Библиотека Михаила Грачева

	предыдущая		следующая
		содержание

Новой книге оксфордского профессора-политолога Ларри Зидентопа, несомненно, предназначено было стать заметным событием современной социологической литературы. Актуальность проблемы, оригинальный подход к ее исследованию, четкость аргументов и, наконец, само название, вызывающим образом перекликающееся с названием знаменитого труда Алексиса де Токвиля, – все это гарантировало ей благосклонное внимание широкой читательской аудитории. Важным фактором успеха стала и своевременность выхода книги в свет – первые читатели получили ее осенью 2000 года, в канун нового тысячелетия, когда подведение итогов и оценка перспектив казались столь естественными.

Сама по себе тема демократии в современном мире не может оставить равнодушным не только социолога, но и любого человека, практически безотносительно к тому, в какой стране – свободной или тоталитарной – ему выпало жить. За долгие века развития демократической формы правления позитивный образ демократии приобрел столь универсальный характер, что вряд ли сегодня кто-нибудь осмелился бы публично утверждать, что демократии может быть слишком много. Безусловно, история свидетельствует, что демократия демократии рознь, но никакие отклонения от идеальной модели, сколь бы уродливыми они зачастую ни оказывались, не отрицают необходимости стремиться к ее установлению, ибо позитивное влияние демократии на общественную жизнь на протяжении последних двух столетий вряд ли может быть оспорено. [с. IX]

Однако что обычно понимается под демократией? Не оказались ли до неузнаваемости деформированы представления о ней тем хаосом, что охватил в последние десятилетия социологическую теорию? Каковы основания современной демократии? Насколько они отличны от античной демократии, от демократических форм, существовавших в эпоху средневековья, и, наконец, от демократии времен формирования гражданского общества и национальных государств? Как демократические общества могут и должны реагировать на размывание границ национальных государств, на растущую угрозу этнической, религиозной и нравственной идентичности своих (и чужих) стран? Возможен ли “экспорт” демократической культуры за пределы западного мира? Все эти вопросы находятся в поле зрения Л. Зидентопа. Он мастерски вплетает свои глубокие рассуждения по их существу в контекст анализа одного из наиболее сложных процессов, развернувшихся в мире во второй половине двадцатого века, – процесса перехода от Европы национальных государств к единому Европейскому Союзу. Быть может, этому Союзу суждено объединить в своих границах народы той части света, которая на протяжении последних двадцати пяти столетий оставалась основным генератором общемирового прогресса и, мы убеждены, будет играть эту роль в перспективе, доступной взору современной науки.

Ряд важных общетеоретических вопросов, поднятых в этой книге, окажется, как нам представляется, неожиданным для отечественного читателя. В то же время глубокий и разносторонний анализ ситуации, складывающейся в результате усилий по формированию федеративного Европейского Союза, побуждает задуматься о содержании процессов становления современного российского федерализма. Каковы же эти общетеоретические вопросы?

Истоки современных демократии и либерализма. По Зидентопу, основной из них – это христианское учение о духовном равенстве, которое, “воплощенное в законодательных гарантиях равноправия, создало гражданское общество западного типа и стало отправной точкой развития рыночных отношений” (с. 203). При этом, уверен Л. Зидентоп, роль христианства [с. X] заключалась не только в формулировании неких нравственных императивов, каких не знало античное общество; огромную роль в формировании современного облика западного мира сыграли именно практические усилия христианской церкви, которая “неустанно стремилась к тому, чтобы утвердить превосходство нравственного закона над всеми законами, созданными людьми, и соответственно показать, что царство духа, царство разума не должно и не может быть подчинено мирской реальности” (с. 245). Особый интерес в этой связи представляет анализ истории возникновения средневековых городов, первоначально объединявшихся вокруг церковной, а не светской власти, и перехода от традиционно-аристократического характера античного города к демократическим городским коммунам европейского средневековья (см. с. 197-198). Этот анализ не только выявляет роль христианства в становлении современного западноевропейского общества, но и вскрывает причины, объясняющие, почему христианство не остановилось перед фактическим отрицанием самого себя.

Проповедь принципов равенства и утверждение идеи морального универсализма, имманентные христианству, неизбежно должны были привести (и привели) к антиклерикализму, распространившемуся в Европе во времена ранней модернити. В этой связи толкование либерализма как секуляризированной версии христианства и основанное на нем рассуждение о важности христианской традиции (пусть и не проявляющейся в сугубо религиозном аспекте) для всех сторон жизни европейского общества представляется не только изящной научной конструкцией, но и действенным инструментом анализа сложных процессов общественной жизни.

Либерализм и христианство, как доказывает Л. Зидентоп, объединены приверженностью моральному универсализму, и именно последний должен стать главным критерием отношения к новым идеологическим течениям, включая и популярный ныне мультикультурализм (см. с. 249-250). Проявления исламского фундаментализма, столь тревожащие современный Запад, вызваны, с этой точки зрения, не нетерпимостью [с. XI] мусульман к либерализму и рыночному экспансионизму как таковым, а тем, что за этими явлениями они видят христианскую природу западных социальных устоев (см. с. 258). Невозможно не признать убедительным вывод Л. Зидентопа, согласно которому историческая роль Европы (а можно добавить, что и всего западного мира) зависит от того, насколько она сможет сохранить в будущем и защитить эту секуляризированную версию христианства, обусловленные христианством нравственные ценности в мире, где нарастает мультикультурализм и распространяется пренебрежительное отношение к принципам либерализма (см. с. 266).

Гражданство и гражданское общество. Эти понятия, которые невольно хочется оценить как взаимодополняющие, представлены Л. Зидентопом скорее как антиподы. Рассматривая реалии античного мира и европейских обществ времен ранней модернити, он обращает внимание на то, что идея гражданства, идущая от античности, подразумевает отрицание всего частного, безоговорочное посвящение человеком самого себя служению высоким общественным целям. Следствием этого оказываются пренебрежение к остальным членам общества, предпочтение неких героических акций рутинной каждодневной деятельности, презрительное отношение к труду и т. д.

