Библиотека Михаила Грачева

	предыдущая		следующая
		оглавление

Замысел, подготовка, ход и результаты Октябрьского вооруженного восстания свидетельствовали, что радикальное ядро большевиков видело единственный способ реализации собственных программных установок – через установление и упрочение единовластия своей партии в идеологической оболочке “диктатуры пролетариата”. В первые послеоктябрьские дни и месяцы некоторые из лидеров партии еще негодовали, когда оппоненты большевизма ставили знак равенства между понятиями “диктатура класса” и “диктатура партии”. Но было ясно, что в реалиях России того времени иначе и быть не может.

Уже в ходе работы Второго Всероссийского съезда советов при обсуждении вопроса о составе нового правительства в оборот было – фактически впервые в истории России – введено, как употребляемое в единственном числе, понятие “правительственная партия”. И хотя политические коалиции в рамках Временного правительства строились на принципе соглашений самых влиятельных тогда партий, ни одна из них, как уже говорилось выше, не брала на себя всю полноту ответственности за судьбу страны. Скептически оценивая опыт нахождения у власти других социалистических партий – прежде всего меньшевиков и эсеров, – Л.Д. Троцкий дал им пренебрежительную характеристику “партий полувласти”.

Делать что-либо наполовину было не в традициях оказавшихся у руля государства в октябре 1917 г. “российских якобинцев”. Задачи своей партии им виделись в принципиально ином свете: “Вести весь народ к социализму, направлять и организовывать новый строй, быть учителем, руководителем, вождем всех трудящихся и эксплуатируемых в деле устройства своей общественной жизни без буржуазии и против буржуазии”. Так писал В.И. Ленин, обдумывая вопрос о роли партии после прихода ее к власти. Это была новация, подобную которой мировая история политических партий еще не знала. В цитированных ленинских словах объективно содержалась установка на строительство партии-государства с приданием этому двуликому Янусу всеобъемлющих функций и конфронтационной направленности по отношению к инакомыслящим и желающим жить по другим нормам. [c.387]

Октябрь 1917 г. стал для большевиков “моментом истины”, который открыл им возможности для реализации сформулированной) вождем партии еще на заре ее существования (в работе “Шаг вперед, два шага назад”) задачи превращения “авторитета идей в авторитет власти”. Только теперь эта формула внутрипартийных отношений распространялась на все общество, а те, кто стремился стать “политическими руководителями, народа”, были преисполнены решимости идти вперед и только вперед.

Впрочем, далеко не все в большевистском штабе руководствовались таким революционным максимализмом. Были и сомневающиеся, колеблющиеся, а точнее, мыслящие более традиционными категориями политической культуры, допускавшими возможность плюрализма, многопартийности, политических блоков и соглашений. Настроения осторожности и осмотрительности части руководства партии эйфория победы на время приглушила, но не смогла искоренить. Так, описывая атмосферу не протоколировавшегося заседания ЦК, состоявшегося в 3 часа ночи с 24 на 25 октября в ходе работы съезда советов, А.А. Иоффе (тогда – кандидат в члены ЦК) воспроизвел интересный эпизод: Ленин на замечание “мрачно настроенных противников восстания... что мы “едва ли продержимся две недели”, парировал: “Ничего, когда пройдет два года и мы все еще будем у власти, вы будете говорить, что еще 2 года продержимся”.

Настроения неуверенности и тревоги не покидали и некоторых участников заседания большевистской фракции съезда советов утром 25 октября, на котором Ленин от имени ЦК выступил с докладом о составе – исключительно однопартийном, большевистском – будущего правительства. В зале на миг воцарилось молчание. А.Лозовский вспоминал: “Как-то жутко стало; каждый понимал всю серьезность сделанного шага”. И шаг этот – волей радикальных сил РСДРП(б) – был сделан. Съезд советов 25 октября утвердил декрет об образовании Рабочего и крестьянского правительства, большевистского по своему составу. Дальнейшие шаги однопартийной власти уже во многом зависели от логики развития событии.

Все политические партии в стране, за исключением левых эсеров, увидели в случившемся государственный переворот и узурпацию власти одной партией. “Такая власть, – подчеркивалось в последнем обращении Предпарламента к гражданам России, – должна быть признана врагом народа и резолюции”. Особенное негодование представителей демократических сил во Временном совете Российской республики вызвал тот факт, что в числе заключенных в казематы Петропавловской крепости членов Временного правительства оказались и министры-социалисты.

На пути к однопартийной диктатуре

Период с 25 октября 1917 г. по 6 января 1918 г. правомерно рассматривать как такой этап становления новой власти, когда сохранялась альтернатива формирования правительства на основе коалиции всех социалистических партий. Причем попытки практически [c.388] реализовать эту альтернативу шли с двух сторон: требования сил социалистической оппозиции находили понимание и позитивную ответную реакцию со стороны умеренного крыла в большевистском руководстве. Его лидером в первые дни пребывания большевиков у власти с полным основанием можно считать члена ЦК РСДРП(б) Л.Б. Каменева, избранного 27 октября председателем ВЦИК Советов.

29 октября один из самых влиятельных и организованных в стране профессиональных союзов – Всероссийский союз железнодорожников в лице своего исполнительного комитета (Викжель), в котором ведущие позиции занимали меньшевики, ультимативно выдвинул требование создания однородного социалистического правительства и пригрозил, в случае непринятия этого требования, забастовкой во всероссийском масштабе. В тот же день на заседании ЦК большевистской партии, проходившем в отсутствии жестко настроенных вождей – Ленина и Троцкого, было признано возможным расширить политическую базу советского правительства и изменить его состав. Вести переговоры об этом с другими социалистическими партиями были уполномочены Каменев и Г.Я. Сокольников. “Соглашение возможно и необходимо”, – заявил Каменев от имени ВЦИК на совещании в Викжеле представителей восьми партий и нескольких межпартийных организаций. Условия соглашения: признание вступающими в коалицию партиями платформы Второго съезда советов и распространение соглашения на все советские партии до народных социалистов включительно. “Для ВЦИК, – добавил его председатель, – на первом месте стоит программа правительства и его ответственность, а отнюдь не личный его состав”.

