Библиотека Михаила Грачева

	предыдущая		следующая
		содержание

Незадолго до путча, летом 1991 года я был в краткой командировке в Новосибирске, выступал на совещании, в котором участвовали партийные и хозяйственные руководители огромного Западно-Сибирского региона. Горьким и, наверное, тягостным было это выступление, на котором я пытался доказать, что у КПСС остался буквально, а не фигурально последний шанс для выживания и шанс этот связан с немедленным поворотом к реальной базисной демократии. Тогда же подчеркнул, что шанс этот вряд ли будет использован. Слова эти, прозвучавшие не в первый, но в последний раз и не раз до того произносившиеся моими товарищами по оппозиции в КПСС, оказались трагически-пророческими: огромное партийное здание распалось, как карточный домик. Почему – я попытался ответить на этот вопрос в первой главе книги, сейчас же, думаю, будет более уместно взглянуть на самый путч и его последствия.

Нет, я не собираюсь подбирать материалы о том, как строился и почему рухнул этот опереточный заговор. Хочу поразмышлять вслух о сути тех событий, которые после провала этой трехдневной авантюры окончательно привели к власти Ельциновскую команду. Ныне штатные идеологи демократов величают август 1991 года не иначе как народно-демократической революцией. Но так ли это?

Ключ к пониманию всякой революции – это ответ на вопрос о власти и о собственности. К кому перешли власть и собственность в результате провала августовской авантюры? К новому классу, новой социальной группе, новой социальной силе или нет? Являлся ли этот переход качественным, скачкообразным, взрывным, революционным или это все тот же процесс эволюции, только перешедший с трусцы на галоп?

Если перейти в плоскость экономики, то вопрос будет еще более конкретным: кто стал собственником средств производства в результате этой революции?

Прошу прощения за «догматические» марксистские формулировки. Но вопросы-то вполне закономерны и отвечают на них сегодня по-разному: чиновники, переехавшие было (кто до, кто после августа) со Старой площади в Белый дом, а потом снова на Старую площадь, [c. 144] кричат, что в стране свершилась революция, а вот лидеры Российского союза трудовых коллективов считают, что союзная номенклатура сменяется российской, а трудовые коллективы по-прежнему не имеют ни прав, ни собственности.

Так кто же стал после путча реальным представителем политической власти, хозяином страны в политическом смысле этого слова? К власти явно пришли те силы, которые мы традиционно называем «демократическими», называем до сих пор, хотя понимаем, что они существенно изменили свою форму (но только ли форму?). В начале перестройки это были широкие народные фронты, представляющие пестрый спектр политических и околополитических организаций. К началу 90-х годов они превратились в блоки партий и, как правило, широкую сеть объединений избирателей, которые боролись за выдвижение депутатов в различные органы власти. Сегодня же реальная власть оказывается сконцентрированной в руках президентов и «комиссаров», назначаемых президентами или их структурами. В гораздо меньшей степени эта власть принадлежит сегодня таким выборным органам, как Верховный Совет и т. д. На региональном уровне власть в руках мэров и опять-таки в гораздо меньшей степени – выборных органов (Советов). Роль массовых демократических движений сегодня становится крайне двусмысленной. (Я имею в виду даже не организации, которые имеют социалистическую направленность – их как было мало, так и остается – я имею в виду широкие политические организации: клубы избирателей, которые представляли собой основную политическую базу для выдвижения Ельцина и президентов республик, народные фронты в Прибалтике и т. п.). В ряде случаев новые политические власти уже перешли к сознательно жесткой, праволиберальной системе правления.

Давайте посмотрим, является ли политическая власть, оказавшаяся сегодня наверху, представителем нового класса или социально-политической группировки, имеет ли она новый экономический базис? Если мы проведем только анализ персоналий, то результат окажется достаточно размыт, ведь в значительной части эти люди окажутся выходцами из среднего или высшего слоя прежней номенклатуры. Более того, в новейших [c. 145] структурах, созданных после переворота, немало ответственных работников КПСС, КГБ, МВД, в том числе из тех, кто поддержал (или во всяком случае не критиковал) ГКЧП.

