Добролюбов А.И.

Власть как техническая система:

О трех великих социальных изобретениях человечества

Минск: Навука i тэхнiка, 1995. – 239 с.

Красным шрифтом в квадратных скобках обозначается конец текста на соответствующей странице печатного оригинала указанного издания

ГЛАВА 4. ВТОРОЕ ВЕЛИКОЕ СОЦИАЛЬНОЕ ИЗОБРЕТЕНИЕ

4.3. Надежность механизмов власти

Нет необходимости говорить о том, что выше была описана лишь принципиальная (идеализированная) схема механизма действия закона и в реальной действительности этот механизм (как и всякий механизм в инженерном смысле) может быть подвержен отказам, поломкам и сбоям в работе. Другими словами, механизм закона, как и всякий иной, обладает определенным, но не абсолютным уровнем надежности и требует правильного “ухода и эксплуатации” для поддержания его работоспособности и предотвращения сбоев в работе или поломок. Словом, механизм, власти закона – это довольно сложный, созданный человеком-изобретателем и на первый взгляд довольно умозрительный и “хитрый” механизм (заметим, что дословный перевод с греческого слова “механика”, “механизм” – хитрость, хитрое устройство), который требует к себе внимания и заботы, квалифицированной эксплуатации для сохранения его надежности и работоспособности. Без надлежащего ухода, без мер по поддержанию его [c.169] работоспособности этот механизм, как и любой механизм или машина в инженерном смысле, придет в упадок, подвергнется коррозии, ржавчине и превратится в бессмысленное нагромождение винтиков, шестеренок, рычагов и т.п.

Отсюда следует вывод, что неотъемлемой частью современного правового государственного механизма власти должны быть специальные эффективные средства защиты, сохранения и поддержания надежности и работоспособности. Под средствами защиты правового механизма государственной власти следует понимать, как это понимают и в технике, средства от “естественного износа и старения”, коррозии и, конечно, от неквалифицированного обращения или даже умышленного повреждения или поломок механизма, вкладывая в эти технические термины другой смысл.

Следует сказать, что описанный искусственно созданный человеком правовой (республиканский) механизм гораздо сложнее “более естественного” строго иерархического (монархического) и “натурального” анархического механизма власти, где властвует стихия. Поэтому правовой механизм гораздо более уязвим и хрупок по сравнению с волевым механизмом “хозяина-повелителя” и предотвращению “сбоев и поломок” правового механизма следует уделять особое внимание. Нужно помнить, что пущенный на самотек правовой механизм, как показывают исторические факты, самопроизвольно переродится либо в иерархический (монархический) волевой механизм единоличной власти, либо, что еще хуже, в анархию.

В связи с этим возникает проблема анализа и обеспечения надежности, безотказности и работоспособности государственных механизмов власти. Инженерам и математикам известна теория надежности сложных технических систем, возникшая сравнительно недавно (в 50–60-х годах XX столетия) в связи с необходимостью обеспечения работоспособности и прогноза неисправностей усложняющихся технических систем и устройств. Теория надежности изучает условия, при которых созданная человеком система, состоящая из каких-то элементов, успешно работает, то есть выполняет возложенные на нее функции. Эта теория дает возможность оценить вероятность возникновения в системе различных отказов и сбоев, оценить последствия этих отказов, дает рекомендации по обеспечению необходимых профилактических и [c.170] диагностических процедур, структурной надежности систем, по организации эффективной службы надежности, изучает зависимости надежности системы от количества и надежности составляющих элементов. Одни выводы теории надежности весьма просты и даже тривиальны (например, вывод о том, что надежность системы снижается с увеличением количества составляющих ее элементов и с уменьшением надежности каждого элемента). Другие выводы, как, например, важный вывод о том, что надежную систему можно построить из ненадежных элементов, не так очевидны. Не вдаваясь в подробности доказательства справедливости этого вывода, связанного с математические анализом, скажем, что надежность системы, состоящей из ненадежных элементов, обеспечивается как структурными (параллельное соединение одинаковых элементов, дублирование, резервирование и др.), так и эксплуатационными (учет ресурса работоспособности элементов, профилактическая замена износившихся элементов и др.) средствами.

Продолжая проведенную нами аналогию между техническими и общественными (человекосодержащими) государственными системами, можно увидеть определенное сходство этих систем и способов обеспечения их надежности функционирования, лучше понять и обосновать идею обеспечения надежности сложных “человекосодержащих” систем. Государственные системы можно рассматривать при оценке их надежности как сложные системы, состоящие из ненадежных (подверженных отказам) элементов, и поэтому здесь можно принять меры, аналогичные мерам повышения надежности технических систем, – резервирование, дублирование, учет “ресурсов работоспособности” каждого “элемента” системы и т. п.

