Библиотека Михаила Грачева

	предыдущая		следующая
		оглавление

Политика в отношении китайской революции в 1924–1927 годах стала первым опытом самостоятельной внешнеполитической деятельности Сталина. Этот опыт оказал самое непосредственное влияние на эволюцию его взглядов по вопросам международных отношений. Вот почему изучение данного вопроса имеет столь важное значения для понимания существа сталинской внешнеполитической доктрины и процесса ее формирования. Приоритет в выработке стратегии в отношении Китая принадлежал именно Сталину прежде всего потому, что он изначально уделял повышенное внимание Востоку, по сравнению с Западом. Поскольку другие видные большевики были своего рода “западниками”, то в партийном руководстве возникло своеобразное “разделение труда”. Одним словом. Восток стал вотчиной Сталина по той простой причине, что на него никто особо не претендовал.

В своей стратегии на Востоке Сталин сделал основную ставку на Китай, а внутри Китая на Гоминьдан, националистическую партию, основателем и руководителем которой был видный китайский революционер Сунь Ят-сен. Последний придавал союзу с Россией самое первостепенное значение, так как полагал, что необходимая помощь в деле восстановления единства Китая и укрепления его национальной независимости может исходить только от России. В своем предсмертном послании советскому правительству он выразил эту мысль достаточно определенно:

Стратегический замысел Сталина в целом совпадал с идеями Сунь Ят-сена. Нельзя исключать, что и сами эти идеи были “подсказаны” последнему Михаилом Бородиным, советником ЦК ВКП(б) при Гоминьдане, который прибыл в Кантон, столицу национального правительства, в октябре 1923 года по указанию Сталина. Известно, что Бородин имел на Сунь Ят-сена сильное влияние во многих политических вопросах. Достаточно сказать, что под руководством Бородина была проведена масштабная реорганизация всей структуры Гоминьдана, разработаны программа и устав этой партии. Сунь Ят-сен дал согласие на прием в Гоминьдан китайских коммунистов. Это произошло на первом съезде Гоминьдана в январе 1924 года. Тогда же было принято важное решение о создании военной школы Вампу. Официально школа открылась 15 июня 1924 года. Помощь в этом вопросе оказала группа советских военных советников, прибывших в Кантон вслед за Бородиным. Именно им предстояло в короткий срок подготовить основные кадры национально-революционной армии Китая.

Делая ставку на Гоминьдан, он рассчитывал превратить эту партию в союзника России, содействовать завоеванию ей власти во всем Китае и затем перевести этот союз на межгосударственный уровень. Сталин не сомневался в огромной национальной энергии, заложенной в китайской революции. На 14-ом съезде ВКП(б) он указывал:

Как видно из этой цитаты, Сталин совершенно определенно рассматривал китайскую революцию как национальную революцию. О социальных аспектах ее он вообще не [c.51] упоминал. Главным для него был геополитический аспект, объединение страны. Какое конкретно государство образуется на обширных пространствах Китая, было для него второстепенным вопросом. Ему было важно, чтобы это было единое государство, в огромном потенциале которого он не сомневался. Это мощное государство должно было стать, согласно его замыслу, союзником России в азиатско-тихоокеанском регионе, что позволило бы уравновесить давление со стороны Японии, США и других держав Запада. Именно поэтому Сталин отводил самую приоритетную роль созданию сильной и боеспособной армии Гоминьдана. Он называл “недооценку революционной армии” “недопустимым недочетом”.

Вполне очевидно, что подход Сталина не совсем вписывался в традиционные каноны марксизма-ленинизма. О создании революционной армии как об исходной точке раскручивания революционного процесса не писали ни Маркс, ни Энгельс, ни Ленин. Видимо, это и смущало на первых порах китайских коммунистов, что и потребовало от Сталина специально акцентировать внимание на важности армии. В Китае обстановка была весьма специфичной, но не настолько, чтобы нельзя было попытаться начать осуществлять революцию по классическому образцу. Ничто не мешало, например, выступить застрельщиками массовых забастовок, демонстраций, перейти затем к образованию Советов и завершить этот процесс вооруженным восстанием. Но Сталин сделал упор именно на создание армии. Отдельные забастовки и демонстрации в крупных промышленных центрах, конечно, проводились, но играли они второстепенную, подчиненную роль, связанную с реализацией общей стратегии Сталина. Не случайно все эти выступления были сосредоточены в местах с сильным иностранным присутствием, были направлены прежде всего против иностранных интересов. Такая тактика должна была подтвердить выдвинутую Сталиным концепцию китайской революции, которую он характеризовал как революцию национально-освободительную.

Такой акцент в позиции Сталина не был случайностью и прямо соответствовал задачам его стратегического замысла. Если бы революция носила просто буржуазно-демократический характер, то ничто не могло помешать лидерам этой революции установить нормальные, даже дружественные отношения с государствами Запада. Установление таких отношений выглядело бы вполне логично, по крайней мере, гораздо более логично, чем сотрудничество с социалистическим государством СССР. Этого Сталин как раз и стремился не допустить. Он неоднократно подчеркивал, что “будущая революционная власть в Китае не может ни быть властью антиимпериалистической”⁵. Сталину было важно обосновать национально-освободительный характер революции, чтобы направить ее в антизападное русло. Эта была не такая уж легкая задача, как может показаться на первый взгляд, поскольку Китай не являлся ни колонией, ни протекторатом, ни другой зависимой территорией. Формально он был суверенным государством. Власть там принадлежала самим китайцам. Безусловно, Китай страдал от неравноправных договоров, навязанных ему Западом. Но неравноправные договоры в международных отношениях – вещь вполне обычная. Например, Версальский мир, навязанный Германии, тоже был неравноправным. Но говорить о том, что в Германии должна произойти национально-освободительная революция, было бы явным преувеличением.

Поэтому Сталин решил привлечь внимание к значительным экономическим интересам Запада в Китае. Он выдвинул тезис о том, что нельзя ограничиваться требованием “уничтожения неравных договоров”, что необходимо поставить вопрос о “национализации железных дорог”, “национализации наиболее важных фабрик и заводов”⁶. Расчет Сталина был прост. Направив огонь против западных экономических интересов, он добивался и роста антизападных настроений китайцев, и, с другой стороны, вызывал антагонизм Запада по отношению к национально-революционному правительству, что, естественно, должно было затруднить сближение между ними. Для обоснования своего тезиса Сталин ввел понятие “косвенной интервенции”.

Выдвигая на первое место именно “интервенцию”, критикуя недооценку этого фактора, Сталин делал именно внешнеполитический аспект китайской революции центральным, основным. Это было бы невозможно объяснить, если бы Сталин мыслил в революционных, а не в стратегических категориях. Кажущаяся двойственность сталинского подхода зачастую сбивает с толку тех авторов, которые пытаются анализировать китайскую политику Сталина исключительно под революционным углом. Интересна в этой связи следующая оценка биографа Мао Дзе-дуна С. Шрэма:

Шрэм совершенно справедливо обратил внимание на эту двойственность в сталинском подходе, но не смог объяснить ее, поскольку рассматривал сталинскую политику в первую очередь под революционным углом, в то время как для Сталина главным был геополитический аспект. Сталину было по большому счету все равно, кто будет находиться у власти в Китае: коммунисты или гоминьдановцы. Для него важен был единый Китай, проводящий антизападную политику. В его представлении союз России и Китая в Азии мог бы стать непобедимой силой. Это надежно прикрыло бы российский тыл и позволило бы сосредоточить основные усилия в области безопасности на европейском направлении.

Первые расхождения между линией Сталина и Зиновьева в китайском вопросе обозначились уже в марте 1925 года. В телеграмме по случаю кончины Сунь Ят-сена, адресованной Гоминьдану, Зиновьев писал, что “национально-освободительное движение угнетенных народов против империализма… достигнет успеха только в том случае, если будет идти [c.54] рука об руку с борьбой международного пролетариата против империализма”. Он также указывал, что рабочий класс Китая имеет перед собой “великое будущее”, что коммунистическая партия Китая “будет достойна тех великих исторических задач, которые стоят перед ней”⁹. Таким образом, Зиновьев, во-первых, увязал успех китайской революции с революционным движением на Западе, а во-вторых, сделал акцент на роль рабочего класса и компартии Китая. Вполне очевидно, что это не могло не насторожить руководство Гоминьдана, где коммунистов явно недолюбливали и считали чужаками. Тем более, гоминьдановцы ни коим образом не намеревались обусловливать развитие своей революции успехами или неудачами революции где-нибудь в Европе.

Телеграмма Сталина, посланная от имени ЦК РКП(б), была выдержана в несколько иных тонах. Сталин писал о Сунь Ят-сене как об “организаторе национально-освободительной борьбы рабочих и крестьян Китая за свободу и независимость китайского народа, за единство и самостоятельность китайского государства”. Как-то особо роль рабочего класса он не выделял и ставил его наравне с крестьянством, а о компартии Китая вообще не упоминал. Не делал он и увязки между китайской революцией и революционным движением на Западе, подчеркивая мысль об объединении страны как главной задаче этой революции¹⁰.

Между тем, именно в этот период в политике Коминтерна наметился заметный поворот к Востоку. В апреле 1925 года был значительно укреплен Восточный отдел Коминтерна. Он стал управляться коллегией. В его структуре стали действовать собственные подотделы по организационным вопросам и пропаганде. В Отделе работало 24 представителя из восьми государств Востока¹¹. Такой сдвиг в ориентирах был вполне объясним с учетом спада революционной активности на Западе. Зиновьеву нужны были признаки революционного подъема, и он стал искать их на Востоке. Председатель Коминтерна с самого начала понимал вопрос о “стабилизации капитализма” весьма своеобразно. Соглашаясь, что в Европе действительно достигнута некоторая стабилизация, он утверждал, что на Востоке и в мире в целом ситуация, по существу, революционна. Признаки нового революционного подъема Зиновьев увидел в шанхайской демонстрации 30 мая 1925 года, которая была расстреляна английскими солдатами. В манифесте, выпущенном Коминтерном по этому поводу, говорилось, что терпению китайского рабочего класса “пришел конец” и что “последние события в Китае красноречиво [c.55] свидетельствуют о непрекращающемся росте национально-освободительного движения и руководящей роли рабочего класса в этом движении”¹².

Такая оценка была явным преувеличением, поскольку события, подобные шанхайским, являлись неотъемлемым атрибутом китайской действительности в течение целого ряда лет. Делать из этого вывод о начале революционного подъема было неоправданно. Еще менее обоснованным был вывод о руководящей роли рабочего класса в национально-освободительном движении Китая. В действительности, главную роль в этом движении играл Гоминьдан, в руководстве которого преобладали представители интеллигенции и буржуазии, а также крупные и средние землевладельцы. Армия Гоминьдана была укомплектована в основном из крестьян, а офицерский корпус формировался главным образом выходцами из помещичьих семей. Коммунисты играли в Гоминьдане далеко не первую роль. Вообще в рядах компартии к октябрю 1925 года насчитывалось чуть более 10 тысяч человек – численность ничтожная для четырехсотмиллионного Китая. Да и рабочий класс в ту пору не превышал нескольких процентов населения.

Между тем, развернутая Зиновьевым активность расползалась в различные страны, в том числе и в Китай. Это, в свою очередь, отражалось на настроениях местных коммунистов, которые становились подвержены исходящему из Москвы радикализму, подпитываемому к тому же непростой ситуацией в их собственных странах. Симптоматичным с этой точки зрения явилось выступление генерального секретаря компартии Китая Чэнь Ду-сю на расширенном пленуме ЦК КПК в октябре 1925 года. Он тогда предложил, что компартии “следует подготовиться к немедленному выходу из Гоминьдана”. Чэнь Ду-сю настаивал, что независимость компартии необходима, чтобы не быть связанными ограничениями гоминьдановской политики и действовать более активно. Поскольку это предложение шло намного дальше, чем даже директивы Зиновьева, оно было опротестовано представителем Коминтерна на пленуме Войтинским и не прошло. Однако текст принятой резолюции однозначно нацеливал коммунистов на действия в условиях революционного подъема¹³.

