Библиотека Михаила Грачева

	предыдущая		следующая
		содержание

Войны по линиям разломов проходят через этапы усиления, всплеска, сдерживания, временного прекращения и – изредка – разрешения. Эти процессы обычно последовательны, но часто они накладываются один на другой и могут повторяться. Единожды начавшись, войны по линиям разломов, подобно другим межобщинным конфликтам, имеют тенденцию жить собственной жизнью и развиваться по образцу “действие – отклик”. Идентичности, которые прежде были множественными и случайными, фокусируются и укореняются; общинные конфликты соответствующим образом получают название “войн идентичностей”¹. По мере нарастания насилия поставленные на карту первоначальные проблемы обычно подвергаются переоценке исключительно в терминах “мы” против “них”, группа сплачивается все сильнее и убеждения крепнут. Политические лидеры активизируют призывы к этнической и религиозной лояльности, и цивилизационное самосознание укрепляется по отношению к другим идентичностям. Возникает “динамика ненависти”, сравнимая с “дилеммой безопасности” в международных отношениях, в которой взаимные опасения, [c.432] недоверие и ненависть подпитывают друг друга². Каждая сторона, сгущая краски, драматизирует и преувеличивает различие между силами добра и зла и в конечном счете пытается превратить это различие в основополагающее различие между живыми и мертвыми.

По мере развития революций умеренные, жирондисты и меньшевики проигрывают радикалам, якобинцам и большевикам. Аналогичные процессы обычно происходят и в войнах по линиям разломов. Умеренные, ставящие перед собой узкие цели, как, например, автономия, а не независимость, не добиваются своих целей посредством переговоров – которые почти всегда на начальной стадии терпят неудачу, – и их дополняют или вытесняют радикалы, стремящиеся к достижению куда более отдаленных целей насильственным путем. В конфликте между моро и филиппинским правительством основную группировку мятежников, Фронт национального освобождения моро, поначалу дополнял Фронт исламского освобождения моро, который занимал намного более крайнюю позицию, а затем – “Абу Сайяф”, отличавшийся еще большим радикализмом и отказавшийся соглашаться с договоренностями о прекращении огня, к которым пришли на переговорах с филиппинским правительством другие группы. В Судане на протяжении 1980-х годов правительство занимало все более и более происламистские позиции, и в начале 1990-х годов христианское движение раскололось, появилась новая группа, Движение за независимость Южного Судана, ставящая своей целью не просто автономию, а независимость. В продолжающемся противостоянии между израильтянами и арабами, стоило поддерживаемой большинством Организации освобождения Палестины сделать несколько шагов в сторону переговоров с израильским правительством, как радикальная группировка “Хамас” поставила под сомнение ее верность палестинцам. В то же время согласие израильского правительства на участие в переговорах вызвало в Израиле протесты и акты насилия со стороны экстремистских религиозных групп. Когда в 1992–1993 годах обострился [c.433] конфликт чеченцев с Россией, в правительстве Дудаева преобладающее влияние приобрели “наиболее радикальные фракции чеченских националистов, выступающие против какого бы то ни было примирения с Москвой, причем умеренные силы были выдавлены в оппозицию”. В Таджикистане произошли аналогичные перемены. “По мере эскалации конфликта в 1992 году таджикские националистическо-демократические группы понемногу уступили исламистским группам, которые оказались более сноровисты в мобилизации сельской бедноты и недовольной городской молодежи. Проповедь ислама также постепенно приобретала все более радикальный характер, по мере того как молодые лидеры бросали вызов традиционной и более прагматической религиозной иерархии”. Как заявил один таджикский лидер: “Я закрываю словарь дипломатии. Я начинаю говорить на языке битвы – это единственно уместный язык, учитывая обстановку, созданную Россией в моей родной стране”³. В Боснии внутри Мусульманской демократической партии действия (SDA) большее влияние приобрела экстремистская националистическая фракция во главе с Алией Изетбеговичем, а не ориентированная на сосуществование различных культур фракция, которую возглавлял Харис Силайджич⁴.

Экстремисты не всегда будут праздновать победу. Насилие экстремистов – не более чем умеренный компромисс, чтобы положить конец войне по линии разлома. По мере того как растет число жертв и увеличиваются разрушения, зачастую напрасные, с каждой стороны опять появляются умеренные, указывают на “бессмысленность” происходящего и настойчиво добиваются новой попытки переговоров.

В ходе войны многочисленные идентичности постепенно исчезают, и преобладающей становится идентичность, наиболее значимая в конфликте. Такая идентичность почти всегда определяется религией. Психологически религия предоставляет наиболее убедительное и обоснованное оправдание [c.434] для борьбы с “безбожными” силами, которые, как считается, и несут в себе угрозу. Практически это религиозное или цивилизационное сообщество – та более широкая общность, к которой вовлеченная в конфликт местная группа может обратиться за поддержкой. Если в локальной войне между двумя африканскими племенами одно сумеет индентифицировать себя как мусульмане, а другое – как христиане, первое племя может надеяться на саудовские деньги, афганских муджахеддинов и иранское оружие и военных советников, а второе племя может рассчитывать на экономическую и гуманитарную помощь Запада и политическую и дипломатическую поддержку западных правительств. Если только группа не сумеет поступить так, как боснийские мусульмане, и убедительно изобразить себя жертвой геноцида и таким образом возбудить сочувствие Запада, то существенное содействие она может получить только от своих цивилизационных собратьев. Войны вдоль линий разломов по определению являются локальными войнами между локальными группами, имеющими более широкие связи, и значит, они актуализируют цивилизационные идентичности участников конфликта.

Упрочение цивилизационных идентичностей происходило у участников войн по линиям разломов, принадлежащих и к другим цивилизациям, но особенно было заметно у мусульман. Войны по линиям разломов могут иметь начало в семейном, клановом или племенном конфликтах, но поскольку в мусульманском мире идентичности обычно имеют U-образную форму распределения, то по мере борьбы участники-мусульмане расширяют свою идентичность и апеллируют ко всему исламскому сообществу, как бывало даже в случае с таким антифундаменталистом и приверженцем антиклерикализма, как Саддам Хусейн. Азербайджанское правительство подобным же образом, как отметил один западный наблюдатель, разыгрывало “исламскую карту”. В Таджикистане, в войне, которая началась как внутритаджикистанский региональный конфликт, повстанцы [c.435] все в больше степени представляют себя борцами за дело ислама. В войнах девятнадцатого века между народами Северного Кавказа и русскими мусульманский лидер Шамиль объявил себя исламистом и объединил десятки этнических и языковых групп “на основе ислама и сопротивления русскому завоеванию”. В 1990-х годах Дудаев, последовав сходной стратегии, использовал в своих целях Исламское возрождение, происходившее на Кавказе в 1980-х годах. Его поддержали мусульманские священнослужители и исламистские партии, при вступлении в должность он принес присягу на Коране (точно так же, как Ельцина благословил православный патриарх) и в 1994 году внес предложение о преобразовании Чечни в исламское государство, подчиненное законам шариата. Чеченские войска носили зеленые повязки “с написанным на них словом “газават”, что на чеченском значит “священная война”, и, отправляясь в бой, выкрикивали “Аллах акбар”⁵. Аналогичным образом изменилась самоидентификация кашмирских мусульман: вместо либо региональной идентичности, заключающей в себе мусульман, индусов и буддистов, либо отождествления себя с индийским антиклерикализмом у них появилась третья идентичность, отражающаяся в “возвышении мусульманского национализма в Кашмире и в распространении транснациональных исламских фундаменталистских ценностей, благодаря чему кашмирские мусульмане стали ощущать себя частью как исламского Пакистана, так и исламского мира вообще”. Восстание 1989 года против Индии на первых этапах возглавляла “относительно светская” организация, поддерживаемая пакистанским правительством. Затем поддержкой Пакистана начали пользоваться исламские фундаменталистские группировки, которые стали преобладающими. В эти группы входили “закоренелые мятежники”, которые, по-видимому, “считали долгом продолжать свой джихад ради него самого, каковы бы ни были надежды на исход и сам результат”. Другой наблюдатель сообщал: “Националистические чувства усугублялись религиозными различиями; глобальный подъем исламской воинственности [c.436] придал мужества кашмирским повстанцам и подрывал кашмирскую традицию индусо-мусульманской терпимости”⁶.

Резкий рост цивилизационных идентичностей произошел в Боснии, в особенности в мусульманской общине. Исторически общинным различиям в Боснии не придавалось большого значения; сербы, хорваты и мусульмане жили мирно, как соседи; обычны были межгрупповые браки; слабостью отличалась и религиозная самоидентификация. Мусульмане, как поговаривали, суть боснийцы, которые не ходили в мечеть, хорваты – боснийцы, которые не посещали храм, а сербы – боснийцы, которые не ходили в православную церковь. Однако едва распалась более широкая югославская идентичность, как эти случайные религиозные идентичности обрели новую значимость и, едва начались столкновения, новые связи упрочились. Многообщинность испарилась, и каждая группа все в большей степени идентифицировала себя с более широкой культурной общностью и определяла себя в религиозных терминах. Боснийские сербы превратились в крайних сербских националистов, отождествляющих себя с Великой Сербией, сербской православной церковью и с более широким православным сообществом. Боснийские хорваты были наиболее пламенными хорватскими националистами, рассматривали себя как граждан Хорватии, упирали на свой католицизм и, вместе с хорватами Хорватии, идентифицировали себя с католическим Западом.

Сдвиг мусульман к цивилизационному самоосознанию оказался даже еще более заметен. До тех пор, пока не разгорелась война, боснийские мусульмане были крайне светскими в своих взглядах, полагали себя европейцами и считались самыми убежденными сторонниками мультикультурного боснийского общества и государства. Однако с распадом Югославии ситуация начала меняться. Подобно сербам и хорватам, на выборах 1990 года мусульмане отвергли многообщинные партии, подавляющее число голосов отдав за Мусульманскую демократическую партию действия [c.437] во главе с Изетбеговичем. Он – убежденный мусульманин, при коммунистическом правительстве за свою исламскую деятельность подвергался тюремному заключению. В своей книге “Исламская декларация”, опубликованной в 1970 году, Изетбегович утверждал о “несовместимости ислама с неисламскими системами. Не может быть ни мира, ни сосуществования между исламской религией и неисламскими социальными и политическими институтами”. Когда исламское движение обладает достаточной силой, оно обязано взять власть и создать исламскую республику. Особенно важно, чтобы в этом новом государстве образование и средства массовой информации “были бы в руках людей, чей исламский моральный и интеллектуальный авторитет бесспорен”⁷.

Когда Босния добилась независимости, Изетбегович поддерживал идею многоэтнического государства, в котором мусульмане стали бы доминирующей группой, хотя и не составляли бы подавляющего большинства. Тем не менее, он вовсе не стал противодействовать вызванной войной исламизации своей страны. Его нежелание публично и недвусмысленно отказаться от идей, изложенных в “Исламской декларации”, породило опасения у немусульман. По мере продолжения войны боснийские сербы и хорваты уходили из районов, контролируемых боснийским правительством, а те, кто оставался, обнаруживали, что их постепенно вытесняют с рабочих мест и отстраняют от участия в общественной жизни. “В мусульманском национальном обществе ислам приобретал все большую значимость, и… ясно определенная мусульманская национальная идентичность стала частью политики и религии”. Мусульманский национализм в противопоставление боснийскому мультикультурному национализму все в большей степени отражался в средствах массовой информации. В школах распространялось религиозное обучение, в новых учебниках особо подчеркивались преимущества османского правления. Поощрялся боснийский язык как совершенно отличный [c.438] от сербскохорватского, и в него включалось все больше и больше турецких и арабских слов. Правительственные чиновники подвергали критике смешанные браки и трансляцию по радио и телевидению сербской музыки – музыки “агрессоров”. Правительство поощряло исламскую религию и отдавало предпочтение мусульманам при найме на работу и при повышениях в должности. Что более важно, исламизировалась боснийская армия, и к 1995 году мусульмане составляли свыше 90 процентов ее личного состава. Все больше и больше армейских частей отождествляли себя с исламом, соблюдали исламские обряды и использовали мусульманские символы, причем элитные части были в наибольшей степени исламизированными, а численность их увеличивалась. Эта тенденция привела к протесту, направленному Изетбеговичу пятью членами боснийского президентского совета (включая двух хорватов и двух сербов), который он отклонил,'и к отставке в 1995 году премьер-министра Хариса Силайджича, известного своей ориентацией на мультикультурное общество⁸.

Постепенно мусульманская партия Изетбеговича распространяла свой контроль над боснийским государством и обществом. К 1995 году она доминировала “в армии, на государственной службе и на государственных предприятиях”. Как сообщалось, “для мусульман, которые не принадлежат к партии, не говоря уже о не-мусульманах, трудно получить достойную работу”. Партия, как заявляли критики, “превратилась в орудие исламского авторитаризма, перенявшего привычки коммунистического правительства”⁹. Еще один наблюдатель сообщал:

Усиление религиозной идентичности, вызванное войной и этническими чистками, предпочтения лидеров страны и поддержка и давление, оказываемые другими мусульманскими государствами, медленно, но верно превращали Боснию из балканской Швейцарии в балканский Иран.

В войнах по линии разломов у каждой стороны есть стимулы не только для того, чтобы выделить собственную цивилизационную самобытность, но и подчеркнуть особенности другой стороны. В своей локальной войне она рассматривает себя не просто как сторону, сражающуюся с другой местной этнической группой, но как сражающуюся с другой цивилизацией. Таким образом, грозящая опасность увеличивается и усиливается за счет ресурсов большей цивилизации, и поражение будет иметь последствия не только для самой группы-участницы, но и для всех, кто принадлежит к ее собственной цивилизации. Следовательно, для цивилизации, к которой принадлежит эта группа, необходимо поддержать своего члена. Локальная война становится войной религий, столкновением цивилизаций, чреватым последствиями для громадных сегментов человечества. В начале 1990-х годов, когда православная религия и православная церковь стали центральными элементами в российской национальной идентичности (православие “выжимает другие российские конфессии, из которых ислам – наиболее существенная”¹¹), русские обнаружили, что в их интересах определить войну между кланами и областями в Таджикистане и войну с Чечней как части более обширного столкновения, которое длится на протяжении веков между православием и исламом, а местных противников представить как приверженцев исламского фундаментализма и джихада и проводников политики Исламабада, Тегерана, Эр-Рияда и Анкары. [c.440]

В бывшей Югославии хорваты считали себя стражами границ Запада, доблестно оберегающими их от натиска православия и ислама. Сербы определяют своих врагов не просто как боснийских хорватов и мусульман, но как “Ватикан” и как “исламских фундаменталистов” и “подлых турок”, которые веками угрожали христианству. Как отзывался один западный дипломат о лидере боснийских сербов, “Караджич рассматривает конфликт как антиимпериалистическую войну в Европе. Он говорит, что его миссия – искоренить в Европе последние следы турецкой Османской империи”¹². Боснийские мусульмане, в свою очередь, называют себя жертвами геноцида; Запад игнорирует их из-за религиозной принадлежности, а значит, они вправе рассчитывать на поддержку мусульманского мира. Все партии в Югославии и большинство наблюдателей со стороны пришли, таким образом, к выводу, что необходимо рассматривать югославские войны как религиозные или этнорелигиозные. Конфликт, как указывал Миша Гленни, “все в большей мере уподобляется по своим признакам религиозной борьбе, ход которой определяют три великих европейских вероисповедания – римско-католическое, восточно-православное и исламское, конфессиональные осколки империй, чьи рубежи столкнулись в Боснии”¹³.

