Библиотека Михаила Грачева

	предыдущая		следующая
		оглавление

Черчиль В.

Мировой кризис

В течение всего 1919 года на всем протяжении России велась странная война, война на таких громадных пространствах, что очень значительные по численности армии, армии, насчитывавшие сотни тысяч человек, в них терялись, таяли, испарялись; война, в которой не было настоящих сражений, а одни только схватки, набеги, резня, в результате которых переходили из рук в руки области, равные по величине Англии и Франции; война флагов на карте; пикетов кавалерийских разведочных отрядов, то продвигающихся вперед, то отступающих на целые сотни миль без всяких серьезных на то оснований; война, не знавшая ни доблести, ни пощады. Те, кто могли продвинуться вперед, легко двигались дальше и дальше; те, кто были вынуждены отступать, находили трудным остановиться. На бумаге это было похоже на Великую войну на восточном и западном фронтах; фактически, это был ее призрак; холодная, слабая борьба теней в мрачном царстве Плутона. Сначала Колчак, а затем Деникин развивали кажущееся наступление на колоссальных территориях России, и, по мере того как они двигались все дальше, линии их войск, растягиваясь, становились все тоньше. Казалось, что они будут продолжать так растягиваться до тех пор, пока останется не больше одного человека на милю. Когда наступал подходящий для этого момент, большевики, находившиеся в центре, – тоже безусловно еще очень слабые, но во всяком случае стремившиеся все к большей и большей сплоченности, – начинали наносить удары то в одном пункте, то в другом. Тогда вздувшийся пузырь белых армий прорывался, флаги на карте быстро подвигались назад, города меняли властителей, а заодно и свои политические симпатии, и страшная месть систематически осуществлялась в течение многих месяцев со всей точностью инквизиции. Могущественные природные и стратегические преграды, как, например, линия реки Волги и линия Уральских гор, не являлись для армий местами отдыха, никакие стратегические преимущества не вытекали из того, в чьих они были руках. Это была война с ничтожным числом смертей в бою и с бесчисленным количеством казней! Рассказами о трагической судьбе каждого русского города, каждой честной [c.155] семьи и каждого скромного домашнего очага можно было бы заполнить толстые тома для многих библиотек.

Население России живет главным образом в селах. Миллионы крестьян населяют десятки тысяч деревень. Земля осталась землей, а природа по-прежнему приносила свои плоды. Какова же была жизнь русской деревни во время гражданской войны? Савинков дал нам интересное описание жизни деревни, когда однажды мне и Ллойд-Джорджу довелось с ним завтракать. В некоторых отношениях его рассказ напомнил нам судьбы индейских деревень, в давно прошедшие времена переходивших от одних завоевателей к другим. Крестьянам принадлежала теперь вся земля. Они убили или прогнали прежних владельцев. Сельские общины сделались хозяевами новых и хорошо обработанных полей. Помещичьи усадьбы, о которых они так давно мечтали, принадлежали теперь им. Не было больше помещиков. Не было больше арендной платы. Крестьяне сделались полными хозяевами земли со всеми ее богатствами. Однако они еще не понимали, что при коммунизме у них будет новый помещик – советское государство, – помещик, который будет требовать более высокой арендной платы для прокормления голодных городов, коллективный помещик, которого нельзя будет убить, но который будет убивать их.

Крестьяне были в хозяйственном отношении независимыми. При своем простом образе жизни они всегда могли поддерживать свое существование и помимо всех современных условий цивилизации. Из кожи зверей они делали себе одежду и обувь. Пчелы давали им и мед, заменявший им сахар, и воск для освещения. Хлеб у них был, и было мясо, и разные коренья. Они пили, ели и работали в поте лица. Не для них были все эти слова: коммунизм, царизм, святая Русь, империя или пролетариат, цивилизация или варварство, тирания или свобода. Все это в теории было им безразлично, и не только в теории, но и на практике. Они были и оставались людьми земли и тяжелым трудом зарабатывали свой хлеб. Однажды утром является казацкий патруль: “Христос воскрес! Союзники приближаются, Россия спасена. Вы свободны. Нет больше советов”. Крестьяне ворча спешили выбрать старшин, а казацкий патруль уезжал, увозя с собою все, что только мог увезти. Несколькими неделями или несколькими днями позже приезжал на автомобиле большевик с полудюжиной вооруженных солдат и заявил: вы свободны, ваши цепи разбиты; Христос – это обман, религия – опиум для народа. Братья, товарищи, радуйтесь наступлению великих дней свободы!” Крестьяне снова ворчали. Большевик продолжал: “Долой совет старшин, эксплуататоров бедных, наймитов реакции! Вместо них выбирайте свои сельские советы – отныне советы и Серп и Молот – порука ваших пролетарских прав”. И крестьяне разгоняли совет старшин и без сложной процедуры выбирали сельский совет, но они выбирали в сельский совет тех самых крестьян, которые составляли совет старшин. А большевик и его вооруженные солдаты опять садились в автомобиль и мчались прочь, может быть, навстречу казацкому патрулю.

Москва правила Россией, и когда союзники победили и в победе своей исчерпали энергию борьбы, не было других соперников у Москвы. В стране разрозненных хозяйственных ячеек, ничем не связанных между собой, жизнь велась по примеру Робинзона Крузо, так же удаленного от цивилизации.

Древняя столица находилась в центре сети железнодорожных линий, расходившихся из Москвы во все стороны. В центре сети сидел паук. [c.156] Тщетной была надежда уничтожить его, двигая против него ряды опутанных паутиной мух! И тем не менее я считаю, что 20–30 тысяч решительных, сознательных, хорошо вооруженных европейцев без особых трудностей и потерь могли бы быстро домчаться по любому из железнодорожных путей до Москвы и вызвать на бой те силы, которые были против них. Но этих 20 или 30 тысяч решительных людей или не существовало, или их нельзя было собрать воедино. Войска Деникина были разбросаны по громадному пространству; деникинцы заявляли о том, что им принадлежало политическое господство по всей захваченной территории. На самом деле они жили за счет деревень, и в силу этого скоро оттолкнули от себя деревенское население, которое вначале встречало их очень радушно. Если бы Деникин сделал необходимые приготовления для непосредственного наступления на Москву где-либо на юге и если бы он воспользовался подходящим психологическим моментом как раз перед тем, как сибирские армии начали таять, то он, по всей вероятности, мог бы добиться успеха. Завладев Москвой и ее несравненным железнодорожным узлом, имея под своим начальством корпус верных ему солдат, он мог быть спокоен за свою власть и за свой престиж. Но он не в состоянии был нанести решительного удара, не мог, подобно Наполеону, орлом налететь на таинственную столицу: ряды его войск, приближаясь к Москве, растягивались все больше и в силу этого редели, становились все слабее, солдаты падали от усталости. В конце концов, когда большевики в центре круга в достаточной степени сплотились, благодаря своей тактике – отступать постепенно к Москве, – то они, в свою очередь, перешли в наступление и не встретили никакого сопротивления, а одно только беспомощное население и многие десятки тысяч скомпрометированных политически семей и отдельных лиц.

Неустойчивые, постоянно меняющиеся операции русских армий нашли отклик в политике, или, вернее, – в отсутствии твердой политики союзников. Находились ли союзники в войне с Советской Россией? Разумеется, нет, но советских людей они убивали, как только те попадались им на глаза; на русской земле они оставались в качестве завоевателей; они снабжали оружием врагов советского правительства; они блокировали его порты; они топили его военные суда. Они горячо стремились к падению советского правительства и строили планы этого падения. Но объявить ему войну – это стыд! Интервенция – позор! Они продолжали повторять, что для них совершенно безразлично, как русские разрешают свои внутренние дела. Они желали оставаться беспристрастными и наносили удар за ударом. Одновременно с этим они вели переговоры и делали попытки завести торговые сношения.

