Библиотека Михаила Грачева

	предыдущая		следующая
		содержание

Никколо Макиавелли (1469–1527) родился во Флоренции (Италия). Он происходил из древнего, но обедневшего патрицианского рода. В течение 14 лет (1498–1512) Макиавелли исполнял обязанности секретаря Коллегии иностранных и военных дел Флорентийской республики. Неоднократно ему давались и сложные дипломатические поручения Совета десяти. По его инициативе были созданы народное ополчение (1506) и конная милиция (1510). Флорентийской республики. В 1512 г. Испания начинает войну против Флоренции в результате которой республика пала и была восстановлена власть дома Медичи, тесно связанного с банковским капиталом. Макиавелли был заподозрен в заговоре против Медичи, лишен всех постов, посажен в тюрьму, подвергнут пытке и отправлен в ссылку. Он поселился в небольшой деревушке и полностью отдался литературной деятельности. Эти годы (1512–1520) – самые плодотворные в литературной деятельности Макиавелли : им были написаны "Государь", "Рассуждения о первой декаде Тита Ливия", снискавшие затем мировую известность, а также менее значительные литературные произведения. В 1520 г. Макиавелли получил новую должность – государственного историографа во Флоренции, отвергнув немало более заманчивых предложений, в том числе и службу при дворе короля Франции.

Макиавелли вошел в историю мировой культуры как выдающийся гуманист и политический мыслитель, историк и военный теоретик, поэт и общественный деятель эпохи Возрождения. Не будет преувеличением назвать Макиавелли основоположником новой буржуазной политической науки : именно с его именем связано возникновение и развитие политической науки как относительно самостоятельной области человеческих знаний.

Правильное понимание смысла и значение учения Макиавелли затруднено существованием понятия "макиавеллизм", под которым понимается прежде всего пренебрежение нормами морали для достижения политических целей. Содержание этого понятия очень слабо связано с сутью самой доктрины великого гуманиста.

Макиавелли действительно думал, что государь (политик) может не считаться с требованиями морали, если его действия направляются заботой о благе, процветании и могуществе его государства, а значит, народа; общепринятые нормы нравственности годятся для государя лишь как для частного лица. Но эта фундаментальная идея не может и не должна вырываться из контекста той исторической обстановки, в которой была создана теория Макиавелли. Причем особенности этой теории связаны как с общими тенденциями развития европейского общества XV – начала XVI вв., так и с особенностями итальянской политической ситуации того времени.

В экономическом плане на рубеже XV–XVI вв. в Западной Европе формировались капиталистические отношения, происходило первоначальное накопление капитала. Этот период характеризовался господством торгового и ростовщического капитала, обезземеливанием крестьянства, разорением мелких производителей, обострением противоречий между различными классами и слоями феодального общества. Жестокость и насилие в Европе. (В Англии в царствование короля Генриха VIII за "бродяжничество" было казнено 72 тыс. человек, но бродяжничество являлось неизбежным следствием обезземеливания крестьянства.)

В политическом плане в Европе того времени возникали национальные государства, что также порождало рост насилия и жестокости в связи с бесконечной чередой войн и конфликтов из-за границ этих государств.

Положение Италии – наследницы некогда могучего и славного Рима, в начале XVI в. было крайне тяжелым. Родина Макиавелли была расчленена на множество мелких и постоянно конфликтующих между собой государств. Слабость этих карликовых государств делала их легкой добычей иноземных войск – французских, испанских, немецких. Причем мелкие итальянские государи, будучи не в состоянии противостоять агрессиям, сами их провоцировали и оплачивали из своей казны, ища могущественных союзников за пределами Италии для решения своих политических проблем.

Обострилась классовая борьба и внутри итальянских государств. Феодальная реакция, дворянство в целом сопротивлялись усилению позиций буржуазии, которая набирала политическое влияние в связи с усилением своих экономических позиций и выступала в этот период как представительница интересов народных масс.

Макиавелли считал, что его Родина стремительно близилась к упадку, раздираемая внутренними противоречиями, и что упадок этот мог быть предотвращен только гением, вооруженным рациональным политическим учением.

Прежде всего Макиавелли искал причины, которые привели Италию к столь бедственному погубили его Родину: дворянство, наемные войска и католическая церковь.

