Черчиль В. Мировой кризис. Глава 18

М.; Л.: Государственное военное издательство, 1932. – 328 с.

Красным шрифтом в квадратных скобках обозначается конец текста на соответствующей странице печатного оригинала указанного издания

ГЛАВА XVIII

ТРАГЕДИЯ ГРЕЦИИ

Эта глава заставляет нас вспомнить эпоху классической древности. Мы говорим здесь о настоящей греческой трагедии, где случай является послушной служанкой судьбы. Хотя греческая раса может быть и изменилась по своей крови и по своим качествам, тем не менее основные ее характерные черты остались такими же, как во дни Алкивиада. Как и в древнее время, партийные распри стояли у греков на первом месте, и, как в древнее время, в минуту кризиса во главе Греции очутился один из величайших людей земли. Содержание трагедии сводится к борьбе между любовью греков к партийной политике и влиянием на греков Венизелоса. Сцена и обстановка трагедии – мировая война, а тема ее – “как Греция приобрела вожделенную империю независимо от своей воли и потеряла эту империю, когда она пробудилась к жизни”. Прологом нам послужит краткий обзор предшествующих событий.

В 1908 г. греческая монархия находилась в отчаянном положении. С тех пор как король и принцы крови кончили неудачную войну с Турцией в 1897 г., – войну, которая велась под их непосредственным начальством, их положение стало весьма неудобным. Офицеры греческой армии жестоко нападали на королевскую семью, и в стране стало развиваться сильное движение против монархии. Было предложено воспретить членам королевской семьи принимать на себя какое бы то ни было военное командование в случае войны между балканскими государствами и Турцией. Королевскому дому пришлось испытать и многие другие унижения. В то же время на Крите выдвигался замечательный человек, по своему кругозору и способностям напоминавший античных героев. Он руководил восстанием, которому оказали поддержку великие державы, и таким образом освободил Крит от Турции. Благодаря его энергии и помощи великих держав Крит сбросил турецкое ярмо и получил автономию. Во главе острова стал греческий принц, что должно было явиться предварительным шагом для объединения с Грецией. В 1909 г. Венизелос переселился из Крита в Грецию и в 1910 г. стал премьер-министром. Он реформировал и упорядочил все отрасли управления. С помощью англичан он [c.260] реорганизовал флот, а с помощью французов – армию и поставил короля во главе этой последней.

Король, опираясь на этого великого министра, быстро восстановил свою популярность среди населения. В течение нескольких лет Греции посчастливилось иметь самую выгодную из всех политических комбинаций – конституционного монарха и народного вождя, каждый из которых работал в своей собственной области и оказывал один другому почтительную и искреннюю поддержку. Венизелос создал балканскую лигу и подготовил войну с Турцией, последовавшую в 1912 г. Греки, сербы и болгары, союз которых был крепок главным образом благодаря боевым качествам болгарской армии, разбили Турцию, захватили Адрианополь и Салоники и чуть не взяли самый Константинополь. Союзникам удалось значительно расширить свои территории. Затем на болгар, предъявлявших чрезмерные требования и все время затевавших конфликты, напали с одной стороны их бывшие союзники, с другой – Румыния. Эта новая комбинация балканских держав быстро победила болгар и отняла у них не только их новые территориальные приобретения, но и их исконную провинцию – Добруджу. Через два года размеры и население Греции почти удвоились. Крит объединился с своей древней родиной, и в состав Греции вошли не только Салоники, но и Кавала. Константин и его королевство необычайно быстро приблизились к осуществлению своей мечты, – восстановлению Греческой империи. В этот момент началась Армагеддонская битва народов.

В предыдущих томах мы вкратце охарактеризовали позицию Греции во время мировой войны. Здесь нам следует указать на те услуги, которые Венизелос оказал союзникам. Константин, женатый на сестре кайзера и глубоко веривший в военную мощь Германии, был убежден, что Германия выиграет войну. Греческий генеральный штаб разделял его взгляды. Но Венизелос смотрел на дело иначе. Он заявил, что право было на стороне союзников, и предвидел их будущую победу. “Во всех войнах, какие Англия вела в прошлом, – сказал он однажды в тяжелый для союзников момент, – она всегда выигрывала только одну битву, – последнюю”. Сообразно этому взгляду он и действовал. В конце концов ему удалось убедить Константина и его генералов, и в последних числах августа 1914 г., после того как французы проиграли пограничные сражения и до того как они выиграли битву на Марне, т.е. в тот самый момент, когда казалось, что немцы вот-вот захватят Париж, он предложил предоставить морские и сухопутные силы Греции в распоряжение союзников. Силы эти должны были быть двинуты в тот момент, когда Великобритания найдет это удобным. Он решился пойти на этот шаг, несмотря на непримиримую враждебность Болгарии и до того, как Турция напала на союзников. Это уверенное и обдуманное решение, принятое опытным государственным человеком с вполне сложившимися взглядами, вопреки всей рискованности подобного шага, свидетельствует о совершенно исключительном даре предвидения.

История дарданелльской кампании показывает, что Венизелос всегда был готов принять участие в штурме Галлиполийского полуострова с суши и с моря при условии, если этот штурм будет хорошо подготовлен. Но британская дипломатия, отчасти под влиянием русских, отвергла греческую помощь предыдущей осенью, и теперь казалось, что греческое правительство согласится участвовать в наших планах лишь в том случае, если Константин окончательно решит вести войну с Германией. Печальный [c.261] исход дарданелльской кампании и обнаружившаяся при этом неспособность руководителей не ослабили преданности Венизелоса союзникам. Когда летом 1915 г. Сербии стала грозить гибель от болгарского нашествия, он заявил, что союзный договор обязывает Грецию прийти на помощь Сербии и таким образом вступить в мировую войну. Константин противился этому. Венизелос подал в отставку. После всеобщих выборов, состоявшихся в июле, он снова вернулся к власти (23 августа). Ему удалось получить от короля разрешение на объявление общей мобилизации. Но дальше этого Константин идти не хотел и решительно отказывался вступить в войну. По словам Венизелоса, он объяснял такое поведение по отношению к своему премьер-министру, только что получившему вотум национального доверия, следующим образом: “Я признаю, что во внутренних делах я обязан подчиняться народному решению; но когда вопрос касается внешней политики, то я думаю, что пока я признаю определенную вещь правильной или неправильной, я должен настаивать на том, чтобы ее сделали или чтобы ее не делали, ибо я ответственен перед богом”. Это кажется довольно странной конституционной доктриной, и позволительно усомниться, проводит ли бог строгое различие между внешними и внутренними вопросами. После королевского отказа Венизелос решил подать в отставку, но по требованию короля взял свое прошение обратно; одновременно с этим он обратился с просьбой к союзникам послать на выручку Сербии войска через Салоники. Впоследствии Венизелос клялся, что Константин согласился на это, а Константин уверял в противном. Союзные войска прибыли в Салоники, и Венизелос под давлением короля вынужден был заявить протест против их высадки. Но вместе с тем он произнес в палате речь, где впервые публично заявил, что греко-сербский трактат налагает на Грецию абсолютное обязательство объявить войну Болгарии и Турции. Хотя большинство палаты по-прежнему поддерживало его, король предложил ему подать в отставку.