Если мы проведем анализ реальных позиций этих людей, то увидим, что некоторые качественные изменения все же присутствуют. На этом я и хотел бы остановиться, поскольку это – один из тех немногих пунктов, которые позволяют сказать, что началось в августе: революция или нет.

До 19-го августа, как я уже говорил, у власти фактически находилось реформистское крыло старой авторитарно-бюрократической системы, то есть бюрократии и близкого к ней слоя технократии, занявших реформистскую позицию. В результате переворота (или его попытки), и это видно по структуре ГКЧП, к власти попытались прийти лица, наиболее последовательно, быть может даже гротескно, выражающие интересы этой реформистской бюрократии и технократии, т. е. наиболее жесткая часть реформистского крыла авторитарной системы. Это представители высшего государственного чиновничества, директорского корпуса (не всего, но в значительной степени), руководства агропромышленного комплекса и, в гораздо меньшей степени, тех, кому приписывают переворот, – армии и КГБ (последние скорее оказались в роли пассивных исполнителей, и то не везде и не всегда; кстати, именно то, что они не оказались в основе переворота, наряду со многими другими факторами, позволило очень быстро от него избавиться).

А кто оказался у власти после провала путча? Эти же люди? Нет, хотя значительная часть представителей аппарата и средних структур, скрывавшихся за Павловым, Крючковым, Янаевым и т. д., довольно быстро и благополучно перекочевала в структуры Ельцина. К власти пришла новая структура, но это не более, чем новое крыло все той же, прежней социальной силы.

К власти пришло радикальное, склонное к качественному изменению форм своей власти, деятельности и т. д. крыло бюрократии и технократии. И в этом смысле определенные элементы революционного сдвига здесь есть. Но это не все. Важнее то, что к власти пришли и [c. 146] качественно новые силы, не имевшие политической власти в прежней системе, хотя и рвавшиеся к ней и имевшие для этого основания. И среди защитников «Белого дома», и среди тех, кто, так сказать, создавал для этого базу в предшествующие дни (я об этом говорю в позитивном смысле), были представители нового предпринимательского слоя. Я думаю, они и дальше будут активно поддерживать (и соответственно получать) политическую власть в результате изменившейся обстановки. Это тот «средний класс», который должен был прийти к власти с точки зрения политических лидеров, представленных «Демократической Россией» и другими движениями либерального направления. Это тот «средний, класс», который реально ее получает, и это действительно некоторый качественный скачок.

Вопрос состоит, правда, в следующем: «средний класс» – это народ (если мы говорим о народно-демократической революции) или это в лучшем случае некоторая часть народа? Если часть, то какая? На мой взгляд, сегодня это далеко не средний класс в европейском списке (поэтому я взял эти слова в кавычки). Это преимущественно высший слой интеллигенции, бывшая бандократия (лидеры теневой экономики, сращенные с коррумпированными бюрократами), а также рядовые чиновники и инженеры, занявшиеся успешным бизнесом. Пока что это наименьшая часть населения страны.

Итак, одна часть бюрократии, находившаяся у власти, сменилась на другую часть бюрократии, которая будет теперь находиться у власти. Плюс к этому к власти фактически идет нарождающийся «средний класс», предпринимательское сословие, которое до этого политической власти почти не имело. Но можно ли это считать народно-демократической революцией?

Я бы назвал все это не более чем радикальным ускорением эволюционного процесса трансформации авторитарно-бюрократической системы в «номенклатурный капитализм». Ускорение, которое произошло благодаря катализатору, ибо попытка переворота явилась катализатором процесса, который шел до этого в стране достаточно медленно, эволюционно и продолжался бы еще полгода, год. (Прогнозы такого рода делались многими, в том числе и автором этой книги.)

Другой вопрос: кому был выгоден этот катализатор, [c. 147] или еще точнее – кому был нужен путч, организованный из рук вон плохо и с самого начала обреченный на провал? Лидерам КПСС, которые за несколько месяцев до этого понимали, что будут той последней костью, которую бросят голодному народу бюрократы-«реформаторы» как только появится предлог? Безвольному ГКЧП? Горбачеву, потерявшему реальную опору в лице структур, вошедших в ГКЧП? Молодым ребятам, рисковавшим жизнью на баррикадах, ибо фарс вполне мог оказаться кровавым? Или же тем, кто реально выиграл от этого опереточного путча?