Определение войн, идущих по линиям разломов, как цивилизационных столкновений дает также новую жизнь “теории домино”, которая существовала в эпоху “холодной войны”. Однако теперь именно ведущие страны цивилизаций видят необходимость не допустить поражения в локальном конфликте, ибо это поражение способно послужить пусковым механизмом для череды нарастающих потерь и в итоге привести к катастрофе. Занятая Индией позиция по Кашмиру в значительной мере проистекает из опасения, что утрата этой области подтолкнет остальные этнические и религиозные меньшинства к движению за независимость и таким образом приведет к распаду Индии. Если Россия не положит конец политическому насилию в [c.441] Таджикистане, предостерегал министр иностранных дел Козырев, оно, весьма вероятно, перекинется на Кыргызстан и Узбекистан. Что, как утверждалось, могло бы затем способствовать сепаратистским движениям в мусульманских республиках Российской Федерации, причем некоторые предполагали, что конечным результатом мог бы стать исламский фундаментализм на Красной площади. Следовательно, афгано-таджикская граница, как сказал Ельцин, есть “по существу, граница России”. Европейцы, в свою очередь, выражают обеспокоенность тем, что возникновение мусульманского государства в бывшей Югославии создаст основу для распространения мусульманской иммиграции и исламского фундаментализма и усилит, по выражению Жака Ширака, “les odeurs d'Islam” в Европе¹⁴. Граница Хорватии есть, по существу, граница Европы.

Когда война по линии разлома обостряется, каждая сторона демонизирует своих противников, зачастую изображая их недостойными звания человека, и тем самым узаконивает их убийство. “Бешеных собак пристреливают”, – сказал Ельцин о чеченских партизанах. “Этот неотесанный народ нужно бы расстрелять… и мы их перестреляем”, – говорил индонезийский генерал Три Сутрисно, имея в виду резню в Восточном Тиморе в 1991 году. Демоны прошлого воскресают в настоящем: хорваты превращаются в “усташей”, мусульмане – в “турок”, сербы – в “четников”. Массовые убийства, пытки, изнасилования и жестокое изгнание гражданского населения из мест постоянного проживания – все возможно оправдать, так как межобщинную ненависть питает межобщинная ненависть. Мишенями становятся и основные символы и памятники культуры противника. Сербы систематически уничтожали мечети и францисканские монастыри, а хорваты взрывали монастыри православные. Как кладези культуры, весьма уязвимы музеи и библиотеки, и сингальские силы безопасности сожгли публичную библиотеку Джаффны, уничтожив “невосполнимые литературные и исторические [c.442] документы”, относящиеся к тамильской культуре, а сербские артиллеристы обстреляли и разрушили Национальный музей в Сараево. Сербы очистили боснийский городок Зворник от проживавших там 40.000 мусульман и установили крест на месте османской башни, которую они только что взорвали и которая была возведена вместо православной церкви, снесенной турками в 1463 году¹⁵. В войне между цивилизациями потери несет культура.

Сплочение цивилизаций: родственные страны и диаспоры

На протяжении сорока лет “холодной войны” конфликт распространялся по нисходящей, по мере того как сверхдержавы стремились вербовать союзников и партнеров и пытались низвергнуть, перетянуть на свою сторону или нейтрализовать союзников и партнеров другой сверхдержавы. Разумеется, соперничество наиболее интенсивно проходило в “третьем мире”, новообразовавшиеся и слабые страны подвергались давлению со стороны сверхдержав, старавшихся втянуть их в грандиозную глобальную борьбу. В мире, сложившемся после “холодной войны”, многочисленные межобщинные конфликты на религиозной или национальной почве пришли на смену единственному конфликту сверхдержав. Когда в эти межобщинные столкновения втягиваются группы из различных цивилизаций, конфликт приобретает тенденцию к расширению и обострению. По мере того как он углубляется, каждая сторона стремится заручиться поддержкой стран и группировок, принадлежащих к ее цивилизации. Поддержку в той или иной форме, официальную или неофициальную, открытую или тайную, материальную, общественную, дипломатическую, финансовую, символическую или военную, всегда предоставляет одна или несколько родственных стран или [c.443] групп. Чем дольше длится конфликт по линии разлома, тем больше, по всей вероятности, родственных стран окажутся вовлечены в него как помощники, как средство сдерживания или как посредники. В результате такого “синдрома родственных стран” конфликты по линии разлома обладают более высоким потенциалом эскалации, чем внутрицивилизационные, и для их погашения обычно требуются совместные межцивилизационные действия. Если сравнивать с “холодной войной”, то конфликт не “стекает” сверху вниз, он бьет ключом снизу вверх.

Уровни вовлеченности стран и групп в войны, идущие по линиям разлома, различны. На главном уровне находятся те участники, которые фактически ведут боевые действия и убивают друг друга. Ими могут быть государства, как в войне между Индией и Пакистаном и между Израилем и его соседями, а также местные группировки, которые являются, в лучшем случае, государствами в зачаточном состоянии, как в случае с Боснией и с армянами Нагорного Карабаха. В эти конфликты могут быть в то же время вовлечены второстепенные участники; обычно это государства, впрямую связанные с главными участниками, как, например, правительства Сербии и Хорватии в бывшей Югославии и правительства Армении и Азербайджана на Кавказе. Еще более отдаленно связаны с конфликтом третьестепенные участники, находящиеся много дальше от реальных сражений, но имеющие цивилизационные узы с его участниками; таковыми, к примеру, являются Германия, Россия и исламские страны по отношению к бывшей Югославии и Россия, Турция и Иран – в случае армяно-азербайджанского спора. Эти участники третьего уровня часто оказываются стержневыми государствами своих цивилизаций. Диаспоры участников первого уровня – там, где они существуют, – также играют определенную роль в войнах по линиям разломов. Принимая во внимание, что обычно на первичном уровне непосредственно задействовано небольшое число людей и вооружений, то относительно скромная [c.444] внешняя помощь, в виде денежных средств, оружия или добровольцев, часто способна оказывать существенное воздействие на исход войны.

Ставки других участников конфликта – не те же самые, что у участников первого уровня. Наиболее активно и искренне участников первого уровня обычно поддерживают различные объединения в диаспорах, которые в высшей степени ревностно выступают за дело своих “родичей” и становятся “большими католиками, чем сам Папа Римский”. Более сложна заинтересованность правительств стран второго и третьего уровня участия. Обычно они оказывают поддержку участникам первого уровня и, даже если они так не поступают, противостоящие группы подозревают их в подобных действиях, что оправдывает для последних помощь своим “родичам”. Но, кроме того, правительства второго и третьего уровней заинтересованы в том, чтобы сдержать разрастание войны и самим не оказаться непосредственно в ней замешанными. Следовательно, одновременно поддерживая участников первого уровня, они также стремятся обуздать последних и вынудить их умерить свои амбиции. Обычно они еще и пытаются вести переговоры со своими противниками второго и третьего уровней по другую сторону линии разлома и таким образом не допустить перерастания локальной войны в более крупную, в которую окажутся втянутыми стержневые государства. На рисунке 11.1 показаны взаимоотношения потенциальных участников войн по линии разлома. Не во всех случаях можно выделить полный спектр действующих лиц, но для ряда конфликтов, включая и те, что происходили в бывшей Югославии или в Закавказье, он выявлен, и едва ли не все войны по линиям разломов имели потенциальную возможность для эскалации и вовлечения в нее участников всех уровней.

Тем или иным образом, во все войны по линиям разломов в 1990-х годах были вовлечены диаспоры и родственные страны. Принимая во внимание ведущую роль мусульманских группировок в подобных войнах, мусульманские [c.445] правительства и объединения являются наиболее частыми участниками второго и третьего уровней. Наибольшую активность проявляли правительства Саудовской Аравии, Пакистана, Ирана, Турции и Ливии, которые совместно, а иногда с другими мусульманскими странами, в различной степени оказали поддержку борьбе мусульман против немусульман в Палестине, Ливане, Боснии, Чечне, Закавказье, Таджикистане, Кашмире, Судане и на Филиппинах. Вдобавок к правительственной поддержке, многим мусульманским группам первого уровня помогали “летучие отряды” исламистского интернационала бойцов-ветеранов афганской войны, которые участвовали в целом ряде конфликтов, от гражданской войны в Алжире до Чечни и Филиппин. Согласно выводам одного аналитика, этот исламистский интернационал был причастен к таким действиям, как “отправка добровольцев для установления правления исламистов в Афганистане, Кашмире и Боснии; совместные пропагандистские войны против правительств, [c.446] противостоящих исламистам в той или иной стране; создание исламистских центров в диаспорах, которые одновременно выступают и как политическая штаб-квартира для всех этих партий”¹⁶. Лига арабских государств и Организация исламской конференции также обеспечивали поддержку и старались координировать усилия своих членов для помощи мусульманским группировкам в межцивилизационных конфликтах.

Советский Союз являлся главным участником афганской войны, а в годы после “холодной войны” Россия была первостепенным участником в чеченской войне, второстепенным – в столкновениях в Таджикистане и третьестепенным – в войнах в бывшей Югославии. Индия выступала как основной участник в Кашмире и как второстепенный – на Шри-Ланке. Ведущие страны Запада являлись третьестепенными участниками в югославских столкновениях. Диаспоры играли большую роль по обе стороны затянувшейся борьбы между израильтянами и палестинцами, а также в поддержке армян, хорватов и чеченцев в их конфликтах. Через телевидение, факсы, электронную почту “постоянный контакт со своим бывшим отечеством вновь и вновь подкреплял диаспоры и иногда формировал их политику определенным образом; “бывшее” больше не имело того значения, какое в него вкладывали раньше”¹⁷.

В Кашмирской войне Пакистан открыто и недвусмысленно оказывал дипломатическую и политическую поддержку повстанцам и, согласно пакистанским военным источникам, оказывал помощь значительными денежными средствами и крупными поставками оружия, а также осуществлял обучение, материально-техническое обеспечение и предоставлял убежище. Он также подталкивал другие мусульманские правительства последовать своему примеру. Как сообщалось, к 1995 году мятежники получили подкрепление как минимум из 1200 муджахеддинов, которые прибыли из Афганистана, Таджикистана и Судана и были вооружены ракетами “Стингер” и другим оружием, [c.447] которое американцы поставляли им для войны с Советским Союзом¹⁸. Моро на Филиппинах какое-то время получали денежные средства и снаряжение из Малайзии; арабские правительства обеспечивали приток дополнительных финансов; несколько тысяч повстанцев прошли подготовку в Ливии; а пакистанскими и афганскими фундаменталистами была организована экстремистская повстанческая группировка “Абу Сайяф”¹⁹. В Африке Судан регулярно оказывал помощь мусульманским эритрейским мятежникам, сражавшимся в Эфиопии; в ответ Эфиопия оказывала помощь “материально-техническим обеспечением и возможностью убежища восставшим христианам”, ведущим вооруженную борьбу в Судане. Последние также получали помощь того же рода от Уганды, в чем отчасти проявлялись “сильные религиозные, расовые и этнические узы с суданскими повстанцами”. Суданское правительство, в свою очередь, получило из Ирана помощь на 300 млн. долларов – в виде оружия китайского производства и обучения местных солдат иранскими военными советниками, благодаря чему в 1992 году стало возможным крупное наступление. Целый ряд западных христианских организаций поставляли продовольствие, медикаменты, запчасти и, если верить суданскому правительству, оружие для повстанцев-христиан²⁰.

В войне на Шри-Ланке между индуистскими тамильскими повстанцами и буддистским сингалезским правительством индийское правительство первоначально оказывало значительную помощь повстанцам, обучая их в южной Индии и передавая им оружие и деньги. В 1987 году, когда правительственные шри-ланкийские войска вот-вот должны были разгромить тамильских “тигров”, индийское общественное мнение выразило протест против этого “геноцида”, и индийское правительство стало по воздуху перебрасывать тамилам продовольствие, “по существу сигнализируя [президенту] Джайявардене, что Индия не намерена позволить ему сокрушить “тигров” силой оружия”²¹. [c.448] Затем индийское и шри-ланкийское правительства пришли к соглашению, что Шри-Ланка предоставит тамильским районам значительную автономию, а повстанцы сдадут оружие индийской армии. Для обеспечения соглашения Индия разместила на острове пятидесятитысячный воинский контингент, но “тигры” отказались сложить оружие, и индийские военные вскоре обнаружили, что оказались втянутыми в войну с партизанскими отрядами, которых они прежде поддерживали. Начиная с 1988 года, индийские войска выводились с острова. В 1991 году премьер-министр Индии Раджив Ганди был убит, если верить индийцам, сторонницей тамильских повстанцев, и отношение индийского правительства к восстанию переросло во враждебное. Однако правительство было не в силах бороться с сочувствием повстанцам и их поддержкой со стороны 50 миллионов тамилов на юге Индии. Отражая это мнение, представители правительства штата Тамилнад, с явным пренебрежением к Нью-Дели, позволили тамильским “тиграм” действовать практически беспрепятственно вдоль 500-мильного побережья своего штата и переправлять через узкий Полкский пролив на Шри-Ланку снаряжение и оружие для повстанцев²².

Начиная с 1979 года, Советы, а затем Россия оказались вовлечены в три крупные войны вдоль линии разлома со своими мусульманскими соседями на юге: афганская война 1979–1989 годов, ее продолжение – война в Таджикистане, которая началась в 1992 году, и чеченская война, начавшаяся в 1994 году. С распадом Советского Союза в Таджикистане к власти пришло коммунистическое правительство. Весной 1992 года этому правительству бросила вызов оппозиция, состоявшая из соперничающих региональных и этнических групп, включая как сторонников светского государства, так и исламистов. Эта оппозиция, поддерживаемая оружием из Афганистана, в сентябре 1992 года изгнала пророссийское правительство из столицы страны, Душанбе. Российское и узбекское правительства, [c.449] предупреждая распространение исламского фундаментализма, ответили быстро и решительно. Российская 201-я мотострелковая дивизия, которая оставалась в Таджикистане, передала вооружение проправительственным войскам, и Россия развернула дополнительные войска для охраны границы с Афганистаном. В ноябре 1992 года Россия, Узбекистан, Казахстан и Кыргызстан согласились на ввод в Таджикистан российских и узбекских сил якобы в миротворческих целях, но на самом деле дали согласие на участие в войне. Заручившись такой поддержкой, обеспеченные российскими оружием и деньгами, войска бывшего правительства оказались в состоянии вернуть Душанбе и установить контроль над большей частью страны. Последовал процесс этнической чистки, и войска оппозиции и беженцы отступили в Афганистан.