Кроме этого “технического” аспекта надежности сложной системы в человекосодержащих системах, очевидно, имеется весьма существенный компонент ненадежности, связанный с “человеческим фактором”. Человеческие качества, главные из которых – воля и желания, выходят на первый план на стадии построения государственной системы. Кроме того, в силу описанных выше свойств иерархической государственной системы “вес” и индивидуальные качества “элементов” в вершине пирамиды власти играют решающую роль, эти “элементы”, находящиеся на верхних этажах иерархии, немногочисленны и поэтому взаимодействия между ними [c.171] носят сугубо индивидуальный, “человеческий” характер и здесь, конечно, выводы математической теории надежности неприемлемы. Как уже отмечалось, наиболее опасный “отказ” или “сбой” демократической правовой системы – это постепенное “укрепление авторитета” одного верховного лица и захват им абсолютной власти. Такая “монархизация” республиканского строя, судя по историческим фактам, весьма типична – достаточно вспомнить, например, постепенную “монархизацию” Цезарем древней Римской республики или “легальную тоталитаризацию” республиканского правления великими диктаторами XX века, ввергнувшими мир во вторую мировую войну.

Интересно, что сторонники и идеологи монархического режима правления (а такие существовали и существуют по сей день в скрытом или явном виде) оправдывали процедуру “постепенного” захвата власти одним лицом, считая ее вполне законной тактикой прихода к власти. Так, знаменитый итальянский теоретик государствоведения и сторонник монархической власти Никколо Макиавелли (1469 – 1527) приводил в качестве примера для подражания тактику захвата абсолютной власти королем Испании Фердинандом Арагонским, который в борьбе с кастильскими баронами “незаметно для них сосредоточил в своих руках всю власть и подчинил их своему влиянию” и тем самым “сделался по славе и блеску первым королем христианского мира”⁷¹. Макиавелли как теоретик монархизма свой труд “Государь” посвятил вопросу, “каким образом государи могут управлять государствами и удерживать власть над ними”, то есть, говоря современным научным языком, теории надежности монархической власти. В этом труде он дает ряд советов государям, как пожизненно удерживать власть “во славу себе и на благо отечества”, он отрицает честность в политике и необходимость соблюдения международных правовых норм (“каждое государство должно защищать себя и блюсти свои интересы”).

Другой защитник монархического режима правления знаменитый немецкий философ-идеалист А.Шопенгауэр писал о большей надежности и устойчивости монархии по сравнению с республикой: “Монархическая форма правления наиболее естественна по отношению к человеку. Разве было бы возможно, что во все времена везде многократно многие миллионы людей добровольно [c.172] отдавали себя во власть одного человека, иногда даже женщины или ребенка, если бы в людях не было монархического инстинкта, который приводит их к монархии как наиболее соответствующей природе человека?...Республики (то есть режимы, где власть периодически обновляется. – A. Д.) являются ненатуральными искусственными умозрительными образованиями...”⁷². Далее Шопенгауэр справедливо замечает: “Республику легко учредить (декларировать), но трудно затем поддерживать...” И делает свой вывод: “...потому что сама жизнь на стороне монархии”⁷³. Шопенгауэру вторит Ф. Ницше: “...отцеподобный образ великой личности” создают сами люди, испытывая в ней потребность ⁷⁴.

Как следует сегодня воспринимать эти выводы знаменитых философов и психологов, пользующихся, кстати сказать, репутацией беспристрастных и независимых мыслителей, для которых, по их словам, истина дороже общественного мнения? Сказать, что Шопенгауэр и Ницше здесь неправы, что их воззрения реакционны, враждебны духу демократии, благу народа и т. п. и поэтому не достойны внимания? Или вообще не упоминать такие неудобные для нас выводы мыслителей прошлого, как будто этих выводов не существовало? Это, конечно, легче всего, но гораздо труднее объективно оценить эти действительно реакционные недемократические выводы и определить к ним отношение с позиций научной истины. Отношение к этим выводам Шопенгауэра и Ницше может быть таким. Да, Шопенгауэр и Ницше правы: монархизм – действительно наиболее простая, устойчивая и стабильная форма правления народом (доказательством этого служит хотя бы та упоминавшаяся нами “сходимость” власти к одному лицу, которая многократно повторялась в древней, новой и новейшей истории). Верно и то, что в народе есть воспитанная веками тяга к монархическому правлению и суеверная вера в него, как верно то, что республиканский режим правления, основанный на выборном обновлении властей, менее устойчив, более уязвим и более подвержен опрокидыванию диктатурами и для поддержания его стабильности требуются специальные меры. Верно и то, что республиканский режим правления вполне можно назвать “искусственным”, то есть изобретенным человеком, в отличие от более “естественного” монархического режима власти. Но, согласившись с этими посылками Шопенгауэра, и [c.173] Ницше, современное общество не может и не хочет согласиться с их выводами о необходимости укреплять монархический режим, а наоборот, осуждает его из-за присущих этому режиму “врожденных” пороков, несовместимых с сегодняшней философией, идеалами и мировоззрением современного человека, и ищет новые формы правления, свободные от пороков монархического абсолютизма и диктаторства.

Такой вывод, конечно, бросает вызов сторонникам простых, “естественных”, близких к природному началу социальных структур, которые защищал Шопенгауэр. У сторонников этого “былого совершенства” первичного естественного образа жизни человека, к которым принадлежал, например, Ж-Ж. Руссо, новые идеи, новые правила и “социальные изобретения” вызывали недоверие, порождали убежденность в противоположности тенденций “культуры” и “природы”. Руссо писал, что государства и законы “безвозвратно уничтожили естественную свободу, навсегда установили закон собственности и неравенства, превратили новую узурпацию в незыблемое право...”⁷⁵. Однако, несмотря на это, Руссо все же придерживается “прогосударственнической” точки зрения, отдавая дань неизбежному развитию человеческого общества, соглашаясь с невозможностью удержать человечество в первобытно-естественном состоянии, с объективной необходимостью государственной организации общества.