Руководствуясь таким критерием, Каменев не возражал, когда на второй день переговоров эсеры на пост главы правительства взамен Ленина выдвинули кандидатуру В.М. Чернова. Он поддержал также предложение пополнить ВЦИК представителями от исполкома Всероссийского совета крестьянских депутатов, от профсоюзов, а также от петроградской и московской городских дум, превратив его во Временный народный совет. Идея формирования однородного социалистического правительства, способного подвести широкую социальную и политическую базу под уже провозглашенную советскую власть, обретала реальные контуры. Это было особенно важно для Каменева и его сторонников и небезразлично для Ленина в обстановке, когда на Петроград двигались войска Керенского-Краснова, а возможная забастовка железнодорожников могла помешать организации отпора этим антисоветским силам. Подавление к 31 октября этого выступления привело к изменению соотношения сил в руководстве РСДПР(б) в пользу “твердокаменных”.

Выступая на заседании ЦК 1 ноября, Ленин подверг критике “капитулянтскую” линию Каменева и с обезоруживающей откровенностью добавил: “Разговаривать с Викжелем теперь не приходится... Переговоры должны были быть как дипломатическое прикрытие военных действий”. Тем не менее добиться немедленного прекращения переговоров главе советского правительства не удалось. Десятью голосами против трех ЦК партии высказался за их продолжение, но на более жестких условиях. Большевистская фракция ВЦИК стала [c.389] требовать: не менее половины наркомовских портфелей остаются за большевиками, участие Ленина и Троцкого в будущем кабинете обсуждению не подлежит. Именно по их инициативе (не случайно в тот же день 1 ноября на заседании Петроградского комитета партии Ленин заявил, что после того, как Троцкий убедился в невозможности единства/с меньшевиками, “не было лучшего большевика”) и под их давлением удалось торпедировать переговоры, склонив в ЦК чашу весов в пользу их прекращения.

Оставшиеся в меньшинстве пять членов ЦК (Л.Б.Каменев, Г.Е.Зиновьев, В.П.Ногин, А.И.Рыков, В.П.Милютин) опубликовали 4 ноября в газете “Известия” заявление о своем выходе из ЦК. Основываясь на убеждении, что создание “социалистического советского правительства” необходимо “для предотвращения кровопролития”, они мотивировали свое решение резко и определенно: “Мы не можем нести ответственнность за эту гибельную политику ЦК, проводимую вопреки громадной части пролетариата и солдат...” Так десятый день пребывания большевиков у власти обернулся серьезным расколом в руководстве партии, приведшим к первому кризису новой власти.

8 ноября ЦК постановил снять Каменева с поста председателя ВЦИК и рекомендовать на это место Я.М.Свердлова – уже не столько политика, сколько талантливого организатора и безупречного исполнителя воли партии и ее вождя. Подали заявление об отставке и покинули Совнарком четыре из одиннадцати народных комиссаров – Рыков (внутренних дел), Милютин (земледелия), Ногин (торговли и промышленности). И.А.Теодорович (снабжения). Еще раньше – 2 ноября – подал заявление об отставке нарком просвещения А.В.Луначарский, открыто относивший себя к “блоку правых большевиков”. Формально отставка Луначарского не была связана с внутрипартийной борьбой (речь шла о протесте в связи с разрушением исторических памятников Кремля в ходе вооруженного восстания в Москве), но ее истинная подоплека не вызывала сомнений. В опубликованном лишь недавно письме к жене от 29 октября он писал: “Ясно одно – с властью у нас ничего не выходит. Одни мы ничего не сумеем”. Выход из положения виделся ему в создании широкого демократического “фронта”: “Ленин – Мартов – Чернов – Дан – Верховский”. Поддавшись уговорам председателя Совнаркома, Луначарский в составе правительства остался, как и нарком труда А.Г.Шляпников, заявивший о своей солидарности с теми в ЦК и Совнаркоме, кого Ленин назвал “дезертирами”, а их попытки содействовать созданию однородного социалистического правительства – “викжелянием”.

Межпартийные переговоры по инициативе Викжеля стали важным, но все-таки эпизодом в развитии послеоктябрьской политической ситуации в стране. Судьбоносным для России событием стал созыв и почти синхронный разгон большевиками Учредительного собрания.

Провозглашение Вторым съездом советов нового строя как “власти трудящихся”, рабочих, крестьян и солдат, власти, базировавшейся на демократии “униженных и оскорбленных”, на первых порах формально не противопоставлялось демократии общенародной, [c.390] воплощавшейся в идее Учредительного собрания. Более того, в соответствии с решением съезда Совнарком учреждался как “Временное рабочее и крестьянское правительство” для управления страной “впредь до созыва Учредительного собрания”. Что это было – политическое лавирование? Думается, что не только.

На волне эйфории, вызванной мгновенной и почти бескровной победой октябрьского вооруженного восстания, большевики надеялись закрепить свой успех, получить (если не единолично, то с поддерживавшими их левыми эсерами, а также меньшевиками-интернационалистами) большинство мест в Учредительном собрании и тем самым мандат доверия и законности непосредственно из рук народа. Уже 27 октября Совнарком подтвердил дату проведения выборов во всероссийский парламент – 12 ноября. Но при этом не забывалось и о разработке путей отступления. Так, за четыре дня до выборов на расширенном заседании Петроградского комитета РСДРП(б) открыто обсуждалась возможность разгона “Учредилки”, если “массы ошибутся с избирательными бюллетенями”.