Мусульманские правительства Ближнего Востока возражали против военного вмешательства России. Иран, Пакистан и Афганистан все в большей мере поддерживали исламистскую оппозицию деньгами и оружием, помогали ей в обучении солдат. По сообщениям прессы, в 1993 году многие тысячи боевиков прошли подготовку у афганских муджахеддинов, и весной и летом 1993 года таджикские повстанцы предприняли из Афганистана несколько набегов через границу, убив при этом значительное число российских пограничников. Россия ответила размещением в Таджикистане еще большего числа войск, а также осуществляя “массированный артиллерийский и минометный” заградительный огонь и проводя воздушные атаки по целям в Афганистане. Однако арабские правительства снабдили повстанцев финансами, на которые те приобрели ракеты “Стингер” для противодействия авианалетам. К 1995 году Россия развернула в Таджикистане войска численностью в 250 тысяч человек и обеспечивала более половины средств, необходимых для поддержки правительства. С другой стороны, повстанцев активно поддерживали правительство Афганистана и другие мусульманские страны. [c.450] Как указывал Барнетт Рубин, если международные организации или Запад не сумеют оказать существенную помощь либо Таджикистану, либо Афганистану, то первый окажется в полной зависимости от русских, а второй – от своих мусульманских цивилизационных собратьев. “Любой афганский полевой командир, который надеется на иностранную помощь, сегодня либо должен угождать желаниям арабских и пакистанских хозяев финансовых фондов, которые желают распространить джихад на Среднюю Азию, либо вынужден присоединиться к торговле наркотиками”²³.

Прологом к третьей антимусульманской войне России, на Северном Кавказе с чеченцами, послужили столкновения в 1992 – 1993 годах, произошедшие между православными осетинами и ингушами-мусульманами. Последние во время Второй Мировой войны вместе с чеченцами и другими мусульманскими народами были депортированы в Среднюю Азию. Оставшиеся осетины захватили собственность ингушей. В 1956–1957 годах депортированным народам было разрешено вернуться, и начались раздоры из-за прав на собственность и из-за контроля над территорией. В ноябре 1992 года на Пригородный район, который Советское правительство передало осетинам и который ингуши хотели вернуть себе, начались нападения с территории Ингушской республики. Чтобы поддержать православных осетин, русские ответили массированным вторжением с участием, в том числе, и казачьих формирований. Как описывал один наблюдатель: “В ноябре 1992 года ингушские деревни в Осетии были окружены и обстреляны русскими танками. Те, кто выжил после обстрела, были убиты или уведены. Резня была проведена подразделениями осетинского ОМОНа [специальных полицейских частей], но российские войска, отправленные в регион “для поддержания мира”, обеспечивали их прикрытие”²⁴. Как сообщал “Экономист”, “трудно представить, чтобы столь громадные разрушения имели место меньше чем за неделю”. Это [c.451] была “первая операция по этнической чистке в Российской Федерации”. Затем Россия использовала конфликт, чтобы пригрозить союзникам ингушей, чеченцам, что, в свою очередь, “привело к немедленной мобилизации Чечни и [в подавляющем большинстве мусульманской] Конфедерации народов Кавказа (КНК). КНК угрожала послать 500.000 добровольцев против российских войск, если они не отступят с чеченской территории. После напряженного противостояния Москва отступила, чтобы избежать перерастания северо-осетино-ингушского конфликта в региональный пожар”²⁵.

Более напряженный и обширный пожар вспыхнул в декабре 1994 года, когда Россия предприняла полномасштабное военное наступление на Чечню. Лидеры двух православных республик, Грузии и Армении, поддержали действия России, в то время как украинский президент был “дипломатически вежлив и просто призвал к мирному урегулированию кризиса”. Действия России также одобрили правительство православной Северной Осетии и 55–60 процентов народа Северной Осетии²⁶. Наоборот, мусульмане в Российской Федерации и за ее пределами в подавляющем большинстве приняли сторону чеченцев. Исламский интернационал немедленно отправил в Чечню боевиков из Азербайджана, Афганистана, Пакистана, Судана и других районов. Мусульманские страны поддержали чеченцев, а Турция и Иран, как сообщалось, оказали им материальную помощь, что придало России дополнительные стимулы для попыток примириться с Ираном. Из Азербайджана в Российскую Федерацию начал поступать непрерывный поток вооружения для чеченцев, что заставило Россию закрыть свою границу с этой страной, таким образом, заодно отсекая возможность снабжения Чечни медикаментами и прочим²⁷.

Мусульмане в Российской Федерации поднялись в поддержку чеченцев. Хотя призывы ко всекавказской священной [c.452] войне мусульман против России не дали результата, главы шести республик Волжско-Уральского региона потребовали от России прекратить военные действия, а представители мусульманских кавказских республик призвали к кампании гражданского неповиновения. Президент Чувашской республики освободил чувашских призывников от службы в частях, действующих против их собратьев-мусульман. “Наиболее мощные акции протеста против войны” имели место в двух соседних с Чечней республиках – Ингушетии и Дагестане. Ингуши нападали на российские войска во время движения последних к Чечне, что вызвало заявление российского министра обороны о том, что ингушское правительство “фактически объявило войну России”; нападения на российские войска происходили также и в Дагестане. Русские ответили обстрелами ингушских и дагестанских селений²⁸. Враждебность дагестанцев по отношению к русским возросла еще больше, когда после чеченского рейда на город Кизляр в январе 1996 года русские разрушили деревню Первомайское.

Борьбе своего народа помогала чеченская диаспора, которая по большей части была порождена российской агрессией против горских народов Кавказа в девятнадцатом веке. Диаспора организовывала сбор финансовых средств, приобретала оружие и набирала добровольцев для чеченских войск. Диаспора была особенно многочисленна в Иордании и Турции, что вынудило Иорданию занять решительно антироссийскую позицию и укрепило готовность Турции оказывать помощь чеченцам. В январе 1996 года, когда война перекинулась в Турцию, турецкое общественное мнение благожелательно отнеслось к захвату членами диаспоры парома с российскими туристами. С помощью кавказских лидеров турецкое правительство договорилось о разрешении этого кризиса, причем таким образом, что эта договренность еще больше ухудшила и без того натянутые отношения между Турцией и Россией. [c.453]

Чеченское вторжение в Дагестан, ответ России и захват парома в начале 1996 года высветили возможность перерастания конфликта в более крупный конфликт между русскими и горскими народами по тем рубежам, война на которых десятилетиями шла в девятнадцатом столетии. “Северный Кавказ – это пороховой погреб, – предупреждала в 1995 году Фиона Хилл, – где конфликт в одной республике обладает потенциальной возможностью воспламенить региональный пожар, который распространится за его границы на остальную Российскую Федерацию и спровоцирует вовлечение в него Грузии, Азербайджана, Турции и Ирана и их северокавказских диаспор. Как продемонстрировала война в Чечне, конфликт в регионе не так-то просто сдержать… и борьба выплескивается на соседние с Чечней республики и области”. С ней соглашается и российский аналитик, утверждая, что вдоль цивилизационных линий складываются “неформальные коалиции”. “Христианские Грузия, Армения, Нагорный Карабах и Северная Осетия выстраиваются против мусульманских Азербайджана, Абхазии, Чечни и Ингушетии”. Уже ведя войну в Таджикистане, Россия “идет на риск оказаться втянутой в длительную конфронтацию с мусульманским миром”²⁹.

В другой православно-мусульманской войне главными участниками были армяне Нагорно-Карабахского анклава и правительство и народ Азербайджана, при этом первые боролись за независимость от вторых. Правительство Армении выступало как второстепенный участник, а Россия, Турция и Иран были вовлечены в конфликт на третьих ролях. Кроме того, значительную роль играла многочисленнная армянская диаспора в Западной Европе и в Северной Америке. Борьба началась в 1988 году, еще до крушения Советского Союза, обострилась в течение 1992–1993 годов и утихла после договоренности о прекращении огня в 1994 году. Турки и другие мусульмане поддерживали. Азербайджан, а Россия – армян, но она затем использовала свое влияние на последних также и для того, чтобы компенсировать [c.454] турецкое влияние в Азербайджане. Эта война стала последним по времени эпизодом как в идущей несколько веков борьбе между Российской и Османской империями за контроль над Черным морем и Кавказом, так и глубокого антагонизма между армянами и турками, который уходит корнями к массовой резне, устроенной вторыми над первыми в самом начале двадцатого века.

В этой войне Турция выступала последовательным сторонником Азербайджана и противником армян. Из всех стран мира Турция стала первой, кто признал независимость какой-либо из неприбалтийских советских республик, и признала она независимость именно Азербайджана. На протяжении всего конфликта Турция оказывала финансовую и материальную помощь Азербайджану и осуществляла обучение азербайджанских солдат. Когда в 1991–1992 годах ситуация обострилась и армяне стали развивать наступление на территорию Азербайджана, в турецком обществе поднялась волна возмущения, и турецкое правительство оказалось под давлением требований о необходимости поддержать этнически и религиозно родственный народ. Но турецкое правительство также опасалось, что подобным шагом оно привлечет внимание к делению мира на мусульман и христиан, вызовет поток западной помощи Армении и восстановит против себя своих союзников по НАТО. Таким образом, Турция столкнулась с классическим случаем перекрестного давления на второстепенного участника в войне вдоль линии разлома. Тем не менее, турецкое правительство обнаружило, что в его интересах поддерживать Азербайджан и противодействовать Армении. “Когда убивают твоих родственников, то это не может тебя не касаться”, – заявил один турецкий чиновник, а другой прибавил: “Мы находимся под давлением. Наши газеты пестрят фотографиями зверств… Возможно, нам стоило бы продемонстрировать Армении, что в этом регионе есть большая Турция”. Президент Тургут Озал был согласен с этим мнением; он заявил, что Турции “следует немного [c.455] припугнуть армян”. Турция совместно с Ираном предостерегла армян, что не станет мириться с какими-либо изменениями границ. Озал заблокировал поставки продовольствия и других грузов в Армению через территорию Турции, в результате чего зимой 1992–1993 годов население Армении оказалось на грани голода. В результате этих действий российский маршал Евгений Шапошников предупредил, что в случае, “если другая сторона [т.е. Турция] будет вовлечена” в войну, “мы окажемся на грани Третьей Мировой войны”. Годом позже Озал был по-прежнему воинственен. “На что способны армяне, – насмехался он, – если начнется стрельба?.. Маршем войти в Турцию?” Турция “покажет свои клыки”³⁰.

Летом и осенью 1993 года армянское наступление, приближавшееся к иранской границе, вызвало дополнительные ответные действия со стороны как Турции, так и Ирана: ведь две эти страны соперничают между собой за влияние в Азербайджане и среди мусульманских государств Средней Азии. Турция выступила с заявлением, что наступление угрожает безопасности Турции, потребовала, чтобы армянские войска “немедленно и безусловно” были отведены с азербайджанской территории, и отправила подкрепления к границе с Арменией. Имеются сообщения, что через эту границу российские и турецкие войска обменялись артиллерийским огнем. Премьер-министр Турции Тансу Чиллер заявила, что если бы армянские войска вступили в азербайджанский анклав Нахичевань, находящийся рядом с Турцией, она обратилась бы к парламенту за объявлением войны. Иран также выдвинул к границе войска и ввел их на территорию Азербайджана якобы для организации лагерей беженцев, спасающихся от армянского наступления. Действия иранцев, как сообщают, привели турок к убеждению, что они могли бы предпринять дополнительные шаги, которые не вызвали бы контрмер со стороны России и одновременно придали бы Турции новые стимулы для конкуренции [c.456] с Ираном в обеспечении защиты Азербайджана. В конце концов кризис был разрешен в результате переговоров в Москве между лидерами Турции, Армении и Азербайджана, при этом американцы оказали давление на армянское правительство, а армянское правительство – на армян Нагорного Карабаха³¹.

Армяне, которые населяют маленькую, закрытую со всех сторон горами страну со скудными ресурсами, граничащую с враждебными тюркскими народами, на протяжении всей своей истории искали защиты у православных собратьев, у Грузии и России. Причем именно к России они относились как к старшему брату. Однако когда разваливался Советский Союз и армяне Нагорного Карабаха начали свой путь к независимости, режим Горбачева отказал им в удовлетворении их требований и разместил в регионе войска, как считалось, для поддержания власти лояльного коммунистического правительства в Баку. После крушения Советского Союза эти соображения уступили место историческим и культурным соображениям, имеющим более продолжительную историю, и азербайджанцы стали обвинять российское правительство в том, что “оно развернулось на 180 градусов” и активно поддержало христианскую Армению. На самом деле военное содействие русских армянам началось раньше, еще в СССР, когда армяне, к примеру, получали армейские звания выше и назначались в боевые части намного чаще, чем мусульмане. После начала войны 366-й мотострелковый полк российской армии, базировавшийся в Нагорном Карабахе, сыграл ведущую роль в армянской атаке на город Ходжалы, в котором, как заявлялось, было убито 1000 азербайджанцев. Впоследствии в боевых действиях также участвовали части российского спецназа. Зимой 1992–1993 годов, когда Армения страдала от турецкого эмбарго, она была “спасена от абсолютного экономического краха вливанием миллиардов рублей в виде кредитов от России”. Той же весной российские войска [c.457] совместными действиями помогли регулярным армянским войскам пробить коридор, связывающий Армению с Нагорным Карабахом. Затем, как сообщалось, российские бронетанковые части общим числом в сорок танков участвовали в карабахском наступлении летом 1993 года³². У Армении, в свою очередь, как отмечают Хилл и Джуитт, “не было иного выбора, кроме как связать себя тесными союзническими узами с Россией. Она зависит от России в том, что касается поставок сырья, электроэнергии и продовольствия и обороны от исторических врагов на своих границах, таких как Азербайджан и Турция. Армения подписала все экономические и военные соглашения СНГ, дала разрешение на размещение российских войск на своей территории и отказалась от всех претензий на имущество бывшего СССР в пользу России”³³.

Поддержка армян Россией усилила российское влияние на Азербайджан. В июне 1993 года азербайджанский националистический лидер Абульфаз Эльчибей был свергнут в результате государственного переворота, его заменил бывший коммунист и предположительно пророссийски настроенный Гейдар Алиев. Алиев понял необходимость расположить к себе Россию, чтобы обуздать Армению. Он аннулировал отказ Азербайджана присоединиться к Содружеству Независимых Государств и позволил разместить на своей территории российские войска. Также он открыл для России возможность участия в международном консорциуме по разработке азербайджанской нефти. В ответ Россия взяла на себя обучение азербайджанских войск и оказала давление на Армению, чтобы та прекратила поддержку карабахских войск и убедила их отступить с азербайджанской территории. Оказывая нажим то на одну сторону, то на другую, Россия получила возможность добиваться результатов и в пользу Азербайджана, и противодействовать иранскому и турецкому влиянию в этой стране. Таким образом, российская помощь Армении не только содействовала укреплению ее ближайшего союзника на Кавказе, но [c.458] также ослабляла ее главных мусульманских соперников в этом регионе.

