в мире, природе и обществе.

Механицизм оказал значительное влияние на развитие политических идей в XVII–XVIII вв. (“Левиафан” Т. Гоббса, “О духе законов” Ш.Л. Монтескье, “Федералист” А. Гамильтона, Дж. Мэдисона и Дж. Джея и др.) Тем не менее, [c.21] во времена господства механицизма многие конкретные проблемы, связанные с осмыслением отдельных аспектов политической коммуникации, рассматривались главным образом в рамках теорий, имевших по сути не столько научный – в строгом смысле этого слова, – сколько ценностно ориентированный характер (“Ареопагитика: Речь о свободе печати, обращенная к английскому парламенту” Дж. Мильтона, “Опыт о веротерпимости” Дж. Локка).

В XIX в. представления об универсальном характере механистической картины мира были существенно поколеблены важными открытиями в области естествознания, вводившими в науку принципиально новую методологическую установку – идею об однонаправленности времени. С точки зрения термодинамики, Вселенная – в силу необратимых потерь энергии при ее преобразовании в механическое движение – стремилась к установлению всеобщего теплового равновесия, гипотетической “тепловой смерти”, к регрессивным изменениям, содержание которых составляют процессы постепенной деградации мира, понижения уровня его организации, перехода к менее совершенным, более однородным состояниям. С другой стороны, Ч. Дарвин и его последователи доказывали, что биологические системы развиваются, напротив, от простых к сложным, от низших форм к высшим; следовательно, биологическая однонаправленность времени являет собой прогресс, то есть противоположный тип направленного развития мира, который характеризуется переходом от менее совершенных к более совершенным его состояниям. Обе точки зрения опирались на неопровержимые эмпирические факты и претендовали на истинность, однако в силу противоположности следующих из них выводов казались несовместимыми. Противоречие между “термодинамическим” и “биологическим” временем, существование каждого из которых представлялось невозможным с прежней, механистической точки зрения, не находило убедительного и наглядного разрешения в рамках постклассической научной картины мира второй половины XIX – начала ХХ вв., вынужденной признавать необратимость времени как данность, но не отказавшейся от принципов жесткого ньютонианско-лапласовского детерминизма. Соответственно, представления о прогрессе и регрессе, получавшие в результате философской интерпретации характер диаметрально противоположных мировоззренческих и методологических установок, стали оказывать существенное влияние на способы и приемы осмысления социальной действительности, выступая, в частности, и по сей день в качестве основы построения социально-политических теорий, рассматривающих друг друга в качестве объектов взаимной критики и идеологического противостояния. В контексте борьбы идеологий проблема политической коммуникации привлекала внимание теоретиков преимущественно с точки зрения инструментальных возможностей целенаправленного воздействия на сознание людей, в целом оставаясь на периферии исследовательских интересов. [c.22]

Заметное влияние мировоззренческих установок, сформировавшихся в рамках постклассической научной картины мира, прослеживается и в первых попытках научного анализа процессов и явлений политической коммуникации. Наглядной иллюстрацией здесь выступает, в частности, одна из ранних работ Г. Лассуэлла “Техника пропаганды во время мировой войны” (1927), где коммуникация трактовалась достаточно упрощенно – не как диалоговый, а как однонаправленный субъект-объектный, по сути, технико-технологический процесс с неким изначально предзаданным результатом, предполагающий жесткое закрепление и взаимное противопоставление ролей активно действующего, “управляющего” коммуникатора и пассивной, выступающей исключительно в роли объекта информационного воздействия “управляемой” аудитории.

Между тем подобные представления о некоем изначально предопределенном порядке вещей, о предначертанности будущего и предзаданности результатов социально-политических процессов входят в существенное противоречие с современной научной картиной мира, формирование которой исторически обусловливается и актуализируется новыми практическими потребностями людей в условиях развернувшейся во второй половине ХХ в. научно-технической революции и, в частности, ее современного этапа – революции информационной.

В этой связи во втором параграфе “Становление информационного общества и формирование современной научной картины мира” анализируются теоретические основания концепций информационного общества в контексте оформления нового образа окружающей действительности, который складывается в результате философско-методологического осмысления представлений новейшего естествознания о нелинейности мира, а также отдельных результатов анализа взаимосвязи вещественно-энергетических и информационных процессов. В отличие от постклассической картины мира второй половины XIX – начала ХХ вв., в рамках новой модели мироздания не только признается необратимость, однонаправленность времени, но и происходит отказ от жесткого ньютонианско-лапласовского детерминизма. Эти методологические установки находят свое отражение в социально-философских концепциях информационного общества, которые, в свою очередь, обусловливают трансформацию представлений о мире политики, где проблема коммуникации интерпретируется в контексте вариативности взаимодействия политических акторов по поводу власти.

Возникновение информационного общества было предсказано еще в начале 50-х гг. ХХ в. основоположником кибернетики Н. Винером, утверждавшим, что в будущем “развитию обмена информацией между человеком и машиной, между машиной и человеком и между машиной и машиной суждено играть все возрастающую роль”³¹. Современные теории информационного общества, как показано в работе, представляют собой одну из модификаций концепций постиндустриализма, которые рассматривают варианты перехода к новой фазе [c.23] исторического развития, приходящей на смену цивилизации индустриального типа. Среди теоретических концепций и подходов, рассматривающих информационно-коммуникационные технологии в качестве главного источника преобразований, происходящих в экономической, социальной, политической и культурно-духовной сферах жизни современного общества, автор диссертации особо выделяет представления Д. Белла о третьей в истории развития человечества технологической революции, а также идею о “второй промышленной революции”, которая была выдвинута Н. Винером еще до публикации получивших широкую известность работ Р. Арона, Г. Маркузе и У. Ростоу, и проводит сравнительный анализ этих концепций.

По мнению диссертанта, социально-политические идеи Винера стали свего рода основой альтернативы традиционным теориям. Этот момент представляется особенно важным для понимания современного значения политической коммуникации и объясняющим отчасти успех концепции “человеческого использования человеческих существ”, в рамках которой было предложено создание новой модели общества, исключающей социальный антагонизм: посредством информационного обмена становится возможным влиять на общественное сознание и настроения людей, способствуя тем самым предотвращению и мирному разрешению разного рода конфликтов.

Отмечая противоречивость политических идей Винера, с одной стороны, критиковавшего “слишком большие”, с его точки зрения, национально-государственные образования, ибо “малыми сообществами” значительно легче управлять, а с другой – указывавшего на возможность и даже неизбежность создания в будущем “мирового государства”, формированию которого якобы должно способствовать развитие средств коммуникации, автор диссертации подчеркивает, что Винер в своих прогнозах на будущее, ставшее для нас современностью, оказался прав по крайней мере в том, что одной из важнейших характеристик современного общества становится уровень его информационного обеспечения, оказывающего влияние на все процессы общественного развития. Homo sapiens, “человек разумный”, превращается в Homo communicans – “человека коммуникационного”, для которого “действенно жить – это значит жить, располагая правильной информацией”³².

“Человек коммуникационный” – это отнюдь не виртуальное, а вполне реальное существо, жизнь которого во многом предопределяется не только и не столько вещественно-энергетическим, сколько информационным обменом с окружающей средой. Картина мира, в котором он живет, напоминает скорее эскиз, чем законченный образ окружающей действительности. Ее существенное отличие от прежних моделей мироздания состоит в том, что однонаправленность времени проявляет себя лишь в диалектическом единстве со случайностью. Только тогда, когда некоторая термодинамическая, биологическая, социальная или любая иная сложная система ведет себя достаточно случайным образом, в [c.24] ее описании возникает различие между прошлым и будущим, а следовательно, и однонаправленность времени, которая может выражаться как в тенденции к достижению все большей однородности в рамках данной системы, так и в спонтанном возникновении в ее пределах более сложных структур, обладающих относительной устойчивостью. Тем самым в этой модели “снимается” – в гегелевском понимании данного термина – противоречие между “биологическим” и “термодинамическим” временем, казавшееся неразрешимым с позиций постклассической картины мира второй половины XIX – начала ХХ вв.

Случайность становится ключевой характеристикой вероятностно-стохастической концепции мироздания, в которой, согласно Винеру, “причинность есть нечто, могущее присутствовать в большей или меньшей степени, а не только просто быть или не быть”³³. Но тогда вероятностный мир, развиваясь по стохастическим законам, не имеет однозначно предопределенного пути перехода к своему гипотетическому “конечному состоянию”. Это позволяет человеку, познавая окружающую действительность, воздействовать на происходящие события и процессы в свою пользу, управлять ими, властвовать над ними, препятствовать мировой тенденции к уменьшению упорядоченности, количественно выражающейся в росте энтропии, посредством ее погашения противоположной по знаку информацией, извлекаемой в результате коммуникации, то есть направленного и осмысленного взаимодействия с внешней средой. С данной точки зрения власть рассматривается как некое созидательное начало, основанное именно на обладании информацией, на знании, постоянное совершенствование которого влияет на понимание целесообразности и своевременное изменение существующего порядка. В этой связи понятия “информация” и “коммуникация”, приобретающие на рубеже ХХ и XXI вв. в результате философско-мировоззренческой интерпретации общенаучный характер и тем самым оказывающие определенное влияние на способы и приемы формирования современных социально-политических теорий, заслуживают отдельного рассмотрения в политологическом контексте.

Данному вопросу посвящен третий параграф “Политика и политическая деятельность: информационно-коммуникационный аспект. Коммуникация как атрибут политической деятельности”. На основе анализа определений понятия “политика”, традиционно означающего государственные и общественные дела, сферу деятельности, связанную с властными отношениями между индивидами, социальными группами, народами, нациями и государствами и исходя из известного тезиса М. Вебера о том, что это понятие “имеет чрезвычайно широкий смысл и охватывает все виды деятельности по самостоятельному руководству”³⁴, диссертант приходит к выводу, что политику в широком смысле этого слова можно рассматривать и как своеобразную форму [c.25] взаимоотношений, взаимодействия, коммуникации между людьми, связанную с проблемой завоевания, удержания и использования власти.

С данной точки зрения, в контексте диссертационного исследования особый интерес представляет вопрос о логической взаимосвязи между понятиями “политика” и “коммуникация”. Для ее установления в работе предпринят анализ понятий “коммуникация” и “информация”, которые благодаря возникновению и развитию кибернетической теории, а также общей теории систем приобрели междисциплинарный характер.

Общепризнанное определение понятия “информация” пока еще отсутствует. Несмотря на обширный поток специальной литературы, проблема определения понятия, которое бы отражало и раскрывало наиболее общие и существенные свойства информации, и сегодня продолжает оставаться предметом научных и философских дискуссий. По мнению диссертанта, пристального внимания заслуживает одно из определений, предложенное Винером, где информация по сути выступает как категория идеального порядка, как категория мыслительная: “Информация – это обозначение содержания, полученного из внешнего мира в процессе нашего приспособления к нему и приспосабливания к нему наших чувств”³⁵. Такое определение, конечно, трудно назвать исчерпывающим, так как оно имеет выраженный антропологический оттенок; тем не менее, данная дефиниция, в сущности, близка к попыткам раскрыть категорию “информация” через взаимодействие какого-либо объекта любой природы с внешней средой, или через отражение, под которым с позиций общей теории систем можно понимать взятые в диалектическом единстве друг с другом процесс и результат взаимодействия объекта со средой, приводящего к изменению состояния объекта или к изменению его организации, соответствующему каким-либо сторонам отражаемого внешнего воздействия, определяемого на языке кибернетики как “сообщение”. Результат такого отражения есть изменение состояния объекта, изменение его организации, соответствующее каким-либо сторонам отражаемого воздействия внешней среды, или “сообщения”.

Тогда процесс получения и отражения объектом сообщения и результат этого процесса, взятые в диалектическом единстве друг с другом, определяют объем категории “коммуникация”. Исходя из предлагаемого соотношения между понятиями, информацию можно было бы охарактеризовать как категорию, обозначающую содержание коммуникации. При этом поступающая к объекту “входная” информация представляет собой содержание сообщения, а семантически значимая информация, изменяющая состояние объекта, – содержание отражения данного сообщения, или, соответственно, содержание отражения объектом “входной” информации. Очевидно, что предлагаемое уточнение категорий “информация” и “коммуникация” через категорию “отражение” не противоречит винеровскому замыслу кибернетики как теории [c.26] “управления и коммуникации”, где управление выступает в качестве частного случая коммуникации, результатом которого является целенаправленное изменение состояния объекта с использованием обратной связи между управляемым объектом и управляющим субъектом. Или, иными словами, понятие “управление”, с точки зрения логики, является подчиненным по отношению к понятию “коммуникация”, в общем случае отнюдь не предполагающему обязательное наличие обратной связи между субъектом и объектом.