Соглашаясь с Руссо и Шопенгауэром в том, что республиканский способ правления менее устойчив по сравнению с монархическим, мы тем не менее делаем вывод, что будущее – за республиканским способом правления, несмотря на то что последнее требует гораздо больших затрат по поддержанию его функционирования и обеспечения надежности и устойчивости.

Видами “поломок” или “опрокидываний” республиканского демократического механизма власти являются, как показывают исторические факты, “силовой” прием, насильственный захват абсолютной власти силой оружия либо силой некой “сплоченной организации”, противопоставляющей аргументам права “аргументы” силы. Все великие диктатуры рождались, как правило, при помощи силы. Даже такой “цивилизованный” диктатор, как Наполеон, пришел к власти при помощи неприкрытой военной силы и далее всегда пользовался этим “аргументом” [c.174] как главным. По свидетельству современников, будучи никому не известным артиллерийским офицером, наблюдая в 1792 г. за манифестациями народа перед королевским дворцом, Наполеон якобы сказал: “Негодяи! Следовало бы расстрелять первых пятьсот человек картечью: тогда остальные живо бы обратились в бегство”⁷⁶. В дальнейшем, именно “артиллерийские аргументы” позволили Наполеону провозгласить себя императором Франции.

В связи с анализом надежности и устойчивости механизмов власти и технологии их возведения интересно проследить с помощью исторических фактов уже упоминавшуюся нами закономерность “технологии восхождения” на вершину единоличной власти – образование временных союзов “участников восхождения”, распадающихся, однако, по мере приближения к вершине на враждующие друг с другом, соперничающие группы и фракции. У самой вершины пирамиды власти сильно поредевшие ряды участников восхождения достигают обычно предела разобщения, становясь, как правило, врагами. “Единицей борьбы” становятся уже не союзы, партии, группы, а “неделимый элемент” – отдельная личность.

Мы говорили (см. главу 3), что в процессе восхождения к вершине абсолютной императорской власти в Древнем Риме главные претенденты на власть для облегчения борьбы с соперниками объединились вначале в “первый триумвират”, то есть союз трех (Цезарь, Помпей, Красе), который победил всех соперников и взял в руки верховную власть в Риме, а затем, когда началась борьба между триумвирами, ставшими соперниками, победил Цезарь, устранив Помпея и Красса. Далее, когда после гибели Цезаря снова началась труднейшая борьба за верховную власть, в силу необходимости образовался новый (второй) триумвират (Октавиан, Антоний, Лепид), который также благодаря объединению сил взял верховную власть в Риме и затем, так же как и первый, распался и стал ареной междоусобной борьбы. Здесь победил Октавиан.

Спустя две тысячи лет, уже в наше время, можно увидеть чрезвычайно схожие приемы “техники, восхождения” к верховной единоличной власти в нашем государстве – образование временных союзов по восхождению, распадающихся затем по мере продвижения [c.175] наверх. Известно, что после смерти В.И. Ленина борьба за верховную власть протекала именно по такой схеме: Сталин в борьбе с Троцким образовал вначале “триумвират” (Сталин, Каменев, Зиновьев), а затем, привлекая в союзники Бухарина, Рыкова, Томского и других, уничтожил Каменева и Зиновьева. После, опираясь уже на “дружбу” с новыми союзниками (Молотов, Ворошилов, Жданов и др.), устранил своих бывших союзников по восхождению к вершине власти.

Такое сходство методов и приемов борьбы за власть, борьбы, происходившей в совершенно разных исторических условиях, но по одному и тому же сценарию, говорит о неизменности как “субъекта борьбы” – человека, стремящегося к главной вожделенной роли властителя, так и “цели борьбы” – приобретения. власти человека над человеком. В силу столь длительной, практически вечной “привязанности” или даже страсти человека к власти (о чем свидетельствуют тысячи исторических фактов) необходим, конечно, серьезный научный анализ этого явления. Разумеется, не для того, чтобы “положить конец” этой “естественной страсти” (опыт говорит о том, что крайние меры по отношению к человеческим страстям почти бесполезны), а для нахождения какого-то компромисса, придания некоего “гражданского лица” этой давней небезопасной для окружающих страсти человека к власти, ее “обуздания и воспитания”, заключения ее в правовые рамки (опыт говорит, что эта страсть часто была не в ладу с уголовным кодексом), чтобы она не порождала время от времени ситуаций, равносильных стихийным катастрофам, когда гибнут тысячи неповинных людей.

