Библиотека Михаила Грачева

предыдущая

 

следующая
 
оглавление
 

Токвиль А. де.

Демократия в Америке

М.: Прогресс, 1992. – 554 с.

 

Красным шрифтом в квадратных скобках обозначается конец текста

на соответствующей странице печатного оригинала указанного издания

 

КНИГА ПЕРВАЯ

 

ВВЕДЕНИЕ

 

Среди множества новых предметов и явлений, привлекших к себе мое внимание во время пребывания в Соединенных Штатах, сильнее всего я был поражен равенством условий существования людей. Я без труда установил то огромное влияние, которое оказывает это первостепенное обстоятельство на все течение общественной жизни. Придавая определенное направление общественному мнению и законам страны, оно заставляет тех, кто управляет ею, признавать совершенно новые нормы, а тех, кем управляют, вынуждает обретать особые навыки.

Вскоре я осознал, что то же самое обстоятельство распространяет свое воздействие далеко за пределы сферы политических нравов и юридических норм и что его власть сказывается как на правительственном уровне, так и в равной мере в жизни самого гражданского общества; равенство создает мнения, порождает определенные чувства, внушает обычаи, модифицируя все то, что не вызывается им непосредственно.

Таким образом, по мере того как я занимался изучением американского общества, я все явственнее усматривал в равенстве условий исходную первопричину, из которой, по всей видимости, проистекало каждое конкретное явление общественной жизни американцев, и я постоянно обнаруживал ее перед собой в качестве той центральной точки, к которой сходились все мои наблюдения.

Затем, когда мысленным взором я обратился к нашему полушарию, мне показалось, что я и здесь могу выделить нечто подобное тому, что я наблюдал в Новом Свете. Я видел равенство условий, которое, не достигается здесь, в отличие от Соединенных Штатов, своих крайних пределов, ежедневно приближалась к ним. И мне представилось, что та самая демократия, которая господствовала в американском обществе, стремительно идет к власти в Европе.

В этот период у меня и созрела мысль написать данную книгу.

Мы живем в эпоху великой демократической революции; все ее замечают, но далеко не все оценивают ее сходным образом.

Одни считают ее модным новшеством и, рассматривая как случайность. Еще надеются ее остановить, тогда как другие полагают, что она неодолима, по сколько представляется им в виде непрерывного. Самого древнего и постоянного из всех известных в истории процессов.

Я мысленно возвращаюсь к той ситуации. В которой находилась Франция семьсот лет тому назад: тогда она была поделена между небольшим числом семейств, владевших землей и управлявших населением. Право властвовать в то время предавалась от поколения к поколению вместе с наследственным имуществом; единственным средством, с [с. 27] помощью которого люди воздействовали друг на друга, была сила; единственным источником могущества являлась земельная собственность.

В тот период, однако, стала складываться и быстро распространяться политическая власть духовенства. Ряды духовенства были доступны для всех: для бедных и богатых, для простолюдина и сеньора. Через Церковь равенство стало проникать внутрь правящих кругов, и человек, который был бы обречен влачить жалкое существование в вечном рабстве, став священником, занимал свое место среди дворян и часто восседал выше коронованных особ.

В связи с тем, что со временем общество становилось более цивилизованным и устойчивым, между людьми стали возникать более сложные и более многочисленные связи. Люди начали ощущать потребность в гражданском законодательстве. Тогда появляются законоведы. Они покидают свои неприметные места за оградой в залах судебных заседаний и пыльные клетушки судебных канцелярий и идут заседать в королевские советы, где сидят бок о бок с феодальными баронами, облаченными в горностаевые мантии и доспехи.

В то время как короли губят себя, стремясь осуществить свои грандиозные замыслы, а дворяне истощают свои силы в междоусобных войнах, простолюдины обогащаются, занимаясь торговлей. Начинает ощущаться влияние денег на государственные дела. Торговля становится новым источником обретения могущества, и финансисты превращаются в политическую силу, которую презирают, но которой льстят.

Мало-помалу распространяется просвещенность; пробуждается интерес к литературе и искусству; ум становится одним из необходимых условий успеха; знания используются в качестве средства управления, а интеллект обретает статус социальной силы; просвещенные люди получают доступ к делам государства.

По мере того как открываются новые пути, ведущие к власти, происхождение человека теряет свое значение. В XI веке знатность считалась бесценным даром. В XIII веке ее уже можно было купить. Первый случай возведения в дворянство имел место в 1270 году, и равенство наконец проникло в сферу власть имущих с помощью самой аристократии.

В течение минувших семисот лет иногда случалось так, что дворяне, сражаясь против авторитета королевской власти или соперничая между собой, предоставляли народу возможность пользоваться значительным политическим влиянием.

А еще чаще мы видим, как короли открывали доступ в правительство представителям низших классов с целью унизить аристократию.

Во Франции короли играли роль самых активных и самых последовательных уравнителей. Когда они бывали честолюбивыми и сильными, они старались поднять народ до уровня дворянства; будучи же сдержанными и слабыми, они позволяли народу самому брать над ними верх. Одни из них помогали демократии своими дарованиями, другие своими недостатками. Людовик XI и Людовик XIV заботились о том, чтобы у трона не было никаких соперников, уравнивая подданных сверху, а Людовик ХV в конце концов сам со всем своим двором дошел до полного ничтожества.

С того времени как граждане получили право землевладения не только на условиях ленной зависимости и накапливаемые ими движимое имущество и состояния в свою очередь стали придавать владельцам общественный вес и открывать им доступ к власти, любые изобретения в области ремесел и любые усовершенствования в торговле и промышленности не могли одновременно не порождать новых факторов, способствовавших упрочению равенства людей. Начиная с этого момента все технологические открытия, все вновь рождающиеся потребности и все желания, требующие удовлетворения, становятся этапами пути, ведущего ко всеобщему уравниванию. Стремление к роскоши, любовь к войне, власть моды – все самые мимолетные, как и самые глубокие страсти человеческого сердца, казалось, объединились для того, чтобы сообща способствовать обнищанию богатых и обогащению бедных.

С тех пор как работа интеллекта превратилась в источник силы и богатства, все развитие науки, все новые знания, всякую новую идею можно рассматривать в качестве зародыша будущего могущества, вполне доступного для народа. Поэтическая одаренность, красноречие, цепкость памяти, светлый ум, огонь воображения, глубина мысли все эти дары, розданные небесами наугад, приносили пользу демократии даже тогда, когда ими овладевали ее противники, они все равно работали на демократию, наглядно [с. 28] воплощая идею природного величия человека. Таким образом, торжество цивилизации и просвещения одновременно знаменовало собой победоносное шествие демократии, а литература была открытым для всех арсеналом, где слабые и бедные ежедневно подбирали для себя оружие.

Когда пробегаешь глазами страницы нашей истории, в ней трудно встретить сколь либо значительные события, происходившие в течение последних семисот лет, которые не сыграли бы своей благотворной роли для установления равенства.

Крестовые походы и войны с Англией опустошают ряды дворянства и приводят к разделу их земельных владений; институт городских коммунальных советов внедряет практику демократической свободы в самой цитадели феодальной монархии; изобретение огнестрельного оружия уравнивает простолюдина с дворянином на полях сражений; изобретение книгопечатания обеспечивает равные возможности для умственного развития людей; созданная почтовая служба доставляет средства просвещения как к порогу хижины бедняка, так и к парадным дворцов. Протестантизм утверждает, что все люди в равной мере способные найти путь, ведущий на небеса. Америка со времени ее открытия предоставляет людям тысячу новых способов сколачивать состояния, позволяя даже никому не известным авантюристам обретать богатство и власть.

Если вы станете рассматривать с интервалом в пятьдесят лет все то, что происходило во Франции начиная с XI века, вы не преминете заметить в конце каждого из этих периодов, что в общественном устройстве совершалась двойная революция: дворянин оказывался стоящим на более низкой ступени социальной лестницы, а простолюдин на более высокой.

Один опускается, а другой поднимается. По истечении каждой половины столетия они сближаются и скоро соприкоснутся.

И этот процесс показателен не только для Франции. Куда бы мы ни кинули наши взоры, мы увидим все ту же революцию, происходящую во всем христианском мире.

Повсеместно самые различные события, случающиеся в жизни народов, оказываются на руку демократии. Все люди помогают ей своими усилиями: и те, кто сознательно содействует ее успеху, и те, кто и не думает служить ей, равно как и люди, сражающиеся за демократию, а также люди, провозгласившие себя ее врагами. Все они бредут вперемешку, подталкиваемые в одном направлении, и все сообща трудятся на нее: одни – против своей воли, а другие – даже не осознавая этого, будучи слепыми орудиями в руках Господа.

Таким образом, постепенное установление равенства условий есть предначертанная свыше неизбежность. Этот процесс отмечен следующими основными признаками: он носит всемирный, долговременный характер и с каждым днем все менее и менее зависит от воли людей; все событии, как и все люди, способствуют его развитию.

Благоразумно ли считать, что столь далеко зашедший социальный процесс может быть приостановлен усилиями одного поколения? Неужели кто-то полагает, что, уничтожив феодальную систему и победив королей, демократия отступит перед буржуазией и богачами? Остановится ли она теперь, когда она стала столь могучей, а ее противники столь слабы?

Итак, куда же мы идем? Никто не может сказать, ибо нам уже не с чем сравнивать нашу современность: условия существования людей в христианских нациях в настоящее время стали более равными чем они бывали когда-либо в какой-либо стране мира. Поэтому уже достигнутая нами ступень величия не дает возможности предвидеть то, что еще может свершиться.

Вся эта предлагаемая вниманию читателей книга была целиком написана в состоянии своего рода священного трепета, охватившего душу автора при виде этой неудержимой революции, наступающей в течение столь многих веков, преодолевающей любые преграды и даже сегодня продолжающей идти вперед сквозь произведенные ею разрушения.

Богу вовсе не нужно возвышать свой собственный глас для того, чтобы мы обнаружили верные приметы его воли. Для этого нам достаточно наблюдать за привычным и природными процессами и улавливать постоянно действующую тенденцию развития событий. Даже не слыша гласа Творца, я знаю, что звезды движутся в небесном пространстве по тем орбитам, которые были начертаны его перстом. [с. 29]

Если долговременное наблюдение и непредвзятые размышления привели в настоящее время людей к признанию того, что прошлое и будущее нашей истории в равной мере определяются постепенным, последовательным наступлением равенства, одно это открытие уже придает данному процессу священный характер событий, предопределенных волей верховного Владыки. Желание сдержать развитие демократии, следовательно, представляется борьбой против самого Господа, и народам не остается ничего другого, кроме как приспосабливаться к тому общественному устройству, которое навязывается им Провидением.

То состояние, в котором в данное время находятся христианские народы, как мне кажется, являет собой ужасающее зрелище; течение, захватившее их, уже достаточно сильно для того, чтобы невозможно было его остановить, но еще не слишком стремительно и им еще можно как-то управлять: судьба народов находится в их собственных руках, но вскоре она станет им неподвластна.

Обучать людей демократии, возрождать, насколько это возможно, демократические идеалы, очищать нравы, регулировать демократические движения, постепенно приобщать граждан к делам управления государством, избавляя их от неопытности в этих вопросах и вытесняя их слепые инстинкты осознанием своих подлинных интересов; изменять систему правления сообразно времени и месту, приводя ее в соответствие с обстоятельствами и реальными людьми, – таковы важнейшие из обязанностей, налагаемые в наши дни на тех, кто управляет обществом.

Совершенно новому миру необходимы новые политические знания.

Но именно об этом мы почти не задумываемся: оказавшись на стремнине быстрой реки, мы упрямо не спускаем глаз с тех нескольких развалин, что еще видны на берегу, тогда как поток увлекает нас к той бездне, что находится у нас за спиной.

Ни у одного из народов Европы та великая социальная революция, о которой я намерен писать, не протекала столь стремительно, как у нас, однако она всегда шла здесь наугад.

Главы нашего государства никогда не думали о том, чтобы подготовиться к ней заблаговременно; она совершалась вопреки их воле или же без их ведома. Самые могущественные, самые интеллектуально и нравственно развитые классы не пытались овладеть ею с тем, чтобы ее направлять. Поэтому демократия была предоставлена власти диких инстинктов; она выросла, как те дети, лишенные родительской заботы, которые воспитываются на улицах наших городов, узнавая только пороки и убожество общества. Ее существование, по-видимому, еще не вполне осознается людьми, как вдруг она неожиданно захватывает власть. Тогда каждый раболепно стремится исполнить малейшее ее желание; ей поклоняются как воплощению силы; затем, когда она слабеет из-за собственной невоздержанности, законодатели начинают обдумывать неблагоразумные проекты ее уничтожения, вместо того чтобы попытаться наставить и исправить ее, и, не желая преподавать ей науку управления, они помышляют лишь о том, как бы отстранить ее от власти.

В результате в жизни общества происходит демократическая революция, не сопровождаемая при этом тем преобразованием законов, идей, обычаев и нравов, которое необходимо для достижения целей данной революции. Таким образом, мы получили демократию, не имея того, что должно смягчать ее недостатки и подчеркивать ее естественные преимущества, и, уже изведав приносимое ею зло, мы еще не знаем того добра, которое она должна дать.

Когда королевская власть, поддерживаемая аристократией, мирно управляла народами Европы, общество, несмотря на все свои лишения, чувствовало себя счастливым в такие моменты, которые с трудом можно понять и оценить в наши дни.

Могущество отдельных подданных играло роль неодолимой преграды, мешающей государю становиться тираном, и короли, к тому же чувствуя, что в глазах толпы они обрели почти божественные атрибуты, находили в том самом уважении, которое они вызывали, поддержку своему желанию не злоупотреблять собственной властью.

Сохраняя огромную дистанцию между собой и народом, вельможи тем не менее проявляли к его судьбе такую же доброжелательную, спокойную заинтересованность, с какой пастух относится к своему стаду, и, не считая бедняков себе ровней, они рассматривали заботу об их участи как обязанность, возложенную на господ самим Провидением. [с. 30]

Не представляя себе какого-либо иного общественного устройства и не мечтая вообще о возможности когда-либо стать равным со своими начальниками, народ принимал их благодеяния и не обсуждал их права. Он любил их тогда, когда они оказывались милосердными и справедливыми, и без ропота, не испытывая низменных чувств, подчинялся их суровости как неизбежному злу, посылаемому ему десницей самого Господа. Обычаи и нравы, кроме того, в определенной степени ограничивали тиранию, утвердив своего рода законность в мире, основанном на насилии.

Поскольку дворянину и в голову не приходила мысль о том, что кто-то захочет вырвать у него те привилегии, которые он считал принадлежащими ему по закону, и поскольку крепостной рассматривал свое более низкое положение как проявление незыблемости порядка вещей, можно представить себе, что между этими двумя классами, наделенными столь различными судьбами, могла устанавливаться своего рода взаимная благожелательность. В те времена общество знало неравенство и лишения, но души людей не были испорченными.

Людей развращает не сама власть как таковая и не привычка к покорности, а употребление той власти, которую они считают незаконной, и покорность тем правителям, которых они воспринимают как узурпаторов и угнетателей.

Одним принадлежало все: богатство, сила, свободное время, позволявшее им стремиться к утонченной роскоши, совершенствовать свой вкус, наслаждаться духовностью и культивировать искусство; тяжелый труд, грубость и невежество были уделом других.

Однако в этой невежественной и грубой толпе встречались люди, обладавшие живыми страстями, великодушными чувствами, глубокими убеждениями и природной доблестью.

Подобным образом организованное общество могло быть устойчивым, могущественным и, что особенно характерно, стремящимся к славе.

Но вот различия по чину начинают терять четкость, высокие барьеры между людьми становятся ниже; поместья дробятся, власть переходит в руки многих, распространяется образованность, и интеллектуальные способности людей уравниваются. Социальное устройство становится демократическим, и демократия в конечном счете мирно утверждает свое влияние на политические институты и общественные нравы.

В данной связи я вполне представляю себе такое общество, в котором каждый, относясь к закону как к своему личному делу, любил бы его и подчинялся бы ему без труда; где власть правительства, не будучи обожествляемой, пользовалась бы уважением в качестве земной необходимости; где любовь, питаемая людьми к главе государства, была бы не страстью, а разумным, спокойным чувством. Когда каждый человек наделен правами и уверен в неотъемлемости этих прав, между всеми классами общества может установиться мужественное доверие и своего рода взаимная благосклонность, не имеющая равным образом ничего общего ни с чувством гордыни, ни с низкопоклонством.

Осознав свои истинные интересы, народ понял бы, что для наслаждения теми благами, которые дает общество, ему необходимо принять возложенные на него обязанности. Свободная ассоциация граждан в этом случае могла бы играть роль могущественных вельмож, защищая государство и от опасности тирании, и от угрозы вседозволенности.

Я понимаю, что в подобным образом устроенном демократическом государстве общество не станет неподвижны, но движение внутри его социальной ткани может быть отмечено упорядоченностью и поступательностью. Если в таком обществе и будет меньше блеска славы, чем в аристократии, то оно все же не будет знать столь крайней нужды; наслаждения в нем станут более умеренными, а благосостояние – более доступным; знания людей будут менее обширными, но и невежество станет менее распространенным; чувства утратят свою силу, но манера поведения станет более сглаженной; пороки и недостатки будут чаще встречаться среди людей, но преступность станет более редким явлением.

Вместо прежнего энтузиазма и страстности убеждений просвещенность и опытность граждан будут подчас побуждать их идти на великие жертвы. Поскольку всякий человек, в равной мере чувствуя свою слабость и потребность в себе подобных поймет, что он получит их поддержку только при условии, что сам будет готов оказывать им [с. 31] помощь, граждане без труда осознают, что их личные интересы прочно связаны с интересами общественными.

Такая нация, говоря в целом, будет менее блистательной, менее прославленной и, возможно, менее сильной, но большинство ее граждан будут процветать, и народ обнаружит миролюбие своего нрава не по причине того, что он отчаялся добиться для себя лучшей доли, но потому, что осознал, как хорошо ему живется.

Хотя в подобном порядке вещей отнюдь не все было бы хорошим и полезным, общество по крайней мере могло бы заимствовать из него все то, что представляет интерес и пользу, и люди, навсегда отказываясь от тех социальных преимуществ, которые порождались аристократическим устройством, взяли бы у демократии все то хорошее, что она может им предложить.

А мы, избавляясь от социального устройства, доставшегося нам от предков, и беспорядочно отметая прочь их политические институты, их идеи и нравы, – что мы взяли взамен?

Престиж королевской власти исчез, но сама она не была замещена его величеством законом; в наши дни народ презирает власть, но боится ее, и благодаря этому она может вытянуть из него больше, чем могла в былые времена, когда он относился к ней с уважением и любовью.

Я замечаю, что мы уничтожили могущество определенных личностей, способных по отдельности сражаться против тирании, но я вижу, что правительство оказалось единственным наследником всех тех прерогатив, которые были отняты у семейных кланов, корпораций и частных лиц. Таким образом, гнетущая порой, но часто охранительная сила небольшого числа граждан была заменена беспомощностью всех.

Раздробление состояний уменьшило дистанцию, отделяющую бедняка от богача, но, сближаясь, они, по-видимому, обнаруживают все новые и новые причины, заставляющие их питать взаимную ненависть, И, бросая друг на друга взгляды, полные страха и зависти, они отталкивают один другого от власти как для одного, так и для другого идея права еще не существует, и обоим сила представляется единственным веским аргументом, имеющимся у них в настоящее время, а также единственной гарантией будущего.

Бедняк унаследовал большую часть предрассудков своих отцов, утратив их убеждения; он столь же невежествен, но лишен их добродетелей. В качестве основы своих действий он принял доктрину личного интереса, не понимая должным образом этого учения, и его эгоизм ныне носит столь же непросвещенный характер, как и прежняя преданность бедняков своим господам, готовых жертвовать собственными интересами.

Общество сохраняет спокойствие, но не потому, что оно осознает свою силу и свое благополучие, а, напротив, потому, что оно считает себя слабым и немощным; оно боится, что любое усилие может стоить ему жизни: всякий человек ощущает неблагополучие общественного состояния, но никто не обладает необходимыми мужеством и энергией, чтобы добиваться его улучшения. Желания, сожаления, огорчения и радости людей не создают ничего ощутимого и прочного, подобно тому как страсти стариков приводят их лишь к бессилию.

Таким образом, отказавшись от всего того блага, которое могло содержаться в старом общественном устройстве, и не приобретя ничего полезного из того, что можно было бы получить в нашем нынешнем положении, мы, любуясь собой, остановились посреди руин старого режима и, видимо, желаем остаться здесь навсегда.

Не менее прискорбная ситуация наблюдается и в духовной жизни общества.

Демократия Франции, которую то сдерживали в ее продвижении, то бросали на произвол судьбы, делая игралищем своих необузданных страстей, опрокинула все, что только попалось ей на пути, и расшатала то, что она не сумела уничтожить. Она не завоевывала общество постепенно с целью мирного установления своей власти; напротив, она беспрестанно продвигалась вперед, порождая беспорядки и грохот сражений. В пылу борьбы каждый человек, побуждаемый экстремизмом суждений и высказываний своих противников, склонен перешагивать естественные границы собственных убеждений, теряя из виду сам предмет своих исканий и пользуясь языком, плохо выражающим его подлинные чувства и тайные движения души. [с. 32]

Отсюда проистекает то странное смятение умов, наблюдать которое мы ныне принуждены.

Я напрасно напрягаю свою память, не находя в ней ничего, что заслуживало бы большей печали и жалости, чем то, что происходит на наших глазах. Начинает казаться, что в наши дни распалась естественная связь между воззрениями и склонностями людей, между их поступками и убеждениями. Наблюдавшееся во все времена гармоническое соответствие между человеческими чувствами и идеями представляется уничтоженными создается впечатление, что все законы нравственной сообразности упразднены.

Среди нас еще встречаются ревностные христиане, чьи души любят подкреплять свою религиозную веру истинами загробной жизни, христиане, которые, без сомнения, с благосклонным воодушевлением поддержат идею человеческой свободы как источника всякого нравственного величия. Христианство, провозгласившее равенство всех людей перед Господом, не должно отвращать лицезрение картины равенства всех граждан перед законом. По странному стечению обстоятельств, однако, религия в данный момент находится в союзе с теми силами, которые ниспровергаются демократией, и потому религии часто приходится отвергать любезное ее сердцу равенство и проклинать свободу как своего врага, тогда как, взяв ее за руку, она могла бы благословить ее во всех ее устремлениях. Рядом с подобными набожными людьми я вижу других, взоры которых устремлены не столько к небу, сколько к земле. Это – поборники свободы, они отстаивают ее не только потому, что видят в ней источник наивысшего человеческого благородства и доблести, но в особенности потому, что рассматривают ее как средство обретения максимальных выгод. Они искренне хотят помочь ей утвердить свою власть для того, чтобы люди вкусили ее блага. Я считаю, что этим последним следовало бы в спешном порядке обратиться за помощью к религии, ибо они должны знать, что царства свободы нельзя достичь без господства нравственности, так же как нельзя сделать нравственным общество, лишенное веры. Но они видели верующих в рядах своих противников, и этого достаточно, чтобы одни нападали на религию, а другие не осмеливались ее защищать.

В минувшие столетия низкие, продажные души превозносили рабство, тогда как независимые благородные сердца вели безнадежную борьбу за спасение человеческой свободы. В наши дни, однако, часто бывает так, что люди, наделенные природным благородством и отвагой, придерживаются убеждений, прямо противоположных их собственным склонностям, восхваляя то низкопоклонство и ту душевную низость, которых они сами никогда не ведали. Иные же, напротив, говорят о свободе так, словно они лично смогли ощутить ее святость и величие, и шумно требуют соблюдения тех прав человека, которых они сами никогда не признавали.

Я вижу также добродетельных и кротких людей, моральная чистота и мирный нрав, зажиточность и образованность которых делают их естественными лидерами той округи, в которой они проживают. Питая искреннюю любовь к отчизне, они готовы ради нее идти на великие жертвы; тем не менее, цивилизация часто имеет в их лице своих противников. Они смешивают ее недостатки с ее достоинствами, и в их сознании идея зла неразрывно связана с идеей нововведений.

Рядом с этими я вижу других, тех, кто, пытаясь во имя прогресса сделать людей материалистами, хочет найти пользу, не обременяя себя заботами о справедливости, науку, свободную от религиозных убеждений, и благосостояние, обособленное от добродетели. Эти люди называют себя борцами за современную цивилизацию и часто становятся ее вождями, захватывая освободившиеся места, которых они совершенно недостойны.