Не считая России, основным источником поддержки Армении была обширная, состоятельная и влиятельная диаспора в Западной Европе и в Северной Америке, которая включает в себя приблизительно 1 миллион армян в США и 450 тысяч во Франции. Их помощь деньгами и продовольствием помогла Армении пережить турецкую блокаду, они предоставили чиновников для армянского правительства и добровольцев для вооруженных сил. В середине 1990-х годов размер помощи армянам со стороны американского общества составлял от 50 до 75 миллионов долларов в год. Представители диаспоры также оказывали заметное политическое влияние на правительства стран, которые стали их второй родиной. Самые крупные армянские общины в США находятся в ключевых штатах – в Калифорнии, Массачусетсе и Нью-Джерси. В результате Конгресс наложил запрет на любую иностранную помощь Азербайджану, а Армения стала третьей страной в мире по размеру американской помощи в пересчете на душу населения. Эта поддержка из-за границы сыграла важную роль в выживании Армении, отсюда понятна вся справедливость прозвища “Израиль Кавказа”³⁴. Как продвижение России на Северный Кавказ в девятнадцатом веке породило диаспору, которая помогала чеченцам оказывать сопротивление русским, так и турецкая резня армян в самом начале двадцатого века породила диаспору, которая дала возможность Армении противостоять Турции и нанести поражение Азербайджану.

Бывшая Югославия стала ареной самого сложного, самого запутанного и самого показательного комплекса войн по линии разлома, происходивших в начале 1990-х годов. На главном уровне в Хорватии хорватское правительство и хорваты воевали с хорватскими сербами, в Боснии и Герцеговине боснийское правительство боролось с боснийскими сербами и боснийскими хорватами, которые, к тому же, [c.459] воевали между собой. На втором уровне сербское правительство провозгласило идею “Великой Сербии”, помогая боснийским и хорватским сербам, а хорватское правительство стремилось к “Великой Хорватии” и поддерживало боснийских хорватов. На третьестепенном уровне на грандиозный цивилизационный сбор откликнулись Германия, Австрия, Ватикан, другие европейские католические страны и группировки и, позже, США – от лица Хорватии; Россия, Греция и другие православные страны и группы – на стороне Сербии; Иран, Саудовская Аравия, Турция, Ливия, исламский интернационал и исламские страны вообще – от имени боснийских мусульман. Последние также получали помощь от США – нецивилизационная аномалия в универсальной во всех прочих отношениях модели, когда родич помогает родичу. Свои родные страны поддержали хорватская диаспора в Германии и боснийская диаспора в Турции. На всех трех сторонах активно выступали духовенство и религиозные группы. На действия по меньшей мере германского, турецкого, российского и американского правительств существенное влияние оказывали “группы давления” и общественное мнение этих стран.

Поддержка, которую оказывали второстепенные и третьестепенные участники конфликта, играла существенную роль в ходе войны, и меры сдерживания, которые навязывали эти же участники, сыграли существенную роль в прекращении войны. Хорватское и сербское правительства снабжали, соответственно, хорватов и сербов, сражавшихся в других республиках, оружием, продовольствием, финансами, предоставляли им убежище и – иногда – вооруженные силы своих народов. И сербы, и хорваты, и мусульмане получали солидную помощь от цивилизационных собратьев за пределами бывшей Югославии в виде денежных средств, оружия, продовольствия, Еоенного обучения и политической и дипломатической поддержки. На неправительственном первом уровне сербы и хорваты отличались, как правило, крайним экстремизмом в своем национализме, неуступчивостью [c.460] в требованиях и наибольшей воинственностью в достижении своих целей. На втором уровне хорватское и сербское правительства вначале решительно поддерживали своих родичей на первом уровне, но собственные, более многообразные интересы заставили их играть посреднические и сдерживающие роли. Аналогичным образом, третьеуровневые российское, германское и американское правительства подталкивали правительства второго уровня, которые они поддерживали, в направлении сдерживания конфликта и поиска компромисса.

Распад Югославии начался в 1991 году, когда Словения и Хорватия сделали первые шаги в сторону независимости и обратились к западноевропейским странам с просьбой о поддержке. Ответ Запада был определен Германией, а ответ Германии определялся, в основном, католическими взаимосвязями. Правительство в Бонне оказалось под нажимом – от него требовали действий немецкие католические церковные власти, партнер по правящей коалиции – баварская партия Христианско-социалистический союз, газета “Франкфуртер альгемайне цайтунг” и другие средства массовой информации. Причем ключевую роль в формировании немецкого общественного мнения по вопросу признания Хорватии и Словении сыграли баварские СМИ. “Когда всерьез началась война [с сербами], – отмечала Флора Льюис, – телевизионные репортажи для всей Германии предоставляло баварское телевидение, которое во многом находилось под сильным влиянием в высшей степени консервативного баварского правительства и уверенной в себе баварской католической церкви, имеющей тесные связи с церковью в Хорватии. Освещение событий было крайне предвзятым”. Германское правительство испытывало заметные колебания, не решалось удовлетворить просьбы о признании, но, учитывая давление, которое на него оказывалось в немецком обществе, выбора у него фактически не было. “Решение о признании Хорватии в Германии было принято под нажимом общественного мнения, а [c.461] не под давлением правительства”. Германия оказала нажим на Европейский Союз, чтобы тот признал независимость Словении и Хорватии, а затем, обеспечив принятие этого решения, поспешила сама признать их, причем раньше, чем это сделал Союз в декабре 1991 года. “Все время конфликта, – поделился в 1995 году своими наблюдениями один немецкий ученый, – Бонн рассматривал Хорватию и ее главу Франьо Туджмана как протеже германской внешней политики; его сумасбродное поведение раздражает, но он по-прежнему может рассчитывать на неизменную поддержку Германии”³⁵.

Австрия и Италия немедленно предприняли шаги по признанию двух новых государств, и их примеру очень быстро последовали другие западные страны, в том числе и Соединенные Штаты Америки. Ведущую роль в процессе также сыграл и Ватикан. Папа заявил, что Хорватия является “оплотом [западного] христианства”, и поспешил с дипломатическим признанием двух государств раньше, чем то успел сделать Европейский Союз³⁶. Таким образом, Ватикан превратился в участника конфликта, что имело свои последствия в 1994 году, когда Папа планировал посетить с визитом три республики. Оппозиция со стороны Сербской православной церкви воспрепятствовала его приезду в Белград, а нежелание сербов гарантировать безопасность Папы привело к отмене его визита в Сараево. Тем не менее, Папа направился в Загреб, где его чествовал кардинал Алоизий Септинак. В годы Второй Мировой войны кардинал был тесно связан с фашистским хорватским режимом, который преследовал и безжалостно истреблял сербов, цыган и евреев.

Заручившись гарантией независимости, Хорватия приступила к наращиванию численности своих вооруженных сил вопреки введенному в сентябре 1991 года эмбарго ООН на поставки оружия во все республики бывшей Югославии. Оружие текло в Хорватию из европейских католических стран, таких, как Германия, Польша и Венгрия, а также из [c.462] латиноамериканских стран наподобие Панамы, Чили и Боливии. Когда война в 1991 году обострилась, экспорт испанского оружия, якобы “в основном контролируемый Opus Dei”, за короткое время вырос в шесть раз, причем большая его часть, предположительно, находила дорогу в Любляну и Загреб. В 1993 году, как сообщалось, Хорватия закупила несколько МиГ-21 у Германии и Польши с ведома их правительств. В хорватские силы обороны влились сотни, а возможно, и тысячи добровольцев “из Западной Европы, хорватской диаспоры и католических стран Восточной Европы”, которые изъявили желание сражаться в “крестовом походе против сербского коммунизма и исламского фундаментализма”. Техническое содействие осуществляли профессионалы-военные из западных стран. Отчасти благодаря этой помощи со стороны родственных стран, хорваты оказались способны укрепить свои вооруженные силы и создать противовес югославской армии, в которой преобладали сербы”³⁷.

Западная поддержка Хорватии выражалась также и в том, что Запад сквозь пальцы смотрел на этнические чистки и нарушения прав человека и законов и обычаев войны, в чем постоянно обвиняли сербов. Запад хранил молчание, когда в 1995 году переформированная хорватская армия предприняла наступление на сербов Краины, которые жили там веками, и изгнала сотни тысяч сербов в Боснию и Сербию. Хорватия также получала помощь от своей диаспоры. Богатые хорваты в Западной Европе и Северной Америке предоставляли денежные средства для закупки оружия и снаряжения. Объединения хорватов в США лоббировали интересы родины в Конгрессе и президентской администрации. Чрезвычайно важную роль сыграли 600 тысяч хорватов в Германии. Направив сотни добровольцев в хорватскую армию, “хорватские общины в Канаде, США, Австралии и Германии провели мобилизацию для защиты своей только что обретшей независимость родины”³⁸. [c.463]

В 1994 году США присоединились к усилиям по наращиванию хорватской военной мощи. Игнорируя серьезные нарушения Хорватией введенного ООН эмбарго на ввоз оружия, США осуществляли военную подготовку хорватов и дали разрешение высокопоставленным отставным американским генералам консультировать их. Правительства США и Германии дали зеленый свет хорватскому наступлению на Краину в 1995 году. Американские военные советники участвовали в планировании этого проведенного в американском стиле наступления, при котором, по утверждениям хорватов, были использованы разведывательные данные, полученные с американских спутников-шпионов. Хорватия превратилась, как заявил один чиновник государственного департамента, “de facto в нашего стратегического союзника”. Как утверждалось, такое развитие процесса отражает “перспективное предположение, что, в конечном счете, в этой части мира будут господствовать две локальные силы – одна в Загребе, другая в Белграде; одна связана узами с Вашингтоном, другая входит в славянский блок, простирающийся до Москвы”³⁹.

Югославские войны привели и к практически единодушному объединению православного мира на стороне Сербии. Русские националисты, армейские офицеры, парламентарии и лидеры православной церкви откровенно выражали свою поддержку Сербии, не стеснялись в поношении боснийских “турок” и в своем критическом отношении к империализму Запада и НАТО. Русские и сербские националисты действовали сообща, возбуждая в обеих странах оппозицию западному “новому мировому порядку”. В значительной мере эти настроения разделяли и российские массы, причем летом 1995 года свыше 60 процентов москвичей, например, высказывались против воздушных ударов НАТО. Российские националистические группы в нескольких крупных городах с успехом вербовали молодых русских для участия в “деле славянского братства”. По сообщениям, тысяча или больше русских, вместе с добровольцами из [c.464] Румынии и Греции, вступили в вооруженные силы Сербии, чтобы сражаться с теми, кого они характеризовали как “католиков-фашистов” и “исламских активистов”. Как сообщалось, в 1992 году русская часть “в казачьей форме” действовала в Боснии. В 1995 году русские служили в элитных подразделениях сербских войск, и, согласно докладу ООН, русские и греческие бойцы участвовали в сербском нападении на зону безопасности ООН возле Жепы⁴⁰.

Несмотря на эмбарго на поставки оружия, православные друзья снабжали Сербию оружием и боевой техникой, в которых та нуждалась. В начале 1993 года российские военные и разведывательные организации продали сербам на 300 млн. долларов танки Т-55, ракеты и зенитные управляемые ракеты. Как сообщалось, в Сербию отправились русские военные специалисты – для обслуживания этой техники и для обучения сербов пользованию ею. Сербия приобретала оружие и у других православных стран, причем “наиболее деятельными” поставщиками были Румыния и Болгария, источником оружия служила также и Украина. Кроме того, российские миротворческие войска в Восточной Славонии переправляли поставки ООН сербам, облегчали передвижение сербских военных и помогали сербским войскам приобретать оружие⁴¹.

Несмотря на экономические санкции, Сербия оказалась в состоянии перенести их, благодаря широкомасштабному контрабандному ввозу топлива и других товаров из Тимишоары, где контрабанда была организована румынскими государственными служащими, и из Албании, где пункт переброски организовали сначала итальянские, а затем греческие компании с попустительства правительства Греции. Продовольствие, химические препараты, компьютеры и другие товары из Греции поступали в Сербию через Македонию, и через Македонию же проходил сравнимый по объему с этими поставками сербский экспорт⁴². Сочетание соблазна в виде долларов и сочувствия к собратьям по культуре превратили в посмешище экономические санкции [c.465] ООН против Сербии, точно так же, как это произошло и с введенным ООН эмбарго на поставки оружия во все республики бывшей Югославии.

На протяжении всех югославских войн греческое правительство дистанциировалось от мероприятий, одобренных западными членами НАТО, выступало против военных действий в Боснии, поддерживало сербов в Организации Объединенных Наций и лоббировало отмену экономических санкций против Сербии. В 1994 году премьер-министр Греции Андреас Папандреу, подчеркивая важность православного родства с Сербией, публично подверг нападкам Ватикан, Германию и Европейский Союз за поспешность в осуществлении ими дипломатического признания Словении и Хорватии в конце 1991 года⁴³.

Как глава третьестепенного участника конфликта, Борис Ельцин оказался под перекрестным давлением: с одной стороны, он желал сохранить, расширить и с выгодой использовать хорошие отношения с Западом, а с другой – помочь сербам и обезоружить свою политическую оппозицию, которая регулярно обвиняла его в постоянных уступках Западу. Последнее стремление взяло верх; российская дипломатическая поддержка сербов была постоянной и последовательной. В 1993 и 1995 годах российское правительство энергично выступало против введения строгих экономических санкций против Сербии, российский парламент проголосовал практически единогласно в пользу отмены действовавших санкций против Сербии. Россия также постоянно добивалась ужесточения эмбарго на поставки оружия мусульманам и применения экономических санкций против Хорватии. В декабре 1993 года Россия настаивала на ослаблении экономических санкций с тем, чтобы ей разрешили поставить в Сербию на зиму природный газ; это предложение было заблокировано США и Великобританией. В 1994 году и год спустя Россия твердо выступила против воздушных ударов НАТО по боснийским сербам. Во второй половине года российская Дума почти единодушно [c.466] осудила бомбардировки и потребовала ухода в отставку министра иностранных дел Андрея Козырева за его неэффективную защиту российских национальных интересов на Балканах. Также в 1995 году Россия обвинила НАТО в “геноциде” в отношении сербов, а президент Ельцин предупредил, что продолжение бомбардировок коренным образом скажется на сотрудничестве России с Западом, включая ее участие в программе НАТО “Партнерство во имя мира”. “Как мы можем заключать соглашение с НАТО, – спрашивал он, – когда НАТО бомбит сербов?” Запад, очевидно, использовал двойные стандарты: “Почему тогда, когда нападают мусульмане, против них не предпринимают никаких действий? Или когда нападают хорваты?”⁴⁴. Россия также последовательно противодействовала попыткам временно приостановить действие эмбарго на поставки оружия в бывшие республики Югославии, которое сказывалось, главным образом, на боснийских мусульманах, и регулярно предпринимала усилия для ужесточения этого эмбарго.