Свидетельством справедливости выводов о вечности страсти человека к власти и схожести “технологий” ее приобретения могут быть слова Платона, сказанные 2300 лет тому назад. Тиран, по словам Платона, восходя на вершину власти, “улыбается и обнимает всех, с кем встречается, не называет себя тираном, освобождает от долгов, народу и близким себе раздает земли и притворяется милосердным и кротким в отношении ко всем”. Так ведет себя тиран, когда он еще не достиг вершины власти и в соответствии с описанной нами моделью восхождения еще нуждается в помощи друзей и союзников. Однако после достижения вершины власти тиран, по словам Платона, более не нуждается в помощи бывших [c.176] союзников, он остается один, “когда не остается у него ни друзей, ни врагов, от которых можно ожидать какой-нибудь пользы”⁷⁷. Прочитав это, хочется воскликнуть: “Как мало изменился человек за две тысячи лет, как мало изменилось его поведение на пути к власти!”

Вспомнив слова У. Томсона о полезности механических моделей как инструмента понимания сложных явлений и процессов (см. главу 2), можно сравнить восхождение правителя к вершине власти с процессом транспортирования груза на гору. Когда человек тащит тяжелые “санки” вверх по склону горы, он нуждается в помощниках и союзниках, чтобы тянуть санки, страховать их от срыва вниз, “помочь” соперникам сорваться и т.п. Но когда склон закончился и санки на вершине горы, помощники уже не нужны и их присутствие как участников и свидетелей коллективного восхождения, могущих претендовать на лавры победителей, теперь не желательно. Такое “геометрическое” истолкование политических процессов наводит на мысль об извечности многих закономерностей общественно-политической жизни общества, подобных законам геометрии и механики.

Описанное нами “второе социальное изобретение” (а также и третье, о котором мы скажем в главе 5) направлено, по существу, на “принятие контрмер” по отношению к описанной стойкой страсти человека к власти, но направлено на уничтожение не ее самой (что невозможно), а ее пагубных последствий, на поиск компромисса между этой страстью властителя и правами ему подвластных, придание этой страсти “человеческого лица”. Другими словами, цель заключается в том, чтобы сохранить то положительное, что есть в этой страсти (прежде всего ее “движущую силу”, жажду деятельности), и устранить, насколько это возможно, ее отрицательные качества (“поработительное” свойство, способность отнимать свободу у окружающих).

Можно сказать, что описанный нами выше механизм господства права и социальной справедливости в человеческом обществе даже в случае надежного функционирования этого механизма не является, конечно, панацеей от всех бед человечества и каждого отдельного человека. Реальных и возможных бед у человека, как известно, очень много, и большая их часть, как считают многие, не является следствием социальной несправедливости и поэтому даже идеальное правовое государство не может [c.177] избавить человека от многих больших и малых бед. Никакие правовые законы не помогут смертному человеку в его извечных физических и душевных бедах и страданиях, сопутствующих ему в течение всей жизни. Но соблюдение законов спасает их от бед, причиняемых несовершенством их собственной организации жизни, бед, которых избежать можно. Мысль, выраженная в крылатом латинском выражении “Fiat justitia et реrеаt mundus!” (“Мир тленен, но пусть в нем процветает справедливость!”), достойна внедрения в умы людей и в повседневную жизнь. Построение налаженного правового механизма власти, описанного в этой книге, является необходимым шагом к реализации идей, выраженных в этой латинской фразе.

Следует также сказать, что в понятия “социальная справедливость, демократия” люди. на различных этапах развития вкладывали различный смысл, особенно это относится к демократии. Это понятие не всегда считалось положительным явлением в общественной жизни. Великие умы Древней Греции (родины понятия и слова “демократия”) Сократ и Платон не считали демократию идеальным политическим устройством. Сократ говорил, что ей присуще падение нравов в обществе, а Платон называл демократию воплощением беззакония и произвола толпы и говорил, что это стадия развития общества, предшествующая тирании. Аристотель также считал демократию инструментом тирании большинства. Более совершенную форму правления, когда учитываются интересы меньшинства и отдельного человека, Аристотель называл “политэей”.

Действительно, даже в условиях правового механизма власти, модель которого отражена описанной выше “спортивной схемой” игроки – правила – судьи, в государстве может царить порядок, далекий от того, чтобы назвать его справедливым для каждого человека или групп меньшинств: все дело в “правилах игры”, то есть законе (конституции). Законы могут быть дискриминационными, и тогда “правовое” подчинение им не является идеалом цивилизованного государства. Так было, например, в древних демократиях Греции и Рима, где наряду с демократией существовало узаконенное рабство. Существуют и современные примеры “тоталитарных демократий”, где царит тирания большинства. Понятие “большинство” в политических противоборствах, по [c.178] мнению многих социологов, является фикцией и господство большинства не есть демократия.

Один из авторов американской конституции Дж. Мэдисон считал, что в обществе нет большинства, есть лишь множество меньшинств, способных временно объединяться и разъединяться, и чтобы стать большинством, нужно объединить в коалицию как можно больше меньшинств, то есть все зависит в сильной степени от организаторских способностей лидеров большинства, например от эффективности агитации, пропаганды, рекламы и т. п. Главным звеном современного правового государства, определяющим его лицо, степень справедливости и равноправия граждан, являются законодательные органы власти, в то время как исполнительные и судебные органы скорее отражают “технические” стороны власти, обеспечивают правильное толкование и исполнение законов. Снова обращаясь к инженерным аналогиям, можно сказать, что законодательные органы – это архитекторы государственного здания, исполнительные органы – его строители, а судебные – инспектирующие правильность строительства, его соответствие проекту архитектора. Сама жизнь заставила инженеров прийти к разделению процесса создания материальных объектов на три компонента – проектирование, исполнение и контроль качества. И по этой же схеме осуществляется государственное строительство, что выражается в разделении государственной власти на законодательную, исполнительную и судебную, потому что государственная машина власти, как мы пытались убедить читателя, – это настоящая материальная система, обладающая многими свойствами технических сооружений, а не только нравственно-этическое образование, недоступное математическому моделированию, хотя эта мысль многим покажется спорной.