Рассматривая политическую деятельность с информационно-коммуникационной точки зрения, автор диссертации показывает, что взаимоотношения между политическими акторами в ходе их борьбы за завоевание, удержание и использование власти, независимо от того, какой бы характер они ни принимали, не могут проявляться иначе как в форме информационного обмена, то есть коммуникации, предполагающей передачу от актора к актору тех или иных смысловых значений посредством речи, изображений, жестов, выражений лица и других символьных форм, воспринимаемых различными органами чувств. Таким образом, возникает основание утверждать, что политическая деятельность имеет свое “коммуникационное измерение”, или – более точно – что политическая коммуникация как особый, частный случай коммуникации, представляющий собой информационное воздействие политических акторов друг на друга и окружающую социальную среду (общество), является атрибутом, неотъемлемым свойством политической деятельности, без которого последняя не может ни существовать, ни мыслиться.

Диссертант особо подчеркивает, что под атрибутом политической деятельности понимается не информационное взаимодействие политических акторов как друг с другом, так и с обществом, подразумевающее обратную связь между ними, а более общий случай политической коммуникации – информационное воздействие политических акторов друг на друга и на окружающую социальную среду. Частный случай политической коммуникации, предполагающий наличие обратной связи, есть не что иное, как политическое управление, составляющее, согласно О.Ф. Шаброву, предмет “управленческой политологии”³⁶. Объем этого понятия есть не что иное, как область пересечения перекрещивающихся понятий “управление” и “политическая коммуникация”. С другой стороны, понятие “политическая коммуникация”, обозначающее атрибут особого типа человеческой деятельности, является подчиненным по отношению к понятию “социальная коммуникация”, выступающим, в свою очередь, в качестве подчиненного по отношению к универсальному понятию “коммуникация”, содержание которого охватывает все многообразие процессов и явлений информационного воздействия и взаимодействия как в живой, так и в неживой природе. [c.27]

Таким образом, общая теория коммуникации, или “общая кибернетика” – так, как ее понимал Винер – выступает в качестве метатеории, с одной стороны, по отношению к теории управления, рассматривающей частные случаи коммуникационных субъект-объектных отношений в системах любой природы, дополняемых корректирующей обратной связью между “управляемым” объектом и “управляющим” субъектом; с другой – по отношению к социологии коммуникации, в поле зрения которой попадают наиболее общие закономерности процессов информационного воздействия и взаимодействия в социальной сфере, включая общесоциальные информационно-коммуникативные аспекты экономической, политической и культурно-духовной деятельности людей. Область пересечения понятий “управление” и “социальная коммуникация” составляет объем понятия “социальное управление” – предмета социологии управления как специальной дисциплины. В свою очередь, социологию коммуникации следует рассматривать как метатеорию по отношению к политической коммуникативистике, область исследовательских интересов которой составляет не столько “проекция” общесоциальных аспектов информационно-коммуникационных процессов на политическую сферу, сколько особый тип коммуникации, являющийся атрибутом политической деятельности, взаимодействия политических акторов между собой и с окружающей социальной средой по поводу власти, властно-управленческих отношений в обществе.

С учетом указанных моментов во второй главе “Политическая коммуникация как объект теоретических исследований” анализируется понятийный аппарат, используемый политической коммуникативистикой, а также теоретические конструкции, рассматривающие процессы информационного воздействия и взаимодействия в сфере политики как на микроуровне – при изучении разного рода эффектов, когда в качестве объектов информационного воздействия рассматриваются микрогруппы и отдельные индивиды, так и на макроуровне, то есть при анализе наиболее общих закономерностей коммуникационных процессов на уровне политической системы и общества в целом.

В первом параграфе “Политическая коммуникация: понятие, сущность”, основываясь на определениях, представленных в работах зарубежных и отечественных авторов (К. Дойч, Р.-Ж. Шварценберг, Л. Пай, М.Ю. Гончаров, Г.А. Белов, В.П. Пугачев, В.В. Латынов, А.И. Соловьев и др.) диссертант утверждает, что сущностной стороной политико-коммуникационных процессов является передача, перемещение, оборот семантически значимой в политическом контексте информации. В этой связи в работе предлагается уточнение понятий “политическая информация” и “политически значимая информация”. Первое понятие соотносится с содержанием сообщений о явлениях, фактах и событиях, происходящих в политической сфере общества. Объем второго понятия охватывает содержание всей совокупности сообщений, которые изменяют состояние политических акторов в процессе их общественно-практической деятельности, направленной на завоевание, удержание или использование власти. В зависимости от конкретной ситуации далеко не всякая политическая [c.28] информация становится семантически значимой для конкретного актора: так, например, сообщение о государственном перевороте в какой-либо из стран “третьего мира” не окажет никакого влияния на расстановку политических сил в ходе избирательных кампаний по выборам региональных представительных органов власти в субъектах Российской Федерации. В то же время элементом политически значимой информации может стать содержание сообщения о событии из другой сферы общественной жизни, затрагивающее интересы какого-нибудь политического актора. Это могут быть сведения о фактах из области экономики, науки, искусства и культуры, и даже информация технического плана, как, например, характеристики разрабатываемой в США национальной системы противоракетной обороны, представляющие несомненный интерес для спецслужб многих государств. Следовательно, информация о любой общественной проблеме может стать политически значимой, если она связывается с вопросами власти или властных отношений.

В последнее время политическая коммуникация рассматривается как функциональный элемент политической системы общества, обеспечивающий взаимосвязь между другими ее компонентами. Но в то же время политическая коммуникация выступает и как процесс, как непосредственная деятельность политических акторов по производству и распространению политически значимой информации, направленная на формирование (стабилизацию или изменение) образа мыслей и действий других социальных субъектов. Тогда, по мнению автора диссертации, с учетом “функциональной” и “процессуальной” составляющих, объем понятия “политическая коммуникация” в наиболее общем виде должен включать в себя всю совокупность феноменов информационного воздействия и взаимодействия в сфере политики, связанных с конкретно-исторической деятельностью политических акторов по поводу власти, властно-управленческих отношений в обществе.

Во втором параграфе “Микроуровневые теории политической коммуникации” рассматривается генезис и развитие когнитивных конструкций, связанных с объяснением явлений информационного воздействия и взаимодействия на микроуровне, то есть на уровне отдельных индивидов, включая эффекты убеждения и изменения политического поведения, вызываемые распространением сообщений, содержащих политически значимую информацию.

В своем первоначальном виде теоретические модели политической коммуникации основывались на ранних концептуальных представлениях о массово-коммуникационных процессах, известных под названиями “теория волшебной пули” и “теория подкожной иглы”. Эти теории, возникшие вскоре после окончания первой мировой войны, одним из основоположников которых принято считать Г. Лассуэлла, исходили из предположения об огромных, практически неограниченных возможностях информационно-пропагандистского воздействия на массовую аудиторию, которая в плане отбора сообщений ведет себя достаточно пассивно и по сути напоминает ожидающего пациента, чье состояние начинает меняться после получения дозы лекарственного препарата [c.29] в виде инъекции. В политологическом контексте подобная постановка вопроса об информационной “волшебной пуле”, которая, с одной стороны, всегда точно и безошибочно находит свою мишень, а с другой – выступает как единая система стимулов, порождающая единую систему реакций, тем самым полностью подчиняя себе весь общественный организм, со всей очевидностью представляла несомненный интерес и с точки зрения возможностей влиять на поведение избирателей через пропагандистское воздействие по каналам СМИ. Однако широко известные исследования электоральных процессов, проводившиеся в конце 30-х – 50-е гг. под руководством П. Лазарсфельда, Б. Берельсона и Э. Кэмпбэлла, показали, что эти теоретические представления не находят эмпирического подтверждения.

На основе анализа результатов социологических данных, полученных путем проведения в канун президентских выборов в США в 1940 г. серии параллельных опросов избирателей, П. Лазарсфельд, Б. Берельсон и Х. Годэ предложили классическую двухступенчатую модель коммуникации, которая впоследствии стала одной из первых общепризнанных теоретических конструкций в политической коммуникативистике. Согласно этой модели, воздействие массовой коммуникации на индивида большей частью является не прямым, а опосредуется микрогруппами, где посредниками при передаче информационного воздействия выступают так называемые “лидеры общественного мнения” – лица, пользующиеся авторитетом в своей микрогруппе, которые интересуются какой-либо проблемой, активно читают газеты и слушают радио, а затем обсуждают прочитанное или услышанное в своем окружении, давая при этом фактам или событиям собственное толкование. Иными словами, идеи передаются от радио и газет к лидерам общественного мнения, а от них – к менее активным слоям населения. При этом информационно-пропагандистское воздействие по каналам массовой коммуникации в большинстве случаев способно либо закрепиить предпочтения, уже имеющиеся у индивида на сознательном уровне, либо актуализировать его латентные предпочтения, способствовать сознательному уточнению неопределенной позиции, и лишь в крайне редких случаях может привести к переубеждению и переходу на противоположные позиции. Данное обстоятельство отчасти способствовало временному выдвижению на первый план так называемых “теорий минимальных эффектов” массовой коммуникации, в соответствии с которыми делались выводы о том, что информационное воздействие через СМИ по своей эффективности уступает другим факторам, предопределяющим особенности политического поведения, таким, например, как принадлежность к политической партии или определенной социальной группе. Главный аргумент, лежавший в основе таких выводов, сводился к утверждению о слабости воздействия безличных сообщений, адресованных массовой аудитории и, по существу, не связанных с нуждами и потребностями каждого конкретного, отдельно взятого индивида. [c.30]

В противоположность “теориям минимальных эффектов” в середине 50-х гг. были выдвинуты и принципиально иные концепции, исходившие, напротив, из представлений об активном поведении аудитории СМИ в плане выбора источников информации и отбора распространяемых сообщений: теория “когнитивного диссонанса” Л. Фестингера, а также “теория полезности и удовлетворения потребностей” (theory of uses and gratifications) Э. Каца. В конце 60-х – начале 70-х гг. в связи с интенсивным распространением телевидения заметно активизировались исследования, связанные с изучением воздействия СМИ на электоральное поведение и ход избирательных кампаний. Данные направления исследований восходили к идеям У. Липпмана, который еще в начале 20-х гг. первым указал на то, что под воздействием СМИ в сознании индивидов возникает упрощенный, искаженный и стереотипизированный образ внешнего мира, “псевдоокружение”, которое, наряду с самой реальностью, становится существенным фактором, предопределяющим и мотивирующим поведение людей в повседневной жизни. Из этих посылок исходит, в частности, “теория культивации” (theory of cultivation) Дж. Гербнера и концепция “установления повестки дня” (“agenda-setting”), ставшая в последние два десятилетия одним из ведущих теоретических подходов к изучению воздействия СМИ на политическое поведение индивидов (Н. Лонг, М. Маккомбс, Д. Шоу, Ш. Айенгар, Д. Киндер и др.).

Указанные теории развиваются по преимуществу в общих рамках позитивистского направления современной политической науки. Вместе с тем политическая коммуникативистика испытывает влияние и широко распространенных теорий субъективистского плана, целому ряду которых присуще весьма критичное отношение к существующей политике. Сторонники интерпретационистской или деконструктивистской точки зрения отрицают существование действительности в позитивистском смысле и полагают, что она скорее является результатом интеракции отдельных восприятий и ощущений разных людей, вступающих друг с другом в общение. С этих позиций наиболее важным является то, как люди воспринимают и осмысливают окружающий мир – помимо того, как он отражается в эмпирических исследованиях. Соответственно, изучение политической коммуникации должно быть главным образом на элементах восприятия.