Итак, что же с нами происходит?

Верующие сражаются против свободы, а друзья свободы нападают на религию; благородные, великодушные люди превозносят рабство, а души низменные и угодливые ратуют за независимость; честные и просвещенные граждане становятся врагами всякого прогресса, тогда как люди, лишенные нравственности и чувства патриотизма, объявляют себя апостолами цивилизации и просвещения!

Не происходило ли нечто подобное во все времена? Всегда ли люди, как в наши дни, имели перед глазами мир, начисто лишенный всякой логики, мир, где добродетель бездарна, а талант бесчестен, где любовь к порядку неотличима от тиранических наклонностей, а святой культ свободы – от пренебрежительного отношения к законности, где [с. 33] совесть отбрасывает лишь неверный отсвет на поступки людей, где ничто более не представляется ни запрещенным, ни разрешенным, ни порядочным ни позорным, ни истинным, ни ложным?

Должен ли я полагать, что Творец создал человека только для того, чтобы позволить ему до конца своих дней сражаться с той нищетой духа, которая нас окружает? Я не могу в это поверить: Господь уготовил европейским народам более прочное и более спокойное будущее. Я не знаю его замыслов, но я не перестану в это верить только потому, что не могу их постичь, и я предпочту усомниться в моих собственных умственных способностях, нежели в его справедливости.

В мире есть одна страна, где та великая социальная революция, о которой я говорю, по-видимому, почти достигла естественных пределов своего развития. Она совершалась там простым и легким способом, или, вернее сказать, эта страна пользуется результатами той демократической революции, которая происходит у нас, не изведав самого революционного переворота.

Иммигранты, обосновавшиеся в Америке в начале XVII века, каким-то образом смогли отделить демократические принципы от всего того, против чего они боролись в недрах старого общества Европы, и сумели перевезти эти принципы на берега Нового Света. Там, произрастая свободно, в гармоническом соответствии с нравами, эти принципы мирно развивались под сенью законов.

Мне представляется, что мы, без сомнения, подобно американцам, рано или поздно достигнем почти полного равенства условий существования людей. На этом основании я отнюдь не прихожу к заключению, что в один прекрасный день мы с неизбежностью будем вынуждены признать все те же самые политические выводы которые в сходной общественной ситуации были сделаны американцами. я весьма далек от мысли, что они нашли ту единственную форму правления, которая только и может быть создана демократией; вполне достаточно и того, что в обеих странах законы и нравы определяются одной и той же исходной первопричиной, и мы поэтому с глубоким интересом должны следить за тем, что же именно она порождает в каждой из этих стран.

Поэтому я исследовал Америку не только для того, чтобы удовлетворить свое вполне законное любопытство, но и хотел извлечь из этого те полезные уроки, которые могли бы нам пригодиться. Представление о том, будто я намеревался написать панегирик, ничем не обоснованное заблуждение; любой человек, который станет читать эту книгу, сможет полностью удостовериться, что ничего подобного у меня и в мыслях не было. Не собирался я также превозносить и формы их государственного правления как таковые, ибо лично я принадлежу к числу людей, считающих, что законы почти никогда не являются абсолютно совершенными. Я даже считаю, что не вправе предлагать свои суждения относительно того, несет ли социальная революция, наступление которой мне представляется неотвратимым, добро или же зло всему человечеству. Я принимаю эту революцию как факт, уже свершившийся или готовый вот-вот свершиться, и из всех народов, испытавших ее потрясения, я выбрал тот, у которого процессы ее развития протекали самым мирным путем и достигли при этом наивысшей степени завершенности, с тем чтобы внимательно рассмотреть ее закономерные последствия и, насколько это возможно, изыскать средства, с помощью которых из нее можно было бы извлечь пользу для людей. Я признаю, что в Америке я видел не просто Америку: я искал в ней образ самой демократии, ее основные свойства и черты характера, ее предрассудки и страсти. Я хотел постичь ее с тем, чтобы мы по крайней мере знали, чт6 от нее можно ожидать и чего следует опасаться.

Поэтому в первой части данной работы я попытался показать, какое направление естественным образом принимает законотворческая деятельность демократии, почти бесконтрольно предоставленная в Америке своим страстям и своим инстинктам, какие процессы она вызывает в органах государственного управления, а также показать в целом, сколь огромную власть она обретает в области политики. Я хотел узнать, что хорошее и что плохое порождается демократией. Я внимательно исследовал, к каким мерам предосторожности прибегали американцы с тем, чтобы ею руководить, а какими мерами они пренебрегали, и я попытался установить, какие условия позволяют демократии управлять обществом. [с. 34]

Во второй части данной работы я хотел живописать то влияние, которое равенство условий жизнедеятельности людей и господство демократии оказывают на гражданское состояние американского общества: на его обычаи, идеи и нравы. Однако со временем я почувствовал, что тот пыл, с коим я принялся за осуществление этого замыла, стал во мне охлаждаться. Прежде чем я смогу выполнить поставленную перед самим собой задачу, моя работа окажется почти бесполезной. Другой автор вскоре должен представить читателям изображение основных черт американского характера и, окутав картину на весьма серьезную тему легкой вуалью, придать истине такое очарование, которого я никогда не сумел бы достичь1.

Я не знаю, удалось ли мне доходчиво изложить то, что я видел в Америке, но я искренне желал этого и сознательно никогда не поддавался искушению подгонять факты к идеям, вместо того чтобы подчинять сами идеи фактам.

Когда какое-либо положение могло быть подтверждено документами, я старался прибегать к помощи подлинных текстов, а также к наиболее достоверным и авторитетным трудам2. В примечаниях я даю ссылки на свои источники, и каждый может их проверить. Когда речь заходила о взглядах, политических традициях и нравах, я пытался советоваться с самыми осведомленными людьми. В наиболее важных или сомнительных случаях я не удовлетворялся показаниями одного свидетеля, но принимал решения не иначе, как основываясь на данных, предоставленных множеством свидетелей.

Здесь необходимо, чтобы читатель поверил мне на слово. В поддержку собственных высказываний я часто мог бы ссылаться на известные авторитеты или же по крайней мере на имена людей, вполне заслуживающих известности, но я сознательно воздерживался от этого. В гостиной чужеземец нередко узнает от хозяина дома столь важные истины, что ими, быть может, человек не стал бы делиться даже со своими друзьями; с гостем можно облегчить душу, отказавшись от вынужденного молчания и не опасаясь его бестактности из-за кратковременности его пребывания. Выслушивая все эти откровения, я тотчас же их записывал, но они навсегда останутся среди моих бумаг; я скорее предпочту, чтобы пострадало качество моего изложения, чем пополню собой список имен тех путешественников, которые расплачивались за оказанное им великодушное гостеприимство тем, что огорчали своих хозяев, ставя их в неловкое положение.

Я знаю, что, несмотря на все мои старания, раскритиковать эту книгу будет проще всего, если кому-то захочется это сделать.

Внимательный читатель, я полагаю, обнаружит в работе одну основную мысль, связующую, если можно так выразиться, все ее части между собой. Однако темы, освещаемые в книге, столь разнообразны и многочисленны, что человек, вознамерившийся найти противоречия между каким-либо отдельным фактом и всей совокупностью приводимых мною фактов, между отдельной мыслью и всем комплексом идей, преуспеет в этом без труда. Поэтому мне хотелось бы, чтобы мою работу читали с тем же настроением, с которым она писалась, и чтобы эту книгу оценивали лишь по тому общему впечатлению, [с. 35] которое она оставляет, ибо я сам приходил к тем или иным суждениям, основываясь не на отдельных доводах, а на их сумме.

Не следует также забывать, что автор, желающий быть понятым, должен выявлять все теоретические последствия, вытекающие из каждой его идеи, часто доводя их до границ невероятного и несуществующего, так как если в практической деятельности иногда необходимо отказываться от законов логики, то в процессе общения сделать это невозможно, и люди обнаруживают, что им почти столь же трудно быть непоследовательными в словах, как быть последовательными в своих поступках.

В заключение мне хотелось бы самому привлечь внимание читающей публики к тому обстоятельству, которое многими будет рассматриваться в качестве основного недостатка данной работы. Эта книга не рассчитана на вкусы тех или иных конкретных людей; работая над ней, я не намеревался ни служить какой-либо из партий, ни сражаться с оной; не культивируя свое особое мнение, я постарался заглянуть дальше, чем это делают приверженцы различных партий: их интересует лишь завтрашний день, тогда как мне хотелось задуматься о будущем. [с. 36]

 

 

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

 

Глава I

 

Внешние очертания Северной Америки

 

Две обширные территории, образующие Северную Америку: одна простирается к полюсу, другая – к экватору. – Долина реки Миссисипи. – Следы земных катаклизмов. – Побережье Атлантического океана, где возникли первые колонии. – Различия между Южной и Северной Америкой в эпоху их открытия. – Леса Северной Америки. – Прерии. – Кочевые племена туземцев. – Их наружность, нравы и языки. – Следы неизвестного народа.

 

Внешние очертания Северной Америки отмечены некоторым своеобразием, что невольно бросается в глаза.

В расположении земель и вод, гор и долин ощущается какая-то целенаправленность, какой-то логический порядок. Даже в путанице предметов и явлений окружающего мира, в их чрезвычайном многообразии обнаруживается этот порядок.

Северная Америка подразделяется на две обширные и практически равновеликие территории.

Одна из них простирается до Северного полюса и омывается на западе и востоке двумя великими океанами. В своей южной части эта территория образует треугольник, стороны которого, имеющие неровные очертания, пересекаются ниже канадских великих озер.

Вторая территория начинается там, где кончается первая, и занимает все оставшееся пространство континента.

Одна часть Северной Америки несколько смещена к полюсу, а другая – к экватору.

Земли первой части тянутся на север с едва приметным уклоном, и создается впечатление, что это равнины или плоскогорья: и действительно, на этом обширном участке земной поверхности вы не встретите ни высоких гор, ни глубоких долин.

То тут, то там, причудливо изгибаясь, бегут реки, речушки, ручейки; они то пересекаются, то сливаются, то расходятся в разные стороны и вновь сближаются, пропадают в многочисленных болотах, теряются в созданном ими самими и наполненном влагой лабиринте и лишь после бесконечного блуждания впадают наконец в Полярное море. Великие озера, обрамляющие эту территорию на юге, расположены, в отличие от большинства озер Старого Света, не между скалами и холмами – их берега плоские и всего лишь на несколько футов возвышаются над поверхностью воды. Каждое из этих озер напоминает наполненную до краев огромную чашу: малейшие изменения в геологической структуре Земли могли бы вызвать низвержение их вод либо в сторону Северного полюса, либо к тропическим морям.

Вторая часть Североамериканского континента более пересеченная и лучше приспособлена для постоянного обитания человека. Две горные цепи пересекают ее по всей длине: одна, носящая название Аллеганских гор, протянулась вдоль всего побережья Атлантического океана, другая же простирается параллельно южным морям.

Территория между этими двумя горными хребтами занимает 228.343 квадратных лье3, что почти в шесть раз превышает площадь, занимаемую Францией4. [с. 37]

Всё это обширное пространство представляет собой одну огромную долину, которая раскинулась без преград между округлыми горными вершинами Аллеган и хребтами Скалистых гор.

В глубине этой долины течет широкая река. В эту реку со всех концов стремительно несутся потоки вод, низвергающиеся с горных вершин.

В прежние времена французы в память о своей потерянной родине называли ее рекой Святого Людовика; индейцы же торжественно именовали ее Отцом вод, или Миссисипи.

Миссисипи берет свое начало на стыке двух огромных территорий, О которых шла речь выше, в верхней части плоскогорья, разделяющего их.

Возле Миссисипи зарождается еще одна река5, впадающая затем в Полярное море. Сама же Миссисипи какое-то время словно бы колеблется, выбирая, куда устремить свой путь, не раз она возвращается назад, и лишь после того, как ее течение замедляется среди озер и болот, она наконец решается, в какую сторону направить свои воды, и медленно прокладывает себе дорогу на юг.

То спокойная в своем глинистом ложе, которое создала для нее природа, то вздыбленная бурей, Миссисипи орошает более тысячи лье земель, расположенных по ее течению6.

В шестистах лье7 от устья глубина Миссисипи составляет в среднем уже около пятнадцати футов, и суда водоизмещением в триста тонн могут свободно проходить до двухсот лье вверх по течению.

Пятьдесят семь крупных судоходных рек несут свои воды в Миссисипи. Один из её притоков имеет протяженность в 1300 лье8, другие – в 900 лье9, в 600 лье10, в 500 лье11, и четыре реки – по 200 лье12, не говоря уже о бесчисленном множестве ручейков, сбегающих к ней со всех сторон.

Кажется, что долина, орошаемая Миссисипи, создана именно для нее. В окрестностях реки природа неистощима в своем плодородии; по мере же удаления от берегов силы, питающие растительный мир, ослабевают, земли истощаются, все чахнет или вовсе гибнет. Нигде в мире великие земные катаклизмы не оставили столь заметных следов, как в долине Миссисипи. Весь облик этого края свидетельствует о том, что может сотворить вода: как бесплодие, так и изобилие зависит только от нее. Волны первобытного океана устлали эту долину толстыми слоями плодородной земли и долгое время разравнивали их. По правому берегу реки простирается бескрайние равнины, сливающиеся как бы в единое необозримое пространство, похожее на поле, по которому земледелец прошелся своим плугом. По мере приближения к горам поверхность земли становится все более неровной и бесплодной. Здесь в почве словно пробуравлена тысяча скважин, и то тут, то там вырисовываются первобытные скалы, напоминающие кости огромного скелета какого-то существа, чья плоть давно истлела от времени. Превратившийся в песок гранит и причудливой формы камни покрывают всю поверхность земли; эта местность словно завалена обломками гигантского здания, среди руин которого лишь кое-где пробиваются тощие побеги неведомых растений. Вглядевшись повнимательнее в эти камни и в этот песок, в самом деле легко заметить, что все они имеют абсолютно ту же природу, что и бесплодные и полуразрушенные вершины Скалистых гор. Снеся верхние слои почвы на дно долины, воды, естественно, принялись уносить в своих потоках и куски самих скал, скатывая их по соседним склонам; сталкиваясь между собой и дробясь, они усеяли подножия гор обломками с их собственных вершин*, 13. [с. 38]

И всё же долина Миссисипи – самое прекрасное творение, когда-либо созданное Господом для обитания людей, хотя в то же время можно сказать, что она все еще являет собой не более чем огромную пустыню.

У восточных склонов Ацлеганских гор, между их подножием и Атлантическим океаном, тянется длинная полоса скал и песка, которую море, покидая этот край, словно оставило там по забывчивости. В среднем ширина этого участка земли не превышает 48 лье14, тогда как его длина составляет 390 лье15. Почва в данной части Американского континента плохо поддается обработке, а растительность края скудна и однообразна.

Вот этот-то негостеприимный берег и стал главным объектом приложения человеческой энергии. Именно эта полоска высушенной земли стала колыбелью, а затем и домом для английских колоний, которым впоследствии предстояло превратиться в Соединенные Штаты Америки. Именно это место является сегодня, как и прежде, средоточием могущества Северной Америки, в то время как где-то на ее окраинах почти незаметно накапливаются истинные силы великого народа, которому бесспорно принадлежит будущее континента.

Когда европейцы высадились на Антильских островах, а позднее и на побережье Южной Америки, им показалось, что они попали в сказочный мир, воспетый поэтами. Море сверкало, переливаясь всеми возможными тропическими красками, и благодаря удивительной прозрачности воды взору мореплавателей впервые открылись тайны морских глубин16. То тут, то там виднелись небольшие островки, напоминающие корзины благоухающих цветов, плывущие по спокойной глади океана. Весь этот райский уголок, казалось, был создан для нужд и наслаждений человека. Большинство деревьев было увешано съедобными плодами, а те из них, которые не могли принести человеку непосредственной пользы, очаровывали его взор яркостью и разнообразием опенков. В рощах среди увитых цветущими лианами душистых лимонных деревьев, диких смоковниц, мирт с круглыми листьями, акаций и олеандров несметное множество птиц, совершенно неизвестных в Европе, блистало пурпурным и лазурным оперением, завершая своим чудесным пением гармонию исполненной движения и жизни природы*.

Смерть таилась под этим переливающимся всеми красками покровом, однако тогда этого никто не замечал; к тому же и сам воздух этих мест был напоен каким-то невероятным дурманом, заставляющим человека жить одним лишь только настоящим и беспечно забывать о будущем.

Северная Америка стала совершенно иной – здесь все казалось значительным, серьезным, торжественным; можно сказать, что эта земля словно была создана для того, чтобы стать царством разума, в то время как Южная Америка оставалась обиталищем чувств, и эмоций.

Бурный, покрытый мглою океан омывал побережье Северной Америки, гранитные скалы и песчаные берега обрамляли ее; прибрежные леса раскидывали свою мрачную и меланхоличную листву: взору открывались одни лишь сосны, лиственницы, зеленые дубы, дикие оливковые деревья и лавры.

За первым лесным поясом начинался центральный массив деревьев с тенистыми кронами – это были самые гигантские деревья, какие только можно встретить в обоих полушариях земного шара. Платаны, каролинские биньонии, клены и виргинские тополя смешались здесь с дубами, буками и липами.

Здесь, как и в лесах, уже укрощенных человеком, смерть без устали наносила свои удары; однако никто не задумывался о том, чтобы убирать следы ее разрушений. Остатки мертвых деревьев и растений образовывали завалы, которые наслаивались один на другой; требовалось слишком много времени, чтобы превратить все это в прах и дать место новой поросли. Но даже в самой глубине этих завалов ни на минуту не [с. 39] прекращалось зарождение новой жизни. Ползучие растения и всевозможные травы пробивались к свету сквозь препятствия; они стлались по земле возле поваленных деревьев, проникали в их трухлявую сердцевину, приподнимали и разрушали усохшую кору, которая все еще покрывала эти останки, расчищая таким образом путь для своих молодых побегов. В известном смысле смерть способствовала здесь утверждению жизни. Жизнь и смерть сосуществовали в этих лесах, словно желая соединить и перепутать свои деяния.

В этих лесах царили глубокий сумрак и вечная влага, создаваемая тысячью мчащихся в разные концы ручейков, бег которых еще не пыталась изменить рука человека. Лишь изредка можно было увидеть какие-то цветы, дикие плоды или же стайку птиц.

Шум падающего старого дерева, грохот водопада, мычание буйволов и отзвук прокладывающего себе дорогу ветра были единственными звуками, нарушавшими тихое безмолвие природы.

На восток от великой реки леса мало-помалу начинали редеть, и их сменили бескрайние прерии. Природа ли в бесконечном своем многообразии отказалась разбросать по этой плодородной долине семена деревьев, или же леса, покрывавшие эти земли, были некогда истреблены человеком? Ни предания, ни научные изыскания не дают нам ответа.

И тем не менее эти обширные пустоши сохранили следы присутствия человека. На протяжении многих веков несколько кочевых племен бродило под сенью лесов и по степным пастбищам. Эти дикари, кочевавшие от устья реки Святого Лаврентия до дельты Миссисипи, от Атлантического океана до Тихого, были в чем-то схожи между собой, что свидетельствовало об их общих корнях. Однако они отличались от всех других известных на земле человеческих рас17: они не были ни белыми, как европейцы, ни желтыми, как большинство азиатов, ни черными, как негры; их кожа имела красноватый оттенок, у них были длинные блестящие волосы и скуластые лица с тонкими губами. Языки, на которых говорили дикие племена Америки, имели единую грамматическую основу, хотя и разнились отдельными словами. Грамматические правила построения этих языков несколько отличались от известных доселе правил, определявших формирование человеческой речи.

Идиоматика языка коренных жителей Америки явилась, по всей видимости, результатом употребления ими каких-то особых языковых конструкций, что свидетельствует о довольно высоком уровне их интеллекта; современные же индейцы этим, похоже, не отличаются*.

Быт североамериканских народов во многом отличался от быта, характерного для народов древнего мира: создается впечатление, что они, живя в глубине своих пустынь и не имея связей с более цивилизованным миром, беспрепятственно воспроизводили себе подобных. У них совершенно отсутствовали расплывчатость и неопределенность в понимании добра и зла; им были чужды свойственные народам, некогда цивилизованным, но потом вновь превратившимся в варваров, продажность и развращенность, обычно соседствующие с невежеством и грубостью нравов. Индеец всем обязан исключительно самому себе: он сам – творец своих достоинств, пороков и предрассудков; впитанная с детства неукротимая независимость – вот суть самой его натуры.

Грубость простого народа в цивилизованных странах вызвана не только его невежеством и бедностью, но и тем, что эти люди, будучи невежественными и бедными, повседневно сталкиваются с просвещенными и богатыми слоями населения.

Осознание своей неудавшейся судьбы и бессилия, которые простолюдин постоянно сопоставляет с благополучием и могуществом отдельных ничем от него не отличающихся представителей рода человеческого, возбуждает в его сердце гнев и страх, а чувство собственной неполноценности и зависимости раздражает и унижает его. Это состояние души отражается на манере его поведения и речи; простолюдин одновременно и дерзок, и подобострастен. [с. 40]

Справедливость этого утверждения легко доказать путем простого наблюдения. Народ в целом гораздо грубее в странах, где сильна аристократия, нежели в любых других, а в богатых городах – грубее, чем в деревне.

В тех местах, где много богатых и сильных людей, слабые и бедные испытывают как бы чувство угнетенности из-за своего низкого положения. Не находя никакой возможности достигнуть равенства, они и вовсе разувериваются в себе и теряют всякое человеческое достоинство.

В диких племенах подобных пагубных последствий жизненных контрастов не встретишь: хотя все индейцы поголовно невежественны и бедны, они тем не менее равны и свободны.

Когда появились первые европейцы, туземец Северной Америки еще не знал цену богатства и был равнодушен к тому благополучию, которое цивилизованный человек достигал с его помощью. Однако в нем не было никакой грубости. Напротив, его поведение отличала некая внутренняя сдержанность и своеобразная аристократическая вежливость.

Мягкий и гостеприимный в мирное время, безжалостный на войне, индеец готов был умереть с голоду, чтобы помочь страннику, постучавшемуся вечером в дверь его хижины, и в то же время он мог преступить все пределы жестокости, на которую только способен человек, и теми же руками растерзать живым своего пленника. Ни в одной из самых известных республик античного мира не было более неустрашимых, более гордых и более свободолюбивых людей, чем индейцы, обитавшие в диких лесах Нового Света18.

Европейцы, высадившиеся на побережье Северной Америки, не произвели на них ровно никакого впечатления; их присутствие не возбудило в индейцах ни зависти, ни страха. Какое воздействие могли оказать европейцы на подобных людей? Индейцы умели жить не испытывая особых потребностей; страдали не жалуясь и умирали с песней на устах19. Как и все прочие представители многочисленного рода человеческого, эти дикари верили в существование лучшего мира и поклонялись Богу – создателю Вселенной, называя его по-разному их представление о великих духовных истинах было в целом весьма простым и философичным*.

Хотя народ, который мы здесь описываем, по всем своим чертам и является первобытным, не вызывает сомнения тот факт, что на этой территории еще до появления индейцев существовал и другой народ, более цивилизованный и развитый во всех отношениях.

В предании, широко распространенном среди большей части индейских племён обитающих вдоль побережья Атлантического океана, говорится, хотя и весьма туманно, что некогда этот народ проживал на западе от реки Миссисипи. По всему течению реки Огайо и в центральной долине до сих пор часто попадаются холмы, возведенные человеком. Если раскопать эти холмы, то в их центральной части можно, как правило, найти человеческие кости, необычные инструменты, оружие, всевозможную домашнюю утварь, сделанную из некоего металла и нередко предназначенную для каких-то неведомых современному человеку целей.