Читатель с полным основанием мог бы подумать, что решение, принятое в июне Советом пяти – оказывать поддержку Колчаку, – означало конец сомнениям и колебаниям. Они не могли прислать войск, не могли затратить больших денежных сумм. Но они могли помочь присылкой военного снаряжения. Могли оказывать моральную поддержку и согласованное дипломатическое воздействие. Если бы они действовали все сообща, просто и искренно, в тех пределах, в которых они могли, то они достигли бы очень хорошего результата. Но дело в том, что их решение поддержать Колчака, а позднее – Деникина, было далеко не единодушным решением. В то время как одни считали это безусловно необходимым, другие продолжали оставаться в неуверенности, были скептически настроены по отношению к надеждам антибольшевиков, были плохо осведомлены о [c.157] действительном характере советского правительства и III Интернационала и стремились установить, не будут ли московские экстремисты доступны голосу рассудка, не согласны ли они будут внять политике терпения.

В своем меморандуме от 16 августа 1919 г. лорд Керзон строго осуждает слабые и несогласованные действия союзников.

“Никак нельзя сказать, чтобы по отношению к России проводилась какая-нибудь последовательная политика. И теперь еще те принципы, которые лежат в ее основе, вызывают несогласия и споры. Политическая инициатива исходит то от представителей держав в Париже, то от тех или других специально созданных учреждений, то от самих союзных правительств. Положение настолько сложно, и трудности, связанные с такими решениями, с которыми все были бы согласны, так велики, что временами можно было бы подумать, что никакой определенной политики не существует вовсе!

При этих условиях представители великих держав всякий раз при встрече вырабатывают только крайне неопределенную линию поведения, а иногда ограничиваются и полным бездействием; финансовое бремя взваливается почти исключительно на плечи тех, кто отличается наибольшей способностью или наименьшим нежеланием нести расходы; независимые государства или политические группировки, связавшие с нами свою судьбу, не всегда используют как следует получаемую ими от нас помощь и постоянно требуют расширения таковой; почти каждую неделю приходится спорить о признании той или иной политической организации. Союзники рассылают по всем направлениям людей, на обязанности которых лежат заботы о водворении хотя бы какого-нибудь порядка во всем этом хаосе, но все советы принимаются только тогда, когда они сопровождаются какой-нибудь существенной материальной помощью, в противном случае на них не обращают ровно никакого внимания.

На западном русском фронте Польша, прибалтийские государства – Литва, Латвия и Эстония – ведут военные действия против советского правительства. Поскольку дело касается прибалтийских государств, их сопротивление находится в зависимости главным образом от размеров материальной помощи, которую они надеются получить, а также от той политики, которой союзники желают следовать по отношению к их национальным стремлениям. С политической точки зрения создавшееся сейчас положение в высшей степени неудовлетворительно. Правительство его величества признало de facto временные правительства Эстонии и Латвии в Ревеле и Либаве а представители союзников в Париже постановили в пятом условии, связанном с признанием ими Колчака, что “в том случае, если взаимоотношения между Эстонией, Латвией, Литвой, кавказскими и закаспийскими территориями и Россией не будут в непродолжительный срок налажены путем добровольного соглашения, то вопрос об их положении будет разрешен с привлечением и в сотрудничестве с Лигой наций. До тех пор пока оно не войдет в силу, правительство России должно дать согласие на признание этих территорий автономными и подтвердить те взаимоотношения, какие существуют в настоящее время между их правительствами de facto и державами союзной коалиции”. Однако никаких дальнейших шагов к тому, чтобы обеспечить содействие прибалтийских государств в той политике, которую выработали союзные державы, сделано не было, и ничего не было сообщено представителям этих держав в Париже, несмотря на их многократные просьбы о том, чтобы их [c.158] информировали о намерениях союзных правительств. В результате возникло серьезное недовольство как в Латвии, так и в Эстонии и Литве…

Отсутствие ясной и определенной политики обнаружилось также и в действиях союзников по отношению к пограничным государствам на кавказском фронте… “Здесь, как и в других пунктах, политика союзных держав колебалась между признанием и вежливым равнодушием”… “Все то и дело меняется; все полно неопределенности и с отозванием единственных союзных отрядов можно ожидать на южном Кавказе серьезных волнений и даже чего-нибудь еще более серьезного.

Может быть, было бы несправедливо из всех описанных выше неприятных обстоятельств делать вывод, что все эти печальные недоразумения были вызваны главным образом отсутствием политической дальнозоркости и согласованности между союзными державами. Но во всяком случае будет вполне правильным объяснить неудачи тем, что отдельные державы на различных театрах военных действий рассеяли по частям все те ресурсы, которые они могли вообще предоставить, и что державы следовали строго определенной политике, которая могла бы привести к сосредоточению усилий и полному соответствию политических, военных и финансовых мер…”

Тем временем мне нужно было выполнить одну определенную и непосредственную обязанность.

Нашей первой заботой было отозвать наши оставшиеся войска из Архангельска и Мурманска, избегнув катастрофы и позорного поражения, что было трудной и сложной военной и политической задачей. 29 июля 1919 г. мною было сделано по этому поводу в палате общин следующее сообщение:

“Еще до того как сопротивление германцев было окончательно сломлено и перемирие подписано, на северном побережье России уже установилась зима, архангельский порт был покрыт льдом, и наши солдаты оказались вынужденными остаться на всю зиму в этом темном, мрачном месте, и это при таких обстоятельствах, которые внушали самые серьезные опасения. Было очевидно, что большевики, с которыми наши войска находились в состоянии конфликта, могли в любое время, если бы они сочли нужным, сконцентрировать против этого участка фронта громадные силы; наши солдаты были почти совершенно отрезаны от внешнего мира. В силу этого их положение было крайне тревожным. Большинство из них были солдатами низшей категории, но все они были полны энергии и бодрости, и раз им было дано обещание вернуть их на родину до наступления новой зимы, то они исполнили свой долг с непоколебимой решимостью и несколько раз отстаивали свои позиции против довольно серьезных неприятельских атак, и таким образом войска удерживали свои позиции в течение всей зимы. За время долгого заключения на этом побережье среди солдат не раз вспыхивали волнения, объясняемые истощением и общей усталостью, последовавшими непосредственно за победой… На фронтах было трудно оказать этим войскам серьезную помощь в течение нескольких месяцев”.

И далее:

“…Какой бы политике ни решили следовать союзники в Париже, все равно, наши военные силы в Архангельске и Мурманске (которые находятся в зависимости друг от друга) принуждены будут там оставаться вплоть до конца лета. А раз они вынуждены будут там оставаться, то им [c.159] должна быть оказана должная помощь. Следует предоставить им поддержку, необходимую для их безопасности, и снабдить их в пределах необходимости. Бесцельно подымать теперь вопрос о целесообразности подобного рода экспедиции. Всем известно, для чего наши военные силы были туда посланы. Это было частью наших операций против Германии… Теперь этой причины уже не существует, но наши солдаты, верные своему долгу, все еще продолжают оставаться на этом диком северном побережье, застигнутые там суровой зимой, и мы должны сделать все от нас зависящее для того, чтобы сохранить их целыми и невредимыми…

Далее, мы связали себя серьезными обязательствами по отношению к населению этих областей, которое готово было сражаться за общее дело с нами, и по отношению к тем русским армиям, которые были организованы главным образом союзниками в своих целях во время войны с Германией. Англия всегда относилась с особенным вниманием ко всем случаям подобного рода, стараясь как можно лучше исполнить свой долг по отношению к тем, кто оказывает нам полное доверие и подвергает себя опасности при исполнении того, что мы сами советовали им делать”.