Отнюдь не случайно, делает вывод Л. Зидентоп, такие представления о гражданстве получили наибольшее распространение в обществах, не признававших формального равенства людей (см. с. 65-66). Напротив, гражданское общество основывается на приоритете частного над общественным, на независимом характере частной жизни и, наконец, на неизвестной античности идее равенства; как следствие, лишь “обеспечив метод критической переоценки наследственных социальных ролей, идея гражданского общества стала революционным инструментом, с помощью которого в Европе с течением времени был создан невиданный прежде тип социума – демократическое общество” (с. 73).

В данном контексте формулируется идея “сдержанного” понимания гражданства, которая предполагает переход от “героической” модели античности к более “взвешенной” модели, [с. XII] признанной в Европе в последние столетия. Становление созвучного этой идее мировоззрения Л. Зидентоп рассматривает как важнейшую задачу развитых обществ, поскольку именно оно должно в конечном счете разрешить “дилемму современной демократии”, выражающуюся в одновременном существовании у человека стремления, с одной стороны, проявить себя в качестве самоотверженного гражданина или, по меньшей мере, иметь доступ к рычагам власти и, с другой стороны, в максимальной степени использовать те преимущества свободы и автономности, которые предоставляет ему гражданское общество, гарантирующее неприкосновенность частной жизни (см. с. 254-258). Рассредоточение полномочий и система федерализма имеют, с этой точки зрения, столь существенное значение именно потому, что “делают возможным в принципе примирить требования гражданства и гражданского общества, общественной и частной сфер” (с. 77-78), что и является одной из наиболее важных задач, которые, в идеале, должны быть решены в ходе европейской интеграции.

Роль государства. Для той значительной части российской читательской аудитории, которая усвоила в свое время марксистский подход к оценке государства, идеи Л. Зидентопа могут показаться как минимум спорными. Он понимает под государством лишь “одну из форм правления, ту, при которой верховная власть определяется конституцией, писаной или неписаной” (с. 101). Такой подход кажется на первый взгляд излишне узким, однако любое определение должно прежде всего четко ограничивать предмет исследования, а не представлять его, как это имеет место со многими марксистскими категориями, чрезвычайно широким, почти (как это ни тавтологично) неопределенным. Значение определения государства, по Зидентопу, состоит в том, что оно подчеркивает индивидуалистическую и эгалитаристскую основу любого государства, а также его близость европейским моральным императивам. Государство, с этой точки зрения, признает равенство всех граждан перед лицом суверена и, следовательно, придает всем своим субъектам единый социальный статус, в принципе отрицая саму идею привилегированных групп; в то [с. XIII] же время оно опирается на христианскую идеологию, основанную на признании равенства всех людей перед Господом (см. с.102).

Исходя из этих положений о государстве, Л. Зидентоп выстраивает свою концепцию индивидуума, к которой мы обратимся несколько ниже, и выдвигает хотя и дискуссионный, но содержательный и важный тезис о том, что “государство совместимо не с любым социальным строем... [Оно] предполагает эгалитаристскую, или индивидуалистическую, модель общества, <...> идею равенства в статусе, даруемого государством своим подданным, что создает, по крайней мере потенциально, <...> основу для отделения общественной сферы от частной, которая отныне определяется как сфера, где личный выбор может и должен определять действия человека” (с. 110). Из этого тезиса следует цепочка дальнейших выводов, среди которых особо обращает на себя внимание гипотеза об иррациональности понятий “исламское государство” или “исламская демократия” (см. с. 104), правдоподобно объясняющая, почему западные ценности не могут беспрепятственно распространяться в современном мире.

Представление о социальных ролях и их субординации. Согласно теоретическим построениям Л. Зидентопа, одной из главных задач государства является структурирование социальных ролей, исполняемых человеком в условиях гражданского общества. “Суверенитет государства конституирует то, что можно назвать первичной [социальной] ролью, единой для всех, тогда как другие социальные роли <...> являются вторичными по отношению к ней. К этой первичной роли может быть добавлено (или не добавлено) бесчисленное множество других социальных ролей, выступающих атрибутами того или иного субъекта. Однако все они не определяют субъекта. <...> В обществе, где нет государства, все обстоит иначе. Там не существует первичной, или метароли... и поэтому отдельные роли не объединены общим для них статусом” (с. 106). В этой блестящей формулировке наиболее явным образом выражено то, что отличает современные западные общества от всех прочих форм человеческого общежития. [с. XIV]

Эту метароль личности в демократическом обществе Л. Зидентоп и называет индивидуумом. Такое определение также крайне непривычно для российского читателя, приученного использовать понятие индивида применительно к любому человеку, безотносительно его социального статуса и того общества, в котором он живет. Профессор же Зидентоп четко постулирует в своей книге, что “такого феномена, как индивидуум – понимаемый как публичная и обеспеченная правовой санкцией роль, – без государства не существует” (с. 115), что в гражданском обществе на протяжении всей жизни “человек рассматривает себя в первую очередь как исполнителя [вторичной] роли – но <...> не отождествляет себя с этой ролью” (с. 113), в отличие от роли первичной – роли индивидуума. Эти положения проливают свет на фундаментальное отличие современных западных обществ от всех прочих, имеющих неструктурированный и неуниверсальный характер. Исходя из этих позиций, Л. Зидентоп отмечает, например, что некоторые страны не могут быть названы государствами в собственном смысле слова (наиболее явным примером тому может, по его мнению, служить ЮАР времен политики апартеида), и таким образом неявно подталкивает читателя к размышлениям о том, является ли адекватной система современного международного права и международных экономических отношений.

Невозможность эффективного “экспорта” западной демократической модели в другие регионы мира. Эта невозможность обусловлена именно отсутствием в таких регионах представлений об индивидууме как первичной социальной роли человека. Если эта роль не определена, остается неясным, что же выступает основным субъектом социальной и экономической жизни – индивидуум, семья, группа, клан или какая-либо иная общность. Страны, где отсутствует подобная определенность, “страдают от того, что применительно к отдельному человеку можно было бы назвать шизофренией. У них как бы наступает раздвоение личности. В зависимости от обстоятельств верх одерживает то одна сторона, то другая. В некоторых случаях признается, что хозяйствующей единицей является [с. XV] индивидуум. В других более законным экономическим субъектом считается семья, чьи интересы и должны учитываться в первую очередь” (с. 206). При этом Л. Зидентоп подчеркивает, что западные исследователи, как правило, совершенно неадекватно оценивают данный феномен. Они обвиняют страны, в которых наблюдаются такие явления, в “кумовстве” и коррупции, затрудняющих хозяйственный рост и дезорганизующих экономическую систему (яркий тому пример дают публикации, в которых анализируется экономический кризис в Юго-Восточной Азии). Однако такие обвинения несправедливы, ибо сами слова “кумовство” и “коррупция” могут нести отрицательный смысл только там, где правилом являются экономический индивидуализм и равенство людей перед законом.

