УДК 32.019.51

Проблематика, связанная с «политикой постправды», привлекает в последние годы все более заметное внимание исследователей в области политической коммуникации. Это словосочетание закрепилось в языке политологов, журналистов и экспертов после того как в декабре 2011 г. известный американский экономист П. Кругман использовал его в качестве образной характеристики развернувшейся в то время в США президентской избирательной кампании. Ее отличительной особенностью стало широкое распространение кандидатом-республиканцем М. Ромни заведомо ложных заявлений, направленных на дискредитацию [c. 28] действовавшего президента Б. Обамы, с явной целью добиться более широкой общественной поддержки своей кандидатуры [4]. Впоследствии термин «постправда», признанный издательством Оксфордского университета в 2016 г. уже в ходе избирательной кампании Д. Трампа «словом года», приобрел несколько иное толкование и стал соотноситься с различными ситуациями, в которых «объективные факты оказываются менее существенными при формировании общественного мнения по сравнению с обращением к эмоциям и личным убеждениям» [2]. Иными словами, «постправда» в ее нынешнем понимании – это далеко не всегда откровенная ложь или полный вымысел. Это может быть и фрагментарное либо искаженное описание действительности, что можно условно назвать «частично правдивой информацией», пропагандистский эффект от распространения которой достигается за счет смещения внимания адресатов от содержания подобных сообщений к форме их подачи, благодаря которой конструируемое псевдособытие представляется более правдоподобным и ярким, чем то, что происходило или происходит в действительности.

Автором понятия «мир постправды» принято считать С. Тесича, американского сценариста, драматурга и публициста сербского происхождения, впервые употребившего его в своем эссе «Правительство лжи», которое было опубликовано в еженедельнике «The Nation» в январе 1992 г. Он использовал эту концепцию, делая акцент не столько на нечестности политиков, сколько на безразличии к истине или даже «бегстве от истины» избирающих их граждан. Анализируя общественную реакцию на «Уотергейтское дело», завершившееся отставкой президента Р. Никсона, и последовавший десятилетие спустя крупный политический скандал, связанный с финансированием никарагуанских повстанцев-«контрас» за счет средств, полученных в результате тайных поставок американского вооружения в Иран в нарушение эмбарго, введенного против этой страны, С. Тесич отмечал: «Мы привыкли приравнивать правду к плохим новостям, и мы больше не хотели плохих новостей, независимо от того, насколько они правдивы или жизненно важны для нашего здоровья как нации. Мы надеялись, что наше правительство защитит нас от правды» [8, р. 12]. И далее, подчеркивая, что такое сомнительное с точки зрения морали молчаливое согласие большинства с отказом от истины имело место не в условиях насильственного идеологического угнетения, характерного для тоталитарных и авторитарных политических режимов, а в стране, представляющей собой образец свободы, американский автор констатировал: «До сих пор всем диктаторам приходилось усердно трудиться над подавлением правды. Мы же своими действиями говорим, что в этом больше нет необходимости, что мы приобрели духовный механизм, который способен размывать истину любого значения. Мы, будучи [c. 29] свободными людьми, совершенно принципиально решили, что хотим жить в некоем мире постправды» [8, р. 13].

Различные явления, связанные с подобным «бегством от истины», пока не получили достаточных теоретических объяснений. На наш взгляд, отчасти их можно интерпретировать, опираясь на теорию когнитивного диссонанса, сформулированную и доказанную Л. Фестингером в 50-е гг. XX в., согласно которой индивид начинает испытывать чувство психологического дискомфорта, когда получает извне некую информацию, противоречащую или не соответствующую каким-либо его собственным представлениям, воззрениям или убеждениям. При этом «в случае возникновения диссонанса, помимо стремления к его уменьшению, индивид будет активно избегать ситуаций и информации, которые могут вести к его возрастанию» [1, с. 17]. Однако «бегство от истины» вовсе не означает для испытывающего диссонанс индивида обязательный «уход в никуда», а предполагает возможность активного поиска достаточно убедительных, с его точки зрения, сведений и мнений, позволяющих подтвердить собственную правоту, что согласуется с базовыми положениями так называемой «теории пользы и удовлетворения», выдвинутой примерно в то же время Э. Кацем. Ключевая идея данной теоретической конструкции состоит в том, что «ценности людей, их интересы, их ассоциации, их социальные роли имеют преимущественную силу и что люди избирательно “подгоняют” то, что они видят и слышат, под эти интересы» [5, р. 3].