Дабы стало совершенно ясно, кого обозначает слово "дворянин", скажу, что дворянами именуются те, кто праздно живут на доходы со своих огромных поместий, нимало не заботясь ни об обработке земли, ни о том, чтобы необходимым трудом заработать себе на жизнь. Подобные люди вредны во всякой республике и в каждой стране. Однако самыми вредными из них являются те, которые помимо указанных поместий владеют замками и имеют повинующихся им подданных. И теми и другими переполнены Неаполитанское королевство, Римская область, Романья и Ломбардия. Именно из-за них в этих странах никогда не возникало республики и никогда не существовало какой-либо политической жизни: подобная порода людей – решительный враг всякой гражданственности. В устроенных наподобие им странах при всем желании невозможно учредить республику. Если же кому придет охота навести в них порядок, то единственным возможным для него путем окажется установление там монархического строя. Причина этому такова: там, где развращенность всех достигала такой степени, что ее не в состоянии обуздать одни лишь законы, необходимо установление вместе с законами превсходящей их силы; таковой силой является царская рука, абсолютная и чрезвычайная власть которой способна обуздывать чрезмерную жадность, честолюбие и развращенность сильных мира сего <...>. Так вот, из всего вышеприведенного рассуждения вытекает следующий вывод: желающий создать республику там, где имеется большое количество дворян, не сумеет осуществить свой замысел, не уничтожив предварительно всех их до единого <...> [C. 433, 434].

Начну с того, что войско, которым государь защищает свою страну, бывает либо собственным, либо союзническим, либо наемным, либо смешанным. Наемные и союзнические войска бесполезны и опасны; никогда не будет ни прочной, ни долговечной та власть, которая опирается на наемное войско, ибо наемники честолюбивы, распущенны, склонны к раздорам, задиристы с друзьями и трусливы с врагом, вероломны и нечестивы; поражение их отсрочено лишь настолько, насколько отсрочен решительный приступ; в мирное же время они разорят тебя не хуже, чем в военное – неприятель<...> [C. 335].

Размышляя над тем, почему могло получиться так, что в те стародавние времена народ больше любил свободу, чем теперь, я прихожу к выводу, что произошло это по той же самой причине, из-за которой люди сейчас менее сильны, а причина этого кроется, как мне кажется, в отличии нашего воспитания древних и в основе ее лежит отличие нашей религии от религии античной. Наша религия, открывая истину и указуя нам истинный путь, заставляет нас мало ценить мирскую славу. Язычники же ставили ее весьма высоко, видя именно в ней высшее благо. Поэтому в своих действиях они оказывались более жестокими. Об этом можно судить по многим установлениям и обычаям, начиная от великолепия языческих жертвоприношений и кончая скромностью наших религиозных обрядов, в которых имеется некоторая пышность, скорее излишняя, чем величавая, однако не содержится ничего жестокого или мужественного. В обрядах древних не было недостатка ни в пышности, ни в величавости, но они к тому же сопровождались кровавыми и жестокими жертвоприношениями, при которых убивалось множество животных. Это были страшные зрелища, и они делали людей столь же страшными. Кроме того, античная религия причисляла к лику блаженных только людей, преисполненных мирской славы, – полководцев и правителей республик. Наша же религия прославляет людей скорее смиренных и созерцательных, нежели деятельных. Она почитает высшее благо в смирении, в самоуничижении и в презрении к делам человеческим; тогда как религия античная почитала высшее благо в величии духа, в силе тела и во всем том, что делает людей чрезвычайно сильными. А если наша религия и требует от нас силы, то лишь для того, чтобы мы были в состоянии терпеть, а не для того, чтобы мы совершали мужественные деяния <...> [C. 449].

Если бы князья христианской республики сохраняли религию в соответствии с предписаниями, установленными ее основателем, то христианские государства и республики были бы гораздо целостнее и намного счастливее, чем они оказались в наше время. Невозможно представить большего свидетельства упадка религии, нежели указание на то, что народ, находящийся ближе всех к римской Церкви, являющейся главой нашей религии, наименее религиозен <...>" [C. 409].

Но Макиавелли не являлся решительным противником религии, напротив, он считал, что она может и должна выполнять полезные социальные и политические функции.

Кто хорошо изучит римскую историю, увидит, насколько религия помогла командовать войсками, воодушевлять Плебс, сдерживать людей добродетельных и посрамлять порочных <...>.