Отсюда следует, что распространение по всему миру внешних форм западной государственности – демократических институтов, судебной системы, признания равенства граждан перед законом и т. д. – отнюдь не тождественно образованию гражданского общества, если только все это не наполняется хозяйственным индивидуализмом и признанием ценностей, присущих западному, то есть, по сути своей, христианскому миру.

Переступив рубеж третьего тысячелетия, мы должны быть гораздо более аккуратны и сдержанны в прогнозах относительно перспектив демократии и свободного общества в современном мире; эти перспективы могут казаться радужными лишь в том случае, если “проецировать западные нравственные ценности на общества, отличающиеся от западных по своим религиозным и нравственным традициям, и таким образом серьезно недооценивать ограничения, накладываемые на рыночную деятельность политическими устоями этих обществ”, если “распространять западные представления об экономических субъектах на общества, в которых такие представления отсутствуют” (с.194).

Этими тезисами не исчерпывается теоретическое богатство книги Л. Зидентопа. Однако задача нашей статьи состоит не в том, чтобы пересказать содержание книги, а в том, чтобы дать читателю общее представление о ней. Поэтому мы [с. XVI] переходим к следующей важной теме, рассмотренной Л. Зидентопом не менее оригинальным и отчасти более дискуссионным образом, – к истории европейской интеграции, анализу современного состояния этого процесса и ближайшим его перспективам.

Рассмотрение этого круга проблем начинается с очевидного противопоставления американской и европейской истории. Не скрывая эмоций, Л. Зидентоп отмечает, что быстрое объединение европейских стран в некое подобие федеративного государства не только не основывается на большинстве тех предпосылок федерализма, которые наличествовали. в эпоху образования США, но и не сопровождается ничем похожим на широкую дискуссию, предшествовавшую разработке и принятию американской конституции. Его позицию в отношении европейской интеграции можно, на наш взгляд, охарактеризовать как умеренно негативную. Разумеется, автор не отрицает ни того факта, что первые идеи о создании общеевропейского политического объединения относились еще к временам Папы Иннокентия III (с. 247), ни того, что развитие Европейского Союза несет с собой очевидные позитивные последствия. При этом, однако, он утверждает, что формы, в которых происходит нынешняя интеграция, фактически навязываются Европе, что они не учитывают культурной самобытности составляющих ее народов, что в ходе интеграционных процессов преследуются исключительно экономические цели и принижается значение политических факторов, что, наконец, современная европейская интеграция не способна породить на континенте культуру согласия и поэтому представляет угрозу уровню демократии, достигнутому в границах национальных государств.

В обоснование этих выводов Л. Зидентоп рассматривает проблему федерализма, вопросы соподчинения и взаимодействия интересов индивида и социальных групп, регионов и национального государства; разделения законодательной и исполнительной власти; организации и функционирования судебной системы; национальной и культурной идентичности, религиозных и нравственных устоев, общности языка и [с. XVII] поведенческих императивов. Фактически по всем этим позициям, считает автор, история возникновения Соединенных Штатов Америки дает Европе поучительный пример формирования подлинно федеративного государства. Не останавливаясь пока на том, что в книге несколько (а порой и весьма существенно) идеализируется этот пример, отметим лишь основные направления, по которым американская практика сравнивается с европейской.

Во-первых, отмечает Л. Зидентоп, английские колонии в Америке не имели до обретения независимости подлинного суверенитета и были равны в своем формальном подчинении британской короне; европейскую же историю составляет непрерывная цепь конфликтов, возникавших на почве господства отдельных народов и территорий над другими или, напротив, их подчинения крупным национальным государствам. Таким образом, процесс федерализации в США заведомо имел меньше препятствий со стороны исторического наследия.

Во-вторых, процесс создания федеративного союза тринадцати американских штатов шел рука об руку с их борьбой за независимость и как бы изначально обретал тот позитивный нравственный импульс, который был неразрывно связан с попыткой освобождения из-под власти враждебной силы;

процесс же формирования Европейского Союза связан с утратой прерогатив уже сложившихся национальных государств и передачей их полномочий новому центру, новой, малопредсказуемой в своем поведении “метрополии”.

В-третьих, американские колонисты, которые предпочли жизни на своей европейской родине полную опасностей судьбу первопроходцев, привыкли полагаться на собственные силы, обладали однотипными ценностными ориентациями и сильным чувством индивидуализма; в современной же Европе широко распространены патерналистские отношения государства и граждан, традиционные для континента индивидуалисгические ценности подвергаются пересмотру и заметно размыкаются. Наконец, в-четвертых, важную роль в развитии американского федерализма сыграла общность языка английских [с. XVIII] колонистов, недостижимая пока в Европе (см. с. 13-17 и др.).

В результате политическая и социальная система, сложившаяся в США, воплотила в себе основные принципы либеральной демократии столь адекватным образом, что американская конституция фактически стала Евангелием либерализма, сами Соединенные Штаты превратились чуть ли не в “богоизбранную страну” (см. с. 215), а демократия настолько глубоко проникла в сознание американцев, что они перестали разделять интересы своей родины и интересы демократической цивилизации в целом: “То, что враждебному наблюдателю представляется не чем иным, как расширением американской империи, – пишет Л. Зидентоп, – для американца является просто распространением демократии, иными словами – институтов самоуправления и свободного рынка, основанных на уважении к правам человека” (с. 21). Очевидно, что сам такой подход затрудняет даже предположение о том, что в Европе может быть построено столь же совершенное демократическое федеративное государство.