Для того чтобы облегчить безопасный и почетный уход союзных войск с севера России, необходимо было послать им подкрепление. Все наши союзники стремились как можно скорей покинуть мрачную территорию северной России, и так как командный состав состоял из британцев и наши солдаты составляли большую часть всей экспедиции, то именно на нас и лежала главная ответственность за эвакуацию, и англичане должны были прикрывать отступление. Большинство наших солдат имели право быть по возвращении домой демобилизованы согласно принятой нами схеме демобилизации. В силу этого необходимо было организовать специальные добровольческие отряды для того, чтобы освободить усталых, горящих нетерпением вернуться домой рекрутов и покончить со всей этой историей. 4 марта военный кабинет решил оказать давление на представителей союзников в Париже, требуя от них согласия на скорейшую эвакуацию севера России союзными войсками. Чтобы подготовиться к этому и покончить с тем опасным положением, в каком находился Архангельск, военный кабинет уполномочил меня принять все необходимые меры.

С этой целью я организовал две новые бригады по 4 тыс. человек каждая, исключительно только из добровольцев тех армий, которые находились в периоде демобилизации. Как офицеры, так и солдаты записывались с большой охотой, и в течение нескольких дней списки были заполнены. Эти закаленные на войне солдаты быстро составили формирование и были посланы в Архангельск, как только открылась навигация. Таким образом мы получили сильный, боеспособный и хорошо снаряженный отряд в том самом опасном пункте, откуда все стремились бежать. Вскоре по прибытии этих бригад на место назначения, сменивших измученный английский гарнизон, в дружественной до тех пор русской армии вспыхнул бунт, не замедливший принять грозные формы. Говорят, что вероломство такого рода свойственно русским, но в данном случае оно объясняется очень просто: с момента, когда мы оказались вынужденными в силу давления парламентского и политического характера отозвать войска, – каждый дружественный нам русский знал, что он сражался под угрозой смерти и что для того, чтобы обеспечить себе помилование, ему надо было войти в соглашение со своими будущими властелинами за счет уезжающих союзников. Как бы ни были для нас тяжелы эти последствия, мы должны были [c.160] с ними считаться, так как они непосредственно вытекали из политики эвакуации русского севера.

Военные бунты повсюду, – за исключением только одного Онежского округа, который целиком перешел на сторону большевиков, – были подавлены энергичным вмешательством одного польского батальона и нескольких отрядов британской пехоты. Но с этих пор на все эти местные войска численностью от 25 до 30 тыс. человек, которые организовали союзники, не только нельзя уже было полагаться, но они представляли, безусловно, очень большую опасность. К счастью, наши ветераны-добровольцы прекрасно справились с этой задачей, когда им ее подробно объяснили. Оставаясь совершенно в стороне от общего разложения, но отдавая себе в нем полный отчет и обладая значительно большим опытом и большими техническими знаниями во всех родах военной службы, они заняли весь широкий опустевший фронт и, справившись с изменой в тылу, легко отразили атаки на фронте.

Мы подверглись сильным нападкам со стороны социалистической и либеральной оппозиции, а равным образом и со стороны некоторых консервативных газет за нашу отправку на север России свежих военных сил, и, если бы мы не оставались глухи ко всем этим безответственным выступлениям и боялись предпринять непопулярные меры, ни одного свежего отряда не было бы послано в Россию. А между тем только благодаря тому, что они явились туда так вовремя, удалось избежать того крупного политического поражения, которое должно было произойти в июле. За таким хорошим щитом эвакуация американских, французских и английских рекрутов, отправка запасов провианта и оружия происходили непрерывно и быстро. Такова была первая фаза наших военных операций на севере России после перемирия в войне с Германией.

Что касается их второй фазы, то она оказалась в одно и то же время и более сложной и более спорной. Мне не в чем изменить к лучшему то сообщение, которое я тогда же сделал в парламент (29 июля):

“В первых числах марта военный кабинет решил, что необходимо эвакуировать Архангельск и Мурманск до наступления зимы, и дал требуемые директивы, касающиеся самого процесса эвакуации морскому министерству. Одновременно было дано распоряжение военному министерству, чтобы оно обеспечило наше войско всем необходимым, как-то: провиантом, подкреплениями, деньгами и проч., и чтобы нами были выполнены все наши обязательства как по отношению к разным классам населения Архангельска и Мурманска, так и к местной русской армии и к местному русскому правительству, которое мы вызвали к жизни.

Об этом решении было сообщено вождям русских армий. 30 апреля адмирал Колчак был уведомлен о том, что все союзные войска будут отозваны с севера России до наступления зимы, – но что мы надеялись дать возможность русскому правительству и русской армии севера держаться одним после ухода союзного войска. Если бы эта надежда оправдалась, если бы местная армия и местное правительство могли или продержаться или соединиться с главной антибольшевистской русской армией, то это избавило бы нас от крайне мучительной и трудной операции переселения к себе той части населения, которое искало у нас убежища и защиты, предоставив всем этим лояльным русским, не желавшим уезжать с родного побережья, одним справляться со страшно трудной задачей…

Если для всех нас, сидящих спокойно в Англии, было очень просто сказать: “Очищайте все, эвакуируйте, погружайте войска на суда и [c.161] возвращайтесь домой”, то там, на месте, находясь среди населения, с которым мы сжились, среди войска, бок о бок с которыми мы сражались, рядом с тем правительством, которое было создано по нашему настоянию, – очень непросто отзывать своих офицеров и солдат, разрывать все узы и уходить со сцены. Я не скрываю от палаты своей горячей надежды и веры в возможность для местного правительства северной России создать себе после нашего отъезда вполне самостоятельное существование, и с согласия и одобрения кабинета и правительства и действуя на основании точных указаний генерального штаба, мы были готовы протянуть руку адмиралу Колчаку, чтобы помочь ему добраться до севера, соединиться с местными русскими военными силами и, выяснив существовавшее положение вещей, всячески содействовать успешному окончанию всего предприятия”.

Вскоре наступила третья фаза военных действий на русском севере. Когда выяснилось, что чешские войска не желали, а адмирал Колчак был не в состоянии войти в контакт с северной русской областью, – начался последний, заключительный акт эвакуации. Так серьезны были основания бояться всевозможных осложнений и трудностей, соединенных с этим заключительным процессом эвакуации, что мы решили отправить одного из наших самых старших военачальников для руководства эвакуацией. 4 августа генерал лорд Раулинсон, знаменитый командир четвертой армии, отправился в Архангельск. В его распоряжении состояли три дополнительных батальона пехоты, один батальон моряков, две артиллерийские батареи, группа военных инженеров и пять танков. Внушительный флот, в том числе речные суда, которые могли подняться вверх по Двине, был в распоряжении наших армий. Северное русское правительство, убедившись, что наше решение отозвать войска было бесповоротно, решило, заручившись предварительно согласием значительной части армии и населения, продолжать начатое сопротивление до конца. От Колчака были получены строгие приказы действовать в том же направлении. Среди британских добровольцев несбыточные надежды русских вызвали горячее сочувствие, и на долю Раулинсона выпала неприятная обязанность подавлять рыцарский пыл своих товарищей, напоминая им, что послушание является первым долгом военного.

Решено было, что эвакуация будет совершаться под прикрытием внезапного наступления на неприятеля. Требовалось нанести ему такой чувствительный удар, чтобы пока ему удалось опомниться, на побережье не осталось бы ни одного британского солдата и ни одного лояльного русского, искавшего у нас защиты и приюта. Эта операция была тщательно подготовлена и произведена соединенными силами добровольческой бригады Сэдлейр Джэксона и русскими отрядами под общим начальством генерала Айронсайда. 10 августа были атакованы позиции большевиков на Двине. Атака удалась вполне. Все намеченные цели были достигнуты, и уничтожено шесть неприятельских батальонов. Было захвачено свыше 2 тыс. пленных, 18 орудий и большое количество пулеметов. Наступление закончилось взятием местечек Пучега и Борок, находившихся в 20 милях от нашей первоначальной позиции. Можно судить о качестве Красной армии по тому факту, что наши потери не превысили 120 человек.

