Библиотека Михаила Грачева

	предыдущая		следующая
		содержание

Нарастание социально-экономического кризиса (как, впрочем, и все в России в последние годы) пошло по нетрадиционному сценарию. Падение жизненного уровня большей части населения – тех, кто живет на зарплату или пенсию – на 30–40 % за последние два года по всем мировым стандартам должно было бы вызвать взрыв массового возмущения, активизацию демократических движений, рост самоорганизации трудящихся. На это рассчитывала, строя свою тактику в эти годы, и большая часть политических организаций социалистической ориентации. Жизнь, однако, показала иное. Во-первых, налицо спад рабочего движения, застывшие в полушаге от огосударствления к независимости профсоюзы, растерянность в среде едва возникших и уже распадающихся органов самоуправления на предприятиях и в регионах. Во-вторых, демократические политические организации левого спектра так и не смогли уйти от модели небольших групп активистов (буквально по несколько десятков человек в крупных городах), которые опираются в лучшем случае на аморфную и пассивную массу бывших членов КПСС при перманентных разногласиях между бывшими «неформалами» (Партия труда, левые социал-демократы, конфедерация анархо-синдикалистов и др.) и организациями, возникшими на базе КПСС (Социалистическая партия трудящихся, Российская партия коммунистов). В-третьих, едва ли не наиболее заметной сферой более-менее активного противодействия власть предержащих оказалось красно-белое движение, соединившее ортодоксальных коммунистов (Российская коммунистическая рабочая партия) и неосталинистов с право-буржуазными и даже монархическими организациями на почве лозунгов национал-патриотического характера и борьбы за возрождение державности и государственности России. [c. 173]

В отличие от левого движения власть предержащие укрепили свои позиции (правда, исключительно внутри бюрократических структур) до такой степени, что позволили себе начать открытую политическую борьбу двух группировок – «Гражданского союза» и команды Ельцина – Бурбулиса – Гайдара. Борьба эта, однако, не была и не есть борьба политических партий и организаций в традиционно-политологическом смысле слова: главные столкновения, повторю, были и идут в бюрократических структурах разных уровней: от директоров государственных (ныне часто псевдоакционерных) предприятий и глав администраций районов до президентов и премьеров (напомню, что в Российской Федерации их несколько). Партии же и движения правого спектра постепенно превратились в разнообразные группки статистов в этой пьесе о битве пигмеев на арене бюрократического цирка.

Такой политическая Россия оказалась осенью 1992 года.

Быть может автор сгущает краски в пылу публицистического нигилизма? Отнюдь. Постараюсь обосновать причины такого положения дел, чтобы не быть голословным.

1. Общие причины спада левого движения

Важнейшим основанием нарастания трясины кризиса оставался конформизм большинства населения страны, конформизм, сформированный десятилетиями застоя, едва поколебленный годами перестройки и вновь начавший экспансию в последний год-два, сменив свое обличье, форму: служащий по найму у государства и подчиненный системе внеэкономического принуждения житель «реального социализма», обладавший ничтожными навыками самостоятельной социальной жизни и самоорганизации, оказался выброшен в болото бюрократически-мафиозного рынка, не умея плавать вообще, а уж в болоте – в особенности. Конкретно речь идет о том, что привыкший к послушанию, деятельности исключительно в строгих рамках бюрократических регламентаций, но вместе с тем и к социальным гарантиям (как правило слабо [c. 174] зависящим от его реального трудового вклада) – труда и нормального дохода, жилья, образования, здравоохранения и т. п. человек столкнулся с новой реальностью. Какой именно?

Во-первых, в ней разрушены как прежние бюрократические рамки, так и гарантии. Жизнь выдвинула новое универсальное правило: каждый сам за себя, один бог за всех; бюрократические гарантии сменяет рыночная война всех против всех, одна форма отчуждения сменяется другой. При этом, в отличие от обычного рынка, во-вторых, в этом новом мире отсутствуют какие-либо стабильные новые «правила» социальной жизни: отношения собственности и цены, нравственные ценности и юридические нормы, премьер-министры и границы своего государства меняются с невообразимой быстротой и неустойчивы; человек, иными, словами, оказался в положении институционального и нормативного вакуума. В-третьих, в этом вакууме, или точнее, болоте наличествуют некоторые трудно определимые «кочки» – центры экономической, социальной и политической власти, подчиняющие себе жизнь этого «рядового» человека – бывшая государственно-партийная номенклатура в новом обличьи (директора предприятий и фирм и т. п.), нувориши (в большинстве своем прямо или косвенно сращенные с бандократией), новая политическая элита.