Тем не менее автор весьма убедителен в своей аргументации относительно того, что формирование федеративной системы, с одной стороны, представляет собой естественный и позитивный процесс, но с другой – не может навязываться сверху, не может происходить в условиях отсутствия или слабости институтов гражданского общества и, что самое важное, ни в коем случае не является самоцелью. Формулировка, которая завершает книгу: “Федерализм – это верная цель для Европы. Но пока Европа не готова к федерализму” (с. 288), -представляется нам исключительно удачной, и эту формулу следовало бы, как мы уверены, принимать во внимание сторонникам создания федеративных систем в любой части планеты, ибо если федерализм является сегодня преждевременным даже для Европы, то вряд ли он может оказаться адекватной формой организации какой-либо из развивающихся стран. Примеры Советского Союза, Югославии и Чехословакии вполне подтверждают правоту британского ученого. [с. XIX]

Какие же опасности усматривает Л. Зидентоп в нынешних формах быстрой европейской интеграции? Важнейшей из них он считает нарушение баланса интересов граждан и общества, регионов и центра, баланса, постоянное поддержание которого делает демократическую федеративную систему одновременно и такой сложной, и такой хрупкой (см. с. 117-118). Угрозу нарушения этого баланса он видит, в свою очередь, в подмене либеральных политических ценностей экономическими соображениями, а также в сосредоточении властных полномочий в общеевропейском центре, коротко и ясно называемого в книге – Брюссель. Следует заметить, что по мере перехода от оригинальных и убедительных, но относительно абстрактных философских и политических рассуждений к исследованию конкретных явлений и процессов европейской действительности стремительно нарастает противоречивость заявленных в книге позиций, что, впрочем, отнюдь не умаляет ее достоинств.

Начнем с трех моделей государственного устройства, конкурирующих сегодня в Европе. Это бюрократическая французская модель, центральным элементом которой является власть как таковая, относительно сбалансированная германская модель, где особую роль играют четко очерченные полномочия, и британская, в основе которой лежат традиции, консенсус и здравый смысл (см. с. 130-132). Очевидные симпатии автора находятся на стороне британской и германской моделей, не предполагающих жесткой централизации власти и потому безусловно более демократичных, нежели французская. Именно с этих позиций он активно критикует претензии Франции на фактическое доминирование в процессе европейской интеграции. Вместе с тем он признает, что британская, а отчасти и германская модели слишком тесно связаны с национальными особенностями этих стран и не могут быть привиты там, где отсутствуют английская приверженность традициям и немецкая почтительность к законам и правилам (см. с. 131-133). Он прямо признает, что “нынешняя Британия не может служить образцом конституционализма для Европы, так как сама переживает жесточайший конституционный [с. XX] кризис”, и что она сама идет по тому пути централизации, который представляется автору столь опасным (с. 97). Более того, на многочисленных примерах Л. Зидентоп показывает, что нелюбимое им французское государство обеспечивает гораздо более впечатляющие экономические достижения и предоставляет своим гражданам гораздо большие возможности, нежели британское или германское (см. с. 133-135, 274-279 и др.) Однако все это не убеждает его в возможности принятия французского подхода к европейской интеграции.

Не до конца последовательна и позиция автора по проблемам взаимоотношений между национальными государствами и регионами, входящими в состав европейских стран. С одной стороны, он отмечает, что политическая культура многих европейских регионов, требующих сегодня большей самостоятельности, сформировалась еще во времена их независимости, относящиеся к эпохе позднего средневековья, и поэтому относительно чужда принципам демократии и либерализма (см. с. 116). В процессе интеграции это грозит “реваншем регионов”, в результате чего новая Европа может оказаться напоминающей карту континента времен феодальной раздробленности. Л. Зидентоп опасается, что некоторые регионы могут эффективно использовать концентрацию власти в едином европейском центре для того, чтобы, доказывая свою лояльность этому центру, ослаблять позиции национальных государств и тем самым подрывать роль либеральных политических установлений (см. с. 216). С другой стороны, обосновывая необходимость препятствовать сохранению бюрократических структур внутри национальных государств и сформировывать единый общеевропейский политический класс, он предлагает передать половину мест в Европейском сенате, создание которого он считает важной предпосылкой перехода к федеративной Европе, представителям регионов, что, по его мнению, “поможет национальным политическим классам стать более демократичными” (с. 184). Остается неясным, как участие сенаторов, избираемых непрямым голосованием в регионах, чуждых демократических традиций, может [с. XXI] способствовать демократизации общеевропейского политического класса.

Обращает на себя внимание негативное отношение автора к так называемому “экономизму”, проявляющемуся в том, что “экономическая фразеология и лежащая в ее основе утилитарная философия вытеснили старый политический язык, в котором центральное место занимали вопросы контроля над государственной властью, обеспечения ее подотчетности и участия граждан в политической жизни” (с. 40-41). Почему это происходит? “Экономический рост, – объясняет автор, -вызывает меньше споров, чем другие цели публичной политики; <...> удовлетворение потребностей – а мало кто не хочет стать богаче – и максимизация этого удовлетворения представляются вполне понятной целью в сравнении с почти метафизическими проблемами, возникающими, когда ориентиром выступает социальная справедливость” (с. 46-47). Вольно или невольно Л. Зидентоп противопоставляет в своих рассуждениях экономическое и политическое содержание либерализма, что, на наш взгляд, не вполне корректно. Он полагает, что одним из самых опасных проявлений “экономизма” является проповедуемое им отношение к человеку лишь как к потребителю, но не как к гражданину, как к пассивному, а не активному субъекту; в результате “политика потребителей” оказывается противоположностью “политике героев”, демократической политике (см. с. 156); в то же время важным достижением гражданского общества Л. Зидентоп считает именно преодоление этого “героического” взгляда на гражданина. Эти примеры не исчерпывают противоречий, которые внимательный читатель обнаружит в этой книге и которые, подчеркнем еще раз, побуждают к самостоятельным сопоставлениям, размышлениям и выводам.