Различными способами Россия использовала свое положение в ООН и в других международных организациях для защиты сербских интересов. В декабре 1994 года она наложила вето на резолюцию Совета Безопасности ООН, выдвинутую мусульманскими странами, которая запретила бы переброску топлива из Сербии боснийским и хорватским сербам. В апреле 1994 года Россия заблокировала резолюцию ООН, осуждавшую сербов за проведение этнических чисток. Она также помешала назначению представителя какой-либо страны НАТО на должность обвинителя ООН по военным преступлениям из-за возможного предубеждения против сербов, возражала против предъявления Международным трибуналом по военным преступлениям обвинения командующему войсками боснийских сербов Ратко Младичу и предложила Младичу убежище в России⁴⁵. В сентябре 1993 года Россия поддержала продление срока действия мандата ООН для [c.467] 22000 миротворцев ООН в бывшей Югославии. Летом 1995 года Россия выступила против резолюции Совета Безопасности, разрешающей размещение еще 12000 миротворцев ООН, хотя и не воспользовалась правом вето, и осудила как хорватское наступление на сербов Краины, так и неспособность западных правительств предпринять действия по пресечению этого наступления.

Самым широким и наиболее эффективным цивилизационным фронтом выступил мусульманский мир, вставший на сторону боснийских мусульман. Борьбе боснийцев повсюду в мусульманских странах оказывалась широкая поддержка; помощь боснийцам поступала из многочисленных источников, как общественных, так и частных; мусульманские правительства, среди которых особо выделялись Иран и Саудовская Аравия, соперничали друг с другом в предоставлении различной помощи, заодно стремясь добиться за счет нее политического влияния. Суннитские и шиитские, фундаменталистские и сугубо светские, арабские и неарабские мусульманские страны от Марокко до Малайзии – все сплотились воедино в поддержку Боснии. Мусульманская помощь боснийцам проявлялась по-разному: начиная от гуманитарной помощи (включая собранные в Саудовской Аравии в 1995 году 90 млн. долларов) и дипломатического содействия и значительной военной помощи вплоть до актов насилия, как, например, убийство в 1993 году исламскими экстремистами двенадцати хорватов в Алжире – “в ответ на гибель наших мусульманских братьев по вере, которым перерезали горло в Боснии”⁴⁶. Единение мусульман в поддержку Боснии имело огромное влияние на ход войны. Без него боснийское государство могло и не выжить; оно сыграло существенную роль в успехах боснийцев по возвращению районов, потерянных после первоначальных сокрушительных побед сербов. В значительной мере это цивилизационное единение послужило стимулом к исламизации боснийского общества и отождествлению боснийских мусульман с мировым исламским сообществом. [c.468] И благодаря ему у США появилась причина с сочувствием отнестись к нуждам боснийцев.

И по отдельности, и сообща мусульманские правительства постоянно выражали свою солидарность с боснийскими собратьями по вере. В 1992 году инициативу проявил Иран, определивший эту войну как религиозный конфликт с сербами-христианами, повинными в геноциде в отношении боснийских мусульман. Взяв на себя лидерство, как отмечал Фуад Аджами, Иран “сделал первый взнос в расчете на признательность боснийского государства” и, показав пример для подражания, подтолкнул к действию другие мусульманские страны, такие как, например, Турция и Саудовская Аравия. С подачи Ирана Организация исламской конференции (ОИК) поставила на рассмотрение боснийский вопрос и создала группу для его лоббирования в ООН. В августе 1992 года на Генеральной ассамблее ООН исламские представители осудили якобы имевший место геноцид и от имени ОИК Турция поставила на обсуждение резолюцию, призывавшую к военному вмешательству согласно Статье 7 Устава ООН. В начале 1993 года мусульманские страны установили предельный срок, к которому Запад должен был предпринять действия для защиты боснийцев и после истечения которого они сочтут себя свободными от обязательств не поставлять оружие в Боснию. В мае 1993 года ОИК осудила разработанный западными странами и Россией план, направленный на обеспечение зон безопасности для мусульман и на контроль границы с Сербией, но не предусматривающий никакого военного вмешательства. ОИК потребовала отмены эмбарго на поставки оружия, применения силы в отношении сербского тяжелого вооружения, активного патрулирования сербской границы и включения в миротворческие силы войск, выделенных мусульманскими государствами. В следующем месяце ОИК, преодолев возражения Запада и России, добилась от Конференции ООН по правам человека одобрения резолюции, осудившей сербскую и хорватскую агрессию и [c.469] призвавшей отказаться от эмбарго на поставки оружия. В июле 1993 года, к некоторому замешательству Запада, ОИК предложила предоставить в распоряжение ООН 18-тысячный корпус миротворческих войск, причем солдаты должны были быть из Ирана, Турции, Малайзии, Туниса, Пакистана и Бангладеш. США отвергли кандидатуру Ирана, а сербы яростно возражали против турецких войск. Тем не менее, летом 1994 года последние прибыли в Боснию, и к 1995 году силы ООН по поддержанию мира численностью в 25000 человек включали 7000 солдат из Турции, Пакистана, Малайзии, Индонезии и Бангладеш. В августе 1993 года делегация ОИК, возглавляемая министром иностранных дел Турции, оказывала закулисное давление на Бутроса Гали и Уоррена Кристофера в пользу экстренных воздушных ударов НАТО, чтобы защитить боснийцев от атак сербов. Западу не удалось этого сделать, что, как сообщалось, создало серьезную напряженность между Турцией и ее союзниками по НАТО⁴⁷.

Впоследствии премьер-министры Турции и Пакистана совершили преданный широкой гласности визит в Сараево, которым стремились подчеркнуть поддержку мусульман, а ОИК вновь повторила свои требования о военной помощи боснийцам. Летом 1995 года неспособность Запада защитить зоны безопасности от нападений сербов привела к тому, что Турция санкционировала военное содействие Боснии и подготовку боснийских войск, Малайзия взяла на себя обязательство продать Боснии оружие в нарушение международного эмбарго, а Объединенные Арабские Эмираты согласились предоставить денежные средства для военных и гуманитарных целей. В августе 1995 года министры иностранных дел девяти стран – членов ОИК объявили недействительным эмбарго ООН на поставку оружия, и в сентябре пятьдесят два члена ОИК одобрили экономическую помощь боснийцам и поставки им оружия.

Хотя никакая другая проблема не обернулась более единодушной поддержкой во всем исламском мире, особый [c.470] резонанс положение боснийских мусульман вызывало в Турции. Фактически вплоть до 1878 года (а до 1908 года – на бумаге) Босния являлась частью Османской империи, и боснийские иммигранты и беженцы составляют примерно 5 процентов населения Турции. Турецкий народ в подавляющем большинстве выражал сочувствие боснийскому делу и возмущался очевидной неспособностью Запада защитить боснийцев, чем не замедлила с выгодой воспользоваться оппозиционная правительству Исламская партия благоденствия. В свою очередь, официальные лица делали упор на особую ответственность Турции по отношению к балканским мусульманам, и правительство постоянно подталкивало ООН к военной интервенции для спасения боснийских мусульман⁴⁸.

До сих пор самая важная поддержка, оказанная уммой боснийским мусульманам, заключалась в военной помощи: оружие, деньги на его закупку, военная подготовка и добровольцы. Сразу же после начала войны боснийское правительство пригласило муджахеддинов, и общая численность добровольцев, как сообщалось, достигла 4000 – их было больше, чем иностранцев, сражавшихся за сербов или хорватов. В их число входили части из иранских “республиканских стражей” и множество тех, кто воевал в Афганистане. Среди них были уроженцы Пакистана, Турции, Ирана, Алжира, Саудовской Аравии, Египта и Судана, плюс албанские и турецкие гастарбайтеры из Германии, Австрии и Швейцарии. Многих добровольцев отправили саудовские религиозные организации; две дюжины саудовцев были убиты в самые первые месяцы войны в 1992 году; а раненых боевиков обратно в Джидду для лечения перевозила по воздуху Всемирная ассамблея мусульманской молодежи. Осенью 1992 года для обучения боснийской армии прибыли партизаны из шиитского ливанского движения “Хезболлах”, в последующем обучением занимались в основном иранские “республиканские стражи”. Весной 1994 года западная разведка сообщила, что отряд иранских “республиканских [c.471] стражей” численностью в 400 человек организует экстремистские партизанские и террористические подразделения. “Иранцы, – как заявил американский чиновник, – рассматривают эту ситуацию как способ проникнуть в мягкое подбрюшье Европы”. Согласно ООН, муджахеддины обучили для специальных исламских бригад 3000–5000 боснийцев. Боснийское правительство использовало муджахеддинов для “террористических, противозаконных действий и в качестве ударных частей”, хотя эти подразделения зачастую причиняли беспокойство местному населению и создавали правительству другие проблемы. По условиям Дейтонских соглашений все иностранные участники боевых действий обязаны были покинуть Боснию, но боснийское правительство помогло некоторым боевикам остаться, предоставив им боснийское гражданство и записав иранских “республиканских стражей” как общественных работников. “Боснийское правительство многим обязано этим группам, особенно иранским”, – предупреждал в начале 1996 года американский чиновник. “Правительство оказалось неспособным противостоять им. Через двенадцать месяцев мы уйдем, но муджахеддины намерены остаться”⁴⁹.

Богатые страны уммы, возглавляемые Саудовской Аравией и Ираном, выделили огромные денежные средства для наращивания боснийской военной мощи. В первые месяцы войны в 1992 году саудовское правительство и частные лица собрали 150 млн. долларов для помощи боснийцам, якобы на гуманитарные цели, но известно, что использовали эти деньги в основном для военных надобностей. По сообщениям прессы, за два первых года войны боснийцы получили вооружений на общую сумму в 160 млн. долларов. В период 1993–1995 годов боснийцы дополнительно получили от саудовцев 300 млн. долларов на закупки оружия, плюс еще 500 млн. долларов было выделено предположительно на гуманитарную помощь. Иран также выступал источником военной помощи и, согласно американским официальным [c.472] лицам, тратил сотни миллионов долларов в год на закупки оружия для боснийцев. Согласно еще одному сообщению, из направленного в Боснию в первые годы войны оружия на общую стоимость в 2 млрд. долларов мусульманам досталось от 80 до 90 процентов. В результате предоставленной финансовой поддержки боснийцы оказались в состоянии закупить тысячи тонн вооружения. Среди перехваченных грузов были такие поставки: одна – 4000 винтовок и миллион патронов, вторая – 11.000 винтовок, 30 минометов и 750.000 патронов, а третья включала в себя ракеты “земля – земля”, боеприпасы, джипы и пистолеты. Все эти грузы были отправлены из Ирана, который выступал основным поставщиком оружия, но Турция и Малайзия также внесли существенный вклад в поставку вооружений. Некоторая часть военных грузов была направлена по воздуху прямо в Боснию, но большая часть поставок осуществлялась через Хорватию: либо по воздуху в Загреб, а затем по суше, либо морем через Сплит или другие хорватские порты, а затем по суше. Разрешение на подобный маршрут транспортировки хорваты дали не бескорыстно: определенную долю оружия – по сообщениям, одну треть всех грузов – они оставляли себе, и, помня о том, что в будущем им, возможно, и самим придется воевать с Боснией, наложили запрет на транспортировку через свою территорию танков и тяжелой артиллерии⁵⁰.

Деньги, люди, помощь в военной подготовке и оружие из Ирана, Саудовской Аравии, Турции и других мусульманских стран дали возможность боснийцам превратить то, что все называли армией “сброда”, в достаточно хорошо оснащенные и обученные вооруженные силы. К зиме 1994 года зарубежные наблюдатели сообщали о впечатляющем росте организационной связности и боевой эффективности боснийской армии⁵¹. Пустив в ход новообретенную военную мощь, боснийцы нарушили соглашение о прекращении огня и предприняли успешное наступление, сначала против хорватского ополчения, а затем, позже, весной, против сербов. [c.473]

Осенью 1994 года боснийский Пятый корпус выдвинулся из зоны безопасности ООН у Бихача и отбросил сербские войска, одержав самую крупную на то время боснийскую победу и вернув себе значительную территорию, прежде занятую сербами. Последних стесняло введенное президентом Милошевичем эмбарго на оказание помощи. В марте 1995 года боснийская армия вновь нарушила перемирие и начала крупное наступление возле Тузлы, за которым в июне последовало наступление в районе Сараево. Поддержка мусульманских собратьев оказалась необходимым и решающим фактором, позволившим боснийскому правительству осуществить эти изменения в балансе вооруженных сил в Боснии.

Война в Боснии являлась войной цивилизаций. Три главных участника принадлежали к различным цивилизациям и исповедывали разные религии. За одним частичным исключением, участники второго и третьего уровней в точности следовали цивилизационной модели. Мусульманские страны и организации повсеместно сплачивались в поддержку боснийских мусульман и противостояли хорватам и сербам. Православные страны и организации во всем мире поддерживали сербов и противостояли хорватам и мусульманам. Западные правительства и элиты оказывали содействие хорватам, жестоко критиковали сербов и были в общем-то индифферентны к мусульманам или опасались их. По мере продолжения войны ненависть и раскол между группами углублялись, а их религиозные и цивилизационные идентичности усиливались, причем наиболее заметно – у мусульман. Общие уроки боснийской войны состоят, во-первых, в том, что главные участники войн по линии разлома могут рассчитывать на получение помощи – которая может быть значительной – от своих цивилизационных собратьев; во-вторых, в том, что подобная помощь может оказать существенное влияние на ход войны; и в-третьих, в том, что правительства и народы одной цивилизации не тратят ни материальных, ни человеческих ресурсов для [c.474] того, чтобы помогать вести войну по линии разлома народу, принадлежащему к другой цивилизации.

Единственным частичным исключением в этом цивилизационном раскладе были Соединенные Штаты Америки, чьи лидеры на словах склонялись на сторону мусульман. Однако на практике их поддержка была ограничена. Администрация Клинтона одобрила использование американской воздушной мощи, но не наземных войск для защиты зон безопасности ООН и настаивала на отмене эмбарго на поставки оружия. Она не оказывала серьезного нажима на своих союзников, чтобы те поддержали отмену эмбарго, но закрывала глаза как на поставки Ираном оружия боснийцам, так и на финансирование саудовцами закупок боснийцами вооружений, а в 1994 году США прекратили следить за соблюдением эмбарго⁵². Подобными действиями США восстановили против себя своих союзников и вызвали серьезный – как многие посчитали – кризис в НАТО. После подписания Дейтонских соглашений США дали согласие сотрудничать с Саудовской Аравией и другими мусульманскими странами в обучении и в обеспечении оружием и боевой техникой боснийских вооруженных сил. Таким образом, возникает вопрос: почему во время и после войны именно США оказались единственной страной, которая нарушила цивилизационную модель, и стали единственной немусульманской страной, отстаивавшей интересы боснийских мусульман и действовавшей от их имени вместе с мусульманскими странами? Что объясняет эту аномалию?