Морская флотилия двигалась одновременно с сухопутным войском, оставила мины по реке до самого дальнего пункта, преградив таким образом на время путь неприятельским судам. Будучи таким образом временно парализован, неприятель дал нам возможность быстро и без потерь отвести войска к Архангельску, а затем погрузить их на военные [c.162] суда. Запасы провианта и оружия были оставлены русскому генералу Миллеру и его войскам. Шесть с половиной тысяч русских, желавших покинуть Северный край, были отправлены морем в освобожденные прибалтийские государства и на юг России. 27 сентября закончилась эвакуация Архангельска, а 12 октября был эвакуирован Мурманск. Эвакуация была произведена без всяких потерь и в такой момент, когда верные нам русские войска занимали настолько выгодную позицию, что имели возможность одними своими силами перейти в наступление. Общая сумма всех наших потерь: убитых, умерших от ран, раненых и пропавших без вести на севере России до заключения перемирия и после (с весны 1918 г. до октября 1919 г.) – 106 офицеров и 877 нижних чинов. Из них убито офицеров 41 человек и 286 нижних чинов. Такая успешная эвакуация сначала войск союзников, а затем английских войск и русских эмигрантов была возможна благодаря тому необходимому равнодушию, с каким мы отнеслись к попыткам социалистов заставить нас действовать по-своему, к злобным выходкам оппозиции и к газетной шумихе. Свои обязательства по отношению к русским британцы выполнили, как могли. Полная безопасность была обеспечена всем русским – мужчинам, женщинам и детям, желавшим покинуть север. Все же, кто оставались и продолжали гражданскую войну, делали это исключительно по своей собственной воле. Но результат всех их стараний получился крайне печальный: прошло всего еще несколько недель, и сопротивление генерала Миллера было сломлено. Власть советского правительства была восстановлена на побережье Белого моря. Начались новые казни, в одном случае было казнено 500 офицеров; у жителей края была отнята последняя надежда на свободу.

Я как сейчас вижу бледные лица и грустные глаза членов депутации архангельских граждан, явившихся в конце июля 1919 г. ко мне в военное министерство просить о дальнейшей защите со стороны англичан. Мне пришлось дать всем этим жалким лавочникам, которым предстояло вскоре очутиться перед лицом смерти от расстрела большевиков, отрицательный ответ. Ответственность за их судьбу падает на те могущественные и великие нации, которые в ореоле победы оставили свою задачу незаконченной.

Едва только успешно закончились письменные переговоры между Советом четырех и Колчаком (12 июня 1919 г.), как начался разгром его армии.

В первых числах июня северная армия ген. Гайды несколько продвинулась вперед в окрестностях Глазова. Но это не могло скрыть от нашего представителя генерала Нокса того факта, что положение колчаковских войск было крайне неблагоприятным. Сибирская западная армия потерпела в начале мая серьезное поражение под Уфой, а в конце июня была обращена в бегство также и северная армия. В результате обе эти армии, северная и западная, отошли на сто пятьдесят миль по направлению к Перми.

В начале июля линия фронта шла приблизительно через следующие пункты: к востоку от Перми на Кунгур – Красноуфимск – Стерлитамак – Оренбург. В течение всего июля отход сибирских армий продолжался беспрерывно, и к концу месяца они эвакуировали Екатеринбург и Челябинск и вынуждены были уступить неприятелю линию Урала. В начале августа Верховный совет решил не оказывать больше помощи Колчаку, который, очевидно, быстро терял под собой почву и [c.163] переставал быть хозяином положения. Вот что говорит ген. Нокс о сибирских армиях: “Солдаты сражаются вяло, они ленивы, а офицеры не умеют или не хотят держать их в должном повиновении. Такие солдаты нуждаются не в отдыхе, но в тяжелых переходах и в строгой дисциплине… Неприятель заявляет, что он идет на Омск, и в данный момент я не вижу ничего, что могло бы его остановить. По мере того, как Колчак отступает, – армия его тает, так как солдаты разбегаются по своим деревням или стремятся укрыть свои семьи от опасности”.

Отступление сибирской армии продолжалось и в августе. В начале сентября колчаковские армии своею численностью все еще превосходили большевиков, но это непрерывное отступление, которое началось еще в мае, очень плохо повлияло на психику солдат. Тем не менее, в начале сентября ген. Дитрихс атаковал неприятеля и продвинулся вперед почти на сто миль. Но этот успех был кратковременный, и 30 октября большевики взяли Петропавловск. Южная армия продолжала отступать, а вскоре распалась и перестала играть какую бы то ни было роль в военных действиях. С этих пор путь в Омск был для большевиков свободен, и 14 ноября Омск был эвакуирован, а 17 ноября правительство Колчака перебралось в Иркутск. Ген. Гайда сделал попытку произвести переворот во Владивостоке, чем на некоторое время оживил иркутское правительство. Существовавшее в Сибири общественное мнение все более и более холодно относилось к Колчаку, а большевистская пропаганда с каждым днем становилась все привлекательней.

Все это время я старался, поскольку это было в моих силах, в согласии с решениями Верховного совета поддерживать и ободрять Колчака. 28 мая я телеграфировал ген. Ноксу, советуя ему употребить все свое влияние на то, чтобы убедить адмирала “энергичнее подчеркнуть свою готовность осуществить созыв учредительного собрания на основе демократического избирательного права и заявить, что учредительное собрание установит государственный строй России”. Ген. Ноксу были даны инструкции склонить Колчака к принятию всех условий, предложенных ему Советом четырех. Нокс должен был воспользоваться услугами полковника Джона Уорда, так как никто не мог лучше его выразить чувств патриотически настроенных британских рабочих, – равно готовых бороться с самодержавием и с анархией. Все эти инструкции и советы сопровождались материальной помощью; британские суда с разного рода снаряжением продолжали прибывать во Владивосток вплоть до октября 1919 г. и за этот год британцами было доставлено сибирским армиям около ста тысяч тонн оружия, снаряжения, военных материалов и одежды. Согласно обязательствам, которые были даны парламенту, и политике самого кабинета, полковник Уорд и его полк 8 сентября 1919 г. выехали из Владивостока в Англию, а 1 ноября их примеру последовал и Гампширский полк. С этих пор только британская военная миссия и железнодорожная миссия оставались еще в качестве представителей Великобритании в Сибири.

Исчезновение символов британской и союзной помощи и беспрерывное отступление его собственной армии привели Колчака к полной гибели. 24 декабря в Иркутске вспыхнула революция, а 4 января адмирал отдал себя под покровительство чехов.

Каково же было положение чехов?

Мы видели уже в октябре 1918 г., что они были доведены до полного отчаяния тем, как хорошо вели дела они, и как плохо вели свою [c.164] работу русские белогвардейцы. Конец великой войны порвал все те обязательства, которые заставляли их оказывать союзникам столько услуг. С этих пор их единственным и вполне естественным желанием было вернуться к себе домой. Победа союзников дала свободу Богемии. По отношению к габсбургской империи чешские войска больше не были ни бунтарями, ни предателями. Они были теперь победоносными солдатами, пионерами Чехословакии. Домашний очаг, который мог навсегда сделаться для них недоступным, теперь властно звал их к себе, обещая им свободу и почести. И ярок был свет огней победы на снежных равнинах России.

Начиная с 1919 г. чешский армейский корпус становится уже не источником помощи, но грозной опасностью. Чешский национальный совет, который был создан чешскими военными силами, относился крайне критически и, вероятно, не без основания, к Омскому правительству. В полках организовывались комитеты, имевшие много общего с теми, которые вскоре после революции разложили русские армии. Их дисциплина и их боевая способность ослабели. Весной они были отозваны с фронта, и им была поручена охрана железнодорожных путей. В июне было решено, что они будут при первой возможности отправлены на родину, и были предприняты соответствующие шаги.