По мнению диссертанта, многообразие и разноплановость микроуровневых теоретических моделей создают для политической коммуникативистики, которая, подобно любой развивающейся области знания, отнюдь не свободна от существенного расхождения во мнениях по целому ряду фундаментальных проблем, определенные затруднения методологического плана. Теоретики продолжают спорить по поводу предмета исследований и того, какой характер эти исследования должны иметь – преимущественно объективистский или же, напротив, критически-субъективистский. Между тем существующие противоречия относительно позиций, с которых должна изучаться политическая коммуникация [c.31] на микроуровне, практически не отразились на становлении политической кибернетики как метатеории, концептуально отображающей наиболее общие закономерности информационного взаимодействия и обмена на уровне политической системы и общества в целом.

Анализу данной когнитивной метатеоретической конструкции посвящен третий параграф “Системно-кибернетическая макроуровневая теория политической коммуникации”.

В современной западной политической науке относительно новое для отечественного обществознания понятие “политическая кибернетика” обозначает область теоретических и прикладных политологических исследований, связанную с изучением, объяснением, моделированием и прогнозированием политических процессов и явлений путем использования коммуникационно-кибернетических моделей. Выделение политической кибернетики в относительно самостоятельное направление во многом было вызвано развитием прикладных аспектов кибернетической теории, в целом изучающей наиболее общие закономерности процессов информационного обмена и управления в технических, биологических, человеко-машинных, экономических и социальных системах.

Применительно к современным исследованиям политической коммуникации наиболее продуктивными оказались сформулированные Винером кибернетические представления об универсальном характере обратной связи – принципа, суть которого состоит в том, что каждое последующее воздействие на управляемый объект определяется на основании сведений о результатах предыдущего воздействия, а также о закономерностях так называемого “кибернетического гомеостазиса” – устойчивого, саморегулирующегося функционирования сложных открытых систем в изменяющейся окружающей среде путем активного взаимодействия с последней. Это выражается, с одной стороны, в приспособляемости сложноорганизованного системного объекта к воздействиям внешнего мира посредством определенных внутренних структурно-функциональных изменений, с другой – в активном воздействии системного объекта на среду, ее “приспособлении” к своим внутренним параметрам, “потребностям” путем извлечения и усвоения необходимых ресурсов и, кроме того, нейтрализации неблагоприятных внешних воздействий. В диссертации показано, что эти представления нашли свое отражение в коммуникационной модели политической системы общества Д. Истона, инструментальной модели Г. Алмонда и Дж. Коулмана, устанавливающей определенное соответствие между отдельными категориями системно-кибернетического анализа и терминами, традиционно используемыми политической и правовой наукой, и модели К. Дойча, рассматривающей политику как коммуникационный процесс координации усилий людей по достижению поставленных целей, который реализуется по схеме кибернетического саморегулирования.

Диссертант полагает, что для политической коммуникативистики в ее теоретическом аспекте более актуальным и перспективным видится построение [c.32] структурно-функциональных кибернетических моделей. Такое моделирование, будучи, конечно же, сознательно упрощенным отображением определенной части политической действительности, обладает, тем не менее, рядом очевидных преимуществ. Во-первых, оно помогает организовать, упорядочить знание о процессах политической коммуникации путем логического обобщения множества различных частных случаев информационного взаимодействия и обмена, установления причинно-следственных взаимосвязей между наблюдаемыми явлениями. Во-вторых, оно способствует объяснению политико-коммуникационных процессов, представляя их в наглядной и доступной для восприятия форме и тем самым освобождая теоретические построения от возможных усложнений, а также и от неоднозначного истолкования находящихся в поле зрения феноменов. Это придает коммуникационно-кибернетическому моделированию эвристическую функцию, так как оно позволяет направить познавательную активность исследователя на анализ и теоретическое осмысление ключевых, наиболее существенных моментов изучаемой действительности. В-третьих, коммуникационно-кибернетическое моделирование дает возможность предсказывать ход развития событий, возможные последствия происходящих изменений и, следовательно, способствовать формулировке и уточнению исследовательских гипотез.

В третьей главе “Коммуникация в политической системе общества” определяется место и роль информационного воздействия и взаимодействия в политической системе, анализируются базовые модели политической коммуникации, раскрывается значение принципа обратной связи в политико-коммуникационных процессах, исследуются типовые модели стратегических политико-коммуникационных кампаний.

В первом параграфе “Политическая система общества: коммуникационный базис” диссертант уточняет понятие “политическая система” на основе использования терминологического аппарата общей теории систем и политической коммуникативистики, а также прелдагает обощенную структурно-функциональную модель, согласно которой в структуре политической системы в качестве одного из ее функционально обусловленных компонентов выделяется подсистема политической коммуникации.

Диссертант полагает, что к определению понятия политической системы, как и любой сложнооранизованной целостности, удобнее подходить с элементарного уровня. Для этого, следуя логической схеме, предложенной О. Ланге³⁷, в качестве исходного пункта используется понятие действующего элемента, обозначающее любой объект окружающего мира, который определенным образом зависит от других объектов и, одновременно, определенным образом воздействует на другие объекты. Множество других объектов окружающего мира определяется как среда данного элемента. Применительно к миру политической реальности действующими элементами выступают политические [c.33] акторы: индивиды, общности и институты, по отношению к которым окружающей социальной средой является общество в целом.

Множество связанных действующих элементов, взятое в единстве с совокупностью отношений, или связей между ними, составляет содержание понятия системы действующих элементов, или, более кратко, просто системы. При этом действующими элементами системы могут выступать и системы более низкого порядка, “малые организации”, обычно именуемые подсистемами, способ действия каждой из которых как единого и относительно обособленного целого определяется ее собственной структурой. Взаимодействие элементов как друг с другом, так и с окружающей средой, носящее информационный характер, есть не что иное, как коммуникация элементов системы. Совокупность связей, отношений между элементами системы (и все различные изоморфные преобразования этих отношений), принято называть структурой системы. Безусловно, структура как самой системы, так и входящих в нее подсистем необязательно остается неизменной – с течением времени отдельные связи между элементами могут ослабевать и разрушаться, но могут появляться и новые связи, в том числе и с элементами, прежде не входившими в систему. В качестве обобщающего понятия по отношению к подсистемам, действующим элементам и структурообразующим связям между ними обычно употребляется понятие “компоненты системы”.

Используя приведенные определения в политологическом контексте, диссертант устанавливает, что политическая система представляет конкретно-историческую форму коммуникации политических акторов как между собой, так и с окружающей социальной средой, властно упорядочивающую, оформляющую и заключающую в определенные границы политическую деятельность в обществе. В дальнейшем в качестве компонентов политической системы рассматриваются ее сложноорганизованные действующие элементы, или подсистемы, исходя из специфики их функциональных особенностей и свойств, обусловливающих и предопределяющих функции политической системы в целом, которая возникает как средство согласования интересов различных политических акторов при помощи власти и политического участия, а ее структура и динамика зависят от соотношения социально-политических сил. При этом основной функцией политической системы выступает властное опосредование социальных интересов и взаимодействий, необходимость которого связана с общественным разделением труда, разрывом между непрерывным возрастанием потребностей различных социальных групп и ограниченными ресурсными возможностями для их полного или по крайней мере одинакового удовлетворения в каждом обществе. С точки зрения системного подхода, основная функция политической системы имеет обобщающий, интегративный характер по отношению к функциям входящих в ее состав компонентов. Данное обстоятельство предполагает последующее решение в рамках функционального анализа задачи декомпозиции, то есть [c.34] представления функций политической системы в виде совокупности взаимосвязанных, взаимозависимых и взаимодополняющих функций ее подсистем и элементов на основе исследования компонентного состава.

Процесс властного опосредования социальных интересов и взаимодействий раскрывается в совокупности “внешних” и “внутренних” функций политической системы, имеющих более конкретный характер. Ведущая роль здесь, со всей очевидностью, принадлежит функции политического руководства обществом, которая, будучи направленной в окружающую социальную среду, актуализируется в деятельности государства и других социально-политичских институтов. Однако стабильное выполнение данной функции предполагает “внутрисистемное” воспроизводство институциональных форм и регуляцию, упорядочение активности относительно автономных политических акторов. Поэтому, исходя из функционального предназначения, в качестве компонентов политической системы, наряду с подсистемой политических акторов, представленной как индивидуальными, так и совокупными акторами, также выделяются: нормативно-регулятивная подсистема, которая проявляется через совокупность различных норм, направленных на регламентацию политической жизни, подсистема политического сознания и политической культуры, опосредующая процессы создания и воспроизводства всех остальных компонентов, и, кроме того, подсистема политической коммуникации, осуществляющая двойственную функцию: внутреннюю связь между элементами и внешнее взаимодействие политической системы с окружающей социальной средой.

Указанные компоненты, выделенные в качестве подсистем второго порядка, в свою очередь, состоят из взаимодействующих и взаимосвязанных сложноорганизованных элементов. Так, в подсистеме политических акторов можно выделить в качестве подсистемы третьего порядка институциональную подсистему, в структуре которой совокупные политические акторы – государство и общественно-политические объединения (партии, движения, организации, группы давления) можно рассматривать как подсистемы четвертого порядка. Очевидно, что такой анализ можно последовательно довести до микроуровня, то есть до политических характеристик индивидов, взаимодействующих друг с другом в рамках структуры совокупных политических акторов.

Компоненты политической системы обладают функциональной специализацией, которая сочетается с их органическим взаимодействием, проявляющимся в причинно-следственной зависимости подсистем друг от друга. При этом гомеостатическая устойчивость политической системы, основным признаком которой является сохранение взаимосвязей между ее компонентами и их эффективное взаимодействие как между собой, так и с изменяющейся социальной средой, определяется прежде всего действенностью и надежностью механизмов ее коммуникационного базиса – подсистемы политической коммуникации. [c.35]

Второй параграф “Базовые модели политической коммуникации” посвящен анализу эволюции когнитивных конструкций, отражающих каузальные связи между процессами и явлениями информационного воздействия и взаимодействия в сфере политики.

В данном параграфе последовательно анализируются “формула Лассуэлла” и ее расширенная модификация, предложенная Р. Брэддоком, обобщенная модель коммуникационного процесса Дж. Гербнера, модель К. Шеннона и У. Уивера, циклическая модель коммуникации У. Шрамма, модель соотношения смысловых значений М. Дефлёра, модели коммуникации между политической элитой и массами Ж.-М. Коттре и К. Синна, модель альтернативных видов движения информации Й. Бордвика и Б. ван Каама. На основе проделанного анализа диссертант приходит к выводу о существовании устойчивой тенденции постепенного замещения однонаправленных, униполярных процессов “вещательного” типа формами информационного обмена, предполагающими обязательное наличие и повышение роли обратной связи между участниками политико-коммуникационных процессов.

Сущность, значение и условия существования обратной связи в процессах информационного взаимодействия в социально-политической сфере отдельно рассматриваются в третьем параграфе “Обратная связь в политической коммуникации”.

В диссертации показано, что во всех проявлениях политической коммуникации, преследующей достижение некоей цели – либо путем управления одного политического актора действиями другого или других, либо путем взаимного согласования их позиций на основе консенсуса – общим моментом является двусторонний информационный обмен, или обратная связь. По мнению диссертанта, отправными моментами для моделирования процессов обратной связи в политической коммуникации могут послужить идеи, высказанные в середине 40-х гг. американским психологом Ф. Хидером относительно степени совместимости или несовместимости, возникающей во взаимоотношениях между двумя индивидами по поводу какого-либо третьего лица или объекта, получившие свое дальнейшее развитие в работах Т. Ньюкомба, а также положения теории “когнитивного диссонанса” Л. Фестингера. Согласно данным концепциям, взаимоотношения между участниками политико-коммуникационного процесса в отдельных моментах могут быть “симметричны” (например, когда оба индивида позитивно воспринимают друг друга и одинаково – положительно или отрицательно – относятся к внешнему объекту), тогда как в других, напротив, окажутся “несбалансированными” (например, когда оба индивида положительно относятся друг к другу, но один из них воспринимает внешний объект с симпатией, а другой – с неприязнью). В дальнейшем, если отношения оказываются “симметричными”, каждый из индивидов будет препятствовать любым изменениям, которые могли бы нарушить установившееся согласие сторон; в случае же отсутствия общей [c.36] точки зрения будут предприниматься попытки восстановить “когнитивный баланс”. Обобщенная теоретическая модель обратной обратной связи, построенная на основании концепции Т. Ньюкомба и теории Л. Фестингера, может служить в качестве достаточно наглядной иллюстрации развития взаимоотношений между политическими единомышленниками или описания поведения избирателя, который в ходе предвыборной кампании уже определился в своем предпочтении и поэтому в большей степени обращает внимание на агитационно-пропагандистские материалы и действия “своего” кандидата или избирательного объединения, а не его конкурентов.