Один из возможных ответов заключается в том, что на самом деле это не аномалия, а, скорее, тщательно просчитанная цивилизационная realpolitik. Встав на сторону боснийцев и предлагая, пусть безуспешно, отменить эмбарго, США стремились уменьшить влияние фундаменталистских мусульманских стран, подобных Ирану и Саудовской Аравии, на прежде светских и европейски ориентированных боснийцев. Однако если таковы были их мотивы, почему США не возражали против иранской и саудовской помощи [c.475] и почему с большей энергичностью не добивались отмены эмбарго, что узаконило бы помощь Запада? Почему американские официальные лица публично предупреждали об опасности исламского фундаментализма на Балканах? Альтернативным объяснением поведения Америки является то, что правительство США находилось под давлением своих друзей в исламском мире, среди которых наиболее заметны Турция и Саудовская Аравия, и соглашалось с их просьбами, чтобы сохранить с ними хорошие отношения. Однако коренятся эти отношения в общих интересах, не имеющих отношения к Боснии, и маловероятно, чтобы существующие связи претерпели существенный ущерб из-за неспособности американцев помочь Боснии. Кроме того, такое объяснение не дает ответа на вопрос, почему США неявным образом одобряли громадный поток иранского оружия, направляемого в Боснию, в то время как сами регулярно бросали вызов Ирану на других фронтах, а Саудовская Аравия была соперником Ирана в борьбе за влияние в Боснии.

Хотя соображения цивилизационной realpolitik и способны были сыграть некоторую роль в формировании американского курса, по-видимому, большее влияние имели другие факторы. В любом конфликте за пределами своей страны американцы стремятся определить силы добра и силы зла и встать на сторону первых. Жестокости сербов в начале войны привели к тому, что их изображали как “плохих парней”, которые убивают невинных и творят геноцид, в то время как боснийцам удалось выставить себя в образе беспомощных жертв. На протяжении всей войны американская пресса уделяла мало внимания хорватским и мусульманским этническим чисткам и их военным преступлениям или нарушениям зон безопасности ООН и договоренностей о прекращении огня со стороны боснийских войск. Для американцев боснийцы, по выражению Ребекки Уэст, превратились в “любимчиков, в тот балканский народ, который укоренился в их душах как страдающий и невинный, [c.476] который вечно оказывается жертвой резни и никогда – ее устроителем”⁵³.

Американская элита также с благосклонностью отнеслась к боснийцам, потому что ей импонировала идея мультикультурной страны, и на ранних стадиях войны боснийское правительство с успехом эксплуатировало этот образ. На протяжении войны американская политика оставалась неизменно связанной с многоэтнической Боснией, вопреки тому факту, что боснийские сербы и боснийские хорваты в подавляющем большинстве отвергали подобное государственное устройство. Несмотря на то, что создание многоэтнического государства со всей очевидностью невозможно, если – как полагали американцы – одна этническая группа проводит геноцид по отношению другой, в умах американской элиты эти противоречивые представления мирно уживались, рождая глубокое сочувствие борьбе боснийцев. Американский идеализм, страсть к морализированию, гуманистические инстинкты, наивность и невежество относительно Балкан привели, таким образом, к тому, что Америка заняла позицию пробоснийскую и антисербскую. В то же время Босния не представляла существенного интереса с точки зрения обеспечения безопасности США и между этими странами отсутствовала какая-либо культурная связь, поэтому у правительства США не было причин предпринимать сколько-нибудь значительные шаги для помощи боснийцам, за исключением того, чтобы позволить иранцам и саудовцам вооружать их. Не желая признавать войну таковой, какая она была, американское правительство оттолкнуло своих союзников, затянуло кровопролитие и содействовало появлению на Балканах мусульманского государства, на которое огромное влияние имеет Иран. В конечном счете боснийцы испытывали только горечь и разочарование по отношению к США, которые рассуждали возвышенно, но помогали мало, и глубочайшую благодарность к своим мусульманским собратьям, которые предоставили деньги и оружие, ставшие залогом выживания и важных военных побед. [c.477]

“Босния – это наша Испания”, – заметил Бернар-Анри Леви, а саудовский редактор согласился: “Война в Боснии и Герцеговине превратилась в эмоциональный эквивалент борьбы с фашизмом во время гражданской войны в Испании. Тех, кто там погиб, почитают за мучеников, которые старались спасти своих собратьев-мусульман”⁵⁴. Сравнение вполне уместно. По возрасту цивилизаций Босния – для всех Испания. Гражданская война в Испании шла между политическими системами и идеологиями, а боснийская война – война между цивилизациями и религиями. Демократы, коммунисты и фашисты отправлялись в Испанию, чтобы сражаться плечом к плечу со своими идейными товарищами, и демократические, коммунистические и – наиболее активно – фашистские правительства оказывали помощь сражающимся сторонам. Войны в Югославии продемонстрировали схожий пример разнообразной внешней поддержки со стороны западных христиан, православных и мусульман в интересах своих цивилизационных родственников. В процесс оказания помощи оказались глубоко вовлечены ведущие державы православия, ислама и Запада. После четырех лет сражений, с победой сил Франко, гражданская война в Испании окончательно завершилась. Войны среди религиозных общин на Балканах, возможно, стихнут и даже на время приостановятся, но, вероятно, ни одна сторона не одержит полную победу, и никакая победа не будет означать конца вражде. Гражданская война в Испании стала прелюдией ко Второй Мировой войне. Боснийская война является наиболее кровавым эпизодом в продолжающемся столкновении цивилизаций.

Прекращение войн по линиям разлома

“Все войны должны кончаться”, – таков традиционный образ мыслей. Верно ли подобное суждение в случае войн, которые [c.478] идут вдоль цивилизационных разломов? И да, и нет. На какое-то время насилие по линии разлома остановить возможно, но надолго его прекратить удается редко. Для войн по линиям разлома свойственны частые периоды затишья, договоренности о прекращении огня, перемирия, но вовсе не всеобъемлющие соглашения о мире, которые призваны разрешить основополагающие политические вопросы. Подобный переменчивый характер такие войны имеют потому, что корни их – в глубоком конфликте по линии разлома, который приводит к длительным враждебным отношениям между группами, принадлежащими к различным цивилизациям. В основе конфликтов, в свою очередь, лежат географическая близость, различные религии и культуры, разные социальные структуры и разная историческая память двух обществ. В течение столетий они могут эволюционировать, и лежащий в первооснове конфликт может исчезнуть без следа. Или же конфликт будет исчерпан быстро и жестоко – если одна группа уничтожит другую. Однако если ничего из вышесказанного не произойдет, то конфликт продолжится, как продолжатся и повторяющиеся периоды насилия. Войны по линиям разлома являются периодическими, они то вспыхивают, то затухают; а конфликты по линиям разломов являются нескончаемыми.

Войну, идущую по линии разлома, возможно прекратить хотя бы на время; обычно это зависит от двух факторов. Первый – истощение главных участников. В какой-то момент, когда людские потери возрастают до десятков тысяч, число беженцев исчисляется сотнями тысяч, а города – Бейрут, Грозный, Вуковар – превращаются в руины, люди взывают: “Безумие, безумие! Хватит, натерпелись!”, а радикалы по обе стороны больше не способны разжечь народную ярость, переговоры, которые до того вяло и непродуктивно велись годами, оживают, на переднем плане вновь возникают умеренные, и достигается некая разновидность соглашения для приостановки кровавой бойни. К весне 1994 года шестилетняя война за Нагорный Карабах [c.479] истощила как армян, так и азербайджанцев, и поэтому очи согласились на перемирие. Аналогичным образом, как сообщалось, осенью 1995 года в Боснии “все стороны выдохлись”, и в жизнь были претворены Дейтонские договоренности⁵⁵. Тем не менее, подобные приостановки ограничены по срокам. Они дают возможность обеим сторонам собраться с силами и пополнить ресурсы. Затем, когда одна из сторон сочтет, что настал благоприятный для нее момент, война возобновляется.

Для достижения временной паузы также требуется наличие второго фактора: вовлеченность участников неглавных уровней, заинтересованных в урегулировании и обладающих значительным политическим весом, чтобы свести вместе воюющие стороны. Войны по линиям разломов почти никогда не удается остановить непосредственными переговорами между одними только главными участниками и крайне редко – при посредничестве незаинтересованных сторон. Для главных участников чрезвычайно сложно сесть за стол переговоров и начать продуктивное обсуждение с тем, чтобы рассчитывать на какую-то форму прекращения огня – слишком велика культурная дистанция между ними, слишком сильна взаимная ненависть и жестокость. На первом месте продолжают оставаться лежащие в основе конфликта политические проблемы – кто и на каких условиях какую территорию и каких людей контролирует, – и это обстоятельство мешает достичь согласия по более узким вопросам.

Войны по линиям разлома прекращают вовсе не бескорыстные личности, группы или организации, а заинтересованные второстепенные и третьестепенные участники конфликта, которые объединились в поддержку родственных им главных участников и которые имеют, с одной стороны, возможность вести переговоры о соглашениях со своими противниками и, с другой стороны, средства оказать воздействие на своих цивилизационных родичей, чтобы те приняли эти соглашения. В то время как сплочение [c.480] обостряет и затягивает войну, оно, как правило, является также необходимым, хотя и недостаточным условием для ограничения и приостановления войны. Страны, участвующие в конфликте на втором и третьем уровнях, обычно не хотят превращаться в воюющие стороны первого уровня, и, следовательно, стараются удержать войну под контролем. Интересы у них также более разнообразны, чем у основных участников, которые сосредоточены исключительно на войне, и в своих взаимоотношениях друг с другом у этих стран есть и другие насущные вопросы. Следовательно, на каком-то этапе они, вероятно, придут к выводу, что в их интересах остановить вооруженную борьбу. Поскольку они поддержали своего цивилизационного родича, то у них имеются рычаги воздействия на него. Таким образом, те, кто оказывал поддержку воюющей стороне, превращаются в тех, кто стремится сдержать и обуздать войну.

Эскалация войн, в которых не принимают участия второстепенные и третьестепенные стороны, менее вероятна по сравнению с прочими, но и остановить их труднее; таковыми являются войны между группами, принадлежащими к разным цивилизациям, в которых недостает стержневых государств. Отдельные проблемы возникают и в тех случаях войн по линиям разломов, которые представляют собой восстание в пределах признанного государства или конфликт с недостаточным числом сплотившихся стран-родичей. Чем дольше длится восстание, тем безмернее становятся аппетиты его участников, от автономии в каком-то виде – к полной независимости, на что правительство отвечает отказом. Обычно в качестве первого шага по урегулированию конфликта, правительство выдвигает требование, чтобы повстанцы сложили оружие, от чего отказываются уже восставшие. Правительство, вполне естественно, оказывает противодействие привлечению участников извне в то, что оно рассматривает как сугубо внутреннюю проблему, связанную с “преступными элементами”. Характеристика происходящего как внутреннего дела страны [c.481] служит для других государств оправданием тому, чтобы держаться в стороне от войны, как то имело место в случае западных держав и Чечни.

Подобные проблемы осложняются в том случае, если у участвующих в конфликте цивилизаций отсутствуют стержневые страны. Например, война в Судане, которая началась в 1956 году, была приостановлена в 1972 году, когда участники конфликта оказались истощены, и Всемирный совет церквей и Всеафриканский совет церквей – практически единственное в своем роде достижение неправительственных международных организаций – с успехом заключили Аддис-Абебское соглашение, предоставлявшее самоуправление Южному Судану. Тем не менее, десять лет спустя правительство аннулировало соглашение, война возобновилась, требования восставших стали больше, позиция правительства ужесточилась, и переговорные усилия по очередной приостановке боевых действий потерпели неудачу. Ни в арабском мире, ни в Африке нет стержневых государств, имеющих определенные интересы и обладающих необходимым влиянием, чтобы оказывать давление на участников конфликта. Посреднические усилия Джимми Картера и ряда африканских лидеров не принесли успеха, как и старания комитета восточно-африканских стран в составе Кении, Эритреи, Уганды и Эфиопии. Соединенные Штаты Америки, которые с Суданом находятся в глубоко враждебных отношениях, не могли ни действовать напрямую, ни обратиться с просьбой взять на себя посредническую миссию ни к Ирану, ни к Ираку, ни к Ливии, имеющим тесные связи с Суданом; следовательно, в сократившемся списке оставалась лишь Саудовская Аравия, но саудовское влияние на Судан тоже было ограниченным⁵⁶.

В общем, чтобы переговоры о прекращении огня были успешны, к ним одновременно и в равной мере должны быть привлечены второстепенные и третьестепенные участники с обеих сторон. Тем не менее, в некоторых обстоятельствах одно-единственное стержневое государство может оказаться [c.482] достаточно влиятельным, чтобы добиться прекращения войны. В 1992 году Совещание по безопасности и сотрудничеству в Европе (СБСЕ) предприняло попытку посредничать в армяно-азербайджанской войне. В специально созданный комитет, так называемую Минскую группу, вошли главные, второстепенные и третьестепенные участники конфликта (армяне Нагорного Карабаха, Армения, Азербайджан, Россия, Турция), плюс Франция, Германия, Италия, Швеция, Чехия, Беларусь и США. Не считая США и Франции, где есть заметная армянская диаспора, остальные страны были мало заинтересованы в результате переговоров, а их способность добиться окончания боевых действий была мала или отсутствовала вовсе. Когда два третьестепенных участника, Россия и Турция, совместно с США согласовали план урегулирования, его отвергли армяне Нагорного Карабаха. Однако Россия независимо выступила спонсором длительного ряда переговоров в Москве между Арменией и Азербайджаном, которые “создали альтернативу Минской группе, и… потому усилия международного сообщества пропали втуне”⁵⁷. В конце концов, после того, как главные соперники истощили силы и русские заручились поддержкой переговоров со стороны Ирана, усилия России привели к заключению соглашения о прекращении огня. Как второстепенные участники, Россия и Иран также действовали сообща в имевших переменный успех попытках достичь прекращения огня в Таджикистане.

Россия сохранит свое присутствие в Закавказье, и у нее будут средства для обеспечения соблюдения договора о прекращении огня, заключенного при ее участии, до тех пор, пока она в нем заинтересована. Положение США по отношению к Боснии совершенно иное. Дейтонские договоренности основывались на предложениях, которые были разработаны контактной группой заинтересованных стержневых государств (Германии, Великобритании, Франции, России и США), но для разработки окончательного соглашения не была привлечена ни одна страна из числа участвовавших в [c.483] войне на третьем уровне, а два из трех главных участников войны оказались на обочине переговорного процесса. Обеспечение соглашения возлагается на силы НАТО, в которых ведущую роль играют американцы. Если США выведут из Боснии свои войска, ни у европейских держав, ни у России не будет мотивировки для продолжения выполнения соглашения, и у боснийского правительства, сербов и хорватов, как только они восстановят свои силы, будут развязаны руки для возобновления войны, а сербское и хорватское правительства будет одолевать искушение воспользоваться возможностью воплотить в жизнь свои мечты о Великой Сербии и Великой Хорватии.