Накануне рождества Колчак, все еще номинальный правитель Сибири, находился в своем поезде в Нижнеудинске, приблизительно в 300 милях к западу от Иркутска. Он вез с собой, в другом поезде, императорскую казну, состоявшую, во-первых, из слитков золота стоимостью в общем в 650 млн. руб., и, во-вторых, из различных драгоценностей и ценных бумаг (уже значительно обесцененных) на 500 млн. руб. Колчаку изменили почти все его войска и все его единомышленники, но один чешский “ударный батальон”, относившийся к адмиралу крайне недружелюбно, остался охранять его жизнь и казну. Вскоре были получены известия, что большевистские войска наступали с севера с целью захватить золото, и ген. Жанен, француз, командующий чешской армией, телеграфировал “ударному батальону” отступить в Иркутск и предоставить Колчака и золото их судьбе. Но 2 января адмиралу было передано через чехов, что “все эшелоны верховного правителя будут под охраной препровождены в безопасную зону, а в том случае, если окажется невозможным вывезти все эти эшелоны, то сам адмирал Колчак, во всяком случае, будет под надежной охраной перевезен на Дальний Восток”… При таких обстоятельствах Колчак 4 января телеграфировал в Иркутск, что он отдается в руки чехов. Его личный вагон, украшенный японскими, английскими, французскими, американскими и чехословацкими флагами, был прицеплен к одному из поездов, перевозивших “ударный батальон”, а за ним следовал поезд, который вез золото. Несмотря на то, что им пришлось проезжать по территории, занятой враждебными и мятежными элементами, ни сам Колчак, ни золото не подверглись в дороге никаким нападениям вплоть до самого Иркутска, где поезд был отведен на запасный путь.

Первым долгом, возложенным на ген. Жанена, была эвакуация чехов, но он стал также ответственен и за безопасность Колчака. С обеими этими задачами было бы нетрудно справиться, если бы только не золото. Среди общего разложения, происходившего в Сибири, все – красные, социал-демократы, бандиты – жаждали отъезда чехов, готовы были всякими способами этому содействовать, и Колчак мог бы вполне спокойно [c.165] уехать с чехами вместе. Но увезти золото было не так просто. Русские всех партий были готовы забыть всю свою политическую рознь для того, чтобы общими силами помешать этому угрожающему событию. Ген. Жанен, приняв на себя (4 января) ответственность за неприкосновенность русского золота, провел целых 10 дней в бесплодных переговорах по этому поводу. А тем временем большевики двигали свои военные силы к Иркутску, и местное социал-демократическое правительство с каждым днем становилось все красней и красней. Отряды Красной армии под влиянием известий о золоте быстро росли в числе, хотя их качество оставалось низким. Все оставшиеся еще в Сибири комиссары союзников, располагавшие какими бы то ни было войсками, посылали ген. Жанену решительные телеграммы, предупреждая, что он не сможет уже рассчитывать ни на какую помощь с их стороны, если он будет мешкать с эвакуацией Иркутска, Нет никаких оснований предполагать, чтобы чехи, если бы они этого захотели, не могли бы найти в себе достаточно сил проложить себе путь и увезти с собою и адмирала и золото. Но дело в том, что вся атмосфера была насыщена паникой и интригами. 14 января ген. Жанен начал переговоры с местным иркутским правительством. Было достигнуто соглашение о том, что чехам будет оказано всяческое содействие в отправке; золото и адмирал Колчак должны были остаться.

Вот что пишет по этому поводу Малиновский, принадлежавший к штабу адмирала, в своем дневнике: “14 января в 6 час. вечера два чешских офицера заявили, что они только что получили от ген. Жанена приказ выдать Колчака и его штаб местным властям. Адмирал выслушал их с полным спокойствием, ни словом, ни жестом не дав им почувствовать, что он боится смерти. С горящими глазами и горькой усмешкой он сказал: “Так вот смысл гарантии, данной мне Жаненом, – гарантии в беспрепятственном проезде на Дальний Восток. Акт международного вероломства! Я готов ко всему!” Непосредственно вслед за этим он был арестован и заключен вместе со своим премьер-министром Пепеляевым в иркутскую тюрьму.

Такой образ действия Жанена вызвал замешательство среди высоких комиссаров, находившихся в Харбине. Однако и они не могли иметь к нему претензий в виду их недавних обращений к нему о скорейшем отъезде его из Иркутска. Поэтому теперь на все свои замечания они получали только обидные ответы. Ген. Жанен заявил им, что если бы чехи не выдали адмирала, то на них самих было бы произведено нападение и что он совершенно не признавал авторитета высоких комиссаров. “Я считаю себя ответственным только перед чешским правительством, которое дало приказание вернуть войска в Чехословакию, и перед Советом союзных держав в Париже, который поручил мне осуществить эвакуацию” – сказал он и притом прибавил: “Je repete que pour Sa Majeste Nicolas II on a fait moins de ceremonies”¹.

Наглость этого заявления не уменьшает его правдивости.

Здесь однако нельзя не принять во внимание трудности того положения, в каком находился ген. Жанен, и возможно, что более подробное исследование этих трудностей обнаружит их еще более ярко.

21 января социал-демократическое правительство Иркутска, уже без того в достаточной степени красное, заявило о своем переходе на сторону большевиков. Советские эмиссары вошли в город, и красногвардейцы [c.166] заменили стражу эсдеков вокруг Колчака. На рассвете 7 февраля адмирал и его премьер-министр были убиты в своих камерах обычным большевистским способом – выстрелом из револьвера в затылок. Суда над ними никакого не было, но нет никаких указаний и на то, чтобы их подвергали каким-нибудь пыткам.

Судьба золота и других драгоценностей покрыта тайной. По всей вероятности, большая часть их попала в руки советского правительства, но нет данных думать, что они получили все. Шесть месяцев спустя министр финансов правительства Врангеля начал неприятные запросы о миллионе долларов золота, которые по слухам поступили в один из банков в Сан-Франциско. Врангелевское правительство слишком мало оставалось у власти, чтобы выяснить, в чем дело.

Жаль, что летопись подвигов чехословацкого армейского корпуса запятнана выдачей Колчака. Получается такое впечатление, что на время эти легионеры сошли с исторической сцены, на которой они играли героическую роль до тех пор, и смешались с оборванной и деморализованной сибирской аудиторией.

Военные действия Деникина оказались гораздо более серьезными, и его усилия были настойчивыми. По совету генерального штаба, начиная с июля месяца, Англия оказывала ему главную помощь, и не менее 250 тыс. ружей, двести пушек, тридцати танков и громадные запасы оружия и снарядов были посланы через Дарданеллы и Черное море в Новороссийск. Несколько сотен британских армейских офицеров и добровольцев в качестве советников, инструкторов, хранителей складов и даже несколько авиаторов помогали организации деникинских армий. Деникина окружали те оставшиеся в живых герои русской добровольческой армии, которые год перед тем под начальством Алексеева и Корнилова сражались за интересы России, когда эти интересы еще совпадали с интересами союзников.

Таким образом, в распоряжении Деникина была небольшая группа безусловно знающих, решительных и верных офицеров. Как мы уже видели, он сумел достигнуть крупных успехов, и в середине лета его отряды быстро двигались на север, дойдя до Киева – на западе и Каспийского моря – на востоке. Во время своего наступления, продолжавшегося пять месяцев, с апреля по октябрь 1919 г., Деникин взял 250 тыс. пленных, 700 орудий, 1700 пулеметов и 35 бронированных поездов; к началу октября он дошел до Тулы (в 220 милях от Москвы), причем по численности его войска (230 тыс. чел.) почти равнялись тогда войскам его противников. В общем обзоре, который я представил 22 сентября 1919 г. кабинету (в то время армия Колчака еще существовала), я писал:

“Армии генерала Деникина господствуют на территории, на которой живет не менее тридцати миллионов русских и которые включают третий, четвертый и пятый по значению города России. Вся эта территория вполне доступна для торговых сношений с Францией и с Англией. Торговля же является в данное время насущной потребностью их народонаселения. В распоряжении войск генерала Деникина целая сеть железных дорог, находящихся в сравнительно хорошем состоянии и нуждающихся лишь в подвижном составе. Жители этих районов устали от большевизма, испытав его по доброй воле или по принуждению. Нет никакого сомнения в том, что этот тридцатимиллионный народ, если бы только была возможность прибегнуть к плебисциту, подавляющим большинством голосов высказался бы против возвращения большевистского [c.167] правительства Ленина и Троцкого. Больше того: генерал Деникин имеет в своем распоряжении армию, которая, хотя в основном и является добровольческой, быстро растет в своей численности и в настоящее время в ней уже более 300 тыс. чел… Наша политика должна оставаться крепкой. Мы должны поддерживать дружественную связь с Деникиным, продолжать посылать ему военное снаряжение, помогать ему в борьбе с большевистскими силами, помогать насколько возможно политическими советами и не дать ему стать орудием реакции. Главным же образом мы должны стараться развить торговлю и кредит во всех больших освобожденных районах для того, чтобы народ мог сравнить новые условия с тем безнадежным существованием, которое выпало на долю большевистской России. Нужно отметить тот факт, что генерал Деникин ни разу еще не просил подкреплений для своей армии. Только один британский лейтенант был за все последние девять месяцев легко ранен. Это единственный случай английских потерь. Не нужно никаких значительных затрат (за исключением сомнительной ценности излишнего военного снаряжения), никаких военных подкреплений, за исключением, может быть, технического персонала. Моральная поддержка, советы, торговые сношения – вот чего у нас просят.

На своем западном фланге Деникин находится в контакте со сравнительно слабыми силами украинцев под начальством Петлюры.

Между Деникиным и Петлюрой происходит спор на почве двух различных стремлений: один стремится к единой России, другой – к независимой Украине. Румыны, которые чувствуют, что они могут взять себе Бессарабию только у слабой, потерпевшей поражение России, естественно, будут поддерживать Петлюру. Долг союзников попытаться примирить эти две враждебные точки зрения, что представляется вполне возможным. Все законные стремления могут быть удовлетворены в пределах единой России – государства, состоящего из нескольких автономных государств на основе федерации. Такое российское государство будет представлять собою меньшую угрозу для будущего мира всех стран, чем обширная централизованная царская монархия. И сейчас как раз такой момент, когда в силу того критического положения, в котором находятся все существующие в России партии и все ее военные силы, создается возможность, с помощью мудрого применения политики союзников, дать событиям такой именно поворот. Политика, цель которой разъединить, расчленить Россию, если временно и окажется успешной, не сможет добиться прочных результатов и приведет только к целой серии сменяющих одна другую войн, из которых в конце концов выйдет объединенная милитаристическая Россия для того, чтобы существовать или под знаменем реакции, или знаменем большевизма. Вот почему все усилия должны быть сделаны, чтобы направить события по такому руслу, которое может привести к федерации областей России, с тем, что все предубеждения как против местной автономии, так и против общего единства будут отброшены.

Падение режима Бела Куна среди всеобщего возмущения и презрения, и та легкость, с какой совершилось его падение, были тяжелым ударом для престижа большевистской системы мировой революции. Влияние этих событий на общее положение должно быть полностью учтено”.

Дальше к северу, по левую сторону от украинских войск Петлюры, находится польский фронт. Поляки за последние четыре или пять [c.168] месяцев, все время наступая, нанесли много чувствительных поражений большевикам, которые поплатились значительными потерями оружием и людьми. В настоящее время польский фронт во многих своих пунктах находится уже на русской земле, и поляки предлагают союзникам сделать выбор между двумя следующими возможными линиями поведения:

1. Союзники финансируют наступление польской армии численностью в 500 тыс. чел. до центральной России и с тем, что польская армия занимает Москву.

2. Поляки заключают мир с большевиками.

Обе эти политические линии в настоящее время были бы равно вредны. Наступление векового врага России на Москву вызвало бы все те националистические чувства, которые ныне скрыты при большевистском интернациональном режиме. Больше того, применение такого рода проекта никогда не позволило бы союзным державам произвести значительные расходы для финансирования этой операции, не восстановив против себя общественного мнения. С другой стороны, если поляки заключают сепаратный и поспешный мир с большевиками, большевистская армия, находящаяся ныне на польском фронте и являющаяся третьей по силе армией большевиков, может быть быстро переброшена для атаки на Деникина, что явилось бы несомненной угрозой самому его существованию. Поощрять поляков заключать такой поспешный и сепаратный мир и в такую критическую минуту значило бы окончательно свести на нет: 1) общую политику союзников в вопросе о помощи Колчаку и 2) специальную политику Великобритании в вопросе об отправке Деникину больших запасов военного снаряжения.

В этом случае мы стали бы левой рукой уничтожать то, что сделано нами правой, а держась различных, противоположных и исключающих одна другую политических целей на различных секторах одного общего фронта, мы ничего другого не сделали бы, как только продолжили бы бесполезное кровопролитие и помешали создать в той или иной форме прочную власть. В силу всего этого вполне ясно, что в данный момент наша политика должна быть направлена к тому, чтобы убедить поляков продолжать в течение еще нескольких месяцев то, что они делали до сих пор, т.е. сражаться и бить большевиков на границах своих владений, не думая ни о решительном наступлении на сердце России, ни о сепаратном мире.

По отношению к прибалтийским государствам следует проводить такую же политику, как и по отношению к Польше, – иначе говоря, не нужно предпринимать никаких действий, которые требовали бы от союзников больших жертв и накладывали бы на них большую ответственность, но, с другой стороны, необходимо, чтобы мы могли продолжать оказывать материальную и моральную поддержку тем антибольшевистским силам, которые существуют, координируя, насколько возможно, их действия с целью не допустить несвоевременной катастрофы на этом участке фронта”.

Но опасности, грозившие Деникину, росли вместе с его победами. Он принял на себя ответственность за очень большую часть России, не обладая при этом ни моральными, ни политическими, ни материальными ресурсами, необходимыми для восстановления в стране благоденствия и спокойствия. Население, приветствовавшее его войска и боявшееся большевиков, было в то же время чересчур напугано всем, что оно пережило в эти последние годы для того, чтобы реагировать более или менее [c.169] энергично на его приближение. Ответственность за управление большими городами и провинциями в этот период всеобщей нужды и замешательства, в тяжелых транспортных условиях, при сокращении торговли, – вся эта ответственность пала на простого, мужественного офицера, только незадолго перед тем впервые почувствовавшего вкус политической деятельности и перегруженного и без того задачами по организации армии и ведением военных действий. Те смешанные политические элементы, которые были сгруппированы вокруг него, были слабы, и их мнения по самым существенным вопросам резко расходились. Некоторые советовали ему развернуть императорские знамена и идти в наступление во имя восстановления монархии. Только таким образом, говорили они, можно будет противопоставить большевизму лозунги, одинаково понятные всем. Но большинство его советников и офицеров заявило, что они не потерпят этого. Другие советовали ему объявить, что земля будет оставлена в руках захвативших ее крестьян. Им возражали: “Но чем же в таком случае мы будем лучше большевиков?” Но наибольший раскол вызвал вопрос о политике по отношению к отпавшим от России странам и провинциям. Деникин стоял за целость России. В силу этого в войне против Советской России он являлся врагом своих собственных союзников. Прибалтийские государства, борясь за свое существование против большевистских войск и их пропаганды, не могли иметь ничего общего с русским генералом, не желавшим признавать их прав на независимость. Поляки, которые в этой войне с Советами имели самую многочисленную и сильную армию, понимали, что на следующий день после победы, одержанной совместными усилиями, им придется самим защищаться против Деникина. Украина была готова сражаться с большевиками за свою независимость, но ее нисколько не прельщала военная диктатура Деникина.