В самом деле, ни у одного народа не было никогда учредителя чрезвычайных законов, который не прибегал бы к богу, ибо в противном случае законы их не были бы приняты; ибо много есть благ, познанных человеком рассудительным, которые сами по себе не столь очевидны, чтобы и все прочие люди могли сразу же оценить их достоинства. Вот почему мудрецы, желая устранить подобную трудность, прибегают к богам. Так поступал Солон, и так же поступали многие другие законодатели, преследовавшие те же самые цели, что были у Ликурга и у Солона <...>.

Итак, рассмотрев все сказанное, я прихожу к выводу, что введенная Нумой религия была одной из первейших причин счастия Рима, ибо религия эта обусловила добрые порядки, добрые же порядки породили удачу, а удача приводила к счастливому завершению всякое предприятие. Подобно тому как соблюдение культа божества является причиной величия государства, точно также пренебрежение этим культом является причиной их гибели. Ибо там, где отсутствует страх перед богом, неизбежно случается, что царство либо погибает, либо страх перед государством восполняет в нём недостаток религии <...> [C. 405–407].

Как мы видим, Макиавелли подходит к религии достаточно утилитарно и без трепета, однако он подчеркивает свое уважение к основателям религий, так как они активны и способны влиять на судьбы народов и государств.

Макиавелли рассматривал понятие "судьба" как некую внутреннюю закономерность, которая предопределяет результаты деятельности людей, но он – сторонник активного вмешательства человека-творца в политику, не считал, что судьба – это рок, который предопределяет всё на земле.

И, однако, ради того, чтобы не утратить свободу воли, я предположу, что, может быть, судьба распоряжается лишь половиной всех наших дел, другую же половину, или около того, она предоставляет самим людям. Я уподобил бы судьбу бурной реке, которая, разбушевавшись, затопляет берега, валит деревья, крушит жилища, вымывает и намывает землю: все бегут от нее прочь, все отступают перед ее напором, бессильные его сдержать. Но хотя бы и так, – разве это мешает людям принять меры предосторожности в спокойное время, то есть возвести заграждения и плотины так, чтобы, выйдя из берегов, река либо устремилась в каналы, либо остановила свой безудержный и опасный бег? [C. 373].

Итак, в заключение скажу, что фортуна непостоянна, а человек упорствует в своем образе действий, поэтому, пока между ними согласие, человек пребывает в благополучии, когда же наступает разлад, благополучию его приходит конец. И все-таки я полагаю, что натиск лучше, чем осторожность, ибо фортуна – женщина, и кто хочет с ней сладить, должен колотить ее и пинать – таким она поддается скорее, чем тем, кто холодно берется за дело. Поэтому она, как женщина, – подруга молодых, ибо они не так осмотрительны, более отважны и с большей дерзостью ее укрощают [C. 375].

Однако, чтобы сопротивляться судьбе и быть активным, необходимо понять природу людей и побудительные мотивы их действий.

Кроме того, так как желания человеческие ненасытны и так как природа наделила человека способностью всё мочь и ко всему стремиться, а фортуна позволяет ему достигать лишь немногого, то следствием сего оказывается постоянная духовная неудовлетворенность и пресыщенность людей тем, чем они владеют. Именно это заставляет их хулить современность, хвалить прошлое и жадно стремиться к будущему даже тогда, когда у них нет для этого сколько-нибудь разумного основания [C. 445].

<...> Но раз в силу своей природы человек не может не иметь одни добродетели, ни неуклонно им следовать, то благоразумному государю следует избегать тех пороков, которые могут лишить его государства, от остальных же – воздерживаться по мере сил, но не более. И даже пусть государи не боятся навлечь на себя обвинения в тех пороках, без которых трудно удержаться у власти, ибо, вдумавшись, мы найдем немало такого, что на первый взгляд кажется добродетелью, а в действительности пагубно для государя, и наоборот: выглядит как порок, а на деле доставляет государю благополучие и безопасность <...> [C. 345].

<...> Ибо расстояние между тем, как люди живут и как должны бы жить, столь велико, что тот, кто отвергает действительное ради должного, действует во вред себе, нежели на благо, так как желая использовать добро во всех случаях жизни, он неминуемо погибнет, сталкиваясь с множеством людей, чуждых добру. Из чего следует, что государь, если он хочет сохранить власть, должен приобрести умение отступать от добра и пользоваться этим умением смотря по надобности <...> [C. 345].