Но это, повторю, другой вопрос. Я анализирую не организацию путча, а социально-политические и экономические изменения в стране, произошедшие после этого фарса.

Так можем ли мы считать, что 21 августа 1991 года в стране благополучно началась народно-демократическая революция? На мой взгляд, революции как таковой не было, хотя ускорение эволюционного процесса было. Таков первый вывод.

Можно ли назвать этот «сдвиг» народно-демократическим? Я бы сделал три акцента:

Во-первых, очевидно, что путч показал проснувшееся самосознание людей, да и поддержка частью народа борьбы против ГКЧП была, и поддержка несомненная. И в этом смысле активность тех, кто вышел к Белому дому, клеил листовки и иначе боролся с ГКЧП, нельзя переоценить.

Во-вторых, оказались доломаны многие прежние формы авторитарно-бюрократической системы, хотя суть системы была затронута весьма поверхностно. И все же борьба с путчем, при всей его фарсовости опасная и потребовавшая от большинства ее участников настоящего мужества, продемонстрировала, что в стране есть люди (и их немало), способные дать отпор насилию и попыткам решать проблемы общества независимо от общества. Это была первая ласточка будущих демократических революций, которых я надеюсь все же дождаться в ближайшем будущем и ради приближения которых мои товарищи и я влезли в политику. Пока же искренней энергией защитников Белого дома воспользовалась либеральная элита. Повторю: реальная социально-экономическая система во многом осталась та же, хотя ее [c. 148] политическая форма сменилась, да и процесс ее трансформации и перерождения ныне идет гораздо быстрее.

В-третьих, задумаемся: а нельзя ли квалифицировать события, начавшиеся после путча, как «контрреволюцию», «антисоциалистический переворот», ведь такого рода высказывания встречаются в радикальной прессе? На мой взгляд, нельзя. И не потому, что произошедший полустихийный приход к власти проельцинских структур абсолютно конституционен; и не потому, что не смахивают на худшие образцы военного коммунизма действия по созданию на местах власти «комиссаров» президента; и не потому, что была вполне законна приостановка деятельности КПСС и т. д. и т. п.

Нет. Все эти и многие другие упреки в адрес новых властей весьма обоснованы. Но «антисоциалистического переворота» в августе 1991 г. не было (а если когда-то и был, то на рубеже 20-х–30-х годов), ибо в стране, повторю, власть принадлежала авторитарно-бюрократической системе. Распад этой системы уже давно шел по пути к «номенклатурному капитализму», а провал путча лишь ускорил эту эволюцию, дав возможность уничтожить социалистические вывески и, что гораздо более трагично и преступно, многие чудом сохранившиеся кусочки реального коллективизма, социальной защиты, равноправия (а не уравниловки).

Так что же впереди?

На мой взгляд, сегодня еще нет жестко предопределенного направления развития возникшей социально-политической системы, существуют разные варианты; есть возможность (и необходимость) активной социальной и политической деятельности, которая будет способствовать реализации того или иного варианта. Но эта вариантность достаточно существенно ограничена. В частности, на мой взгляд, на ближайшую историческую перспективу исчерпана присутствовавшая (хотя бы потенциально) до августа возможность движения по пути демократического социализма (понимая под этим не столько лозунги западных экс-компартий и Горбачева, сколько реальную демократию, народовластие, которые являются той основой, на которой могут развиваться социалистические тенденции). Я об этом говорю с болью, так как был и остаюсь сторонником социализма.

Почему исчерпана? Попробую аргументировать. Из [c. 149] авторитарно-бюрократической системы можно было выйти на дорогу демократии, движения к социализму, только при условии народно-демократического революционного подъема. Почему? Да потому, что социализм развивается только в той мере, в какой значительная по социально-политической силе, энергии часть населения (не надо только путать социальное творчество с популистской диктатурой: первое сродни деятельности народных фронтов, второе – сталинскому или пиночетовскому насилию), способна создавать новые общественные отношения – то же самоуправление на предприятиях, в поселке, микрорайоне, реальную власть Советов, а не чиновников, на местах и в центре.