Нынешние индейцы не в состоянии пролить свет на судьбы этого неизвестного народа. Те, кто жил триста лет тому назад, в эпоху открытия Америки, тоже не оставили о нем никаких сведений, на основании которых можно было бы построить хоть какую-то гипотезу. Предания, эти преходящие и постоянно возрождаемые памятники первобытного мира, также ничего для нас не проясняют. Между тем на этом континенте жили тысячи наших собратьев – в этом-то уж сомневаться не приходится. Но когда они появились в этих краях? Каково было их происхождение, их судьбы, их история? Когда и как они погибли? Вразумительно ответить на эти вопросы не может никто. [с. 41]

Странная вещь! Некогда существовавшие в мире народы настолько затерялись в прошлом, что даже неизвестно, как они назывались; их языки утеряны, слава о них канула в Лету, словно звук, не отраженный эхом; и при всем том я не знаю ни одного народа, который не оставил хотя бы одну могилу, напоминающую о его пребывании на этом свете. Так уж получается, что изо всех памятников человеку самым долговечным оказывается тот, который красноречивее прочих свидетельствует о его бренности и беспомощности.

Хотя обширный край, описанный выше, был заселен множеством туземных племен, можно смело утверждать, что в эпоху его открытия он представлял собой истинную пустыню. Индейцы занимали его, но не владели им. Только земледелие дает человеку право на землю – а первые жители Северной Америки промышляли охотой. Свойственные этим людям неукротимые страсти и устойчивые предрассудки, пороки и, пожалуй, еще более варварские добродетели предопределяли их неизбежную гибель. Истребление индейских племен началось сразу же, как только первые европейцы высадились на побережье Америки, и с тех пор не прекращалось вплоть до наших дней. Судьба, забросившая индейцев на богатейшие просторы Нового света, казалось, выделила им краткий срок пользования этими богатствами, и они жили на этой земле словно в ожидании чего-то. Эти берега, столь благоприятные для развития торговли и промышленности, эти глубокие реки, эта неистощимая в своем плодородии долина реки Миссисипи – словом, весь этот континент, казалось, был создан для того, чтобы стать колыбелью еще не родившейся великой нации.

Именно здесь цивилизованным людям предстояло попытаться создать общество, основанное на принципиально новых устоях, и применив теории, прежде либо вовсе не известные миру, либо признанные неосуществимыми, явить человечеству такой удивительный строй жизни, к которому вся предыдущая история никак его не подготовила. [с. 42]

 

 

Глава II

 

Происхождение англоамериканцев и как оно сказалось на их будущем

 

О том, почему необходимо знать происхождение народов для понимания их общественного строя и законов. – Америка – единственная страна, на примере которой можно ясно увидеть начальный этап становления великого народа. – В чем состояло сходство людей, заселивших английскую часть Америки. – В чем заключалось их различие. – Замечание, касающееся всех европейцев, поселившихся на побережье Нового Света. – Колонизация Виржинии. – Колонизация Новой Англии. – Характерные особенности первых жителей Новой Англии. – Их прибытие. – Первые законы. – Общественный договор. – Уголовный кодекс, заимствованный из законов Моисея. – Религиозная одержимость. – Республиканский дух. – Тесная связь между приверженностью религии и духом свободы.

 

Рождается человек. Его первые годы проходят неосознанно, в играх и забавах. Он растет, мужает. Наконец, мир открывает перед ним свои двери, он входит в него и вступает в общение с себе подобными. И тогда к нему впервые начинают приглядываться, изучать его, и многим кажется, что те пороки и добродетели, которые будут ему свойственны в зрелом возрасте, зарождаются именно теперь.

В это-то, на мой взгляд, и состоит серьезное заблуждение.

Вернитесь назад. Посмотрите внимательно на ребенка, когда он еще у материнской груди. Постарайтесь увидеть, как внешний мир впервые отражается в еще затуманенном зеркале его разума; отметьте его первые сильные впечатления; вслушайтесь в первые произнесенные им слова, которые свидетельствуют о пробуждении пока еще дремлющей силы его разума, и, наконец, поприсутствуйте при первых испытаниях, которые ему предстоит выдержать, и только в этом случае вы поймете, в чем источник его предрассудков, привычек и страстей, которые он пронесет через всю свою жизнь. Можно сказать, что человек становится самим собой уже с пеленок.

Нечто аналогичное происходит и с нациями. Происхождение всегда накладывает отпечаток на народы. Обстоятельства, в которых рождаются нации и которые служат их становлению, оказывают воздействие на все их будущее развитие.

Если бы мы могли вернуться в тот период, когда возникло то или иное общество, и посмотреть на его первые исторические памятники, то мы непременно, я в этом не сомневаюсь, отыскали бы первопричины предрассудков, привычек и пристрастий, распространенных в данном обществе, – словом, все то, что составляет национальный характер. Мы смогли бы также найти объяснение обычаям, которые будто бы совершенно не соответствуют тому, что принято сегодня; законам, которые казалось бы, несовместимы с признанными в наше время нормами; противоречащим друг другу взглядам, которые то и дело встречаются в обществе, словно некие остатки цепей, хотя и свисающих по-прежнему со сводов древнего здания, но уже давно ничего не поддерживающих. Это могло бы объяснить судьбу отдельных народов, которых невидимая сила словно увлекает к некой цели, неведомой им самим. Однако до сих пор для подобного анализа общества не хватает фактов. Стремление познать самих себя проходит к народам лишь по мере их старения, поэтому, когда они наконец задумываются о необходимости взглянуть на свою колыбель, время уже заволокло ее дымкой, а невежество и тщеславие окутало вымыслом, за котором истина потерялась окончательно. [с. 43]

Америка оказалась единственной страной, где стало возможным наблюдать естественное и спокойное развитие общества и где удалось точно определить то влияние, которое оказал начальный период его становления на будущее штатов.

В эпоху, когда европейцы высадились на побережье Нового Света, основные черты их национального характера были уже вполне сформированы; каждый из европейских народов имел свое особое, отличное от прочих лицо. А так как все они уже достигли того уровня развития цивилизации, когда человек созревает для изучения самого себя, то они оставили нам достоверное описание своих взглядов, нравов и обычаев. Таким образом, люди, жившие в ХУ веке, практически столь же хорошо нам знакомы, как и наши современники. Америка в полной мере дает нам увидеть то, что из-за невежества или варварства первобытность людей скрыто от наших глаз.

Нашим современникам, недалеко отстоящим от эпохи зарождения американского общества и, следовательно, имеющим о нем весьма детальное представление и одновременно достаточно далеким от тех времен, что позволяет им реально оценивать полученные результаты, казалось, дано было заглянуть дальше своих предшественников в события человеческой истории: Провидение вложило в наши руки факел, которого недоставало нашим отцам и который позволил нам различить в свершившихся судьбах нации первопричины, сокрытые от наших предков плотной завесой прошлого.

Когда, глубоко изучив историю Америки, начинаешь внимательно анализировать ее политический и общественный строй, убеждаешься в достоверности следующей истины: не существует ни одного принципа, ни одной привычки, ни одного закона – я бы даже сказал: ни одного события, – которые нельзя было бы без труда объяснить, зная начальную стадию становления этого общества те, кто полностью прочтет эту книгу, обнаружат, что в данной главе содержится основа всего того, о чем пойдет речь в дальнейшем, а также ключ к пониманию практически всего предлагаемого сочинения.

Эмигранты, которые в различные периоды занимали земли, входящие сегодня в состав американского Союза, во многом отличались друг от друга. Разнились также их цели, да и принципы управления, которыми они руководствовались.

Вместе с тем эти люди имели и немало общего, ибо все они находились в одинаковом положении.

Пожалуй, самым прочным и самым долговременным связующим звеном между людьми является язык. Все эмигранты говорили на одном языке, все они были детьми одного народа. Родившиеся в стране, испокон веков бурлившей вследствие борьбы между различными партиями, в стране, где всевозможные группировки были вынуждены поочередно просить защиты у закона, эти люди прошли серьезную политическую закалку в суровой школе, и поэтому они гораздо лучше, нежели большинство народов Европы, понимали, что такое права человека и принципы истинной свободы. Во времена первых поселений общинное правление, этот прообраз свободных институтов власти, уже глубоко вошло В обычаи англичан, и, таким образом, внутри самой монархии Тюдоров уже утвердился принцип народовластия.

Это была эпоха самого разгара борьбы различных религиозных направлений, всколыхнувшая весь христианский мир. Англия с каким-то исступлением устремилась на это новое для нее ристалище. Ее жители, всегда отличавшиеся степенностью и рассудительностью, посуровели и стали склонны к спорам. Интеллектуальные битвы привели к росту образованности и культуры англичан. В результате обсуждения религиозных тем их нравы становились значительно чище. Все эти черты, свойственные данной нации, в большей или меньшей степени были характерны и для тех из ее сыновей, которые отправились искать счастья по другую сторону океана.

Здесь было бы уместно сделать одно замечание, которое нам послужит и впоследствии и которое применимо не только к англичанам, но также и к французам, испанцами ко всем европейцам в целом, обустраивавшимся друг за другом на берегах Нового Света. Все новые европейские колонии если и не являли собой пример развитой демократии, то имели по крайней мере ее зачатки. Это объяснялось двумя причинами: можно утверждать, что у основной массы эмигрантов, покидавших свою родину, полностью отсутствовало чувство какого-либо превосходства над другими. Конечно, в изгнание отправляются отнюдь не самые счастливые и богатые люди, однако именно бедность, так же как и невзгоды, является лучшей в мире порукой равенства между людьми. Случалось, правда, [с. 44] что и знатные господа переселялись в Америку вследствие политических или религиозных междоусобиц. Вначале здесь были приняты законы устанавливающие социальную градацию, однако вскоре стало очевидным что американская почва совсем не приемлет землевладельческую аристократию. Выяснилось, что для возделывания этой не покорной земли требовались постоянные и заинтересованные усилия самих владельцев. Выходило так, что даже если земельные участки и были обработаны наилучшим образом, все равно урожай был не настолько велик, чтобы обеспечить достаток одно времен, но как владельцу земли, так и самому фермеру. И земля попросту дробилась на небольшие владения, которые обрабатывали сами собственники. Аристократия же всячески старается приобрести именно землю, она оседает на этой земле и чувствует в ней свою опору; аристократия возникает и существует не только благодаря привилегиям или принадлежности к определенному роду, но и потому, что обладает земельной собственностью, передаваемой по наследству. Именно поэтому аристократия держится за землю, зависит от нее и на нее опирается. В одной и той же нации могут быть обладатели огромных состояний и люди, живущие в крайней нищете; но если эти состояния не представляют собой земельных владений, то можно сказать, что в этом обществе есть и бедные, и богатые, но настоящей аристократии, в сущности, нет.

Итак, английские колонии в эпоху своего становления походили на членов одной семьи. Вначале все они, казалось, были созданы для того, чтобы явить собой пример торжества свободы, но не аристократической свободы их матери-родины, а буржуазно демократической свободы, полного воплощения которой еще не встречалось в истории человечества.

Вместе с тем на этом однообразном фоне стали проявляться весьма заметные различия, на которые необходимо указать.

В большом англо-американском семействе можно вычленить две основные ветви, которые существуют и развиваются, так и не слившись окончательно: одна – на юге, а другая – на севере страны.

Первая английская колония была основана в Виргинии: эмигранты прибыли туда в 1607 году. В то время в Европе господствовало убеждение в том, что главное богатство народов состоит в обладании золотыми приисками и серебряными рудниками. Это фатальное заблуждение нанесло больший урон, чем война и все дурные законы вместе взятые, приведя к разорению верившие в это европейские страны и к гибели множества людей в Америке. Поэтому в Виргинию отправляли прежде всего именно искателей золота20 – людей без средств и с плохой репутацией, чей неуемный и буйный нрав нарушал спокойствие только что родившейся колонии21 и ставил под сомнение ее будущее.

Вскоре за ними начали приезжать мастеровые и земледельцы – люди, более спокойные и более нравственны, но практически ничем не отличавшиеся от низших слоев английского общества22. Ни единого благородного помысла, ни одной возвышенной целине лежало в основе создаваемых ими поселений. Едва только возникла эта колония, как в ней было введено рабство23. Именно это чрезвычайно важное обстоятельство и оказало огромное влияние на характер, законы и все будущее Юга.

Рабство, которому мы дадим объяснение ниже, обесчещивает труд; оно вводит элементы праздности в общество, а вместе с праздностью – невежество и спесь, нищету и [с. 45] роскошь. Оно нервирует силы разума и усыпляет человеческую активность. Воздействие рабства в сочетании с английским характером является объяснением нравов и социального устройства Юга.

Что же касается Севера, то здесь на той же исходной английской основе проявилось нечто совершенно противоположное, тут я позволю себе остановиться на некоторых частностях.

Именно в северных английских колониях, более известных как штаты Новой Англии24, сформировались те два или три основных принципа, на которых сегодня основывается теория общественного развития Соединенных Штатов.

Принципы, возобладавшие в Новой Англии, сначала получили распространение в соседних штатах. а затем, проникая все дальше и дальше, дошли до самых отдаленных районов страны и, наконец, если так можно выразиться, завладели всей конфедерацией. В настоящее время их влияние вышло далеко за ее пределы и распространилось на весь Американский континент. Культуру Новой Англии можно сравнить с костром, зажженным на вершине холма, который, дав тепло окружающим, все еще окрашивает своим заревом далекий горизонт.

Основание Новой Англии было совершенно новым явлением: все здесь было особенным и самобытным.

Вначале почти во всех колониях селились бедные и необразованные люди, которых нищета и беспутство гнали из страны, где они родились, или же это были стремящиеся к наживе спекулянты и изворотливые предприниматели. Есть колонии, которые не могут похвастаться даже таким происхождением своих поселенцев. Так, например, Санто-Доминго было основано пиратами. Да и в наше время население Австралии пополняют в основном уголовные суды Англии.

Все эмигранты, расселившиеся на побережье Новой Англии, принадлежали в метрополии к более или менее обеспеченным слоям населения. их смешение на американской земле было с самого начала явлением необычным: они создали общество, в котором не было ни знатных господ, ни простого народа, – другими словами, у них не существовало ни богатых, ни 6eдных. По отношению к их общей численности среди эмигрантов; встречалось значительно больше просвещенных людей, нежели среди населения любой европейской страны нашего времени. все они почти без исключения получили весьма передовое образование, и многие из них прославились в Европе своими талантами и ученостью. Другие колонии были основаны безродными авантюристами; поселенцам же новой Англии были свойственны порядок и высокая нравственность, которые они перенесли с собой на эту землю. Они переселялись в пустынные края, с женами и детьми. Но что особенно отличало их от прочих колонистов, так это сама цель их переселения в Америку. Отнюдь не крайняя необходимость заставила их покинуть родину; они оставляли там весьма высокое общественное положение, об утрате которого можно было пожалеть, и надежные средства к существованию. Они переселялись в Новый Свет вовсе не с тем, Чтобы улучшить свое положение или приумножить состояние, – они отказывались от теплоты родной земли потому, что, повинуясь зову разума и сердца и терпя неизбежные для переселенцев мытарства и невзгоды, стремились добиться торжества некой идеи.

Эмигранты, или, как они сами вполне заслуженно называли себя, пилигримы, принадлежали к той секте в Англии, которая за строгость своих нравственных принципов была названа пуританской. Пуританизм был не только религиозной доктриной; по своим идеям это религиозное течение во многом смыкалось с самыми смелыми демократическими и республиканскими теориями. Вследствие этого пуритане приобрели себе заклятых и опасных врагов. На родной земле пуритан преследовало правительство, их строгим нравам претила повседневная жизнь того общества, в котором они жили, и пуритане стали искать для себя такую дикую отдаленную землю, где можно было бы жить сообразно собственным принципам и свободно молиться Богу.

Несколько цитат помогут лучше понять дух этих благочестивых искателей приключений, чем все то, что мы можем о них рассказать. [с. 46]

Историк Натаниел Mopтон, изучавший первый период существования Америки, так начинает свое повествование25: “Я всегда считал, что мы, отцы которых при основании этой колонии были свидетелями столь многочисленных и столь памятных проявлений милости Божьей, должны увековечить эти знаки Господни, написав об этом. То, чему свидетелями явились мы сами, и то, что услышали от отцов наших, мы обязаны передать нашим детям с тем, чтобы поколения, идущие нам на смену, научились славить Господа; с тем, чтобы семя Авраамово, рабы Его, сыны Иакова, избранные Его, вечно вспоминали чудеса Его, которые Он сотворил... (Псал. 104,6,5). И должны узнать они, как Бог перенес в пустыню виноградную лозу и посадил ее и выгнал язычников; как Он очистил для нее место и утвердил корни ее, оставил ее расти и покрывать собою самые отдаленные земли (Псал. 79, 9,10); и не только это – должны знать они, но и то, как Он вел народ свой в жилище святыни своей и насадил его на горе достояния Своего (Исход, 15,17). Эти деяния должны стать известны всем, чтобы восхвалять за них Господа, как Он того достоин, и чтобы хоть часть лучей славы Его осветили бы имена почитаемых святых, которые служили Ему”.

Читая это вступление, невольно проникаешься настроением религиозным и одновременно торжественным; от строк словно веет духом древности, каким-то библейским благовонием.

Вера, воодушевляющая писателя, возвышает его слог. В ваших глазах, как и в его собственных, пилигримы уже не выглядят горсткой искателей приключений, отправившихся за моря в поисках счастья; они как бы превратились в зерна, посеянные рукой Господней на земле, предопределенной им для того, чтобы там родился великий народ.

Автор продолжает, следующим образом описывая отплытие первых эмигрантов:26

“…И оставили они этот город (Делфт-Халефг), который послужил им местом (передышки; между тем они сохраняли спокойствие, ибо знали, что они суть лишь странники и чужеземцы на этом свете. ничто земное не связывало их, они возводили очи свои к небесам – к своей дорогой родине, – где Господь воздвиг для них Свой святой город. Наконец они прибыли в гавань, где их уже ожидал корабль. Множество друзей, которые не смогли последовать за ними, желали по крайней мере проводить их. Миновала бессонная ночь – прошла она в дружеских изъявлениях, благочестивых речах и других проявлениях истинной христианской любви. на следующее утро они взошли на корабль. Провожавшие их друзья последовали за ними, и тут послышались глубокие вздохи, изо всех глаз полились слезы, все начали обнимать друг друга и истово молиться, что не могло не растрогать даже посторонних свидетелей этого прощания. Но вот подали сигнал к отплытию, и пилигримы упали на колени, и их пастырь, подняв к небу глаза, полные слез, поручил их милосердию Божьему. И наконец, простились они друг с другом, и слова прощания для многих из них звучали, возможно, в последний раз”.

Эмигрантов насчитывалось приблизительно сто пятьдесят человек, включая всех мужчин, женщин и детей. Цель их путешествия состояла в том, чтобы на берегах Гудзона основать свою колонию. Однако после долгого блуждания в океане они были вынуждены пристать к бесплодным берегам Новой Англии в том месте, где сегодня расположен город Плимут. До сих пор посетителям показывают ту скалу, на которой высадились странники27.

“Но прежде, чем продолжать, – говорит цитируемый историк, – попробуем на мгновение представить себе истинное положение этих несчастных людей и подивимся милости Господа, спасшего их28.

Итак, переплыв огромный океан, они достигли наконец цели своих странствий, но не было там ни друзей, которые могли бы встретить их, ни жилища, в котором они нашли [с. 47] бы себе приют. Зима здесь была в самом разгаре, а тем, кому знаком наш климат, известно, сколь суровы зимы в наших краях и какие ураганы свирепствуют в это время. Зимой трудно добраться и до знакомых мест, но несравненно труднее устроиться в новых, их взорам представилась страшная и скорбная пустыня, полная хищных зверей и диких людей, о численности и свирепости которых они не имели тогда ни малейшего представления. Мерзлая земля была покрыта лесом и кустарником, и все вокруг было мрачно и негостеприимно. А за их спинами простирался безбрежный океан, отделявший их от цивилизованного мира. Им оставалось лишь обратить свои взоры к небу, чтобы хотя бы там найти немного успокоения и надежды”.

Не следует думать, что пуритане были благочестивы лишь умозрительно или что они совершенно отстранились от мирских дел. Пуританизм, как я уже отмечал выше, являлся политическим течением в той же мере, что и религиозным. Едва успев высадиться на этом негостеприимном берегу, описанном Натаниелом Мортоном, эмигранты сразу же поспешили организоваться в общество, заключив с этой целью соглашение следующего содержания29:

Мы, нижеподписавшиеся, предприняв во славу Божью, для распространения христианской веры и славы нашего отечества путешествие с целью основать первую колонию на этих далеких берегах, настоящим торжественно и в полном согласии между собой и перед лицом Бога заявляем, что решили объединиться в гражданский политический организм для лучшего самоуправления, а также для достижения наших целей; в силу этого соглашения мы введем законы, ордонансы и акты, а также сообразно с необходимостью создадим административные учреждения, которым мы обещаем следовать и подчиняться”.

Это произошло в 1620 году. С того времени поток эмигрантов не иссякал. Религиозные и политические страсти, раздиравшие Британскую империю в течение всего царствования Карла I, гнали на берега Американского континента все новых и новых сектантов. В Англии главный очаг пуританизма по-прежнему оставался среди людей, принадлежавших к среднему сословию; большинство эмигрантов были выходцами именно из этой среды. Население Новой Англии быстро увеличивалось, и в то время, когда сословная иерархия в метрополии все еще деспотически размежевывала людей, колония все больше и больше являла собой однородное во всех отношениях общество. Демократия, о какой античный мир не осмеливался даже мечтать, вырвалась из недр старого феодального общества во всем величии и во всеоружии.

Английское правительство, довольное тем, что бациллы беспорядков и новых революций удалялись от него на значительное расстояние, хладнокровно взирало на эту многочисленную эмиграцию. Оно даже способствовало ей всеми средствами и, казалось, нимало не заботилось о судьбах тех, кто отправлялся искать на американской земле убежища от жестоких английских законов. Пожалуй, правительство воспринимало Новую Англию как страну, находящуюся во власти фантастических мечтаний, которую можно отдать искателям новизны с тем, чтобы они свободно экспериментировали с ней.

Английские колонии – и это было одной из главных причин их процветания всегда пользовались большей внутренней свободой и большей политической независимостью, нежели колонии других стран. Но ни в одной части страны принцип свободы не осуществлялся столь полно и столь широко, как в штатах Новой Англии.

В то время всеми признавалось, что земли Нового Света должны принадлежать той европейской нации, которая первая их открыла.

На этом основании к концу XVI века практически все побережье Северной Америки стало владением английской короны. Способы, использовавшиеся британским правительством для заселения этих новоприобретенных территорий, были самыми различными: в одних случаях король передавал определенную часть земель Нового Света в подчинение назначенному им губернатору, который должен был управлять ими от имени короля и в соответствии с его непосредственными распоряжениями30; аналогичная [с. 48] система колониального владения была принята всеми остальными европейскими государствами. В других случаях король предоставлял часть территории страны в собственность отдельным лицам и компаниям31. При этом вся полнота гражданской и политической власти сосредоточивалась в руках одного или нескольких лиц, которые под надзором и контролем правительства продавали земли и управляли местными жителями. И наконец, третья система заключалась в предоставлении определенному числу эмигрантов права учреждать гражданское политическое общество под покровительством метрополии, а также права самоуправления во всем, что не противоречило английским законам.

Подобная форма управления колониями, столь благоприятствующая развитию свободы, была применена на практике лишь в Новой Англии32.

В 1628 году33 такая хартия на колонию была пожалована Карлом I эмигрантам, ехавшим обосновываться в Массачусетсе.

Однако чаще всего хартии даровались колониям Новой Англии значительно позже их основания, когда существование колонии становилось уже свершившимся фактом.

Города Плимут, Провиденс, Нью-Хейвен, штаты Коннектикут и Род-Айленд34 были основаны без всякого содействия и практически без ведома Англии. Новые поселенцы создали свои сообщества самостоятельно, не получив на это никаких полномочий от метрополии, хотя они и не отрицали ее верховенства, и только лишь тридцать или даже сорок лет спустя, уже при Карле II, королевская хартия узаконила их существование.

Таким образом, изучая первые документы истории и законодательства Новой Англии, зачастую бывает сложно проследить ту связь, которая соединяла эмигрантов со страной их предков. То и дело обнаруживаешь, что они проявляют свою суверенность: сами назначают должностных лиц, заключающих мир и объявляют войну, регламентируют деятельность полиции, принимают законы, как если бы они были подвластны одному лишь Богу35.

Самым необычным и в то же время наиболее поучительным является законодательство той эпохи. Именно в нем по преимуществу следует искать ключ к той великой социальной загадке, которую в наше время представляют собой для всего мира Соединенные Штаты.

Среди вышеупомянутых исторических документов необходимо в особенности выделить в качестве одного из наиболее характерных для данного периода свод законов, которые издал в 1650 году небольшой штат Коннектикут36.