Экономический кризис, поразивший страну, лишь усилил этот хаос. Все еще не достаточно глубокий, для того, чтобы большинству населения действительно было нечего терять (несмотря на резкое ухудшение жизненных стандартов, большинство рабочих, крестьян и интеллигенции далеки от действительной нищеты и голода), этот кризис к тому же крайне неравномерен: рабочий или инженер одной и той же квалификации могут иметь совершенно различный уровень потребления в зависимости от того, где они живут и к какому ведомству принадлежит их предприятие. Если добавить к этому постоянные, но непредсказуемые и мало чем обоснованные подачки от правительства, широкие возможности спекуляции и всеобщую [c. 175] дезорганизацию, то станет понятно, что такой кризис лишь усиливает разобщенность трудящихся и их взаимное отчуждение.

Способен ли «рядовой» человек «реального социализма», попав в этот новый мир, возвыситься до понимания своих коренных интересов и самоорганизации?

Ответ должен быть однозначно негативным, и он был бы именно таковым, если бы не ряд контрфакторов: мы вышли из специфической тоталитарной системы, в которой, в частности, присутствовали мутантные от рождения, но реальные ростки социализма: стремление к социальной справедливости и энтузиазм (способность работать совместно ради будущего), коллективизм и самоуправление – все это было и сохраняется в нас, жителях России как одна из черт нашего социального генотипа. Кроме того, перестройка, при всех минусах этого процесса, сформировала в нашем обществе крайне узкую по своему масштабу, но реальную и устойчивую традицию антитоталитаризма – защиты демократии, гласности, прав человека. В результате в стране существовал и сохраняется устойчивый, хотя и достаточно аморфный, слой лиц, способных к совместному социальному творчеству.

Из соединения этих двух противоположных утверждений и рождается, на мой взгляд, понимание специфики противоречивого состояния рабочего и социалистического движения в стране в последние полтора-два года: с одной стороны, массы трудящихся, несмотря на кризис, остаются пассивны, господствует конформизм и стремление выпить в одиночку; с другой – сохраняется узкая, но устойчивая традиция лево-демократического движения как общественного (профсоюзы, советы трудовых коллективов, и т. п.), так и чисто политического характера.

Как проявило себя левое движение, оказавшись в этой объективно противоречивой ситуации? Несмотря на явный неуспех попыток форсированного [c. 176] создания массового демократического левого движения, осенью социалисты и коммунисты России оказались способны сделать ряд практически значимых шагов к тому, чтобы это движение оказалось реальной общественно-политической силой.

Во-первых, в стране в течение 1992 года был завершен первый этап формирования политических партий левого спектра: были зарегистрированы пост-КПСС'ные партии – СПТ и РПК, прошла учредительная конференция ПТ, оформилась организационно фракция левых социал-демократов. Все эти организации оказались достаточно аморфны и неустойчивы, ибо объединили людей очень широкого политического спектра (едва ли не в каждой из них присутствуют и социал-демократы и необольшевики), но первый шаг был сделан, практическая работа в центре и на местах началась.

Во-вторых, бесконечные усилия по обеспечению единства демократических левых в ноябре наконец-то увенчались первым успехом: 28–29 ноября в Москве состоялся I Конгресс Демократических левых. Форум собрал более 1200 делегатов со всех крупных регионов России и 300 гостей из большинства стран СНГ, Прибалтики и Закавказья, стран Европы, Азии, Америки, Австралии. На Конгрессе были представлены ведущие партии левого спектра (СПТ, ПТ, РПК), левые фракции и течения социал-демократов и Народной партии «Свободная Россия» (т. н. «партии Руцкого»), ряд других организаций демократической социалистической и коммунистической ориентации. Кроме того, и это особенно важно, в Конгрессе приняли участие лидеры профсоюзов России, союза трудовых коллективов, женских и экологических движений – всего более 20 организаций, а также известные в стране деятели культуры, науки, пресса.

За этими сухими строчками стоит нечто большее, чем хроника очередного мероприятия: фактически произошел прорыв в деле формирования реального единства пост-КПСС'ных и «новых» левых демократических партий, общественных организаций и движений трудящихся и авторитетных в стране личностей – художников, ученых, [c. 177] общественных деятелей. Тем самым бесконечные рассуждения о необходимости формирования в стране новой общественной силы, качественно отличной как от странной смеси ортодоксальных коммунистов с неосталинистами и «ура-патриотами», так и от различных течений в правящем либеральном лагере, наконец-то привели к некоему впечатляющему практическому результату.