Если бы у нас произошел реальный народно-демократический подъем, разрушивший прежнюю авторитарно-бюрократическую систему, в том числе власть ее реформистского крыла во главе с Горбачевым (я уже не говорю о неосталинистах и т. д.) – в этом случае возникла бы энергия социального творчества и возможность движения по пути реализации, грубо говоря, нэповской модели, обеспечивающей благоприятную среду для «прорастания» социализма благодаря энергии ассоциированного социального творчества значительной части населения.

К сожалению, попытка медленного реформирования нашей авторитарно-бюрократической системы – во-первых; объективно обусловленное отождествление социалистического выбора зачастую с консервативными силами, с неосталинистами, которые сыграли здесь одну из самых тяжких ролей, – во-вторых; а также многие другие факторы привели к утере потенциальной возможности реализовать модель реального народовластия в экономике и политике, модель демократии и социалистического выбора. Бюрократия спровоцировала иной вариант развития событий, глубоко дискредитировав идеи социализма. На ближайшую перспективу (но не стратегически!) дорога социализма в нашей стране закрыта.

Остаются другие пути. Какие? Первый сценарий: на волне реальной демократической народной поддержки борьбы с ГКЧП к власти может прийти праволиберальная система, эволюционирующая едва ли не к [c. 150] пиночетовской модели и сменяющая недостаточно жесткого по их понятиям Ельцина.

Этот путь может сопрягаться со вторым сценарием, очень близким к первому (граница между ними крайне подвижна), когда власть окажется окончательно в руках режима, построенного на авторитете лидеров и «героев» борьбы с ГКЧП (того же Ельцина, который окончательно перейдет к авторитаризму, сохранив видимость президентской республики). Достаточно понятно, как эта модель будет действовать в условиях России с ее традициями тоталитаризма.

Если говорить жестче, то первый сценарий – это вариант прихода к власти праволиберального режима под ура-патриотическими лозунгами (парадокс: Жириновский, который вроде бы поддерживал ГКЧП, сегодня снова оказался на плаву и в отличие от коммунистов, которые еще не известно что поддерживали, а что – нет, он по-прежнему активно дает интервью ЦТ, а также гигантскому количеству средств массовой информации, которые вьются вокруг него).

Второй сценарий – это вариант превращения Ельцина в полубожественного героя, который на самом деле может властью не обладать, а только присутствовать как символ, от имени которого будет осуществляться реальное управление страной. Создается авторитарная подпорка президентской власти, реальная демократия (то есть власть, идущая снизу, власть народа) сменяется властью аппарата, который прикрывается лидером и паразитирует уже не на псевдосоциализме, а на рынке, частной собственности и праволиберальном устройстве общества.

Есть и альтернативы этим сценариям. Среди этих альтернатив третий сценарий – пусть слабая, но реальная возможность развития по пути, который я бы условно назвал социал-демократическим. Власть сохраняется в руках пришедших сейчас к власти структур – президент России и его аппарат, президенты республик и их аппараты, мэры и их аппараты и т. д., но при этом реально большую роль в экономике, социальных отношениях, политике начинает играть патерналистски настроенная бюро- и технократия, а также массовые демократические неполитические организации и политические партии типа социал-демократических партий [c. 151] Запада. Это будет попытка построить в нашей стране шведскую модель с властью «просвещенной» бюрократии, сильной социальной защитой, сильным социальным регулированием рынка и прочим, но при гораздо более низком качестве жизни.

Другая альтернатива либерализму (четвертый, еще менее вероятный сценарий) – замена в ближайшей перспективе сегодняшней нестабильности чем-то вроде двоевластия, когда реальные полномочия будут принадлежать, с одной стороны, структурам предпринимателей и нынешним политическим властям, с другой стороны, набравшим силу организациям трудящихся – профсоюзам, союзам трудовых коллективов, объединениям жителей, потребителей и т. д. в центре и на местах. Это будет двоевластие, работающее в рамках компромисса между этими структурами, а не просто социал-демократическая подпорка власти предпринимателей.

Два последних, во многом близких варианта гораздо менее вероятны, чем два первых, но возможность побороться за них сегодня есть. Более того, есть необходимость побороться за них, ибо в противном случае нас ждет медленное сползание то ли к российскому маккартизму («охоту за ведьмами» у нас пока едва притушили, но угли тлеют), то ли к российскому Пиночету, что ввергнет страну в чудовищное кровопролитие, в неосталинизм, сменивший социалистические вывески на лозунги частной собственности и праволиберального порядка.