Таким образом, есть основания полагать, что феномены «мира постправды», проявляющиеся в качестве результатов «бегства от истины» как стремления преодолеть когнитивный диссонанс, следует изучать с позиции анализа особенностей как восприятия, так и обработки информации сознанием людей. Последнее, в свою очередь, обусловливается, с одной стороны, существующими в обществе социально-политическими отношениями, а с другой – характером медиасреды, который заметно изменился благодаря широкому распространению цифровых технологий, позволяющих практически каждому индивиду активно искать, подбирать и компоновать распространяемые по различным коммуникационным каналам суждения и мнения, не всегда соответствующие истине, но, тем не менее, отвечающие его личным интересам, убеждениям или идеологическим установкам, и тем самым пытаться нейтрализовать негативное психологическое воздействие упоминаемых С. Тесичем правдивых, но «плохих» новостей.

Проблематика, связанная с анализом причин «бегства от истины» в «мир постправды», его последствий и поиском возможных путей их преодоления, находится в центре внимания масштабного аналитического проекта, с недавнего времени осуществляемого известной американской независимой исследовательской корпорацией RAND, который получил [c. 30] яркое название – «разрушение правды» (Truth Decay). В рамках данного проекта развивается новая интерпретация политической коммуникации в современном обществе, отличающаяся от концепции «постправды» большей глубиной и в некотором роде преодолевающая утилитарность прежнего подхода.

В первой монографии, вышедшей в свет в 2018 г. по итогам предварительной работы над проектом и получившей название «Разрушение правды: первоначальное исследование снижения роли фактов и аналитики в американской общественной жизни» ставится задача сформировать общую теоретическую основу, которая могла бы быть использована как представителями исследовательского сообщества, так и политиками и журналистами для более эффективного обсуждения и четкого осмысления феномена «разрушения правды», а также наметить стратегию его дальнейшего изучения с целью разработки конкретных мер, способных восстановить и укрепить доверие и уважение общества к фактам, данным и научному анализу действительности. Авторы монографии, политолог Дж. Кавана и президент корпорации RAND М. Д. Рич определяют «разрушение правды» как комплекс процессов и явлений, присущих современному состоянию сферы публичной и политической коммуникации, который включает в себя четыре взаимосвязанных и обусловливающих друг друга тренда:

1) рост разногласий относительно фактов и данных;

2) размывание границ между мнениями и фактами;

3) рост относительного объема распространяемых мнений и их результирующего воздействия на восприятие фактов;

4) снижение доверия к считавшимся ранее авторитетными источникам фактической информации [7, р. 3].

Авторы полагают, что «разрушение правды» представляет собой самовоспроизводящуюся систему указанных трендов, для которой характерно наличие определенных движущих сил и агентов, чье совокупное действие приводит к очевидным негативным последствиям на индивидуальном, групповом, общегосударственном и международном уровнях (рис. 1). В качестве движущих сил, или потенциальных причин, вызывающих «разрушение правды», авторы выделяют когнитивные предубеждения индивидов в процессе познания, изменения в информационной системе, противоречивые требования в системе образования и общественную поляризацию.

Когнитивные предубеждения касаются способов восприятия и обработки информации индивидами, заставляющих их искать не столько факты, сколько суждения и мнения, подтверждающие ранее сформировавшиеся установки по отношению к тем или иным социально значимым проблемам. Это способствует размыванию границ между мнениями и [c. 31] фактами и в целом ряде случаев позволяет мнениям подменять собой факты. Безусловно, подобная когнитивная предвзятость проявлялась и ранее, однако в последние годы, благодаря изменениям в информационной системе и росту общественной поляризации, а также вследствие преднамеренных усилий агентов «разрушения правды» значимость и последствия таких когнитивных предубеждений становятся все более существенными.