В этой связи представляется полезным вернуться к роли Франции в процессе европейской интеграции. Именно Франция упоминается в книге столь часто и в столь разнообразных контекстах, что становится источником почти неразрешимых коллизий между отдельными элементами концепции Л. Зидентопа. Так, он отмечает бесспорные успехи французской политической [с. XXII] системы, способной целенаправленно и эффективно добиваться поставленных целей, но в то же время утверждает, что ценой этих успехов оказывается подавление индивидуализма и “экономический” подход к решению проблем. Он признает, что в условиях сегодняшней Европы французская модель является единственной, которая на деле способна обеспечить заметный прогресс (см. с. 279), но в то же время всячески принижает роль и значение этого прогресса, поскольку он сопровождается бюрократизацией общества. Он констатирует, что после 1981 года во Франции начат процесс децентрализации, что “эти реформы знаменуют собой начало отхода от пресловутой опеки со стороны государства, которая одно время доходила до абсурда” (с. 138), и, более того, выражает уверенность, что “децентрализация постепенно сделает управление Францией в большей мере демократическим” (с. 177), но, несмотря на это, постоянно повторяет, что бюрократическая природа французского политического класса неистребима. Он пишет, что “французы могут дать Европе больше, чем любая другая нация, потому что французы верят в Европу как в культурный и этический проект' (с. 279), но всячески аргументирует желательность преодоления доминирующей роли Франции в ходе европейского объединения. Наконец, автор признает, что Франция стала лидером европейской интеграции еще в 50-е годы, и тот факт, что французы, оказавшиеся движущей силой в процессе строительства новой Европы, не проводили четких отличий между своими интересами и интересами всего континента, не может считаться чем-то странным. Франция утвердила себя как страна, говорящая от имени Европы (см. с. 143) в той же (продолжим мы) степени, в какой Соединенные Штаты получили, начиная с конца восемнадцатого века, право говорить от имени всего демократического мира. Так почему же за Америкой профессор Зидентоп, без сомнений, признает подобное право, а за Францией – нет? Никакого логичного ответа на этот вопрос книга не предлагает.

Тем самым мы приблизились к противоречиям, способным вызвать у читателей некоторую досаду. Однако прежде [с. XXIII] чем перейти к их анализу, необходимо сказать, что всем своим содержанием, о котором говорилось выше, книга Л. Зидентопа проясняет ту реальность, которая сегодня сложилась в России, хотя страна наша лишь трижды вскользь упоминается в тексте (за исключением, конечно, предисловия, специально написанного автором для этого издания). Какие положения представляются особо важными в этой связи? Что было бы полезно (и даже необходимо) учитывать в практике российских реформ?

Во-первых, тем результатом, на который с самого начала следовало нацелить реформы, должно стать гражданское общество как тип социальной организации, а не демократия как внешняя форма управления. Двигаясь к этой цели, мы последовательно строили бы государство, по отношению к которому все граждане равны, а их основной социальной ролью становилась бы роль индивидуума. Демократия может быть более или менее развитой, сдерживаться аристократическими или иными (например, номенклатурными) пережитками, она может оказываться популистской и саморазрушающейся, но именно гражданское общество с его равным подчинением граждан закону и способно придать демократии цивилизованные формы, отвечающие вызовам времени. Очевидно, что эта цель не только нами не достигнута, но и не поставлена достаточно ясно и определенно.

Во-вторых, мало лишь конституировать базовую для граждан роль индивидуумов; следует также субординировать прочие социальные роли, которые им приходится играть. На наш взгляд, многие беды российского общества проистекают из того, что новые элиты не ощущают себя в первую очередь гражданами, а уже затем – предпринимателями, политиками, банкирами или даже журналистами. Наше общество резко разделено на социальные слои, которые за последнее десятилетие превратились едва ли не в кастовые структуры, оторванные от общества как такового и живущие в собственных системах координат. Это и приводит к тому, о чем пишет Л. Зидентоп, рассматривая азиатские или исламские типы общества: предлагая что-либо своим партнерам по бизнесу или принимая [с. XXIV] на себя определенные обязательства, наши соотечественники в большинстве своем не могут четко определить, кого они представляют – самих себя, государство, свои организации, группы или кланы. Именно поэтому в стране отсутствует действенная правовая система, именно поэтому свободные демократические процедуры в значительной степени остаются фикцией, именно поэтому, наконец, экономические трансакции сохраняют свой непрозрачный, а зачастую и полукриминальный характер, что, однако, не считается самими хозяйствующими субъектами чем-то предосудительным.

В-третьих, российскому обществу и нашим политикам следует, наконец, определиться в своем отношении к регионализму и национализму. Ни в коем случае не пытаясь в какой бы то ни было степени ущемить права представителей любых народов, населяющих нашу страну, мы должны относиться к ним как к равным по статусу гражданам Российской Федерации. Любые промежуточные формы суверенитета – это нонсенс в гражданском обществе; сама такая постановка вопроса делает невозможным единое гражданство в федеративном государстве. В “национальной” природе субъектов федерации не существует и не может существовать никаких легитимных источников дополнительных прав и полномочий региональных руководителей. Движение к гражданскому обществу, к укреплению федерализма подразумевает безоговорочное противодействие любым попыткам размывания исторической идентичности самого российского государства, соблюдение тех этических и нравственных норм, которые издавна присущи населению страны, и, наконец, сохранение и упрочение (пусть и не такими методами, которые применяются во Франции) роли русского языка как средства общения в пределах всей федерации.

В-четвертых, должна быть четко поставлена задача формирования и развития нового политического класса, по своему культурному уровню, образованности и восприимчивости к ценностям гражданского общества адекватного вызовам времени. Как показывает опыт строительства федеративных государств, в этом политическом классе значительную роль [с. XXV] надлежит играть юристам, способным отстаивать свои убеждения как в сфере правовых отношений, так и в политической сфере. К сожалению, демократическая Россия по своей политической и правовой культуре, по уровню восприятия ценностей правового государства и гражданского общества отстала от Запада даже больше, чем в экономической области, и поэтому приоритет политических вопросов над экономическими, о чем столь убедительно говорит в своей книге Л. Зидентоп, актуален для России даже в большей степени, чем для тех европейских стран, которым адресован этот его труд.

Вернемся, однако, к самой книге. Учитывая, что и автор со всей определенностью отметил, что в ней он “в большей мере стремился ставить проблемы, чем излагать факты” (с. 289), обратимся к одной из таких проблем. На наш взгляд, профессор Зидентоп побуждает читателей задуматься о судьбах демократии, представительного правления и федеративного устройства в новом столетии.