Диссертант считает, что характер процесса, представленного концепцией Т. Ньюкомба и теорией Л. Фестингера, согласуется с представлениями о коммуникационно-кибернетическом гомеостазисе, подтверждая точку зрения, что люди стремятся обратиться к тем источникам информации, содержание которых соответствует их сформировавшейся позиции или подтверждает правильность избранной линии поведения. Тем не менее, в диссертации подчеркивается, что стремление к достижению консенсуса не является единственной причиной и следствием политической коммуникации. Существует по крайней мере два других способа решения проблемы “неопределенности” или “психологического дискомфорта”, сопровождающей возникновение “когнитивного противоречия”: во-первых, формирование взаимоотношений с другими индивидами (поиск политических единомышленников); во-вторых, дополнительное подтверждение имеющихся существенных расхождений во взглядах (четкое определение политических противников). По мнению диссертанта, существуют также очевидные ограничения в плане распространения выводов, полученных в результате анализа процессов и явлений на уровне отдельных индивидов или малых групп, на более широкий круг ситуаций, в особенности на макроуровень общества в целом. Большие сообщества не испытывают такой же “потребности” в достижении консенсуса, как отдельный индивид или небольшая группа, и, напротив, можно даже утверждать, что они как раз “нуждаются” в противоречиях и существовании различных взглядов как в факторах, благоприятствующих общественному развитию.

Кроме того, коммуникаторы далеко не всегда имеют возможность контролировать меру восприятия и понимания адресатами смысла передаваемых сообщений, особенно в случае опосредованной коммуникации как в малых, так и в больших сообществах. В результате возникает некий дуализм между изначальным содержанием сообщения и его интерпретацией адресатом, сформированной на основе его субъективного отношения к предмету сообщения. Следовательно, если коммуникатор стремится к тому, чтобы его мысль была понята именно так, как он того бы хотел, ему следует убедиться в том, что адресат понимает или способен понять суть обсуждаемого вопроса так же, как и он сам. По этой причине в структуре политико-коммуникационного процесса возникает петля обратной связи, которая будет существовать только [c.37] при следующих условиях: во-первых, адресат не игнорирует поступающие к нему сообщения; во-вторых, коммуникатор и адресат вступают в общение на понятном каждому из них языке по поводу доступных пониманию друг друга предметов. Одновременное выполнение этих условий приобретает особую актуальность, когда коммуникатор преследует цель не просто проинформировать адресата, но и определенным образом воздействовать на его мнение или поведение применительно к той или иной политической ситуации.

Четвертый параграф “Стратегические политико-коммуникационные кампании” посвящен обобщенному анализу процессов политической коммуникации, направленных на достижение конкретных политических результатов. Типичными примерами стратегических политико-коммуникационных процессов выступают избирательные кампании, проводимые на общенациональном, региональном и местном уровне, а также деятельность политических партий и других общественно-политических объединений, направленная на привлечение в свои ряды новых сторонников. По мнению диссертанта, в условиях становящегося информационного общества особый интерес вызывает анализ четырех основных моделей стратегических политико-коммуникационных кампаний: агитационно-пропагандистской деятельности с использованием СМК, политической рекламы, развития общественных связей (паблик рилейшнз) и политического маркетинга, важнейшим компонентом которых выступает массовая коммуникация.

Диссертант утверждает, что, несмотря на разнообразие форм и различие в преследуемых целях, данные политико-коммуникационные кампании имеют следующие общие характеристики:

– они, как правило, инициируются институциализированными совокупными политическими акторами, то есть в качестве коммуникаторов в них обычно выступают органы государственной власти или общественно-политические объединения, претендующие на выражение интересов каких-либо общностей или социальных групп;

– они имеют преднамеренный характер, будучи направленными на достижение тех или иных политических целей, которые могут быть достаточно четко определены;

– в рамках одной и той же кампании целедостижение может предполагать совместное решение целого ряда взаимосвязанных задач, как, например, изменение точек зрения, позиций адресатов информационного воздействия, а также их поведения;

– проведение этих кампаний в значительной мере носит массовый характер, предполагающий задействование нескольких коммуникационных каналов для передачи серии сообщений, что подразумевает широкое использование СМИ, как правило, в сочетании с групповой и межличностной коммуникацией;

– эти кампании должны обладать высокой степенью общественной легитимности, то есть восприниматься большинством адресатов информационного [c.38] воздействия в качестве необходимых и обоснованных либо с позиций устоявшихся в обществе норм и традиций, либо с точки зрения очевидной неизбежности осуществления назревших социально-политических преобразований.

На основе анализа нормативной модели К. Новака и К. Варнерида, рассматривающей стратегическую коммуникационную кампанию как своего рода рабочий процесс, который включает в себя логически определенную последовательность действий, направленных на достижение конкретного результата, концепции иерархии эффектов коммуникационного воздействия М. Рэя, модели процесса достижения кумулятивного коммуникационного эффекта посредством распространения повторяющихся и дополняющих друг друга сообщений, предложенной С. Чаффи и Ч. Роузером, а также моделей коммуникационных кампаний Дж. Грюнига и Т. Ханта, диссертант приходит к выводу о существовании устойчивой тенденции последовательного формирования четырех взаимодополняющих типов политико-коммуникационных стратегий: униполярной рекламно-пропагандистской стратегии, стратегии общественного информирования, двусторонней асимметричной и двусторонней симметричной (маркетинговой) стратегий с последовательным возрастанием значения элемента обратной связи в процессах информационного взаимодействия между коммуникаторами и адресатами. По мнению диссертанта, данная тенденция подтверждается не только практикой развитых государств Запада, но также – с определенной хронологической корректировкой – и эволюцией форм политической коммуникации в Российской Империи – СССР – постсоветской России в конце XIX – начале ХХI вв.

В четвертой главе “Средства коммуникации как инструмент преобразования социально-политической действительности” раскрывается место и роль средств коммуникации в непосредственной политической деятельности, исследуются изменения в характере публичности политики в условиях становящегося информационного общества, анализируются возможности и пределы политической социализации аудитории как объекта направленного информационного воздействия, рассматриваются процессы обратной связи – воздействия социально-политических сил и аудитории на СМК.

В первом параграфе “Средства коммуникации в процессе социально-политической деятельности” диссертантом разрабатывается концептуальная схема осмысления роли и значения средств коммуникации в развитии политической сферы, основанная на синтезе трех достаточно известных и продуктивных подходов, взаимное сочетание которых практически не рассматривалось в политологических исследованиях. Первый из них – это критическая традиция, берущая свое начало в трудах теоретиков Франкфуртской школы и получившая развитие в работе Ю. Хабермаса “Структурное преобразование публичной сферы” (1989). Второй подход восходит к теоретическим работам в области социологии массовой коммуникации, где исследовались отношения между уровнем развития средств [c.39] коммуникации и пространственно-временной организацией власти (Г. Иннис, М. Маклюэн, Дж. Мейрович, Дж. Томсон). Третий подход – это герменевтика, связанная с контекстуальной интерпретацией символьных форм, которая делает акцент на творческой, конструктивной деятельности личности по восприятию смысла получаемых сообщений, причем только в связи с другими аспектами своей жизни и социального окружения (Г.-Г. Гадамер, П. Рикёр).

В рамках данной теоретической конструкции под социально-политической деятельностью в самом общем виде понимаются действия политических акторов – индивидов, социальных общностей и выражающих их интересы институтов, направленные на достижение некоторых целей в пределах определенным образом структурированных социальных контекстов. Преследуя эти цели, политические акторы привлекают доступные им ресурсы, под которыми мы, соответственно, понимаем средства, позволяющие индивидам, их организациям и группам эффективно добиваться соответствующих целей в своих коренных интересах и таким образом в той или иной мере осуществлять власть. При этом, по мнению диссертанта, полезно различать несколько форм власти, каждая из которых связана с тем или иным видом ресурсов. Эти разновидности, если воспользоваться типологией властных ресурсов, предложенной М. Манном, можно было бы назвать “экономической”, “политической”, “принудительной” и “идеологической”, однако, как представляется, вместо последнего названия в контексте исследования более удачным видится использование введенного П. Бурдье понятия “символьной власти” (“symbolic power”). В отличие от распространенной интерпретации этого понятия как “символической власти”, придающей ему оттенок некоей условности, незначительности, несущественности, диссертант настаивает на использовании термина “символьная власть” как акцентирующнго внимание на использовании символов, точнее – символьных форм (речь, жесты, изображения и т.д.), передающих некоторое смысловое содержание, с целью оказать влияние на какое-либо действие или событие, вмешаться в его ход. Для осуществления символьной власти привлекаются ресурсы, которые называются средствами коммуникации. Они включают технические средства приема и передачи символьных форм, а также используемые в этом коммуникационном процессе соответствующие знания и навыки.

Диссертант утверждет, что развитие печатного дела в Европе на рубеже Средневековья и Нового времени следует рассматривать как начало фундаментального преобразования социальной организации символьной власти. Печать и книгораспространение, торговля символьными формами, подорвав монополию церкви как центрального института символьной власти, создавали новые коммуникативные связи и структуры, новые каналы передачи информации между людьми, способствуя тем самым установлению нового типа социальных отношений. [c.40]

Для дальнейшей разработки данной идеи диссертант, следуя терминологии Дж. Томсона, предлагает различать три типа коммуникации. Непосредственное взаимодействие имеет место в случае прямого контакта участников коммуникационного процесса, находящихся в одной пространственно-временной системе. Такая коммуникация имеет характер диалога – в том смысле, что она построена на двустороннем информационном обмене: коммуникатор одновременно является и получателем сообщения от другого участника коммуникационного акта и наоборот. Опосредованное взаимодействие предполагает обязательное использование вспомогательных средств, которые позволяют обмениваться сообщениями людям, “отдаленным” друг от друга в пространственно-временном отношении. В роли таких средств могут выступать, например, бумага в случае личной или деловой переписки, а также электромагнитные волны и различные технические устройства в случае телефонного разговора, радиопереговоров, телеконференции, Интернет-дискуссии и т.д. По сравнению с межличностным общением опосредованное взаимодействие оказывается способным “преодолеть” пространственно-временную локализацию участников коммуникационного процесса. Под опосредованным квазивзаимодействием понимаются особые виды социальных отношений, которые устанавливаются в результате использования средств массовой коммуникации – печати, радио, телевидения и т.д. Подобно опосредованному взаимодействию, эта форма коммуникационного акта предполагает расширение доступа к информационно-смысловому содержанию во времени и пространстве, однако при этом она обладает существенными отличиями. Во-первых, и непосредственное, и опосредованное взаимодействие строятся на том, что их участники в известной мере ориентируются друг на друга в плане употребления тех или иных символьных форм, тогда как в случае опосредованного квазивзаимодействия символьные формы воспроизводятся, строго говоря, для неопределенного круга потенциальных получателей. Во-вторых, следует иметь в виду, что и непосредственное, и опосредованное взаимодействие имеют форму диалога, тогда как опосредованное квазивзаимодействие, по существу, является монологом – в плане однонаправленности информационного потока. Тем не менее, опосредованное квазивзаимодействие все же является формой социального взаимодействия, создающей особую ситуацию общения людей в процессе обмена символьными формами. Это – структурированная ситуация, в которой одни индивиды заняты преимущественно созданием символьных форм для других, выступающих прежде всего в роли получателей, потребителей информационной продукции, не имеющих возможности незамедлительно ответить, но связанных с первыми отношениями привязанности, почитания таланта или политической лояльности.

Различия между тремя указанными типами социального взаимодействия лежат в основе теоретических представлений, которые можно использовать для исследования интерактивных особенностей социально-политических отношений [c.41] и их изменения под воздействием развития средств коммуникации в период с середины XV в. до наших дней. В Западной Европе вплоть до начала Нового времени, а в некоторых других частях мира – вплоть до недавнего прошлого процесс символьного обмена для большинства людей был ограничен условиями непосредственного взаимодействия. Формы опосредованного взаимодействия и квазивзаимодействия, конечно же, существовали, однако в совокупности относительный объем этих видов коммуникации был весьма невелик, ибо для участия в них требовались специальные навыки – например, грамотность, которой, как правило, обладали лишь представители политической, религиозно-духовной и торгово-коммерческой элит. Однако с распространением печатного дела в XV–XVI вв. в Западной Европе и его последующим развитием в других частях мира, а также с появлением в XIX–ХХ вв. различных видов электронных средств массовой коммуникации межличностное общение все в большей степени дополнялось различными формами опосредованного взаимодействия и квазивзаимодействия, что способствовало расширению доступности символьных форм во времени и пространстве и изменению характера взаимоотношений индивидов с публичной сферой.