Выборы состоялись в срок по пропорциональной системе, сочетавшей выдвижение кандидатов от территориальных округов (68 тыловых и 7 фронтовых) и голосование по партийным спискам. Всего на избирательные участки явилось 48,4 млн. человек, получивших возможность выразить свою волю в соответствии с самыми демократическими принципами. Выборы стали действительно всеобщими, прямыми, равными, а голосование – тайным. Результаты их отразили факт радикализации настроений масс. 19,1 млн. человек (39,5%) проголосовала за эсеров; 10,9 млн. (22,5%) за большевиков; 1,5 млн. (3,2%) – за меньшевиков: 439 тыс. (0,9%) – за народных социалистов. 7 млн. голосов (14.5%) собрали разнородные национальные партии неонароднического и социалистического толка. Таким образом, 39 с лишним млн. избирателей (80,6%) высказались за демократическое будущее России на базе многопартийности при соблюдении так или иначе понимаемого принципа социальной справедливости. Лишь 4,5% избирателей поддержали кадетов и 0,6% – монархистов.

Нельзя сказать, что такой итог был сюрпризом для большевиков: многие в партии прогнозировали победу эсеро-меньшевистского блока. Но и настроения разочарования были налицо. Предложения вообще не назначать даты созыва Учредительного собрания не прошли, в чем Ленин позднее усматривал большую ошибку. Но надежда еще как-то уравновесить силы за счет неприбытия части депутатов с мест брала верх. Тем не менее уже 12 декабря ЦК принимает написанные Лениным тезисы, в которых заявлялось, что интересы революции “стоят выше формальных прав” вновь избранного органа законодательной власти и что “единственным шансом на безболезненное разрешение кризиса” может стать “безоговорочное заявление” Учредительного собрания о признании им советской власти и принятых ею декретов о мире и земле. На основе этого ультиматума открытие собрания намечалось на 5 января 1918 г. по достижении кворума прибывающих в столицу депутатов.

Разогнав в ночь с 5 на 6 января 1918 г. Учредительное собрание и силой подавив выступления в его поддержку, большевики [c.391] показали, что “абсолютно бесспорный”, по словам Ленина, урок революции, состоявший в том, что только союз большевиков с эсерами и меньшевиками сделал бы гражданскую войну в России невозможной, оказался преданным ими забвению. Большевики внесли свою – на том этапе решающую – лепту в погребение российской демократии. Однозначность этого итога не могли поколебать такие факты, как временный политический блок большевиков с левыми эсерами и вхождение последних в состав правительства.

Подавляя партийно-политическую оппозицию, РСДРП(б) добровольно взваливала на себя непосильный для одной партии груз политической ответственности за все, что происходило в огромной многоукладной стране. Этим она – как политическая партия – обрекала себя на превращение в государственную структуру репрессивно-диктаторского характера. В принципе отвергая политический плюрализм, вожди большевизма вместе с тем первоначально не могли не считаться с разбросом мнений в собственных рядах. Существовала в этой связи и надежда, что режим определенной внутрипартийной демократии может компенсировать отсутствие такового в масштабах всего общества, а партия окажется способной – в том числе и через механизм внутрипартийных дискуссий – выполнять функции регулятора, подстраивающего друг под друга интересы и политические настроения ведущих социальных сил страны: рабочего класса и крестьянства. Все остальные слои общества так или иначе отбрасывались в стан контрреволюции. Одолев Рубикон Учредительного собрания, большевики укрепились в своем убеждении, что демократия трудящихся в форме советов выше, чем демократия всеобщая, которая квалифицировалась ими как буржуазная.

На что же могли рассчитывать они, стремясь подменить плюрализм в обществе борьбой мнений внутри партии? Ответ на этот вопрос требует рассмотрения таких моментов, как: численность, состав, организационная структура партии, социокультурный облик ее руководящего слоя, характер и содержание социальной практики большевиков в условиях осуществления ими однопартийной диктатуры. Но начать все же следует с того, как “русские якобинцы” 1917 г. представляли свое место и роль в развернувшихся в стране и мире событиях.

Самоидентификация большевизма

Оставшись один на один с обществом, до предела взбудораженным революцией, а также с самими собой, большевики в новых для них условиях вынуждены были обратиться к проблеме самоидентификации. Суть ее практически одновременно с созданием РСДРП на излете XIX столетия сформулировал французский художник-постимпрессионист П.Гоген, назвав свою программную картину так: “Откуда мы пришли? Кто мы? Куда мы идем?”

Первым шагом на пути постижения собственной идентичности как монопольно правящей в стране политической структуры стало изменение названия партии. Решение о переименовании Российской [c.392] социал-демократической рабочей партии (большевиков) в Российскую коммунистическую партию (большевиков) было принято в марте 1918 г. на ее Первом послеоктябрьском и Седьмом по общему счету экстренном съезде. Экстренность его определялась срочной необходимостью решить вопрос о сепаратном мире с Германией, но и проблема “смены старого белья” представлялась лидерам большевиков неотложной. Процедура переименования партии, ставшая итогом развернувшейся с апреля 1917 г. внутрипартийной дискуссии по этому вопросу, прошла без особых осложнений. Ответом на замечание Ю.Ларина, что партия теряет в названии свое определение как партии рабочей, стала довольно небрежная ленинская реплика, что “мы слишком впадаем в мелочи”, а “за кривотолками все равно не угонишься”.

Принципиальную суть происходящего как окончательного разрыва не только с социалистическим движением внутри -страны, но и с ведущим направлением массового рабочего движения на Западе, большинство делегатов съезда, надо думать, даже не осознало. Ленинские доводы о том, что партия идет по пути, начертанному авторами “Манифеста Коммунистической партии”, что “старое понятие демократизма, – буржуазного демократизма, – оказалось в процессе развития нашей революции превзойденным”, а европейский социализм потерпел полный крах, ввиду чего партия “связь с этим старым официальным социализмом рвет”, вполне удовлетворили делегатов. Предостережение о роковых последствиях этого шага прозвучало лишь из уст видного большевистского публициста, редактора “Известий” Ю.М.Стеклова – одного из тех, кто стоял у истоков партии: “...Политически мы страшно потеряем от такой замены,.. не скоро приучим массу забыть, что такое была социал-демократия”. Последовавшее ровно через год провозглашение III Коммунистического Интернационала на десятилетия вперед определило линию на раскол мирового рабочего и социалистического движения, на острую, не утихающую борьбу его левого, радикального коммунистического крыла с социал-демократией ведущих стран Запада, а затем практически и всего мира.