В декабре на 14-ом съезде ВКП(б) Зиновьев поставил китайскую революцию в центр мирового революционного процесса. В тезисах Отдела пропаганды Коминтерна, опубликованных в январе 1926 года говорилось:

Данные положения уже напрямую противоречили решениям апрельской конференции 1925 года, сделавшей вывод о “стабилизации” капитализма. Но это не смущало Зиновьева. Он начал активно переводить свои теоретические построения в русло практических решений. Ему удалось провести свою линию в китайском вопросе на 6-ом расширенном пленуме ИККИ. В резолюции о положении в Китае, принятой пленумом 13 марта 1926 года говорилось:

В приведенной цитате обращают на себя внимание следующие моменты. Во-первых, как и в предыдущих зиновьевских документах, явно непропорционально выпячивается роль рабочего класса и компартии в национальном движении. Во-вторых, ни слова не говорится об армии Гоминьдана. Сталин, [c.57] как мы видели, делал основной акцент именно на армию. В-третьих, резолюция недвусмысленно нацеливала коммунистов на достижение “независимых классовых задач”, на укрепление своей собственной организационной структуры и политической автономности. В-четвертых, косвенным образом давалось понять, что после завершения “буржуазно-демократического” этапа (хотя через него и не следует “перепрыгивать”) начнется следующий этап пролетарской диктатуры. В переводе на нормальный язык это означало, что союз с Гоминьданом носит временный характер, что как только цели объединения страны будут достигнуты, коммунисты обрушатся на своих вчерашних союзников, разгромят их и захватят власть. При этом они будут действовать как “секция Коминтерна”, заграничной организации, что фактически аннулирует итоги национально-освободительной борьбы.

Вполне очевидно, что существо данной резолюции не могло понравиться некоммунистическим лидерам Гоминьдана. Парадокс заключался в том, что в добавление ко всему Гоминьдан был представлен на пленуме одним из лидеров его правого крыла Ху Хань-мином. Последний был специально удален из Кантона и направлен в почетную ссылку в Москву как раз за интриги против коммунистов. Ху Хань-минь наверняка постарался, чтобы представить своему руководству и само содержание революции, и ход дебатов по ней в наиболее неблагоприятном свете.

В то время как Зиновьев наращивал активность по линии Коминтерна, Сталин тоже не сидел сложа руки. В интересах своей политики он использовал аппарат ЦК ВКП(б). В феврале 1926 года в Пекин прибыла высокопоставленная секретная делегация во главе с начальником Политуправления Красной Армии Бубновым. Впоследствии Троцкий прямо назовет Бубнова “агентом Сталина”¹⁶. В составе делегации не было ни одного представителя Коминтерна. Работа комиссии вращалась в основном вокруг одного вопроса: стоит ли начинать поход армии Гоминьдана на Север с целью объединения страны или нет. Комиссия заслушала военного атташе в Пекине, советских военных советников и Бородина, который был специально для этой цели вызван в Пекин. Бородин и большинство других выступавших высказалось за проведение Северного похода. К такому же выводу пришла и сама комиссия. Вот, что вспоминает об этом советский военный советник в Кантоне А. Черепанов:

Свидетельства Черепанова и других участников данных событий опровергают сложившуюся на Западе версию о том, что Сталин выступал якобы против Северного похода. В основе этой версии лежит один-единственный документ из архивов Троцкого, представляющий собой копию резолюции Политбюро от 25 марта 1926 года. На полях этой резолюции Троцкий сделал пометку “поправка Сталина” и выделил следующее положение:

Даже если предположить, что пометка Троцкого отражала реальное положение вещей, она не является достаточным доказательством того, что Сталин выступал против Северного, похода. Нам не известен контекст, в котором Сталин внес данную поправку. Ссылка на “настоящий момент” подтверждает скорее то, что Сталин был против начала экспедиции в конкретных обстоятельствах конца марта 1926 года. И в этом он был совершенно прав. В Кантоне еще не улеглись страсти, вызванные известными событиями 20 марта, о которых речь пойдет ниже. Обстановка была совершенно неясной. Комиссия Бубнова отбыла из Кантона только 24 марта и, естественно, еще не успела прибыть в Москву. Со стороны Сталина было совершенно разумно дождаться возвращения комиссии и выслушать ее оценки и рекомендации, прежде чем связывать себя решением Политбюро. Что касается последующей политики Сталина, то она вполне определенно подтверждает; тот факт, что он был твердым сторонником Северного похода.

Но вернемся к делегации Бубнова. Она прибыла в Кантон 10 марта, чтобы познакомиться с обстановкой на месте. Такой шаг был вполне оправданным, поскольку ситуация в столице национального правительства была довольно [c.59] запутанной, и нужно было побывать там, чтобы составить более или менее четкое представление о характере происходящих событий. Дело в том, что в Кантоне уже достаточно долгое время шла активная поляризация сил. Участвовали в этом процессе и советские военные советники. Одним из важных вопросов развернувшейся политической борьбы стал Северный поход. Отношение к нему со стороны различных политических сил и группировок внутри Гоминьдана не было однозначным.

Компартия Китая испытывала к Северному походу довольно сдержанное отношение. Коммунисты полагали, что прежде необходимо до конца выполнить программу внутренних социальных преобразований, то есть вести дело к “углублению” революции. Особенно это было характерно для гуандунского провинциального комитета партии со штаб-квартирой в Кантоне. Между тем, гуандунский комитет был наиболее многочисленной и влиятельной партийной организацией, так как действовал в условиях легальности, да к тому же пользовался помощью советской военной миссии. Это давало возможность кантонским коммунистам пользоваться значительной автономией по отношению к ЦК партии в Шанхае.

По пути в Кантон комиссия Бубнова посетила Шанхай. Там 2 марта состоялась их встреча с генеральным секретарем компартии Китая Чэнь Ду-сю. Последний высказал ряд претензий в адрес гуандунского комитета, в том числе за их позицию по вопросу о Северном походе. По словам Черепанова:

На противоположном фланге от коммунистов находился начальник военной школы Вампу Чан Кай-ши, ставший после смерти Сунь Ят-сена одной из самых влиятельных фигур Гоминьдана. Чан Кай-ши занимал в гоминьдановском руководстве ряд ключевых должностей: члена ЦИК и Политбюро ЦИК, члена Политического и Военного советов. Но что еще более важно, Чан Кай-ши командовал “партийной армией”, 1-ым армейским корпусом, являвшимся наиболее [c.60] боеспособной единицей гоминьдановских войск и расквартированным к тому же в Кантоне и его окрестностях. Наличие под рукой в нужный момент верных ему частей сыграло решающую роль в судьбе китайского Бонапарта.

Фактически Чан Кай-ши превратился во второго человека в иерархической структуре Гоминьдана, уступая первую роль только Ван Цзин-вэю, формальному лидеру партии и главе правительства. Между Чан Кай-ши и Ван Цзин-вэем; развернулась подспудная борьба за власть, которая на первых порах не принимала острых форм. Последний тяготел к левому крылу Гоминьдана. Чан Кай-ши больше думал о личной карьере. Но поскольку левая “ниша” оказалась занятой, он был вынужден искать опору в других частях политического спектра.

Бородин, являвшийся главным политическим советником при Гоминьдане, старался проводить сбалансированный курс, лавируя между различными центрами политической силы и стараясь при этом всячески избегать внутреннего раскола. В этом вопросе он четко проводил установки, полученные от Сталина. Этого нельзя было сказать про отдельных членов советской миссии при Гоминьдане. Среди военных советников оказались и сторонники Зиновьева. Наиболее видным из них был И. Разгон, заместитель главы советской военной миссии по политической части. В гоминьдановской армии Разгон выполнял функции начальника Политуправления. К Разгону примыкал заместитель главного военного советника В. Рогачев, исполнявший обязанности начальника Главного штаба национально-революционной армии.

О наличии разногласий между Разгоном и Бородиным свидетельствует, например, справка “О политической работе в национально-революционной армии”, оказавшаяся среди документов, захваченных пекинской полицией во время рейда на советское посольство 6 апреля 1927 года. В справке имелась следующая информация:

Отсюда видно, что, если Бородин стремился притормозить коммунистическую пропаганду в армии и даже вообще свернуть ее, то Разгон, напротив, всячески поощрял такую активность и даже апеллировал к авторитету Коминтерна, чтобы оказать давление на главного политического советника. Примечательно, что, желая не подставлять себя, Разгон использовал для атаки на Бородина китайских коммунистов и каналы связи Коминтерна, так как своего собственного канала связи у него не было.

Пост начальника Политуправления гоминьдановских войск открывал Разгону широкие возможности для проведения своей линии. Тех же представителей Гоминьдана, которые противились этому, он просто записывал в “правые”, хотя, скорее всего, они были обычными офицерами китайской армии и мыслили и действовали на основе китайских традиций. Все это, безусловно, ставило под удар единый фронт с Гоминьданом, ослабляло потенциал национальной революции. Интересна в этой связи позиция, занятая главой советской военной миссии при Гоминьдане Н. Куйбышевым. Последнего вряд ли можно отнести к сторонникам Зиновьева по той простой причине, что его брат В. Куйбышев, влиятельный член ВКП(б), был ближайшим соратником Сталина. Тем не менее, Н. Куйбышев оказался втянутым в русло прозиновьевской политики. Это явилось следствием личного соперничества, которое развернулось у него с главным политическим советником. Имея мощную поддержку в Москве, Куйбышев, видимо, не очень считался с мнением Бородина. Такая ситуация – дело вполне обычное для загранучреждений. Дело дошло до того, что Куйбышев стал настаивать перед советским военным атташе в Пекине, чтобы ему предоставили собственный шифр. В одном из своих докладов в атташат он прямо писал:

Куйбышев обосновывал свой запрос техническими проблемами, однако главной причиной было его желание получить свой собственный канал связи с Центром, независимый [c.62] от Бородина. Разгон воспользовался создавшейся ситуацией, чтобы перетянуть Куйбышева на свою сторону. Это ему удалось. В результате чисто личное соперничество Куйбышева и Бородина переросло в разногласия политического характера. Последствия этого оказались весьма плачевными как для самих участников интриг, так и для всей китайской стратегии Москвы. Куйбышев, который был человеком весьма прямолинейным и в дипломатии не искушенным, стал отдавать предпочтение представителю “левого” крыла Ван Цзин-вэю в ущерб Чан Кай-ши. Порой он открыто выражал недовольство как самим Чан Кай-ши, так и всем офицерским корпусом Гоминьдана за их якобы реакционность. Вот что вспоминает по этому поводу Вишнякова-Акимова:

Было бы, конечно, упрощением утверждать, что Чан Кай-ши “присваивал” деньги, так сказать, для личного потребления. Он заботился о верных ему частях, о своем корпусе, о своих политических позициях. Все это требовало средств, и немалых. Каждый из гоминьдановских генералов стремился ухватить побольше от весьма скудного пирога, имевшегося в распоряжении национально-революционной армии, главным образом, в результате помощи со стороны СССР. Куйбышев же стал ограничивать аппетиты Чан Кай-ши. Он даже как-то предложил, что следует распределять вооружения, поступающие из Советского Союза, непосредственно в воинских частях, минуя Чан Кай-ши. Все это, естественно, вызвало резкое неудовольствие со стороны последнего. В его дневнике уже с января 1926 года стали появляться критические записи о Куйбышеве и Рогачеве²³. [c.63]

4 февраля Бородин отбыл в Пекин для встречи с комиссией Бубнова. По свидетельству Чан Кай-ши, Куйбышев, оставшийся за старшего, стал ставить под сомнение осуществимость Северного похода, утверждая, что на данном этапе он неминуемо закончится поражением. Попытки Чан Кай-ши переубедить его окончились безрезультатно. Более того, Куйбышеву, Разгону, Рогачеву и коммунистам удалось повлиять на Ван Цзин-вэя, который принял их сторону²⁴. Чан Кай-ши несколько раз встречался с Ван Цзин-вэем и беседовал на эту тему. Но и здесь его усилия оказались тщетными. В один момент Чан Кай-ши сгоряча даже подал в отставку, но Ван Цзин-вэй отказался ее принять. Во время разговора 8 марта Чан Кай-ши настаивал, что нельзя допустить, чтобы “революционная власть” перешла в руки иностранцев и что должны быть положены какие-то “пределы” отношениям с Коминтерном. Как следует из дневника Чан Кай-ши, Ван Цзин-вэй с ним согласился²⁵.

Беседы между двумя лидерами носили доверительный характер. Но их содержание каким-то образом стало известно коммунистам и членам советской военной миссии. Это дало Чан Кай-ши основания предположить, что Ван Цзин-вэй ведет против него закулисную игру. Возможно, это было действительно так, поскольку как раз в этот момент против Чан Кай-ши началась пропагандистская кампания, тон в которой задавали коммунисты. Печатались и распространялись листовки, называвшие его контрреволюционером и милитаристом. На волне этой кампании коммунист, заведовавший Политотделом Вампу, в одном из своих выступлений охарактеризовал военную школу как “нереволюционную”. А Чан Кай-ши он в завуалированной форме сравнил с одним из северных милитаристов. Сам Чан Кай-ши в этот период испытывал сильные колебания. Он никак не мог решить, следует ли ему сложить с себя все обязанности и уехать или остаться бороться до конца. Короче говоря, к моменту приезда в Кантон комиссии Бубнова ситуация там была очень непростой, если не сказать больше – напряженной. Однако 20 марта произошли события, которые радикально изменили баланс сил в руководстве Гоминьдана.