Третья фаза этих споров между королем и премьер-министром выразилась в вооруженном восстании. В сентябре 1916 г. Венизелос уехал из Греции на остров Крит и учредил там временное правительство. Оттуда он направился в Салоники, где уже до этого было провозглашено революционное правительство. В Салониках он стал набирать греческую армию, которая должна была поддерживать союзников. Присоединение к союзникам Соединенных Штатов произвело сильное впечатление на греческое общественное мнение. Даже в роялистских кругах стали гораздо меньше бояться того, что в конце войны Греция вместе с разбитой Англией окажется перед лицом торжествующей и беспощадной Германии и мстительной Болгарии. В июне 1917 г., когда все союзники отчаивались и положение в Греции благоприятствовало перевороту, французы с одобрения англичан заняли Афины и отправили Константина в изгнание. С этого момента Венизелос опять взял в свои руки управление Грецией, и Греция связала свою судьбу с судьбой союзников. Греческие дивизии сражались на салоникском фронте. Греческие военные суда присоединились к союзному военному флоту. Союзническая амуниция и кредиты щедро предоставлялись Греции во время войны. После заключения перемирия Венизелос в качестве представителя своей страны принимал участие в совещаниях совета победителей. Его личные качества, его престиж, огромные услуги, оказанные им союзникам, – все это обеспечило ему почти такое же положение, какое занимали представители крупнейших держав победительниц. Вместе с ним его страна очутилась на [c.262] головокружительной высоте, и перед ней раскрылись ошеломляющие по широте горизонты.

Тем временем Константин изнывал в изгнании, а греческие политики, которые лишили свою страну всякого участия в победе и заставили бы ее разделить судьбу побежденных, если бы им удалось провести свою линию, мрачно дождались часа отмщения.

В Париже думали, что Британия, Франция и Соединенные Штаты постараются значительно расширить размеры Греции и увеличить ее мощь. Союзники охотно пользовались ее услугами. Греческие дивизии сопровождали французов в их постыдном набеге на Украину; им было разрешено наводнить Фракию и оккупировать ее; наконец, им приказали произвести высадку в Смирне. Венизелос с большой готовностью выполнял эти приказания высших сфер, и хотя греческие армии оставались мобилизованными почти в течение 10 лет, в этот момент они казались единственными войсками, которые согласны идти всюду и исполнять любой приказ. Таким образом, с лета 1919 г. греческие войска оказались разбросанными по всей Турции и вели энергичную военную кампанию. Венизелос при его возвращении в Афины в декабре был принят населением с энтузиазмом. Но и в правительстве этой маленькой страны, и в широких слоях населения чувствовались признаки общественной усталости и военного и экономического истощения.

Когда в 1920 г. при заключении Севрского трактата сэр Генри Вильсон и я изложили точку зрения британских военных кругов на положение дел в Греции, премьер-министр попросил нас лично повидаться с Венизелосом и сообщить ему о наших опасениях. Мы беседовали с ним совершенно откровенно и задавали ему вопросы. Ссколько стоит вам война в день? Сколько времени солдаты были разлучены со своими семьями? Есть ли какие-нибудь шансы на заключение действительного мира с Турцией? Мы указывали, что если даже греческим войскам удастся разбить турок на поле сражения, то это еще не избавит Грецию от опасности. Кемалистские турки – эта небольшая горсточка плохо одетых воинов, могущих сражаться при самых варварских условиях, – могут заставить греков содержать большое количество организованных и вполне снаряженных войск на вражеской территории. Это может продолжаться неопределенно долгое время и обойдется весьма дорого. “Им война не стоит ничего, но как долго вы можете ее вынести?” Венизелос отвечал, что греческие отряды стояли на занимаемых ими ныне позициях во исполнение требований Ллойд-Джорджа, Клемансо и президента Вильсона. Он соглашался, что условия ведения войны неодинаковы для обеих сторон, и выражал уверенность, что при поддержке трех крупнейших держав ему удастся достичь удовлетворительного и окончательного решения вопроса. Почти сейчас же после этого разговора греческие войска заняли Фракию, взяли в плен и рассеяли две слабых турецких дивизии, еще остававшихся в этой провинции, и вошли в Адрианополь. События эти приятно удивили нас, но отнюдь не рассеяли наших общих опасений. После этого был заключен Севрский трактат.

Столь же быстрым успехом увенчалось и северное наступление греческих войск, двинувшихся из Смирнской провинции к северу, чтобы прогнать турок, которые тревожили французские и британские отряды на Исмидском полуострове. Хотя и Фош, и Вильсон высказывались против этого шага, операция эта была выполнена двумя греческими дивизиями быстро и легко, и результаты ее чрезвычайно обрадовали [c.263] британских, французских и американских политических вождей. Несомненно, эти эпизоды внушили Ллойд-Джорджу доверие к греческой военной мощи, вполне гармонировавшее с его личными симпатиями. Но в результате этих операций греческие войска пришлось разбросать по более широкой территории и возложить на них более тяжелые задачи. Пока Греция действовала в качестве способного и преданного помощника и исполнителя неофициальных приказаний трех наиболее сильных держав, широко разбросанные линии ее войск могли рассчитывать на энергичную и щедрую поддержку. Но в этот момент на сцене разыгрался один из тех неожиданных эпизодов, без которых не обходится ни одна греческая трагедия.

Севрский трактат был подписан 10 августа 1920 г. Венизелос прибыл в Афины в сентябре и в четвертый раз за время своей карьеры привез родине огромные результаты победоносной войны и мудрой политики. Восторг приветствовавших его толп проявлялся тем более бурно, что всего несколько недель тому назад он едва спасся от покушения, устроенного на него на одной парижской железнодорожной станции. Он возвел свою страну, почти помимо ее воли, на высочайшую вершину, какой она когда-либо достигла в эпоху новой истории. Огромные ставки политической игры еще не перешли окончательно в руки Греции, и к ее армии и финансам все еще предъявлялись большие требования; но в виду помощи сильнейших держав и их знаменитых лидеров не было, казалось, никаких оснований думать, что проблемы будущего окажутся более страшными, чем те, которые Венизелос так успешно разрешил в прошлом.