Вторым шагом на пути установления своей постоктябрьской идентичности стало принятие новой программы партии. С решением этого вопроса большевики также не желали медлить. “...У нас нет месяцев для того, чтобы за эту работу засесть со спокойствием”, – заявил Ленин с трибуны VII съезда, выразив уверенность в том, что “у нас достаточно теоретических сил... чтобы в несколько недель получить программу”. Первоначальному желанию утвердить новую программу партии в ближайшие недели и месяцы помешали, надо полагать, вначале азарт максимального использования условий мирной передышки, а затем обстановка “вползания” в гражданскую войну. Так что утверждать вторую программу пришлось в разгар последней, ровно через год – в марте 1919 г. на VIII съезде РКП(б).

Съезд собрался в обстановке, когда в нависших с осени 1918 г. над большевистской властью тучах стали появляться первые просветы. Остановлен и потеснен Колчак, нанесен урон Краснову на Дону. Заняв в январе Вильно, Ригу, Харьков, советские войска 5 февраля [c.393] освободили Киев. Образованы в марте Литовско-Белорусская советская и (уже в дни работы съезда) Башкирская автономная советская республики. После месяцев тяжелых разочарований и сомнений в отношении перспектив “мировой революции” и здесь появились надежды: 21 марта была провозглашена советская республика в Венгрии. Лозунг “Пролетарии всех стран, соединяйтесь!” наполнялся новым, конкретным содержанием. Если в международном аспекте он по-прежнему служил установкой на “мировую социалистическую революцию”, то во внутреннем употреблении все более превращался в коммунистическую интерпретацию исторически устоявшейся формулы “Единой и неделимой России”, которую большевики были намерены вновь сплотить, но уже под красными знаменами.

Обнадеживающие изменения во внутренних делах и международном положении советской республики и надежды на дальнейшее развитие революционных процессов в Европе позволили РКП(б) в своей программе провозгласить начало эры “всемирной пролетарской, коммунистической революции”. Россия, которая уже “осуществила диктатуру пролетариата” (т.е. требование первой программы РСДРП) получала возможность “созидать основы коммунистического общества”.

Разрыв с мировой социал-демократией, осуществленный уже изменением названия партии, получал в программе РКП(б) теоретическое обоснование и закрепление. В мировом революционном движении ставка делалась на “распространение советской формы этого движения, т.е. такой, которая направлена прямо к осуществлению диктатуры пролетариата”. Все остальные течения и направления рабочего и социалистического движения назывались “буржуазным извращением социализма”, требовавшим со стороны коммунистов “принципиального решительного разрыва и беспощадной борьбы”. В этой связи подчеркивалась неизбежность гражданских войн внутри государств и революционных войн “против ига империалистических держав”, а лозунги пацифизма, международного разоружения при капитализме расценивались как реакционная утопия и прямой обман трудящихся. Руководителем борьбы пролетариата за его освобождение объявлялся “лишь новый, III Коммунистический Интернационал”.

Источники продемонстрированного в программе РКП(б) левого радикализма и политического сектантства большевиков следует искать в конкретно-исторической обстановке того времени. Мировая война девальвировала многие ценности западной цивилизации. Ее демократический облик оказался глубоко скомпрометированным, утопленным в море пролитой человеческой крови и погребенным под развалинами опустошенной Европы. Это был самый критический момент в судьбе западного общества. И надежды большевиков на “мировую социалистическую революцию” в этих условиях не были абсолютной утопией. Левый радикализм “вовне” призван был решать задачу всемерного “подталкивания” социального взрыва в Европе, во внутреннем варианте он был ориентирован на то, чтобы выстоять до прихода помощи со стороны победившего пролетариата западных стран, а также подготовить базу для “движения к [c.394] социализму” в общей колонне с более объективно готовыми к этому развитыми странами Европы. Случись в них ожидаемый большевиками социальный взрыв (что в теории тогда не исключалось), и сверхрадикальные действия большевиков в русле “движения к социализму” могли приобрести в истории иной смысл и иное звучание. Принципиально по-другому они начинают выглядеть в последующие годы, когда исчерпание шансов на социализм как общемировое явление не умерило, но, напротив, усилило стремление политических наследников Ленина “прямой дорогой” идти к социализму и коммунизму, до неузнаваемости деформировав изначальную суть этих понятий.

О том, что это произойдет именно так, а не иначе, делегаты VIII съезда РКП(б), обсуждая новую программу партии, конечно же, не подозревали. Обширный документ рисовал впечатляющую картину преобразования отсталой, лапотной России на неизвестных еще истории началах социальной справедливости. Авторы программы отдавали себе отчет в том, что главной особенностью России как объекта этого грандиозного эксперимента “является численное преобладание мелкобуржуазных слоев населения”. Отсюда в текст программы были включены и специальные обращения к этим слоям. Партия видела свою задачу по отношению к среднему крестьянству в том, чтобы “отделить его от кулаков, привлекать его на сторону рабочего класса внимательным отношением к его нуждам,.. идя на уступки ему в определении способов проведения социалистических преобразований”. По отношению к мелкой и кустарной промышленности предполагалось “широкое использование ее путем дачи государственных заказов кустарям”. Но подобного рода благие порывы во многом перечеркивались подтверждением курса на полное огосударствление промышленности и социалистическое кооперирование сельского хозяйства, на “замену торговли планомерным, организованным в общегосударственном масштабе распределением продуктов”, на проведение “ряда мер, расширяющих область безденежного расчета и подготавливающих уничтожение денег”, и другими акциями в духе “военного коммунизма”.

Действительно важные мероприятия в области охраны труда и социального обеспечения, народного просвещения, здравоохранения, жилищного вопроса, науки, подробно прописанные в программе, создавали предпосылки для обновления социальных отношений в стране. Но возможность реализации их во многом наталкивалась на отсталость страны, усугубленную разрухой и гражданской войной. Тем не менее положения программы о незыблемости закрепленных уже в “Кодексе законов о труде” норм 8-часового рабочего дня для всех трудящихся, 42-часового еженедельного непрерывного отдыха, месячного отпуска с сохранением содержания и других мер социальной защиты, об обеспечении “общедоступной, бесплатной и квалифицированной лечебной и лекарственной помощи”, о введении “бесплатного и обязательного всеобщего и политехнического... образования для всех детей обоего пола до 17 лет” и т.д. стали новациями в социальной практике не только России, но и всего мира. В дальнейшем [c.395] они методично проводились в жизнь, подталкивая капиталистический мир к адекватным шагам.