Второй параграф “Новый характер публичности политики в условиях становящегося информационного общества” посвящен анализу преобразований в социально-политической сфере, которые произошли в результате развития средств коммуникации и оказывают на процесс демократизации общественной жизни весьма противоречивое воздействие.

В работе показано, что это воздействие способствует постоянному повышению уровня доступности сведений о событиях и процессах, происходящих в сфере политики. Однако наблюдаемый сегодня стремительный рост использования новейших коммуникационных технологий сопровождается увеличением степени информационного риска как следствия достижения небывалой прежде “прозрачности” и в плане деятельности социально-политических институтов, и в плане контроля за поведением и действиями отдельных индивидов. Указанное обстоятельство дает основание сделать вывод, что дальнейшее развитие и совершенствование технико-технологической составляющей политической коммуникации нуждается в более четкой правовой регламентации, поскольку оно, наряду с возможностями расширения публичности, открытости осуществления власти, подготовки и принятия политических решений, несет в себе также потенциальную опасность ограничения и нарушения традиционно понимаемых демократических прав и свобод личности. Это может выразиться, например, в создании “Виртуального Паноптикона” в духе М. Фуко, ибо прецедент, по крайней мере, в США, уже существует. Как отмечает в одной из своих статей Председатель Конституционного Суда Российской Федерации В.Д. Зорькин: “Пентагон создает сейчас не имеющую аналогов в мире автоматизированную систему сбора персональной информации под названием "Тотальная информированность". Она включает: электронную почту, данные о кредитных [c.42] картах и банковских операциях, сведения о путешественниках и туристах. При этом объединяются коммерческие базы данных с государственными досье, в частности, с данными спецслужб”³⁸. Дополнением к “Виртуальному Паноптикону” может стать искусственное сохранение ситуации “информационного разрыва”, неравномерного доступа к информации представителей различных социальных групп, когда подвластное большинство будет вынуждено довольствоваться сведениями, тенденциозно подобранными по указанию и под контролем властвующего меньшинства, стремящегося “дозировать” степень собственной “видимости” с тем, чтобы выйти из ситуации информационного риска.

С другой стороны, бурное развитие телевидения, а в последние годы и Интернета, относительная доступность, образность и высокая скорость передачи телевизионной и сетевой информации привели к тому, что человечество включилось в структурированный процесс символьного обмена, ставшего по своим возможностям практически мгновенным и глобальным. Однако, подобно тому как в экономической сфере глобализация означает прежде всего развитие финансовых рынков и учреждений до уровня транснационализации, когда политические границы между государствами становятся “прозрачными” и уже не могут рассматриваться в качестве препятствий для финансово-экономических операций, глобализация политико-коммуникационного пространства во многом сопрягается с расширением сферы деятельности особой разновидности транснациональных корпораций – мировых информационных кампаний и агентств. Эти наиболее влиятельные субъекты международного коммуникационного процесса, на долю которых, по сравнению с национальными агентствами и каналами, приходятся все возрастающие объемы передаваемой информации различного рода, в том числе и сведений политического характера, активно воздействуют на формирование интернациональной “медиа-культуры”, имея возможность устанавливать определенные стандарты формата, языка и типа изложения распространяемых материалов, которые должны быть признаны и приняты мировым сообществом. Следовательно, глобализация политико-коммуникационного пространства выступает одновременно в качестве проявления, отражения и средства распространения особого типа культуры и образа жизни, присущих развитым государствам Запада, включая соответствующие нормы, образцы и стереотипы политического поведения.

Диссертант считает, что противоречие между глобальным характером производимых информационных продуктов и локализованными, конкретными условиями их присвоения можно рассматривать в качестве потенциального источника напряженности и конфликтов, поскольку символьное содержание информационной продукции вполне может столкнуться с убеждениями, верой и ожиданиями, прочно укоренившимися в повседневной жизни. Указанное [c.43] обстоятельство предопределило рассмотрение в рамках третьего параграфа “Аудитория как объект направленного информационного воздействия: возможности и пределы политической социализации” проблемы изменения мнения потребителей распространяемой информационной продукции, усвоения ими определенных социально-политических ценностей, норм и правил поведения.

На раннем этапе политико-коммуникационных исследований, в период после окончания первой мировой войны, ознаменовавшейся небывалой интенсивностью и эффективностью массовых пропагандистских кампаний, аудитория рассматривалась как некая пассивная масса, словно находящаяся в ожидании очередного информационного воздействия и впоследствии отвечающая на него вполне предсказуемым образом. Эта точка зрения, основанная на фрейдистских представлениях об абсолютно иррациональном характере базовых инстинктов, обеспечивающих единую систему реакций индивидов на информационный стимул, явилась отправным моментом для формирования уже упомянутой теоретической модели, называемой “теорией подкожной иглы” или “теорией волшебной пули”, согласно которой массовая коммуникация якобы способна полностью подчинить себе весь общественный организм.

Критика данной модели, во многом связанной с именем Г. Лассуэлла, стала общим местом во всех последующих теоретических концепциях политической коммуникативистики, которые, несмотря на использование различных объяснительных схем, так или иначе отрицают всемогущество массового информационного воздействия. Однако, по мнению диссертанта, “теория волшебной пули” применима к описанию частного случая политической коммуникации, который сводится к массированному распространению информационно-пропагандистских сообщений в условиях социальной дестратификации общества при одновременном отсутствии конкуренции в политико-коммуникационном пространстве. Соответственно, для ситуаций, когда социальные связи сохраняют свою устойчивость или же распространение сообщений осуществляется в конкурентной коммуникационной среде, положения данной теоретической концепции оказываются неприменимыми.

В диссертации показано, что если аудитория не дестратифицирована и состоит из различных устойчивых социальных общностей, то воздействие политической коммуникации на отдельных индивидов опосредуется достаточно сложной структурой социальных связей и отношений, что при определенных условиях может привести к снижению степени социализирующего воздействия распространяемых сообщений. Кроме того, когда политическая коммуникация осуществляется в конкурентной среде, перед аудиторией открываются возможности выбора того или иного коммуникационного канала, в зависимости от информационных потребностей, вкусов, идейных установок и предпочтений индивидов.

Диссертант анализирует теоретические концепции, стремящиеся объяснить механизмы социализирующего воздействия каналов и средств коммуникации [c.44] на общество, а также оценить степень его эффективности. К числу таких концепций, в частности, относятся “теория полезности и удовлетворения потребностей” (Э. Кац, Д. Маккуэл, К. Розенгрен), модель воздействия телевидения на человеческое поведение (Дж. Комсток, С. Чаффи и др.), исследовательская традиция “культивационного анализа” (Дж. Гербнер и основанная им Анненбергская школа коммуникационных исследований Пенсильванского университета) и гипотеза “установления повестки дня” – “agenda-setting” (М. Маккомбс, Д. Шоу, Ш. Айенгар, Д. Киндер и др.). Отмечая достаточно высокую степень их верификации результатами эмпирических исследований, диссертант, тем не менее, подчеркивает, что указанные теории главным образом исследуют механизмы воздействия каналов и средств коммуникации на аудиторию, при этом практически не рассматривая проблему их взаимовлияния. На деле данное взаимовлияние оказывается далеко не единственным фактором обратной связи между средствами коммуникации и окружающей социально-политической средой, в которой им приходится действовать.

В четвертом параграфе “Обратная связь: СМК в поле действия социально-политических сил” на основе синтеза теоретических конструкций Дж. Гербнера, У. Гайбера, У. Джонсона, Д. Уайта, Дж. Макнелли, Э. Басса, Й. Галтунга и М. Руге диссертант предлагает основанную на принципе обратной связи обобщенную модель взаимодействия средств массовой информации, официальных источников (органы государственной власти, общественно-политические объединения, промышленные корпорации, и т.д.) и аудитории, которая показывает механизм преобразования сведений о реально происшедшем событии вначале в содержание “сообщения официального источника”, а затем в один из фрагментов медиа-образа, распространяемого на аудиторию с учетом его прохождения через определенную последовательность информационных “фильтров”.

В пятой главе “Тенденции развития политической коммуникации в информационном обществе” анализируются перспективы внедрения и использования новейших информационных и сетевых технологий в политической сфере.

В первом параграфе “Интернет-среда и новые политико-коммуникационные возможности” исследуются особенности Интернета как универсального средства коммуникации, анализируются политические предпочтения российской сетевой аудитории, рассматриваются тенденции использования Всемирной Сети в качестве инструмента политического участия. На основании анализа официально опубликованных данных социологических исследований, обладающих высокой степенью репрезентативности, диссертант приходит к выводу, что структура информационных запросов отечественной Интернет-аудитории дает немало оснований для того, чтобы опровергнуть расхожие тезисы о якобы имеющей место аполитичности сетевого сообщества или же о несовместимости Всемирной Сети с традиционно понимаемыми демократическими ценностями. Несмотря на то, что отечественная практика [c.45] последних лет достаточно наглядно продемонстрировала негативные возможности использования Интернет-ресурсов в плане несанкционированного и анонимного распространения различных сведений политического характера, в том числе материалов, либо содержащих призывы к насилию, либо компрометирующих отдельных политиков и должностных лиц, данные социологических исследований позволяют сделать вывод о том, что на рубеже ХХ и XXI вв. в рамках российского Интернет-сообщества формируется гражданская политическая культура, отвечающая известной характеристике, предложенной Г. Алмондом и С. Вербой: уровень консенсуса по поводу легитимности существующей власти, направления и содержания общественной политики, а также степень терпимости к плюрализму политических интересов у Интернет-аудитории оказываются выше, чем за ее пределами.

В работе показывается, что сохраняющаяся неопределенность юридического статуса Интернета во многом способствует воспроизводству в массовом сознании устойчивых представлений о Всемирной Сети как о некоей маргинальной коммуникационной среде, где поведение и взаимодействие людей, в том числе и проявление их политической активности, подчиняется принципам анархии и вседозволенности, которые порой вступают в острое противоречие с устоявшимися в обществе морально-этическими нормами. Вместе с тем диссертант считает, что с проникновением Интернет-технологий в политику связываются не только определенные опасения, но и отнюдь не беспочвенные положительные ожидания.

В частности, сегодня, когда благодаря “всемирной паутине” практически любой участник политического процесса оказывается способным направлять свои сообщения неограниченному числу потенциальных адресатов, складывается ситуация, которая вынуждает переосмыслить устоявшиеся представления о роли и возможностях конвенционального участия личности в политике. Пример Джоди Уильямс, лауреата Нобелевской премии мира за 1997 год, которой с помощью электронной почты удалось привлечь к кампании по запрещению противопехотных мин более тысячи медицинских, экологических, женских, детских, религиозных и иных организаций из 55 стран мира, наглядно демонстрирует, что Интернет-технологии, преодолевая барьеры организационно-технического, финансового, административного и даже межгосударственного порядка, способствуют реализации одного из ключевых принципов современной демократии – равенства возможностей конвенционального политического участия индивидов – причем не только на местном, региональном или общенациональном, но также и на международном уровне.

Другая положительная тенденция, связанная с использованием Интернета в политической сфере, относится к его внедрению в процессы информационного взаимодействия государства и граждан. Подобно технологиям “электронной коммерции”, дающим возможность бизнес-субъектам более эффективно взаимодействовать друг с другом (В2В) и сближающим их с потребителями (В2С), сетевая инфраструктура в политической сфере ставит целью сделать [c.46] взаимодействие между органами власти и гражданами (G2C), органами власти и институтами гражданского общества, включая общественные объединения, неправительственные организации и бизнес-структуры (G2B), а также между разными государственными и муниципальными учреждениями (G2G) более оперативным, удобным, прозрачным и, несомненно, более дешевым за счет снижения расходов на административные функции органов власти. Анализу данной тенденции посвящен второй параграф “"Электронная демократия" и "электронное правительство"”.