Когда в июне 1917 г. Жоннар, французский верховный комиссар, при поддержке французской морской пехоты и союзнических судов отправил короля Константина в изгнание, греческий престол был передан второму сыну Константина – Александру. Этот любезный юноша, жертва судьбы и политики, царствовал более трех лет. Еще до того, как мировая буря бросила его на трон, он влюбился в привлекательную молодую девушку, некую Манос, дочь мелкого придворного чиновника, родословная которого с дворцовой точки зрения не внушала особого почтения. Король Александр не поколебался бы ни на одну минуту, если бы ему пришлось выбирать между его возлюбленной и троном, и поэтому после его морганатического брака с мадемуазель Манос в ноябре 1919 г. Венизелосу пришлось разрешать целый ряд деликатных и сложных политических вопросов. Но премьер-министр глубоко симпатизировал молодой чете и несмотря на то, что его время было поглощено трудной работой по заключению мирного договора и заботами о судьбе греческого фронта, на который опускались издали мрачные тучи, он все же предпринял ряд умелых шагов для облегчения положения юного короля. Конституционные затруднения были почти преодолены, и в момент возвращения Венизелоса на родину казалось, что романтической чете найдется место в новой, расширенной греческой империи.

2 октября 1920 г. король Александр, гуляя по саду со своей любимой овчаркой, заинтересовался проделками пары обезьян, которые принадлежали к числу наименее дисциплинированных любимцев королевского дворца. Овчарка бросилась на обезьян, а самец в отместку бросился на короля и укусил его в ногу. Рана, хотя и причинявшая большие страдания, не была сочтена докторами серьезной. Но укус вызвал нагноение, воспаление усилилось, затем обнаружились и другие более серьезные симптомы, и три недели спустя Александр умер.

Мы уже видели, что прибытие в турецкие воды одного лишь крупного [c.264] военного судна “Гебена” в конце концов привело к безмерному опустошению юго-восточной Европы и Малой Азии. Равным образом, вряд ли было бы преувеличением сказать, что от этого укуса обезьяны погибло около четверти миллиона человек.

Греческая конституция не требовала, чтобы в случае смерти монарха назначались общие выборы, но все же вопрос о преемнике покойного короля вызывал большие затруднения. По-видимому, Венизелос хотел возвести на трон маленького сына мадемуазель Манос и до его совершеннолетия объявить регентство. Но в конце концов было решено предложить трон принцу Павлу греческому. Павел жил в Швейцарии в семье своего изгнанного отца. Получив соответствующее приказание, он ответил, что может принять предложение только в том случае, если будут произведены выборы и греческий народ окончательно выскажется против кандидатуры его отца и его старшего брата, принца Георгия. Всеобщие выборы стали поэтому неизбежны.

Венизелоса выборы нисколько не страшили. Полагаясь на свою популярность и глубоко убежденный в своих заслугах перед греческим народом, он ничего не имел против того, чтобы предложить избирателям прямой вопрос: согласны ли они на возвращение Константина или нет? При такой обстановке пришлось разрешить всем сторонникам бывшего короля возвратиться из изгнания и принять активное участие в выборах. Казалось бы, что в вердикте общественного мнения, поставленного перед вопросом: “Константин или Венизелос”, нельзя было сомневаться, особенно в тот момент, когда мировые события окончательно дискредитировали первого и полностью оправдали второго. Но самонадеянный критянин не принял в расчет то напряжение, которое испытывала его маленькая страна; он не учитывал ни раздражения, вызванного в населении союзнической блокадой, примененной для того, чтобы заставить Грецию вступить в войну, ни недовольства, порождаемого обстановкой военного времени, ни своевольного поведения многих его агентов, ни влияния своих политических оппонентов, которые были целиком поглощены партийной политикой и жаждали мести и мщения. За время его вынужденного отсутствия и почти постоянного пребывания в Париже и Лондоне греческий народ не чувствовал на себе его личного обаяния и ощущал лишь тяжелый гнет его подчиненных. Ни один из сколько-нибудь авторитетных людей Греции или за ее пределами не сомневался, что венизелисты получат значительное большинство. Но результаты выборов, оглашенные вечером 14 ноября, были для всех полной неожиданностью. Кандидатура самого Венизелоса была провалена, а его сторонники получили только 114 мест, между тем как оппозиция получила 250 мест. Греческая партийная политика ведется в очень быстрых формах. Венизелос сразу же заявил, что он подаст в отставку и оставит страну. На него не подействовали даже веские доводы его друзей, указывавших, что в таком случае его обвинят в бегстве и учинят резню над его сторонниками. Он говорил, что его присутствие может вызвать только волнения и беспорядки. Он вручил прошение об отставке своему старому другу, адмиралу Кондуриотису и 17 ноября на яхте одного из своих друзей уехал в Италию. Таким образом, греческий народ в момент своих величайших надежд и опасений лишился того властного человека, который создал столь благоприятную ситуацию и который один мог бы успешно завершить начатую кампанию.

Когда пришла телеграмма с известием о результатах греческих [c.265] выборов и решении Венизелоса, я находился с Ллойд-Джорджем в зале заседаний кабинета. Ллойд-Джордж был очень опечален, но еще более изумлен. Но он был человеком от природы жизнерадостным и был закален всем тем, что нам пришлось пережить во время мировой войны, и поэтому ограничился ироническим замечанием: “Теперь остался только я”¹.

Те, кто желает проследить внутреннюю связь событий, должны внимательно изучить последствия, вызванные падением Венизелоса. Хотя Греция была маленьким государством, находилась в чрезвычайно трудном положении и была окружена врагами, она позволила себе опасную роскошь, – она разделилась на два лагеря. Существовала, с одной стороны, Греция Венизелоса, стоявшая за союзников, с другой стороны – Греция Константина, стоявшая за Германию. Союзнические симпатии были связаны исключительно с Грецией Венизелоса, а союзнический гнев сосредоточивался на Греции Константина. Бывший греческий король в глазах британского и французского народа был своего рода пугалом и в смысле непопулярности стоял на втором месте после кайзера. В глазах союзников он принадлежал к той же категории, как и Фердинанд болгарский, прозванный “лисицей”. Это был монарх, который, вопреки желанию и интересам своего народа и руководясь личными и семейными соображениями, бросил или хотел бросить свою страну во вражеский лагерь, оказавшийся в конце концов лагерем побежденных. Было бы нелепо требовать, чтобы британская или французская демократия соглашалась на жертвы или выступления ради народа, истинное настроение которого обнаруживалось в выборе подобного человека. Возвращение к власти Константина уничтожило все симпатии союзников к Греции и свело на нет все обязательства этих последних, кроме тех, которые были юридически оформлены. В Англии событие это вызвало не раздражение, а полное исчезновение симпатий или даже простого интереса к Греции. Во Франции недовольство было более сильно в силу целого ряда практических обстоятельств. Мы видели, что французы сражались с арабами в Сирии и с турками в Киликии. Ради Венизелоса они соглашались многое терпеть, но ради Константина не желали делать ничего. После того как прошел первый порыв изумления, правительственные сферы почувствовали даже некоторое облегчение. Теперь уже не было никакой нужды проводить антитурецкую политику; наоборот, хорошие отношения с Турцией более всего соответствовали бы французским интересам. Мир с Турцией облегчил бы положение французов в Леванте и сулил дать им целый ряд других положительных выгод. Раз Греция освободилась от союзников, то и все союзники освободились от нее. Греция оказалась освободителем. Как раз в ту минуту, когда нужды ее были всего острее и ее начинания грозили все большими и большими осложнениями как для нее самой, так и для других, она сама по своей доброй воле уничтожила все предъявлявшиеся ею к союзникам счеты. Моральные кредиторы далеко не часто обнаруживают подобную предупредительность.