В то же время этот шаг оказался крайне противоречивым, а достигнутое единство крайне хрупко. Начну с того, что документы Конгресса (Обращение, Заявление, Декларация и ряд резолюций), будучи плодом бесконечных компромиссов различных групп, оказались довольно вялыми: резкая критика правительства в них соединяется с расплывчатостью (в духе традиционной социал-демократии) позитивной части и весьма мягким отмежеванием от великодержавных и шовинистских сил (последнему есть очень простое объяснение: и в СПТ, и в РПК достаточно сильны, особенно в регионах, идеи единства всех антиельциновских сил, идеи возрождения СССР – державы, которой могли бы гордиться не только мы, но и наши дети и т. п., лозунги, имеющие реальный позитивный смысл, особенно для людей не приученных к целостному, диалектическому пониманию национальных проблем). Фактически границы будущего движения Демократических левых оказались размыты: на одном фланге постоянно воспроизводимый снизу дрейф к «красно-белым» (РКРП, Фронту национального спасения и т. п.); на другом – тяга к блоку с «Гражданским союзом» или иными аналогичными структурами.

Завершившись накануне VII съезда народных депутатов России, Конгресс Демократических левых на две недели «забылся» в пылу баталий между неустойчивым депутатским большинством и командой Президента (вкупе с его сторонниками на съезде). Пережив немало волнующих часов, демократические левые оказались, однако, после завершения VII съезда, в положении, слабо отличающемся от того, что было до его созыва. [c. 178]

VII съезд показал всю трагичность политической ситуации в России. При всех его недостатках (а, пожалуй, что именно в силу этого) съезд оказался зеркалом того болота, в котором находится ныне Российское общество. Большинство депутатов фактически не имело и не имеет (как и большинство населения) определенной социально-политической позиции и более всего озабочено проблемой самосохранения, выживания. Именно это большинство, не столько в силу своей приверженности демократизму, сколько вследствие наличия мощного рефлекса конформиста, опасающегося крайностей, отказалось от поддержки авантюристического гайдаровского экономического курса. Но сделано это было именно в духе пассивно-нерешительного большинства нашего населения, способного поругивать лидеров, но крайне тяжело и нерешительно предпринимающего практические шаги. Только столкнувшись с угрозой разгона съезда, депутаты (да и то далеко не все) предприняли несколько крайне осторожных шагов к изменению экономического курса, добившись смены премьера и некоторых других уступок от Президента.

Основные «официальные» оппоненты ельцинско-гайдаровской линии из «Гражданского союза» вели классические кулуарные игры в стиле «бюрократических либералов», пытаясь выторговать в ходе интриг новые посты во властных структурах для своих ставленников, будучи искренне (в этом парадокс бюрократического самосознания!) уверены, что борются за спасение Отечества. (В скобках замечу: экономическая программа, разработанная квалифицированными экспертами для «ГС», действительно, гораздо более пригодна для решения проблем вывода России из кризиса, чем гайдаровские эксперименты в духе монетаризма, но это отнюдь не означает, что реальная политика «ГС», буде его лидеры получат власть, будет качественно лучше политики кабинета Гайдара). Результат интриг этой мягкой оппозиции оказался [c. 179] гораздо более ограниченным, чем ожидали эксперты: новый премьер в окружении старых министров и под контролем президента.

«Жесткая оппозиция» президентскому курсу, впервые сумевшая стать одной из лидирующих групп большинства, объединила крайне разношерстную группу противников нынешней власти – от умеренных «государственных» до шовинистов, от ортодоксов-коммунистов до либералов-«державников». При всей решительности этих деятелей как их блок друг с другом, так и временное совпадение их позиций по ряду вопросов с позицией большинства – явление явно временное, вызванное всего лишь общей угрозой.

Что же в результате? В результате зима, дающая передышку, неявное и хрупкое затишье в преддверии новых, гораздо более опасных и значимых политических битв, нежели первая «проба сил» в конце этой тяжелой осени. Условия для «передышки» налицо.