Для обоснования этой мысли можно привести такую, опять же “механическую” аналогию. Известно, что храмы (церкви, костелы, мечети) сооружают инженеры и строители на основании законов строительной механики, науки о прочности материалов и других инженерных и физико-математических наук. Богослужения, проповеди, молитвы, песнопения в храмах следуют уже совсем другим законам и обычаям, совершают их другие люди, не те, которые строили здание храма и контролировали его эксплуатацию. Так и государства, государство – это [c.179] материальное сооружение, это стены и крыша над головой, предназначенные для создания условий для жизни граждан. Сооружение-государство должно строиться по довольно простым материальным законам социологии, экономики, государствоведения, теории структуры власти и других вполне “материальных” наук, а общественная и духовная жизнь людей внутри государства – это совсем другая сфера, подчиняющаяся другим законам не только материальной, но и духовной жизни общества. Но как часто в обществе смешивают и путают эти две сферы жизни и построившие храм хотят быть в нем и правителями, и пастырями! Теоретическим основанием таких узурпаций является навязываемое народу убеждение, что государственное строительство и государственная власть стоят над культурой, нравственностью, идеологией и должны ими управлять, то есть непризнание того, что государство – это прежде всего машина, инженерное сооружение.

Рассмотрение государства как сооружения, призванного служить лишь “стенами и крышей” для граждан, приводит к пониманию того, каким образом следует обеспечивать надежность и прочность этого сооружения-государства, какая существует опасность его разрушения: как его правильно “эксплуатировать”. Особенно нуждается в правильном “уходе и эксплуатации” правовое демократическое государство как наиболее сложная, хрупкая и поэтому уязвимая система. В теории технических сложных систем существуют, как было отмечено, целые области науки, научные дисциплины, изучающие закономерности надежности и работоспособности подобных систем, диагностику их неисправностей и сбоев в работе. Нечто подобное должно существовать и в науках о надежности функционирования государственных систем.

Даже простейшая описанная нами государственная система подчинения закону, представленная в виде “спортивной модели” (соперники – правила игры – судьи), в любой момент может разладиться, давать сбои или существовать, сохраняя лишь видимость функционирования, а на самом деле “не работать”. Типичным нарушением работы спортивной системы, как и аналогичной ей государственной системы, подчинения закону, является превращение их в “государство декларативного закона”⁷⁸, когда “правила игры” (закон, конституция) [c.180] существуют, они декларированы и написаны, но не выполняются, потому что нет силы, чтобы заставить соблюдать эти “правила игры”, когда компетентные судьи есть, но они бессильны, когда, как отмечал Ф. Бэкон, “насилие действует в обличье закона”⁷⁹. Вспомним хотя бы недавнюю “всенародную сталинскую конституцию”, торжественно декларировавшую власть закона и писаную золотыми буквами, однако не выполнявшуюся, потому что верховные судьи и прокуроры были несвободны и бессильны. Способы сделать судей независимыми давно известны – это, например, пожизненное избрание судей, обновляемость их персонального состава по некой заранее установленной процедуре, приглашение судей со стороны и др., однако трудность состоит во “внедрении” этих способов в жизнь. Именно это является сегодня слабым звеном в государственном механизме подчинения закону. Теория надежности и безотказности этого механизма достаточно хорошо разработана, но практическая реализация результатов этой теории встречает существенные препятствия.

В заключение для иллюстрации сложности задачи обеспечения устойчивости (стабильности) государственно-организованного общества обратимся к способу предельного упрощения изучаемого явления, называемого также “способом карикатуры”, применяемого в физике и других естественных науках для анализа и изучения сложных явлений. Этот способ описан так: “Физик-теоретик подобен художнику-карикатуристу, который должен воспроизвести оригинал не во всех деталях, подобно фотографическому аппарату, но упростить и схематизировать его таким образом, чтобы выявить и подчеркнуть наиболее характерные черты. Фотографической точности можно и следует требовать лишь от теоретического описания простейших систем. Хорошая теория сложных систем должна представлять лишь хорошую “карикатуру” на эти системы, утрирующую те свойства их, которые являются наиболее типическими, и умышленно игнорирующую все остальные – несущественные свойства... Хорошая карикатура на какого-либо человека не может существенно улучшиться от более аккуратного и точного изображения нехарактерных деталей его лица и фигуры”⁸⁰. Вспомним в связи с этим, например, рисунки-карикатуры Пушкина, как они отражали характерные черты человека, или карикатуры Бидструпа, обнажающие [c.181] “идею” любой сложной комической или трагической ситуации.