Законодатели Коннектикута37 прежде всего занялись уголовным законодательством; при составлении законов у них появилась весьма странная идея почерпнуть их из Священного писания: “Кто будет поклоняться иному Богу, кроме Господа нашего, – говорят [с. 49] они вначале, – будут предан смерти”. Далее следует десять или двенадцать подобных положений, целиком взятых из книг Второзакония, Исхода и Левита.

Богохульство, колдовство, прелюбодеяние38, изнасилование карались смертью, равно как и оскорбление, нанесенное сыном своим родителям. Законодательство грубого и полу цивилизованного народа было, таким образом, перенесено в просвещенное и нравственное общество, и поэтому нигде больше не складывалось такого положения, когда смертная казнь была столь широко предусмотрена законами и столь мало применима к виновным. Составляя данный свод уголовных законов, законодатели были озабочены прежде всего необходимостью поддержания нравственности и добропорядочности в обществе. как следствие они постоянно вторгались в область человеческих чувств, и не было почти ни одного греха, который им не удавалось бы превратить в предмет судебного разбирательства. Читатель, видимо, отметил, с какой строгостью наказывались прелюбодеяние и изнасилование. Самые обычные отношения между людьми, не состоящими в браке, строго пресекались. За судьями закреплялось право применять к виновному одно из трех наказаний: денежный штраф, порка или брак39, причем, если верить протоколам тогдашних Нью-Хейвенских судов, дела подобного рода вовсе не были редкостью. В судебном решении от 1 мая 1660 года записано, что одна девушка была приговорена к денежному штрафу и подвержена суровому внушению лишь за то, что она сказала несколько нескромных слов молодому человеку и позволила себя поцеловать40. Кодекс 1650 года изобилуют также и предупредительными мерами. Леность и пьянство подвергались, согласно этим законам, строгому наказанию41. Трактирщики не имели права давать посетителю больше вина, нежели полагалось по закону; малейшая ложь, если она могла нанести вред кому-либо, влекла за собой штраф или телесное наказание42. В других местах кодекса законодатели, совершенно забыв, что в Европе они сами же защищали великие принципы религиозной свободы, предусматривали наложение денежного штрафа с целью заставить людей присутствовать на богослужении43 и даже вводили весьма суровые меры наказания44 вплоть до смертной казни, тем христианам, которые молились Богу иначе, чем они сами45. Рвение этих законодателей к регламентации всех и вся иногда приводило к тому, что они принимались за совсем уж недостойные дела. Так, например, в том же своде законов есть закон, запрещающий употребление табака46. Не следует, [с. 50] впрочем, забывать, что эти либо странные, либо тиранические законы принимались отнюдь не принудительным путем: они одобрялись свободным голосованием всех заинтересованных в них граждан; не следует также упускать из виду то, что в этом обществе, нравы были еще более строгими и более пуританскими, нежели сами законы. Так, например, в 1649 году в Бостоне сформировалось вполне серьезное общество, целью которого была борьба против светской блажи – ношения длинных волос47, *.

Подобные несуразицы, бесспорно, постыдны для разумного человека; они свидетельствуют о ничтожестве нашей натуры, которая не в состоянии осознать до конца, что такое истина и справедливость, в результате чего человек зачастую вынужден делать выбор между двумя крайностями.

Наряду с этим уголовным законодательством, в котором столь глубоко отразились как ограниченность сектантского мироощущения, так и все воспламененные гонениями и не перестающие будоражить души людей религиозные страсти, появилось в какой-то степени обусловленное ими собрание законов политического характера. Составленные двести лет тому назад, эти законы по своему духу свободы ушли далеко вперед по сравнению с нашим временем.

Общие принципы построения современных конституций, которые большинство европейцев ХVII века понимало с трудом и которые лишь частично восторжествовали в тот период в Великобритании, были полностью признаны в Новой Англии и закреплены ее законами: участие народа в общественных делах, свободное голосование по вопросу аналогах, ответственность представителей власти перед народом, личная свобода и суд присяжных – все это было воспринято единодушно и реально введено в жизнь в Новой Англии.

Эти исходные принципы получили здесь самое широкое применение и распространение, тогда как в Европе ни одна нация на это не решилась.

В Коннектикуте избирательный корпус изначально состоял из всех граждан, проживавших в данном штате, что, впрочем, совершенно понятно48. У этого нарождающегося народа тогда еще господствовало почти полное равенство между людьми в том, что касалось их имущественного положения и тем более уровня их интеллектуального развития49.

В тот период в Коннектикуте подлежали избранию все должностные лица исполнительной власти, вплоть до губернатора штата50.

Все граждане в возрасте старше шестнадцати лет были обязаны носить оружие; они составляли народную милицию, сами назначали из своей среды офицеров и должны были находиться в постоянной готовности к защите отечества51.

Законы Коннектикута, так же как и законы других штатов Новой Англии, отражают зарождение и развитие той общинной независимости, которая и в наши дни по-прежнему является основой американской свободы и инструментом ее воплощения в жизнь.

В Европе политическая жизнь большинства стран начиналась на верху официальной пирамиды и затем постепенно, да и то не в полной мере, охватывала все ячейки общества.

В Америке же, напротив, община была образована раньше, чем округ; округ появился прежде штата, а штат – прежде, чем вся конфедерация.

К 1650 году в Новой Англии община полностью и окончательно утвердилась. Община была тем местом, которое объединяло и крепко связывало людей и где они могли проявить свои интересы и пристрастия, осуществить свои права и выполнить обязанности. Внутри общины кипела истинная и активная политическая жизнь, вполне демократическая и республиканская по своей сути. Колонии пока еще продолжали признавать верховную власть метрополии, штаты по-прежнему управлялись по законам монархии, однако республика уже полнокровно развивалась в рамках общины. [с. 51]

Община выбирала должностных лиц всех уровней, устанавливала местные налоги, а также взимала все прочие52. В общинах Новой Англии не было принято никаких законов о представительных органах. Любые общинные дела, затрагивающие интересы всех ее жителей, обсуждались, как в Афинах, на центральной площади или на общем собрании.

Когда внимательно изучаешь законы, которые принимались в течение всего первого периода существования американских республик, невольно поражаешься государственной мудрости законодателей, воплощавших в жизнь передовые теории.

Очевидно, что американские законодатели понимали обязанности общества в отношении своих членов гораздо шире и возвышеннее, нежели европейские законодатели того времени, и предъявляли к обществу такие высокие требования, от выполнения которых в других частях света оно пока еще уклонялось. В штатах Новой Англии бедняки были на полном обеспечении общества53 с момента его возникновения; строгие меры принимались для того, чтобы поддерживать в надлежащем состоянии дороги – для наблюдения за ними назначались даже специальные чиновники54; в публичные реестры общин заносились результаты обсуждения гражданами различных вопросов, факты смерти, бракосочетания и рождения членов общины55; для ведения этих реестров специально назначались регистраторы56. Существовали также чиновники, на которых возлагалась задача управления невостребованными наследствами. Другие чиновники занимались тем, что следили за соблюдением границ передаваемых по наследству земельных владений. главной функцией ряда должностных лиц было поддержание общественного порядка в общине57.

Закон предусматривал тысячи самых различных мер, чтобы удовлетворить множество уже существующих или возможных социальных потребностей, о которых во Франции и в наше-то время имеется лишь весьма смутное представление.

Однако самобытность американской цивилизации с самого начала наиболее ярко проявилась в предписаниях, касающихся общественного образования.

“Принимая во внимание, – говорится в законе, – тот факт, что Сатана, враг рода человеческого, находит в невежестве людей свое самое мощное оружие, и заботясь о том, чтобы знания, принесенные сюда нашими отцами, не отошли в небытие вместе с ними; принимая во внимание то, что в воспитании детей прежде всего заинтересовано государство, мы, с помощью Божьей…”58. Далее следуют положения, предписывающие создание школ во всех общинах и обязывающие всех жителей под угрозой крупных штрафов взять на себя содержание этих школ. Аналогичным образом в наиболее густонаселенных районах создавались высшие школы. Муниципальные власти должны были следить за тем, чтобы родители отправляли своих детей в школы; эти власти пользовались правом налагать штраф на тех родителей, которые не выполняли данного требования; в случае же, если подобное неповиновение продолжалось, общество принимало на себя роль семьи, забирало ребенка на свое попечение и лишало отцов этих детей прав, которыми их наделила сама природа и которыми они столь дурно пользовались59. Читатель, несомненно, обратил внимание на преамбулу данных ордонансов: в Америке к просвещению ведет именно религия, тогда как к свободе человека направляет соблюдение им законов Божьих.

Когда, бросив, таким образом, беглый взгляд на американское общество 1650 года, обращаешься к положению в Европе, и в особенности к той ситуации, которая сложилась на всем континенте в туже эпоху, тебя охватывает глубокое изумление: в начале XVII века повсюду на развалинах олигархической и феодальной свободы средневековья восторжествовала абсолютная монархия. В этой блестящей и просвещенной Европе идея прав человека совершенно игнорировалась – как никогда более; никогда еще народы не принимали [с. 52] столь слабого участия в общественной и политической жизни своих государств; никогда еще принципы истинной свободы не занимали столь мало умы людей. И все это тогда, когда все эти принципы, неизвестные европейским нациям либо презираемые ими, были провозглашены в пустынных краях Нового Света и легли в основу будущего развития великого народа. Самые смелые теории, созданные человеческим разумом, получили применение на практике в этом столь простом на первый взгляд обществе, которое ни один государственный деятель, без всякого сомнения, даже не удостоил бы своего внимания. Отдавшись на волю своей самобытности, человек, пользуясь лишь одним воображением, создал экспромтом беспрецедентное законодательство. При этой безвестной демократии, которая еще не дала миру ни одного генерала, ни одного философа или великого писателя, человек имел возможность встать в присутствии свободных граждан и при всеобщем одобрении дать следующее прекрасное определение свободы:

Нам не следует заблуждаться относительно, того, что мы понимаем под нашей независимостью. В самом деле, существует своего рода порочная свобода, которой пользуются как животные, так и люди и которая состоит в том, чтобы поступать сообразно собственным желаниям. Такая свобода враждебна любой власти; ее трудно подчинить каким-либо правилам; при ней мы опускаемся все ниже и ниже; она – враг истины и мира; даже Господь счел необходимым воспротивиться ей! Но одновременно существует свобода гражданская и нравственная; сила, воплощающаяся в единении всех; сила, которую самой власти предназначено охранять: эта свобода заключается в том, чтобы без страха совершать доброе и справедливое. Эту святую свободу мы обязаны защищать от любых случайностей и в случае необходимости жертвовать за нее собственной жизнью60.

Я уже сказал довольно много, чтобы представить в истинном свете характер англо-американской цивилизации. Она есть результат (данное исходное положение должно постоянно присутствовать В ходе любых размышлений) двух совершенно различных начал, которые, кстати говоря, весьма часто находились в противоборстве друг с другом, но которые в Америке удалось каким-то образом соединить одно с другим и даже превосходно сочетать. Речь идет о приверженности религии и о духе свободы.

Основатели Новой Англии были ревностными сектантами и одновременно восторженными новаторами. С одной стороны, их сдерживали оковы определенных религиозных верований, а с другой – они были совершенно свободны от каких-либо политических предрассудков.

Отсюда и появились две различны, но вовсе не противоречащие друг другу тенденции, отпечаток которых нетрудно заметить повсюду – как в нравах общества, так и в его законах.

Эти люди способны приносить в жертву религиозным убеждениям своих друзей, свою семью и свою родину; можно предположить, что они поглощены поиском некоего интеллектуального блага, за которое готовы заплатить столь дорогую цену. Между тем, оказывается, что они практически с той же настойчивостью стремятся добиться не только морального удовлетворения, но и материальных благ, ища счастья на том свете и одновременно благополучия и свободы на этом.

Политические убеждения и созданные человечеством законы и институты превращаются в их руках в нечто столь податливое и гибкое, что кажется, они могут принимать любой оборот и как угодно комбинироваться.

Перед этими людьми рушатся все преграды, сковывавшие общество, в котором они родились; устаревшие взгляды, в течение долгих веков влиявшие на мир, постепенно исчезают; перед ними открываются практически безграничные возможности, напоминающие некое бесконечное пространство без горизонта. Человек устремляет свой разум к этому полю деятельности, он исхаживает его вдоль и поперек, однако, достигнув границ мира политики, он невольно останавливается. Трепеща, он отказывается использовать свои самые устрашающие возможности, он больше не хочет ни сомневаться, ни создавать нечто новое, он даже воздерживается от желания приподнять завесу, закрывающую [с. 53] святилище, – исполненный уважения, он преклоняет колени перед истинами, которые принимает беспрекословно.

Таким образом, в мире нравственности все упорядочено, согласовано, предусмотрено и решено заранее. В мире же политики все находится в постоянном движении, все оспаривается, все как-то неопределенно; в одном – пассивное, хотя и добровольное повиновение, в другом – независимость, недоверие к опыту и горячее отрицание любого авторитета.

Эти две тенденции, столь противоположные на первый взгляд, не наносят друг другу никакого вреда, напротив, они развиваются в полном согласии и даже как бы оказывают поддержку одна другой.

Религия видит в гражданской свободе благородное выражение человеческих способностей, а в политическом мире – поле деятельности, предоставленное человеческому разуму Создателем. Свободная и могущественная в своей сфере, полностью удовлетворенная отведенным ей в обществе местом, религия прекрасно осознает, что ее империя окажется более прочной, если она станет властвовать, опираясь лишь на собственные силы, и господствовать над сердцами без какой-либо поддержки извне.

Свобода же видит в религии свою союзницу в борьбе и в победах, колыбель своего собственного детства, божественный источник своих прав. Она воспринимает религию как блюстительницу нравственности, а саму нравственность считает гарантией законности и залогом своего собственного существования*.

 

Причины некоторых особенностей англоамериканских законов и обычаев

 

Что сохранилось от аристократических институтов при самой полной демократии. – Почему это произошло. – Необходимость различать, что имеет пуританское начало, а что пришло из аристократической Англии.

 

Читатель не должен делать из всего изложенного слишком общие и слишком безоговорочные выводы. Безусловно, общественное положение, религиозные убеждения и нравы первых эмигрантов оказали колоссальное воздействие на судьбы их нового отечества. Тем не менее не от их воли зависело создание такого общества, где они сами стали бы исключительными его творцами с самого начала. никто не способен полностью освободиться от своего прошлого. Поселенцам не раз случалось смешивать, как сознательно, так и безотчетно, те убеждения и обычаи, которые были свойственны только им самим, с другими убеждениями и обычаями, которые они получили в процессе образования или почерпнули из национальных традиций страны, откуда они были родом.

Таким образом, желая составить правильное представление о современных англоамериканцах, нужно уметь точно различать, что имеет пуританские корни, а что – английские.

В Соединенных Штатах нередко можно столкнуться с законами или обычаями, которые существенно отличаются от всего того, что их окружает. Создается впечатление, что эти законы составлены в духе, совершенно противоположном тому, который господствует в американском законодательстве в целом; что эти обычаи как бы противоречат всей атмосфере, присущей данному обществу. Если бы английские колонии были основаны в менее просвещенную эпоху или если бы их происхождение терялось в глубине веков, то тогда задача, скорее всего, оказалась бы неразрешимой.

Для того чтобы пояснить свою мысль, приведу здесь один пример.

Гражданское и уголовное законодательства американцев признают всего лишь две меры пресечения: тюремное заключение или внесение залога. Согласно процедуре, ответчику вначале предлагается внести залог, если же он отказывается это сделать, то подлежит тюремному заключению. После этого рассматриваются обоснованность и тяжесть выдвинутого обвинения.

Совершенно очевидно, что подобное законодательство направлено прежде всего против бедняка и благоприятно только лишь для богача.

Бедняк далеко не всегда может найти необходимую для залога сумму, даже если речь идет о гражданском деле; кроме того, если он должен дожидаться судебного решения в тюрьме, то вынужденное бездействие вскоре в любом случае приведет его к нищете. [с. 54]

Богачу же, напротив, в гражданских делах всегда удается избежать заключения. Более того, если он и совершил право нарушение, то легко может избежать грозящего ему наказания: после того как он представил залог, он без труда исчезает. Таким образом, можно утверждать, что для него все наказания, определяемые законом, сводятся всего лишь к простому денежному взысканию, то есть обычному штрафу61. Ничто не несет на себе большей печати аристократического духа, нежели подобное законодательство!

Однако в Америке законы составляются бедными, которые, естественно, стараются сохранить за собой наибольшие общественные привилегии и преимущества.

Объяснение этому феномену следует искать в Англии: законы о которых идет речь, – английские62. Американцы приняли их без каких-либо изменений, несмотря на то что они прямо противоречат общему содержанию их законодательства и всем их убеждениям.

Народ менее всего склонен менять как свои обычаи, так и свое гражданское законодательство. Гражданские законы досконально известны лишь юристам, то есть тем, чей прямой интерес заключается в сохранении их в том виде, В котором они уже существуют, независимо от того, хороши эти законы или плохи, – по той лишь простой причине, что они их прекрасно знают. Большая же часть населения знакома с законами лишь весьма приблизительно; люди сталкиваются с ними только в конкретных случаях, С трудом воспринимают их общую направленность и потому подчиняются им совершенно бездумно.

Я привел здесь всего лишь один пример, тогда :как мог бы перечислить их значительно больше.

Картина, которую являет собой американское общество, словно бы покрыта, если так можно выразиться, слоем демократии, из-под которого время от времени проступают старинны, аристократические краски. [с. 55]

 

 

Глава III

 

Общественный строй англоамериканцев

 

Общественный строй обыкновенно возникает как следствие какого-либо события, иногда учреждается законодательным путем, а большей частью является результатом соединения этих двух обстоятельств. Однако, как только он сформируется, он сам начинает порождать большинство законов, обычаев и взглядов, определяющих поведение нации; то, что не является производным от него самого, он стремится изменить.

Следовательно, для того чтобы понять законодательство и обычаи того или иного народа, необходимо начать с изучения его общественного строя.

 

Основополагающая особенность общественного строя англоамериканцев –

это его сугубо демократическое начало

 

Первые эмигранты в Новой Англии. – Равенство между ними. – аристократические законы, введенные на Юге. Эпоха революции. – Изменение законов о наследовании. – Последствия этого изменения. – Равенство в самом полном объеме в новых штатах Запада. – Равенство в уровне образованности.

 

Можно было бы сделать немало важных замечаний по поводу общественного строя англоамериканцев, однако необходимо особо остановиться на самом важном.

Общественный строй англоамериканцев в высшей степени демократичен. Такой характер он приобрел с момента основания колоний; в настоящее же время он стал еще более демократичным.

В предыдущей главе я говорил о том, что первые эмигранты, поселившиеся на побережье Новой Англии, были во многих отношениях равны между собой. В этой части Союза никогда не чувствовалось ни малейшего влияния аристократии. Да здесь никогда и не могло быть никакого иного влияния, кроме влияния разума. Народ привык почитать некоторых знаменитостей как символы просвещенности и добродетели. Отдельные граждане приобрели над ним определенную власть, которую не без основания можно было бы назвать аристократической, если бы она неизменно передавалась от отца к сыну.

Так обстояло дело к востоку от Гудзона; на юго-западе от этой реки и вплоть до Флориды мы видим нечто совершенно другое.

В большинстве штатов, расположенных на юго-западе от Гудзона, поселились богатые землевладельцы. Они принесли с собой аристократические принципы и вместе сними – английские законы о наследовании. Я говорил о причинах, препятствующих возникновению в Америке могущественной аристократии. Эти причины, хотя и существовавшие в местах поселений к юго-западу от Гудзона, все же имели там меньшее значение, нежели в восточных от реки территориях. На Юге один человек, используя труд невольников, мог обрабатывать огромные пространства земли. как следствие, в этой части Американского континента жили в основном богатые землевладельцы. Однако они не пользовались [с. 56] тем влиянием, каким располагает аристократия в Европе, поскольку у них не было никаких привилегий; в результате того, что земля возделывалась с помощью рабского труда, они не имели арендаторов, и, следовательно, сама система патроната здесь отсутствовала. Тем не менее крупные землевладельцы, жившие к югу от Гудзона, представляли собой высшее сословие, которому были свойственны особые убеждения и пристрастия и которое становилось в центре политической жизни общества. Это была весьма своеобразная аристократия, мало отличавшаяся от основной массы населения, чьи интересы и вкусы она легко воспринимала, не возбуждая ни у кого ни любви, ни ненависти – иными словами, она была слаба и не слишком живуча. Именно этот класс и возглавил на Юге восстание: Американская революция обязана ему своими самыми великими людьми.

В эту эпоху все общество пришло в движение: народ, во имя которого велась война, народ, ставший могущественным, возжелал действовать самостоятельно; у него пробудились демократические инстинкты. Сломив иго метрополии, люди почувствовали вкус ко всяким проявлениям независимости: влияние отдельных личностей стало ощущаться все меньше и меньше и постепенно сошло на нет; и обычаи, и законы начали гармонично развиваться в едином направлении к общей цели.

Однако последним шагом к равенству стал закон о наследовании.

Меня удивляет тот факт, что юристы, как современные, так и прошлых времен, не признавали того огромного влияния, которое оказывали законы о наследовании63 на развитие человеческих отношений. Верно, что эти законы относятся к гражданскому законодательству, но на самом-то деле их следовало бы поставить во главу угла всех политических установлений, ибо они самым непредвиденным образом воздействуют на общественный строй, при котором живут те или иные народы, тогда как политические законы являются простым отражением этого строя. Кроме того, законы о наследовании имеют бесспорное и постоянное влияние на все общество, они в некотором смысле воздействуют на целые поколения задолго до их рождения. Эти законы дают человеку почти божественную власть над будущим ему подобных. Законодатель, единожды установив порядок наследования имущества гражданами, затем отдыхает на протяжении столетий. Запустив механизм в действие, он может сидеть сложа руки: машина уже движется собственным ходом по намеченному заранее пути. Задуманная определенным образом, она объединяет, концентрирует, группирует вокруг отдельных лиц сначала собственность, а вскоре и власть; она в какой-то степени порождает земельную аристократию. Если же в конструкцию данной машины заложены другие принципы и если цель ее создания иная, то ее воздействие оказывается еще более быстрым: она разделяет, распределяет, размельчает имущество и могущество. Иногда случается так, что она наводит страх быстротой своего движения: уже и не надеясь приостановить ее ход, люди стараются по крайней мере как-то затруднить ее работу, воспрепятствовать ей; они делают попытки противостоять ее действию – но, увы, тщетные старания она дробит все, что ей ни попадается, на мелкие части, видны лишь разлетающиеся в стороны осколки. Она неустанно то поднимается вверх, то вновь опускается на землю до тех пор, пока эта земля не превратится в зыбкую и практически неосязаемую пыль, на которой устраивается поудобнее демократия.

В тех случаях, когда закон о наследовании позволяет и, тем более, требует равного раздела имущества отца между детьми, последствия его применения могут быть двоякими; необходимо четко различать их между собой, хотя цель у них одна и та же.

В соответствии с законом о наследовании смерть каждого владельца влечет за собой коренные изменения в собственности: имущество не просто меняет владельца, но меняет, так сказать, и свою природу, ибо оно беспрерывно дробится на все более и более мелкие части. [с. 57]

Именно в этом и заключается непосредственный, реально ощутимый результат применения данного закона. В тех странах, где законодательство устанавливает равенство при разделе наследства, имущество и особенно земельные владения должны таким образом, постоянно сокращаться в размерах. Между тем последствия подобного законодательства становились бы заметными лишь спустя длительное время, если бы закон действовал только сам по себе, потому что редко какая семья имеет более двоих детей (например, в такой густонаселенной стране, как Франция, в среднем на семью приходится трое детей); разделив между собой состояния отца и матери, дети вряд ли окажутся беднее, чем каждый из родителей в отдельности.

Однако закон о равном разделе наследства оказывает свое воздействие не только на судьбу имущества: он влияет и на сами души владельцев, вызывая игру страстей, которая сказывается на его осуществлении. Таковы косвенные последствия закона, приводящие к быстрому разрушению крупных состояний, и в особенности крупных землевладений.

У тех народов, у которых закон о наследовании исходит из права первородства, земельные владения наиболее часто переходят от поколения к поколению, не подвергаясь дроблению. Таким образом, владение землей порождает фамильный дух. Семья – это земля, которой она владеет, земля – это семья; земля увековечивает фамилию рода, его происхождение, его славу, его могущество и его добродетели. Она является бессмертным свидетелем прошлого и ценным залогом будущего существования семьи, рода.