Как доказывают все, рассуждающие об общественной жизни, и как то подтверждается множеством примеров из истории, учредителю республики и создателю ее законов необходимо заведомо считать всех людей злыми и предполагать, что они всегда проявят злобность своей души, едва лишь им представится к тому удобный случай. Если же чья-нибудь злобность некоторое время не обнаруживается, то происходит это вследствие каких-то неясных причин, пониманию которых мешает отсутствие опыта; однако ее всё равно обнаружит время, называемое отцом всякой истины <...> [C. 387–388].

Как видим, Макиавелли на основе анализа человеческой природы пришел к фундаментальному выводу своей политической теории – о несовместимости морали и политики, о необходимости их разделения (умении отступать от добра), об обосновании и разработке политики как рациональной эмпирической науки, т.е., как мы бы назвали это теперь, – технологии власти и властвования. А технология эта основана на применении силы и учете реальных интересов людей. И среди этих интересов особую роль играют имущественные интересы.

<...> Ненависть государи возбуждают хищничеством и посягательством на добро и женщин своих подданных. Ибо большая часть людей довольна жизнью, пока не задеты их честь или имущество <...> [C. 353].

Ненависть народа склоняет политическое равновесие в пользу врагов государя (политика), поэтому Макиавелли рекомендовал избегать ее всеми средствами. Но опасно для государя и презрение народа.

Презрение государи возбуждают непостоянством, легкомыслием, изнеженностью, малодушием и нерешительностью. Этих качеств надо остерегаться как огня, стараясь, напротив, в каждом действии являть великодушие, бесстрашие, основательность и твердость. Решения государя касательно частных дел подданных должны быть бесповоротными, и мнение о нём должно быть таково, чтобы никому не могло прийти в голову, что можно обмануть или перехитрить государя. К правителю, внушившему о себе такое понятие, будут относиться с почтением; а если известно, что государь имеет выдающиеся достоинства и почитаем своими подданными, врагам труднее будет напасть на него или составить против него заговор. Ибо государя подстерегают две опасности – она изнутри, со стороны подданных, другая извне – со стороны сильных соседей. С внешней опасностью можно справиться при помощи хорошего войска и хороших союзников; причем тот, кто имеет хорошее войско, найдет и хороших союзников. А если опасность извне будет устранена, то и внутри сохранится мир при , что его не нарушат тайные заговоры <...> [C. 353–354].

Поклонник силы и рационализма, Макиавелли настоятельно советует государям строить свои отношения с народом сознательно и невзирая на моральные оценки.

<...> Что лучше: чтобы государя любили или чтобы его боялись. Говорят, что лучше всего, когда боятся и любят одновременно; однако любовь плохо уживается со страхом, поэтому если уж приходится, то надежнее выбрать страх [C. 348–349].

<...> Люди меньше остерегаются обидеть того, кто внушает им любовь, нежели того, кто внушает им страх, ибо любовь поддерживается благодарностью, которой люди, будучи дурны, могут пренебречь ради своей выгоды, тогда как страх поддерживается угрозой наказания, которой пренебречь невозможно.

Однако государь должен внушать страх таким образом, чтобы если не приобрести любви, то хотя бы избежать ненависти, ибо вполне возможно внушать страх без ненависти. Чтобы избежать ненависти, государю необходимо воздерживаться от посягательств на имущество граждан и подданных и их женщин. Даже когда государь считает нужным лишить кого-либо жизни, он может сделать это, если налицо подходящее обоснование и очевидная причина, но он должен остерегаться посягать на чужое добро, ибо люди скорее простят смерть отца, чем потерю имущества [C. 349].

Макиавелли настоятельно рекомендует избегать хищничества и заискивания перед народом.

Ничто другое не истощает себя так, как щедрость: выказывая ее, одновременно теряешь самую возможность ее выказывать либо впадаешь в бедность, возбуждающую презрение, либо, желая избежать бедности, разоряешь других, чем навлекаешь на себя ненависть. Между тем презрение и ненависть подданных – это то самое, чего государь должен более всего опасаться, щедрость же ведет к тому и другому. Поэтому больше мудрости в том, чтобы, слывя скупым, стяжать худую славу без ненависти, чем в том, чтобы желая прослыть щедрым и оттого поневоле разоряя других, стяжать худую славу и ненависть разом [C. 347].

По своей природе государь (политик) – это сплав разума и силы.