В работе уточняется понятие “электронной демократии”, под которым в наиболее обобщенном плане предлагается понимать основанный на применении сетевых компьютерных технологий механизм обеспечения политической коммуникации, способствующий реализации принципов народовластия и позволяющий привести политическое устройство в соответствие с реальными потребностями становящегося информационного общества.

Диссертант считает, что концепция “электронной демократии” соотносима с демократией, понимаемой как в широком, так и в узком смыслах. В первом случае речь идет о форме устройства и функционирования любой организации, основанной на принципах равноправия входящих в нее лиц, принятия решений большинством голосов, периодической выборности и подотчетности органов управления избравшему их общему собранию, конференции, съезду организации, – в этом смысле говорится, например, о демократии внутрипартийной или профсоюзной. В более узком значении в современной политической науке под демократией понимается форма политической самоорганизации общества, не только основанная на признании народного суверенитета, или воли большинства народа в качестве источника государственной власти, но и обеспечивающая соответствие государственного управления таким общепризнанным критериям, как подотчетность, открытость, адекватная реакция на изменения внешней среды или сигналы обратной связи, т.е. восприимчивость.

Применительно к демократии, понимаемой в широком смысле, речь может идти, например, об использовании Интернет-коммуникации в деятельности политических партий. Это способно привести не только к значительному снижению издержек на передачу информации от руководящих органов к местным отделениям и обратно, но и к существенному повышению роли рядовых членов во внутрипартийной жизни, расширению возможностей их участия в формировании политики партии, в частности, через публичное обсуждение проектов принимаемых решений в режиме реального времени.

В работе анализируется опыт использования информационно-коммуникационных технологий в качестве элемента основополагающих демократических процедур государственно-политической организации общества – выборов органов власти и референдумов: эксперименты по голосованию через Интернет в США, первые в мире электронные общенациональные выборы главы государства в Бразилии в 2002 г., а также использование разработанных [c.47] отечественными специалистами электронных комплексов обработки избирательных бюллетеней” (КОИБ) на выборах депутатов Государственной Думы Федерального Собрания Российской Федерации четвертого созыва 7 декабря 2003 г. и Президента Российской Федерации 14 марта 2004 г.

В контексте анализа перспектив, связанных с перемещением информационного взаимодействия органов власти и общества в сетевую среду, диссертант обращает внимание на то, что использование в качестве наименования Интернет-технологий, которые обеспечивают это взаимодействие, словосочетания “электронное правительство”, являющегося прямым переводом “e-Govemment”, представляется не совсем корректным, поскольку здесь имеется в виду сетевая инфраструктура не только исполнительной власти, но в целом всех органов государственной власти и местного самоуправления. С учетом особенностей конституционного строя Российской Федерации и демократических государств Западной Европы, где органы местного самоуправления самостоятельны в пределах своих полномочий и не входят в систему органов государственной власти, по мнению автора диссертации, более правильным было бы говорить об электронной инфраструктуре государственного и муниципального управления, которая бы объединяла в себе технологии информационного взаимодействия между органами власти и гражданами (G2C), органами власти и институтами гражданского общества, включая бизнес-структуры и общественные объединения (G2B), а также между разными государственными и муниципальными учреждениями (G2G). Что же касается термина “электронное правительство”, то представляется целесообразным соотнести его с одним из функциональных компонентов данной инфраструктуры, связанным с деятельностью органов исполнительной власти. Аналогичным образом можно, например, выделить на уровне местного самоуправления подсистему “электронных муниципалитетов”.

Рассматривая стадии формирования сетевых механизмов взаимоотношений органов власти с гражданами (G2C) и институтами гражданского общества (G2B), диссертант подчеркивает, что не менее серьезной является и задача совершенствования электронных каналов взаимодействия между разными государственными и муниципальными учреждениями (G2G), решению которой должна способствовать реализация Федеральной целевой программы “Электронная Россия” на 2002–2010 гг.

В третьем параграфе “Система образовательных Интернет-порталов: опыт предоставления информационных услуг “"электронного правительства"” рассматриваются предварительные итоги создания в рамках реализации Федеральной целевой программы “Развитие единой образовательной информационной среды (2001–2005 годы)” системы общеобразовательных и специализированных Интернет-порталов. С концептуальной и содержательной точки зрения данную систему следует рассматривать как один из элементов развития “электронного правительства”, поскольку речь идет об использовании федеральными органами исполнительной власти новейших коммуникационных [c.48] технологий для предоставления научно-педагогическому сообществу и всем заинтересованным гражданам широкого спектра информационных услуг, связанных в данном случае с вопросами образования.

По мнению диссертанта, разработку и развитие системы образовательных Интернет-порталов можно рассматривать как реализацию на практике отдельных идей, заложенных в теоретической модели электронной инфраструктуры государственного и муниципального управления. К настоящему времени эта система представляет собой отраслевой сегмент “электронного правительства”, опыт создания и функционирования которого должен быть учтен в предусмотренном Федеральной целевой программой “Электронная Россия” процессе формирования единой информационной и телекоммуникационной инфраструктуры для органов государственной власти и местного самоуправления, бюджетных и некоммерческих организаций, общественных пунктов подключения к общедоступным информационным системам. Важным результатом распространения информационно-коммуникационных технологий на все сферы взаимодействия органов власти с гражданами и институтами гражданского общества должно стать создание правовых, организационных и технологических условий для развития “электронной демократии” за счет реального обеспечения прав граждан не только на свободный поиск, получение, передачу, производство и распространение информации, но и на публичное выражение общественного мнения по вопросам стратегической и текущей политики на всех ее уровнях – федеральном, региональном и местном.

В заключении подводится краткий итог исследования, излагаются основные выводы диссертации, которые, как полагает автор, могут быть востребованы в дальнейшей исследовательской работе, связанной с теоретическим анализом процессов и явлений политической коммуникации, а также перспектив их развития в условиях становящегося информационного общества.

Основные положения диссертации и результаты проведенных исследований отражены в следующих авторских публикациях:

I. Монографии:

1. Грачев М.Н. Политическая коммуникация: теоретические концепции, модели, векторы развития. – М.: Издательство “Прометей”, 2004. – 328 с. – 20,5 п.л.

2. Грачев М.Н. Политика, политическая система, политическая коммуникация. – М.: НОУ МЭЛИ, 1999. – 168 с. – 10,5 п.л.

3. Грачев М.Н. (авторский вклад – 40%), Мадатов А.С. (авторский вклад – 60%). Демократия: методология исследования, анализ перспектив. – М.: Издательство “АЛКИГАММА”, 2004. – 128 с. – 8 п.л.

4. Грачев М.Н. (авторский вклад – 50%), Ирхин Ю.В. (авторский вклад – 50%). Актуальные проблемы политической науки. – М.: Экономическая демократия, 1996. – 188 с. – 11,8 п.л. [c.49]

II. Научные статьи, тезисы выступлений и докладов:

5. Грачев М.Н. К вопросу об определении понятий “политическая коммуникация” и “политическая информация” // Вестник РУДН. – Сер. Политология. – 2003. – № 4. – С. 34–42. – 0,6 п.л.

6. Грачев М.Н. Марксизм и становление информационного общества / Марксизм и современность: материалы (“круглого стола”) // Социально-гуманитарные знания. – 2002. – № 1. – С.282–285. – 0,25 п.л.

7. Грачев М.Н. Средства коммуникации как инструмент преобразования социально-политической действительности // Вестник РУДН. – Сер. Политология. – 2001. – № 3. С. 88–103. – 1,0 п.л.

8. Грачев М.Н. Средства массовой информации в социально-политическом поле // Вестник РУДН. – Сер. Политология. – 2000. – № 2. – С.80-87. – 0,5 п.л.

9. Грачев М.Н. Политическая коммуникация // Вестник РУДН. – Сер. Политология. – 1999. – № 1. – С.24–39. – 1,0 п.л.

10. Грачев М.Н., (авторский вклад – 50%), Трахтенберг А.Д. (авторский вклад – 50%). Микроуровневые теории политико-коммуникационных процессов в американской политической науке ХХ века // Вестник РУДН. – Сер. Политология. – 2004. – № 1 (5). – С. 89–96. – 0,5 п.л.

11. Грачев М.Н. Норберт Винер и его философская концепция // Общественные науки и современность. – 1994. – № 6. – С. 119–126. – 0,7 п.л.

12. Грачев М.Н. Норберт Винер. “Индивидуальный и общественный гомеостазис” (перевод с англ.) // Общественные науки и современность. – 1994. – № 6. – С. 127–130. – 0,3 п.л.

13. Грачев М.Н. Интернет-коммуникация и перспективы “электронной демократии” // “Новая” Россия: власть, общество, управление в контексте либеральных ценностей: Материалы международной научной конференции 22 марта 2004 г. – М.: РГГУ, 2004. С. 140–146. – 0,5 п.л.

14. Грачев М.Н. О применении методики контент-анализа в прикладных политико-коммуникационных исследованиях // “Новая” Россия: политика и культура в современном измерении: Материалы Российской межвузовской научной конференции 17 января 2003 г. – М.: РГГУ, 2003. С. 68–70. – 0,2 п.л.

15. Грачев М.Н. Интернационализация политико-коммуникационного пространства // Научные труды Московского педагогического государственного университета. – Серия: Социально-исторические науки. Сборник статей. – М.: Прометей, 2002. – С. 450–453. – 0,25 п.л.

16. Грачев М.Н. Политическая коммуникация: генезис концепции // Политические коммуникации XXI века: гуманистические аспекты: Материалы межвузовской научно-практической конференции 25 марта 2002 г. – М.: РИЦ “Москва – Санкт-Петербург”, 2002. – С. 7–15. – 0,5 п.л.

17. Грачев М.Н. Политическая коммуникация: базовые модели // Политические коммуникации XXI века: гуманистические аспекты: Материалы межвузовской [c.50] научно-практической конференции 25 марта 2002 г. – М.: РИЦ “Москва – Санкт-Петербург”, 2002. – С. 30–45. – 1,0 п.л.

18. Грачев М.Н., (авторский вклад – 50%), Филатова Ю.С. (авторский вклад – 50%). Обратная связь в политической коммуникации // Актуальные проблемы современной политической науки: Сборник научных статей. – Вып. 2. / Под ред. д.ф.н., проф. Зыбайлова Л.К. и д.п.н., проф. Коноплина Ю.С. – М.: Прометей, 2002. – С. 70–77. – 0,5 п.л.

19. Грачев М.Н. Глобализация политико-коммуникационного пространства // “Новая” Россия: национальные интересы в глобальном контексте: Материалы Российской межвузовской научной конференции 7-8 декабря 2001 г. – М.: РГГУ, 2001. С. 93–96. – 0,25 п.л.

20. Грачев М.Н. Информационное общество, политическая коммуникация и политическая кибернетика // Актуальные проблемы современной политической науки: Сборник научных статей / Под ред. д.ф.н., проф. Зыбайлова Л.К. и д.п.н., проф. Коноплина Ю.С. – М.: МПГУ – НОУ МЭЛИ, 2001. – С. 14–29. – 1,0 п.л.

21. Грачев М.Н. Политическая система общества: коммуникационно-кибернетическая модель // Сборник научных работ Московского экономико-лингвистического института: Вып. 1. – М.: НОУ МЭЛИ, 2001. – С.137–144. – 0,5 п.л.

22. Грачев М.Н. Политические коммуникации и коммуникационное измерение политики // "Новая" Россия: политическое знание и политологическое образование. Материалы межвузовской научной конференции, 1–2 декабря 2000 г. – М.: РГГУ, 2000. С. 36–41. – 0,4 п.л.

23. Грачев М.Н. Агитация партийная // Политическая энциклопедия: В 2 т. – Т.1. / Национальный общественно-научный фонд; Рук. проекта Г.Ю. Семигин; Науч.-ред. совет: пред. совета Г.Ю. Семигин. – М.: Мысль, 1999. С. 18–19. – 0,1 п.л.

24. Грачев М.Н. (авторский вклад – 50%), Ирхин Ю.В. (авторский вклад – 50%). Интернет // Политическая энциклопедия: В 2 т. – Т.1. / Национальный общественно-научный фонд; Рук. проекта Г.Ю. Семигин; Науч.-ред. совет: пред. совета Г.Ю. Семигин. – М.: Мысль, 1999. С. 457. – 0,1 п.л.