Закон о наследовании, устанавливающий равный раздел имущества, уничтожает ту тесную связь, которая существовала между принадлежностью к конкретному роду и сохранностью земельного владения; земля перестает олицетворять собою семью, род, поскольку, неизбежно подвергаясь разделу через одно или два поколения, она, естественно, должна уменьшиться в размерах и в конце концов совершенно исчезнуть. Сыновья крупного землевладельца, если их число невелико или если им сопутствует удача, конечно, могут еще сохранять надежду стать не менее богатыми, нежели их родители, однако они не смогут обладать той же собственностью, которой владели их предки: их богатство непременно будет состоять из других элементов, нежели состояние родителей.

Таким образом, как только вы лишите землевладельцев их громадной заинтересованности в сохранении земли, что обусловлено их чувствами, воспоминаниями, гордостью и честолюбием, можно быть совершенно уверенными в том, что рано или поздно они продадут свои владения; их будет толкать к продаже земли немалая финансовая заинтересованность, так как движимое имущество обеспечивает своему владельцу большие проценты, нежели любое другое, и тем самым в большей степени способствует удовлетворению повседневных потребностей и желаний человека.

Оказавшись хотя бы единожды поделены, крупные землевладения уже не воссоздаются вновь в своем первоначальном виде, так как мелкий землевладелец получает, если соотнести размеры земли и его доходы, большую прибыль от своего надела64, нежели крупный собственник от своих владений, поэтому-то он и продает свой участок значительно выгоднее, чем последний. Таким образом, экономические расчеты, побудившие богатого человека продать свои обширные земельные владения, тем более не позволять ему приобретать маленькие участки земли с целью впоследствии воссоздать из них большие.

То, что называется чувством рода, на самом деле не что иное, как тщеславие. Каждый стремится продлить свой род, дабы достичь в некотором смысле бессмертия, воплотившись в своих потомках. Когда чувство рода пропадает, с особенной силой проявляется эгоизм человека. Род воспринимается как нечто весьма размытое, неопределенное и неясное, каждый человек думает лишь о собственном благополучии в повседневной жизни и о том, чтобы просто обзавестись потомством.

Таким образом, никто не заботится об увековечении своего рода, а если и заботится, то чаще всего другими средствами, нежели сохранение земельной собственности.

Итак, закон о наследовании не только делает трудным сохранение в целости родовых земельных владений, но и лишает собственников даже желания это делать; он в известной степени заставляет их содействовать своему же собственному разорению. [с. 58]

Закон о равном разделе имущества действует двояким образом: влияя на собственность, он оказывает воздействие и на человека; оказывая воздействие на человека, он не может не затронуть и собственность.

Своим двойным воздействием закон наносит огромный ущерб институту земельной собственности и приводит к быстрому уничтожению как самих родов, так и их состояний65.

Нам, французам XIX века, постоянным свидетелям политических и социальных перемен, происходящих в результате действия закона о наследовании, не подобает ставить под сомнение его значение. Ежедневно мы видим, как этот закон то тут, то там проявляется на нашей земле, разрушая стены наших домов и уничтожая ограждения вокруг наших полей. Вместе с тем если по закону о наследовании и совершено немало дел в нашей стране, то впереди таких дел еще больше. Действию этого закона во многом препятствуют наши воспоминания, наши убеждения и наши привычки.

В соединенных Штатах его разрушительная сила уже почти достигла своих пределов. И именно в этой стране и следует изучать основные результаты применения этого закона.

Английское законодательство о передаче имущества по наследству было ликвидировано в эпоху революции практически во всех североамериканских штатах.

Закон о субституциях был изменен таким образом, чтобы практически никак не стеснять свободное обращение имущества*.

Ушло первое поколение, начался раздел земель. С течением времени данный процесс развивался все быстрее и быстрее. Сегодня, по про шествии всего лишь шестидесяти лет, общество стало уже совершенно неузнаваемым; почти все семьи крупных землевладельцев растворились в общей массе населения. В штате Нью-Йорк, где в свое время насчитывалось довольно большое количество крупных землевладельцев, лишь двое умудрились уцелеть в готовом поглотить их водовороте. Дети богатых граждан стали сегодня коммерсантами, адвокатами, врачами. Многие из них канули в полную безвестность. Последние следы высокого общественного положения и знатности, унаследованных от предков, были уничтожены; закон о наследовании свел всех к единому уровню.

Это вовсе не означает, что в Соединенных Штатах, да и в других местах нельзя встретить богатых современников. Напротив, я, пожалуй, даже не знаю другой такой страны где бы любовь к деньгам занимала столь прочное место в сердцах людей и где бы открыто высказывалось столь глубокое презрение к теории о неизменном имущественном равенстве. Однако состояния обращаются в этой стране с невероятной быстротой, а опыт свидетельствует о том, насколько редко случается, чтобы два поколения подряд пользовались привилегией быть богатыми.

Эта картина, какой бы красочной она ни была, тем не менее дает лишь самое приблизительное представление о том, что происходит в новых штатах Запада и Юго-Запада Америки.

К концу прошлого столетия предприимчивые искатели приключений начали проникать в долину Миссисипи. Это стало как бы новым открытием Америки, и вскоре туда хлынуло большое число эмигрантов; из пустынных необжитых мест стали вдруг доходить вести, что там появились какие-то неизвестные общины. Штаты, которых не было и в помине всего несколько лет тому назад, прочно заняли свое место в американском Союзе. Именно в западных территориях развитие демократии достигло своего наивысшего уровня. В этих штатах, возникших в какой-то степени по воле случая, люди расселились на занятых ими землях совсем недавно. Они были едва знакомы друг с другом, и [с. 59] никто не знал прошлого своего ближайшего соседа. Население этой части Американского континента, таким образом, избежало влияния не только знати или крупных богачей, но и так называемой аристократии от природы, то есть людей, своим происхождением связанных с просвещением и добропорядочностью. Здесь никто не пользовался тем большим уважением, которое вызывается памятью людей о прошедшей перед их глазами жизни, отданной на благо других. В новых штатах Запада есть просто жители, но общество как таковое здесь пока еще не сложилось.

Однако в Америке люди имеют не только одинаковые состояния; они до известной степени равны и в своем интеллектуальном развитии.

Я не думаю, что где-либо в мире существуют государства, где пропорционально численности населения встречалось бы столь мало полных невежд и столь же мало ученых, как на Североамериканском континенте.

Начальное образование в этой стране доступно всем и каждому. Высшее образование не доступно практически никому.

Данную ситуацию легко понять: она явилась неизбежным результатом всего того, о чем говорилось выше.

Почти все американцы довольно-таки зажиточны, поэтому они легко могут приобрести начальные элементы человеческих знаний.

Однако в Америке мало богатых людей, в силу чего практически все американцы вынуждены заниматься какой-либо профессиональной деятельностью. Между тем любая профессия требует предварительного обучения. Таким образом, приобретению общеобразовательных знаний американцы могут посвящать лишь первые несколько лет своей жизни: уже в пятнадцать лет они начинают свою профессиональную деятельность, и, как следствие, получение ими образования завершается чаще всего именно в ту пору жизни, когда у нас оно лишь только начинается. Если же американец продолжает учиться и дальше, то чаще всего он сосредоточивается лишь на предметах конкретных, от которых впоследствии может получить выгоду. Он рассматривает науку с сугубо деловой точки зрения, извлекая из нее только то, что может принести непосредственную пользу в настоящий момент.

В Америке большинство ныне богатых людей были когда-то бедными; практически все, кто сейчас бездельничает, в юности трудились не покладая рук. Поэтому если у человека и могла быть когда-то тяга к знанию, то у него не было времени заниматься своим образованием, а когда у него наконец появилось свободное время, то исчезло само желание.

В Америке вообще нет такого слоя людей, которые могли бы вместе с состоянием и возможностью иметь свободное время передать в наследство потомкам свою любовь к знаниям и которые почитали бы за честь заниматься умственным трудом.

Стало быть, американцы и не хотят посвящать себя этому труду, и не имеют возможности им заниматься.

В этих условиях в Соединенных Штатах установился некий средний уровень знаний, к которому все как-то приблизились: одни – поднимаясь до него, другие – опускаясь.

В результате здесь можно встретить огромную массу людей, у которых сложилось почти одинаковое понимание религии, истории, наук, политической экономии, законодательства, государственного устройства и управления.

Разум дается человеку Богом – один получает больше, другой – меньше, – и человек не в силах противодействовать такому неравенству; это было и будет всегда.

Однако, как по крайней мере видно из сказанного выше, хотя умственные способности людей по воле. Создателя и остаются неодинаковыми, люди вместе с тем получают равные возможности для своего развития.

Итак, в Америке аристократическая элита, будучи весьма слабой уже в момент своего зарождения, в настоящее время если до конца еще и не уничтожена, то по меньшей мере ослаблена до такой степени, что вряд ли можно говорить о каком-либо ее влиянии на развитие событий в стране.

Напротив, время, события и законы создали такие условия, в которых демократический элемент оказался не только преобладающим, но и, так сказать, единственным. В американском обществе не заметно ни фамильного, ни сословного влияния, здесь даже очень редко случается, чтобы какая-то отдельная личность имела вес в обществе долгое время. [с. 60]

Американский общественный строй, таким образом, представляет собой чрезвычайно странное явление ни в одной стране мира и никогда на протяжении веков, память о которых хранит история человечества, не существовало людей, более равных между собой по своему имущественному положению и по уровню интеллектуального развития, другими словами – более твердо стоящих на этой земле.

 

Влияние англоамериканского общественного строя на политическую жизнь страны

 

Совсем нетрудно предположить, каким образом общественный строй может повлиять на политическую жизнь страны.

Было бы совершенно непонятно, если бы равенство, характерное для различных сфер человеческой жизни, не коснулось бы в конце концов и мира политики. Невозможно представить себе, чтобы люди, равные между собой во многих отношениях, в одной какой-то области оставались навечно неравными, поэтому, естественно, со временем они должны добиться равенства во всем.

Между тем мне известны всего два способа, которыми можно достичь равенства в политической сфере: нужно или дать все права каждому гражданину страны, или же не давать их ни кому.

Тем из народов, которые пришли к такому же общественному строю, какой существует у англоамериканцев, оказывается чрезвычайно сложно заметить некую границу между верховной властью, принадлежащей всему населению, и единоличной абсолютистской властью.

Вряд ли стоит отрицать, что при описанном мною выше общественном строе может с одинаковой легкостью быть как первый, так и второй результат.

И действительно, существует некое настойчивое и закономерное стремление человека к такому равенству, которое пробуждает в людях желание стать сильными и уважаемыми в обществе. Это страстное желание служит тому, что незначительные люди поднимаются до уровня великих. Однако в человеческих душах живет иногда и некое извращенное отношение к равенству, когда слабые желают низвести сильных до собственного уровня, и люди скорее готовы согласиться на равенство в рабстве, чем на неравенство в свободе. Это вовсе не означает, что люди, живущие при демократическом общественном строе, с легкостью пренебрегают свободой; напротив, им свойственна инстинктивная склонность к ней. Однако обретение свободы отнюдь не является главной и постоянной целью их жизни. Единственное, что они любят безгранично, – так это равенство; эти люди как-то внезапно, под влиянием сиюминутных импульсов, устремляются к свободе, и если они все же не достигают своей цели, то безропотно покоряются судьбе; им ничего не нужно, кроме равенства, и они скорее согласились бы погибнуть, чем лишиться его.

С другой стороны, когда все граждане более или менее равны между собой, им становится сложно защищать свою независимость от нажима властей. Никто из них не оказывается достаточно сильным, чтобы успешно сопротивляться поодиночке, поэтому, лишь объединяя свои усилия, сообща, люди способны гарантировать себе сохранение свободы. Однако подобное объединение сил достижимо далеко не всегда.

Таким образом, на основе одного и того же общественного строя народы могут добиться двух основных результатов: эти результаты кардинально разнятся между собой, но источник у них один.

Первыми столкнулись с этой описанной мною опасной альтернативой англоамериканцы; они были вполне счастливы, избежав неограниченной, абсолютистской власти. Обстоятельства, происхождение, образование и в особенности нравы позволили им ввести у себя и сохранить верховную власть всего народа. [с. 61]

 

 

Глава IV

 

О принципе народовластия в Америке

 

Всеобъемлющее господство принципа народовластия в американском обществе. – Применение американцами данного принципа до революции. – Влияние революции на развитие принципа народовластия. – Постепенное и неуклонное снижение ценза.

 

Говоря о политических законах Соединенных Штатов, следует непременно начать с концепции народовластия.

Принцип народовластия, который в той или иной степени всегда заложен в основу любых общественных институтов, обычно почти невидим. Ему подчиняются, хотя его и не признают, а если все же иногда случается извлечь его на свет божий, то тотчас же люди торопятся вновь скрыть его во мраке святилища.

Воля народа есть, пожалуй, один из тех лозунгов, которым интриганы и деспоты всех времен и народов наиболее злоупотребляли. Одни считали, что эта воля выражается одобрением, исходящим от отдельных продажных приспешников власти; другие видели ее в голосах заинтересованного или боязливого меньшинства; некоторые даже находили, что воля народа наиболее полно проявляется в его молчании и что из самого факта его повиновения рождается их право повелевать.

В Америке, в отличие от других стран, принцип народовластия претворяется в жизнь открыто и плодотворно. Он признается обычаями страны, провозглашается в ее законах, он свободно эволюционирует и беспрепятственно достигает своих конечных целей.

Если на свете существует такая страна, в которой можно по достоинству оценить принцип народовластия, где можно изучить его в применении к общественной деятельности и судить как о его преимуществах, так и о его недостатках, то этой страной, бесспорно, является Америка.

Как я уже говорил ранее, многие колонии Новой Англии с момента их появления руководствовались принципом народовластия. Меж тем в то время было еще очень далеко до того, чтобы этот принцип стал столь доминирующим в управлении страной, как это имеет место сейчас.

Два препятствия – одно из них внешнее, другое внутреннее – сдерживали его все охватывающее поступательное развитие.

Принцип народовластия не мог открыто появиться в законах, так как колонии еще продолжали формально подчиняться метрополии, и его были вынуждены скрывать, провозглашая лишь на провинциальных собраниях и главным образом в общинах, где он тайно таким путем развивался.

Американское общество того времени еще не было достаточно подготовлено к тому, чтобы принять этот принцип со всеми вытекающими последствиями. Просвещенные люди в Новой Англии и богатые граждане в штатах, расположенных к югу от Гудзона, В течение длительного времени оказывали, как это уже было описано мною предыдущей главе, своего рода аристократическое влияние на общество, направленное на сосредоточение всей власти в руках единиц. Еще далеко было то время, когда все общественные должностные лица стали выбираться, а все граждане считались избирателями. Избирательное право было повсеместно ограничено определенными рамками и конкретным избирательным цензом. Данный ценз весьма мало применялся на Севере и гораздо больше – на Юге. [с. 62]

Вспыхнула Американская революция. Принцип народовластия вышел за пределы общины и распространился на сферу деятельности правительства; все классы пошли на , уступки ради торжества этого принципа; во имя него сражались и побеждали; он стал наконец законом законов.

Внутри американского общества произошли столь же быстрые изменения. Закон о наследовании завершил уничтожение местного влияния.

К тому времени, когда воздействие законов и результаты революции стали мало-помалу очевидными для всего общества, демократия уже одержала безоговорочную победу. Демократия восторжествовала на деле, захватив власть в свои руки. Против нее не дозволялось даже вести борьбу. Высшие сословия подчинились ей безропотно и без сопротивления, как злу, сделавшемуся отныне неизбежным. С ними произошло то, что случается обычно с теми, кто теряет свое могущество: на первый план выходят чисто эгоистические интересы каждого в отдельности, а поскольку власть уже невозможно вырвать из рук народа и поскольку массы не вызывают у них столь глубокой ненависти, чтобы не подчиняться им, постольку они решают добиваться во что бы то ни стало благосклонности народа. В результате самые демократические законы один за другим были поставлены на голосование и одобрены теми самыми людьми, чьи интересы страдали от этих законов в наибольшей степени. Действуя таким: образом, высшие сословия не возбудили против себя народного гнева; напротив, они сами ускорили торжество нового строя. И – странное дело! – демократический порыв всего неудержимее проявлялся в тех штатах, где аристократия пустила наиболее глубокие корни.

Штат Мэриленд, основанный в свое время знатными дворянами, первый провозгласил всеобщее избирательное право66 и ввел в систему управления штатом демократические формы.

Когда какой-либо народ пытается изменить действующий в стране избирательный ценз, можно предположить, что рано или поздно он отменит его полностью. Таково одно из неизменных правил жизни любого общества. Чем больше расширяются избирательные права граждан, тем больше потребность в их дальнейшем расширении, поскольку после каждой новой уступки силы демократии нарастают и одновременно с упрочением новой власти возрастают и ее требования. Чем больше людей получает право избирать, тем сильнее становится желание тех, кто еще ограничен избирательным цензом, получить это право. Исключение становится, наконец, правилом, уступки следуют одна за другой, и процесс развивается до тех пор, пока не вводится всеобщее избирательное право.

В наши дни принцип народовластия настолько полно воплощается в жизнь в Соединенных Штатах, насколько это только можно себе представить. Он был очищен от всевозможных вымыслов, которые старались создать вокруг него в других странах; постепенно, в зависимости от обстоятельств, он начинает проявляться в самых разнообразных формах: то народ в полном составе, как это было в Афинах, сам устанавливает законы; то депутаты, избранные на основе всеобщего избирательного права, представляют этот народ и действуют от его имени и под его непосредственным контролем.

Существуют такие страны, в которых власть, находясь как бы вне общественного организма, воздействует на него и вынуждает его следовать по тому или иному пути развития.

Существуют также и другие страны, где власть поделена и находится частично в руках общества, а частично – вне его. Ничего похожего в Соединенных Штатах вы не увидите; общество здесь действует вполне самостоятельно, управляя собой само. Власть исходит исключительно от него; практически невозможно встретить человека, который осмелился бы вообразить и в особенности высказать соображение о том, чтобы искать ее в ином месте. Народ участвует в составлении законов, выбирая законодателей; участвует он и в претворении этих законов в жизнь – путем избрания представителей исполнительной власти. Можно сказать, что народ сам управляет страной, ибо права, предоставленные правительству, весьма незначительны и ограниченны; правительство постоянно чувствует свою изначальную связь с народом и повинуется той силе, которая создала его.

Народ властвует в мире американской политики, словно Господь Бог во Вселенной. Он – начало и конец всему сущему; все исходит от него и всё возвращается к нему*. [с. 63]

 

 

Примечания автора

(Перевод В. Т. Олейника)

 

С. 38

По поводу всех тех западных территорий, на которые еще не проникли европейцы, смотрите отчеты о двух путешествиях, предпринятых майором Лонгом на деньги, выделенные конгрессом.

Говоря о почти необитаемой Великой американской равнине, Лонг особо отмечает, что для определения ее границ необходимо мысленно провести линию, почти параллельную 20 градусам долготы (меридиан города Вашингтона67), идущую от реки Красная к реке Платт. От этой воображаемой линии вплоть до Скалистых гор, ограничиваемых с запада долиной реки Миссисипи, простирается бескрайняя равнина, в основном покрытая бесплодными песками или усыпанная обломками гранитных скал. Летом здесь нет воды. Из животных на равнине пасутся лишь огромные стада бизонов и диких лошадей. Иногда встречаются отряды индейцев, но они немногочисленны.

Майор Лонг слышал, что, если подняться вверх по реке Платт в том же направлении, то по левую сторону постоянно будет простираться все та же пустыня, однако проверить эти сведения лично он не имел возможности. (См.: Отчеты экспедиции Лонга, т. II, с. 361.)

Сколь серьезное доверие ни вызывал бы отчет майора Лонга, не следует тем не менее забывать, что он лишь пересек описанную им территорию, не делая больших зигзагообразных отклонений от линии маршрута.

Вернуться к тексту

 

С. 39

В тропической зоне Южной Америки в невероятном изобилии произрастают эти вьющиеся растения, известные под общим названием «лиана». Флора только одних Антильских островов дает их более сорока различных видов.

Одной из самых изящных лиан является гранадиллия. Это красивое растение, утверждает Декуртиз в своем описании растительного царства Антильских островов, с помощью имеющихся у него усиков обвивает деревья, образуя колышащиеся аркады и колоннады, очаровательно украшенные пурпурными и голубыми цветами, которые издают восхитительный аромат (т. I, с. 265).

Крупностручковая акация – это очень крупная, быстрорастущая лиана, которая, переходя с дерева на дерево, подчас одна покрывает пространство более полулье в длину (т. III, с. 227).

Вернуться к тексту

 

С. 40

Об американских языках

Утверждается, что все языки, на которых говорят индейцы, населяющие Америку от Северного полюса до мыса Горн, устроены по одной и той же модели и подчиняются [с. 297] одним и тем же грамматическим правилам. На этом основании с большой долей вероятности можно заключить, что все индейские народности имеют единое происхождение.

Каждое племя американских индейцев говорит на особом диалекте, но самостоятельных языков здесь очень мало, что также подтверждает предположение о сравнительно молодом возрасте народностей Нового Света.

И наконец, языки населения Америки чрезвычайно правильны. Поэтому вполне возможно, что говорящие на них народы еще не знали великих потрясений и революций и не смешивались, будь то насильно или добровольно, с чужими народами, ибо, как правило, лишь слияние многих языков в один создает неправильные грамматические формы.

Лишь с недавних пор американские языки, и в особенности языки Северной Америки, привлекли серьезное внимание филологов. Так, впервые было обнаружено, что эта речь варварского народа являет собой продукт весьма сложной системы идей и их весьма ученых сочетаний. Было отмечено и большое богатство этих языков, а также то обстоятельство, что их создатели проявили весьма заботливое отношение к благозвучию.

Грамматическая система языков американских индейцев во многих отношениях отличается от всех остальных языков, но самое главное отличие заключается в следующем.

Некоторые европейские народы, и среди них немцы, способны при необходимости соединять воедино различные формы и понятия, создавая таким образом сложные слова. Индейцы самым поразительным образом расширили это свойство языка, получив возможность, так сказать, сводить в одну точку множество идей. Это легко можно понять с помощью примера, приведенного господином Дюпонсо в «Трудах Американского философского общества».

Играя с кошкой или со щенком, делавэрская женщина может произнести, как неоднократно было замечено, слово kuligatsctds. Это сложное слово состоит из следующих элементов: «k» – определение 2-го лица и может значить «ты» или «твой»; uli, произносимое как «ули», представляет собой часть слова wulit со значением «красивый»; gat в свою очередь – часть слова wichgat, имеющего значение «лапа»; и, наконец, schis, произносимое как «шиз», – это уменьшительное окончание, передающее представление о небольшом размере. Таким образом, одним-единствениым словом индейская женщина сказала: «Твоя красивая маленькая лапа».

Приведем другой пример, показывающий, сколь удачно американские дикари умеют сочетать слова своего языка.

По-делавэрски молодого человека называют pilape. Это слово образовано из pilsit, то есть «чистый, невинный», и lenape– «мужчина» и, следовательно, означает: «мужчина в его чистоте и невинности».

Эта способность сочетать друг с другом различные слова дает совершенно неожиданные результаты при образовании глаголов. Часто самое сложное действие выражается с помощью одного-единственного глагола, и почти все нюансы идеи воздействуют на глагол, модифицируя его.

Желающим подробнее ознакомиться с данным вопросом, который я лишь крайне поверхностно здесь затрагиваю, следует прочитать:

1. Переписку господина Дюпонсо с преподобным Хеквельдером по поводу индейских языков. Эта переписка была опубликована в первом томе «Трудов Американского философского общества», изданном в Филадельфии в 1819 году под редакцией Эйбрехема Смолла, с. 356–464.

2. Грамматику языка делавэров, или ленапов, изданную Гейбергером с предисловием Дюпонсо, которое прилагается. Обе работы были опубликованы в третьем томе указанного выше издания.

3. Очень хорошо написанное резюме этих работ в конце тома VI «Американской энциклопедии».