Кто же может стать (и уже отчасти стал) субъектом борьбы с праволиберальными тенденциями в России? Ситуация в нашей стране изменяется фантастически быстро, но к апрелю 1992 года она была следующей (я думаю читателю будет небезынтересен этот небольшой обзор).

Левый фланг, на котором ранее формально находилась КПСС, дискредитировавшая самое имя левого социалистического движения своей бюрократической политикой и идеологией, ныне оказался почти что пуст. Мне видится в этом и определенный позитивный результат, а не только «отступление от социализма» или «контрреволюционный переворот», как об этом пишут ныне «фундаменталисты»: в стране едва ли не впервые открыто поле для последовательно демократического, [c. 152] антисталинистского движения социалистической ориентации.

Если посмотреть на политическую картину страны в целом, то она (слева направо) будет выглядеть следующим образом.

На крайне левом фланге (он, как известно, одним концом смыкается с крайне правыми силами) по-прежнему находится группа взаимно пересекающихся неосталинистских организаций: Всесоюзная коммунистическая партия большевиков, ранее существовавшая Большевистская платформа в КПСС (последняя создана «Единством» как фракция в КПСС) и ряд примыкающих к ним мелких групп. Лидером ВКПБ является Нина Андреева. Идеологическая суть и политическая деятельность неосталинистских организаций остается неизменной на протяжении последних двух лет.

В ряде случаев сходную позицию занимают Объединенный фронт трудящихся и Российская коммунистическая рабочая партия (в прошлом – так называемый Ленинградский инициативный съезд коммунистов России). В конце ноября 1991 г. проведен учредительный съезд РКРП. Ее основными установками стала борьба против «контрреволюционного переворота», восстановление СССР и социалистического строя, предполагающего господство общественной собственности на средства производства, сочетание плановых и рыночных начал в экономике, власть Советов, формируемых по производственному принципу, обеспечение единства Союза как федерации. На практике, однако, эта организация выступает в поддержку любых шагов, направленных на возврат «социализма», который de facto отождествляется с прежней системой или с практическими действиями ориентированной на восстановление прежнего режима бюрократии; важное место в их практике занимает поддержка лидеров, являющихся сторонниками политики «сильной руки» (генерал Макашов, Алкснис и др.), а также борьба за восстановление СССР, фактически любой ценой, в том числе, силой. В деятельности этой организации присутствует также сильный налет антисемитизма и тенденция к блоку с неосталинистскими и шовинистскими организациями. После путча РКРП мало отличается от «Коммунистической инициативы». РКРП имеет не менее 10 тыс. активистов в крупнейших [c. 153] промышленных центрах России (лидеры партии называют цифру в 50 тыс. членов); она быстро растет, в ее активе проведение зимой 1991/92 г. трех митингов, последний из которых состоялся 17.03.92 г. одновременно в нескольких городах. В Москве численность митингующих была 70–100 тыс. человек.

Несколько иные позиции занимает Молодежное движение «Коммунистическая инициатива». Хотя в целом его сторонники разделяют довольно ортодоксальные взгляды, влияние сталинистов в нем не является определяющим. Молодежь более открыта и демократична, чем РКРП, Это движение после самороспуска ВЛКСМ взяло на себя инициативу вместе с рядом делегатов последнего съезда ВЛКСМ восстановить комсомол.

Что касается такого течения внутри КПСС, как Марксистская платформа, то после августовского путча, когда КПСС фактически перестала существовать, Координационный совет МП принял ряд решений, приведших к образованию трех основных тенденций, возникших на месте распавшейся МП.

Первая тенденция (лидер этой группы Алексей Пригарин) привела к формированию новой партии под названием «Союз коммунистов». Основные программные установки этой партии близки к идеям РКРП («Коммунистической инициативы»), но в несколько облагороженном виде, без шовинизма и неосталинизма; впрочем, согласие с использованием бюрократических методов восстановления «социализма» у этой группы все же присутствует. Последнее принципиально разделяет сторонников Пригарина с другими инициативами. Союз коммунистов пытался объединиться с РКРП, но неудачно.