Роберт Путнэм придавал большое значение тому, в какой степени переговоры между государствами являются “играми на двух уровнях”, в которых дипломаты ведут переговоры одновременно с избирателями в своих странах и со своими коллегами из другой страны. В аналогичном анализе Хантингтон показал, что реформаторы в авторитарном правительстве, договаривающиеся с умеренными оппозиционерами о переходе к демократии, должны вести переговоры со сторонниками жесткой линии в правительстве или противостоять им, в то время как умеренные должны вести себя схожим образом по отношению к радикалам в оппозиции⁵⁸. В эти игры на двух уровнях вовлечено как минимум четверо участников, и между ними складываются по меньшей мере три, а чаще четыре связи. Однако усложненная война по линии разлома является игрой на трех уровнях, про меньшей мере с шестью участниками и по меньшей мере с семью связями между ними (см. рисунок 11.1). Горизонтальные связи через линию разлома существуют между парами основных, второстепенных и третьестепенных участников. Вертикальные связи существуют между участниками на различных уровнях в рамках каждой цивилизации. Следовательно, для достижения прекращения боевых действий в войне в случае “полной модели”, вероятно, требуется, чтобы: [c.484]

Процесс мирного урегулирования ситуации в Боснии включал в себя все эти элементы. Для выработки соглашения усилиям отдельных действующих сторон – Соединенным Штатам Америки, России, Европейскому Союзу – заметно недоставало успеха. Западным державам не хотелось включать Россию в процесс достижения мира как полноправного партнера. Русские энергично возражали против своего неучастия, приводя те доводы, что их связывают с сербами исторические узы и что они непосредственно заинтересованы в Балканах, причем больше, чем какая-либо другая великая держава. Россия настаивала на своей роли полноправного игрока в усилиях по разрешению конфликта и решительно осуждала “стремление со стороны США диктовать собственные условия”. Необходимость включить русских в мирный процесс стала очевидна в феврале 1994 года. Без консультаций с Россией НАТО предъявило боснийским сербам ультиматум: вывести тяжелые вооружения из района вокруг Сараево, в противном случае по ним будут нанесены воздушные удары. Сербы не поддавались этому требованию, и вооруженное столкновение с НАТО казалось весьма вероятным. Ельцин предупредил, [c.485] что “кое-кто пытается разрешить боснийский вопрос без участия России” и что “мы этого не позволим”. Затем российское правительство перехватило инициативу и уговорило сербов на отвод тяжелого вооружения, при условии, что Россия разместит в районе Сараево войска по поддержанию мира. Этот удачный дипломатический ход предотвратил эскалацию насилия, продемонстрировал Западу влияние России на сербов, российские войска оказались в самом сердце спорного района между боснийскими мусульманами и сербами⁵⁹. Посредством этого маневра Россия действенным образом подкрепила свое требование на “равное партнерство” с Западом в отношении Боснии.

Однако в апреле НАТО, без консультаций с Россией, вновь санкционировало бомбардировку сербских позиций. Этот шаг вызвал негативную реакцию всего российского политического истеблишмента и усилил националистическую оппозицию Ельцину и Козыреву. Немедленно после этого имеющие отношение к поискам мира третьестепенные страны – Великобритания, Франция, Германия, Россия и США – сформировали контактную группу для выработки условий перемирия. В июне 1994 года группа предложила план, по которому 51 процент Боснии передавался мусульманско-хорватской федерации, а 49 процентов – боснийским сербам и который заложил основу для последующих Дейтонских соглашений. На следующий год оказалось необходимым разработать договоренности по участию российских войск в обеспечении выполнения Дейтонских соглашений.

Теперь нужно было склонить к принятию договоренностей, согласованных между третьестепенными участниками, второстепенных и основных действующих лиц. Американцы, как сказал российский дипломат Виталий Чуркин, должны были оказать нажим на боснийцев, немцы – на хорватов, а русские – на сербов⁶⁰. На ранних стадиях югославских войн Россия пошла на важнейшую уступку, [c.486] согласившись на введение экономических санкций против Сербии. Как родственная страна, которой сербы могли доверять, Россия также иногда была способна сдерживать сербов и оказывать на них давление, чтобы заставить тех пойти на компромисс, от которого они иначе отказались бы. В 1995 году, например, Россия вместе с Грецией обратилась с просьбой к боснийским сербам гарантировать освобождение голландских миротворцев, которых те удерживали в качестве заложников. Тем не менее, при благоприятной возможности боснийские сербы нарушали соглашения, которые заключали под нажимом России, и, таким образом, создавали проблемы для России, которую обвиняли в неспособности контролировать своего цивилизационного родича. В апреле 1994 года, например, Россия добилась от боснийских сербов отказа от нападений на Горажде, но сербы нарушили договоренность. Русские пришли в бешенство: как заявил один российский дипломат, боснийские сербы “помешались на войне”; Ельцин настаивал на том, что “сербское руководство должно выполнить обязательства, данные им России”, и Россия сняла свои возражения против авиационных ударов НАТО⁶¹.

Поддерживая и усиливая Хорватию, Германия и другие западные страны имели возможность воздействовать на поведение Хорватии. Президент Туджман был глубоко озабочен тем, чтобы его католическая страна была принята как европейская и ее допустили в европейские организации. Западные державы воспользовались и дипломатической, и экономической, и военной поддержкой, которую они оказывали Хорватии, и хорватским желанием быть принятой в “клуб” и сумели вынудить Туджмана пойти на компромисс по многим вопросам. В марте 1995 года до сведения Туджмана было доведено, что если он хочет стать частью Запада, то должен дать согласие на пребывание в Крайне сил безопасности ООН. “Для Туджмана очень важно присоединиться к Западу, – говорил один европейский дипломат. – Он [c.487] не хочет, чтобы его оставили наедине с сербами и русскими”. Когда войска Туджмана захватили ряд населенных сербами территорий в Крайне и в других местах, его предупредили о недопустимости этнических чисток и потребовали воздержаться от продолжения наступления на Восточную Славонию. По другому спорному вопросу хорватам было заявлено, что если они не присоединятся к федерации с мусульманами, то, как выразился один американский чиновник, “для них двери на Запад будут закрыты навсегда”⁶². В качестве основного внешнего источника финансовой подпитки Хорватии Германия занимала особенно надежную позицию для оказания влияния на поведение хорватов. Тесные взаимосвязи, которые установили с Хорватией США, также помогали удерживать Туджмана, по крайней мере, на протяжении 1995 года, от претворения в жизнь его неоднократно высказанного желания разделить Боснию и Герцеговину между Хорватией и Сербией.

В отличие от России и Германии, США недоставало культурной общности с Боснией, следовательно, слабая позиция не позволяла им оказывать давление на мусульман, чтобы склонить тех к компромиссу. Кроме того, если оставить в стороне риторические пассажи, США помогали боснийцам единственно тем, что закрывали глаза на поставки оружия Ираном и другими мусульманскими государствами в обход эмбарго. А значит, боснийские мусульмане все в большей степени чувствовали благодарность к исламскому сообществу и все больше соотносили себя с ним. Одновременно они осуждали США за приверженность “двойным стандартам” и за то, что те не предприняли для отражения агрессии против боснийцев таких же шагов, на которые американцы пошли после нападения на Кувейт. И личина жертвы, под которую боснийцам удалось укрыться, по-прежнему затрудняла для США оказание давления на несговорчивых. Таким образом, боснийцы могли отвергать предложения о мире, с помощью своих мусульманских друзей [c.488] наращивали военную мощь и в конечном счете перехватили инициативу и вернули потерянные ими ранее значительные территории.

Труднее всего склонить к компромиссу главных участников. В войне в Закавказье ультранационалистический Армянский революционный союз (“Дашнак”), чья позиция в армянской диаспоре была очень сильна, имел преобладающее влияние в Нагорно-Карабахской области и отверг турецко-российско-американское предложение о мире от мая 1993 года, принятое армянским и азербайджанским правительствами. Затем он предпринял военное наступление, которое вызвало обвинения в этнических чистках, встревожило перспективами более широкой войны и обострило отношения с более умеренным армянским правительством. Успех нагорно-карабахского наступления породил проблемы для Армении, которая была озабочена улучшением своих отношений с Турцией и Ираном – ей необходимо было ослабить дефицит продовольствия и энергии, явившийся следствием войны и турецкой блокады. “Чем лучше идут дела в Карабахе, тем хуже ситуация для Еревана”, – прокомментировал один западный дипломат⁶³. Подобно президенту Ельцину, президенту Армении Левону Тер-Петросяну приходилось противостоять натиску националистов в законодательном органе страны на учитывающий более широкие интересы внешнеполитический курс, направленный на примирение с другими странами, и в конце 1994 года его правительство запретило в Армении деятельность дашнакской партии.

Подобно армянам Нагорного Карабаха, боснийские сербы и хорваты заняли жесткую позицию и отказались от компромисса. В результате, когда на хорватское и сербское правительства для содействия в процессе мирного урегулирования оказали давление, вскрылись проблемы в их взаимоотношениях с боснийскими единоплеменниками. В случае с хорватами эти проблемы оказались менее серьезны, [c.489] так как боснийские хорваты согласились хотя бы формально присоединиться к федерации с мусульманами. Конфликт между президентом Милошевичем и лидером боснийских сербов Радованом Караджичем, подстегиваемый личной враждебностью, наоборот, углубился и стал публичным. В августе 1994 года Караджич отверг план мирного урегулирования, одобренный Милошевичем. Сербское правительство, озабоченное тем, чтобы добиться снятия санкций, заявило, что оно прекращает все торговые операции с боснийскими сербами, сделав исключение для продовольствия и медикаментов. В ответ ООН ослабил санкции в отношении Сербии. На следующий год Милошевич позволил хорватской армии изгнать сербов из Краины, а хорватским и мусульманским войскам оттеснить их обратно в северозападную Боснию. Он также согласился с Туджманом и дал разрешение на постепенное возвращение оккупированной сербами Восточной Славонии под хорватский контроль. С одобрения великих держав, впоследствии он, в сущности, “ввел” боснийских сербов в Дейтонский переговорный процесс, включив их представителей в свою делегацию.

Благодаря действиям Милошевича, с Сербии сняли санкции ООН. Благодаря этим же действиям, он удостоился осторожной похвалы от несколько удивленного международного сообщества. Агрессивный националист, сторонник этнических чисток, радетель Великой Сербии, милитарист образца 1992 года превратился в миротворца образца 1995 года. Но для многих сербов он стал предателем. В Белграде его осудили сербские националисты и главы православной церкви, и сербы Краины и Боснии в резких выражениях обвинили его в измене. В этом отношении они, разумеется, были неоригинальны: такие же обвинения бросали израильскому правительству за его соглашение с ООП поселенцы Западного берега реки Иордан. Предательство родича – вот цена мира в войне по линии разлома. [c.490]

Усталость от войны и давление и посулы третьестепенных участников вынуждают уступить второстепенных и главных участников. И либо умеренные сменяют у власти экстремистов, либо экстремисты, подобно Милошевичу, понимают, что в их интересах стать умеренными. Однако подобные действия сопряжены с риском. Те, кого считают предателями, возбуждают куда более неистовую ненависть, чем враги. Лидеров кашмирских мусульман, чеченцев и шри-ланкийских сингальцев не единожды постигала судьба Садата и Рабина за предательство и попытку добиться компромисса с врагом рода человеческого. В 1914 году сербский националист убил австрийского эрцгерцога. После Дейтонских соглашений его наиболее вероятной мишенью может стать Слободан Милошевич.

Соглашению о прекращении войны по линии разлома будет сопутствовать успех – пусть всего лишь на время – в той мере, в какой оно отражает локальный баланс сил среди первостепенных участников и интересы третьестепенных и второстепенных участников. Разделение Боснии в пропорции 51 процент – 49 процентов не было осуществимым в 1994 году, когда сербы контролировали 70 процентов страны; оно стало реальным, когда наступления хорватов и мусульман уменьшили контролируемую сербами территорию почти до половины. Мирному процессу также способствовали происходившие этнические чистки, причем доля сербов сократилась менее чем до 3 процентов населения Хорватии, а в Боснии члены всех трех групп оказались разъединены, насильно либо добровольно. Кроме того, чтобы предлагать практически осуществимое решение, второстепенным и третьестепенным участникам войны – причем в качестве последних чаще всего выступают стержневые страны цивилизаций – необходимо иметь реальную заинтересованность, основанную на обеспечении своей безопасности или на религиозно-национальной общности. В одиночку главные участники не в состоянии [c.491] остановить войны, которые идут вдоль линий цивилизационных разломов. Остановить их и предотвратить их перерастание в глобальные войны – разрешение этой задачи зависит главным образом от интересов и действий стержневых стран основных мировых цивилизаций. Войны вдоль линии разлома закипают снизу, мир по линии разлома просачивается сверху. [c.492]

Библиография (с.571–576)

1. Roy Licklider, “The Consequences of Negotiated Settlements in Civil Wars, 1945–93”, American Political Science Review, 89 (September 1995), 685. [c.571]

Вернуться к тексту

2. Cm. Barry R. Posen, “The Security Dilemma and Ethnic Conflict”, в Michael E. Brown, ed., Ethnic Conflict and International Security (Princeton: Princeton University Press, 1993), pp. 103–124. [c.571]

Вернуться к тексту

3. Roland Dannreuther, Creating New States in Central Asia (International Institute for Strategic Studies/Brassey's, Adelphi Paper № 288, March 1994), pp. 30–31; Dodjoni Atovullo, цит. в Urzula Doroszewska, “The Forgotten War: What Really Happened in Tajikistan”, Uncaptive Minds, 6 (Fall 1993), 33. [c.571]

Вернуться к тексту

4. Economist, 26 August 1995, p. 43; 20 January 1996, p. 21. [c.571]

Вернуться к тексту

5. Boston Globe, 8 November 1993, p. 2; Brian Murray, “Peacein the Caucasus: Multi-Ethnic Stability in Dagestan”, Central Asian Survey, 13 (№ 4, 1994), 514–515; New York Times, 11 November 1991, p. A7; 17 December 1994, p. 7; Boston Globe, 7 September 1994, p. 16; 17 December 1994, pp. 1ff. [c.571]

Вернуться к тексту

6. Raju G. C. Thomas, “Secessionist Movements in South Asia”, Survival, 36 (Summer 1994), 99–101, 109; Stefan Wagstyl, “Kashmiri Conflict Destroys a “Paradise””, Financial Times, 23–24 October 1993, p. 3. [c.571]

Вернуться к тексту

7. Alija Izetbegovic, The Islamic Declaration (1991), pp. 23, 33. [c.571]

Вернуться к тексту

8. New York Times, 4 February 1995, p. 4; 15 June 1995, p. A12;16 June 1995, p. A12. [c.571]

Вернуться к тексту

9. Economist, 20 January 1996, p. 21; New York Times, 4 February 1995, p. 4. [c.571]

Вернуться к тексту

10. Stojan Obradovic, “Tuzla: The Last Oasis”, Uncaptive Minds, 7 (Fall–Winter 1994), 12–13. [c.571]

Вернуться к тексту

11. Fiona Hill, Russia's Tinderbox: Conflict in the North Caucasus and Its Implications for the Future of the Russian Federation (Harvard University, John F. Kennedy School of Government, Strengthening Democratic Institutions Project, September 1995), p. 104. [c.572]