Вернуться к тексту

 

С. 41

В книге Шарлевуа (т. I, c. 235) дана история первой войны между французами Канады и ирокезами, имевшей место в 1610 году. Последние, хотя и были вооружены лишь луками и стрелами, оказали отчаянное сопротивление французам и их союзникам. Шарлевуа, не обладавший особым даром художественного слова, в приводимом отрывке очень хорошо описал различия, характерные для нравов европейцев и дикарей, и совершенно разные подходы представителей этих двух рас к понятию чести. [с. 298]

«Французы, – пишет он, – захватили бобровые шкуры, которыми были укрыты тела погибших ирокезов. Гуроны, их союзники, были возмущены этим. В свою очередь они приступили к своим обычным пыткам пленных, съев одного из уже погибших, что привело в неописуемый ужас французов. Таким образом, – заключает Шарлевуа, – эти варвары гордились тем бескорыстием, которого они, к своему удивлению, не нашли в нашей нации, и не могли понять, отчего это ограбление мертвых считается у нас злом значительно меньшим, чем пожирание их плоти, подобное пиру диких зверей».

В аналогичной манере тот же Шарлевуа в другом месте книги (т. I, c. 230) описывает первую казнь, свидетелем которой стал Шамплен, и возвращение гуронов в свой собственный поселок. «Пройдя расстояние в восемь лье, – повествует он, – наши союзники остановились и, выбрав одного из своих пленников, стали упрекать его за все те муки, которые он причинил воинам их племени, попавшим в его руки; они заявили ему, что он должен приготовиться к аналогичному обращению с их стороны, и добавили при этом, что если у него мужественное сердце, то пусть он докажет это, начав петь песню. Он тотчас же запел боевую песню и пел все, какие только знал, но голос его был очень грустным, – говорит Шамплен, который еще не мог тогда знать, что вся музыка дикарей звучит несколько мрачновато. – Пытки пленного, сопровождавшиеся всеми теми ужасами, о которых мы еще расскажем, потрясли французов, но все их усилия положить этому конец ни к чему не привели. На следующую ночь одному из гуронов приснилось, что за ними идет погоня, и их отход превратился в подлинное бегство, причем дикари нигде не хотели останавливаться до тех пор, пока не оказались в полной безопасности.

Когда показались хижины их поселка, они сразу нарубили длинных палок, на которые прикрепили доставшиеся им при дележе скальпы, и поплыли с ними триумфальным парадом. При их виде на берег выбежали женщины, бросились в воду и вплавь добрались до каноэ, где они схватили окровавленные скальпы из рук своих мужей и повесили их себе на шеи.

Воины предложили Шамплену один из этих ужасных трофеев и в качестве еще одного дара выделили ему несколько луков и стрел – единственную добычу, которую они захотели взять у ирокезов, – попросив показать эти трофеи королю Франции».

Шамплен один прожил всю зиму у этих варваров, и ни разу ни ему самому, ни его имуществу ничего не угрожало.

Вернуться к тексту

 

С. 51

Хотя пуританский ригоризм, господствовавший в период создания английских колоний в Америке, уже в значительной мере ослабел, в местных обычаях и законах все еще встречаются его своеобразные черты.

В 1792 году, в то самое время, когда начала свое эфемерное существование Французская республика, порождение Антихриста, законодательное собрание штата Массачусетс утвердило закон, преследовавший цель заставить граждан соблюдать воскресенье. Привожу преамбулу и основные статьи данного закона, вполне заслуживающие пристального внимания читателя:

«Ввиду того что соблюдение воскресенья является делом общественной важности, ибо оно требует полезного прекращения трудовой деятельности с тем, чтобы человек мог поразмышлять о смысле земной жизни и о слабостях рода человеческого, склонного постоянно заблуждаться, и поскольку оно позволяет людям в уединенном и публичном местах возблагодарить Господа нашего, Творца и Вседержителя Вселенной, и посвятить себя благотворительной деятельности, которая является украшением и благостью христианского сообщества; ввиду того что неверующие и легкомысленные личности, забывая свои обязанности по соблюдению воскресенья и о связанной с этим общественной пользе, оскверняют его святость, позволяя себе в этот день развлекаться или же трудиться, и таким образом выступают против своих собственных христианских интересов; а также поскольку подобное отношение расстраивает тех, кто не следует их примеру, и приносит реальный вред всему обществу, так как знакомит его с распущенными и разнузданными привычками,

сенат и палата представителей постановляют следующее:

1. В воскресный день никому не будет позволено держать открытыми свои магазины или свои мастерские. В этот день никто не должен работать или заниматься какими бы то ни было делами, посещать концерты, балы или любые зрелища, а [с. 299] также под угрозой штрафа никто не должен заниматься какой бы то ни было охотой, развлекаться или играть. Размер штрафа будет не менее 10 и не более 20 шиллингов за каждое нарушение закона.

2. Всякий путешественник, ездовой или извозчик, за исключением случаев крайней необходимости, не должен путешествовать по воскресеньям под угрозой такого же штрафа.

3. Владельцы таверн, гостиниц и различные торговцы должны следить за тем, чтобы никакой житель их города не посещал их заведения в воскресный день для приятного или же делового времяпрепровождения. В случае несоблюдения данного закона и владелец гостиницы и его постоялец подвергнутся штрафу. А владелец гостиницы, хроме того, может быть лишен лицензии.

4. Лица, находящиеся в полном здравии и без достаточных на то оснований пропускающие в течение трех месяцев публичные богослужения, будут оштрафованы на 10 шиллингов.

5. Лица, ведущие себя в храме неподобающим образом, могут быть оштрафованы на сумму от 5 до 40 шиллингов.

6. Контроль за соблюдением настоящего закона возложен на городских судебных исполнителей68. Они наделяются правом по воскресеньям входить в любые помещения гостиниц или иных общественных мест. Владелец, отказавшийся предоставить судебному исполнителю доступ в свою гостиницу, только за это нарушение штрафуется на сумму до 40 шиллингов.

Судебные исполнители обязаны останавливать путешественников и выяснять у них причины, побудившие их в воскресенье находиться в пути. Лица, отказавшиеся ответить, должны быть оштрафованы на сумму, не превышающую 5 фунтов стерлингов.

Если объяснения, данные путешественником, не покажутся судебному исполнителю убедительными, он возбуждает против него судебный иск, обратившись к мировому судье округа». Закон от 8 марта 1792 года. – Общее право штата Массачусетс, т. I, с. 410.

11 марта 1797 года был принят новый закон, увеличивший суммы штрафов, причем половина из них предназначалась лицу, обвинявшему нарушителя. См. указанное издание, т. I, с. 525.

Закон от 16 февраля 1816 года подтвердил применение тех же санкций. См. указанное издание, т. II, с. 405.

Аналогичные пункты содержались в законах штата Нью-Йорк, пересмотренных в 1827 и 1828 годах. (См. Поправки к законам, ч. I, гл. XX, с. 675.) В них запрещается охотиться, ловить рыбу, играть и посещать заведения, в которых по воскресеньям продаются спиртные напитки. Никто не имеет права путешествовать без крайней на то необходимости.

Это не единственный след, который глубокая религиозность и суровый нрав первых переселенцев оставили в американских законах.

В первом томе Поправок к законам штата Нью-Йорк на с. 662 содержится следующая статья: «Если в течение двадцати четырех часов кто-то выигрывает или проигрывает в азартные игры или на пари сумму в 25 долларов (около 132 франков), то тем самым он совершает судебно наказуемый проступок и в случае доказанности вины должен быть оштрафован на сумму, превосходящую по меньшей мере пятикратно размер его проигрыша или выигрыша; указанная сумма штрафа должна быть передана инспектору той службы, которая отвечает за помощь городской бедноте.

Лицо, проигравшее 25 или более долларов, может обратиться с иском о возврате своих денег в судебном порядке. Если же потерпевший в суд не обращается, инспектор службы помощи городской бедноте имеет право сам выступить истцом на процессе о взыскании с выигравшего данной суммы в четырехкратном размере в пользу бедных».

Процитированные законы были приняты совсем недавно, но кто сможет понять их, не возвращаясь мысленно в прошлое, в то самое время, когда колонии только зарождались? Я не сомневаюсь, что в наши дни карательные меры, предусмотренные данными законами, применяются крайне редко; законы сохраняют свою нерушимость даже тогда, [с. 300] когда нравы уже уступают веяниям времени. Тем не менее соблюдение воскресенья в Америке – это один из тех обычаев, которые больше всего удивляют иностранцев.

Есть в Америке один большой город, в котором общественная жизнь с субботнего вечера как бы совершенно замирает. Пройдя по его улицам в тот час, когда взрослые люди обычно спешат по своим делам, а молодежь бродит в поисках развлечений, вы обнаружите, что прогуливаетесь в полном одиночестве. Люди не только не работают, но кажется, будто город вымер. Вы не слышите ни звуков, сопутствующих хозяйственной деятельности, ни голосов отдыхающих людей, не слышите даже того приглушенного шума, который беспрестанно рождается в недрах любого большого города. На церковных вратах цепи; полузакрытые ставни на окнах как бы нехотя позволяют солнечному лучу проникать внутрь жилых домов. Лишь изредка вы увидите вдали одинокого человека, бесшумно пересекающего перекресток или скользящего вдоль пустынной улицы.

На рассвете следующего дня вы вновь слышите стук колес повозок, удары молотов, крики людей. Город просыпается, и беспокойная толпа устремляется в конторы и на фабрики. Все вокруг вас теснится, движется, волнуется. Своего рода летаргическое оцепенение сменяется лихорадочной активностью; можно предположить, что в распоряжении каждого человека остался лишь один-единственный день, в течение которого он имеет возможность накопить богатство и насладиться его обладанием.

Вернуться к тексту

 

С. 54

Нет надобности предупреждать, что в данной главе я не намеревался написать всю историю Америки. Единственная моя цель заключалась в том, чтобы дать читателю возможность самому оценить то влияние, которое воззрения и нравы первых переселенцев оказали на судьбы различных колоний и Соединенных Штатов в целом. Поэтому я должен был ограничиться цитированием отдельных разрозненных фрагментов.

Быть может, я и ошибаюсь, но мне кажется, что, пойдя по лишь намеченному мною здесь пути, можно написать такую картину младенчества американских колоний, которая привлекла бы внимание широкой публики и, без сомнения, предоставила бы государственным деятелям богатый материал для размышлений. И поскольку я сам не имею возможности взяться за эту работу, мне хотелось бы по крайней мере несколько облегчить ее для других. Поэтому я считаю своим долгом дать здесь краткий перечень и беглый анализ тех работ, которые представляются мне наиболее ценными в качестве источников.

Из документов общего характера, которые вполне могут послужить полезным справочным материалом, в первую очередь я бы назвал публикацию, озаглавленную «Историческое собрание государственных бумаг и других подлинных документов, подготовленных в качестве материалов для истории Соединенных Штатов Америки Эбенезером Хэзардом».

Первый том этой коллекции, опубликованный в Филадельфии в 1792 году, содержит точные тексты всех грамот, выданных эмигрантам английскими монархами, а также всех основных законов, принятых властями колоний в первый период их существования. В числе прочих в книгу вошло много подлинных документов из жизни Новой Англии и Виргинии в течение данного периода.

Второй том почти полностью состоит из законодательных актов конфедерации 1643 года. Этот союзный договор, заключенный между колониями Новой Англии с целью организации борьбы против индейцев, явился первым прецедентом объединения англоамериканцев. Вслед за этим союзом еще несколько аналогичных договоров заключались вплоть до 1776 года, когда молодые колонии провозгласили свой суверенитет.

Один экземпляр сборника исторических документов, опубликованного в Филадельфии, хранится в Королевской библиотеке Франции.

Каждая из колоний имеет свои собственные исторические памятники письменности; многие из них очень ценные. Начну свой обзор с Виргинии, так как этот штат был заселен англичанами ранее всех других штатов.

Первым из всех историков Виргинии является ее основатель – капитан Джон Смит. Капитан Смит оставил нам книгу размером в 1/4 долю листа, озаглавленную «Общая история Виргинии и Новой Англии, написанная капитаном Джоном Смитом, бывшим одно время губернатором этих местностей и адмиралом Новой Англии», напечатанную в Лондоне в 1627 году (экземпляр этой книги имеется в фонде Королевской библиотеки). Работа Смита иллюстрирована картами и чрезвычайно любопытными гравюрами, [с. 301] относящимися ко времени издания книги. Повествование хронологически охватывает промежуток времени с 1584 по 1626 год. Репутация книги Смита заслуженно высока. Ее автор – один из самых прославленных искателей приключений, живший в конце того авантюрного века, который дал миру столь многих из них; от самой этой книги веет жаждой открытий, тем духом предприимчивости, который был столь характерен для людей той эпохи. В книге рыцарский кодекс чести уживается с коммерческим духом, и оба они преследуют цель обогащения.

Но самой замечательной особенностью сочинения капитана Смита является то, что в его личности достоинства его современников сочетаются с теми качествами, которые остались чуждыми большей части из них; его слог прост и ясен, все его рассказы несут на себе печать правдивости, а его описания безыскусны.

Этот автор сообщает редкие сведения о состоянии индейцев в эпоху открытия Северной Америки.

Второй достойный внимания историк – Беверли. Сочинение Беверли было переведено на французский язык и в виде книги размером в 1/12 долю листа напечатано в Амстердаме в 1707 году. Автор начинает свое повествование с 1585 года и заканчивает его 1700-м. В первой части его книги опубликованы собственно исторические документы, относящиеся к раннему периоду колонизации; вторая часть содержит любопытные картины жизни индейцев того далекого времени. Третья часть дает очень четкие представления относительно нравов, социального устройства, законов и политических институтов современной автору Виргинии.

Беверли был уроженцем Виргинии, и потому он с самого начала писал, что «молит читателей не судить его работу по слишком строгим критическим меркам, ибо, родившись в Вест-Индии, он не стремился к чистоте своего языка». Несмотря на подобные проявления колониальной скромности, автор на протяжении всей своей книги обнаруживает нежелание мириться с идеей превосходства метрополии. В сочинении Беверли содержатся также многочисленные свидетельства того духа гражданской свободы, которым в то время были воодушевлены жители британских колоний в Северной Америке. В работе также нашли отражение те разногласия, которые в течение долгого времени существовали в среде колонистов, значительно отсрочив обретение ими политической независимости. Своих соседей, католиков из Мэриленда, Беверли ненавидит даже сильнее, чем английское правительство. Стиль этого автора прост, его повествование часто вызывает неподдельный интерес и доверие. Французский перевод истории Беверли имеется в Королевской библиотеке.

Еще одну заслуживающую внимания работу я видел в Америке, но не смог найти ее во Франции; это книга, озаглавленная «История Виргинии, написанная Уильямом Ститом». В ней имеются интересные подробности, но в целом она показалась мне растянутой и многословной.

Самым ранним и надежным источником сведений по истории обеих Каролин является маленький том в 1/4 долю листа, опубликованный в Лондоне в 1718 году под названием «История Каролины, написанная Джоном Лоусоном».

Сочинение Лоусона начинается с описания экспедиции, организованной и предпринятой для исследования западной части Каролины. Отчет о ней дан в форме дневниковых записей; авторское повествование сбивчиво, а наблюдения – чрезвычайно поверхностны. Однако в книге встречаются удивительные описания тех страшных опустошений, которые производили оспа и виски среди дикарей той эпохи, а также дана любопытная картина поразившей их нравственной порчи, которая лишь усугублялась присутствием европейцев.

Вторая часть работы Лоусона посвящена описанию физической географии Каролины, ее природных ресурсов и производительных сил.

В третьей части автор дает интересное описание нравов, обычаев и форм правления, господствовавших у индейцев того времени.

Этот раздел самый оригинальный, в нем часто обнаруживается здравый смысл автора.

«История» Лоусона кончается сценой вручения грамоты представителям Каролины во времена правления Карла II.

Общая тональность этой работы определяется непринужденностью, часто граничащей с непристойностью, что являет собой полную противоположность глубокомысленным и серьезным сочинениям, опубликованным в этот же период в Новой Англии. [с. 302]

«История» Лоусона в Америке – настоящая библиографическая редкость, и в Европе ее раздобыть просто невозможно. Тем не менее в Королевской библиотеке имеется один экземпляр этой книги.

От самых южных районов Соединенных Штатов я перехожу непосредственно к самым северным. Территория, простирающаяся между ними, была заселена позднее.

Прежде всего я должен отметить очень интересную компиляцию, озаглавленную «Собрание Массачусетского исторического общества», впервые напечатанную в Бостоне в 1792 году и переизданную в 1806 году. Этой книги нет ни в Королевской, ни в какой другой, я полагаю, французской библиотеке.

Это «Собрание» представляет собой продолжающееся издание и содержит множество очень интересных документов, относящихся к истории различных штатов Новой Англии. Среди них – не издававшиеся прежде переписки и подлинные материалы, которые были обнаружены в провинциальных архивах. В него вошел полный текст сочинения Гукина об индейцах.

В той главе, к которой относится данное примечание, я уже много раз ссылался на работу Натаниела Мортона «Мемориал Новой Англии». Сказанного мною о ней вполне достаточно для того, чтобы убедить читателя в достоинствах этой книги, которая должна привлечь внимание всякого человека, желающего изучить историю Новой Англии. Эта работа Натаниела Мортона вышла в виде книги в 1/8 долю листа и переиздана в Бостоне в 1826 году. В Королевской библиотеке нет ни одного ее экземпляра.

Самой авторитетной и значительной книгой по истории Новой Англии считается работа преподобного Коттона Мэзера «Великие деяния Христа в Америке, или Церковная история Новой Англии, 1620 –1698», переизданная в Хартфорде двухтомником в 1/8 долю листа в 1820 году. Я не думаю, что эта книга имеется в Королевской библиотеке.

Автор разделил свое сочинение на семь книг.

В первой книге дана предыстория – все то, что подготавливало и способствовало основанию Новой Англии.

Во вторую книгу вошли жизнеописания первых губернаторов и крупнейших должностных лиц, управлявших поселениями этого региона.

Третья посвящена жизни и деятельности евангелических проповедников, в тот же самый период заботившихся о душах колонистов.

В четвертой книге автор знакомит с основанием и последующим становлением Гарвардского университета в Кембридже (штат Массачусетс).

В пятой описываются принципы и устав церковных организаций Новой Англии.

Шестая книга посвящена рассказам о тех вполне определенных событиях, которые, по мнению Мэзера, доказывали соучастие божественного Провидения в делах жителей Новой Англии.

И наконец, в седьмой книге автор знакомит нас с теми ересями и всякого рода невзгодами, против которых пришлось бороться церковным организациям Новой Англии.

Коттон Мэзер был евангелическим священнослужителем, родившимся и прожившим всю свою жизнь в Бостоне.

Все то рвение и все те религиозные страсти, которые в свое время привели к созданию колоний Новой Англии, одухотворяют и оживляют его повествование. Его писательская манера не безупречна, в ней часто проявляется недостаток хорошего вкуса, однако он захватывает внимание своим энтузиазмом, который в конечном счете передается читателю. Автор часто нетерпим, а еще чаще – легковерен, но вы никогда не почувствуете в нем сознательного желания обмануть. В его сочинении иногда даже встречаются великолепные пассажи и глубокие, правдивые мысли, как, например, нижеследующие.

«До прибытия пуритан, – пишет он (т. I, гл. IV, с. 61), – англичане много раз пытались заселить страну, в которой мы живем. Однако поскольку они не ставили перед собой никакой более высокой цели, чем сугубо материальный успех, то, встречая препятствия, они тотчас же отчаивались. Так бывало до тех пор, пока в Америку не прибыли люди, которыми двигала, придавая им силы, высокая религиозная идея. И хотя у них оказалось больше врагов, чем, возможно, у основателей всех других колоний, им удалось воплотить свой замысел, и созданные ими поселения просуществовали вплоть до наших дней».

Свое суровое повествование Мэзер иногда смягчает образами, полными доброты и нежности. Рассказав, например, об одной английской даме, которая, подчиняясь религиозным убеждениям, последовала за своим мужем в Америку и, однако, вскоре угасла, не [с. 303] сумев перенести тягот и лишений добровольного изгнания, он добавляет: «Что же касается ее достойного супруга, Айзека Джонсона, то он попытался жить без нее, не смог и умер» (т. I, с. 71).

Книга Мэзера чудесным образом передает ощущение того времени и тех мест, которые он стремился описать.

Желая нам объяснить, какими мотивами руководствовались пуритане, когда пытались найти себе убежище по другую сторону океана, Мэзер пишет: «Господь Всевышний воззвал к тем из своих сыновей, которые обитали в Англии. Он заставил сразу тысячи людей, никогда прежде не видевших друг друга, услышать слово Божие и наполнил их сердца желанием оставить свою полную удобств жизнь на родине, дабы переплыть грозный океан и обосноваться среди еще более грозной пустыни с одной-единственной целью – беспрепятственно следовать его заветам.

Теперь, прежде чем мы пойдем дальше, – добавляет он, – нелишне будет сказать о причинах этого начинания, с тем чтобы они были должным образом восприняты нашими потомками; особенно важно напомнить о них нашим современникам, дабы они, не утратив той цели, за которой упорно шагали их предки, не стали пренебрегать подлинными интересами Новой Англии. Поэтому я привожу здесь то, что было найдено в одной из старых рукописей, объясняющей некоторые из этих мотивов.

Во-первых, было бы великой заслугой перед Церковью распространить Евангелие в этой части света (в Северной Америке), дабы возвести здесь оплот, способный защитить верующих от происков Антихриста, стремящегося основать свое царство во всей вселенной.

Во-вторых, все другие Церкви Европы постигло запустение, и существует опасность, что Господь уже вынес этой нашей Церкви свой приговор. Кто знает, не предназначил ли Он место сие (Новую Англию) в качестве убежища для всех тех, кого Он хотел бы спасти от всеобщего уничтожения?

В-третьих, те страны, в которых мы живем, кажутся уставшими от количества своего народонаселения; человек – самое ценное из всех творений, ценится здесь меньше той земли, по которой он ходит. Дети, соседи, друзья, особенно бедные, считаются здесь тяжким бременем, и люди отвергают то, что при нормальном порядке вещей доставляет высшие радости жизни.

В-четвертых, мы так охвачены страстями, что уже никакое богатство не позволяет человеку поддерживать свой престиж среди равных себе. Однако того, кто не достигает богатства, презирают, и поэтому люди всех профессий стремятся обогащаться незаконными путями, вследствие чего человеку честному становится трудно избежать лишений и бесчестья.

В-пятых, школы, где обучают наукам и вере, столь коррумпированы, что большинство детей, причем часто лучшие, наиболее способные из них, на которых возлагались самые обоснованные надежды, оказываются совершенно испорченными из-за множества виденных ими дурных примеров, а также по причине распущенности их окружения.

В-шестых, разве не вся Земля являет собою сад Господень? Разве не дана она детям Адама для того, чтобы они обрабатывали и украшали ее? Отчего же должны мы здесь утесняться, испытывая нехватку земли, тогда как огромные территории, равным образом пригодные для жизни людей, остаются необжитыми и невозделанными?

В-седьмых, какое деяние может быть благороднее, прекраснее и достойнее христианина, нежели создание Реформированной Церкви и поддержание ее в период младенчества, объединение наших сил с силами верных людей, чтобы укрепить ее, содействовать ее процветанию, защитить от напастей, а может, и спасти от полного разрушения?

И в-восьмых, если бы известные своей набожностью люди, жизнь которых окружена здесь (в Англии) богатством и счастьем, оставили все эти земные блага ради того, чтобы основать эту Реформированную Церковь, и согласились разделить с нею неопределенность положения и тяготы судьбы, это было бы великим, полезным примером, который воодушевил бы верующих в их молитвах за колонии и вдохновил бы многих других людей последовать их начинанию».

Далее, освещая позиции Церкви Новой Англии в вопросах морали, Мэзер яростно обрушивается на обычай произносить за столом тосты за здравие, который он называет языческим и богомерзким. [с. 304]

С аналогичной суровостью он запрещает все те украшения, которые только могут женщины носить на голове, и безжалостно осуждает распространившуюся, по его словам, среди них моду оголять шею и руга.

В другом разделе своей работы он подробно рассказывает о многочисленных фактах колдовства, устрашавшего тогда Новую Англию. Несомненно, что прямое, явное вмешательство дьявола в дела сего мира представлялось ему неоспоримой, вполне доказанной истиной.