Для изучения сложного и многопланового понятия “устойчивость государственной системы власти” рассмотрим “предельно упрощенное государственно-организованное общество” или “упрощенную карикатуру на общество” – “общество из 10 человек” и динамику возможных конфликтов и “политических ситуаций” в нем. Как ни далека такая модель “общества из 10 человек” от реальных человеческих сообществ, она отражает их многие характерные проблемы, а с описанным в предыдущей главе обществом на острове Питкерн, состоявшим из 28 человек, она имеет вполне реальное и конкретное сходство.

Очевидно, что крайняя (предельная) “социально-политическая ситуация” в таком обществе – это случай, когда все его десять членов разрешают конфликты между собой “на индивидуальной основе”, не объединяясь в союзы или группы. Очевидно, что такая ситуация маловероятна и неустойчива. Неустойчивость ее обусловлена тем, что, если какие-то два члена этого “разобщенного общества” объединятся в союз, этот “союз двух” тотчас станет сильнее каждого из остальных восьми членов и может в случае конфликта победить каждого из них (в нашей модели мы считаем, что конфликты разрешаются, подобно спортивным конфликтам, “силовым” путем, поэтому здесь двое сильнее одного, трое сильнее двух, пять сильнее четырех и т. д.). Очевидно, что в этих условиях победить “сплоченную пару” может лишь “сплоченная тройка” и если такую тройку удастся организовать, она станет сильнейшей в нашем “обществе десяти” и может победить любого индивидуума или любую объединенную пару, а “сплоченную тройку” могут победить лишь “сплоченная четверка”, “пятерка” и т.д.

Можно сказать, что “закон численного превосходства” порождает цепочку следствий, которая даже в этом “обществе десяти” становится весьма сложной. Когда все члены общества поймут, что сплоченность – это фактор силы. они будут стремиться к сплоченности, то есть каждый будет стараться объединить как можно больше членов в своей группе. Очевидно также, что в силу ограниченности числа членов сообщества неизбежны конфликты из-за их принадлежности к тому или иному объединению. Так, например, структура нашего “микрообщества” [c.182] из 10 членов может быть такой: две группы из трех человек и одна – из четырех (обозначим эту структуру так: 3, 3, 4). Очевидно, что третья группа, состоящая из четырех человек, – самая многочисленная, а потому и самая сильная и здесь любая конфликтная ситуация будет разрешена в пользу этой группы, если только две первые не объединятся – тогда образуется структура (6, 4) и будет все наоборот.

Как видим, здесь сила и исход борьбы зависят от “организации”, способа сплочения членов сообщества: организовал сплочение большой группы – победил, не организовал – потерпел поражение. Что значит “организовать сплоченность возможно большей группы”? Это мероприятие – весьма сложный многофакторный процесс, заключающийся, например, и в “переманивании” людей благодаря различным “стимулам” или насилию, дипломатическим ухищрениям, основанным на изучении отношений между членами общества, знании их симпатий и антипатий и т. п. Здесь видно, что законы “групповой борьбы” коренным образом отличаются от законов “индивидуальной борьбы”, где каждый борется с каждым. Решающую роль как фактор силы начинают играть на первый взгляд отнюдь не “силовые” факторы, а такие, как отношения членов сообщества друг с другом, дипломатический подход, “коммуникабельность” членов сообщества, взаимная поддержка и т. п. Поэтому можно сделать вывод, что отношения членов общества – это фактор силы.

Но и эти обстоятельства еще далеко не исчерпывают всех сложностей и перипетий в этом простейшем “обществе десяти”. Дело в том, что каждая “сплоченная группа” может иметь разную степень сплоченности, члены ее обычно имеют в ней разный “вес”, они, как правило, дифференцированы, разделены на подгруппы различной ориентации, и поэтому в любой момент может произойти раскол или они объединятся, что изменит ситуацию на противоположную. Пусть, например, наш “коллектив десяти” разделен на две группы – из четырёх и шести человек (4, 6). Ясно, что здесь лидирует группа из шести человек и в случае возникновения конфликта победит именно она. Но если в ней произойдет внутренний раскол и она разделится на две группы, например по три человека, это будет означать переход структуры из ситуации (4, 6) в ситуацию (4, 3, 3), что означает потерю [c.183] лидерства группой из шести и переход лидерства к группе из четырех членов. Вот что значит “опасность раскола” и “цена сплоченности” – в их основе, оказывается, лежит весьма простая “механика”.

Столь важное следствие раскола и сплоченности как факторов силы заставляет общество искать пути влияния на эти факторы, анализировать их внутренние причины, чтобы “сделать все, что можно”, для предотвращения раскола и обеспечения сплоченности. Становится очевидным, как важно знать конъюнктуру в своей и в других группах, знать, “кто чем дышит”, “кто за кого” и “кто к кому намерен перебежать”, как важно вести агитацию и пропаганду среди членов различных групп (отсюда знакомая всем тенденция к идеологизации общества, расколотого на “лагеря”), как важны информированность и осведомленность о вероятных или действительных противниках и как важно не дать противнику сведений о “социально-политической обстановке” у себя и т. д. Читателю, по-видимому, уже ясны “аналогии” проблем “общества десяти” и проблем реального общества. Отсюда также видно, насколько сложны условия стабильности даже в таком небольшом и примитивном “обществе десяти”, не говоря уже о реальном обществе, состоящем из тысячи и миллионов членов, и становится, таким образом, понятной эффективность анализа проблем и явлений при помощи использованного нами “метода карикатуры”.