В соответствии с версией Чан Кай-ши, 18 марта командующий гоминьдановским флотом коммунист Ли Чжи-лун приказал крейсеру “Чжуншань” передислоцироваться к острову, где располагалась военная школа Вампу. “Чжуншань” был самым мощным судном военно-морских сил Гоминьдана и тоже находился под командованием коммуниста. Крейсер [c.64] встал напротив военной школы и занял боевую позицию. Чан Кай-ши в это время находился в Кантоне. Утром 19 марта у него дома раздался телефонный звонок. Звонивший поинтересовался, когда он отбывает в Вампу. Время шло, и неизвестный перезвонил еще два раза. Это насторожило Чан Кай-ши. Во время третьего звонка он заявил, что не решил еще окончательно, поедет ли вообще в Вампу. Через час после этого позвонил Ли Чжи-лун и спросил, когда можно было бы вернуть крейсер в Кантон, чтобы подготовить его к инспектированию делегацией Бубнова. На вопрос о том, кто вообще отдал приказ о передислокации крейсера, последовал невнятный ответ в том смысле, что приказ исходил от самого Чан Кай-ши и был передан по телефону деканом военной школы. Подозрения Чан Кай-ши еще более усилились. Он понял, что завязывается крутой узел. Поздно ночью 19 марта крейсер вернулся в Кантон, но опять встал в боевую позицию, развернул орудия в сторону города и не выключал осветительных приборов. Вот, что вспоминал сам Чан Кай-ши про этот эпизод:

Видимо, у Чан Кай-ши были основания волноваться. Уж слишком все это напоминало эпизод с крейсером “Аврора”. Чан Кай-ши решил поэтому перехватить инициативу и нанести удар первым. Ли Чжи-лун был немедленно арестован. На крейсер был направлен вооруженный отряд, который взял его под свой контроль. В Кантоне было введено военное положение. С утра 20 марта верные Чан Кай-ши части окружили помещения комитета Гонконг-Кантонской забастовки, где преобладали коммунисты. Рабочие дружины были разоружены. Был оцеплен пригородный квартал Кантона Дуншань, где жили члены советской военной миссии, а охрана разоружена. У всех правительственных зданий были выставлены вооруженные наряды. Политические комиссары кантонского гарнизона и школы Вампу, являвшиеся коммунистами, были арестованы. Чан Кай-ши упразднил Военный совет и объявил себя главнокомандующим национально-революционной армией.

Не встретив, однако, никакого сопротивления, Чан Кай-ши несколько растерялся и стал давать задний ход. Вечером 20 марта, когда Бубнов пожаловался ему насчет блокады [c.65] военной миссии, Чан Кай-ши принес свои извинения, снял оцепление и дал возможность охране вернуться к исполнению своих обязанностей. 21 марта к утру большинство арестованных коммунистов было освобождено. А Чан Кай-ши заявил, что если лично Ли Чжи-лун и несет какую-либо ответственность, то это не означает вины всей компартии. 22 марта советник советского посольства в Пекине Соловьев, сопровождавший делегацию Бубнова, посетил Чан Кай-ши. В ходе беседы последний дал понять, что его действия не были направлены ни против Советского Союза, ни против советской военной миссии как таковой. Однако, он попросил отозвать главу военной миссии Куйбышева, а также Разгона и Рогачева. Оба они отбыли в Москву 24 марта вместе с комиссией Бубнова²⁷.

Существует две версии событий 20 марта. Первая, автором которой является сам Чан Кай-ши, состоит в том, что он предотвратил коммунистический путч. В рамках этой версии существуют различные нюансы относительно деталей. Например, участвовал ли в заговоре сам Ван Цзин-вэй или он просто молча попустительствовал происходящему. В любом случае сразу же после “переворота” Ван Цзин-вэй скрылся из Кантона. После этого он осудил действия Чан Кай-ши, сложил с себя все обязанности и перебрался в Париж. Не ясна также роль советских военных советников. Документы, захваченные в советском посольстве в Пекине, не дают оснований полагать, что советская военная миссия официально участвовала в “заговоре” против Чан Кай-ши. Эти документы важны тем, что они готовились без всякой мысли о том, что когда-нибудь попадут в чужие руки, и потому содержат достоверную информацию. В документах нет и намека на подготовку какой-либо акции против Чан Кай-ши. Напротив, вся инициатива в событиях 20 марта приписывается именно последнему. Это, конечно, не исключает, что Куйбышев и Разгон могли участвовать в “заговоре” по собственной инициативе, так сказать, по велению “революционной совести”. Но в этом случае ответственность за происшедшее лежит исключительно на них самих, а не на советской военной миссии в целом.

Вторая версия событий 20 марта была сформулирована в официальных советских источниках. Она сводится к тому, что Чан Кай-ши, недовольный активностью коммунистов и некоторых военных советников, сам спланировал и осуществил “переворот”, возложив затем вину на компартию Китая. В рамках этой версии также имеются различные нюансы. Расхождения в основном касаются вопроса о том, был ли инициатором “переворота” лично Чан Кай-ши, либо он был спровоцирован на это “правыми” гоминьдановцами, организовавшими [c.66] загадочные маневры крейсера “Чжуншань”. Видимо, в этом деле окончательную истину так никогда и не удастся установить. Но как ни странно это может звучать, для политического анализа это не имеет почти никакого значения. При всей диаметральной противоположности обоих версий они подтверждают, по сути, одну и ту же мысль. Она состоит в том, что в марте 1926 года противоречия между компартией Китая и группировкой Чан Кай-ши достигли критической отметки. Важным фактором в нарастании этих противоречий был радикализм китайских коммунистов, в особенности гуандунского комитета. Этот радикализм подпитывался инструкциями Коминтерна, а также сторонниками антисталинской оппозиции среди советских советников в Кантоне. Поэтому неважно, кто нанес первый удар. Проба сил все равно должна была состояться, и она состоялась. Надо отдать должное Чан Кай-ши. В этом столкновении он одержал верх. Но связано это было не столько с его личными качествами, сколько с соотношением сил внутри Гоминьдана, которое складывалось не в пользу компартии. Этого не понимали и не могли понять интернационал-коммунисты, сторонники Зиновьева и Троцкого, настаивавшие на “углублении” китайской революции и ее смыкании с мировой революцией.

С советской стороны первый официальный анализ событий 20 марта был сделан уже 24 марта Бубновым в его выступлении перед сотрудниками советской военной миссии. Бубнов охарактеризовал случившееся как “маленькое полувосстание, направленное против русских советников и китайских комиссаров”. Среди главных ошибок советской военной миссии Бубнов назвал переоценку силы и единства кантонского руководства; слишком быструю централизацию Главного штаба, Управления снабжения и Политуправления; чрезмерный контроль за генералитетом со стороны комиссаров; недоучет национализма китайских военных. Бубнов со всей определенностью высказался за “расширение” революции. Всю последующую работу он связывал с Северным походом. “Национальная революция не может окопаться на Юге Китая”, – подчеркнул он. Помимо этого, Бубнов ориентировал советских советников и китайских коммунистов на укрепление единства Гоминьдана. Он указывал:

В дополнение ко всему Бубнов рекомендовал китайским коммунистам уделять больше внимания оказанию помощи национальному правительству в укреплении государственного аппарата. Он также подверг критике действия вооруженной рабочей гвардии, которая, по его словам, “присвоила себе совершенно ей не свойственные полицейские функции²⁸.

Вполне очевидно, что основные положения доклада Бубнова призывали к умеренности, причем не только советских советников, но и китайских коммунистов. Это никак не соответствовало выводам Коминтерна о новом революционном подъеме. Важен также акцент на необходимости “помощи” Гоминьдану со стороны китайской компартии. Это подразумевало укрепление единого национального фронта в противовес тезису об углублении революции. Выводы Бубнова получили дальнейшее развитие в так называемом “докладе Степанова”, подготовленном чуть позднее. После отъезда Куйбышева Степанов временно исполнял обязанности главы советской военной миссии в ожидании приезда Блюхера. На его долю выпала нелегкая задача дать “самокритичный” анализ событий 20 марта. В “докладе Степанова” говорилось:

“Ошибки”, перечисленные Степановым, можно условно подразделить на две группы. К первой следует отнести “ошибки” “технического” характера, вызванные, скорее всего, чрезмерным усердием советских советников, стремившихся как можно скорее создать боеспособную армию Гоминьдана. Действительно, ускоренная централизация армейских структур, жесткая опека высшего генералитета, стремление везде и всюду подменять китайских командиров в выработке и принятии решений и другие аналогичные моменты трудно объяснить иначе, как желанием достичь наибольшего результата в кратчайший срок. При этом явно недоучитывались местные традиции, особенности менталитета китайских военных и т.п. Все это были недочеты профессионального свойства, которые объяснялись недостаточной культурологической подготовкой советского персонала.

Совершенно по-иному следует воспринимать другую группу “ошибок”. Это были уже ошибки политического характера. Радикальная коммунистическая пропаганда в армии, наступательная тактика коммунистов внутри Гоминьдана подрывали основы единого национального фронта и, по сути, срывали сталинскую стратегию в Китае. Нельзя не видеть связи тактики коммунистов в Кантоне с деятельностью антисталинской оппозиции. Достаточно сказать, что именно Разгон, возглавляя Политуправление гоминьдановских войск, подбирал кадры комиссаров и давал установки о характере идеологической работы. Немалую роль в стимулировании радикализма играли, безусловно, и инструкции, поступавшие в Кантон по линии Коминтерна, что служило обоснованием для политической линии, проводимой гуандунским комитетом компартии Китая.

При посредничестве Бородина, вернувшегося в Кантон 29 апреля, между Чан Кай-ши и коммунистами был достигнут ряд договоренностей. Последние, в частности, обязались не критиковать более три основные принципа Сунь Ят-сена: национализм, демократию и народное благосостояние. Лидер компартии Китая Чэнь Ду-сю был даже вынужден двумя месяцами позже опубликовать открытое письмо, где признавал принципы Сунь Ят-сена как общую идеологию рабочих и буржуазии в национальном движении³⁰. Он также направил Чан Кай-ши личное послание, где сообщал, что расходится с мнением коммунистов, занимающих негативную позицию в отношении Северного похода³¹. [c.69]

Помимо этого, на пленуме ЦИК Гоминьдана 15 мая коммунисты дали согласие на то, что они не будут более занимать должности заведующих отделами ЦИК. Число коммунистов в исполнительных комитетах центрального и провинциального уровней ограничивалось одной третью. Коммунисты обязались вручить председателю ЦИК Гоминьдана список всех своих членов, состоящих в Гоминьдане, а также передавать в дальнейшем на утверждение объединенного комитета (состоящего как из коммунистов, так и из членов Гоминьдана) все предписания, поступающие от руководства компартии и Коминтерна. Коммунистам запрещалось созывать гоминьдановские партийные собрания от имени Гоминьдана без соответствующей санкции³².

С учетом вышесказанного можно прийти к парадоксальному выводу, что “переворот” Чан Кай-ши не только не противоречил, но, наоборот, отвечал интересам стратегии Сталина в Китае. Это становится достаточно очевидно, если взглянуть на итоги “переворота”. Во-первых, к власти пришел Чан Кай-ши, человек, который был горячим сторонником Северного похода и объединения страны военным путем. Во-вторых, в Гоминьдане произошла централизация власти, что превращало его в более дееспособную организацию. А это было необходимо перед лицом тех трудностей, которые должен был принести с собой Северный поход. В-третьих, из Кантона были удалены сторонники зиновьевской оппозиции. Причем сделано это было чужими руками, что было особенно важно для Сталина, заинтересованного в сохранении хороших отношений с В. Куйбышевым, на поддержку которого он опирался в борьбе с оппозиционерами. Наконец, “переворот” привел к ограничению влияния коммунистов в Гоминьдане. Это было важно с учетом необходимости перебороть тенденцию в пользу “углубления” революции и укрепить единый национальный фронт.