Во-первых, обвальный спад в экономике с приходом к власти нового премьера несколько притормозится. Конечно же не потому, что пришел новый лидер – наоборот, новый лидер появился потому, что наиболее сильная и доныне часть хозяев экономики – экономическая бюрократия среднего эшелона (директора крупнейших государственных предприятий, прежде всего), далее не пожелала мириться с наступлением на их позиции и перешла в контрнаступление. В отличие от гайдаровских временщиков эти люди понимают, что предотвращение развала промышленности – это условие их выживания. Поэтому развал они приостановят (правда, по-прежнему, главным образом за счет прежнего тягостного положения трудящихся). Корни кризиса при этом затронуты не будут.

Во-вторых, достигнут неустойчивый компромисс между двумя группировками сторонников номенклатурного капитализма внутри правящей бюрократической элиты: сторонники открытой экономики монетаристского образца, и радикальных реформ – с одной стороны, и их собратья, ориентирующиеся на сохранении власти государственных [c. 180] структур и умеренные реформы, неспешный «дрейф» от «номенклатурного социализма» к номенклатурному капитализму, померившись силами, оказались в патовой ситуации: похоже, что перевеса сил не имеет ни одна из сторон.

В-третьих, «народ безмолвствует»: население в большинстве своем озабочено не политикой, а выживанием в условиях углубляющегося распада экономических, социальных и даже властных институтов. Конформист разуверился в нынешних структурах власти и втайне мечтает о новом сильном хозяине (что крайне опасно в нашей стране с ее традициями тоталитаризма и очень узким слоем демократических гарантий); наемный работник все еще надеется, что уволят не его, а ему-то как раз повысят зарплату; ну а те, кто готовы к коллективной защите своих интересов…

Вот здесь-то и встает вопрос о том, что впереди у Демократических левых. На мой взгляд, – редкий шанс использовать эту временную передышку для обеспечения единства различных политических и общественных сил, уверенных в том, что только реальная демократия – власть народа, прежде всего, трудящихся в экономике и политике позволит обеспечить создание условий для выхода страны из кризиса.

Удастся ли использовать этот шанс – покажет время. Впереди у нас сложный период перегруппировки политических сил, некоторый рост движения трудовых коллективов (прежде всего – образующихся сейчас коллективных предприятий); подготовка II Конгресса Демократических левых, на котором, я надеюсь, будет-таки образовано содружество политических и общественных организаций социалистической ориентации. Но это – будущее…

В настоящем же – а именно в феврале 1993 г. – наиболее значимым явлением для политических организаций социалистического спектра стал II (внеочередной) съезд Компартии Российской Федерации – съезд по восстановлению КПСС в рамках России. Уже к моменту съезда партия насчитывала до полумиллиона членов (эта цифра была приведена на съезде), т. е. стала [c. 183] крупнейшей в стране. Однако эта организация оказалась с момента рождения обременена существенными внутренними противоречиями.

На одном полюсе – искреннее стремление рядовых коммунистов объединить все силы в борьбе против нарастающего глобального кризиса, вызванного политикой команды Ельцина, желание восстановить (NB! очень примечательное слово) социализм.

На другом – отсутствие четкой политической программы (в программном заявлении содержится лишь набор общих социалистических лозунгов), отсутствие ответа на вопрос о причине краха «социализма» и КПСС (ссылки на предательство лидеров лишь подтверждение тому), стремление к восстановлению железобетонного единства (запрет фракций) и иные признаки того, что в КПРФ объединяются люди, которые «ничего не забыли, но ничему не научились».

Кроме того, эта партия будет крайне близка к Фронту национального спасения – организации цивилизованных «государственников», «державников» с шовинистическим душком (об этом говорит и настрой многих делегатов съезда, и избрание председателем центрального исполнительного комитета партии Зюганова – сопредседателя Фронта национального спасения).

В целом же задача работы с членами этой организации остается одной из важнейших задач Демократических левых, ибо среди сотен тысяч членов КПРФ немало настоящих коммунистов – демократов, не видящих в стране другой сильной левой политической организации. Возникнет ли в КПРФ демократическая оппозиция (платформа, фракция) – ответ даст жизнь. В любом случае в стране постепенно складывается три основных структуры: на одном полюсе – РКРП и неосталинисты, на другом – Демократические левые, между ними наиболее крупный и аморфный организм – КПРФ. Что ж, «мертвый хватает живого»: революционного изменения социальной системы в стране так и не произошло, блок конформистов и [c. 182] номенклатуры лишь изменил свою форму, так что же удивляться, что расстановка политических сил во многом напоминает эпоху накануне краха СССР?

И все же Демократические левые кое-чему за эти год-два научились. Окрепли. Возмужали. На сколько? – это покажет весна.

	предыдущая		следующая
		содержание