Тема эта трудна в силу самой природы такого сложного явления, как демократия. Его изучение – особенно в многообразных современных формах – требует от исследователя рассматривать предмет сразу с нескольких точек зрения: теоретической и эмпирической, исторической, экономической и т. д. Причем совместить картины, видимые под разными углами зрения, оказывается непросто даже такому тонкому исследователю, как Л. Зидентоп. В самом деле, он, например, вполне недвусмысленно отмечает, что “политическому мышлению, целиком сосредоточенному на должном, постоянно грозит опасность размывания грани между должным и реальным, опасность наделения какого-нибудь института или процесса той внутренней легитимностью, которую никогда не следует [априори] придавать ни одному из них” (с. 157), однако рассуждая о феномене демократии, он отступает от этой позиции, как бы полагая, что демократия не относится к ряду подобных институтов и процессов. Активно критикуя далее излишнюю увлеченность европейских политиков экономическими проблемами, он на протяжении всей книги так и не пытается [с. XXVI] оценить действенность (или, напротив, неэффективность) предлагаемых ими мер на конкретных примерах, почерпнутых из реальной жизни европейских стран. Наконец, глубокие и поучительные исторические этюды (анализ отличия античной и средневековой демократии от современной, сравнение социальных и культурных условий, сложившихся в Европе и Соединенных Штатах в эпоху ранней модернити, и т. д.) контрастируют с явно внеисторичным подходом к демократии и федерализму; создается впечатление, будто они полностью сформировались к концу восемнадцатого века и далее не подвержены никаким изменениям.

Причины такого подхода достаточно, впрочем, понятны. Целый ряд факторов – успешное развитие американского федерализма, довольно-таки скептическое отношение Л. Зидентопа к французской бюрократической модели государства и даже, как иногда кажется, его увлеченность идеями де Токвиля – обусловливают его особое внимание к оценке тех форм демократии, которые обосновывались классиками либеральной политической теории. Конечно, есть огромный соблазн провести эффектные параллели между образованием союза североамериканских британских колоний и ныне создаваемой федерацией европейских государств. Подобное сравнение может стать (и становится в предлагаемой читателям интерпретации) основанием для активной критики последней, однако, упиваясь такой критикой, не следует забывать, что эти процессы разделены двумя столетиями, на протяжении которых человечество отнюдь не стояло на месте.

Безусловно, в конце восемнадцатого столетия американские колонисты обладали относительно близкими религиозными верованиями, развитым чувством равенства и общим языком, что и сделало процесс формирования либеральной политической культуры Соединенных Штатов столь естественным и необратимым. Однако если пристальнее посмотреть на реалии эпохи Просвещения, мы увидим, что для Европы она ознаменовалась прекращением религиозных войн, освоением элементов гражданского равенства, но представители иных, неевропейских культур в большинстве случаев воспринимались [с. XXVII] еще в качестве врагов. Здесь угадывается лишь начало тенденции, и сравнение положения дел в статике указывает, конечно, на преимущества Америки. Но сегодня -то равенство перед законом вполне усвоено преодолевшими аристократические пережитки европейцами, толерантность к иным убеждениям характеризует их не менее, чем приверженность политическим свободам, а владение иностранными языками становится естественным качеством почти любого человека, живущего на том небольшом, но невероятно разнообразном континенте, который именуется Европой. Таким образом, предпосылки, которые двести лет назад способствовали формированию американского федерализма, сегодня, с одной стороны, в основном наличествуют и в Европе, а с другой – вполне возможно, уже и не являются столь необходимыми, как прежде, для формирования эффективно функционирующего наднационального союза.

Страдает антиисторизмом и рассмотрение темы “экономизма”. Порою этот сюжет не выходит за пределы модели “экономического человека” времен Адама Смита. “Мы склонны на свой страх и риск игнорировать или недооценивать важность нравственных и культурных факторов исторического развития”, – пишет Л. Зидентоп, а подтверждение этого тезиса он находит в том, что “в последнее время в западной научной мысли распространяется [новая] разновидность экономического детерминизма” (с. 203). Однако экономическая теория не предполагает, что мотивы и стимулы хозяйствующего субъекта должны оставаться неизменными. Автор признает, что “характер экономического субъекта, сама природа участников рыночных отношений определяются культурными традициями” (с. 192), но при этом не учитывает того факта, что изменяющаяся природа хозяйственной деятельности может оказывать на демократические институты гораздо более мощное воздействие, нежели все дискуссии о либеральном конституционализме. Книга Л. Зидентопа способна убедить читателя в том, сколь пагубно влияние на политический процесс современного “экономизма”, но картина была бы более объективной, если бы содержала анализ воздействия на этот процесс [с. XXVIII] современной экономики как таковой. Между тем этот анализ исчерпывается рассуждением о том, что формирование мирового рынка и растущая экономическая взаимозависимость стран стирают грань между внутренней и внешней политикой, и это наносит ущерб традиционным формам государственного устройства (см. с. 147-148). Современная действительность намного богаче и сложнее этого рассуждения. Изменения в экономической жизни самих развитых стран радикально трансформируют политическую организацию общества и несут с собой намного большие угрозы для традиционной демократии, чем пресловутое нарастание мощи и влияния французской бюрократической машины.

И здесь мы обнаруживаем, что книга Л. Зидентопа подводит нас к чрезвычайно сложному и важному вопросу, который связан не с тем, способна ли либеральная демократическая система существовать в новых условиях, а с тем, насколько желательной является она в формирующемся сегодня новом мировом порядке. Подводит – и на том заканчивается, ибо в явном виде этот вопрос не может быть даже поставлен автором, поскольку его убеждения не позволяют считать демократию в ее нынешнем виде явлением преходящим.

Однако убеждения убеждениями, а практика практикой. Мы все же находим в книге Л. Зидентопа целый ряд весьма интересных замечаний, свидетельствующих, пусть и косвенно, о том, что время от времени у автора возникают некоторые сомнения в адекватности существующей системы.