Все это невольно наводит на размышления о роли Сталина в организации событий 20 марта. Не мог ли Бубнов, действуя по прямому указанию Сталина или в русле его инструкций, тем или иным образом подтолкнуть Чан Кай-ши на осуществление “переворота”? Ведь известно, что до приезда Бубнова в Кантон Чан Кай-ши испытывал сильные колебания и затем вдруг отважился на решительные действия. К сожалению, здесь по-прежнему больше вопросов, чем ответов. До сих пор не ясно, кто отдал приказ о передислокации крейсера “Чжуншань”. Не установлена личность звонившего Чан Кай-ши, а сам он категорически отказался ее назвать. Не объяснено загадочное исчезновение Ван Цзин-вэя и его поспешный отъезд в Париж. Непонятна задержка Бородина в [c.70] Пекине, хотя по всей логике вещей он должен был бы сопровождать делегацию Бубнова. Последующие утверждения Бородина, что он якобы собирался в Москву на отдых, звучат не очень убедительно. Еще менее убедительными представляются его заявления в советской военной миссии, сделанные уже после возвращения в Кантон и встреч с Чан Кай-ши, о том, что последний так и не смог дать “никаких внятных объяснений происшедшего”³³. Показательно также, что через 24 часа после “переворота” Бородин и советский посол в Пекине Карахан совместно информировали Москву о том, что существуют неплохие возможности для “достижения понимания” с Чан Кай-ши³⁴. Трудно предположить, что такая ответственная телеграмма могла быть направлена, не обладай ее авторы некоей “внутренней” информацией, не доступной для постороннего наблюдателя.

На некоторые размышления наводит и поведение Бубнова. Похоже, что оказавшись в самом центре событий, он не был ничуть смущен происходящим, вел себя совершенно спокойно и сразу же после “переворота” вошел в контакт с Чан Кай-ши. Не менее важно и содержание его выступления перед составом советской военной миссии, где он фактически поставил новые политические ориентиры, расходившиеся с линией Коминтерна. Опять-таки трудно предположить, что Бубнов мог вносить столь важные коррективы в политический курс, не имея предварительных инструкций Центра. Впрочем, все это – лишь догадки. Документально подтвердить или опровергнуть эту версию вряд ли когда-либо удастся. Политики, проводящие такого рода операции, стараются не оставлять никаких следов, не говоря уже о документальных свидетельствах.

Новая ситуация, сложившаяся в Кантоне после событий 20 марта, обсуждалась на Политбюро ЦК ВКП(б) в начале апреля. К этому моменту троцкистская и зиновьевская оппозиция уже составляли единый блок. Поэтому Троцкий, настаивавший на выходе коммунистов из Гоминьдана, получил поддержку со стороны Зиновьева, который ранее был против этого. Но предложение оппозиции не прошло. Впоследствии Сталин заявил, что тогда, “напуганная первым натиском Чан Кай-ши (март 1926 г.) оппозиция требовала, по сути дела, приспособления к Чан Кай-ши, думала вывести коммунистов из игры революционных сил в Китае”³⁵. Смысл этого заявления следует воспринимать в контексте той полемики с [c.71] оппозицией, которая развернулась в 1927 году и о которой речь пойдет ниже. Пока же Сталину было необходимо нейтрализовать политику окрепшей объединенной оппозиции, объективно препятствовавшей его стратегии объединения Китая.

Вопрос о китайской революции был вторично поднят на Политбюро в мае, после того как стали известны результаты пленума ЦИК Гоминьдана, ограничившего влияние коммунистов. В этих условиях Сталин был вынужден сделать некоторые символические уступки оппозиции, не поступаясь существом своей политики. По решению Политбюро китайским коммунистам предписывалось в случае крайней необходимости обсудить с Гоминьданом определенное “разделение функций”. Наиболее видные коммунисты должны были выйти из Гоминьдана, а в случае возникновения чрезвычайных обстоятельств следовало рассмотреть вопрос о полном разрыве с Гоминьданом. Указывалось однако, что выход из Гоминьдана в настоящий момент является определенно нежелательным³⁶.

На практике эта резолюция ничего нового не добавляла в уже существующее положение, поскольку “видные коммунисты” итак ушли с руководящих постов в Гоминьдане, а понятие “чрезвычайные обстоятельства” могло трактоваться очень широко. Но главное, необходимость участия коммунистов в Гоминьдане на данном конкретном этапе была подтверждена. Установки Политбюро легли в основу тех инструкций, которые получил заведующий Дальневосточным отделом Коминтерна Войтинский перед своим отъездом в Китай. Это является свидетельством того, что уже в мае Сталин предпринял шаги, чтобы ограничить полномочия Зиновьева как председателя Коминтерна, подчинив его действия по вопросам политики в отношении Китая решениям Политбюро. Но, как показали последующие события, этого было явно недостаточно.

Между тем, у Сталина были веские основания полагать, что после решений майского пленума ЦИК Гоминьдана его стратегия в Китае оказалась под серьезной угрозой не столько в связи с действиями Чан Кай-ши, сколько в связи с усилением антигоминьдановских настроений в компартии Китая. Когда в ЦК КПК поступил детальный доклад о происшедшем от гуандунского провинциального комитета, то ЦК принял решение объединиться с левым крылом Гоминьдана для борьбы с Чан Кай-ши. Для этого предполагалось создать свои собственные вооруженные отряды. В Кантон был направлен член ЦК Пэн Шу-чжи. Ему предстояло учредить специальный комитет для реализации этого плана и провести консультации с Бородиным. Последний, однако, отказался даже обсуждать решения ЦК КПК. Он также отклонил просьбу [c.72] о передаче компартии 5 тыс. винтовок для вооружения крестьян³⁷. Действия Бородина были вполне естественными, поскольку в тот момент Сталин делал ставку на Чан Кай-ши и начинать борьбу с ним вовсе не входило в планы Кремля. В этих условиях лидер компартии Чэнь Ду-сю от своего собственного имени направил в Коминтерн докладную записку, доказывающую, что участие коммунистов в Гоминьдане должно быть заменено “союзом двух партий извне”³⁸.

На пленуме ЦК КПК, проходившем 12–18 июля, Чэн Ду-сю предложил резолюцию о выходе коммунистов из Гоминьдана. Только благодаря настойчивому вмешательству Войтинского ее принятия удалось избежать. Тем не менее, по ряду вопросов пленум занял довольно радикальную позицию. В итоговых документах говорилось о необходимости достижения “своей собственной политической независимости”, об организации через Гоминьдан “революционного подъема мелкой буржуазии”, о “завоевании руководства национальной революцией со стороны партии пролетариата” и т.п. Нельзя не видеть, что эти формулировки шли в русле решений 6-го пленума ИККИ, отражавших позицию Зиновьева.

Радикализм оценок был характерен в то время не только для китайских коммунистов, но и для некоторых работников Коминтерна, занимавшихся китайской проблематикой. Например, в сентябре 1926 года Троцкий сделал ссылку на доклад о тактике КПК в отношении Гоминьдана, подготовленный группой сотрудников Коминтерна в Китае и направленный в Москву после майского пленума ЦИК Гоминьдана. В докладе предлагалось постепенно перейти от участия в Гоминьдане к блоку двух отдельных партий³⁹. Все это говорит о том, что в тот период сталинская стратегия в Китае постоянно натыкалась на различные препятствия, связанные не столько с объективным ходом событий, сколько с несогласованностью действий между Коминтерном и ЦК ВКП(б), а порой с прямым противодействием со стороны оппозиции. Требовалась срочная корректировка курса Коминтерна.

Положение усугублялось тем, что на события в Китае наложился кризис в советско-британских отношениях, вызванный вмешательством СССР во внутренние дела Англии в связи со всеобщей стачкой, охватившей Британские острова в начале мая. Такое вмешательство явилось во многом тоже результатом политики Зиновьева, который еще в сентябре 1925 года обозначил Англию как страну, где наметился революционный подъем. В момент начала стачки Зиновьев раздул революционный психоз. Это выразилось не только в призывах к [c.73] массовым революционным действиям, но и привел к тому, что советские профсоюзы стали переводить крупные денежные суммы бастующим шахтерам. Но никакого перерастания забастовки в политическую не произошло, так как никто в руководстве английских профсоюзов, да и среди самих бастующих и не помышлял о захвате власти. 12 мая всеобщая забастовка прекратилась также организованно, как и началась. Предсказания Зиновьева потерпели провал. Общий итог политики Коминтерна в английском вопросе был таков: революции в Англии мы не получили, деньги истратили впустую, да еще испортили отношения с британскими властями. Не случайно в то время в печати получила распространение карикатура, на которой изображался Зиновьев на трибуне, мечущий громы и молнии по поводу мировой революции, в то время как на заднем плане нарком иностранных дел Чичерин озабоченно почесывал в затылке.

Вполне закономерным явился поэтому тот факт, что 8 и 15 мая Сталин одно за другим направил два письма членам делегации ВКП(б) в Коминтерне, где подверг критике фракционную деятельность Зиновьева. Выступая 8 июня в Тифлисе на собрании рабочих железнодорожных мастерских, Сталин заявил:

Это был прямой выпад против политики Зиновьева. Скоординированная атака на интернационал-коммунистов началась. На объединенном пленуме ЦК и ЦКК, проходившем 14–23 июля 1926 года, Сталин обвинил оппозицию в “скатывании на почву ультралевого самообмана и “революционного” авантюризма”, в отрицании частичной капиталистической стабилизации и переходе “на путь путчизма”⁴¹. Июльский пленум вывел Зиновьева из состава Политбюро. Как отмечал чуть позднее Троцкий, именно в этот период в позиции Сталина и его сторонников проявилась тенденция “подменять политику дипломатией”⁴².

В августе-сентябре в советской и коминтерновской печати развернулась широкая кампания против Зиновьева, Каменева и Троцкого. Оппозиция обвинялась в создании “международных блоков” с “ультралевыми” группировками и [c.74] использовании аппарата Коминтерна для распространения своих взглядов и настраивания зарубежных компартий против ВКП(б). 23–26 октября состоялся объединенный пленум ЦК и ЦКК ВКП(б), на который была приглашена делегация ИККИ в лице представителей наиболее влиятельных компартий. Пленум принял резолюцию, где указывалось, что, поскольку Зиновьев не представляет позицию ВКП(б), то его дальнейшее пребывание на должности председателя Коминтерна является невозможным. Резолюция была поддержана делегацией ИККИ. После того, как эта резолюция была одобрена центральными комитетами ведущих партий Коминтерна, Зиновьев был вынужден уйти в отставку (21 ноября 1926 года)⁴³.

На 7-ом пленуме ИККИ (22 ноября – 16 декабря 1926 года) пост председателя Коминтерна был вообще упразднен. Очевидно, Сталин решил больше не рисковать, устраняя саму основу того, что ему вновь пришлось бы иметь дело с параллельным центром выработки и проведения внешней политики. На пленуме Сталин взял разработку китайского вопроса непосредственно на себя. Основные тактические установки были изложены им в выступлении в китайской комиссии ИККИ 30 ноября. Сталин однозначно высказался за продолжение пребывания коммунистов в Гоминьдане, подчеркнув, чтя “выход китайских коммунистов из Гоминьдана в настоящем время был бы глубочайшей ошибкой”. Он также предостерег против создания крестьянских Советов, назвав это “забеганием вперед”⁴⁴. Особый акцент в его речи был сделан на “антиимпериалистический”, освободительный характер китайской революции и роли в ней национально-революционной армии.

Резолюция по китайскому вопросу, принятая пленумом, уже не выпячивала роль коммунистов и пролетариата, как это было при Зиновьеве. Коммунистам предписывалось оставаться в Гоминьдане и даже предлагалось войти в состав кантонского национального правительства. При этом их задачей должно было стать превращение Гоминьдана в “истинно национальную партию”, путем “сплочения левого крыла и установления тесной связи с ним”, не пытаясь самим “захватить ведущие позиции”. Указывалось также на необходимость “удара по экономическим основам империалистической власти” в Китае через национализацию железных дорог, концессий и других предприятий, принадлежавших иностранному капиталу⁴⁵. Как видим, на этот раз положения резолюции шли строго в русле принципов сталинской стратегии.

Оппозиция заняла в отношении решений пленума резко [c.75] негативную позицию. Позднее в политической платформе оппозиции указывалось:

Сопоставление платформы оппозиции и упомянутой резолюции 7-го пленума ИККИ является одним из наиболее наглядных подтверждений того, что цели Сталина в Китае были не столько революционными, сколько геополитическими. С точки зрения революционной тактики, оппозиция, безусловно, была права. Но с точки зрения внешнеполитических интересов СССР – нет. Однако Сталину приходилось облекать эти интересы в революционную форму, иначе он рисковал бы просто проиграть схватку с оппозицией. Отсюда и те явные “ошибки” и “просчеты”, на которые указывается в платформе оппозиции, но которые являлись результатом объективных трудностей, вызванных попыткой придать революционную форму нереволюционной внешнеполитической доктрине.