На этом “социально-политический анализ” нашего “микрообщества” из десяти членов далеко не исчерпан: здесь еще есть много тонкостей и частных случаев, достойных обобщений. Например, благодаря этой предельно упрощенной модели общества легко понять, что наиболее неблагоприятной структурой с позиции возможных конфликтов является равенство сил, то есть раздел общества на два равных по силе “лагеря” (в нашем примере – по пять членов в каждом). Здесь конфликт может быть особенно пагубным и затяжным до полного (но снова равного) истощения сил обеих сторон, когда некому вмешаться извне, чтобы развести воюющие стороны и остановить конфликт.

На нашей модели “микрообщества” можно также сделать попытку пояснить идеи, лежащие в основе таких сложных философско-социологических понятий, как групповое и индивидуальное политическое сознание. [c.184] Человек приобретает индивидуальное политическое сознание, или, другими словами, индивидуальную политическую ориентацию, в ходе практической деятельности и общения с коллективом. Процесс становления индивидуального политического сознания по своей природе сложен и противоречив. Здесь действует комплекс разнородных факторов? связанных с особенностями психики, субъективным миром отдельного человека, с его принадлежностью к определенной социальной среде, национальностью и др. Философская наука признает кроме индивидуального еще и групповое политическое сознание как нечто, порожденное индивидуальным сознанием членов группы, но отличное от него. Групповое (общественное) сознание, как и индивидуальное, также является “особой формой социальной культуры”⁸¹, приобретенной в процессе практической деятельности. Считается, что индивидуальное политическое сознание в совокупности складывается (“сгущается”) в политическое сознание группы, общества и “соотношение политического сознания общества, группы, индивида можно выразить схемой: “всеобщее – особенное – единичное”, “целое – часть”⁸². Таким образом, политическое сознание группы есть понятие “надличностное”. Хотя группа рассматривается как “субъект” сознания, она, конечно, не является “вполне субъектом”, а скорее в какой-то степени “объективизированным субъектом”.

В рассмотренном нами микрообществе из десяти членов, как и в “настоящем” обществе, группами являются объединения индивидуумов. Очевидно, что политическое сознание людей, объединившихся в группу, в чем-то схоже, и поэтому политическое сознание одной группы общества должно в чем-то отличаться от политического сознания другой. Но насколько группы различаются на самом деле, насколько носители индивидуального сознания (члены группы) приемлют “групповое сознание” своей группы, насколько монолитны группы и другие тонкости и перипетии межгрупповых и межличностных отношений – все это также фактор силы в той модели групповой борьбы, которую мы рассмотрели, и этот фактор в конечном счете влияет на “устойчивость и надежность” государственных образований в обществе. Значит, перипетии и динамика групповой борьбы в обществе становятся еще более сложными и изменчивыми по сравнению с теми, которые мы рассмотрели на нашей [c.185] микромодели, и поэтому “стабильность жизни” в таком обществе весьма низка.

Именно этим, по-видимому, можно объяснить пресловутую “суеверную веру народа” в сильную власть как фактор стабильности. Дело здесь, наверное, в том, что простой труженик, человек, зарабатывающий на жизнь своим трудом, не желает жить в таком обществе, где царят многовластие, групповые политические страсти, где борьба групп и отдельных деятелей за лидерство лишают его уверенности в завтрашнем дне, лишают возможности и желания заниматься хозяйственным строительством, привязанности к своему клочку земли, не дают ему уверенности в том, что изменившаяся очередной раз ситуация или власть лишат его возможности продолжить начатое дело. Человек труда не хочет жить в обществе, где его постоянно спрашивают: “Ты за кого? За белых, красных, зеленых, левых, правых?” и т.д., где царят “великие революционные лозунги” наподобие “Кто не за нас, тот против нас”, “Если враг не сдается, его уничтожают” и т.п.

Простой человек труда, хранитель здравого смысла и опыта, не хочет быть причастным к деятельности каких-либо враждующих политических группировок одержимых революционеров, страстно желающих “перевернуть общество” (за такое уклонение от борьбы простого труженика неоднократно высмеивали и осуждали в советской литературе как известный тип кулака или обывателя, повторяющего, что его “хата с краю”). Человек-труженик знает настоящую цену политическим страстям и групповой борьбе за власть, называемой революционной и призывающей его “на баррикады”, “в последний и решительный бой”, понимает безнадежность такой борьбы за власть, в наше время обычно прикрываемой вполне благородными и патриотическими лозунгами типа “Родина или смерть” и т. п. Поэтому такой человек прежде всего ратует за стабильное общество, пусть и несправедливое по отношению к нему, где он порой. находится на самом “нижнем уровне”. Такую стабильность общества, как считал древнекитайский мыслитель Конфуций, можно обеспечить лишь иерархическим построением общества. Поэтому и Конфуций, и простой здравомыслящий человек труда сегодня – за централизованное иерархическое построение общества во главе с одним “хозяином”. В этом они видят меньшее зло по [c.186] сравнению с тем -злом и бедами, которые могут принести им враждующие “независимые” группы. Человек труда, не разбирающийся в тонкостях революционных теорий, не верит в то, что власть может быть ничьей, и не хочет этой ничейной власти как большого зла, не верит он также и в возможное всеобщее равенство, поэтому он согласен на меньшее зло – деспотический монархизм в страхе перед худшим злом – анархией и междоусобицей. Именно в этом источник “иерархического мышления народа”, выработавший в народе, по выражению Н. А. Бердяева, “вековые инстинкты покорности”⁸³, и, конечно, такое мышление значительно облегчает диктатору захват абсолютной власти “от имени народа”.