Возьмем, например, проблему равенства и посмотрим, как она соотносится с вопросом о значении элит в жизни того или иного общества. Идея равенства выведена в книге как критически важная для демократии. Сами понятия государства и гражданского общества оказываются бессодержательными вне равенства всех членов общества перед лицом суверена. Однако что понимается в данном случае под равенством? Сколь далеко распространяется действие этого принципа? Это отнюдь не праздный вопрос, возникающий при чтении “Демократии в Европе”. С одной стороны, мы находим в книге суровую критику бюрократических элит, рвущихся к власти в [с. XXIX] Брюсселе: они состоят из функционеров, а не демократически избранных политиков, и это безусловно плохо, поскольку нарушается равное право каждого члена общества принимать участие в выборах, и формирование правящего класса становится привилегией. С другой стороны, выступая против утилитаризма, Л. Зидентоп пишет: “Для утилитаристов в их расчетах полезности каждый человек принимается за единицу, и не более того. Но почему? Не следует ли предположить, что некоторых людей [справедливо было бы] считать за шесть единиц, а других – за минус единицу? В конце концов, такое неравенство в оценках, как правило, и принято в большинстве обществ” (с. 239-240). Но коль скоро существуют основания для столь серьезных отличий в оценке людей, должны ли мы пренебрегать ими в формировании политического класса; следует ли в таком случае в одинаковой степени прислушиваться к голосу каждого гражданина, чего требует демократический принцип? Разве неубедительно рассуждение Л. Зидентопа, изложенное несколько выше: “Краеугольным камнем любого здорового гражданского общества является политический класс, или элита, возвысившаяся этически приемлемым образом, на основе одаренности, образованности и богатства, [дополненных] здоровым честолюбием (курсив мой. – В.И.). В начале девятнадцатого века французские либералы стали называть такую элиту “естественной” аристократией, в отличие от аристократии, получившей свой статус по праву рождения. Понятие естественной аристократии предполагает не только равенство перед законом, но и разумное равенство возможностей. <...> Поэтому было бы ошибочным полагать, что демократическое общество отвергает элиты как таковые” (с. 152). Сопоставляя эти две позиции, следует все-таки спросить себя: является ли демократическим общество, которое может позволить себе считать одного человека за шесть единиц, а другого – за минус единицу, и при этом признавать естественность элит? Вряд ли.

Рассмотрим теперь иное направление рассуждений автора. Его теория демократии предполагает весьма высокий уровень культуры населения и его гражданской ответственности. [с. XXX] Но этой теоретической посылке далеко не всегда отвечает реальная действительность. В этом отношении наиболее показательным является анализ современной американской реальности. В тех же “образцово-показательных” Соединенных Штатах либеральная демократия не находится в полной безопасности по причине происходящих в этой стране социальных и экономических перемен, и “нельзя исключить, что в какой-то момент [Америке] понадобится даже помощь со стороны Европы, своего рода встречный ленд-лиз или план Маршалла. В данном случае, однако, помощь потребуется скорее моральная, чем материальная.., – отмечает Л. Зидентоп и продолжает: – французы, как порой кажется, понимают и принимают этот вызов в гораздо в большей степени, чем англичане” (с, 228-229). Таким образом, оказывается, что наибольшую опасность для демократической системы в современном мире несет с собой само ее развитие.

Может показаться, что мы совершенно запутались. Однако это не так. В данном случае мы сталкиваемся с инверсией фундаментальных понятий, затрудняющей как анализ реальной ситуации, так и постижение авторской мысли. Что сегодня важнее: демократия, которая, как отмечает сам Л. Зидентоп, постоянно порождает стремление людей достичь некой совершенной ее формы, или же гражданское общество, основанное на личной автономии, правах человека и роли договора (см. с. 71)? Весь пафос книги – и в рассуждениях о дилемме современной демократии, и в признании опасности популизма и мультикультурализма, и даже в критике французской модели государственного управления при симпатии к британской и германской – свидетельствует, что автор, говоря о необходимости укрепления демократии в Европе, подразумевает прежде всего необходимость сохранения на континенте гражданского общества. С этим вполне можно солидаризоваться. Но где возникло гражданское общество? Какая страна стала его примером еще в семнадцатом и восемнадцатом веках? Ответ категоричен – то была Великобритания, самая, как это ни странно, приверженная традициям и аристократизму страна Европы (см. с. 79-84). Совершенно очевидно, [с. XXXI] что британский парламент и правительство в восемнадцатом веке были ничуть не более демократичными, нежели нынешние Европейский парламент и Европейская комиссия. Таким образом, само по себе ограничение демократии не представляет главной опасности для Европы. Такую опасность представляет собой ограничение принципов гражданского общества. Проблема заключена не в праве каждого участвовать в принятии законов, а в обязанности каждого им подчиняться.

Общество никогда не стояло на месте в своем развитии, не стоит на месте сегодня и не будет стоять впредь. Принципы организации античного общества серьезно отличались от принципов, которых требует либеральная демократия, но они были единственно приемлемыми в условиях того времени. То же самое можно сказать и о протодемократических социальных формах средневековья. И сама либеральная демократия также не есть нечто вечное и неизменное. Л. Зидентоп отмечает, что “в девятнадцатом веке тот тип демократического строя, который непосредственно связан с рассуждением о гражданском обществе, получил ярлык “капиталистического””, и полагает, что “называть демократическое общество 'капиталистическим' – значит затушевывать роль создавших его убеждений” (с. 71). С этим можно согласиться лишь отчасти. Природа гражданского общества, безусловно, не определяется его капиталистическим характером. Но она определяется характером индустриального общества – общества, в котором люди рассматриваются как равные и независимые граждане не только в связи с христианскими моральными проповедями, но и в силу того, что они выступают равными субъектами хозяйственных отношений. В этих условиях власть и влияние, которые приносит человеку обладание капиталом, никоим образом не связаны ни с его наследственными привилегиями, ни, что еще более важно, с его собственными способностями. Индустриальное общество не признает ни аристократии по праву рождения, ни “естественной” аристократии; в его рамках нет места трактовке одного человека в качестве шести единиц, а другого – в качестве минус единицы. Это общество [с. XXXII] вполне индивидуалистично. Именно поэтому оно и является образцом демократического устройства.