7-ой пленум ИККИ ознаменовался победой сталинской линии в политике Коминтерна. Однако, до полного контроля Сталина над этой организацией было еще далеко. Руководителем советской делегации в Коминтерне, а следовательно, [c.76] его неформальным лидером стал Бухарин, человек независимых взглядов, являвшийся самостоятельной политической фигурой. К тому же, в этот период Сталин еще продолжал зависеть от поддержки группы Бухарина в Политбюро и вынужден был считаться с его мнением. Но даже не это было главным. Существо вопроса заключалось в том, что в самом аппарате Коминтерна, да и во многих зарубежных компартиях продолжали преобладать люди, подобранные и выдвинутые Зиновьевым. В конечном итоге именно недооценка роли функционеров среднего звена сыграла со сталинской стратегией в Китае злую шутку.

Пока Сталин вел в Москве борьбу с оппозицией, в самом Китае стратегия объединения страны стала приносить первые значимые успехи. Национально-революционная армия, приступившая в июле 1926 года к Северному походу, добилась крупных побед. К середине ноября были освобождены центральные провинции Хунань, Хубэй и Цзянси, взяты важные города Чанша, Наньчан, Ханькоу, Учан и Ухань. Победа приближалась. Следовало задуматься о будущем. В этих условиях Бородин решил несколько изменить тактику. От безоговорочной поддержки Чан Кай-ши он перешел к политике, направленной на восстановление в Гомиьдане коллективного руководства. С точки зрения будущих перспектив революции такой поворот был вполне оправдан, так как позволял бы коммунистам постепенно завладеть контролем над Гоминьданом, что было бы невозможно в условиях диктатуры Чан Кай-ши. Но с точки зрения внешнеполитической целесообразности этот курс являлся довольно проблематичным и таил в себе подводные камни, которые, как будет показано ниже, вскоре вышли на поверхность.

15 октября в Кантоне открылся пленум ЦИК Гоминьдана. На нем была принята декларация о ближайших задачах, носившая ярко выраженный антизападный характер. Помимо отмены неравноправных договоров, она предусматривала возврат иностранных концессий и запрещение деятельности иностранных банков в Китае. Пленум направил телеграмму Ван Цзин-вэю с просьбой вернуться и приступить к работе. Это последнее решение играло важную роль в планах Бородина, так как возвращение Ван Цзин-вэя позволило бы восстановить баланс в распределении властных полномочий, нарушенный “переворотом” 20 марта. Сам Чан Кай-ши на пленуме не присутствовал, так как был занят военными делами. Но он прислал телеграмму, где заявил, что заранее подчиняется всем решениям пленума⁴⁷.

Другим важным решением, предопределившим дальнейшую [c.77] судьбу Гоминьдана, явилось постановление Политбюро ЦИК, принятое сразу после пленума, о переносе столицы национального правительства из Кантона в Ухань. 15 ноября первая группа членов правительства, а вместе с ними Бородин, отбыли на Север. 3 декабря группа прибыла в Наньчан, где располагалась ставка Чан Кай-ши. На переговорах, проходивших в течение нескольких дней, были, в частности, выработаны следующие решения: возвращение Ван Цзин-вэя, упразднение поста председателя Гоминьдана, объединение финансов. Чан Кай-ши согласился также поддержать крестьянское движение в деревне в обмен на обещание Бородина притормозить рабочие выступления в городах. Казалось, что Бородину удалось сравнительно безболезненно добиться своей цели и практичекски без сопротивления получить согласие Чан Кай-ши на восстановление коллективного руководства в Гоминьдане. Но, как обнаружилось позднее, именно это и явилось его основной ошибкой.

Прежде всего, Бородину не удалось сдержать свое обещание “притормозить” рабочее движение. Не успели члены правительства доехать до Уханя после завершения их переговоров с Чан Кай-ши, как в Наньчане вспыхнули забастовки, вызванные финансовым кризисом, состоялись рабочие демонстрации⁴⁸. Создается впечатление, что Бородин был просто не в состоянии контролировать ситуацию в целом ряде районов, даже если бы хотел это сделать. Это не оставляло лидерам Гоминьдана ничего другого, как самим наводить порядок и применять репрессии. Тем не менее, 13 декабря, через три дня после прибытия в Ухань, Бородин настоял на созыве пленума компартии Китая. На пленуме присутствовал представитель Коминтерна Войтинский. В принятой пленумом резолюции отмечалось, что радикализация движения масс пугает руководство Гоминьдана и толкает его “вправо”. Это может привести к развалу единого национального фронта. Поэтому от коммунистов требовалось устранить левацкие настроения в своей среде⁴⁹. Но это было легче провозгласить, чем сделать, поскольку коммунисты, работавшие на местах, подвергались сильному прессингу массового движения, и это отражалось на их собственном поведении. Однако сам факт проведения пленума и принятия такого решения говорит в пользу того, что Бородин пытался принять действенные меры, чтобы выполнить свое обещание, данное Чан Кай-ши.

Одновременно с пленумом ЦК КПК Бородин образовал Объединенную комиссию совета национального правительства [c.78] и ЦИК Гоминьдана, которая объявила себя высшей властью до созыва очередного пленума ЦИК. На заседании 15 декабря Комиссия постановила, что столица национального правительства будет находиться в Ухане. Чан Кай-ши выразил согласие с этим решением в двух телеграммах, направленных в адрес Комиссии⁵⁰. Оба приведенных факта свидетельствуют о том, что в этот период Бородин и Чан Кай-ши продолжали рассматривать друг друга как партнеров и действовать на основе достигнутых договоренностей. Но вскоре этот тандем распался. Такому развитию событий способствовало одно немаловажное обстоятельство. В декабре в игру вступил мощный противник – английская дипломатия.

Пока Гоминьдан базировался только в Кантоне, англичане занимали относительно пассивную позицию, хотя и демонстрировали явно негативное отношение к национальному правительству. Однако продвижение национально-революционной армии на Север резко изменило ситуацию. Возникла серьезная угроза экономическим интересам Англии в Китае, прежде всего в Ханькоу, Шанхае и Нанкине. Обличать “руку Москвы” было уже недостаточно. Требовались активные действия на дипломатическом фронте. В середине декабря английский посланник Лэмпсон по дороге в Пекин заехал в Ухань. Он получил инструкции от своего МИДа прощупать настроения руководства Гоминьдана. Лэмпсон встретился с министром иностранных дел национального правительства Чэнь Ю-женем. В ходе переговоров Лэмпсон поставил вопрос о признании правительством Гоминьдана прежних договоров и обязательств Китая, пока они не будут изменены путем переговоров. Чэнь Ю-жэнь в свою очередь настаивал на признании Англией национального правительства. Никаких конкретных решений в ходе переговоров принято не было, но основа для дальнейших контактов была таким образом заложена.

26 декабря МИД Англии обнародовал так называемый “Рождественский меморандум”. В нем провозглашалась готовность произвести пересмотр неравноправных договоров с Китаем. С этой целью предлагалось провести переговоры с правительством, имеющим полномочия вести такие переговоры. Указывалось также, что власть пекинского правительства сократилась практически до нулевой отметки. “Рождественский меморандум” был явным реверансом в сторону Гоминьдана. Он, конечно, еще не являлся формальным признанием национального правительства, но уже ставил последнее на один уровень со всеми другими политическими группировками, претендующими на верховную власть в Китае. Гоминьдановцам как бы давалось понять, что до их полного признания [c.79] остается всего лишь один шаг и при “правильном” поведении с их стороны этот шаг будет сделан.

Маневры Лондона серьезно обеспокоили Москву. Между двумя столицами началось усиленное перетягивание каната. Бородин немедленно приступил к осуществлению контршагов. На заседании Объединенной комиссии 13 декабря он поставил на обсуждение вопрос об отношениях с Англией. В выдвинутом им проекте резолюции предлагалось одобрить переговоры Чэнь Ю-жэня с Лэмпсоном. В то же время указывалось, что условие Англии о дипломатическом признании в обмен на подтверждение обязательств по неравноправным договорам является неприемлемым. Резолюция предусматривала быстрое обнародование итогов переговоров, чтобы ознакомить общественность с позицией Лондона, не желающего отказаться от привилегий в Китае⁵¹. Данная резолюция была важна тем, что затрудняла закулисные комбинации отдельных членов гоминьдановского руководства, хотевших сближения с Англией.

На следующий день после публикации “Рождественского меморандума” Бородин выступил перед Объединенной комиссией с инициативой принятия мер контрпропагандистского характера. Через два дня Отдел пропаганды Гоминьдана выпустил специальную директиву, где обозначались следующие цели: усиление антибританских действий; разъяснение того, что британские предложения подорвут японские позиции в Северо-Восточном Китае; проведение работы с японцами в том направлении, что победа национальной революции не затронет японских интересов⁵². Политическая линия, изложенная в директиве, преследовала две цели. Во-первых – раскрутить волну антибританских настроений среди населения и затруднить таким образом сделку правых лидеров Гоминьдана с Англией. Во-вторых, вызвать осложнения в англо-японских отношениях. Усилиями Бородина обе эти цели были в общем и целом достигнуты.

В начале января в Ханькоу состоялись мощные антибританские демонстрации. 4 января созванный по инициативе хубэйского совета профсоюзов митинг потребовал вывести английские войска с территории британской концессии в Ханькоу. Чэнь Ю-жэнь обратился к администрации концессии с просьбой удалить солдат. Народ прорвал созданные англичанами заграждения и ворвался на территорию концессии. Британские солдаты были вынуждены перебазироваться на корабли. Несколькими днями позже революционно настроенная толпа захватила английскую концессию в Цзюцзяне⁵³. [c.80]

После этих событий отношения между Англией и Гоминьданом вновь обострились. Не увенчались успехом и попытки Лондона сколотить единый антигоминьдановский фронт великих держав. Этому во многом способствовала позиция, занятая Токио. Лондону не оставалось ничего другого, как обрушить весь свой гнев на Москву, обвинив ее в том, что она препятствует нормализации отношений с Гоминьданом. Англичане развернули в Европе мощную антисоветскую кампанию, приведшую в мае 1927 года к разрыву дипломатических отношений между двумя странами. Может быть, этого и не произошло бы, если бы в Лондоне знали, что их увертюры были встречены весьма благожелательно в некоторых влиятельных кругах Гоминьдана.

В те самые дни, когда антибританские выступления достигли наивысшего накала, в Наньчан прибыла вторая группа членов гоминьдановского правительства, следовавшая в Ухань. Чан Кай-ши воспользовался этим для созыва Политбюро ЦИК Гоминьдана. Заседание состоялось 3 января. Чан Кай-ши неожиданно предложил, что, с учетом военной угрозы Ухани со стороны войск пекинского правительства, необходимо, чтобы столица Гоминьдана временно размещалась в Наньчане. Аргументы Чан Кай-ши показались присутствовавшим довольно убедительными, и его предложение было принято. В действительности, маневр Чан Кай-ши был связан с другими причинами. Во-первых, в начале января в генералитете национально-революционной армии наметился раскол на две группировки – наньчанскую во главе с Чан Кай-ши и уханьскую, возглавляемую Тан Шэн-чжи. По оценке А. Благодатова:

С этой оценкой вполне можно согласиться. Было бы весьма странно трактовать взгляды Тан Шэн-чжи как “левые”. Его поддержка уханьского правительства объяснялась чисто прагматическими соображениями. В январе 1927 года в беседе с одним из начальников политотдела корпусов Тан Шэн-чжи сказал следующее:

Тан Шэн-чжи правильно ухватил суть проблемы. Переехать в то время в Ухань Чан Кай-ши не мог по той простой причине, что это поставило бы его в подчиненное положение к Тан Шэн-чжи. Честолюбивый Чан Кай-ши, сделавший заявку на роль бесспорного лидера Гоминьдана, вряд ли согласился бы на вторую роль. Помимо этого, он и его сторонники были весьма обеспокоены размахом народных выступлений в Ханькоу, Кантоне и других промышленных центрах. В контактах с советскими военными советниками они не скрывали своего отношения к так называемым “беспорядкам”. Так, например, через день после упомянутого заседания Политбюро ЦИК Гоминьдана Блюхер направил Бородину следующую телеграмму:

Бородин однако ехать в Наньчан отказался. Вместо этого он созвал 7 января совещание Объединенной комиссии, на которой было решено послать Чан Кай-ши делегатов и телеграмму с требованием приехать в Ухань. Чан Кай-ши был вынужден согласиться. Он прибыл в Ухань 12 января.