Во множестве мест этой же книги проявляет себя тот дух гражданской свободы и политической независимости, который был столь свойствен современникам автора. Их принципы управления обществом проявляются на каждом шагу. Так, например, мы узнаем, что жители Массачусетса в 1630 году, то есть всего через десять лет после основания Плимута, собрали 400 фунтов стерлингов для создания собственного университета в Кембридже.

Если от работ, освещающих общую историю всей Новой Англии, перейти к тем сочинениям, которые посвящены отдельным штатам данного региона, я бы в первую очередь отметил книгу под названием «История колонии Массачусетс, написанная Хатчинсоном, губернатором Массачусетской провинции» – двухтомник в/в долю листа. Один экземпляр этой книги имеется в Королевской библиотеке: второе издание, выпущенное в Лондоне в 1765 году.

В «Истории» Хатчиисона, много раз цитировавшейся мною в той главе, к которой относится данное примечание, описываются события, начиная с 1628-го и кончая 1750 годом. Все сочинение пронизано духом правдивости, слог прост и естествен. Эта «История» очень богата деталями.

Лучшей историей Коннектикута является книга Бенджамина Трамбулла «Полная общественная и церковная история Коннектикута, 1630–1764», два тома которой в 1/8 долю листа были опубликованы в Нью-Хейвене в 1818 году. Я не думаю, что в Королевской библиотеке имеется экземпляр сочинения Трамбулла.

Данная история представляет собой ясное и бесстрастное описание всех событий, которые произошли в Коннектикуте за период времени, укатанный в заглавии. Автор черпает материалы из лучших источников, и его рассказ несет на себе печать истины. Все, что он пишет о ранних временах Коннектикута, чрезвычайно любопытно. Обратите особое внимание на изложение Конституции 1639 года в его работе (т. I, гл. VI, с. 100), а также на «Уголовные законы Коннектикута» (т. I, гл. VII, с. 123).

С полным на то основанием авторитетной считается работа Джереми Белнепа «История Нью-Гэмпшира», два тома в 1/8 долю листа, опубликованная в Бостоне в 1792 году. Специально посмотрите в работе Белнепа главу III первого тома, в которой автор приводит чрезвычайно ценные подробности относительно политических и религиозных воззрений пуритан, причин их эмиграции и принятых ими законов. Здесь же приводится любопытная цитата из проповеди, прочитанной в 1663 году: «Необходимо, чтобы Новая Англия постоянно помнила, что она была основана с религиозной, а отнюдь не с коммерческой целью. Обязанность соблюдать чистоту вероучения, богослужения и церковного устройства начертана на ее челе. Поэтому торговцам и всем тем, кто копит монету за монетой, не следует забывать, что целью основания этих поселений была религия, а не нажива. И если кто-то среди нас делам мирским уделяет ровно столько же заботы или даже чуть больше, чем религии, такой человек по духу своему не является истинным сыном Новой Англии». У Белнепа читатель найдет больше общих идей и большую силу мысли, чем у любого другого из известных нам американских историков.

Не знаю, имеется ли эта книга в Королевской библиотеке?

Из числа тех центральных штатов Америки, которые были основаны уже относительно давно и которые заслуживают нашего внимания, в первую очередь выделяются штаты Нью-Йорк и Пенсильвания. Лучшая из имеющихся у нас книг по истории штата Нью-Йорк так и называется «История Нью-Йорка». Она была написана Уильямом Смитом и издана в Лондоне в 1757 году. Имеется она и во французском переводе, опубликованном также в Лондоне в 1767 году в виде однотомника в 1/12 долю листа. Смит представил нашему вниманию полезные подробности о войнах между французами и англичанами в Америке. Из американских историков он был лучше всех осведомлен о знаменитой конфедерации ирокезских племен. [с. 305]

Что касается Пенсильвании, то лучшее, что я могу сделать,– это указать работу Роберта Прауда, озаглавленную «История Пенсильвании с самого образования и заселения этой провинции при первом ее владельце и губернаторе Уильяме Пение, начиная с 1681 года и вплоть до 1742-го». Этот двухтомный труд был издан в Филадельфии в 1797 году.

Данная публикация в особой мере достойна читательского внимания: в ней содержится великое множество очень интересных документов, относящихся к Пснну, к вероучению квакеров или отражающих характеры, нравы и обычаи первых обитателей Пенсильвании. В Королевской библиотеке, насколько мне известно, не имеется ни одного экземпляра этой книги.

Нет особой надобности добавлять, что в числе наиболее значительных сочинений о Пенсильвании работы самого Пенна, а также Бенджамииа Франклина, ибо данные произведения известны очень широкому кругу читателей.

Большая часть цитируемых книг была просмотрена мною в период пребывания в Америке. Остальные же мне были милостиво выданы Королевской библиотекой, а также весьма любезно предоставлены господином Уорденом – прежним генеральным консулом Соединенных Штатов в Париже, который сам был автором превосходной работы по Америке. Поэтому мне хотелось бы заключить данное примечание словами, выражающими мою глубокую признательность в адрес господина Уордена.

Вернуться к тексту

 

С. 59

В «Воспоминаниях» Джефферсона написано следующее: «В ранний колониальный период, когда англичане начали обосновываться в Виргинии и когда землю можно было приобретать за самую малость или вообще даром, некоторые предусмотрительные личности приобрели огромные наделы и, желая поддержать материальное благополучие семейства, завещали свои состояния своим потомкам. Переход этой земельной собственности из поколения в поколение, при том, что хозяевами всегда оставались люди, носившие одну и ту же фамилию, привел к выделению из среды колонистов определенного круга семейств, которые благодаря закону сумели сохранить свои богатства и образовали таким образом некоторое подобие класса патрициев, отмеченных великолепием и роскошью своего образа жизни. Из этого класса, по обыкновению, король подбирал себе государственных деятелей колонии».

В Соединенных Штатах основные положения английских законов о наследовании были повсеместно отвергнуты.

«Основное правило, которому мы подчиняемся в вопросе об имущественном наследовании по закону, – утверждает господин Кент, – заключается в следующем: если какой-нибудь человек умирает, не оставив завещания, его имущество переходит к его наследникам по прямой линии. Если имеется единственный наследник или наследница, он (или она) получает все имущество полностью. Если же покойный оставил несколько наследников, пользующихся равными правами, то в этом случае имущество разделяется между ними на равные доли вне зависимости от пола наследующего».

Это правило было впервые введено в штате Нью-Йорк в постановлении от 23 февраля 1786 года (см.: Законодательные поправки и постановления, т. III; Приложения, с. 48). С тех пор оно было включено в основной текст законов и поправок данного штата. К настоящему времени действие этой нормы вошло в силу на территории почти всех Соединенных Штатов с тем единственным исключением, которое являет собой законодательство штата Вермонт, где наследнику-мужчине выделяется двойная доля наследуемого имущества. Кент. Комментарии, т. IV, с. 370.

В этой же работе господин Кент (т. IV, c. 1–22) дает исторический очерк американского законодательства по вопросу майоратного наследования. Автор приходит к выводу, что вплоть до Американской революции в колониях в качестве юридической нормы функционировали английские законы майоратного наследования. Собственно говоря, впервые майорат был отменен в Виргинии в 1776 году (движение за эту отмену возглавлял Томас Джефферсон; см. его «Воспоминания»); а в 1786-м – в штате Нью-Йорк. Затем отмена была объявлена в штатах Северная Каролина, Кентукки, Теннесси, Джорджия и Миссури. В Вермонте, Индиане, Иллинойсе, Южной Каролине и Луизиане закон майората никогда не применялся на практике. В тех штатах, законодатели которых считали, что им следует сохранить английские нормы, закрепляющие порядок наследования земли без права отчуждения, они модифицировали их таким образом, что нормы лишились [с. 306] своих основных аристократических черт. «Главные принципы нашего общественного устройства и правления, – утверждает господин Кент, – благоприятствуют свободной циркуляции собственности».

Французский читатель, изучающий раздел американского законодательства, посвященный вопросам наследования, будет особо потрясен, обнаружив, что наши законы в этой области бесконечно более демократичны, чем их.

По американским законам имущество родителя разделяется поровну между наследниками лишь в том случае, если его воля неизвестна. «Ибо каждый человек в штате НьюЙорк, – гласит закон (Законодательные поправки и постановления, т. III; Приложение, с. 51), – имеет полную и ничем не ограниченную свободу, право и полномочия передавать, распоряжаться, даровать или завещать свое имущество любому лицу или любым лицам, если данное лицо или группа лиц не представляют собой политических или общественных организаций».

По французскому закону деление имущества на равные или почти равные доли обязательно для завещающего.

Большинство американских штатов все еще допускают майоратное наследование земли, ограничиваясь лишь сдерживающими его мероприятиями.

Французские законы ни в коем случае майората не допускают.

Если у американцев общественное устройство все еще более демократично, чем наше, то у нас зато более демократичны законы. Вопреки возможным предположениям это объясняется без особого труда: во Франции демократия все еще занята делом разрушения; в Америке она безмятежно царствует на руинах прошлого.

Вернуться к тексту

 

С. 63

Краткое изложение вопроса об избирательном цензе в Соединенных Штатах

Все штаты предоставляют своим гражданам удовольствие участвовать в выборах, начиная с 21-летнего возраста. Во всех штатах необходимо постоянно проживать в течение определенного времени в том округе, в котором избиратель голосует. Данный срок колеблется от трех месяцев до двух лет.

Что касается имущественного положения, то в штате Массачусетс для того, чтобы стать избирателем, человеку необходимо иметь доход в 3 фунта стерлингов в год или же капитал в 60 фунтов стерлингов.

В штате Род-Айленд для этого необходимо обладать земельной собственностью стоимостью не менее 133 долларов (704 франка).

В Коннектикуте надо иметь собственность, приносящую годовую прибыль в 17 долларов (около 90 франков). Год службы в милиции также дает избирательное право.

В Нью-Джерси избиратель должен иметь собственность, оцениваемую в 50 фунтов стерлингов.

В Южной Каролине и в Мэриленде избиратель должен иметь 50 акров земли.

В штате Теннесси достаточно иметь хоть какую-то собственность вообще.

В штатах Миссисипи, Огайо, Джорджия, Виргиния, Пенсильвания, Делавэр и НьюЙорк для получения права голоса достаточно платить хоть какие-то налоги; в большинстве этих штатов служба в милиции эквивалентна уплате налогов.

В Мэне и Нью-Гэмшпире достаточно не значиться в списках нуждающихся в помощи.

И наконец, в штатах Миссури, Алабама, Иллинойс, Луизиана, Индиана, Кентукки и Вермонт для избирателей не установлено никакого имущественного ценза.

Полагаю, что только в Северной Каролине к избирателям предъявляются различные требования: те, кто участвуют в выборах сенаторов, должны иметь земельный надел не менее 50 акров. Для участия в выборах членов палаты представителей достаточно платить какой-либо налог. [с. 307]

Вернуться к тексту

 

 

Комментарии (В. Т. Олейник)

 

С. 28

Людовик XI (1423–1483) – французский король из династии Валуа, коронован в 1461 г. Последовательно проводил политику укрепления королевской власти и ее централизации на основе территориального объединения Франции. В борьбе против феодальной знати опирался на города, мелкое и среднее дворянство.

Вернуться к тексту

Людовик XIV (1638–1715) – король Франции из династии Бурбонов, царствовавший с 1643 г. В современной историографии его правление считается апогеем французского абсолютизма.

Вернуться к тексту

Людовик XV (1710–1774) – король Франции с 1715 г., не любивший заниматься государственными делами и передоверявший их своим фаворитам и фавориткам: герцогу Бурбону (1723–1726), кардиналу Флери (1726–1743), маркизе Помпадур, графине Дюбарри. Правление Людовика XV ознаменовалось общим кризисом французского абсолютизма.

Вернуться к тексту

 

С. 29

…войны с Англией… – Речь идет о так называемой Столетней войне 1337–1453 гг., проходившей исключительно на французской территории и представлявшей собой борьбу за родовые наделы в Северной Франции между Капетингами (королями Франции) и Плантагенетами (с середины XI в. – английскими королями).

Вернуться к тексту

институт городских коммунальных советов… – форма городской организации, рожденная в борьбе французских городов с феодальными сеньорами в конце X в. Коммуна – выборный коммунальный совет–это одновременно союз, направленный против сеньора, и орган городского самоуправления.

Вернуться к тексту

 

С. 37

Дарби Уильям (1775–1854) – американский географ, картограф. Токвиль ссылается на его книгу: Darby W. View of the United States. Philadelphia, 1828, – обнаруженную в библиотеке замка семейства де Токвиль.

Вернуться к тексту

 

С. 38

Уорден, «Описание Соединенных Штатов». – Ссылка на французское издание в 5 томах: D.B. Warden. Description statistique, historique et politique des Etats-Unis de l, Amerique septentrionale. 5 vols. P., 1820. Экземпляр этого издания также имелся в библиотеке родового замка.

Вернуться к тексту

 

С. 39

Мальт-Брюн Конрад (наст, имя Брюн Мальте Конрад, 1775–1826) – датский литератор и журналист. В 1800 г. был выслан из Копенгагена за сочувствие идеям Великой французской революции. Европейскую известность приобрел как издатель географической литературы. Помимо цитируемого А. де Токвилем труда: Malte-Brun. Precis de la Geographie universelle ou Description de toutes les parties du Monde… Vols. 1–8. P., 1810–1829, – Мальт-Брюн также издал в Париже «Annales des voyages, de la geographie et de l'histoire». Vols. I–XXIV. P., 1808–1814. В ссылке Токвиля ошибка: цитата взята не из III, а из V тома издания. [с. 532]

Вернуться к тексту

 

С. 40

…сочинения господина Гумбольдта… – В данном случае речь идет о Вильгельме Гумбольдте (1767–1835) – немецком государственном деятеле и филологе-языковеде, пользовавшемся в первой половине XIX в. весьма внушительным авторитетом. Гумбольдт, однако, не был создателем данной гипотезы. О сходстве внешнего вида, языков и обычаев между североамериканскими индейцами и коренными жителями Северо-Восточной Сибири писал еще в конце XVII в. Коттон Мэзер в книге «Великие деяния Христа в Америке» (1702). При этом он ссылался на беседы французских миссионеров с «губернатором Оби» Мусиным-Пушкиным, будто бы высказавшим подобное предположение.

Вернуться к тексту

Фишер, «Предположения относительно происхождения американских аборигенов» – по-видимому, речь идет о книге: Fischer J.E. De l'Origine des Americains. St.Petersburg, 1771.

Вернуться к тексту

Эйдер, «История американских индейцев» – имеется в виду книга, впервые опубликованная в Лондоне в 1775 г.: Adair James. The history of the American Indians; particularly those nations adjoining to the Mississippi, East and West Florida, Georgia, South and North Carolinas and Virginia: containing an account of their origin, language, manners, religions and civil customs, laws, form of government, punishments, conduct in war and domestic life; theis habits, diet, agriculture, manufacture, disease and methods of cure and other particulars. L., 1775.

Вернуться к тексту

 

С. 41

Приводимые Токвилем цитаты из сочинения Томаса Джефферсона содержатся на с. 213 бостонского 1832 года издания «Записок о штате Виргиния» и представляют собой довольно свободный пересказ содержания приводимого текста.

Вернуться к тексту

Лепаж-Дюпратц, «История Луизианы» – имеется в виду книга: Le Page du Pratz. Histoire de la Louisiana. 3 vols. P., 1758, – принадлежащая перу автора, о жизни которого не сохранилось никаких сведений.

Вернуться к тексту

Шарлевуа, «История Новой Франции». – Пьер Франсуа Ксавьер де Шарлевуа (1682–1761) – французский религиозный деятель-иезуит, историк, путешественник и писатель, который в 1721 г. проплыл на лодке весь путь от верховьев Миссисипи до Нового Орлеана. Имеется в виду сочинение: Charkvoix P.F.K. Histoire et Description generate de la Nouvelle France avec le journal historique d'un voyage fait par ordre du Roi dans l'Amerique septentrionale. 3 vols. P., 1744.

Вернуться к тексту

Письма преподобного Хеквельдера – имеется в виду Джон Готтлиб Эрнст Хеквельдер (1743–1823) – американский миссионер чешского происхождения. Он принадлежал к церковной организации моравских братьев. Работал среди индейских племен на территории штатов Пенсильвания и Огайо. Его письма были впервые опубликованы в периодическом издании: Transactions of the American Philosophical Society. Vol. I, Philadelphia, 1819, p. 356–464. – Letters of the Reverend G.Heckewelder.

Вернуться к тексту

на этой территории еще до появления индейцев существовал и другой народ, более цивилизованный и развитый во всех отношениях. – Данная гипотеза, выдвинутая в XVIII–ХIХ вв, археологическими разысканиями не подтвердилась. Следов народа, якобы жившего на территории обеих Америк до переселения туда индейских племен, не обнаружено. Речь может идти лишь об отдельных мореплавателях или даже о целых командах кораблей, случайно попадавших в Новый Свет и не сумевших оттуда выбраться, – о финикийских, древнеегипетских, древнегреческих и римских моряках.

Вернуться к тексту

 

С. 44

…внутри самой монархии Тюдоров уже утвердился принцип народовластия. – Имеется в виду формирование системы демократического представительства в законодательных и судебных органах власти, юридически закрепленной Хартией вольности (1215) и к концу XV в. ставшей уже правовой нормой жизни английского общества. Период царствования династии Тюдоров (1485–1603) – расцвет английского абсолютизма.

Вернуться к тексту

Это была эпоха самого разгара борьбы различных религиозных направлений, всколыхнувшая весь христианский мир. – Речь идет об эпохе Реформации (XVI–XVII вв.), в течение которой в Западной Европе шли почти беспрерывные религиозные войны, позволившие в итоге большинству государств освободиться от финансовой и религиозно-идеологической зависимости от Ватикана.

Вернуться к тексту

 

С.45

Первая английская колония была основана в Виргинии… – Токвиль имеет в виду первую колонию, которая оказалась жизнеспособной, так как за 20 лет до основания поселения Джеймстаун в Виргинии (1607) 108 англичан-колонистов высадились 20 июня 1587 г. на острове Роуноук [с. 533] (ныне территория Северной Каролины). Судьба этих колонистов, однако, осталась неизвестной: вернувшись туда в 1591 г., экипажи английских кораблей не нашли на острове ни одного человека. Форт сохранился нетронутым.

Вернуться к тексту

Маршалл Джон – см. коммент. к с. 5. Его 5-томная монография «Жизнь Джорджа Вашингтона» была опубликована в 1804–1807 гг. Текстологическое исследование показало, что А. де Токвиль пользовался франкоязычным изданием этой книги, опубликованной в Париже в 1807 г.

Вернуться к тексту

Стит Уильям (1707–1755) – американский государственный деятель, родившийся в колонии, автор «History of Virginia from the first settlements in the 1624» (1747).

Вернуться к тексту

Смит Джон – в основном известен как капитан Джон Смит (1580–1631) – английский военнослужащий, мореплаватель, искатель приключений. Первый губернатор Виргинии (1607–1608). Автор ряда сочинений. В данном случае имеется в виду его «Общая история Виргинии, Сам-мерских островов и Новой Англии», впервые опубликованная в Лондоне в 1623 г.

Вернуться к тексту

Беверли Роберт (1673–1722) – американский историк раннеколониального периода, автор сочинения «History and the present state of Virginia» (1705), вышедшего в Лондоне посмертно в 1722 г. вторым, исправленным и дополненным, изданием. На французском языке книга вышла в Амстердаме и в Париже в 1807 г.

Вернуться к тексту

По этой теме смотрите сочинение Чалмера. – Речь, по всей видимости, идет о книге Джорджа Чалмера «An introduction to the history of the revolt of the colonies». L., 1782.

Вернуться к тексту

 

С. 46

…пилигримы принадлежали к той секте в Англии, которая за строгость своих нравственных принципов была названа пуританской. – В данном отношении А. де Токвиль не вполне точен: отцы-пилигримы, основавшие в 1620 г. поселение Плимут, принадлежали к секте «браунистов», которая в колониях стала называться движением «сепаратистов» или же «конгрегационалистов», а в Англии – «индепендентами». Основным для них с точки зрения церковной организации являлось требование самостоятельности и независимости каждого прихода, каждой конгрегации и, следовательно, отказ от какой бы то ни было иерархической подчиненности среди священнослужителей.

Несмотря на то, что пилигримы, разумеется, принадлежали к пуританскому течению, название это отнюдь не имело какого бы то ни было отношения к строгости нравственных принципов. Среди пуритан, в частности, были также и секты, требовавшие коллективной семьи (например, фамилисты), и общины, выступавшие за легализацию разводов. Пуританизм в целом представлял собой пестрый конгломерат общин, течений и сект, представители которых считали, что реформы 1560–1570-х гг. не вполне «вычистили» английскую государственную церковь от католического наследия. Название этого течения религиозной мысли и общественного движения произошло от английского глагола «purify» – чистить, вычищать.

Вернуться к тексту

 

С. 47

Мортон Натаниел (1613–1685) – секретарь плимутской колонии, племянник ее губернатора Уильяма Брэдфорда. Автор хроники «New England's Memorial», впервые напечатанной типографией Гарварда в 1669 г. Как выяснилось впоследствии, эта хроника представляет собой не слишком умелую компиляцию в то время не публиковавшихся сочинений его предшественников.

Вернуться к тексту

Хатчинсон Томас (1711–1780) – американский политический и государственный деятель колониального периода, губернатор Массачусетса (1769–1774), автор 2-томной «History of the colony of Massachusetts Bay». L, 1776–1777.

Вернуться к тексту

 

С. 48

Питкин Тимоти (1766–1847) – американский политический деятель, конгрессмен в 1805–1819 гг., автор упоминаемой книги «A political and civil history of the United States» (1828).

Вернуться к тексту

«Мы, нижеподписавшиеся…» – Цитируемый текст представляет собой отрывок из знаменитого «Мейфлауэрского договора» – документа, подписанного в 1630 г. на борту «Мейфлауэра» его пассажирами. В этом договоре, который впоследствии стал называться «прообразом американской конституции», содержатся основополагающие принципы общественного устройства колонии Массачусетского залива, ее правовые нормы.

Вернуться к тексту

Религиозные и политические страсти, раздиравшие Британскую империю в течение всего царствования Карла I… – Речь идет о попытках английского короля Карла I в 1625–1649 гг. подчинить диссидентствующие общины и секты церковной власти архиепископа Кентерберийского и [с. 534]светской власти короны, а также об Английской буржуазной революции (1640–1649), сопровождавшейся борьбой различных религиозных группировок.

Вернуться к тексту

 

С. 49

Хэзард Эбенезер (1744–1817) – американский государственный служащий, смотритель почты, собиратель и издатель коллекций исторических документов. В данном случае речь идет об издании «Historical collection, consisting of state papers and other authentic documents, intended as materials for an history of the United States of America». Philadelphia, 1792.

Вернуться к тексту

Стори Джозеф – см. коммент. к с. 5.

Вернуться к тексту

Карл II (1630–1685) – король Англии; коронован в 1660 г.

Вернуться к тексту

«Кодекс 1650 года» – имеется в виду сборник, который в каталоге Библиотеки конгресса описан следующим образом:

Connecticut (colony). Laws, statutes, etc. The code of 1650, being a compilation of the carliest laws and orders of the General Court of Connecticut: also, the constitution, or civil compact, entered into and adopted by the towus of Windsor, Hartford, and Wetherfield in 1638-9. To which is added some extracts from the laws and judicial proceedings of New Haven colony, commonly called Blue laws. Hartford, S.Anclrews, 1830. – 119 p.

Вернуться к тексту

 

С. 50

…из книг Второзакония, Исхода и Левита. – Речь идет о второй, третьей и пятой книгах ветхозаветного «Пятикнижия Моисеева».

Вернуться к тексту

 

С. 53

«Нам не следует заблуждаться относительно того, что мы понимаем под нашей независимостью… – Токвиль пользовался хартфордским 1800 г. изданием «Magnalia Christi Americana». Сноска неверна: следует читать – т. I, с. 116.

Вернуться к тексту

Уинтроп Джон (1588–1649) – колониальный политический деятель, юрист, губернатор Массачусетса в течение нескольких сроков. В американской историографии известен как автор «Журнала Уинтропа», записи которого охватывают период с 1630 по 1649 г. Этот дневник впервые был опубликован в 1825–1826 гг. и стал одним из основных документальных источников по истории колонии Массачусетс того периода. В данном случае цитируется речь, произнесенная Джоном Уинтропом-старшим перед общим собранием колонии в 1645 г., текст которой он полностью воспроизвел в своем дневнике.