Лорд Керзон, выражая в данном случае холодную и беспристрастную точку зрения министерства иностранных дел, предложил оказать Греции условную поддержку и даже признать Константина, но союзная конференция, собравшаяся в Париже 3 декабря, решительно отвергла подобные планы. Три великие державы уведомили греческое правительство, [c.266] что “хотя они не желают вмешиваться во внутренние дела Греции, тем не менее они должны сказать, что восстановление на троне короля, нелояльное отношение которого к союзникам во время войны причинило им большие затруднения и потери, может рассматриваться только как одобрение Грецией его враждебных действий”; что “такой шаг создает новую и весьма неблагоприятную ситуацию в отношениях между Грецией и союзниками” и что “три правительства оставляют за собой полную свободу реагировать на создавшееся положение”. На следующий день во второй ноте они заявили, что “если Константин опять займет греческий трон, то Греция не получит от союзников никакой финансовой помощи”.

Несмотря на эту декларацию, греки, запуганные монархистами-победителями, почти единогласно голосовали за возвращение Константина. В конце декабря король Константин и королева София со своими тремя детьми вернулись в Афины, и население приветствовало их с такой же демонстративной радостью, с какой оно недавно приветствовало Венизелоса. Новое правительство стало отстранять от всех общественных должностей всех сторонников Венизелоса; отставку получили епископы, судьи, университетские профессора, учителя и даже уборщицы государственных учреждений. Союзные полномочные представители оставались в Афинах. Согласно полученным инструкциям они должны были поддерживать формальные отношения с правительством, но совершенно игнорировать короля, королевскую семью и двор. Греция, разрываемая внутренними раздорами, должна была отныне одна преодолевать грозившие ей опасности.

Изгнание Венизелоса имело бы смысл лишь в том случае, если бы в результате греческие начинания в Малой Азии были быстро и энергично сведены до возможного минимума. Это была бы единственно возможная здравая политика. Возможно, что великий критянин подверг свою маленькую страну слишком большим испытаниям, но с другой стороны не подлежит сомнению, что она отказалась от него как раз в момент своего триумфального шествия. Теперь, когда Греция была лишена британской поддержки, ввязалась в конфликт с Италией и очутилась лицом к лицу с враждебностью французов, для Константина и его министров была возможна только одна политика. Заключение мира с Турцией на возможно лучших условиях, быстрая эвакуация войск со всех позиций в Малой Азии, возвращение на родину и демобилизация армии и самая строгая экономия в области финансов – таковы были логические и неизбежные последствия того решения, которое предложили принять греческому народу и которое он действительно принял. Но именно к этим-то решениям новый режим и был менее всего склонен. Монархисты еще больше жаждали экспансии, чем сам Венизелос. Военные и политические круги, поддерживавшие двор, строили самые честолюбивые планы. Они теперь готовы были показать Греции, как должен был бы использовать маленький Венизелос ее военные успехи. Мысль о том, что они должны отказаться от столь неслыханных завоеваний, была нестерпима для их гордости. С другой стороны, подобная политика грозила подорвать их популярность. Поэтому они предложили расширить греческую территорию в Малой Азии далеко за те пределы, какие считал возможным Венизелос. Они выбросили лозунг: “Поход на Константинополь”. Лозунг этот выражал их конечную цель. Поэтому, когда союзники 21 февраля 1921 г. собрались в Париже и решили пересмотреть Севрский трактат, особенно [c.267] в тех частях, которые касались Смирны и Фракии, новое греческое правительство отвергло их предложения и заявило, что Греция без посторонней помощи сможет сохранить за собой территории, назначенные ей договором. В это время Греция держала под ружьем в Малой Азии 200 тыс. чел., что обходилось ей по меньшей мере в 230 тыс. фунтов стерлингов в неделю. Турки, завязавшие дружеские переговоры с Францией и только что заключившие выгодный трактат с Москвой, быстро и непрерывно увеличивали численность своих войск и свою боевую мощь.

В этот момент греческой истории широкие массы греческого народа могли внушать только жалость. Перед греками были поставлены непосильные задачи, им задавались вопросы, на которые они не могли ответить, и они не понимали последствий, к которым должны привести их решения. Бремя войны, мобилизации и военного управления они испытывали на себе дольше, чем какой бы то ни было другой народ утомленного войною мира. Их страну раздирали партийные раздоры; в лоне одного маленького измученного государства оказались две враждебных нации; тем не менее, несмотря на все эти тяжелые условия, их армии в течение долгого времени проявляли замечательную дисциплину и выдержку. Теперь им предстояло пойти на авантюру, гораздо более смелую и безнадежную, чем какая бы то ни была из тех, которые мы описывали раньше.

Третий акт греческой трагедии должен начаться с описания позиций, занятых некоторыми британскими политическими деятелями. Совершенно не соглашаясь с политикой Ллойд-Джорджа в греко-турецких делах, но все время поддерживая с ним близкие и дружеские отношения, я не раз просил его ясно изложить основные принципы его политики. Со своим обычным добродушием и терпимостью к мнениям коллеги он изложил свои взгляды приблизительно в следующих словах: “На восточном побережье Средиземного моря греки – народ будущего. Население Греции быстро растет и оно полно энергии. Греки являются представителями христианской цивилизации и противниками турецкого варварства. Их боевая мощь совершенно недооценивается нашими генералами. Великая Греция будет неоцененным преимуществом для Британской империи. В силу своих традиций, склонностей и интересов греки дружественно относятся к нам. В настоящее время они представляют собою нацию в пять или шесть миллионов, а через пятьдесят лет, если только они сохранят назначенные им территории, они будут нацией в двадцать миллионов. Они хорошие моряки, они создадут военный флот и будут владеть всеми наиболее важными островами в восточной части Средиземного моря. В будущем эти острова могут быть базами для подводных лодок; они лежат на линии наших сообщений через Суэцкий канал с Индией, Дальним Востоком и Австралазией. Греки умеют быть благодарными, и, если мы будем верными друзьями Греции в период ее национальной экспансии, она станет одной из гарантий, с помощью которых будут обеспечиваться главные пути сообщения Британской империи. В один прекрасный день мышь может подточить веревки, которыми связан лев”. На эти доводы я отвечал следующим образом. “Если даже это так, то что вы будете делать? Вы не располагаете армией, которую можно было бы послать на поле битвы; вы все время повторяете, что у нас нет денег; наконец, общественное мнение не поддержит вас, ибо консервативная партия – традиционный друг Турции. Поддерживающее вас большинство настроено в пользу Турции, так же настроен ваш кабинет и ваши генералы. Мы являемся величайшей в мире магометанской державой, и потому длительная враждебная [c.268] туркам или дружественная грекам политика вызовет чрезвычайно большое противодействие. Кроме того турки очень опасны, свирепы и недосягаемы. Если греки попытаются завоевать Турцию, они погибнут, а в настоящее время, когда Константин вернулся в Грецию, вам не позволят оказывать им сколько-нибудь широкую помощь”. Я не претендую на точную передачу этого разговора, но, по моему мнению, он довольно верно выражает обе точки зрения.