Переговоры Бородина и Чан Кай-ши шли не просто, несмотря на внешнюю дружелюбность и радушный прием. Об этом, например, свидетельствует выступление Бородина на банкете по случаю приезда Чан Кай-ши. В мемуарах Чан Кай-ши вспоминал, что тогда Бородин высказал следующее предупреждение в его адрес:

Чан Кай-ши в свою очередь в одной из бесед с Бородиным стал вдруг рассуждать о “красном империализме” и дал понять Бородину, что тот подрывает политику союза между Россией и Гоминьданом, завешанную Сунь Ят-сеном. В конечном счете Чан Кай-ши вынужден был все же согласиться на переезд правительства в Ухань, сделав, однако, оговорку для себя лично на том основании, что он должен находиться ближе к фронту⁵⁸. Но победа Бородина оказалась “пирровой”. С этого момента его отношения с Чан Кай-ши стали прогрессивно ухудшаться. Вернувшись 27 января в Наньчан последний заявил своим приближенным:

В начале февраля Чан Кай-ши уже стал открыто требовать отставки Бородина и его отъезда в Москву. Можно утверждать, что Бородин совершил серьезный психологический просчет, во многом обусловивший последующий провал сталинской стратегии в Китае. Бородин недоучел силы бонапартистских устремлений Чан Кай-ши, амбициозности его характера и сильно задел его самолюбие. Вместо того, чтобы использовать честолюбие Чан Кай-ши в интересах политики Москвы, он фактически антагонизировал его. Он также переоценил лидерский потенциал других руководителей Гоминьдана, в частности, Ван Цзин-вэя. Это были не столько политические, сколько технические ошибки, но они сыграли роковую роль.

Ухудшение отношений между Чан Кай-ши и Бородиным немедленно отразилось на взаимоотношениях между Наньчаном и Уханем. В середине февраля в Ухане уже вовсю проводилась кампания против “личной диктатуры” Чан Кай-ши. 21 февраля было объявлено о том, что в Ухане начинает официально действовать национальное правительство и ЦИК Гоминьдана. 10-17 марта был проведен третий пленум ЦИК, [c.83] который принял важные решения по утверждению принципа коллективного руководства. Пост председателя ЦИК был ликвидирован. Его заменил президиум ЦИК в составе девяти человек. Список членов ЦИК начинался с имени Ван Цзин-вэя, хотя он пока находился за границей. Но это должно было подчеркнуть лидирующую роль последнего в Гоминьдане. Таким же образом был ликвидирован пост председателя Военного совета, который был также заменен президиумом. И в этом списке на первом месте значился Ван Цзин-вэй. Была принята резолюция, подтверждавшая союз между компартией и Гоминьданом. Впервые коммунисты вошли в правительство. Они получили два портфеля – министра труда и министра земледелия⁶⁰. Важным, с точки зрения сталинской стратегии, стало введение запрета для руководителей Гоминьдана вступать в переговоры с иностранными державами без разрешения министра иностранных дел⁶¹.

Чан Кай-ши под предлогом занятости на фронте на пленуме отсутствовал. Тем не менее, в ряде своих выступлений он дал понять, что признает решения пленума. Видимо, именно это послужило поводом для того, чтобы Сталин 5 апреля на конференции московской парторганизации заявил, что Чан Кай-ши является борцом против империализма, что он подчинился дисциплине Гоминьдана и что поэтому он является надежным союзником⁶². Но, как очень скоро выяснилось, обещания Чан Кай-ши явились всего лишь политическим маневром, чтобы выиграть время и подготовить силы для настоящего переворота.

После завершения пленума события стали развиваться с нарастающей быстротой. В самом начале апреля в Китай прибыл Ван Цзин-вэй. Первым местом его остановки стал Шанхай, который всего несколько дней до этого был занят гоминьдановскими войсками. Во время пребывания в Шанхае Ван Цзин-вэй провел встречи с некоторыми видными представителями Гоминьдана и с самим Чан Кай-ши. Последний пытался убедить Ван Цзин-вэя избавиться от Бородина и разорвать союз с коммунистами. Но Ван Цзин-вэй не поддался этому давлению. Напротив, он встретился с генеральным секретарем КПК Чэнь Ду-сю и достиг с ним взаимопонимания по ряду важных вопросов. 5 апреля в газетах было опубликовано их совместное заявление, где указывалось на необходимость сохранения единства в революционном лагере и отрицалось, что коммунисты когда-либо считали необходимым свергнуть “дружественную партию” Гоминьдан⁶³. Вечером того [c.84] же дня Ван Цзин-вэй поспешно отбыл в Ухань. В письме, направленном Чан Кай-ши перед отъездом, он подчеркнул, что “дух 1924 года не может быть принесен в жертву, партийная дисциплина должна поддерживаться и единство партии должно быть сохранено”⁶⁴. Таким образом, Ван Цзин-вэй не согласился санкционировать заявку Чан Кай-ши на главенствующую роль в партии и государстве, видимо, полагая, что при поддержке Бородина он сможет заполучить эту роль для себя. Чан Кай-ши, конечно, с этим согласиться не мог. Сразу же после отъезда Ван Цзин-вэя в Ухань он запустил колесо подготовки государственного переворота.

6 апреля вечером Чан Кай-ши распорядился передислоцировать на левый берег Янцзы проуханьские 2-ой и 6-ой корпуса, а также колеблющиеся 14-й и 17-й корпуса. В Нанкин на смену 6-му корпусу были введены части 1-го корпуса, верного Чан Кай-ши. Только 9 апреля штаб 6-го корпуса получил приказ оставаться в Нанкине и не повиноваться Чан Кай-ши. Но было уже поздно. В общей сложности Чан Кай-ши удалось сосредоточить в этом районе 20 верных ему дивизий, в то время как им могло противостоять только пять-шесть дивизий проуханьской ориентации⁶⁵. Конечно, эти войска вполне могли продержаться до подхода главных сил из Уханя. Подобный вариант, видимо, рассматривался, так как сразу же после приезда в Ухань Ван Цзин-вэя национальное правительство приняло решение о переводе столицы в Нанкин, и войска 4-го и 11-го корпусов были погружены в пароходики и джонки для отправки вниз по Янцзы⁶⁶. Такое развитие событий не на шутку встревожило Чан Кай-ши. Вот что вспоминает об этом А. Благодатов:

Готовился Чан Кай-ши в тот момент к бегству или нет, сказать сейчас трудно. Но ситуация, похоже, была [c.85] критической. Действительно, перенос столицы в Нанкин неминуемо означал бы столкновение с войсками Чан Кай-ши и начало гражданской войны уже внутри Гоминьдана. Этим, естественно, воспользовалось бы пекинское правительство, которое при поддержке Запада могло бы нанести поражение обоим армиям Гоминьдана, ослабленным междоусобицей. В любом случае дело объединения страны было бы сорвано. А это никак не входило в расчеты Сталина. Поэтому вполне закономерным представляется тот факт, что 13 апреля решение о наступлении на Нанкин было отменено. Очевидно, Москва отказалась дать санкцию на начало войны против Чан Кай-ши, а решение такого рода не могло, конечно, быть принято Бородиным самостоятельно. Вместо этого был отдан приказ наступать на Север против пекинского правительства.

В это время Чан Кай-ши уже перешел свой Рубикон. Рано утром 12 апреля войска генералов Чжоу Фэн-ци и Бан Чун-си атаковали рабочие дружины в Шанхае. Отдельные очаги сопротивления были быстро подавлены. Помещения профсоюзных организаций разгромлены. Многие коммунисты и левые гоминьдановцы были арестованы, а некоторые из них казнены. Состоявшаяся на следующий день демонстрация протеста была расстреляна. Репрессии против коммунистов и других сторонников уханьского правительства были предприняты затем в целом ряде крупных городов, в том числе в Нанкине и Кантоне. Настоящий переворот Чан Кай-ши состоялся. Под его контролем оказалась значительная часть территории, освобожденной до этого гоминьдановской армией, включая ряд стратегически важных районов на побережье.

Примечательно, что в первые дни после переворота Москва сохраняла глубокомысленное молчание по поводу происшедших событий. Каналы общения с Чан Кай-ши продолжали оставаться открытыми. Советские военные советники по-прежнему работали в его ставке и подчиняющихся ему частях. Похоже, что Сталин даже после переворота не видел особых причин для разрыва с Чан Кай-ши, коль скоро тот продолжал вести борьбу против пекинского правительства и содействовать объединению страны. Только 21 апреля в “Правде” были опубликованы тезисы для пропагандистов, одобренные ЦК ВКП(б) и отражавшие, следовательно, точку зрения Сталина. В них, в частности, говорилось:

Политическое линчевание, таким образом, состоялось. Чан Кай-ши был переведен из лагеря союзников в лагерь противников. Что же послужило причиной столь резкого политического поворота? Определенный намек содержится во фразе, где упоминается “сделка с империализмом”. Дело в том, что 18 апреля Чан Кай-ши образовал в Нанкине свое собственное правительство под председательством Ху Хань-мина. Обращаясь к членам Гоминьдана с объяснением мотивов своих действий, Чан Кай-ши заявил, что стремился не допустить превращения компартии Китая в “доминирующий фактор китайской политики”. В его заявлении был и такой фрагмент:

Упоминание о “заинтересованных великих державах” не могло пройти мимо внимания Сталина. Для него данная фраза могла значить только одно: Чан Кай-ши намерен пойти на сделку с Западом за счет отношений с СССР. Характерно, что Советский Союз даже не упоминался в выступлении, хотя и являлся основной и, пожалуй, единственной опорой Гоминьдана. Ссылка на “единый фронт” великих держав могла трактоваться таким образом, что Чан Кай-ши вообще не относит СССР к числу великих держав, поскольку возможность его присоединения к этому самому “единому фронту” выглядела совершенно невероятной. Все это наводило на мысль, что Чан Кай-ши гораздо больше заинтересован в налаживании отношений с Западом (великими державами), чем в союзе с Россией. Этого Сталин уже допустить не мог. Поэтому он и отказался от дальнейшей поддержки Чан Кай-ши. Обманув доверие Сталина, Чан Кай-ши совершил главную стратегическую ошибку своей жизни. Вообразив себя корифеем высокой политики, который может запросто разыгрывать друг против друга великие державы, он явно переоценил свои силы. Выйдя на профессиональный ринг международной политики, он оказался не в своей весовой категории и не смог достаточно долго “держать удар” маститого политического оппонента, каковым являлся Сталин. Это и привело Чан Кай-ши в конце концов к жестокому политическому поражению, сделав его невольным изгнанником в своей собственной стране.

Разрыв с Чан Кай-ши с точки зрения Сталина еще не [c.87] означал поражения для его китайской стратегии. Он по-прежнему считал не только возможным, но и необходимым дальнейшее продвижение на Север с целью объединения страны. Благо, у уханьского правительства сил для этого было достаточно. По численности и по вооружению они превосходили войска Чан Кай-ши и могли справиться с этой задачей и без него. К тому же предполагалось, что на помощь уханьцам придут части генерала Фэн Юй-сяна, базировавшегося на Северо-Западе страны и также поддерживаемого Москвой. Соединение с войсками Фэн Юй-сяна и стало главной стратегической задачей следующего этапа кампании. К сожалению, успешные военные действия были не в состоянии предотвратить те неблагоприятные политические процессы, которые стали развиваться в Ухане после переворота Чан Кай-ши.

Важной вехой на пути к развалу единого национального фронта явился 5-ый съезд компартии Китая, открывшейся 27 апреля. Основной целью съезда было проанализировать новую ситуацию, вызванную расколом в Гоминьдане, и соответствующим образом изменить тактику КПК. В качестве гостей на съезд были приглашены руководители Гоминьдана. В ходе работы съезда отчетливо проявилось две линии в подходе к перспективам китайской революции. Значительная часть делегатов требовала ее “углубления”, настаивая на радикальной аграрной программе. В то же время представитель Гоминьдана Сюй-Цянь в своей речи дал ясно понять, что Гоминьдан против аграрной революции⁷⁰.

Коминтерн был представлен на съезде индийским коммунистом М. Роем, симпатизировавшим троцкистско-зиновьевской оппозиции. Рой проявил радикализм взглядов еще на 2-ом конгрессе Коминтерна, когда выступил против тезисов Ленина по национальному и колониальному вопросу. Теперь Рой фактически ассоциировал себя с делегатами, настаивавшими на “углублении” революции и приостановлении Северного похода. Он заявил, что сперва надо укрепить революционную власть в провинциях, подконтрольных уханьскому правительству, а в случае неудачи даже отступить обратно в Кантон. Эта точка зрения получила горячую поддержку со стороны гуандунской делегации, заинтересованной в возвращении лояльных частей, которые могли бы положить конец антикоммунистическим репрессиям со стороны местных генералов, солидаризовавшихся с Чан Кай-ши⁷¹.