Но современное нам общество весьма существенно отличается от этого идеального типа. На протяжении последних нескольких десятилетий вместе с преодолением основ индустриального строя ушли в прошлое и прочные основы классической демократии. Проблема мультикультурализма, которой в книге уделено значительное внимание, имеет один важный аспект, которого не коснулся Л. Зидентоп. Мультикультурализм действительно весьма широко распространен сегодня в западных обществах, и он представляет попытку Запада убедить самого себя в своей демократической природе, становящейся все менее очевидной. То же самое можно сказать и относительно роли средств массовой информации, стремящихся поддержать иллюзию демократичности выборов, но при этом обеспечить их приемлемый результат. Отбор претендентов на исполнение различных ролей в недрах политического класса характеризуется аналогичными признаками. Сегодня мы сталкиваемся с тем, что западные общества по своей сути перестают быть демократическими, но сами боятся себе в этом признаться; профессор Зидентоп очень близко подходит к этому вопросу, когда говорит о том, что французская элита фактически уже установила контроль за процессом европейской интеграции, но как бы смущается объявить об этом собственному народу (см. с. 177). Каковы же причины этой важной трансформации?

На наш взгляд, главная из них кроется в хозяйственной сфере. По мере становления общества, в котором основным производственным ресурсом является уже не капитал, а знания, оно обращается к тем принципам организации, которые во все времена воплощались в некоем подобии аристократического устройства. Обладание знаниями многократно усиливает “естественную” аристократию, но общество при этом впервые в истории вступает в явное противоречие с христианской доктриной справедливости и равенства. Христианское учение связывает понятия справедливости и равенства [с. XXXIII] гораздо более жестко, чем это иногда может показаться. Равенство исходит от Бога и является столь мощным императивом, что любое его попрание автоматически может восприниматься как несправедливость. Однако подобные представления возникли и развились в то время, когда наличие “естественной” аристократии не было значимым фактором нарастания неравенства. Сегодня класс интеллектуалов превращает свою индивидуальную свободу в общественное неравенство ежечасно и в угрожающих масштабах. Подавление этого класса противоречит свободе; его экспансия – равенству. Именно в этом состоит реальная дилемма современной демократии.

Мы полагаем, что эта дилемма неразрешима. С развитием современных экономических форм прежняя демократия уходит в прошлое. Этого требует естественное развитие индивидуализма, породившего демократические режимы “всего лишь” несколько столетий тому назад. Сегодня поддержание этого индивидуализма и легитимизация его права вести общество вперед предполагают отказ от демократического принципа в пользу меритократического.

В этой связи особую актуальность приобретает вопрос о том, сколь опасной для современного общества может стать подобная трансформация и какими путями она должна пойти. Весьма убедительный ответ мы находим у Л. Зидентопа в его рассуждении о приемлемости британской аристократической модели гражданского общества, сложившейся в семнадцатом веке. Единственным условием эффективного функционирования нового аристократического режима должно стать уважение к основам гражданского общества, а таковыми, как показано в книге, являются личная автономия, соблюдение прав человека и признание роли договорных отношений. Все эти требования, на наш взгляд, вполне могут соблюдаться и в отсутствие классической демократии. Таким образом, оптимальной для современного Запада моделью политического устройства могло бы считаться меритократическое гражданское общество. Однако, выдвигая эту гипотезу и отдавая себе отчет в том, что подтвердить или опровергнуть ее, как, впрочем, и любую иную, может только практика, мы хотим остановиться [с. XXXIV] еще на двух пунктах, прямо относящихся к рассматриваемым в книге проблемам.

Первый пункт касается взаимного позиционирования Европы и Соединенных Штатов в ходе формирования меритократического социального устройства. Целый ряд предположений Л. Зидентопа, таких, как его мысль о новом “плане Маршалла”, который может быть осуществлен европейцами для сохранения либеральной демократии в Америке, наполняется при таком подходе новым смыслом, который не предусмотрен автором в его книге. Дело в том, что Европа гораздо лучше подготовлена к меритократической трансформации, нежели Соединенные Штаты. В своем развитии европейские страны прошли аристократическую стадию, а Соединенные Штаты – нет; поэтому именно здесь наиболее велики шансы столкнуться с драмой пересмотра своих идеалов. Европейские страны на деле осуществляют сегодня проект интеграции, не отягощенной демократическим популизмом, тогда как Соединенные Штаты все больше втягиваются в заигрывания с мультикультурализмом... Однако мы далеки от намерения “дописывать” книгу Л. Зидентопа. Подчеркнем лишь, что, на наш взгляд, в начавшемся столетии Европа окажется несомненным лидером мирового социального прогресса, и это лидерство обеспечит ей ее историческая традиция. Наступает время, когда способному и амбициозному ученику – Соединенным Штатам – придется осознать превосходство своего старого, подверженного традициям учителя – Европы.

Второй пункт касается того, насколько устойчивым и стабильным в исторической перспективе может оказаться меритократическое правление. На этот счет мы также находим у Л. Зидентопа ряд глубоких соображений. В частности, мы имеем в виду его анализ социальных последствий функционирования французского бюрократического государства; рассматривая его историю, профессор Зидентоп отмечает, что она была исполнена коллизий и революционных потрясений, что снижение уровня демократичности всегда сопровождалось переходом граждан к тактике прямого протеста, чему многие из нас были свидетелями на протяжении последних [с. XXXV] десятилетий. Способен ли, под таким углом зрения, меритократический режим долго оставаться адекватной формой организации общества? Едва ли. Демократия была выдающимся социальным достижением на протяжении последних двух столетий, и человечество должно быть благодарно борцам за расширение демократических свобод, но это не означает, что на повестку дня не могут выйти новые задачи. Меритократия способна сегодня, действуя в рамках гражданского общества, решить множество проблем, перед которыми, скорее всего, демократические режимы останутся бессильными, но из этого не следует, что она установит свое доминирование на долгие столетия. Сторонники христианских ценностей, к которым, безусловно, принадлежит и Л. Зидентоп, считают целый ряд фундаментальных черт человеческой природы вечными и неизменными. Но не в Библии ли сказано: “Всему свое время, и время всякой вещи под небом: время рождаться и время умирать... время разрушать и время строить, время плакать и время смеяться... время молчать и время говорить... время войне и время миру...”?

	предыдущая		следующая
		содержание