Здравый смысл человека-труженика подсказывает ему, что иерархическая система власти – это система властвующего (нетрудящегося) меньшинства над трудящимся большинством, что, конечно) несправедливо в своей основе, но все же лучше ситуации, когда властвующее нетрудящееся большинство господствует над трудящимся меньшинством, которое в этом случае просто будет “не в состоянии прокормить” это эксплуатирующее большинство. Человек труда рассуждает просто и даже примитивно: эксплуатирующее меньшинство еще можно “прокормить”, но эксплуатирующее большинство – невозможно. Он хорошо понимает мудрость старой пословицы “Один генерал всегда лучше двух”: во-первых, когда один генерал, знаешь, кому подчиняться, и не будет междоусобной войны между генералами, а во-вторых, по Салтыкову-Щедрину, одного генерала легче прокормить, чем двух.

Можно заметить, что идеи описанного нами “второго социального изобретения” (республиканского правления, когда правящая иерархия постоянно обновляется демократическим путем), позволяющего если не избавиться от зла иерархизма и вождизма, то по крайней мере уменьшить его во много раз, не противостоят “иерархическому мышлению народа”, внедрявшемуся в умы людей на протяжении веков. Важной задачей является распространение в широких массах республиканских идей как цивилизованного способа правления: необходимо, чтобы идеи республики и демократии, как говорят, овладели массами.

При помощи описанной нами модели борьбы в микрообществе из 10 членов можно легко понять еще одно [c.187] важное отличие “групповой” борьбы в обществе от борьбы “индивидуальной”. По теории Дарвина, борьба за существование в биологическом мире носит, как правило, индивидуальный характер и способствует отбору сильнейших жизнеспособных индивидов. Известно также, что некоторые профашистские теоретики пытались использовать эту теорию для обоснования правомерности и положительного “оздоравливающего и регулирующего” влияния войн в человеческом обществе, поскольку человек – также биологическое существо.

Из описанной нами модели групповой борьбы (человеческие войны сегодня носят только групповой, коллективный характер) следует, что здесь индивидуальные качества членов коллектива мало влияют на исход борьбы между группами, он определяется в основном численностью воюющих армий, имеющимся у них оружием, стратегическими и тактическими уловками и т.п., то есть современные войны происходят отнюдь не по) способу сравнения сил борющихся индивидуумов, как это, по Дарвину, происходит в животном и растительном мире. Поэтому можно с уверенностью сказать, что современные войны между людьми не имеют никакого отношения к дарвиновскому эволюционному естественному отбору сильнейших индивидов. Это означает, что последние аргументы апологетов современных войн не имеют под собой никакого основания. Более того, не нужно быть “выдающимся теоретиком”, чтобы видеть, что современные войны уничтожают лучшую, биологически более сильную (отобранную военными медицинскими комиссиями!) и здоровую часть народа, призываемую на войну. Можно сказать, что благодаря войнам эволюционный естественный отбор в человеческом обществе “идет в обратную сторону”, являясь “антиестественным отбором”, и, говоря современным научным языком, ухудшает генетический фонд человека. Дарвиновскую теорию естественного отбора в принципе нельзя распространить на человеческое общество, потому что в основе борьбы в животном мире и борьбы (войн) в человеческом обществе лежат совершенно разные критерии. Для борьбы в животном мире – критерий “сильный индивид побеждает слабого”, для человеческого общества – “двое побеждают одного”, “десять побеждают двух”, “вооруженный побеждает безоружного” и т.п. [c.188]

71 Макиавелли Н. Избранные произведения. – М., 1982. С. 365.

72 Shopenhauer A. Essays and Aphorisms. – London: Penguin books, 1970. P. 153.

74 Цит. по: Ашин Г.К. Критика современных буржуазных концепций лидерства. – М., 1978. С. 20.

76 Гладилин А. Евангелие от Робеспьера. – М., 1970. С. 105.

77 Цит. по: Антипов Г.А., Кочергин А.Н. Проблемы методологии исследования общества как целостной системы. – Новосибирск, 1988. С. 129.

78 Батурин Ю.М., Лившиц Р.З. Социалистическое правовое государство: от идеи к осуществлению: Политико-правовой взгляд. – М., 1989. С. 10.

79 Бэкон Ф. Сочинения: В 2 т. – Т.1. – М., 1977. С. 484.

80 Цит. по: Филиппов А.Г. Солитоны. – М., 1986. С. 95.

81 Мамут Л.С. Этатизм и анархизм как типы политического сознания. – М., 1989. С. 17.

83 Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма // Юность. – 1989. – № 11. – С. 87.

Библиотека Михаила Грачева

предыдущая