Хотя Рой был давним знакомым Бородина еще по Мексике и был, в сущности, обязан последнему своей карьерой в Коминтерне, это не остановило его, чтобы выступить против линии главного политического советника. Бородин оказался в [c.88] сложном положении. Он не мог запретить Рою говорить, и тот увлек за собой значительную часть съезда. С большим трудом удалось Бородину переломить ситуацию и провести в конце концов свою линию. Это не смогло уже, однако, исправить того негативного впечатления, которое произвел на руководителей Гоминьдана весь характер дискуссии и настрой делегатов. Подлил масла в огонь и сам Рой, который не очень церемонился в подборе формулировок. В присутствии Ван Цзин-вэя и других лидеров Гоминьдана он, например, заявил:

Нельзя не видеть почти полной идентичности этой цитаты с формулировками тех резолюций, которые принимались по китайскому вопросу в будочность Зиновьева председателем Коминтерна. Для гоминьдановцев это означало лишь одно: коммунисты намерены использовать структуры Гоминьдана для захвата власти и установления своей диктатуры. Это было как раз то, чего боялся и пытался избежать Ван Цзин-вэй, когда вел переговоры в Шанхае с Чэнь Ду-сю. Не случайно этот вопрос был специально оговорен в их совместном заявлении от 5 апреля. Теперь же все возвращалось на круги своя. И, что особенно важно, в роли инициатора указанной тактики выступал никто иной, как представитель Коминтерна, а следовательно, можно было предположить, что и Коминтерн в целом. Так высказывания Роя прямо работали на разжигание подозрительности и недоверия среди гоминьдановцев к коммунистам и Коминтерну.

Не удивительно поэтому, что уже в мае лидеры уханьского правительства начали тайную игру, направленную против коммунистов. 20 мая рядом распоряжений ЦИК Гоминьдана были введены дополнительные ограничения на деятельность коммунистов: из армии удалялись коммунисты-комиссары, из профсоюзов и крестьянских союзов – организаторы⁷³. Одновременно проводилась работа, чтобы настроить в антикоммунистическом духе Фэн Юй-сяна. В конце мая Ван Цзин-вэй и Сюй Цянь направили ему телеграмму, где заявляли, что “гегемония в революционном движении, которая должна принадлежать Гоминьдану, переходит к КПК”⁷⁴. Отсюда видно, [c.89] что упоминание Роя о “гегемонии” не осталось незамеченным руководителями Гоминьдана, несмотря на всю теоретическую тяжеловестность этого термина. Понятно также, что они не собирались поступаться своей властью и положением в пользу коммунистов, а тем более отдавать последним плоды уже почти достигнутой победы.

Между тем Рой, потерпев неудачу на съезде КПК, решил обратиться за помощью к авторитету Коминтерна. Для этого он направил в Москву специальный запрос с просьбой дать разъяснения по спорным вопросам. Момент был выбран как нельзя лучше. В это время борьба между Сталиным и оппозицией достигла своего наивысшего накала. Свобода маневра у Сталина оказалась весьма ограниченной, так как положение в Китае стало одним из основных вопросов этой борьбы. Острота дискуссии на 8-ом пленуме ИККИ (18–30 мая) была столь высока, что китайская проблематика выносилась на пленарное заседание пять раз. Как отмечалось позднее в бюллетене ИККИ, “…атака оппозиции была более острой, более враждебной, чем что-либо, предпринятое оппозиционным блоком до этого”. Троцкий обвинил руководство Коминтерна и ВКП(б) в предательстве китайской революции. Он призвал к разрыву с уханьским правительством, созданию Советов и “углублению” революции. Он высказал уверенность в том, что Ван Цзин-вэй и его сторонники скоро порвут с коммунистами и переметнуться к Чан Кай-ши⁷⁵.

Важно иметь в виду, что за разрыв с Гоминьданом активно агитировали коминтерновские единомышленники Троцкого, работавшие в Китае. Характерным примером может послужить так называемое “письмо из Шанхая”, направленное 17 марта в адрес советской делегации в Коминтерне группой членов ВКП(б) – Назоновым, Фокиным и Альбрехтом. В письме фактически отрицалась политика единого национального фронта, отстаивался курс на разрыв с Гоминьданом и переход к самостоятельной революционной борьбе⁷⁶. Да и Рой, как было показано выше, стоял ближе к оппозиционной, чем к сталинской линии. Естественно, что антисталинская оппозиция не ограничивалась одними петициями, а вела целенаправленную пропагандистскую работу среди китайских коммунистов, влияя на их политические позиции. О том, в каком направлении велась эта работа показывает проект резолюции, предложенной оппозицией на пленуме ИККИ. Там говорилось:

На пленуме Сталину пришлось лавировать. И хотя позиция Троцкого подверглась критике и не была поддержана большинством участников, определенные уступки в адрес оппозиции все-таки пришлось сделать. В резолюции, принятой 30 мая, компартии Китая предписывалось возглавить движение за аграрную революцию, вооружать рабочие и крестьянские массы. Руководство Гоминьдана было, как известно, против этого. Но, с другой стороны, резолюция выступала против создания Советов, против недооценки Гоминьдана как революционной силы и разрыва с ним. В резолюции отмечалось, что национально-освободительный этап революции еще не завершен, что рабоче-крестьянский этап еще не настал, но что национально-освободительный этап может быть доведен до конца только под руководством рабочего класса⁷⁸. Такая резолюция могла удовлетворить любой вкус. Каждый мог найти в ней то, что ему нужно и действовать соответственно. Идя на этот компромисс, Сталин, видимо, полагал, что он сможет провести свою линию в рамках данной резолюции, так как все рычаги административного управления находились в его руках, В этом-то и состоял его основной просчет.

На следующий день после завершения пленума ИККИ в Китай Рою была направлена телеграмма, разъясняющая “тактику”, которой следовало придерживаться. В телеграмме указывалось:

Хотя положения о выходе из Гоминьдана и создании Советов в данной телеграмме отсутствовали, она, тем не менее, содержала ряд пунктов, либо идентичных, либо очень близких предложениям оппозиции. Это касается прежде всего “аграрной революции”, организации “своей” армии из рабочих и крестьян, расправы с “ненадежными генералами”, “освежения” верхушки Гоминьдана. Вполне очевидно, что общий дух телеграммы нацеливал на “углубление” революции. Впоследствии вокруг нее возникло множество пересудов. Одно из распространенных мнений состоит в том, что она была послана Сталиным и, следовательно, полностью отражала его позицию. Такой вывод проистекает, в частности, из того факта, что Сталин сослался чуть позднее на эту телеграмму на пленуме ЦК ВКП(б), чтобы защититься от нападок оппозиции. Но на пленуме Сталин не утверждал, что телеграмма была послана им. Более того, из его слов вытекало, что она была направлена Коминтерном. Это как раз и наводит на размышления. Сталин обычно телеграммы Коминтерна не подписывал. Более того, он поддерживал прямую связь по линии ЦК ВКП(б) непосредственно с Бородиным. То, что он вышел напрямую на Роя, вызывает большие сомнения. Скорее всего, телеграмма исходила из аппарата Коминтерна и была составлена [c.92] на основе резолюции, только что принятой пленумом ИККИ. Однако сама резолюция имела компромиссный характер и не могла полностью отражать позицию Сталина. Это понимал Бородин, представлявший себе сталинскую позицию лучше, чем кто-либо другой. Но этого не знал Рой. Поэтому он увидел в полученной телеграмме как раз то, к чему призывал сам – курс на “углубление” революции. Можно понять удивление Роя, который, обратившись к Бородину с предложением начать претворять установки, изложенные в телеграмме, неожиданно натолкнулся на твердое противодействие. У Бородина было больше полномочий, больше политического влияния, и Рой ничего не мог с этим поделать. На первых порах он попытался вовлечь в свои планы Блюхереа, но тот отказался действовать против Бородина. Тогда Рой пошел на отчаянный шаг. Без всяких консультаций с кем бы то ни было он ознакомил с текстом телеграммы Ван Цзин-вэя и некоторых других лидеров Гоминьдана. То, что произошло потом, можно сравнить с эффектом разорвавшейся бомбы. Чего-либо другого трудно было ожидать. Положения телеграммы о “колеблющихся стариках”, “взятия земли снизу”, организации “своей надежной армии”, революционного трибунала и т.д., могли вызвать только возмущение и к тому же порядочно напугать руководителей Гоминьдана. Коминтерн, должно быть, предстал перед ними как далекая враждебная сила, заложником которой они все стали. Если у них еще и оставались какие-то сомнения насчет намерений Коминтерна, то теперь они должны были, наверняка, рассеяться. Ван Цзин-вэй был вне себя. Он пришел домой к Бородину и в весьма резких тонах заявил ему протест. Бородин пребывал в замешательстве: с таким беспрецедентным нарушением дисциплины ему еще не приходилось иметь дело. Он потребовал немедленного отзыва Роя в Москву⁸⁰. Подобный шаг Роя был вызван либо исключительной наивностью, либо преднамеренным расчетом. Сам он впоследствии объяснял это стремлением “убедить” Ван Цзин-вэя, что Гоминьдан продолжает пользоваться поддержкой Москвы. Но каковы бы ни были его мотивы, объективно он способствовал победе линии оппозиции, выступавшей за разрыв с Гоминьданом. Бородину уже не удалось выправить положение. Развязка приближалась.

1 июня войска уханьского правительства взяли Чжэнчжоу, важный стратегический пункт на месте пересечения двух дорог: Лунхайской и Тяньцзин-Пукоуской. В тот же вечер в город вступили передовые части генерала Фэн Юй-сяна. 8 июня Ван Цзин-вэй, Тань Янь-кай, Сунь Фо, Гу Мын-юй, Сюй Цянь и другие лидеры Уханя выехали в Чжэнчжоу для переговоров с Фэн Юй-сяном. В ходе этой встречи и было, [c.93] видимо, принято решение об окончательном разрыве Гоминьдана с китайской компартией⁸¹. Сразу же по завершении конференции Фэн Юй-сян выехал в Кайфын, якобы для инспектирования войск, но в действительности проследовал в Сюй-чжоу. Там 15 июня состоялась его встреча с Чан Кай-ши. На ней были достигнуты следующие договоренности: Бородин должен отбыть в Советский Союз; члены ЦИК Гоминьдана в Ухане должны присоединиться к ЦИК Гоминьдана в Нанкине; войска Тан Шэн-чжи вливаются в войска под командованием Чан Кай-ши⁸².

В Ухане тем временем начала сгущаться атмосфера вокруг советских советников и коммунистов. Предпринимались попытки отравить некоторых советников, в том числе и главу военной миссии Блюхера. Были разоружены рабочие дружины. В начале июля советские советники стали покидать Ухань. 12 июля из Шанхая возвратился родственник Чан Кай-ши Т.В. Сунг, который был послан туда прозондировать условия восстановления отношений. Как сообщил Сунг, Чан Кай-ши был готов на крупные уступки в случае исключения коммунистов из Гоминьдана. Ван Цзин-вэй колебался недолго. 15 июля расширенное заседание Политбюро ЦИК Гоминьдана приняло решение о разрыве с коммунистами. 26 июля Ван Цзин-вэй издал указ об исключении всех коммунистов из гоминьдановских партийных и государственных учреждений. Утром следующего дня Бородин отбыл в Москву. Троцкистско-зиновьевская оппозиция могла торжествовать победу. Стратегия Сталина в Китае, над которой он работал с 1923 года, была сорвана.

29 июля по горячим следам событий в Китае открылся объединенный пленум ЦК и ЦКК ВКП(б). Оппозиция попыталась использовать создавшуюся обстановку для полномасштабной атаки на политику Сталина, возложив на него главную ответственность за “поражение” китайской революции. Основные доводы оппозиции были затем суммированы в ее платформе, обнародованной в сентябре 1927 года. Там, в частности, говорилось:

Далее перечислялись уже приводившиеся претензии оппозиции относительно союза с “либеральной буржуазией”, отказа выйти из Гоминьдана, создания Советов и прочее.

Сталин действовал гибко. Он, конечно, не мог раскрыть, в чем действительно состояла его стратегия в Китае, так как это было бы равнозначно политическому самоубийству. Поэтому он не стал оспаривать “меньшевистского” характера ошибок руководства компартии Китая. Но он решительно отвел обвинения в “меньшевистской” линии со стороны ВКП(б) и Коминтерна. Видимо, для того, чтобы его доводы звучали более убедительно, он поручил новому представителю Коминтерна в Китае Ломинадзе созвать чрезвычайную конференцию КПК. Эта конференция состоялась 7 августа, то есть еще до того момента, как сам пленум завершил свою работу. На конференции генеральный секретарь КПК Чэнь Ду-сю был смещен со своего поста. Он и ряд его сторонников были выведены из состава Политбюро и ЦК. Все они были обвинены в “меньшевистских” ошибках, хотя в действительности, если у них и были какие-то отклонения, то скорее в “левую”, чем в “правую” сторону. Но для Сталина не имело большого значения, под каким соусом устранить неугодных. Главное, что эти люди несли свою долю ответственности за провал его политики в Китае.