[c. 32]

Изменения в информационной системе включают в себя трансформацию традиционных СМИ под воздействием требований медиарынка, связанных не только с переходом на круглосуточный цикл освещения происходящих событий, но и с наблюдаемым ростом ангажированности некоторых источников новостей, их нацеленностью на получение прибыли. С другой стороны, широкая доступность Интернета и стремительное развитие социальных сетей приводят к резкому увеличению объема и скорости информационного потока, в котором все более заметную роль играют не факты, а субъективные суждения и мнения на фоне уменьшающейся относительной доли фактов и объективной аналитики. При этом как в традиционных СМИ, так и в социальных сетях нередко распространяются непроверенные сведения, спекуляции, слухи, а иногда и откровенная дезинформация, воздействующие на эмоции аудитории, но при этом отвлекающие ее внимание от фактов и объективных данных, вполне поддающихся проверке.

Говоря о противоречивых требованиях в образовательной системе, способствующих воспроизводству трендов «разрушения правды», авторы подчеркивают, что имеют в виду сложившуюся в США двенадцатигодичную программу среднего образования К-12 [7, р. 133]. Существующие образовательные стандарты и финансовые ограничения не позволяют усилить в школьной программе акцент на повышение медиаграмотности и развитие критического мышления. Однако именно такие знания и умения крайне необходимы учащимся для эффективной оценки источников информации, выявления предубеждений и отделения фактов от мнений, заблуждений и лжи. Нарастающий разрыв между вызовами стремительно развивающейся информационной системы и закрепившимися требованиями и ограничениями в системе образования способствует «разрушению правды» по меньшей мере воспитанием электората, склонного к восприятию, потреблению и распространению непроверенных сведений, дезинформации и субъективных суждений, стирающих грань между фактами и мнениями.

Политическая, социодемографическая и экономическая поляризация общества также выступает в качестве одной из движущих сил «разрушения правды». Она способствует, с одной стороны, росту разногласий между противоборствующими сторонами по поводу фактов и их интерпретаций, с другой – размыванию границ между фактами и мнениями в каждом из противостоящих друг другу сообществ, замкнутых в своем мышлении и общении на собственной картине мира, которая подпитывается соответствующими когнитивными предубеждениями, распространением субъективных суждений и «частично правдивых» сведений. По мнению авторов, «поляризация по географическому, [c. 33] социальному, политическому и экономическому измерениям приобретает для “разрушения правды” особую актуальность, когда она усиливается по всем четырем направлениям, накладывающимся друг на друга» [7, р. 170].

Выделяемые авторами агенты «разрушения правды» могут играть в данном процессе как преднамеренную, так и непреднамеренную роль, действуя в плане достижения собственной политической или экономической выгоды. Например, редакции некоторых СМИ предпочитают строгой новостной журналистике освещение событий, основанное на мнениях и комментариях экспертов, поскольку это менее затратно и позволяет адаптировать содержание распространяемых сообщений к интересам, ожиданиям и запросам конкретной аудитории. Однако такое «конструирование новостей» со всей очевидностью способствует размыванию границ между мнениями и фактами. Академические и исследовательские организации также иногда выступают в качестве агентов «разрушения правды», в частности, когда под давлением спонсоров или влиятельных заказчиков публикуют вводящие в заблуждение сведения или неверные выводы, что, несомненно, подрывает доверие к ним как к институтам, являющимся источниками информации. В аналогичной ситуации оказываются политические акторы и органы власти, когда не выполняют своих обещаний, а также скрывают от общественности или превратно интерпретируют в публичном пространстве какие-либо факты и события. Влияние внешних сил проявляется преимущественно в распространении тенденциозно подобранных или «частично правдивых» сведений, дезинформации и комментариев, отражающих личные точки зрения экспертов, рост относительного объема которых оказывает воздействие на аудиторию, склонную воспринимать факты сквозь призму имеющихся когнитивных предубеждений.