Вторая тенденция, возникшая на базе МП (ее лидер – Анатолий Крючков), также привела к формированию новой компартии под названием «Российская партия коммунистов». Ее основной принцип – только на базе последовательного развития демократии (народовластия) в экономике, политике, межнациональных отношениях можно двигаться по пути социалистического выбора и коммунистической перспективы. Фактически в основу программы положен текст Марксистской платформы в КПСС. Численность партии около 5 тыс. человек. Заметным политическим явлением к февралю [c. 154] 1992 г. ни Союз коммунистов, ни РПК не стали, ориентируясь на бывших членов КПСС и будучи в стороне от массовых организаций трудящихся.

Третья тенденция (лидеры – Андрей Колганов и автор этой книги) состоит в поддержке инициативы по созданию Партии труда. Мы заявили о своем выходе из Координационного совета Марксистской платформы, поскольку движение реально ушло далеко от первоначальных программных установок МП и стало тяготеть к неоконсервативным, особенно в таком важном вопросе, как межнациональные отношения. Поддерживая в основном программные установки, сходные с программой РПК, мы считаем, что создание новой Коммунистической партии, да еще к тому же объявляющей себя правопреемницей КПСС (а этот тезис содержится в заявлении РПК), фактически, независимо от благородных намерений авторов этой инициативы, ведет к созданию узкой полусектантской группы, изолированной от массового социалистического движения. В силу этого мы организовали инициативную группу «Коммунисты – в поддержку Партии труда».

Таковы три тенденции, сформировавшиеся на базе МП в КПСС.

В начале октября 1991 г. ряд известных активистов КПСС – историк Рой Медведев, народный депутат СССР Денисов, секретарь Нижегородского горкома КПСС Мальцев и другие – выступили с инициативой создания политической партии из бывших членов КПСС, опирающейся на проект программы КПСС, одобренный незадолго до путча Пленумом ЦК КПСС. 26 октября состоялась учредительная конференция этой организации, назвавшей себя «Социалистическая партия трудящихся». Идеология инициаторов этой партии близка к социал-демократической, ее главную опору составляют «рядовые» члены КПСС, а также низший и средний слой партийного аппарата.

На базе той части Демократической платформы в КПСС, которая приняла наименование «Демократическое движение коммунистов», и парламентской группы «Коммунисты – за демократию» (образована весной 1991 г., лидер – А. Руцкой), осенью 1991 г. образована Народная партия «Свободная Россия» (лидеры – А. Руцкой, В. Липицкий). После путча, когда Руцкой стал не [c. 155] просто вице-президентом, но и одной из ключевых фигур в структуре новой власти, НПС стала центром притяжения среднего звена прежней номенклатуры. Программные установки партии близки к лозунгам правой западной социал-демократии или даже умеренных либералов: смешанная рыночная экономика с властью предпринимателей, опора на средний класс, парламентаризм. В последнее время в выступлениях Руцкого делается акцент не только на так называемую «сильную исполнительную власть», но и на патриотизм и восстановление сильной Российской державы.

Партия не просто отказалась от слова «коммунисты» в своем названии. De facto она уже не принадлежит к левому, социалистическому крылу политического спектра нашей страны, примыкая к лагерю либералов («демократов»). Робкие попытки части интеллектуалов из бывших коммунистов придать этой партии социалистический оттенок не находят поддержки.

Как уже было сказано, распад КПСС не только породил ряд тенденций новообразования партий, претендующих на роль правопреемников КПСС, но и фактически «освободил место» для широкого демократического движения социалистической ориентации, не «запачканного» бюрократической политикой КПСС, возникшего на базе партий и организаций, последовательно боровшихся против власти бюрократии еще в годы застоя. С инициативой создания такого движения-партии выступил ряд лидеров левых демократических движений, опубликовав обращение с призывом создать Партию труда. Подчеркну еще раз, что инициатива создания Партии труда принадлежит не бывшим членам КПСС, не номенклатуре, а людям, боровшимся с авторитарным режимом в СССР еще в годы застоя, в подполье; тем, кто уже тогда был социалистом, а это значит демократом; тем, кто и сегодня, не меняя убеждений (в отличие от либералов из экс-номенклатуры, перебежавших в лагерь «демократов»), продолжает бороться за демократию и социализм. Партия труда ни в какой части не будет преемницей КПСС. Другое дело, что ряд представителей демократической марксистской оппозиции в КПСС (в том числе и автор этой книги) выступили с обращением поддержать инициативу создания ПТ. [c. 156]