25. Грачев М.Н. Митинг // Политическая энциклопедия: В 2 т. – Т.1. / Национальный общественно-научный фонд; Рук. проекта Г.Ю. Семигин; Науч.-ред. совет: пред. совета Г.Ю. Семигин. – М.: Мысль, 1999. С. 718. – 0,05 п.л.

26. Грачев М.Н. Программа политическая // Политическая энциклопедия: В 2 т. – Т.2. / Национальный общественно-научный фонд; Рук. проекта Г.Ю. Семигин; Науч.-ред. совет: пред. Совета Г.Ю. Семигин. – М.: Мысль, 1999. С. 282. – 0,1 п.л.

27. Грачев М.Н. Прогресс // Политическая энциклопедия: В 2 т. – Т.2. / Национальный общественно-научный фонд; Рук. проекта Г.Ю. Семигин; Науч.-ред. совет: пред. совета Г.Ю. Семигин. – М.: Мысль, 1999. С. 282–284. – 0,2 п.л. [c.51]

28. Грачев М.Н. Прокламация // Политическая энциклопедия: В 2 т. – Т.2. / Национальный общественно-научный фонд; Рук. проекта Г.Ю. Семигин; Науч.-ред. совет: пред. совета Г.Ю. Семигин. – М.: Мысль, 1999. С. 285. – 0,05 п.л.

29. Грачев М.Н. Реформы буржуазные // Политическая энциклопедия: В 2 т. – Т.2. / Национальный общественно-научный фонд; Рук. проекта Г.Ю. Семигин; Науч.-ред. совет: пред. совета Г.Ю. Семигин. – М.: Мысль, 1999. С. 360–361. – 0,1 п.л.

30. Грачев М.Н. Политическое участие // Зарубежная политология: Словарь–справочник. / Под ред. А.В. Миронова, Г.А. Цыганкова. – М.: Социально-политический журнал, Независимый открытый университет, 1998. С. 239–241. – 0,2 п.л.

31. Грачев М.Н. Политическая коммуникация: от вещания к диалогу // Права человека в диалоге культур: Материалы международной научной конференции, 26–28 ноября 1998 г. – М.: РГГУ, 1998. С. 141–143. – 0,2 п.л. (на англ. яз.: Grachev M. Political Communication: from Translation to Dialogue // Права человека в диалоге культур: Материалы международной научной конференции, 26–28 ноября 1998 г.. – М.: РГГУ, 1998. С. 251–253. – 0,2 п.л.)

32. Грачев М.Н. Политические партии в современной России // Очерки политической науки / Ред.: д.ф.н., проф. Ю.В. Ирхин. – М.: РУДН, 1996. – С. 157–170. – 2,0 п.л.

33. Грачев М.Н. Политические партии и партийные системы // Рабочая политика: Вып.6. – М.: ИЦ “КАС–КОР”; Фонд им. Фридриха Эберта, 1995. – С. 11–28. – 1,0 п.л.

34. Грачев М.Н. Кибернетика и синергетика // Самоорганизация, организация и управление. – М.: Российская академия государственной службы при Президенте Российской Федерации, 1995. – С. 97–107. – 0,6 п.л.

35. Грачев М.Н. Политическая коммуникация и проблемы толерантности // IV Международный философский симпозиум “Диалог цивилизаций: Восток – Запад”: Материалы “круглого стола” “Толерантность и демократия: политическое основание и будущее гражданского общества” – Вып. 2. – М.: Уникум-Центр, 2000. С.130–131. – 0,1 п.л.

36. Грачев М.Н. Изучение многопартийности в контексте воспитания гражданской культуры студенчества // Воспитательная работа с учащимися РУДН в современных условиях. Научно-практическая конференция. Тезисы докладов и выступлений. – М.: РУДН, 1997. – С.33–36. – 0,2 п.л.

37. Грачев М.Н. Многопартийность и политическая стабильность // Право и политическая стабильность. Международная научно-практическая конференция. Тезисы выступлений. – М.: РУДН, 1996. – С. 17–19. – 0,1 п.л.

Общий объем авторских публикаций по теме исследования – 54,4 п.л. [c.52]

¹ См., напр.: Вирилио П. Информационная бомба. Стратегия обмана. – М., 2002. С. 111; Кашперский В.И. Информация // Современный философский словарь / Под общ. ред. д.ф.н., проф. В.Е. Кемерова. – Лондон – Франкфурт-на-Майне – Париж – Люксембург – Москва – Минск, 1998. С. 359; Соловьев А.И. Политология: Политическая теория, политические технологии. – М., 2000. С. 393.

Вернуться к тексту

² См.: Платон. Государство. // Платон. Филеб, Государство, Тимей, Критий. – М., 1999. С. 140–144, 149–158.

Вернуться к тексту

³ См.: Аристотель. Политика. // Аристотель. Сочинения: В 4 т. Т.4. – М., 1983. С. 376 и сл.

Вернуться к тексту

⁴ См., напр.: Цицерон. О государстве. // Цицерон. Диалоги. – М., 1994. С. 20.

Вернуться к тексту

⁵ См., напр.: Августин Блаженный. О граде Божием. – Минск; М., 2000. С. 653 и сл.; Фома Аквинский. Сумма теологии: [Фрагменты]. // Антология мировой правовой мысли: В 5 т. Т. II: Европа: V–XVII вв. – М., 1999. С. 581–596.

Вернуться к тексту

⁶ Макиавелли Н. Рассуждения о первой декаде Тита Ливия // Макиавелли Н. Избранные сочинения. – М., 1982. С. 405–406.

Вернуться к тексту

⁷ См.: Гоббс Т. Левиафан, или Материя, форма и власть государства церковного и гражданского. // Гоббс Т. Сочинения: В 2 т. Т.2. – М, 1991. С. 250–251.

Вернуться к тексту

⁸ См.: Мильтон Д. Ареопагитика: Речь о свободе печати, обращенная к английскому парламенту // О свободе: Антология западноевропейской классической либеральной мысли. – М., 1995. С. 19–47; Локк Дж. Два трактата о правлении. // Локк Дж. Сочинения: В 3 т. Т.3. – М., 1988. С. 135–405; Локк Дж. Опыт о веротерпимости. // Там же. С.66–90; Монтескье Ш.Л. О духе законов. – М., 1999; Милль Дж. О свободе. // Наука и жизнь. – 1993. № 11. С. 10–15; № 12. С. 21–26.

Вернуться к тексту

⁹ Маркс К., Энгельс Ф. Манифест Коммунистической партии // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т.4. С. 445.

Вернуться к тексту

¹⁰ См: Вебер М. Избранные произведения. – М., 1990; Манхейм К. Диагноз нашего времени. – М., 1994; Парсонс Т. О структуре социального действия. – М., 2002; Сорокин П.А. Социальная и культурная динамика: Исследование изменений в больших системах искусства, истины, этики, права и общественных отношений. – СПб., 2000.

Вернуться к тексту

¹¹ См.: Lasswell H. Propaganda Technique in the World War. – London, 1927.

Вернуться к тексту

¹² Политические коммуникации / Под ред. А.И. Соловьева. М., 2004. С. 5.

Вернуться к тексту

¹³ См.: Белл Д. Грядущее постиндустриальное общество: опыт социального прогнозирования. – М., 1999; Винер Н. Человеческое использование человеческих существ: кибернетика и общество. // Винер Н. Человек управляющий. – СПб., 2001. С. 3–196; Кастельс М. Галактика Интернет: Размышления об Интернете, бизнесе и обществе. – Екатеринбург, 2004; Тоффлер Э. Метаморфозы власти: Знание, богатство и сила на пороге XXI в. – М., 2003; Уэбстер Ф. Теории информационного общества. – М., 2004; Beniger I.R. The Control Revolution: Technologic and Economical Origins of the Information Society. – Cambridge, Mass.; London, 1986; Cuilenburg J.J. van. The Information Society: Some Trends and Implications. // European Journal of Communication. – 1987. – Vol.2. – № 1. – P. 105–121; Dahrendorf R. Reflections of the Revolution in Europe. – New York, 1990; Feather J. The Information Society: A Study of Continuity and Change. – London, 2000; Katz R.L. The Information Society: An International Perspective. – N.Y., 1988; Martin W.J. The Information Society. – London, 1988; Masuda Y. The Information Society as Post-Industrial Society. – Washington, 1983; Mattelart A. The Information Society: An Introduction. – London; Thousand Oaks, Calif., 2003; Shillinglaw N., Thomas W. The Information Society. – Craighall, 1988 и др.

Вернуться к тексту

¹⁴ См.: Абдеев Р.Ф. Философия информационной цивилизации. – М., 1994; Афанасьев В.Г. Социальная информация. – М., 1994; Бахметьев А.В. Социальные факторы формирования информационного общества. – М., 2003; Воронина Т.П. Информационное общество: сущность, черты, проблемы. – М., 1995; Иноземцев В.Л. Современное постиндустриальное общество: природа, противоречия, перспективы. – М., 2000; Колин К.К. Информационная цивилизация. – М., 2002; Мелюхин И.С. Информационное общество: истоки, проблемы, тенденции развития. – М., 1999; Моисеев Н.Н. Универсум. Информация. Общество. – М., 2001; Пасхин Е.Н. Информатика и устойчивое развитие. – М., 1996; Попов Г.Н. Переход России к информационному обществу. – СПб., 2003; Ракитов А.И. Философия компьютерной революции. – М., 1991; Смолян Г.Л., Черешкин Д.С., Вершинская О.Н., Костюк В.Н. Путь России к информационному обществу: Экономические и социально-культурные предпосылки. – М., 1996; Цвылев Р.И. Постиндустриальное развитие: Уроки для России. – М., 1996; Юзвишин И.И. Основы информациологии. – М., 2000; Яковец Ю.В. Формирование постиндустриальной парадигмы: истоки и перспективы. // Вопросы философии. – 1997. – № 1. – С. 3–17 и др.

Вернуться к тексту

¹⁵ См.: Березин В.М. Сущность и реальность массовой коммуникации. – М., 2002; Буданцев Ю.П. Социология массовой коммуникации. – М., 1995; Дьякова Е.Г., Трахтенберг А.Д. Массовая коммуникация и проблема конструирования реальности: анализ основных теоретических подходов. – Екатеринбург, 1999; Засурский Я.Н. Журналистика и общество: балансируя между государством, бизнесом и общественной сферой. // Средства массовой информации постсоветской России. – М., 2002. С. 195–231; Землянова Л.М. Современная американская коммуникативистика: теоретические концепции, проблемы, прогнозы. – М., 1995; Конецкая В.П. Социология коммуникации. – М., 1997; Мальковская И.А. Знак коммуникации: Дискурсивные матрицы. – М., 2004; Мельник Г.С. Mass Media: психологические процессы и эффекты. – СПб., 1996; Назаров М.М. Массовая коммуникация и общество: введение в теорию и исследования. – М., 2004; Основы теории коммуникации / Под ред. проф. М.А. Василика. – М., 2003; Почепцов Г.Г. Теория коммуникации. – М., 2001; Терин В.П. Массовая коммуникация: Исследование опыта Запада. – М., 2000; Федотова Л.Н. Социология массовой коммуникации. – СПб., 2003; Шарков Ф.И. Основы теории коммуникации. – М., 2002 и др.

Вернуться к тексту

¹⁶ См.: Кин Дж. Средства массовой информации и демократия. – М., 1993; Хабермас Ю. Моральное сознание и коммуникативное действие. – СПб., 2000; Goodsel Ch. T. The American Statehouse: Interpreting Democracy's Temples. – Lawrence, 2001; Greenberg E.S., Page B.I. The Struggle for Democracy. – New York, 2002; Habermas J. The Structural Transformation of the Public Sphere: An Inquiry into a Category if Bourgeois Society. – Cambridge, 1989; Innis H.A. The Bias of Communication. – Toronto, 1951; Katsh E., Rifkin J. Online Dispute Resolution: Resolving Conflicts in Cyberspace. – San Francisco, 2001; Mass Media and Society. / Eds.: J. Curran, M. Gurevitch – London; New York, 2000; Meyrowitz J. No Sense of Place: The Impact of Electronic Media on Social Behavior. – New York, 1985; Thompson J.B. Ideology and Modern Culture: Critical Social Theory in the Era of Mass Communication. – Stanford, 1990.