Лорд Керзон в общем придерживался того мнения, что по отношению к Греции следует проводить трезвую, осторожную, но не враждебную политику, что с Турцией необходимо заключить мир и установить дружеские отношения, но что во всяком случае турок нужно изгнать из Европы и Константинополя. Монтэгю при поддержке всех представителей Индии настаивал на заключении мира с Турцией почти на любых условиях. Англия, говорил он, должна быть другом и главою мусульманского мира, а Константинополь должен быть возвращен туркам. Как мы уже говорили, кабинет высказался против премьер-министра и лорда Керзона по вопросу о Константинополе, и решение его было принято обоими министрами. Но что касается активных действий по части помощи грекам или умиротворения турок, то никакой последовательной политики не удалось выработать. В этом отношении политика их сводилась только к чисто отрицательной директиве, – не нужно тратить ни британских солдат, ни британских средств и необходимо выжидать событий. Эта пассивная и нерешительная тактика проводилась почти два года, от падения Венизелоса до чанакского кризиса.

Но здесь нас интересуют главным образом судьбы греков. Не подлежит никакому сомнению, что после восстановления на троне Константина греческая нация стала настойчиво и упорно добиваться своих целей. Если бы греки пользовались поддержкой великих держав и получали от них кредит и военное снаряжение, то, может быть, им и удалось бы принудить кемалистов к заключению мира и обеспечить за собою Фракию и некоторые территории Смирнской области. Теперь они были лишены какой бы то ни было поддержки, но все же решили мечом навязать мир Ангоре.

Здесь возникает вопрос, вызывавший множество раздраженных выпадов и упреков. Поощрял ли британский премьер-министр это начинание и давал ли он грекам личные и ничем не обоснованные заверения? Не подлежит никакому сомнению, что с точки зрения официальной дипломатии они не получали никакого поощрения от правительства его величества. Наоборот, британское военное министерство и британский генеральный штаб при каждом удобном случае и всеми возможными способами предостерегали их и старались отклонить от этой затеи. Но греки, конечно, знали, что премьер-министр сочувствовал им и горячо желал их победы. Ллойд-Джордж был единственный англичанин, которого знали в Греции, и в их глазах он казался преемником Каннинга и Гладстона. Его успехи во время мировой войны, его европейский престиж, исключительное влияние, каким он в это время пользовался в Англии, его находчивость и сила воли, его очевидное сочувствие Греции – все это порождало в греках чувство неопределенной и вместе с тем твердой уверенности. Хотя ничего определенного не было сказано и никакого соглашения не было подписано, думали они, но во всяком случае этот великий человек с нами, и в назначенное им самим время он обеспечит нам известными ему одному способами всю ту помощь, в которой мы нуждаемся.

Это было поистине тяжелое положение. Греки заслуживали [c.269] по крайней мере того, чтобы объединенное британское правительство оказывало им во всех их затруднениях моральную, дипломатическую и финансовую поддержку, или того, чтобы английское правительство окатило их ледяным душем. Одновременно с греческим вопросом на очереди стоял целый ряд других, – как, например, ирландский вопрос и разногласия британских партий между собою. В мире происходило так много важных событий, и затруднения, испытываемые нами, были столь велики, что дела маленькой страны, вызывавшей разногласия между министрами, останавливали на себе внимание лишь тогда, когда там происходили какие-либо исключительные события. В конце концов Константин и его правительство действовали на свой собственный страх и риск. Они имели право по-своему истолковывать отношение великих держав к их затеям, но решать приходилось только им, и на карту была поставлена, в первую очередь, только их собственная судьба. Сантиментальная поддержка, оказываемая выдающимся человеком, может очень сильно ободрить, но она не может заменить собой трактаты, соглашения и формальные дипломатические документы.

11 июня король Константин принял в Смирне личное командование над войсками, а 4 июля в Малой Азии началась четвертая греческая кампания против турок.

Я должен изложить здесь свою собственную точку зрения и те шаги, которые я предпринимал. Во всех возможных случаях меня изображали как сторонника насильственной политики, и до сих пор я ни разу не пытался детально объяснить мою позицию. Талантливый биограф лорда Керзона, хорошо знакомый с официальными архивами и свободный от официальных обязательств, недвусмысленно намекал, что по отношению ко мне были бы вполне уместны слова “поджигатель” и “проповедник войны”. Я должен поэтому рассказать, какие были факты в действительности.

Сначала я напомню читателю общее изложение политики, сделанное по моим указаниям генеральным штабом в декабре 1919 г. и вкратце приведенное в главе XVII; а затем напомню ему мое письмо премьер-министру от марта 1920 г., помещенное в конце XVII главы. Ниже я привожу соображения, которые я развил 22 февраля 1921 г., в тот момент, когда союзническая конференция пересматривала Севрский трактат, и которые я повторил 11 июня 1921 г. перед тем, как греки начали свое наступление на Ангору.

“Сегодня утром я не хотел возобновлять споров относительно нашей политики. Британскую политику решаете вы, а я могу только с тревогой дожидаться ее результатов. По всем затронутым вопросам вам необходимо было бы ознакомиться с мнениями следующих лиц: теперешнего вице-короля Индии и индийского правительства: Ллойд-Джорджа, губернатора Бомбея, назначенного нового вице-короля Индии, лорда Алленби и сэра Перси Кокса, чиновников нового ближневосточного департамента – Шукберга, полковника Лоуренса и майора Юнга, генерального штаба в лице всех его отделов и представителей, верховного комиссара в Константинополе и генерала Гаррингтона, Монтегю, занимавшего особое положение и великолепно осведомленного, наконец, преданных и [c.270] испытанных друзей Британии вроде Ага-хана. До сих пор мне еще не приходилось встречать ни одного британского чиновника, который не держался бы того мнения, что наши восточные и ближневосточные затруднения чрезвычайно облегчились бы, если бы мы заключили мир с Турцией. Возможность возобновления войны вызывает во мне величайшие опасения. Грекам, может быть, удастся разбить турецких националистов на фронте и проникнуть на некоторое расстояние вглубь Турции, но чем большую территорию они захватят и чем дольше они останутся на ней, тем дороже это им обойдется. Результаты подобного положения вещей отзовутся главным образом на нас и в меньшей степени на французах. Возможные последствия крайне неблагоприятны для нас. Турки окажутся в объятиях большевиков; в Месопотамии вспыхнут волнения как раз в тот критический период, когда наша армия в этих краях сокращается; по всей вероятности, нам не удастся удержать за собой Моссул и Багдад без помощи большой и дорогостоящей армии; большинство магометан окажется отчужденными от Великобритании, и дурные последствия этой перемены настроений дадут себя чувствовать во всех направлениях; французы и итальянцы по-своему истолкуют свою тактику, а нас будут всюду изображать как главного врага ислама. Армянам придется испытать еще новые бедствия.