Надо знать, что с врагом можно бороться двумя способами: во-первых, законами, во-вторых, силой. Первый способ присущ человеку, второй – зверю; но так как первое часто недостаточно, то приходится прибегать и ко второму. Отсюда следует, что государь должен усвоить то, что заключено в природе и человека, и зверя <...>.

Итак, из всех зверей пусть государь уподобится двум: льву и лисе. Лев боится капканов, а лиса – волков, следовательно, надо быть подобным лисе, чтобы уметь обойти капканы, и льву, чтобы отпугнуть волков. Тот кто всегда подобен льву ,может не заметить капкана. Из чего следует, что разумный правитель не может и не должен оставаться верным своему обещанию, если это вредит его интересам и если отпали причины, побудившие его дать обещание [C. 351].

Но Макиавелли резко критикует тех государей, которые стремятся к установлению тирании.

<...> Почти все, обманутые видимостью мнимого блага и ложной славы, вольно или невольно скатываются в число именно тех людей, которые заслуживают скорее порицаний, нежели похвал. Имея возможность заслужить огромный почет созданием республики или царства, они обращаются к тирании и не замечают, какой доброй репутации, какой славы, какой чести, какой безопасности и какого душевного спокойствия, вместе с внутренним удовлетворением, они при этом лишаются, на какое бесславие, позор, опасность, тревоги они себя обрекают [C. 401].

Каков же политический идеал Макиавелли? Он говорил о наиболее приемлемой форме правления следующее:

Другие же авторы, и, по мнению многих, более мудрые, считают, что имеется шесть форм управления – три очень скверные три сами по себе хорошие, но легко искажаемые и становящиеся вследствие этого пагубными. Хорошие формы правления – суть три вышеназванные; дурные же – три остальные, от трех первых зависящие и настолько с ними родственные, что они легко переходят друг в друга: самодержавие легко становится тираническим; аристократии с легкостью олигархиями. Народное правление без труда обращается в разнузданность. Таким образом, если учредитель республики учреждает в городе одну из трех перечисленных форм правления, он учреждает ее ненадолго, ибо нет средства помешать ей скатиться в собственную противоположность, поскольку схожесть между пороком и добродетелью в данном случае слишком невелика.

Эти различные [формы] правления возникли у людей случайно" [C. 383].

Итак, я утверждаю, что все названные формы губительны: три хорошие по причине их кратковременности, а три дурные – из-за их злокачественности. Поэтому, зная об этом их недостатке, мудрые законодатели избегали каждой из них в отдельности и избирали такую, в которой они оказывались бы перемешанными, считая подобную форму правления более прочной и устойчивой, ибо, сосуществуя одновременно в одном и том же городе, самодержавие, оптиматы и народное правление оглядываются друг на друга [C. 385–386].

Однако становление этого идеала связано, по Макиавелли, либо с развитием республики, либо с эволюцией монархии, а движущей силой этого процесса выступает политическая борьба между народом и привилегированными слоями общества.

Я утверждаю, что осуждающие столкновения между Знатью и Плебсом порицают, по-моему, то самое ,что было главной причиной сохранения в Риме свободы; что они обращают больше внимания на ропот и крики, порождавшиеся такими столкновениями, чем на вытекавшие из них благие последствия; и что, наконец, они не учитывают того, что в каждой республике имеются два различных умонастроения – народное и дворянское, и что все законы, принимавшиеся во имя свободы, порождались разногласиями между народом и грандами.

<...> В самом деле, всякий, кто тщательно исследует исход римских смут, обнаружит, что из них проистекли или насилия, наносящие урон общему благу, а законы и постановления, укрепляющие общественную свободу [C. 389].

Те, кто мудро создавали республику, одним из самых необходимых дел почитали организацию охраны свободы. В зависимости от того, кому она вверялась, дольше или меньше сохранялась свободная жизнь. А так как в каждой республике имеются люди знатные и народ, то возникает вопрос: кому лучше поручить названную охрану? У лакедемонян, а во времена, более к нам близкие, у венецианцев, охрана свободы была отдана в руки нобилей; но у римлян она была поручена плебсу" [C. 390–391].

Всякий, кто тщательно исследует этот вопрос со всех сторон, придет в конце концов к следующему выводу: ты рассуждаешь либо о республике, желающей создать империю, подобную Риму, либо о той, которой достаточно просто уцелеть. В первом случае надо делать все, как делалось в Риме; во втором – можно подражать Венеции и Спарте по причинам, о которых будет сказано в следующей главе [C. 392].