Вернуться к тексту

¹⁷ См.: Гончаров М.Ю. Риторика политической коммуникации. // Массовая коммуникация в современном мире. – М., 1991. – С. 55–60; Ильин М.В. Слова и смыслы: Опыт описания ключевых политических понятий. – М., 1997; Латынов В.В. Политическая коммуникация. // Политическая энциклопедия: В 2 т. / Науч.-ред. совет: Пред. совета Г.Ю. Семигин. – Т. 2.– М., 1999. С. 172–173; Соловьев А.И. Политическая коммуникация: к проблеме теоретической идентификации. // Полис. – 2002. – № 3. – С. 5–18.

Вернуться к тексту

¹⁸ См.: Уилхем Д. Коммуникация и власть. – СПб, 1993; Шварценберг Р.-Ж. Политическая социология: В 3 ч. Ч.1. – М., 1992; Cottеret J.-M. Gouvernants et gouvernes: La communication politique. – Paris, 1973; DeFleur M.L., Dennis E.Е. Understanding Mass Communication: A Liberal Arts Perspective. – Boston, 2002; Lasswell H.D. The Structure and Function of Communication in Society. // The Communication of Ideas. / Ed.: L. Bryson. – New York, 1948. Р. 37–51; Lazarsfeld P.F. On Social Research and its Language. – Chicago, 1993; Pye L. Political Communication. // The Blackwell Encyclopedia of Political Institutions. Oxford – New York, 1987.

Вернуться к тексту

¹⁹ См.: Вершинин М.С. Политическая коммуникация в информационном обществе. – СПб., 2001; Гринберг Т.Э. Политическая реклама: портрет лидера. – М., 1995; Дмитриев А.В., Латынов В.В., Хлопьев А.Т. Неформальная политическая коммуникация. – М., 1997; Кравченко В.И. Власть и коммуникация: проблемы взаимодействия в информационном обществе. – СПб., 2003; Морозова Е.Г. Политический рынок и политический маркетинг: концепции, модели, технологии. – М., 1999; Нисневич Ю.А. Информация и власть. – М., 2000; Цуладзе А.М. Формирование имиджа политика в России. – М., 1999; Чичановский А.А. В тенетах свободы: Политологические проблемы взаимодействия властных структур, средств массовой информации и общества в новых геополитических условиях. – М., 1995; Шомова С.А. Политическая коммуникация: социокультурные тенденции и механизмы. – М., 2004.

Вернуться к тексту

²⁰ См.: Управление общественными отношениями: Учебник / Под общ. ред. В.С. Комаровского. – М., 2003.

Вернуться к тексту

²¹ См.: Политические коммуникации / Под ред. А.И. Соловьева. – М., 2004.

Вернуться к тексту

²² См.: Анохин М.Г., Павлютенкова М.Ю. Авангардные информационные технологии PR: возможности и перспективы. // Связи с общественностью в политике и государственном управлении. – М., 2001. С. 408–425; Ачкасов В.А., Чугунов А.В. Демократия и Интернет: Роль Интернет в формировании “просвещенного понимания”. // Интернет и современное общество: Тезисы Всероссийской научно–методической конференции. СПб, 7–11 декабря 1998 г. – СПб, 1998. С. 43–46; Василенко Л.А. Интернет в информатизации государственной службы России (Социологические аспекты). – М., 2000; Дмитриев А.В., Латынов В.В., Яковлев И.Г. Политика, политология, Интернет. – М., 2002; Докторов Б. Российский политический Интернет. // Петербургский журнал социологии. – 1999. – № 2. С. 40–42; Кулик А.Н. “Всемирная паутина” для политической науки, образования и политического участия. // Политическая наука: Сборник научных трудов. – 2002, № 1: Современное состояние. Тенденции и перспективы. – М., 2002. С. 101–125; Ненашев Д.А. Лоббирование посредством компьютерных сетей: новый инструмент политического влияния. // Политическая наука: Сборник научных трудов. – 2002, № 1: Современное состояние. Тенденции и перспективы. – М., 2002. С. 126–136; Овчинников Б.В. Виртуальные надежды: состояние и перспективы политического Рунета. // Полис. – 2002. – № 1. – С. 46–65; Песков Д.Н. Интернет в российской политике: утопия и реальность. // Полис. – 2002. – № 1. – С. 31–45; Юдаев В. Интернет и выборы. // Избирательные технологии и избирательное искусство. – М., 2001. С. 149–159 и др.

Вернуться к тексту

²³ См.: Иванов Д.Г. Использование интернет-технологий субъектами российского политического процесса в конце 1990-х – 2001 гг.: Автореф. дисс… канд. полит. наук. – М., 2002; Чугунов А.В. Политика и Интернет: политическая коммуникация в условиях развития современных информационных технологий: Автореф. дисс. … канд. полит. наук. – СПб., 2000.

Вернуться к тексту

²⁴ См.: Lazarsfeld P., Berelson B., Gaudet H. The People's Choice. – New York, 1944.

Вернуться к тексту

²⁵ См.: Berelson B., Lazarsfeld P., McPhee W. Voting: A Study of Opinion Formation in a Presidential Campaign. – Chicago, 1954; Campbell A. Elections and the Political Order. – New York, 1966; Campbell A., Converse P.E., Miller W.E., Stokes D.E. The American Voter. – 2nd ed. – Chicago, 1976; Campbell A., Gurin G., Miller W. The Voter Decides. – Evanston, Ill, 1954; Gerbner G. Toward a General Model of Communication. // Audio-Visual Communication Review. – 1956. – Vol. 4. – P. 171–199; Katz E., Lazarsfeld P.F. Personal Influence: The Part Played by People in the Flow of Mass Communications. – Glencoe, 1955; Klapper J.T. The Effects of Mass Communication. – New York, 1960; Weiss W. Effects of the Mass Media of Communication. // The Handbook of Social Psychology. 2nd ed. Vol. V / Eds: G. Lindzey, E. Aronson. – Reading, MA, 1969.

Вернуться к тексту

²⁶ См.: Kraus S., Davis D. The Effects of Mass Communication on Political Behavior. – University Park, PA:, 1976; Miller W.E., Levitin T.E. Leadership and Change: The New Politics and the American Electorate. – Cambridge, Mass., 1976; Nie N.H., Verba S., Petrocik J.R. The Changing American Voter. – 2nd ed. – San Jose, CA., 1999; Nimmo D., Savage R. Candidates and their Images: Concepts, Methods, and Findings. – Pacific Palisades, Calif., 1976; Shaw D.L., McCombs M.E. The Emergence of American Political Issues: The Agenda-Setting Function of the Press. – St. Paul, MN, 1977.

Вернуться к тексту

²⁷ См.: Arterton F.C. Media Politics: The News Strategies of Presidential Campaigns. – Lexington, Mass.:, 1984; Denton R.E. Jr., Hahn D.F. Presidential Communication: Description and Analysis. – New York, 1986; Hess S. The Presidential Campaign: An Essay. – Washington, D.C., 1988; Iyengar Sh., Kinder D.R. News that Matters: Television and American Opinion. – Chicago, 1987; Joslyn R. Mass Media and Elections. – Reading, Mass., 1984; Keeter S., Zukin C. Uninformed Choice: The Failure of the New Presidential Nominating System. – New York, 1983; Patterson T.E. The Mass Media Election: How Americans Choose their President. – New York, 1980.

Вернуться к тексту

²⁸ См.: Dennis E.E., Merrill J.C. Media Debates: Great Issues for the Digital Age. – Belmont, CA, 2002; Election Polls, the News Media, and Democracy. / Eds: P.J. Lavrakas, M.W. Traugott. – New York, 2000; Entman R.M., Rojecki A. The Black Image in the White Mind: Media and Race in America. – Chicago, 2000; Gitlin T. Media Unlimited: How the Torrent of Images and Sounds Overwhelms our Lives. – New York, 2002; Hart R.P. Campaign Talk: Why Elections Are Good for Us. – Princeton, N.J., 2000; Hart R.P. Seducing America: How Television Charms the Modern Voter. – Thousand Oaks, 1999; Johnson-Cartee K.S., Copeland G.A. Manipulation of the American Voter: Political Campaign Commercials. – Westport, Conn., 1997; Kaid L.L., Johnston A. Videostyle in Presidential Campaigns: Style and Content of Televised Political Advertising. – Westport, Conn., 2001; Nimmo D. Political Persuaders: The Techniques of Modern Election Campaigns. – New Brunswick, N.J., 2001; Rosenstone S.J., Hansen J.M. Mobilization, Participation, and Democracy in America. – New York, 1993; Stewart Ch. J., Smith C.A., Denton R.E., Jr. Persuasion and Social Movements. – Prospect Heights, Ill., 2001; Traugott M.W., Lavrakas P.J. The Voter's Guide to Election Polls. – New York, 1999.

Вернуться к тексту

²⁹ См.: Bagdikian B.H. The Media Monopoly. – 6th ed. – Boston, Mass., 2000; Bahry D., Silver B. Soviet Citizen Participation on the Eye of Democratization. // American Political Science Review. – 1990. – Vol. 84; Corbett M. American Public Opinion: Trends, Processes, and Patterns. – New York, 1991; Dawson R.E., Prewitt K., Dawson K.S. Political Socialization. – Boston, 1977; Fagen R. Politics and Communication: An Analytic Study. – Boston, 1966; Fulbright J.W. The Pentagon Propaganda Machine. – New York, 1970; George A.L. Propaganda Analysis: A Study of Inferences Made from Nazi Propaganda in World War II. – Westport, Conn., 1973; Hyman H. Political Socialization. – New York, 1959; Jennings M.K., Niemi R. Generations and Politics: A Panel Study of Young Adults and their Parents. – Princeton, N.J., 1981; Neuman W.R. The Future of the Mass Audience. – Cambridge, MA, 1991; O'Keefe D. J. Persuasion: Theory and Research. – Thousand Oaks, CA., 2002; Parenti M. Inventing Reality: The Politics of the Mass Media. – New York, 1993; Pratkanis A., Aronson E. Age of Propaganda: The Everyday Use and Abuse of Persuasion. – New York, 1997; Propaganda and Communication in World History: In 3 vols. / Eds.: H.D. Lasswell, D. Lerner, H. Speier. – Hawaii, 1980.

Вернуться к тексту

³⁰ См.: Шварценберг Р.-Ж. Указ. соч.; Deutsch K.W. The Nerves of Government; Models of Political Communication and Control. – London, 1963; Almond G., Coleman J. The Politics of The Develoment Areas. – New York, 1971; Deutsch K.W. Politische Kybernetic: Modelle und Perspektiven. – Freiburg, 1969; Easton D. A Framework for Political Analysis. – Chicago, 1979; Easton D. A Systems Analysis of Political Life. – Chicago, 1979; Huckfeldt R., Sprague J. 1987. Networks in Context: The Social Flow of Political Information. // American Political Science Review. – 1987. – Vol. 81; Knoke D., Kuklinski J.H. Network Analysis. – Beverly Hills, CA, 1987; Yamagishi T., Gillmore M.R., Cook K.S. Network Connections and the Distribution of Power in Exchange Networks. // American Journal of Sociology. – 1987. – Vol. 93. – P. 833–851.

Вернуться к тексту

³¹ Винер Н. Человеческое использование человеческих существ… С. 12.

Вернуться к тексту

³² Винер Н. Человеческое использование человеческих существ… С. 14.

Вернуться к тексту

³³ Винер Н. Я – математик. – Ижевск, 2001. С. 280.

Вернуться к тексту

³⁴ Вебер М. Избранные произведения. – М., 1990. С. 644.

Вернуться к тексту

³⁵ Винер Н. Человеческое использование человеческих существ… С. 14.

Вернуться к тексту

³⁶ См.: Шабров О.Ф. Политическое управление: проблема стабильности и развития. – М., 1997. С. 11–12.

Вернуться к тексту

³⁷ См.: Ланге О. Целое и развитие в свете кибернетики. // Исследования по общей теории систем. – М., 1969. С. 183–185.

Вернуться к тексту

³⁸ Зорькин В.Д. Об угрозах конституционному строю в XXI веке и необходимости проведения правовой реформы в России. // Журнал российского права. – 2004. – № 6. – С. 8–9.

Вернуться к тексту