При этих обстоятельствах мне кажется чрезвычайно рискованным использовать греческую армию и снова начинать войну. Эта перспектива меня до крайности огорчает. Меня огорчает и то, что я совершенно не могу воздействовать на вас даже в тех вопросах, которые непосредственно связаны с моими обязанностями. Для меня это тем более тяжело, что я хотел бы всячески помогать вам в тех многих вопросах, по которым мы держимся одного мнения, и я с давних пор чувствую к вам дружбу и восхищаюсь вашей гениальностью и вашей работой”.

В начале июня премьер-министр созвал конференцию в Чекерсе. На этой конференции мы принципиально согласились оказать давление на обе стороны, дабы побудить их прийти к соглашению.

“Сегодня утром я имел разговор с Венизелосом. Я сообщил ему решение нашей конференции в Чекерсе, и он вполне согласился с ним. Я согласен с вами, что мы должны были бы сказать Константину: “Вот условия, которые, по нашему мнению, необходимо сейчас предложить Кемалю; если вы примете их, мы сообщим их Кемалю, – по возможности, совместно с Францией. Мы должны сказать Кемалю, что если он откажется согласиться на них, то мы окажем грекам всю возможную для нас помощь. А если действия греков будут успешны, то условия мира придется соответствующим образом изменить к невыгоде Кемаля”. Далее мы должны были бы сказать Константину, что ему следует отложить наступление, пока его армия не будет реорганизована с помощью возвращенных в нее наиболее компетентных венизелистских генералов. Если он согласится на все наши требования как по части условий мира с турками, так и по части реорганизации армии и если Кемаль будет по-прежнему упрямиться и придется выполнять заключенное с Константином соглашение, то мы должны будем не колеблясь признать его. Если, к нашему несчастью, мы будем вынуждены действовать вместе с этим [c.271] человеком и с греками, то будет совершенно бессмысленно не принимать всех возможных для нас мер для достижения успеха. Полумеры и нерешительная поддержка были проклятием всей политики, проводившейся нами после перемирия в отношении России и Турции. Именно такая тактика и довела нас до того гибельного положения, которое сложилось ныне.

Что касается условий, то я думаю, что одним из них должна быть эвакуация Смирны греческой армией. Я думаю, что это – минимум, при котором возможно добиться сотрудничества французов или согласия Кемаля на мир. Вопрос о гарантиях, обеспечивающих жизнь христианского населения при содействии местных или международных войск, не должен окончательно решаться на этой стадии переговоров, но я согласен с вами, что мы должны настаивать на действительных гарантиях и на предотвращении резни.

По моему мнению, времени терять нельзя. Если греки опять затеют вторую плохо подготовленную наступательную кампанию, то последняя карта окажется битой и мы потеряем как мирный договор с турками, так и греческую армию.

Я думаю, вы ясно понимаете, что предлагаемые мною способы решения греко-турецкой проблемы, имеющие в виду достижение поставленных нами целей, не менялись. Я всегда считал и теперь считаю нужным возможно более быстрое заключение мира с Турцией, и притом мира прочного. Как вы знаете, я совершенно не согласен с общей политикой Севрского трактата, результаты которой я не раз предсказывал. Но в том трудном положении, в каком мы теперь находимся, я всеми силами стараюсь найти выход из затруднений, так чтобы мы не оказались абсолютно беззащитными перед лицом торжествующего и несговорчивого врага”.

Приведу далее мое официальное донесение от 25 июня 1921 г.

“Если верны газетные известия, что греки решили отказаться от наших предложений о посредничестве, то я надеюсь, что мы без всяких колебаний станем проводить нашу политику. Если они будут продолжать военные действия вопреки желаниям Англии и Франции и, лишенные какой бы то ни было моральной поддержки, в конце концов будут разбиты или в лучшем случае окончательно запутаются, то перед нами встанут чрезвычайно серьезные осложнения, и Кемаль будет до крайности несговорчив. Я уверен, что при данных условиях наиболее мужественный путь есть путь наиболее надежный. Премьер-министр на заседании кабинета министров сказал недавно, что он согласен проводить беспристрастную политику по отношению к обеим сторонам. Мне кажется, мы должны были бы спросить французов, согласятся ли они вместе с нами довести до сведения греков, что если греки не подчинятся предложенному решению, то мы вмешаемся и приостановим войну путем морской блокады Смирны. Это выступление решит дело, ибо греки бессильны что-либо предпринять. С другой стороны, нам это ничего не будет стоить, так как наш средиземноморской флот чрезвычайно силен и в настоящее время находится в Средиземном море. Я полагаю, что в Великобритании все одобрят прекращение войны. В то время мы должны сказать грекам, что если они согласятся на наши условия, а Кемаль [c.272] проявит несговорчивость, то мы окажем им активную помощь и обратим морскую блокаду против Турции.

Я очень обеспокоен тем, что греки предпримут это новое наступление в подавленном настроении. Если это наступление кончится неудачей, то оно может привести к непоправимой катастрофе. В этом случае вся политика, установленная нами в Чекерсе, окажется сведенной на нет. Я прибавлю к этому, что если французы откажутся участвовать в морской блокаде Греции или Турции, – в зависимости от обстоятельств, – то я все же буду настаивать на том, чтобы мы проводили ее одни, ибо мы обладаем всеми средствами для ее проведения и можем осуществить эту меру весьма быстро”.

В это время греческая армия неустанно двигалась вперед по тяжелой и труднодоступной местности. Это была величайшая кампания, предпринятая греками со времен классической древности. Этот эпизод заслуживает быть описанным более подробно, чем это обычно делалось.

До начала военных действий греческая армия была разделена на две группы. Правая, или южная группа, состоявшая из 7 дивизий и кавалерийской бригады (32 тыс. штыков и 1000 сабель), сосредоточивалась на линии железной дороги около Ушака. Левая, или северная группа, состоявшая из 4 дивизий (около 18 тыс. штыков), собралась у Бруссы. Сорокамильный промежуток между этими двумя основными группами прикрывался линией военных постов, тянувшихся от побережья Мраморного моря к югу. Турецкая армия также была разделена на две группы. Северная группа в шесть пехотных и три кавалерийских дивизии, составлявших 23 тыс. штыков (кавалерия представляла собою в сущности конную пехоту), стояла между железнодорожной станцией Эскишер и Мраморным морем. Южная группа в 10 пехотных дивизий и 2 кавалерийские дивизии, составлявших всего 25 тыс. штыков, была сосредоточена главным образом около железнодорожной станции Кутайя, но последние ее отряды доходили до Афиум Карагиссара и даже до более далеких пунктов. Греки немного превосходили турок в численности: у греков было 51 тыс. чел., у турок – 48 тыс. Кроме того, на два турецких орудия приходилось три греческих и на три турецких пулемета – восемь греческих. Греческая армия была лучше снабжена аэропланами и запасами военного снаряжения. Но зато турки за Ангорой имели еще три резервных дивизии (8 тыс. штыков), две дивизии (5 тыс. штыков) на юго-востоке в Киликии и еще три пехотных и две кавалерийских дивизии (6500 штыков) в ста семидесяти милях к востоку от Ангоры в округе Амасия.