Но и в этой сфере были не только прорывы, но и деформирующие их противоречия. Так, декларируя необходимость “заботливо избегать всякого-оскорбления чувств верующих”, программа РКП(б) одновременно предусматривала “полное отмирание религиозных предрассудков” Постановка же задачи “воспитания поколения, способного окончательно установить коммунизм”, логически вела в перспективе” к диктату в идеологической и духовной сферах. На это же ориентировала и установка на превращение школы “в орудие коммунистического перерождения общества”.

Отражая большевистскую ментальность, программа РКП(б) выявляла, с одной стороны, немалые – с учетом исторических традиций России – потенции социального эксперимента на базе единой воли – однопартийной диктатуры, с другой же – неразрешимость внутренних противоречий, лежащих в основе планируемых преобразований, а отсюда – и историческую предопределенность качественных деформаций в процессе воплощения большевистской доктрины в жизнь.

Какими же силами и с опорой на какую социальную базу собирались большевики осуществлять свою программу?

Численность, организационные основы и социальный состав РСДРП(б)–РКП(б)

Сведения о численности партии в первые годы советской власти носят общий, приблизительный характер. Отправной точкой являются весьма условные цифры, приводимые на съездах партии. В организационном отчете ЦК VII съезду (март 1918 г.) был зафиксирован рост партийных рядов по сравнению с VI съездом (август 1917 г.) на 60 тыс. человек и число членов партии определено в 300 тыс. человек. Я.М.Свердлов посчитал эту цифру минимальной. Можно предположить, что названа она была с определенным расчетом: с одной стороны, чтобы показать рост партийных рядов, с другой – подтвердить правомочность съезда, делегаты которого представляли 170 тыс. большевиков, выступать от имени всей партии. Авторы многотомной истории КПСС, посвятив рассматриваемому периоду две увесистых книги 3-го тома, коснулись данного вопроса вскользь. В набранном петитом подстрочнике, глухо ссылаясь на “подсчет, произведенный на основе данных местных организаций”, они декларируют, что к VII съезду партия объединяла “примерно 400 тысяч членов”. Делегаты VIII съезда (март 1919 г.) представляли около 314 тыс., а IX съезда (марта 1920 г.) – 612 тыс. коммунистов.

Такой разнобой отражал не только слабый учет, но и неупорядоченность организационного строения партии к моменту прихода ее к власти. Претендуя на роль политического ядра всей системы советской власти, большевики сразу же столкнулись с кризисным для партии фактом несоответствия структуры советов, построенных по административно-территориальному принципу, исторически [c.396] сложившейся структуре партийных организаций, базой формирования которых были промышленные предприятия.

Весь первый год жизнедеятельности РСДРП(б) – РКП(б) как правящей партии, по существу, ушел на создание губкомов в губерниях, укомов в уездах, волкомов в волостях, на укрепление аппарата этих парторганизаций. Постепенно сложилась сохранившаяся на годы структура партийных объединений, включающая областные, губернские, уездные, районные, подрайонные, городские и волостные организации. В партийном лексиконе первого года существования советской власти можно встретить многообразие терминов, обозначавших низовую партийную организацию; группа, коллектив, организация, фракция, ячейка. Такое положение было прежде всего следствием разнообразия подходов к организации партийной жизни на местах. Со временем наиболее распространенным наименованием низовой организации стала ячейка (заводская, железнодорожная, сельская, армейская и т.д.). Объединяясь в границах волости или подрайона, ячейки составляли соответственно волостную или подрайонную организации. Последние объединялись в уездные партийные организации. Во главе их стоял избираемый на конференции уездный комитет.

Вопросы строительства и укрепления партийного аппарата с 1918 г. становятся основными в рамках проблем внутрипартийной жизни. Об этом шла речь практически на каждой из проходивших тогда по стране уездных и губернских конференций партии. В решении II Самарской губернской конференции, например, было записано: “Стройный и крепкий аппарат пролетарской партии есть лучшая гарантия того, что советская власть не уклонится с пути пролетарской революционной тактики”. Даже VII (экстренный) съезд, целиком отданный дискуссии по проблемам Брестского мира, уделил специальное внимание организационным вопросам. VIII съезд определил внутреннюю структуру ЦК (политбюро, оргбюро, ответственный секретарь ЦК), регламентировал порядок созыва пленумов ЦК (не реже двух раз в месяц), а также закрепил унитарный тип строения партии в условиях образования независимых советских республик (Украины, Латвии, Литвы, Белоруссии). Высказавшись против превращения РКП (б) в федерацию самостоятельных коммунистических партий, съезд определил: “Все решения РКП и ее руководящих учреждений безусловно обязательны для всех частей партии, независимо от национального их состава”. Тогда же были заложены основы будущей партийно-государственной номенклатуры решением о том, что расстановка партийных работников всецело находится в руках ЦК партии.

“...Настоящий интерес эпохи больших скачков” В.И. Ленин видел прежде всего в том, что она “требует уменья выделить самое существенное в линии или в цепи развития”, то решающее звено в цепи задач, ухватившись за которое, можно было вытянуть всю цепь. И первым таким звеном стало для большевиков укрепление советской власти, распространение ее на всю огромную территорию страны. На достижение этих целей были брошены силы всей партии. Выступая при закрытии VII съезда РКП(б) 8 марта 1918 г., Я.М. Свердлов подчеркнул: “...Мы всю свою душу, все свои главные силы вливаем [c.397] поныне в советскую работу”. В сентябре того же года, подводя итоги первым после октября 1917 г. месяцам деятельности партии по упрочению новой власти, он посчитает необходимым заострить проблему, заявив, что “роль партии раньше была подсобной, что ее задачи вводились к наиболее рациональной организации советской работы”. Партии, ушедшей с головой после Октября в советскую работу, стало крайне необходимым – особенно в условиях нарастания внутрипартийного кризиса – организационно укрепиться и создать свой аппарат. О самодовлеющем характере этого аппарата в то время не было и речи. Он был первоначально более чем скромным по своим размерам и выполнял чисто исполнительские функции по отношению к соответствующим выборным партийным органам. Коммунистам в рассматриваемое время не пришло бы даже в голову ставить на одну доску и тем более отождествлять выборные органы РКП(б) с их аппаратом. Поначалу большевики еще стремились также отличать свои служебные советские функции от своих обязанностей как коммунистов.