В январе-феврале 1992 г. шел процесс формирования первичных организаций ПТ в Москве, Санкт-Петербурге (Ленинграде), в Уральском регионе, в Поволжье, в Западной и Восточной Сибири. В активе у оргкомитета ПТ митинги и пикеты в Москве, Санкт-Петербурге, Иркутске, участие в выпуске профсоюзного еженедельника «Солидарность». В Москве, Санкт-Петербурге, Иркутске, Перми развивается сотрудничество с региональными профсоюзными организациями.

В целом на левом социалистическом фланге образуется два круга политических организаций: «фундаменталисты-патриоты» (ВКПБ, РКРП), ориентированные на восстановление прежнего строя и СССР, и демократические левые социалистической ориентации (РПК, ПТ, СПТ). Однако вопрос о сотрудничестве между демократическими левыми пока остается открытым.

Рассматривая либеральный («демократический») фланг нынешней политической картины, следует отметить ряд особенностей ситуации, сложившейся после провала путча.

Во-первых, получив власть, «демократы» стали центром притяжения номенклатуры и очень быстро эволюционируют от действительно демократического (хотя и буржуазного по своей основе) политического движения к псевдодемократической, по существу бюрократической праволиберальной политической структуре. Власть внутри лагеря «демократов» переходит из рук искренних борцов против бюрократизма под народно-демократическими (по существу – буржуазно-демократическими, но действительно демократическими) лозунгами (люди типа Сахарова и его коллег) в руки прежней партийно-государственной номенклатуры, включающей два крыла: тех, кто перебежал в стан «демократов» до путча (они, как правило, наверху) и тех, кто пришел после поражения ГКЧП (они пока «внизу»). Старые лозунги лидеров «демократов», где на первом месте стояла борьба против бюрократии (т. е. власти канцелярии, исполнительного аппарата), сменяются новыми, когда первым требованием новой власти становится создание сильных исполнительных структур. Реальная политическая власть из рук Советов переходит (этот процесс близок к завершению) в руки президентов республик, [c. 157] мэров городов и специальных уполномоченных президента (в России) на местах.

Следует заметить, что внутри либерального блока произошел раскол. Он проходит не столько между партиями, сколько между лидерами. В частности, многие последовательные сторонники демократии в настоящее время активно выступают против начинаний администрации Ельцина, являющихся атакой на демократию. Из движения «Демократическая Россия» вышли Н. Травкин и некоторые другие политические лидеры. 8–9.02.1992 в Москве состоялся Конгресс гражданских и патриотических сил, в котором приняли участие в основном политические группы праволиберальной ориентации (конституционные демократы, Российское христианско-демократическое движение и др.). На конгрессе выступил вице-президент Руцкой с критикой политики Ельцина – Гайдара с государственнических позиций.

Тем не менее пока наибольшей поддержкой и внутри лагеря «демократов», и среди населения пользуются популистские лидеры, прежде всего – Борис Ельцин и его команда. Эволюция этих структур к праволиберальному порядку и политике «сильной руки», по-видимому, встретит поддержку населения, стоящего в большинстве своем на позициях конформизма и уставшего от нарастания хаоса в стране. Лишь в перспективе, когда праволиберальный курс очевидно ударит по интересам большинства трудящихся и особенно рабочих, можно будет ожидать роста антиельциновских настроений. Пока же трудности и кризис большинство все еще связывает с тем, что команде Ельцина не давала развернуться КПСС, а позже чиновники из КПСС заняли ключевые посты во властных структурах (последнее во многом правда, но столь же верно и то, что сам Ельцин еще вчера – высший партийный чиновник). Вообще сейчас из партии сделали образ «империи зла», что само по себе правомерно, но в конкретной обстановке нынешнего периода ударило по «рядовым» коммунистам, а не по партократии, которая во многом успешно переместилась в ельциновские структуры.