Задача греков заключалась в том, чтобы уничтожить турецкую армию и занять Ангору. Но так как железнодорожная линия Смирна – Ангора, единственная линия, по которой могли передвигаться войска, резко отклонялась от своего основного направления и загибала к северу и югу за линией турецкого фронта между Афиум Карагиссаром и Эскишером, то прежде всего грекам было необходимо прогнать турок из этого сектора и, если возможно, уничтожить турецкую армию. Только при этом условии можно было продвинуться к Ангоре. Операции начались с маневра, имевшего целью обмануть неприятеля.

9 июля левая греческая группа двинула две дивизии к востоку от Бруссы, чтобы удержать турецкую северную группу на ее позициях, а две других дивизии направились на юго-восток к Кутайе, чтобы действовать совместно с правым крылом армии. Через три дня три дивизии [c.273] правой греческой группы атаковали турок в Афиум Карагиссаре и разбили их. Началось очищение от турок железнодорожной линии, ведущей в Эскишер. Затем одна дивизия осталась в Афиум Карагиссаре, а остальная часть правой группы и две дивизии левой, соединившиеся при Кутайе, прогнали турок и вошли в Кутайю 17 числа. Турки продолжали отступать за Эскишер, который греки заняли 20 июля. Король Константин в этот день прибыл на фронт из Афин и принял командование войсками. 21 июля турки начали общую атаку. Греки ответили контратакой, и турки были оттеснены по всей линии. Они отступили на 30 миль и заняли позицию за рекой Сахария, в 50 милях от Ангоры. Эти позиции охраняли доступ в столицу.

Греки одержали стратегический и тактический успех, ибо они захватили железную дорогу и получили возможность продолжать наступление. Но они не уничтожили турецкой армии или хотя бы сколько-нибудь значительной ее части. Потери убитыми и ранеными были почти одинаковы для обеих сторон – и те и другие потеряли от 7 тыс. до 8 тыс. Кроме того турки потеряли 4 тыс. пленными.

Последовала короткая пауза, во время которой обе армии реорганизовались и приготовились к следующей фазе борьбы. Греки исправили железную дорогу и проселочные пути сообщения. Они ремонтировали подвижной состав и усилили свой дорожный транспорт: 500 грузовиков, 2 тыс. верблюдов и 3 тыс. повозок, движимых волами. Мустафа Кемаль, располагавший гораздо менее значительными средствами транспорта к меньшими запасами, чем его противники, приказал женам и дочерям своих солдат заменить собою верблюдов и быков, которых не было у турецкой армии. Во время передышки турецкие женщины приносили воду, пищу и другие припасы из бесчисленных окрестных деревушек, и все эти запасы сосредоточивались на востоке от большой излучины реки Сахарии, где турецкий национальный вождь и правитель решил окончательно утвердиться.

10 августа греки возобновили наступление, выделив вторую дивизию на фронт Афиум Карагиссара. Теперь армия их состояла из 73 тыс. штыков, из которых 50 тыс. можно было двинуть в наступление. Турки имели 70 тыс. штыков, из которых 44 тыс. были сосредоточены на реке Сахарии. Добавочный отряд в 8 тыс. двигался из Киликии. Греческий успех в Эскишере не оказал впечатления на союзников, и 14 августа на парижском совещании союзники решили по-прежнему соблюдать нейтралитет.

Битва началась 24 августа. Первоначальный греческий план заключался в том, чтобы обогнуть с юга турецкую позицию, но в самый последний момент, когда турки передвинули войска с правого фланга на левый, план был изменен, и было решено прорвать турецкий центр в направлении на Япан Гамман. Тем не менее, наиболее успешные для греков операции произошли на южном фланге. Это дало возможность центру и левому крылу продвинуться вперед. В течение десятидневного боя, когда линии греческих сообщений подвергались непрерывным набегам турецких отрядов, и греческие войска страдали от недостатка военного снаряжения, пищи и даже воды, греческая армия постепенно оттеснила турок на 10 миль и, если бы этому не помешало неумелое руководство, по всей вероятности одержала бы над турками решительную победу, в которой греки были уверены. Но к 4 сентября силы греков были исчерпаны. Обе стороны не могли больше сражаться и использовали все свои резервы [c.274] Сражение было упорно и кровопролитно. Греки потеряли 18 тыс. чел. Потери турок были не столь велики. Обе армии остались в целости, были почти одинаковы по численности и после передышки могли продолжать военные действия. Но политическое и стратегическое положение греков было таково, что успехи, не приводившие к окончательной победе, были уже поражением. Наоборот, положение турок было таково, что отсутствие окончательного разгрома было уже победой. Руководивший турками вождь прекрасно учитывал эту обстановку.

До 9 сентября обе стороны были заняты реорганизацией сил. Раньше Кемаль сомневался, подготовляется ли греческая армия к новой атаке или начинает отступление, но в этот день он пришел к убеждению, что наступление греков кончилось, и приказал начать общую контратаку.

Греки упорно сопротивлялись, но стратегическое положение было слишком опасно, и вечером 11 сентября король Константин приказал отступить к западу от реки Сахарии. Отступление было выполнено с большим искусством, но все же оно знаменовало неудачу греческой кампании. Армии продолжали стоять на железнодорожной линии к югу от Эскишера.

Теперь снова наступил удобный момент для вмешательства. Я разослал следующий печатный меморандум:

“Серьезные неудачи греческой армии, пытавшейся взять Ангору штурмом, являются для нас новым удобным случаем (их было уже немало в прошлом) для того, чтобы окончательно разрешить восточные вопросы. Было бы позором для нас, если бы мы не приложили теперь все усилия для достижения такого решения. Разорение всей этой части востока и те неблагоприятные последствия, которыми это грозит для всего мира, являются достаточной причиной для нашего выступления.

Не наступил ли теперь наиболее подходящий момент решительно вмешаться в войну, чтобы добиться мира ради Греции или ради Турции? Вполне возможно, что эта кровопролитная и не приводящая к результатам война заставила обе стороны стремиться к миру. В настоящее время Мустафа Кемаль, может быть, не будет уже обнаруживать такой несговорчивости, какую он проявлял во время прежних переговоров, а греки все больше и больше приближаются к банкротству и революции. Теперь мы должны обратиться к обеим сторонам на основе тех предложений, которые мы выработали до возобновления греческого наступления. Несомненно, выработанные тогда условия должны быть изменены. Но, окончательно остановившись на наиболее разумном, по нашему мнению, решении вопроса, мы должны оказать максимальное давление на обе стороны, не отступая перед блокадой Пирея, если Греция будет противиться, или перед оказанием ей помощи деньгами и снаряжением, если Турция проявит несговорчивость. В течение последних 3 месяцев мы не делали абсолютно ничего и только наблюдали за развитием этого пагубного конфликта. Если мы и теперь будем придерживаться такой же тактики, то для нас, несомненно, возникнут огромные осложнения в Месопотамии”.