Ситуация стала меняться по мере того, как примерно с весны 1918 г. начался постепенный отток части коммунистов из советских учреждений для укрепления партийных структур. Они принесли с собой багаж и опыт хозяйственников и администраторов, который стали применять – часто бездумно – в своей партийной работе. Ставя себя “над советами”, такого рода партийные кадры своей кипучей деятельностью способствовали размыванию функций политического руководителя, что вело в свою очередь к постепенному сужению функций и прав выборных советских органов. Эти вначале во многом субъективные тенденции и поползновения влились в русло объективных условий периода гражданской войны, жизни страны по законам осажденной крепости, в прокрустовом ложе политики “военного коммунизма”.

Обстановка гражданской войны, превращение РКП(б) в “воюющую партию” способствовали тому, что ведущей организационной формой строения партии становилось то, что в партийных документах официально именовалось как “милитаризация партийной организации”, когда решения ЦК обретали форму военных приказов. При этом, правда, процедурная коллегиальность принятия этих решений сохранялась: пленумы ЦК, заседания политбюро и оргбюро проходили регулярно. Тем не менее в рамках официально провозглашаемого “демократического централизма” как ведущего принципа строения и функционирования РКП(б) начала централизации неуклонно оттесняли внутрипартийную демократию. Тенденцию эту подтвердили решения VIII партийной конференции (декабрь 1919 г.), принявшей новый устав РКП (б) – первый после октября 1917 г., а также документы IX съезда, которые, в частности, предусматривали создание чрезвычайных партийных органов (политотделов), непосредственно подчиненных ЦК.

Милитаризации партийных рядов способствовали регулярные перерегистрации коммунистов в годы гражданской войны, выливавшиеся в чистки партии. Целью перерегистраций, подчеркивалось в инструкции ЦК (апрель 1919 г.), является “очищение партии от [c.398] некоммунистического элемента, главным образом от лиц, примазавшихся к партии ввиду ее господствующего положения”. В обстановке бюрократизации партийно-государственных структур чистки нередко использовались на местах в целях сведения личных счетов, а также служили своеобразным молотом для инакомыслящих. Чистка весны 1919 г. привела к тому, что из 211 тыс. членов партии и 70–80 тыс. кандидатов и сочувствующих после перерегистрации и мобилизации на фронт осталось в рядах РКП(б) соответственно 120 и 30 тыс. человек. Чистка осени 1920 г. обернулась сокращением численности партии на одну треть.

Одной из важных функций чисток партии было регулирование ее социального состава, проводившееся в целях сохранения и поддержания “классовой сущности пролетарской партии, выражавшей интересы широких трудящихся масс”. На начало 1918 г. рабочие составляли 56,9%, служащие 22,4%. В течение 1918 г. число рабочих в партии выросло, по данным Всероссийской переписи членов РКП 1922 года, почти вдвое – с 65,4 до 120,1 тыс. человек, число крестьян более чем в 3 раза – с 16,7 до 54,9 тыс. человек. “Революция истощает руководящую партию, – говорилось в “Бюллетене Архангельского губкома РКП(б)”, – самые сознательные, смелые, преданные члены партии много работают, изнашиваются, погибают. Партия должна постоянно пополняться, постоянно питаться соками рабочего класса”.

Решали эту задачу партийные органы на местах нередко валюнтаристскими, бюрократическими методами, когда за внешним благополучием скрывались подспудные негативные процессы фактического отрыва партии от своей социальной базы. К исходу гражданской войны (осень 1920 г.) из 214 тыс. коммунистов в 38 губерниях и автономных областях Российской Федерации рабочих было 93 тыс. (44%), крестьян и кустарей – 53 тыс. (24%), служащих и интеллигенции – 54 тыс. (25%), прочих – 14 тыс. (7%). Уменьшение доли рабочих и повышение удельного веса служащих в составе партии к концу 1920 г. было очевидным, но далеко не самым тревожным для руководства партии фактом. Серьезнее было другое: 70% коммунистов стали таковыми лишь в 1919–1920 гг., а доля партийцев с дореволюционным стажем сократилась до 10%. Хваткие прагматики и бюрократы “нового призыва” за спиной коммунистов, сражавшихся на фронтах гражданской войны, постепенно занимали ключевые позиции в партийных и государственных структурах на местах.

В вышедшей в разгар гражданской войны популярной книге двух видных деятелей РКП(б) Н.И.Бухарина и Е.А.Преображенского “Азбука коммунизма” приводился неотразимый аргумент в пользу того, что пролетарское государство органически не способно эксплуатировать пролетариат: “Человек не может ездить верхом на самом себе. Точно так же пролетариат не может эксплуатировать самого себя”. Формальная логика, однако, подвела теоретиков нового строя. К исходу гражданской войны тот же Бухарин вынужден был признать, что в рамках партийно-государственного руководства произошло “превращение необходимого централизма в бюрократический отрыв от масс”. А представители возникшего в РКП(б) оппозиционного [c.399] течения “демократического централизма” (“децисты”) прямо говорили с трибуны Х съезда партии (март 1921 г.) о “диктатуре партийного чиновничества” как о реальности, появившейся взамен официально провозглашаемой диктатуры пролетариата. Было ясно, что тот, кто сможет в перспективе командовать партийными чиновниками, будет командовать всем. И первым, кто претворил все это в жизнь, стал далеко не самый яркий и влиятельный тогда в партии, но самый упорный и методичный деятель макиавеллиевского типа – И.В.Сталин.