На каждой стадии войны эти противоречия вызывали появление трудных задач, которые сбивали всех с толку. Деникин не мог с ними справиться. Но было ли это не по силам также победоносным союзникам? Разве они не могли настойчиво, согласным путем продолжать начатое ими дело? Разве не могли сказать и Колчаку и Деникину: “Ни одного патрона до тех пор, пока вы не заключите соглашения с пограничными государствами и не признаете их независимость или их автономию, в зависимости от того, как это будет решено в отдельных случаях”. А оказав такое серьезное давление на русских вождей, разве они не могли использовать все свое влияние на то, чтобы объединить военные операции всех государств, находившихся в войне с Советской Россией? А если нет, то в таком случае не лучше ли было бы уже гораздо раньше предоставить событиям идти своим чередом? Без сомнения, Междусоюзный комитет по русским делам, который я еще в феврале предлагал организовать, был бы тем именно учреждением, которое могло очень помочь делу в том случае, если бы майские декларации “Великих пяти” Колчаку были проведены в жизнь. Но все было очень плохо согласовано и во всем чувствовалась вялость, непоследовательность и нередко даже противоречия.

Я употребил все свое влияние на то, чтобы предупредить всякие эксцессы и добиться согласованных действий. 18 сентября я писал: “Крайне важно, чтобы генерал Деникин не только сделал все от него зависящее, чтобы не допустить еврейских погромов в освобожденных областях, но чтобы он выпустил прокламацию против антисемитизма”. Далее, 20 сентября я заявил: “Безусловно, очень важно добиться улучшения в [c.170] отношениях между украинцами и Деникиным. Необходимо всячески стараться избегать такого положения вещей, которое заставило бы Деникина продолжать посылать войска против Петлюры”… “По сообщению из Москвы, зеленая гвардия численно растет и организуется во многих пунктах, и если бы их не пугали репрессии со стороны белых, то они могли бы быть использованы против большевиков. Вполне ли это уяснил себе Деникин?..” 9 октября я телеграфировал Деникину, убеждая его удвоить усилия, чтобы подавить антисемитские чувства и этим оправдать честь добровольческой армии, а 7 ноября писал, что: “Я содействовал образованию сильной русской и англо-русской промышленной группы, надеясь таким образом развить торговлю и кредит в деникинском тылу”. В сентябре наступление враждебных большевикам армий дошло до своего кульминационного пункта. Колчак все еще был в Сибири со своей армией и даже предпринял маленькое наступление. Юденич, главнокомандующий северо-западными русскими военными силами, главная база которых находилась в Ревеле, двигался к Петрограду, Финляндия, вполне вооруженная, ожидала только какого-нибудь самого слабого поощрения со стороны великих держав для того, чтобы в свою очередь двинуться на Петроград. По инициативе морского министерства флотилия моторных лодок, часть британской эскадры, блокировавшей Балтийский залив, прорвалась в Кронштадтский порт и совершила исключительный по смелости поступок, потопив во внутренних водах два русских военных корабля. Линии деникинских войск охватывали уже весь юг России и решительно двигались на север. Соглашение между ним и Украиной при энергичной поддержке Польши могло бы решить дело. Но все разбилось вдребезги. Колчак выбыл из строя; финны, разочарованные поведением союзников, пребывали в бездействии; Юденич, один, без поддержки, потерпел поражение. Польша оставалась инертной. Деникин сражался с Петлюрой, и его войска одержали бы полную победу над украинским лидером, но как раз в это самое время его собственный растянутый фронт был прорван большевистским контрнаступлением. Слабые, расстроенные, колеблющиеся, находившиеся в полном замешательстве армии и государства, охватывавшие кольцом Советскую Россию, были неспособны к согласованному нападению. В течение ноября деникинские армии растаяли, и весь его фронт быстро исчез, как будто то была пантомима в цирке. Я приведу выдержку из меморандума, который я написал по этому поводу 15 сентября:

“Большие суммы денег и значительные военные силы были использованы союзниками против большевиков. Англия заплатила по номиналу около 100 млн., Франция от 30 до 40 млн. фунтов стерлингов. Соединенные Штаты содержали и продолжали содержать в Сибири около 8 тыс. солдат; Япония содержит в Восточной Сибири армию численностью от 30 до 40 тыс., и в настоящее время эта армия получает еще подкрепления. Армия адмирала Колчака, снабженная главным образом британским оружием, достигла в мае численности в 300 тыс. чел. Армии генерала Деникина составляют около 250 тыс. солдат. Кроме них следует принять во внимание финнов, которые могли бы дать около 100 тыс. чел. Были также эстонцы, латыши и литовцы, и их общий фронт тянулся от Балтийского побережья вплоть до самой Польши. И, наконец, были могущественные польские армии, помощь могла бы быть получена от Румынии и – в меньшей степени – от Сербии и Чехословакии”.

Из сказанного выше ясно, что существовали такие элементы, которые, [c.171] если бы они действовали согласно, легко могли бы достигнуть успеха. Но среди них не было никакой согласованности, и это в силу полного отсутствия какой бы то ни было определенной и решительной политики среди победоносных союзников. Некоторые стояли за войну, другие – за мир. В результате не было ни мира, ни войны. Стоило им начать войну на одном фронте, как они уже торопились заключить мир на другом. Если они поощряли военные действия Колчака и Деникина и помогали им и деньгами, и людьми, то они не оказывали абсолютно никакой помощи ни Финляндии, ни прибалтийским государствам, ни Польше. Предложения о создании единой, согласованной системы командования для противодействия большевикам были отклонены. В июне Колчаку дано было обещание от имени пяти полномочных представителей великих держав, что они будут продолжать посылать ему военное снабжение всех видов, но с тех пор союзники только и делали, что отзывали свои войска, находившиеся на русской территории. Два раза в течение этого года Финляндия была готова идти на Петроград, соединившись с армией Юденича и с эстонцами, но ни малейшего поощрения в этом направлении она от союзников не получила. Польша была готова продолжать энергичную борьбу с большевиками, но союзники лишь охладили ее готовность к активным действиям. Что касается малых государств, то им было заявлено, что они могли заключать или не заключать мир по своему усмотрению, но что ни на какую помощь со стороны союзников они рассчитывать не могли.

Все эти действия союзников могли быть совместимы только с политикой мира или полного нейтралитета, но никак не с политикой войны, которая проводилась на других секторах того громадного кольца, которым была охвачена Советская Россия. Тем временем большевикам удавалось постепенно увеличивать свои войска. Эти войска были несравненно слабее, чем те, которые могли быть выставлены против них, но так как они находились в центре круга, они могли легко, в пределах транспортных возможностей, производить частичное наступление и во многих случаях брать верх над своими противниками. Вот почему, как раз в то время, когда Деникин укреплялся и твердо становился на ноги, Колчак был разбит и его армия потерпела поражение.

В течение последних пяти месяцев силы Деникина постепенно крепли, и его армии достигли большого успеха, но в это время неприятельские силы, сражавшиеся против него, получили большие подкрепления, благодаря неудаче Колчака и тому, что прекратилось всякое серьезное давление на большевиков на западном или европейском фронте. За последние три месяца все те очень значительные военные силы, какие большевики могли отозвать с колчаковского, польского и прибалтийских фронтов, подкрепленные теми, которые они могли теперь перебросить на южную часть деникинского фронта, – все другие резервы, – сделали их армию в количественном отношении более значительной, чем армия Деникина, и в силу этого деникинская армия, которая все еще остается лучшей армией, растянутая на фронте длиною больше, чем в 1200 миль, повсюду уже отброшена этими превосходными силами неприятеля. Хотя еще будет немало сражений и сила сопротивления деникинской армии еще очень значительна, но тем не менее она может быть разбита и потерять свое значение, как военный фактор. Публично сделанные декларации о прекращения помощи Деникину, отсутствие какой-либо моральной поддержки и решительных действий, чувство заброшенности, сознание, что союзники оставили его на произвол судьбы – все это может создать для деникинской [c.172] армии такие условия, которые приведут к окончательной гибели. Уничтожение армии Колчака и гибель его правительства являются теперь уже совершившимся фактом, и вся громадная территория Сибири до Байкала будет или захвачена большевистскими армиями, или станет жертвой анархии. Лишь к востоку от Байкала находятся японские войска. Туркестан и провинции центральной Азии уже находятся под властью большевиков, которые уже угрожают Персии и интригуют в Афганистане. Если предпринятые вовремя согласованные усилия союзников легко могли бы поддержать Колчака, дать Деникину полный успех и дать возможность Юденичу совместно с эстонцами и финнами, овладеть Петроградом, то в настоящее время большевики уже не очень далеки от полного военного успеха на всех фронтах. Мы имеем теперь дело с положением вещей, проистекающим из всего вышесказанного. Инертность поляков дала возможность большевикам сконцентрировать свои силы против Деникина. Поражение Деникина даст им возможность – если они этого захотят – сосредоточить свои силы против поляков. Рост сил Деникина и усилия его армий ослабили давление на прибалтийские государства и дали возможность Финляндии оставаться в бездействии. Происходящее ныне на деникинском фронте вызвало уже большие перемены на всей балтийской территории. Большевики резко переменили тон в переговорах с малыми государствами, и они совершенно правы, если учесть их военные успехи. По мере ослабления Деникина увеличивается тревога латышей, литовцев и эстонцев. По последним телеграфным известиям, Финляндия мобилизует 100 тыс. чел. для охраны своих границ. Половины этого количества два месяца назад было бы достаточно для того, чтобы совместно с армией Юденича взять Петроград. Падение Деникина сделает большевиков хозяевами Каспийского моря и объединит их с турецкими национальностями – с Энвером, Мустаффа Кемалем и другими во главе. В связи с этим давление большевиков в Персии и опасности, угрожающие Афганистану, не замедлят принять более конкретные и дерзкие формы.