Прикрыв себя с этой стороны, Сталин перешел на пленуме в наступление. Он обвинил оппозицию в “ультралевом” уклоне в китайском вопросе, сославшись на требования о выходе из Гоминьдана и создании Советов. “Авантюризм в политике, багдатьевщина по вопросам китайской революции – вот что убивает теперь нашу троцкистскую оппозицию”, – подытожил он в заключении⁸⁴. Пленум осудил позицию, занятую троцкистско-зиновьевским блоком в отношении политики в Китае. Руководителям блока Троцкому и Зиновьеву был объявлен строгий выговор с предупреждением.

Провал сталинской стратегии в Китае, естественно, выдвигает на первый план вопрос о том, в чем состояла главная ошибка генерального секретаря. Ведь главная цель была достигнута. Гоминьдан довел дело объединения страны до конца, правда, на последнем этапе уже без участия коммунистов и без помощи со стороны Москвы. Но в союзника СССР Китай не превратился. Напротив, после отъезда Бородина [c.95] отношения между двумя странами резко ухудшились, и дело дошло даже до военных столкновений на границе. Может быть, с самого начала Сталин допустил ошибку, вообще связав себя с неосуществимым предприятием? Может быть, он добивался того, что изначально было обречено на поражение? И все-таки, представляется, что сама стратегия была выбрана Сталиным правильно. Цели были поставлены реальные, и были применены методы, которые давали результат. Сталин недоучел одного – того, что должен учитывать каждый государственный руководитель внутренних ограничений своей внешней политики. И этот просчет оказался в данном случае роковым. Пускаясь в данное предприятие, Сталин не ожидал, сколь мощным и яростным будет противодействие оппозиции. Но, оказавшись втянутым в Китай, он уже не мог просто так отступить, и это вынуждало его маневрировать на том поле, которое оставляли ему идеологические рамки марксистско-ленинской доктрины. Бородин действовал в общем и целом в русле сталинской линии, несмотря на допущенные им ошибки технического характера. Но инструкции и указания, поступавшие от Сталина в силу упомянутых ограничений носили противоречивый, половинчатый характер. Сталин, например, не мог в тех условиях дать указание китайским коммунистам самораспуститься, войти в Гоминьдан в качестве индивидуальных членов, прекратить всякую революционную активность и полностью сосредоточиться на объединении страны. С этой точки зрения опыт сталинской стратегии в Китае важен тем, что показав, с одной стороны, политический реализм Сталина, с другой, он в очередной раз подтвердил известную истину о том, что политика есть искусство возможного. [c.96]

¹ See: Missionaries of Revolution: Soviet Advisers and Nationalist China, 1920–1927 // C. Martin Wilbur and Julie Lien-ying How. – Cambridge (Mass.): Harvard University Press, 1989. P. 124.

Вернуться к тексту

² Сталин И.В. Политический отчет Центрального Комитета XIV съезду ВКП(б) 18 декабря 1925 г. // Сталин И.В. Сочинения. Т. 7. С. 293–294.

Вернуться к тексту

³ Сталин И.В. О перспективах революции в Китае: Речь в китайской комиссии ИККИ 30 ноября 1926 г. // Сталин И.В. Сочинения. Т. 8. С. 363.

Вернуться к тексту

⁴ Там же. С. 358.

Вернуться к тексту

⁵ Там же. С. 365.

Вернуться к тексту

⁶ Там же. С. 374.

Вернуться к тексту

⁷ Там же. С. 360–361.

Вернуться к тексту

⁸ Shram S. Mao Tse-tung. – Middlesex: Penguin, 1966. Р. 76.

Вернуться к тексту

⁹ The Communist International, 1919–1943, Documents. Vol. 2. Р. 183.

Вернуться к тексту

¹⁰ Сталин И.В. ЦК РКП(б) – Центральному Исполнительному Комитету Гоминдана // Сталин И.В. Сочинения. Т. 7. С. 50.

Вернуться к тексту

¹¹ The Communist International, 1919–1943, Documents. Vol. 2. Р. 247.

Вернуться к тексту

¹² Ibid. Р. 219–220

Вернуться к тексту

¹³ Missionaries ot Revolution. Р. 184, 530, 533.

Вернуться к тексту

¹⁴ The Communist International, 1919–1943, Documents. Vol. 2. Р. 249.

Вернуться к тексту

¹⁵ Ibid. Р. 277–278.

Вернуться к тексту

¹⁶ Missionaries ot Revolution. Р. 259.

Вернуться к тексту

¹⁷ Черепанов А.И. Северный поход национально-революционной армии Китая. – М.: Наука, 1968. С. 43.

Вернуться к тексту

¹⁸ Missionaries ot Revolution. Р. 260, 282.

Вернуться к тексту

¹⁹ Черепанов А.И. Указ. соч. С. 90.

Вернуться к тексту

²⁰ Missionaries ot Revolution. Р. 661.

Вернуться к тексту

²¹ Ibid. Р. 573.

Вернуться к тексту

²² Вишнякова-Акимова В.В. Два года в восставшем Китае: 1925–1927. Воспоминания. – М.: Наука, 1965. С. 190.

Вернуться к тексту

²³ Missionaries ot Revolution. Р. 250.

Вернуться к тексту

²⁴ Furuya K. Chiang Kai-shek: His Life and Times. New York: St. John's University, 1981. Р. 173.

Вернуться к тексту

²⁵ Missionaries ot Revolution. Р. 251.

Вернуться к тексту

²⁶ See: Furuya K. Op. cit. Р. 175.

Вернуться к тексту

²⁷ Missionaries ot Revolution. Р. 254–255.

Вернуться к тексту

²⁸ Черепанов А.И. Указ. соч. С. 84–86.

Вернуться к тексту

²⁹ Missionaries ot Revolution. Р. 705.

Вернуться к тексту

³⁰ The Communist International, 1919–1943, Documents. Vol. 2. Р. 276.

Вернуться к тексту

³¹ Черепанов А.И. Указ. соч. С. 93.

Вернуться к тексту

³² Missionaries ot Revolution. Р. 269.

Вернуться к тексту

³³ Черепанов А.И. Указ. соч. С. 102.

Вернуться к тексту

³⁴ Jacobs D.N. Borodin: Stalin's Man in China. Cambridge (Mass.): Harvard University Press, 1981. P. 202–203.

Вернуться к тексту

³⁵ Сталин И.В. Политическая физиономия русской оппозиции: Из речи на объединенном заседании Президиума ИККИ и ИКК 27 сентября 1927 г. // Cталин И.В. Сочинения. Т. 10. С. 155.

Вернуться к тексту

³⁶ Brandt С. Stalin's Failure in China, 1924–1927. Cambridge (Mass.): Harvard University Press, 1958. Р. 78–80.

Вернуться к тексту

³⁷ Missionaries ot Revolution. Р. 270.

Вернуться к тексту

³⁸ Ibid. Р. 290.

Вернуться к тексту

³⁹ Ibid.

Вернуться к тексту

⁴⁰ Сталин И.В. Об английской забастовке и событиях в Польше: Доклад на собрании рабочих главных железнодорожных мастерских в Тифлисе 8 июня 1926 г. // Cталин И.В. Сочинения. Т. 8. С. 166.

Вернуться к тексту

⁴¹ Здесь автор допускает неточность. Указанную характеристику оппозиционного блока И.В. Сталин дал не в выступлении на объединенном пленуме ЦК и ЦКК, проходившем в июле 1926 г., а в тезисах “Об оппозиционном блоке в ВКП(б)”, написанных по поручению Политбюро ЦК ВКП(б) между 21 и 25 октября 1926 г. См.: Сталин И.В. Об оппозиционном блоке в ВКП(б): Тезисы к XV Всесоюзной конференции ВКП(б), принятые конференцией и утвержденные ЦК ВКП(б) // Cталин И.В. Сочинения. Т. 8. С. 222. – Примечание автора электронной версии.

Вернуться к тексту

⁴² The Communist International, 1919–1943, Documents. Vol. 2. Р. 314.

Вернуться к тексту

⁴³ Ibid.P. 310.

Вернуться к тексту

⁴⁴ Сталин И.В. О перспективах революции в Китае: Речь в китайской комиссии ИККИ 30 ноября 1926 г. // Сталин И.В. Сочинения. Т. 8. С. 367.

Вернуться к тексту

⁴⁵ The Communist International, 1919–1943, Documents. Vol. 2. Р. 338–348.

Вернуться к тексту

⁴⁶ Trotsky L. The Challenge of the Left Opposition (1926–27) / Ed.: N. Allen and G.Saunders. New York: Pathfinder Press, 1980. Р. 369–370.

Вернуться к тексту

⁴⁷ Вишнякова-Акимова В.В. Указ. соч. С. 283.

Вернуться к тексту

⁴⁸ Благодатов А.В. Записки о китайской революции 1925–1927 гг. – М.: Наука, 1979. С. 186.

Вернуться к тексту

⁴⁹ Missionaries ot Revolution. Р. 364.

Вернуться к тексту

⁵⁰ Ibid. Р. 362.

Вернуться к тексту

⁵¹ Ibid. Р. 367–368.

Вернуться к тексту

⁵² Ibid. Р. 369.

Вернуться к тексту

⁵³ Благодатов А.В. Указ. соч. С. 194.

Вернуться к тексту

⁵⁴ Там же. С. 195.

Вернуться к тексту

⁵⁵ Черепанов А.И. Указ. соч. С. 222–223.

Вернуться к тексту

⁵⁶ Там же. С. 216.

Вернуться к тексту

⁵⁷ Furuya К. Op. cit. Р. 195.

Вернуться к тексту

⁵⁸ Ibid. Р. 196.

Вернуться к тексту

⁵⁹ Ibid.

Вернуться к тексту

⁶⁰ Вишнякова-Акимова В.В. Указ. соч. С. 328.

Вернуться к тексту

⁶¹ Furuya К. Op. cit. Р. 198.

Вернуться к тексту

⁶² Trotsky L. The Challenge ot the Left Opposition (1926–27). Р. 371.

Вернуться к тексту

⁶³ Missionaries ot Revolution. Р. 403.

Вернуться к тексту

⁶⁴ Furuya К. Op. cit. Р. 205.

Вернуться к тексту

⁶⁵ Благодатов А.В. Указ. соч. С. 229–230.

Вернуться к тексту

⁶⁶ Черепанов А.И. Указ. соч. С. 252.

Вернуться к тексту

^* Псевдоним главного военного советника Блюхера.

Вернуться к тексту

⁶⁷ Благодатов А.В. Указ. соч. С. 232.

Вернуться к тексту

⁶⁸ Сталин И.В. Вопросы китайской революции: Тезисы для пропагандистов, одобренные ЦК ВКП(б) // Сталин И.В. Сочинения. Т. 9. С. 225–226.

Вернуться к тексту

⁶⁹ The Communist International, 1919–1943, Documents. Vol. 2. Р. 360.

Вернуться к тексту

⁷⁰ Вишнякова-Акимова В.В. Указ. соч. С .351.

Вернуться к тексту

⁷¹ Brandt С. Оp. cit. Р. 121.

Вернуться к тексту

⁷² Shram S. Оp. cit. Р. 110–111.

Вернуться к тексту

⁷³ Черепанов А.И. Указ. соч. С. 273.

Вернуться к тексту

⁷⁴ Вишнякова-Акимова В.В. Указ. соч. С. 356.

Вернуться к тексту

⁷⁵ The Communist International, 1919–1943, Documents. Vol. 2. Р. 382–384.

Вернуться к тексту

⁷⁶ Ibid. Р. 361.

Вернуться к тексту

⁷⁷ Trotsky L. The Challenge ot the Left Opposition (1926–27). Р. 371.

Вернуться к тексту

⁷⁸ The Communist International, 1919–1943, Documents. Vol. 2. Р. 386–390.

Вернуться к тексту

⁷⁹ Цит по: Сталин И.В. Международное положение и оборона СССР: Речь на объединенном пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б) 1 августа 1927 г. // Сталин И.В. Сочинения. Т. 10. С. 32–33.

Вернуться к тексту

⁸⁰ Jacobs D.N. Op. cit. Р. 271.

Вернуться к тексту

⁸¹ Вишнякова-Акимова В.В. Указ. соч. С. 356.

Вернуться к тексту

⁸² Благодатов А.В. Указ. соч. С. 264.

Вернуться к тексту

⁸³ Trotsky L. The Challenge ot the Left Opposition (1926–27). Р. 370.

Вернуться к тексту

⁸⁴ Сталин И.В. Международное положение и оборона СССР… // Сталин И.В. Сочинения. Т. 10. С. 29.

Вернуться к тексту

	предыдущая		следующая
		оглавление