Социокультурный облик “первой волны” большевистского руководства

Глубинную суть политических и социальных процессов можно познать только через призму личностного начала в истории, через конкретных людей в сложном переплетении и столкновении их характеров, мировоззренческих установок и ценностных ориентации. Осознание этого факта заставляет сегодня особое внимание уделять такому фактору как социокультурный облик политической элиты. Что же в этом плане представляло собой большевистское руководство рассматриваемого периода?

Анализ характерных социокультурных черт и параметров российской политической элиты 1917 г., предпринятый современными исследователями, позволяет увидеть и оценить в этом плане пришедшее к власти большевистское руководство (члены ЦК партии, наркомы первого состава советского правительства, члены ВЦИК, президиумов всероссийских съездов советов) в сопоставлении с верхушкой других политических партий страны – кадетов, эсеров, меньшевиков. Компаративный анализ позволяет утверждать, что в ряде отношений руководители большевиков были действительно “самыми-самыми”: самые молодые среди элиты других партий, самые интернациональные, но и наименее образованные и наиболее “провинциальные” в плане социального происхождения.

Конкретно это выглядело так: возраст половины представителей большевистских верхов колебался в диапазоне от 26 до 35 лет (каждый пятнадцатый был моложе даже 26 лет). В этом окружении 47-летний Ленин воспринимался соратниками, как патриарх, “Старик”, “Борода”. Из элиты же кадетской партии только каждый пятнадцатый был в возрасте 31–35 лет, а остальные гораздо старше (каждый третий, например, перешел грань 52 лет).

По своему социальному происхождению (в отличие от кадетов, целиком принадлежавших к знати и верхам столичных и крупных городов) каждый третий руководитель большевиков происходил из низов города и из деревни, каждый второй – из средних слоев провинциального города, и только каждый четвертый – из нестоличной элиты и провинциальных верхов.

Состав большевистского, как и эсеровского, руководства по национальному признаку отражал многонациональный облик страны. [c.400]

Кроме великороссов (половина), его пополнили евреи (каждый пятый), украинцы, представители народов Кавказа и Прибалтики (соответственно каждый пятнадцатый), татары, поляки, обрусевшие немцы. Такой репрезентативностью своего национального состава другие партии не отличались. Кадеты, например, демонстрируют нам образец политической структуры “великоросского типа” (русские – 88%, евреи – 6%), тогда как меньшевики – “еврейский вариант” отечественной революционности (евреи – 50%, русские – около 36%, “кавказцы” – 9%).

В отличие от сплошь высокообразованной кадетской элиты, только каждый пятый большевистский лидер имел высшее и каждый четвертый – неполное высшее образование. Остальные остановились на уровне среднего (24%), а также начального и неполного среднего (30%) образования (для сравнения: высшим и неполным высшим образованием обладали соответственно 45 и 37% лидеров эсеров и 27 и 42% меньшевиков).

В плане полноты социокультурной характеристики обращают на себя внимание такие моменты, как особо высокая в среде большевистских лидеров доля воспитывавшихся в детстве без отцов (более 37%) ввиду их ранней смерти или ухода из семьи. И даже такие, как значительная доля людей ниже среднего роста, а также переживших в детстве и юности те или иные потрясения (смерть любимых братьев и сестер, нищета, унижения на почве социальной неустроенности).

Среда, психофизические особенности и особенности воспитания, социальные и бытовые условия формирования личности в целом не могли не повлиять на складывание таких характерных качеств представителей большевистского руководства, как ранняя гражданская зрелость; резкое неприятие действительности; самостоятельность и решительность (подчас на грани экстремизма) в действиях и поступках, обостренное самолюбие, честолюбие и стремление реализовать его именно в социально-политической сфере, психологическая ориентация на импульсы, исходящие от “низов” общества, от “униженных и оскорбленных”, резкое неприятие не только богатства, но и социального благополучия одних в сравнении с другими; неадекватность, избирательность нравственно-этических норм в отношении к представителям различных классов и социальных слоев; видение общественных проблем в контрастном, часто черно-белом варианте.

Наглядную иллюстрацию к описанному выше социокультурному типу дает нижеследующий пример. Лишь один год пришлось прожить в условиях советской власти профессиональному революционеру-большевику, врачу по профессии Артемьеву-Ахтырскому – человеку тогда достаточно известному в Вологодской губернии. Он был свидетелем сложных, драматических процессов становления новой власти в стране, обретения большевистской партией положения правящей, много размышлял над противоречивостью этих процессов. Умирая, он оставил завещание, обращенное к товарищам по борьбе. В нем, в частности, говорилось: “...Наши враги, главным образом, буржуи и капиталисты, но они нам не так страшны, потому что мы их знаем, а есть опасные тайные враги, коих трое, первые это – волки в овечьей шкуре – буржуи в наших рядах, гоните их. Вторые – [c.401] красиво говорящие и пролезающие к власти, ничего не соображающие практически и губящие благодаря своей глупости общие дела и самих себя. Выбирайте людей, достойных занимать свои посты, и требуйте отчетов. Третий – самый опасный враг – люди, стремящиеся к власти для собственного блеска и украшения – диктаторы – долой их, народ труда хозяин”.

Как бы отвечая на последнее обращение Предпарламента к гражданам России, в котором большевистская власть называлась “врагом народа и революции”, Ленин 28 ноября 1917 г. подписывает декрет об аресте вождей гражданской войны против революции, в котором кадеты, в свою очередь, оцениваются как “партия врагов народа”. Большевики и сами не заметили, как главным “врагом народа” в их глазах постепенно становился... сам народ. Так вызревали социально-психологические основы перерождения возникшей на гребне массового протеста революционной диктатуры в структуры авторитарного, а затем и тоталитарного типа.