В структуре «демократического» лагеря в течение лета – зимы 1991 г., как было сказано выше, произошли определенные изменения: из «старого» движения «Демократическая Россия» вышла Демократическая партия [c. 158] России (Николай Травкин, партия праволиберального толка, с акцентом на сильную исполнительную власть, единство России и т. п.), но в ней остались Республиканская партия, Христианско-демократические партии (их в стране действует несколько – за исключением РХДД они остались в «Демократической России»), ряд небольших партий правоцентристской ориентации, Социал-демократическая партия (она стоит на позициях более правых, нежели традиционная социал-демократия; исключением является фракция левых социал-демократов, стоящих на позициях очень близких к позиции Партии труда; год назад лидер левых социал-демократов Галина Ракитская подписала письмо инициативной группы «Народное самоуправление» вместе с товарищами, выступившими сейчас с инициативой создания Партии труда). Рядом с «Демократической Россией» возникло «Движение демократических реформ» – ДДР (лидеры – Г. Попов, А. Яковлев и др.). Фактически это новая структура, объединяющая реформистское крыло бюрократии и претендующая на роль «левого центра» в либеральном лагере.

На крайне правом фланге политического спектра располагаются организации, выступающие за сильную власть единоличного лидера, частную собственность, единство России (часто – с правошовинистических позиций), политический тоталитаризм (иногда под вывеской демократии, иногда даже без таковой). Кроме Либерально-демократической партии (лидер Жириновский), упомянем разнообразные монархические организации, полностью порвавшую с коммунизмом довольно влиятельную парламентскую группу «Союз», шовинистические организации («Память»), ряд общественных организаций неполитического характера. Как уже говорилось, по многим вопросам, особенно – межнациональных отношений, правые либералы и монархисты выступают в блоке с неосталинистами и даже РКРП. Что касается рабочего и стачечного движения, то в настоящее время оно находится в относительном затишье. Можно предположить, что лидеры стачкомов дают время Ельцину и его команде для решения тех политических и экономических проблем, с которыми не смог справиться Горбачев. Обострение экономического кризиса, на мой взгляд, неминуемо вызовет новую [c. 159] волну стачечного движения, которое скорее всего будет выступать не столько против власти самого Ельцина (его авторитет так быстро не исчезнет), сколько против его «команды».

Сходную позицию сейчас занимают другие массовые демократические движения (потребительские, профсоюзные, экологические, женские). Они пытаются «встать на ноги», формально поддерживая проельциновские политические силы, но реально постепенно выдвигая все более самостоятельные задачи, связанные с защитой интересов лиц наемного труда, потребителей, жителей, а не предпринимателей, частных собственников. Особо хотелось бы выделить инициативу Союза трудовых коллективов (организация, объединяющая лидеров органов самоуправления крупных государственных предприятий). Его II съезд (октябрь 1991 г.) обратился к Ельцину и президентам других республик с предложением альтернативной программы приватизации, обеспечивающей преимущественные права на собственность трудовым коллективам в рамках коллективной собственности или полного хозяйственного ведения коллектива при сохранении госсобственности. В то же время лидеры союза заняли позицию лояльности по отношению к Ельцину и его правительству.

* * *

Такова сегодняшняя ситуация на политической арене. Что нас ждет завтра? Жизнь покажет, но мне как-то всегда больше по душе была активная позиция человека не ждущего, а делающего. Я рад, что избавился от бремени ответственности за все грехи ЦК, которое волей-неволей лежало и на моих плечах, поскольку я был как-то причастен к этой организации. Я рад, что могу свободно и без оглядки на свой формальный статус выступать и работать – и как ученый, и как политик.

Не зря ли я вообще вошел в свое время в ЦК? До конца не знаю даже сейчас. С одной стороны, это стало своего рода «пятном» в моей биографии, связав имя с организацией, которую я не уважал и не уважаю. С другой стороны, мне всегда казался обоснованным тезис лидеров коммунистического движения о необходимости работы в любых, даже реакционных организациях, если [c. 160] эта работа может привести пользу левому движению. А польза, как мне кажется, была и не такая уж малая: десятки публичных выступлений на радио, телевидении, в прессе, встречи с рабочими и жителями в Магнитогорске, Воркуте, Ленинграде – все это было бы невозможно, не будь у меня этого формального статуса.

Какая из этих двух чаш перевешивает? Судите сами, читатель…

	предыдущая		следующая
		содержание