<...> Ясно, что законодателям Рима, дабы в Риме установилось такое же спокойствие, как в вышеназванных республиках, необходимо было сделать одно из двух: либо, подобно венецианцам, не использовать плебеев на войне, либо, подобно спартанцам, не допускать к себе чужеземцев. Вместо этого они делали и то и другое, что придало плебсу силу, увеличило его численно и предоставило ему множество поводов для учинения смут. Однако, если бы римское государство было более спокойным, это повлекло бы за собой следующее неудобство: оно оказалось бы также более слабым, ибо отрезало бы себе путь к тому величию, которого оно достигло. Таким образом, пожелай Рим уничтожить причины смут, он уничтожил бы и причины, расширившие его границы.

Если вглядеться получше, то увидишь, что так бывает во всех делах человеческих: никогда невозможно избавиться от одного неудобства, чтобы вместо него не возникло другое. Поэтому, если ты хочешь сделать народ настолько многочисленным и хорошо вооруженным, чтобы создать великую державу, тебе придется наделить его такими качествами, что ты потом уже сможешь управлять им по своему усмотрению. Если же ты сохранишь народ малочисленным или безоружным, дабы иметь возможность делать с ним все, что угодно, то, когда ты придешь к власти, ты либо не сможешь удержать ее либо народ твой станет настолько труслив, что ты сделаешься жертвой первого же, кто на тебя нападет" [C. 395–396].

Становление республиканской формы правления возможно лишь при определенных условиях.

В хорошо устроенных республиках все общество – богато, а отдельные граждане – бедны" [C. 428].

Добродетель и благочестие народа очень хорошо видны в Германии, где они все еще велики. Именно добродетель и благочестие народа делают возможным существование в Германии многих свободных республик, которые так строго соблюдают свои законы, что никто ни извне, ни изнутри не дерзает посягнуть на их независимость <...>.

Подобная добродетель в наши дни тем более удивительна, что встречается она до крайности редко: по-видимому, сохранилась она теперь только в Германии [C. 432].

Итак, я прихожу к выводу, противоречащему общему мнению, полагающему, будто народ, когда он находится у власти, непостоянен, переменчив и неблагодарен. Я утверждаю, что народ грешит названными пороками ничуть не больше, нежели любой государь. Тот, кто предъявит обвинение в указанных пороках в равной мере и народу и государям, окажется прав; избавляющий же от них государь допустит ошибку. Ибо властвующий и благоустроенный народ будет столь же, а то и более постоянен, благоразумен и щедр, что и государь, притом государь, почитаемый мудрым. С другой стороны, государь, сбросивший узду закона, окажется неблагодарнее, переменчивее и безрассуднее всякого народа. Различие в их действиях порождается не различием их природы – ибо природа у всех одинакова, а если у кого здесь имеется преимущество, то как раз у народа, – но большим или меньшим уважением законов, в рамках которых они живут [C. 439].

Гражданские чувства и высокая нравственность народа – необходимое условие учреждения республики. Если же они отсутствуют, то необходима монархия.

<...> В развращенных городах сохранить республику или же создать ее – дело трудное, а то и совсем невозможное. А ежели все-таки ее в них пришлось бы создавать или поддерживать, то тогда необходимо было бы ввести в ней режим скорее монархический, нежели демократический, с тем, чтобы те самые люди, которые по причине их наглости не могут быть исправлены законами, в какой-то мере обуздывались как бы царской. Стремиться сделать их добрыми иными путями было бы делом крайне жестоким или же вовсе невозможным <...> [C. 420].

Единовластие учреждается либо знатью, либо народом, в зависимости от того, кому первому представится удобный случай. Знать, видя, что она не может противостоять народу, возвышает кого-нибудь из своих и провозглашает его государем, чтобы за его спиной утолить свои вожделения. Также и народ, видя, что не может сопротивляться знати, возвышает кого-либо одного, чтобы в его власти обрести для себя защиту. Тому, кто приходит к власти с помощью знати, труднее удержать власть, чем тому, кого привел к власти народ, так как, если государь окружен знатью, которая почитает себя ему равной, он не может ни приказывать, ни иметь независимый образ действий. Тогда как тот, кого привел к власти народ, правит один и вокруг него нет никого или почти никого, кто не желал бы ему повиноваться [C. 328–329].

	предыдущая		следующая
		содержание