Нам говорят, что задумываться о будущем и делать предсказания – бесполезно. Тем не менее о некоторых определенных и близких последствиях гибели Деникина нельзя не подумать заранее. До сих пор было очень просто высмеивать усилия Деникина и впадать в пессимизм и равнодушие. До сих пор союзники сражались с большевиками, главным образом, русским оружием. Но что произойдет, когда русских армий больше не будет? Беспроволочный телеграф сообщает нам о словах Зиновьева, дающих ясное понятие о том влиянии, которое имел на умы большевистских лидеров опьяняющий вихрь военного успеха, выпавшего на их долю. “Мир, – сказал он, – которого должна добиваться Россия, не будет миром социалистическим, но миром буржуазным”. Требования, предъявляемые большевиками к Эстонии, угроза Финляндии, в которой она уже отдает себе отчет, положение в центральной Азии, а также на границах Индии – вот те первые последствия, иллюстрирующие мои слова.

Итак, вместо того чтобы при помощи правильно согласованных мероприятий, без каких-либо дополнительных жертв людьми и деньгами позаботиться о создании антибольшевистской, цивилизованной, дружественной Антанте России, что было вполне в наших силах, – мы скоро будем иметь дело с милитаристической большевистской Россией, живущей только военными планами, глубоко враждебной Антанте, готовой работать вместе с Германией и уже во многих случаях сорганизованной [c.173] немцами. Мысль о том, что Польша может служить достаточной преградой для такой опасности, совершенно призрачна. Равным образом не обоснована и та мысль, что Польша, защищаясь на Востоке, когда будут уничтожены все прочие антибольшевистские силы, может служить одновременно оплотом против Германии на Западе. Где искать мудрость в политике, которая пытается усилить Польшу деньгами и вооружением союзников и в то же время спокойно относящейся к поражению Деникина и к вытекающей отсюда возможности переброски большевистских армий, которые благодаря этому могут утроить и учетверить силы тех, с кем Польше предстоит воевать? Где справедливость или логика в том, чтобы не только признавать каждое государство, оторвавшееся от Российской империи, но и гарантировать ему независимость и безопасность, и в то же время – отказываться признавать и подавать помощь тем крупным территориям и народонаселению южной России, которые создали деникинскую армию и этим самым проявили себя вне всякого сомнения антибольшевистскими.

Было бы ошибочно думать, что в течение всего этого года мы сражались на фронтах за дело враждебных большевикам русских. Напротив того, русские белогвардейцы сражались за наше дело. Эта истина станет неприятно чувствительной с того момента, как белые армии будут уничтожены, и большевики установят свое господство на всем протяжении необъятной Российской империи.

Как только выяснилась неудача Деникина, та крайне нерегулярная поддержка, которую оказывали ему великие державы, была совершенно прекращена. 3 февраля 1920 г. мне пришлось известить генерала Холмана о необходимости откровенно сообщить Деникину о создавшемся положении: “Я не имею права более давать ему надежду, что британское правительство окажет ему какую-либо дальнейшую помощь сверх той, которая уже была обещана. Равным образом британское правительство не воспользуется своим влиянием для образования коалиции поляков, прибалтийских государств, Финляндии и т.д. и Деникина – против Советской России. Объясняется это тем, что у британского правительства нет такого количества людей и денег, которое было бы достаточно для того, чтобы довести подобное предприятие до успешного окончания и что оно не хочет побуждать к тому других, не имея достаточных средств, чтобы поддержать их. Британское правительство, с полного согласия со стороны французского правительства, готово предложить лимитрофным государствам известную поддержку в том случае, если они подвергнутся нападению со стороны Советской России… Бесполезно обсуждать мудрость и правильность этой политики. Я полагаю, что так именно и будет. Обычно говорят, что лимитрофные государства борются исключительно только за свою независимость, тогда как Деникин борется за власть в России. Мы не можем предпринять никаких дальнейших шагов для того, чтобы помочь в достижении этой цели, хотя мы ей и симпатизируем… Теперь на очереди стоит главный вопрос, как спасти от кораблекрушения все, что возможно”.

Я надеялся теперь найти хотя бы временное убежище для той массы эмигрантов, которые бежали на юг от мести красных. Казацкие территории на Дону и в Кубани, с их ярко антибольшевистским населением, могли бы образовать целые независимые, автономные области. Если бы это не удалось, оставался Крым. На этом плодородном полуострове собрались остатки разбитой деникинской армии и несколько сотен тысяч [c.174] гражданских эмигрантов, очутившихся вскоре в самых тяжелых материальных условиях. В течение нескольких месяцев после гибели Деникина защитой Крыма руководил генерал Врангель – новая фигура исключительной энергии и качеств, человек, чересчур поздно занявший место среди белых вождей. Некоторая моральная помощь в виде нескольких пулеметных выстрелов дана была британским флотом, – официально занятым оказанием помощи потерпевшим, – с целью не допустить вторжение большевиков в Крым с моря. Но в июле те болота, которые представляли собою природную защиту, высохли, а военные силы, охранявшие Крым со стороны суши, были разбиты. Крым был взят², и началось отчаянное, беспорядочное бегство эмигрантов в Константинополь. Не хватало судов и для половины охваченных паникой масс. Дикий неприятель с ликованием вскоре покончил с их последними отчаявшимися защитниками. Эпидемии оспы и тифа образовали новый союз – союз со штыками и с голодом. Суда, нагруженные обездоленными и зараженными людьми, нередко умирающими и даже мертвыми, – одно за другим прибывали к столице Турции и без того нищей, переполненной и разрушенной. Занавес был опущен во время последнего действия этой ужасной драмы. Британские войска и моряки, английские и американские филантропические общества отдали все, что у них было для помощи эмигрантам, союзные державы отводили свои взоры в сторону и затыкали свои уши. Они многого не хотели знать и, подобно Наполеону при Березине, могли только сказать: “Voulez vous oter mon calme?”³ Смерть милостива; ее милостью воспользовались многие.

Такова была помощь, которую победители в великой войне могли уделить России. [c.175]

¹ “И с императором Николаем II обошлись с меньшими церемониями”.

Вернуться к тексту

² Так, Крым, как известно был взят в ноябре и вовсе не потому, что высохли болота. Такова “осведомленность” Черчиля, пользовавшегося такими “источниками”, как личные рассказы Савинкова и др. – Ред.

Вернуться к тексту

³ “Хотите ли вы нарушить мое спокойствие?”

Вернуться к тексту

	предыдущая		следующая
		оглавление