Социальная практика большевизма 1917–1920 гг. и ее последствия

Реализуя свои программные установки в соответствии со специфическим видением и пониманием стоящих перед страной проблем, большевики действовали энергично и напористо. Стремление “целиком и сразу” решить давно назревшие и перезревшие вопросы первостепенной социально-экономической важности (мир – народам, земля – крестьянам, фабрики – рабочим) первоначально обеспечило режиму довольно широкую социальную поддержку. В результате осуществления комплекса радикальных новаций (смысл которых сводился к тому, чтобы сосредоточить в руках государства рычаги вначале регулирования, а затем и управления экономикой) были созданы предпосылки движения страны по неиспробованному тогда пути некапиталистической модернизации. На этом пути страну поджидали неисчислимые трудности и подводные камни, обойти которые в итоге не удалось. Проводимая с необычайной размашистостью чистка “авгиевых конюшен” старого строя сметала порой и несущие конструкции, без которых не может обойтись любое общество, задевая жизненно важные органы его функционирования.

Решающим стратегическим моментом, определившим судьбу большевистского социального эксперимента, было разрушение плюралистической структуры общественных сил как главного источника социального самодвижения, той структуры, которая трудно, в противоречиях и борьбе складывалась на рубеже XIX и XX веков. В экономической сфере это выразилось прежде всего в том, что большевики “не поладили” с рынком, не смогли подключить его к реализации идеалов социальной справедливости, начертанных на знаменах Октября. Правда, происходило это не так прямолинейно, как можно это сегодня прочитать во многих публицистических трудах. [c.402]

В результате национализации частных коммерческих банков, аннулирования внутренних и иностранных займов, национализации крупнейших предприятий и ключевых отраслей производства механизм капиталистического предпринимательства был заблокирован в своих действиях против новой власти и ее политики. Заблокирован, но отнюдь не уничтожен. Право частной собственности как таковое не было отменено. При проведении национализации мелким собственникам, вкладчикам и акционерам полностью возвращали их вклады. Продолжало существовать право наследования и право собственности на недвижимость в городах. Сохранялись в принципе возможности компенсации капиталистам за национализируемые предприятия. В любой момент можно было пустить в ход замороженную систему циркулирования акций и других ценных бумаг. В апреле 1918 г. специальным декретом Совнаркома было подтверждено намерение советской власти при благоприятных условиях разрешить отчуждение (свободное движение, переход из рук в руки) акций капиталистических предприятий, вознаградить в ходе национализации владельцев акций. Указывалось также, что последние “получат право на дивиденд, после того как выплата его, приостановленная законом 29.Х11.1917, будет разрешена”. Начались переговоры с представителями крупного отечественного и зарубежного капитала о преобразованиях в стране в духе государственного капитализма.

Итак, на первых порах – до лета–осени 1918 г., когда страну охватил пожар гражданской войны, усугубленный интервенцией бывших союзников и кредиторов России, новая власть старалась сочетать в своей политике два резко различающихся способа действий. Первый – в духе “красногвардейской атаки на капитал”, решительного овладения рычагами экономики: второй – в стремлении к более медленному, менее болезненному переходу к новым отношениям при сохранении предпосылок для отступления на “экономическом фронте”. В противоречивой совокупности указанных двух моментов были заложены зерна разновариантного хода преобразований с возможностью (в зависимости от условий) или форсировать этот процесс, или же придать ему черты плавности, постепенности. Все еще надеясь на “мировую революцию”, большевики сохраняли поле для маневра в плане темпов, сроков и методов “строительства социализма”. И даже в разгар гражданской войны, наступая на полях сражений, они не прочь были продемонстрировать готовность на оговоренных условиях отступить на “фронте экономики”. Достаточно вспомнить о согласованной с Лениным ноте наркома иностранных дел Г.В.Чичерина от 4 февраля 1919 г. Принимая предложение президента США В.Вильсона начать переговоры, большевистское руководство выразило ответную готовность вновь признать аннулированные иностранные займы прежних правительств, предоставить иностранному капиталу концессии, обсудить территориальные проблемы и вопрос о границах.

Вместе с тем временный эффект, достигаемый “кавалерийским наскоком” на капитал, укреплял иллюзию большевиков относительно неограниченных возможностей применения волевых диктаторских методов в экономике, других областях жизни общества. Основные [c.403] элементы политики “военного коммунизма” – переход в собственность государства практически всей промышленности, включая среднюю и мелкую; централизация и бюрократизация всей системы производства и распределения в стране; запрещение частной торговли; установление карточной системы снабжения населения и фактическая; ликвидация денег; продразверстка как насильственное и фактически безвозмездное изъятие у крестьян всех излишков хлеба и других сельскохозяйственных продуктов; всеобщая трудовая повинность; натурализация и уравнительность в оплате труда – дали необходимый большевикам эффект в условиях превращения страны в осажденную крепость. Но они же укрепили губительную иллюзию относительно возможности, действуя сходными методами, перейти непосредственно к коммунизму уже в мирных условиях, в одиночку, в обстановке изоляции от остального мира. Так победы на фронтах гражданской войны оборачивались поражением РКП(б) как политической партии, вышедшей из недр российской социал-демократии и являвшейся первоначально органической составной частью мирового рабочего и социалистического движения, но затем круто изменившей свою политическую судьбу.

Российская экономика и тесно связанные с ней другие формы социального общежития, пройдя через горнило братоубийственной войны и будучи втиснутыми в жесткие “военно-коммунистические” структуры, были во многом обречены на необратимость перерождения в духе государственного псевдосоциализма. В той же мере неотвратимыми становились и крах большевизма как политического течения, его трансформация в партийно-государственную структуру авторитарно-репрессивного характера.

Большевизм как политическое течение исчерпал себя, сгорел и огне неразрешимых противоречий в первые несколько лет пребывания РКП(б) у власти. Далее мы можем говорить об истории уже другой партии, хотя и сохранившей некоторые внешние атрибуты прежней партии революционной диктатуры, ориентированной на движение к социализму в рамках общемирового революционного процесса, но загнанной обстоятельствами и замкнувшей себя в тиски политического сектантства внутри страны и изоляционизма на международной арене. [c.404]

	предыдущая		следующая
		оглавление