Вернуться к тексту

12. New York Times, 6 December 1994, p. A3. [c.572]

Вернуться к тексту

13. Cм. P. Mojzes, Yugoslavian Inferno, chap. 7, “The ReligiousComponent in Wars”; B.D. Denitch, Ethnic Nationalism: The Tragic Death of Yugoslavia, pp. 29–30, 72–73, 131–133; New York Times, 17 September 1992, p. A14; Misha Glenny, “Carnage inBosnia, for Starters”, New York Times, 29 July 1993, p. A23. [c.572]

Вернуться к тексту

14. New York Times, 13 May 1995, p. A3; 7 November 1993, p. E4; 13March 1994, p. E3; Boris Yeltsin, цит. в Barnett R. Rubin, “The Fragmentation of Tajikistan”, Survival, 35 (Winter 1993–94), 86. [c.572]

Вернуться к тексту

15. New York Times, 7 March 1994, p. 1; 26 October 1995, p. A25; 24 September 1995, p. E3; Stanley Jeyaraja Tambiah, Sri Lanka: Ethnic Fratricide and the Dismantling of Democracy (Chicago: University of Chicago Press, 1986), p. 19. [c.572]

Вернуться к тексту

16. Khalid Duran, цит. по Richard H. Schultz, Jr. and William J. Olson, Ethnic and Religious Conflict: Emerging Threat to U.S. Security (Washington, D.C: National Strategy Information Center), p. 25. [c.572]

Вернуться к тексту

17. Khaching Tololyan, “The Impact of Diasporas in U.S. Foreign Policy”, в Robert L. Pfaltzgraff, Jr. and Richard H. Shultz, Jr., eds., Ethnic Conflict and Regional Instability: Implications for U.S. Policy and Army Roles and Missions (Carlisle Barracks, PA: Strategic Studies Institute, U. S. Army War College, 1994), p. 156. [c.572]

Вернуться к тексту

18. New York Times, 25 June 1994, p. A6; 7 August 1994, p. A9; Economist, 31 October 1992, p. 38; 19 August 1995, p. 32; Boston Globe, 16 May 1994, p. 12; 3 April 1995, p. 12. [c.572]

Вернуться к тексту

19. Economist, 27 February 1988, p. 25; 8 April 1995, p. 34; David С Rapoport, “The Role of External Forces in Supporting Ethno-Religious Conflict”, d R.L. Pfaltzgraff and R.H. Shultz, Ethnic Conflict and Regional Instability, p. 64. [c.572]

Вернуться к тексту

20. D.С. Rapoport, “External Forces”, p. 66; New York Times, 19 July 1992, p. E3; Carolyn Fluehr-Lobban, “Protracted Civil War inthe Sudan: Its Future as a Multi-Religious, Multi-Ethnic State”, Fletcher Forum of World Affairs, 16 (Summer 1992), 73. [c.572]

Вернуться к тексту

21. Steven R. Weisman, “Sri Lanka: A Nation Disintegrates”, New York Times Magazine, 13 December 1987, p. 85. [c.572]

Вернуться к тексту

22. New York Times, 29 April 1984, p. 6; 19 June 1995, p. A3; 24 September 1995, p. 9; Economist, 11 June 1988, p. 38; 26 August 1995, p. 29; 20 May 1995, p. 35; 4 November 1995, p. 39. [c.573]

Вернуться к тексту

23. Barnett Rubin, “Fragmentation of Tajikistan”, pp. 84, 88; New York Times, 29 July 1993, p. 11; Boston Globe, 4 August 1993, p. 4. Относительно развития войны в Таджикистане я полагался, главным образом, на следующие работы: Barnett R. Rubin, “TheFragmentation of Tajikistan”, Survival, 35 (Winter 1993–94), 71 –91; Roland Dannreuther, Creating New States in Central Asia (International Institute for Strategic Studies, Adelphi Paper No. 288, March 1994); Hafizulla Emadi, “State, Ideology, and Islamic Resurgence in Tajikistan”, Central Asian Survey, 13 (№ 4, 1994), 565–574; а также на сообщения прессы. [c.573]

Вернуться к тексту

24. Urszula Doroszewska, “Caucasus Wars”, Uncaptive Minds, 7 (Winter–Spring 1994), 86. [c.573]

Вернуться к тексту

25. Economist, 28 November 1992, p. 58; F. Hill, Russia's Tinderbox, p. 50. [c.573]

Вернуться к тексту

26. Moscow Times, 20 January 1995, p. 4; F. Hill, Russia's Tinderbox, p. 90. [c.573]

Вернуться к тексту

27. Economist, 14 January 1995, pp. 43ff. ; New York Times, 21 December 1994, p. A18; 23 December 1994, pp. Al, A10; 3 January1995, p. 1; 1 April 1995, p. 3; 11 December 1995, p. A6; Vicken Cheterian, “Chechnya and the Transcaucasian Republics”, Swiss Review of World Affairs, February 1995, pp. 10–11; Boston Globe, 5 January 1995, pp. 1ff. ; 12 August 1995, p. 2. [c.573]

Вернуться к тексту

28. Vera Tolz, “Moscow and Russia's Ethnic Republics in the Wake of Chechnya”, Center for Strategic and International Studies, Post-Soviet Prospects, 3 (October 1995), 2; New York Times, 20 December 1994, p. A14. [c.573]

Вернуться к тексту

29. F. Hill, Russia's Tinderbox, p. 4; Dmitry Temin, “Decision Time for Russia”, Moscow Times, 3 February 1995, p. 8. [c.573]

Вернуться к тексту

30. New York Times, 7 March 1992, p. 3; 24 May 1992, p. 7; Boston Globe, 5 February 1993, p. 1; Bahri Yilmaz, “Turkey's NewRole in International Politics”, Aussenpolitik, 45 (January 1994), 95; Boston Globe, 7 April 1993, p. 2. [c.573]

Вернуться к тексту

31. Boston Globe, 4 September 1993, p. 2; 5 September 1993, p. 2; 26 September 1993, p. 7; New York Times, 4 September 1993, p. 5; 5 September 1993, p. 19; 10 September 1993, p. A3. [c.573]

Вернуться к тексту

32. New York Times, 12 February 1993, p. A3; 8 March 1992, p. 20; 5 April 1993, p. A7; 15 April 1993, p. A9; Thomas Goltz, “Letter [c. 573] from Eurasia: Russia's Hidden Hand”, Foreign Policy, 92 (Fall 1993), 98–104; F. Hill and P. Jewett, Back in the USSR, p. 15. [c.574]

Вернуться к тексту

33. Fiona Hill and Pamela Jewett, Back in the USSR: Russia's Intervention in the Internal Affairs of the Former Soviet Republics and the Implications for the United States Policy Toward Russia (Harvard University, John F. Kennedy School of Government, Strengthening Democratic Institutions Project, January 1994), p. 10. [c.574]

Вернуться к тексту

34. New York Times, 22 May 1992, p. A29; 4 August 1993, p. A3; 10 July 1994, p. E4; Boston Globe, 25 December 1993, p. 18; 23April 1995, pp. 1, 23. [c.574]

Вернуться к тексту

35. Flora Lewis, “Between TV and the Balkan War”, New Perspectives Quarterly, 11 (Summer 1994), 47; Hanns W. Maull, “Germany in the Yugoslav Crisis”, Survival, 37 (Winter 1995–96), 112; Wolfgang Krieger, “Toward a Gaullist Germany? Some Lessons from the Yugoslav Crisis”, World Policy Journal, 11 (Spring 1994), 31–32. [c.574]

Вернуться к тексту

36. Misha Glenny, “Yugoslavia: The Great Fall”, New York Review of Books, 23 March 1993, p. 61; Pierre Behar, “Central Europe: The New Lines of Fracture”, Geopolitique, 39 (Autumn1994), 44. [c.574]

Вернуться к тексту

37. Pierre Behar, “Central Europe and the Balkans Today: Strengths and Weaknesses”, Geopolitique, 35 (Autumn 1991), p. 33; New York Times, 23 September 1993, p. A9; Washington Post, 13 February 1993, p. 16; Janusz Bugajski, “The Joy of War”, Post-Soviet Prospects, (Center for Strategic and International Studies), 18March 1993 p. 4. [c.574]

Вернуться к тексту

38. Dov Ronen, The Origins of Ethnic Conflict: Lessons from Yugoslavia (Australian National University, Research School of Pacific Studies, Working Paper № 155 November 1994), pp. 23–24; Bugajski, “Joy of War”, p. 3. [c.574]

Вернуться к тексту

39. New York Times, 1 August 1995, p. A6; 28 October 1995, pp 1, 5; 5 August 1995, p. 4; Economist, 11 November 1995, pp. 48–49. [c.574]

Вернуться к тексту

40. Boston Globe, 4 January 1993, p. 5; 9 February 1993, p. 6; 8 September 1995 p. 7; 30 November 1995, p. 13; New York Times, 18 September 1995, p. A6; 22 June 1993, p. A23; Janusz Bugajski, “Joy of War”, p. 4. [c.574]

Вернуться к тексту

41. Boston Globe, 1 March 1993, p. 4; 21 February 1993, p. 11; 5 December 1993, p. 30; Times (London), 2 March 1993, p. 14; Washington Post, 6 November 1995, p. A15. [c.574]

Вернуться к тексту

42. New York Times, 2 April 1995, p. 10; 30 April 1995, p. 4; 30 July 1995 p. 8; 19 November 1995, p. E3. [c.575]

Вернуться к тексту

43. New York Times, 9 February 1994, p. A12; 10 February 1994, p. A1; 7 June 1995 p. Al; Boston Globe, 9 December 1993, p. 25; Europa Times, May 1994, p. 6; Andreas Papandreou, “Europe Turns Left”, New Perspectives Quarterly, 11 (Winter 1994) 53. [c.575]

Вернуться к тексту

44. New York Times, 10 September 1995, p. 12; 13 September 1995 p A11; 18 September 1995, p. A6; Boston Globe, 8 September 1995, p. 2; 12 September 1995, p. 1; 10 September 1995, p. 28. [c.575]

Вернуться к тексту

45. Boston Globe, 16 December 1995, p. 8; New York Times, 9 July 1994, p. 2. [c.575]

Вернуться к тексту

46. Margaret Blunden, “Insecurity on Europe's Southern Flank”, Survival 36 (Summer 1994), 145; New York Times, 16 December1993, p. A7. [c.575]

Вернуться к тексту

47. Fouad Ajami, “Under Western Eyes: The Fate of Bosnia” (Report prepared for the International Commission on the Balkans of the Carnegie Endowment for International Peace and The AspenInstitute, April 1996), pp. 5ff. ; Boston Globe, 14 August 1993, p. 2; Wall Street Journal, 17 August 1992, p. A4. [c.575]

Вернуться к тексту

48. B. Yilmaz, “Turkey's New Role”, pp. 94, 97. [c.575]

Вернуться к тексту

49. Janusz Bugajski, “Joy of War”, p. 4; New York Times, 14 November 1992, p. 5; 5 December 1992, p. 1; 15 November 1993, p. 1; 18 February 1995, p. 3; 1 December 1995, p. A14; 3 December 1995, p. 1; 16 December 1995, p. 6; 24 January 1996, pp. A1, A6; Susan Woodward, Balkan Tragedy: Chaos and Dissolution Afterthe Cold War (Washington, D.C: Brookings Institution, 1995), pp. 356–357; Boston Globe, 10 November 1992, p. 7; 13 July 1993, p. 10; 24 June 1995, p. 9; 22 September 1995, pp. 1, 15; Bill Gertz, Washington Times, 2 June 1994, p. A1. [c.575]

Вернуться к тексту

50. Jane's Sentinel, цит. в Economist, 6 August 1994, p. 41; Economist, 12 February 1994, p. 21; New York Times, 10 September1992, p. A6; 5 December 1992, p. 6; 26 January 1993, p. A9; 14 October 1993, p. A14; 14 May 1994, p. 6; 15 April 1995, p. 3; 15 June1995, p. A12; 3 February 1996, p. 6; Boston Globe, 14 April 1995, p. 2; Washington Post, 2 February 1996, p. 1. [c.575]

Вернуться к тексту

51. New York Times, 23 January 1994, p. 1; Boston Globe, 1February 1994, p. 8. [c.575]

Вернуться к тексту

52. Об американском попустительстве поставкам оружия мусульманам, см. New York Times, 15 April 1995, p. 3; 3 February [c. 575] 1996, p. 6; Washington Post, 2 February 1996, p. 1; Boston Globe, 14 April 1995, p. 2. [c.576]

Вернуться к тексту

53. Rebecca West, Black Lamb and Grey Falcon: The Record of a Journey through Yugoslavia in 1937 (London: Macmillan, 1941), p. 22, цит. no Charles G. Boyd “Making Peace with the Guilty: the Truth About Bosnia”, Foreign Affairs 74 (Sept. /Oct. 1995), 22.

Вернуться к тексту

54. Цит. по Timothy Carton Ash, “Bosnia in Our Future”, New York Review of Books, 21 December 1995, p. 27; New York Times, 5 December 1992, p. 1. [c.576]

Вернуться к тексту

55. New York Times, 3 September 1995, p. 6E; Boston Globe, 11 May 1995, p. 4. [c.576]

Вернуться к тексту

56. См. U.S. Institute of Peace, Sudan: Ending the War, Moving Talks Forward (Washington, D.C: U. S. Institute of Peace Special Report, 1994); New York Times, 26 February 1994, p. 3. [c.576]

Вернуться к тексту

57. John J. Maresca, War in the Caucasus (Washington: United States Institute of Peace, Special Report, no date), p. 4. [c.576]

Вернуться к тексту

58. Robert D. Putnam, “Diplomacy and Domestic Politics: The Logic of Two Level Games”, International Organization, 42 (Summer 1988), 427–460; Samuel P. Huntington, The Third Wave: Democratization in the Late Twentieth Century (Norman, OK: University of Oklahoma Press, 1991), pp. 121–163. [c.576]

Вернуться к тексту

59. New York Times, 27 January 1993, p. A6; 16 February 1994, p. 47. О российской инициативе в феврале 1994 года, см. Leonard J. Cohen, “Russia and the Balkans: Pan-Slavism, Partnership and Power”, International Journal, 49 (August 1994), 836–845. [c.576]

Вернуться к тексту

60. Economist, 26 February 1994, p. 50. [c.576]

Вернуться к тексту

61. New York Times, 20 April 1994, p. A12; Boston Globe, 19 April 1994, p. 8. [c.576]

Вернуться к тексту

62. New York Times, 15 August 1995, p. 13. [c.576]

Вернуться к тексту

63. F. Hill and P. Jewett, Back in the USSR, p. 12; Paul Henze, Georgia and Armenia – Toward Independence (Santa Monica, CA: RAND P–7924, 1995), p. 9; Boston Globe, 22 November 1993, p. 34. [c.576]

Вернуться к тексту

	предыдущая		следующая
		содержание