К числу наиболее значимых негативных последствий «разрушения правды» авторы относят эрозию гражданского дискурса, когда из-за отсутствия согласия по поводу фактов и их интерпретаций становится практически невозможно вести содержательную дискуссию по насущным политическим проблемам и темам, что отрицательным образом сказывается на качестве вырабатываемых решений и замедляет процесс их принятия, а также «политический паралич», под которым понимается возникновение тупиковой ситуации, связанной с отсутствием каких-либо точек соприкосновения для согласования позиций конкурирующих или конфликтующих сторон и достижения компромисса между ними по ключевым вопросам [7, р. 200]. Неэффективность действий официальных институтов сопровождается, в свою очередь, снижением общественного доверия к ним, отчуждением индивидов от их деятельности и спадом гражданской [c. 34] активности, способствующей в обычных условиях большей прозрачности и открытости повседневной работы органов власти. Отсутствие политики, основанной на фактах и объективном анализе, приводит к неопределенности на общегосударственном уровне, которая может иметь значительные экономические издержки, например, в виде отложенных инвестиций, а также привести к потере международного авторитета страны, если союзники и противники начнут ставить под сомнение взятые ею на себя обязательства.

Определив основные тренды, а также обозначив движущие силы, действия агентов и ключевые негативные последствия «разрушения» правды, Дж. Кавана и М. Д. Рич наметили перспективные направления изучения данного сложного феномена. К настоящему времени аналитиками корпорации RAND подготовлены и опубликованы еще два доклада по результатам проведенных исследований. Один из них посвящен анализу проявлений «разрушения правды», обусловленных особенностями создания, распространения и восприятия новостных сообщений в цифровую эпоху [6], другой – оценке возможностей повышения медиаграмотности в плане нейтрализации негативных последствий указанного процесса [3].

Следует, однако, отметить, что изучение феноменов «разрушения правды» находится на начальном этапе своего развития и пока базируется только на анализе американских источников. Не приходится сомневаться, что в дальнейшем подобные исследования должны охватить и другие страны, в том числе и Россию. Это позволит определить как универсальные, так и особенные, присущие конкретной социокультурной среде проявления данных феноменов и наметить основные пути нейтрализации их деструктивного воздействия.

Литература

1. Фестингер Л. Теория когнитивного диссонанса. – СПб.: Ювента, 1999.

К тексту

2. Flood A. ‘Post-truth’ named word of the year by Oxford Dictionaries [Electronic resource] // The Guardian. 2016. November, 15. – https://www.theguardian.com/books/2016/nov/15/post-truth-named-word-of-the-year-by-oxford-dictionaries.

К тексту

3. Huguet A., Kavanagh J., Baker G., Blumenthal M.S. Exploring Media Literacy Education as a Tool for Mitigating Truth Decay. – Santa Monica, California: RAND Corporation, 2019.

К тексту

4. Krugman P. The Post-Truth Campaign [Electronic resource] // The New York Times. 2011. December, 23. –

https://www.nytimes.com/2011/12/23/opinion/krugman-the-post-truth-campaign.html.

К тексту

5. Katz E. Mass Communications Research and the Study of Popular Culture: An Editorial Note on a Possible Future for This Journal // Studies in Public Communication. 1959. Vol. 2. P. 1–6.

К тексту

6. Kavanagh J., Marcellino W., Blake J.S., Smith S., Davenport S., Tebeka M.G. News in a Digital Age: Comparing the Presentation of News Information over Time and Across Media Platforms. – Santa Monica, California: RAND Corporation, 2019.

К тексту

7. Kavanagh J., Rich M.D. Truth Decay: An Initial Exploration of the Diminishing Role of Facts and Analysis in American Public Life. – Santa Monica, California: RAND Corporation, 2018.

К тексту (c. 31)

К тексту (c. 32)

К тексту (c. 33)

К тексту (c. 34, вверху)

К тексту (c. 34, внизу)

8. Tesich S. A Government of Lies // The Nation. 1992. № 1 (254). P. 6–13.

К тексту (c. 29)

К тексту (c. 30)

[c. 35]

[c. 36]

		каталог