Вернуться к тексту

 

С. 55

Блэкстон Уильям (1723–1780) – английский юрист, автор знаменитых «Комментариев к законам Англии» (1765–1768) – основного учебного пособия для английских и американских юристов в течение всего XIX в.

Вернуться к тексту

Делолм Жан Луи (1740–1806) – швейцарский юрист, издавший в 1771 г. в Амстердаме книгу «Конституция Англии» на французском языке. В следующем, 1772 г. в Лондоне вышло исправленное и дополненное автором англоязычное издание работы.

Вернуться к тексту

 

С.56

В большинстве штатов, расположенных на юго-западе от Гудзона, поселились богатые землевладельцы. – Современные исследования установили ошибочность данного представления, хотя в XIX в. оно считалось своего рода аксиомой. Все аристократические принципы, законы и характерный для богатых английских лендлордов образ жизни были воспроизведены в южных колониях, как это ни странно, выходцами из третьего сословия. [с. 535]

Вернуться к тексту

 

С. 297

Лонг Стивен Гарримен (1784–1864) – американский инженер, военнослужащий, хорошо владел топографией. Токвиль цитирует текст отчетов Лонга (т. 2, с. 361), изданный в 2 томах: Account of an Expedition from Pittsburgh to the Rocky Mountaines... under the command of major Stephen Long, compiled by E. James. In 2 vols. Philadelphia, 1823.

Вернуться к тексту

Декуртиз Мишель Этьен (1775–1835) – французский медик и ботаник. В данном случае цитируется его книга «Flore pittoresque et medicate des Antilles» (впервые опубликованная в Париже в 1821–1829 гг.) по тексту второго парижского издания 1833 г.

Вернуться к тексту

 

С. 298

Гейбергер – опечатка или описка Правильно: Цейсбергер (1721–1808) – американский миссионер чешского происхождения, много лет проработавший с индейскими племенами. Автор перевода Библии на делавэрский язык (1806; опубл. в 1821 г.) и англо-делавэрского словаря-разговорника, а также алгонкинского и ирокезского словарей.

Вернуться к тексту

 

С. 299

Шамплен Самуэль (1567–1635) – французский купец-миссионер, географ, исследователь-землепроходец, служивший в конце XVI в. испанскому двору в Центральной Америке. После коронации Генриха IV вернулся на родину. Был назначен на должность королевского географа и в 1603–1616 гг. обследовал северную часть Северной Америки – от залива Св. Лаврентия до Великих озер.

Вернуться к тексту

В 1792 году… когда начала свое эфемерное существование Французская республика… – После свержения монархии в ходе народного восстания 10 августа 1792 г. всеобщим голосованием мужчин был избран Национальный конвент, официально установивший во Франции 22 сентября 1792 г. республиканскую форму правления, просуществовавшую вплоть до 10 ноября 1799 г., когда в результате так называемого переворота Восемнадцатого брюмера была установлена диктатура Директории. В 1804 г. Наполеон Бонапарт был провозглашен императором, а Франция – империей.

Вернуться к тексту

 

С. 302

Повествование хронологически охватывает промежуток времени с 1584 по 1626 год. – Токвиль допускает небольшую неточность: изложение заканчивается началом 1620-х гг., а начинается действительно со времени подготовки первой английской экспедиции в 1584 г., которая ставила перед собой задачу колонизации Северной Америки, но оказалась неудачной.

Вернуться к тексту

…родившись в Вест-Индии – так в Европе в XVIII–XIX вв. иногда называли Северную Америку.

Вернуться к тексту

Лоусон Джон (погиб в 1711 г.) – английский путешественник, искатель приключений, старший инспектор-землемер колонии Северная Каролина. Во время своего пребывания в Америке вел дневниковые записи, которые легли в основу его книги «Новая поездка в Каролину» (A new voyage to Carolina, 1709), получившей более широкую известность под названием ее второго издания: «История Северной Каролины» (The history of North Carolina, 1714).

Вернуться к тексту

«История» Лоусона кончается сценой вручения грамоты представителям Каролины во времена правления Карла II.–То есть 1664 годом.

Вернуться к тексту

 

С. 303

...полный текст сочинения Гукина об индейцах. – Речь идет о работе военного деятеля и историка, одно время исполнявшего обязанности командира отряда милиции колонии Массачусетс, Дэниеля Гукина (1612–1687) «Historical collections of the Indians in New England». Это сочинение было подготовлено автором к печати в 1674 г., но ввиду начала «войны короля Филиппа» (1675–1676) его публикацию сочли нежелательной. В результате рукопись Гукина пролежала неизданной в архиве 118 лет.

Вернуться к тексту

Мэзер Коттон (1663–1728) – см. коммент. к с. 12. Его самое крупное и известное сочинение «Magnalia Christi Americana; or, The ecclesiastical history of New England» было опубликовано в Лондоне в 1702 г. и с этого времени много раз переиздавалось в Америке в течение XVIII–XX вв.

Вернуться к тексту

Третья посвящена жизни и деятельности евангелических проповедников… – Речь идет о протестантских колониальных священниках, в основном близких к кальвинизму. Понятие «евангелический» в целом употреблялось для характеристики своей деятельности большей частью [с. 545] теологов Реформации, так как они были убеждены, что очищают «евангелическую истину слова Божьего» от многовековых «ошибок» и «ухищрений», специально придуманных сатанинским хитроумием «папского Рима» с целью извратить содержание и смысл Святого Писания.

Вернуться к тексту

 

С. 304

...и вдохновил бы многих других людей последовать их начинанию. – Книга К. Мэзера (см. коммент. к с. 303) цитируется по первому лондонскому изданию, с. 17 f.

Вернуться к тексту

 

С. 305

Лучшей историей Коннектикута… – Имеется в виду книга: Trumbull Benjamin. Complete history of Connecticut, civil and ecclesiastical, 1630–1764. In 2 vols. New Haven, 1818.

Вернуться к тексту

Здесь же приводится любопытная цитата из проповеди, прочитанной в 1663 году… – Цит. по: Belknap. The History of New-Hampshire. 1764, v. I, p. 59.

Вернуться к тексту

Конфедерация ирокезских племен. – См. коммент. к с. 241.

Вернуться к тексту

 

С. 306

Прауд Роберт (1728–1813) – американский историки литератор-лоялист, автор 2-томной «The history of Pennsylvania from the original institution and settlement of that province, under the first proprietor and governor, William Penn, in 1681, till after the year 1742», впервые опубликованной в 1797–1798 гг.

Вернуться к тексту

…работы самого Пенна, а также Бенджамина Франклина… – Речь идет о книгах Уильяма Пенна (см. коммент. к с. 241), а также об «Автобиографии» Б. Франклина (см. коммент. к с. 82), впервые частично опубликованной в 1789 г. и полностью – в 1818 г. и сразу же получившей широчайшую известность.

Вернуться к тексту

Уорден Дэвид Бейли (1772–1845) – политический деятель, дипломат, литератор; генеральным консулом США в Париже был в 1810–1814 гг.

Вернуться к тексту

«Воспоминания» Джефферсона – цитируются по изданию: The writings of Thomas Jefferson. Washington. Vol. 1, p. 36.

Вернуться к тексту

...по вопросу майоратного наследования. – Майорат (позднелатинское majoratus, от major – старший, больший) – наследование недвижимости (прежде всего – земли) по принципу первородства в семье и роде. Законодательно институт майората в Англии был закреплен Вестминстерскими постановлениями XIV–XV вв., придавшими обязательный характер наследованию земли по закону, а не по завещанию усопшего. [с. 546]

Вернуться к тексту

 

 

Примечания

 

1 В то время когда я опубликовал первое издание данной работы, господин Гюстав де Бомон, мой напарник по путешествию а Америку, ещё продолжал трудиться над своей книгой, которая называлась “Мери, или Рабство в Соединённых Штатах” и которая затем была издана. Главной своей задачей господин де Бомон считал необходимость привлечь общественное внимание к рабству, подчеркнув бедственное положение негров в лоне англо-американского общества. Его сочинение представило в новом, ярком свете феномен рабства – жизненно важную для объединенной республики проблему. Быть может, я ошибаюсь, но мне кажется, что книга господина де Бомона, вызвав живой интерес среди тех читателей, которые искали в ней источник сильных эмоций и наглядности изображения, должна также обрести более солидную и прочную репутацию в кругу тех читателей, которые выше всего ценят искренность суждений и глубину постижения истины. – Здесь и далее прим. автора.

Вернуться к тексту

2 Я всегда с благодарностью буду вспоминать ту любезность, с которой ныне была предоставлена возможность пользоваться документами законодательных и исполнительных органов страны из числа американских государственных деятелей мне особенно хотелось бы поблагодарить господина Эдварда Ливингстона, тогда занимавшего пост государственного секретаря (ныне чрезвычайного и полномочного посла США в Париже) во время моего пребывания в американской столице господин Ливингстон благосклонно передал ныне большую часть документов, освещающих деятельность федерального правительства, которые имеются в моём распоряжении. Господин Ливингстон принадлежит к числу тех редких людей, чьи собственные сочинения вызывают у нас такую симпатию, что мы восхищаемся ими и питаем к ним уважение прежде, чем получаем возможность лично познакомиться с ними. Осознание того, что ты должен испытывать чувства признательности к тому человеку, доставляет подлинное наслаждение.

Вернуться к тексту

3 1.341.649 миль. См.: Дарби. Обзор Соединённых Штатов, с. 499. (Библиографические сведения о работах, на которые ссылается А. де Токвиль, даны в переводе на русский язык. – Прим. ред.). Я перевёл мили в лье при условии, что каждое лье состоит из 2000 туазов.

Вернуться к тексту

4 Площадь Франции составляет 35.181 квадратное лье.

Вернуться к тексту

5 Ред-Ривер.

Вернуться к тексту

6 2500 миль, или 1032 лье. См.: Уорден. Описание Соединённых Штатов, т. I, с. 166.

Вернуться к тексту

7 1364 мили, или 563 лье. Там же, т. I, с. 169.

Вернуться к тексту

8 Миссури. Там же, т. I, с. 132 (1278 лье).

Вернуться к тексту

9 Арканзас. Там же, т. I, с. 188 (877 лье).

Вернуться к тексту

10 Ред-Ривер. Там же, т. I, с. 190 (598 лье).

Вернуться к тексту

11 Огайо. Там же, т. I, с. 192 (490 лье).

Вернуться к тексту

12 Иллинойс, Сен-Пьер, Сент-Франсис, Де-Мойн. Приводя выше данные о протяжённости рек, я брал за основу официально принятую милю (statute mile) и почтовую милю в 2000 туазов.

Вернуться к тексту

13 Звёздочкой обозначены отсылки к примечаниям А. де Токвиля, помещённые в конце каждой книги. – Прим. ред.

Вернуться к тексту

14 100 миль.

Вернуться к тексту

15 Приблизительно 900 миль.

Вернуться к тексту

16 Вода в Карибском море настолько прозрачна, говорит Мальт-Брюн, т. III, с. 726, что в ней можно различить кораллы и рыб на глубине в 60 саженей. Издали кажется, что корабль словно парит в воздухе, и что-то похожее на головокружение охватывает путешественника, когда сквозь толщи кристально прозрачной воды он видит подводные сады, в которых блестят золотые рыбки и переливаются раковины среди зарослей разнообразнейших морских водорослей.

Вернуться к тексту

17 Впоследствии было обнаружено некоторое сходство наружности, языка и обычаев североамериканских индейцев и тунгусов, манчу, монголов, татар и ряда других кочевых племён Азии. В силу того, что эти народы проживают в относительной близости от Берингова пролива, можно предположить, что в древности они могли заселить безлюдный Американский континент. Однако наука пока ещё не сумела дать окончательный ответ на этот вопрос. См. по данной теме: Мальт-Брюн, т. V; сочинения господина Гумбольдта; Фишер. Предположения относительно происхождения американских аборигенов; Эйдер. История американских индейцев.

Вернуться к тексту

18 Среди ирокезов, подвергшихся нападению превосходящих сил противника, говорил президент Джефферсон (“Записки о Виржинии”, с. 148), были старики, гордо отказавшиеся спасаться бегством и не желавшие сохранять свою жизнь, когда их родным краям грозила гибель; эти старики презирали смерть, словно древние римляне при осаде Рима галлами. И далее, на с. 150: “Не было случая, чтобы индеец, попавший в руки своих врагов, просил сохранить ему жизнь. Напротив, он словно сам искал смерти от рук победивших его людей, всячески оскорбляя и провоцируя их”.

Вернуться к тексту

19 См.: Лепаж-Дюпратц. История Луизианы; Шарлевуа. История Новой Франции; Письма преподобного Хеквельдера. Труды Американского философского общества, т. I; Джефферсон. Записки о Виргинии, с. 135–190. Слова Джефферсона имеют большой вес в свете личных заслуг писавшего, его неординарного положения и особенностей того практичного и реалистического века, в котором он писал.

Вернуться к тексту

20 В хартии, дарованной английским королем поселенцам в 1609 году, среди прочего говорилось о том, что колонистам вменяется в обязанность выплачивать королю Англии пятину от добываемого в колониях золота и серебра. См.: Маршалл. Жизнь Вашингтона, т. I, с. 18–66.

Вернуться к тексту

21 Значительную часть новых колонистов, говорит Стит в “Истории Виргинии”, составляли беспутные молодые люди из хороших семей, которых родители отправляли за море с тем, чтобы спасти их от грозящей им постыдной участи. Среди других поселенцев были бывшие слуги, злостные банкроты, развратники и тому подобные люди, больше способные грабить и разрушать, нежели упрочивать положение колонии. Ими верховодили бунтарски настроенные люди из этой же среды, с легкостью толкавшие эту разношерстую толпу на всевозможные безрассудные и злые поступки.

С историей Виргинии можно познакомиться, обратившись к следующим сочинениям: Смит. История Виргинии со времени первых поселений в 1624 году; Уильям Стит История Виргинии; Беверли. История Виргинии с самого раннего периода (переведенная на французский язык в 1807 году).

Вернуться к тексту

22 Определенное число состоятельных англичан приехало на жительство в эту колонию несколько позднее.

Вернуться к тексту

23 Рабство было введено к 1620 году после прибытия голландского корабля, высадившего двадцать негров на берега реки Джеймс. По этой теме смотрите сочинение Чалмера.

Вернуться к тексту

24 Штаты Новой Англии расположены к западу от Гудзона. Сегодня их насчитывается шесть: 1) Коннектикут, 2) Род-Айленд, 3) Массачусетс, 5) Вермонт, 5) Нью-Гэмпшир, 6) Мэн.

Вернуться к тексту

25 Мемориал Новой Англии. Бостон, 1826, с. 14. См. также: Хатчинсон. История, т. II, с. 22.

Вернуться к тексту

26 Мемориал Новой Англии, с. 22.

Вернуться к тексту

27 Эта скала сделалась предметом поклонения в Соединенных Штатах. Я видел ее обломки, бережно хранимые во многих городах страны. Не является ли это красноречивым свидетельством того, что могущество и величие человека заключены прежде всего в его душе? Камень, к которому всего лишь несколько мгновений прикасались ноги горсточки несчастных, становится знаменитым, он привлекает к себе взоры великого народа, с порталами множества дворцов? И кто беспокоится об этом?

Вернуться к тексту

28 Мемориал Новой Англии, с. 35.

Вернуться к тексту

29 Эмигранты, основавшие штат Род-Айленд в 1638 году, те, кто поселился в Нью-Хейвене в 1637-м, первые жители Коннектикута, появившиеся там в 1639-м, и те, что основали Провиденс в 1640-м, тоже начали с того, что составили общественный договор, который затем был передан на утверждение всем заинтересованным сторонам. Питкин. История, с. 42, 47.

Вернуться к тексту

30 Так, например, было со штатом Нью-Йорк.

Вернуться к тексту

31 Подобным образом дело обстояло в Мэриленде, в Северной и Южной Каролине, в Пенсильвании и в Нью-Джерси. См.: Питкин. История, т. I, с. 11–31.

Вернуться к тексту

32 В сочинении, озаглавленном “Историческое собрание государственных бумаг и других подлинных документов, предназначаемых в качестве материала для истории Соединенных Штатов Америки”, подготовленном Эбенезером Хэзардом и опубликованном в Филадельфии в 1702 году, содержится очень большое число документов, ценных своим содержанием и достоверностью и относящихся к первому периоду становления колоний; в частности, среди них находятся различные хартии, пожалованные колониями английской короной, а также первые акты их правительств.

Обратитесь также к анализу всех этих хартий, произведенному господином Стори, судьей Верховного суда Соединенных Штатов, во введении к его “Комментарию к Конституции Соединенных Штатов”.

Из всех этих документов следует, что принципы представительного управления и внешние формы политической свободы были известны во всех колониях практически с момента их зарождения. Эти принципы получили большее развитие на Севере, чем на Юге, но тем не менее в общем виде они существовали повсюду.

Вернуться к тексту

33 См.: Питкин. История, с. 35, т. I. См. также: Хатчинсон. История колонии Массачусетс, т. I, с. 9.

Вернуться к тексту

34 См. там же, с. 42–47.

Вернуться к тексту

35 При принятии законов по уголовному и гражданскому судопроизводству жители Массачусутса отошли от существовавших в Англии обычаев: в 1650 году имя короля еще не появилось во вступительной части судебных постановлений. См.: Хатчинсон, т. I, с. 452.

Вернуться к тексту

36 Кодекс 1650 года, с. 28 (Хартфорд, 1830).

Вернуться к тексту

37 См. также в “Истории” Хатчинсона, т. I, с. 435–456, анализ уголовного кодекса, принятого в 1648 году колонией Массачусетс; этот кодекс, составлен исходя из тех же основных положений, что и кодекс штата Коннектикут.

Вернуться к тексту

38 Прелюбодеяние наказывалось смертью и согласно законам Массачусетса. Хатчинсон в первом томе на странице 441 говорит о том, что действительно несколько человек были подвергнуты смертельной казни за это преступление. Он, в частности, приводит в этой связи любопытный случай, который произошел в 1663 году. Замужняя женщина находилась в любовной связи с неким молодым человеком. Затем она овдовела и вышла за него замуж. Прошло много лет, однако в обществе зародилось подозрение о некогда существовавшей между ними близости. Они подверглись уголовному преследованию, были заключены в тюрьму и едва не оказались приговоренными к смертной казни.

Вернуться к тексту

39 Кодекс 1650 года, с. 48. По-видимому, Иногда случалось и так, что судьи назначали столь различные наказания одновременно, о чем свидетельствует решение одного из судов, вынесенное в 1643 году (Нью-Хейвенская старина, с. 114), в котором определено, что Маргерит Бедфорд, уличенная в предосудительных поступках , должна была подвергнуться телесному наказанию, а затем выйти замуж за Николаса Джеммингса, своего любовника.

Вернуться к тексту

40 Нью-Хейвенская старина, с. 104. См. также в “Истории” Хатчинсона, т. I, с. 435, многочисленные примеры аналогичных судебных решений.

Вернуться к тексту

41 Там же, 1650, с. 50, 57.

Вернуться к тексту

42 Там же, с. 64.

Вернуться к тексту

43 Там же, с. 44.

Вернуться к тексту

44 Так было не в одном только Коннектикуте. В числе прочих обратились к закону, изданному 13 сентября 1644 года в Массачусетсе, по которому анабаптистов приговорили к изгнанию. Собрание официальных документов по истории штата, т. I, с. 538. См. также закон, опубликованный 14 октября 1656 года и направленный против квакеров. “Ввиду того, – говорится в нем, – что недавно возникла секта проклятых еретиков, или так называемых квакеров…” Далее следует перечисление чрезвычайно внушительных сумм штрафов, которым подвергнутся капитаны кораблей, если будут перевозить квакеров в Америку. Квакеры, которым удастся проникнуть в страну, будут приговорены к телесному наказанию и заключены в тюрьму для принудительных работ. За распространение своих убеждений при задержании в первый раз они должны будут уплатить штраф, – во второй раз – подвергнуться тюремному заключению, а в третий – выселению из данной провинции. См.: Собрание официальных документов, т. I, с. 630.

Вернуться к тексту

45 Согласно уголовному законодательству штата Массачусетс, католические священники, которые вновь появлялись в колонии после того, как были оттуда изгнаны, приговаривались к смертной казни.

Вернуться к тексту

46 Кодекс 1650 года, с. 96.

Вернуться к тексту

47 Мемориал Новой Англии, с. 316.

Вернуться к тексту

48 Конституция 1638 года, с. 17.

Вернуться к тексту

49 В 1641 году Генеральная ассамблея Род-Айленда при полном согласии установила демократическую форму правления в штате и заявила, что власть возлагается на корпус свободных граждан, которые обладают исключительным правом издавать законы и следить за их исполнением. – Кодекс 1650 года, с. 70.

Вернуться к тексту

50 Питкин. История, с. 47.

Вернуться к тексту

51 Конституция 1638 года, с. 12.

Вернуться к тексту

52 Кодекс 1650 года, с. 80.

Вернуться к тексту

53 Там же, с. 78.

Вернуться к тексту

54 Там же, с. 49.

Вернуться к тексту

55 См: Хатчинсон. История, т. I, с. 455.

Вернуться к тексту

54 Кодекс 1650 года, с. 86.

Вернуться к тексту

57 Там же, с. 40.

Вернуться к тексту

58 Там же, с. 90.

Вернуться к тексту

59 Там же, с. 83.

Вернуться к тексту

60 Мэзер. Великие деяния Христа в Америке, т. II, с. 13. Эта речь была произнесена Уинтропом. Его обвиняли в том, что, будучи должностным лицом, он совершил ряд беззаконных действий; однако после произнесения речи, из которой взят данный отрывок, он был оправдан под всеобщие рукоплескания, и с тех пор его всегда переизбирали губернатором штата. См.: Маршалл, т. I, с. 166.

Вернуться к тексту

61 Безусловно, существуют такие преступления, по которым не предусматривается никакого залога, однако число их весьма незначительно.

Вернуться к тексту

62 См.: Блэкстон и Делолм, кн. I, гл. X.

Вернуться к тексту

63 Под законами о наследовании я подразумеваю все законы, главной задачей которых было определение судьбы имущества после смерти его владельца.

К их числу относится и закон о субституциях; этот закон, по правде сказать, хотя и препятствует собственнику распоряжаться своим имуществом при жизни, но одновременно обязывает владельца сохранять его только лишь для того, чтобы оно без ущерба перешло к наследнику. Основной целью закона о субституциях все-таки является распределение имущества после смерти владельца, остальное же есть лишь средство для достижения данной цели.

Вернуться к тексту

64 Я не хочу сказать, что мелкий землевладелец качественнее возделывает почву, но он делает это старательнее и с большим усердием, компенсируя своим трудом нехватку умения в обработке земли.

Вернуться к тексту

65 В силу того, что земля является самой надежной формой собственности, время от времени появляются богатые люди, которые охотно готовы потерять значительную часть своих доходов с тем, чтобы быть уверенными в оставшихся. Однако подобные случаи являются исключением. Любовь к недвижимости обыкновенно встречается у людей бедных. Мелкие земледельные собственники, у которых меньше знаний, меньше фантазии и меньше пристрастий по сравнению с богатыми владельцами, обыкновенно заботятся лишь о том, чтобы расширить свои владения, и, таким образом, зачастую случается, что наследство, брак или же удача в коммерции постепенно открывают перед ними возможности добиться своей цели.

Наряду с тенденцией, ведущей к тому, что люди дробят свои землевладения, существует и другая тенденция, которая ведет к накоплению земли. Данная тенденция, будучи достаточной для того, чтобы воспрепятствовать дроблению земельных владений до бесконечности, тем не менее не является настолько сильной, чтобы способствовать возникновению крупных состояний и тем более сохранению таких земельных состояний в руках одного рода.

Вернуться к тексту

66 Поправки к конституции штата Мэриленд, сделанные в 1801 и в 1809 годах.

Вернуться к тексту

67 20 градусов западной долготы – меридиан, проходящий неподалеку от города Вашингтона, – примерно соответствуют 99 градусам восточной долготы, то есть Парижскому меридиану.

Вернуться к тексту

68 Ежегодно избиравшееся должностные лица, обязанности которых одновременно включали в себя функции, которые во Франции разделены между сельскими полицейскими и служащими прокуратуры.

Вернуться к тексту

предыдущая

 

следующая
 
оглавление
 


Сайт создан в системе uCoz