Но ничего не было сделано, и в течение некоторого времени ничего не случилось. Мы вступили в период кажущегося спокойствия. События приостановились, дискуссии оборвались, и в политике зияла пустота. В [c.275] следующей главе мы выясним, как была заполнена эта пустота. Но прежде чем перейти к описанию окончательных моментов кампании, мы должны вкратце коснуться армянской трагедии, которой сопровождалось воскрешение турецкой мощи.

Происшедшие в России и в Турции события, за которыми вскоре последовали новые трагедии, оказались роковыми для армянского народа. Мировая война, приведшая вначале к страшной резне армянского населения, в конце концов развернула перед нами самые широкие и блестящие надежды, какие только могла питать армянская нация. А затем вдруг нация эта была повержена во прах, – по всей вероятности, навсегда. Вековые несчастья армянской нации объяснялись главным образом физическими особенностями ее родины. На высоком армянском плато, простирающемся через центр Малоазиатского полуострова, расположены горные хребты в восточном и западном направлении. Долины между этими хребтами с незапамятных времен были дорогами для всех завоевателей, двигавшихся на западе из Малой Азии, а на востоке – из Персии и Центральной Азии. В древности по этим путям шли мидяне, персы и римляне, а в первые столетия христианской эры – персидские сассаниды и императоры Восточной римской империи. В средние века по ним следовали орды монголов и турок (сельджуков и османлисов), завоевывавшие, делившие, уступавшие и снова завоевывавшие те малодоступные области, в которых несчастный народ вел неустанную борьбу за жизнь и независимость. После укрепления России борьба за армянские области, представлявшие как бы естественные границы соперничавших империй, велась между Россией, Персией и Оттоманской империей.

В тот момент, когда началась мировая война, Армения, разделенная между Россией и Турцией и постоянно страдавшая то от насилий, то от резни, не имела никакой защиты (кроме тайных обществ), никакого оружия, кроме интриг и убийств. Мировая война навлекла на армян новые бедствия. После балканских войн сторонники пан-турецкой идеи отказались от мысли возродить государство с помощью “оттоманизации” и “отурчивания”. Бедствия Турецкой империи они приписывали в значительной степени противодействию нетурецких рас, живших в Турции. Они откровенно и прямо заявляли, что эти расы “не стоят внимания, являются только помехой и могут убираться ко всем чертям”. Возрожденное государство, к которому стремились турецкие патриоты, должно было создаваться одними только турками. К этой цели, если она вообще была достижима, вел долгий и трудный путь. Поэтому чем скорее турецкий народ примется за ее осуществление, тем лучше. По этому пути турки шли с 1912 г., тогда как Европа долгое время даже не подозревала об этом. Но армяне были лучше осведомлены. Они понимали, что включение мусульманских областей Кавказа в состав великого турецкого государства подчинит все армянское плато, включая и русскую Армению, турецкому владычеству и поставить на карту все будущее армянской расы. Начало мировой войны поставило все эти вопросы ребром. Турецкое правительство, преследуя свои собственные цели, старалось обеспечить за собой помощь армян, особенно армян, живших в России. Перед армянскими лидерами встала страшная альтернатива: должны ли они предоставить все силы своей нации в распоряжение России и Турции или согласиться на то, чтобы их народ оставался по-прежнему разделенным, и сыны его сражались во вражеских армиях друг против друга? В конце концов они пришли к выводу, что в случае войны армянский народ, [c.276] живущий в Турции и России, должен выполнить свой долг по отношению к обоим правительствам, Они считали более разумным пойти на братоубийственную борьбу, сражаясь в различных лагерях, чем поставить на карту все свое существование, связав свою судьбу с победой одной стороны.

Когда Турция атаковала русскую Армению, царское правительство, опасаясь, что успешная защита Кавказа армянами может подогреть националистические стремления армянского народа, отправило 150 тыс. армянских солдат на польский и галицийский фронт и перевело на Кавказ другие русские войска для защиты армянского населения. Из этих 150 тыс. армянских солдат лишь немногие остались в живых после европейских битв и смогли возвратиться на Кавказ до конца войны. Это была суровая мера по отношению к армянскому народу, но в дальнейшем его ждали еще большие беды. Турецкий план кампании кончился неудачей. Наступление, предпринятое турками на Кавказе в декабре 1914 г. и январе 1915 г., было отбито. Турки отступили и были чрезвычайно раздражены. Они обвиняли армян, живших в турецких восточных вилайетах, в том, что они действовали в качестве шпионов и агентов России, и в том, что они нападали на турецкие линии сообщения. По всей вероятности, эти обвинения были справедливы; но независимо от их основательности или неосновательности, они вызвали мщение, вполне согласовавшееся с турецкой политикой. В 1915 г. турецкое правительство начало проводить по отношению к армянам, жившим в Малой Азии, политику беспощадной массовой резни и высылок. 300 или 400 тыс. мужчин, женщин и детей бежали на русскую территорию, а отчасти в Персию и Месопотамию. Но Малая Азия была настолько основательно очищена от армянских элементов, насколько только могли достичь этого подобные меры, проводимые в самом широком масштабе. По приблизительным подсчетам, этим репрессиям подверглось 1¹/₄ млн. армян, из которых погибло больше половины. Нет никакого сомнения, что это преступление было задумано и выполнено по политическим мотивам. Туркам представлялся удобный случай очистить турецкую землю от христианской расы, противодействовавшей всем турецким планам, стремившейся к таким национальным целям, которые могли быть осуществлены только за счет Турции, и оказавшейся клином между турецкими и кавказскими мусульманами. Вполне возможно, что британская атака Галлиполийского полуострова еще более усилила ярость турецкого правительства. Турки, очевидно, думали, что если даже Константинополь падет и Турция проиграет войну, то все же турецкая территория будет очищена, и турецкой расе навсегда будут обеспечены преимущества, весьма важные для ее будущего.

Прибытие на Кавказ великого князя Николая Николаевича в начале 1915 г., взятие им Эрзерума в феврале 1916 г. и завоевание турецкой территории в северно-восточной части Малой Азии оживили надежды армян. После вступления в войну Соединенных Штатов надежды эти еще более усилились. Но русская революция погасила их. Мы не можем здесь рассказывать о запутанных конфликтах между грузинами, армянами и татарами, которые последовали вскоре. В начале 1918 г. русская кавказская армия оставила малоазиатский фронт и превратилась в вооруженный сброд, думавший только о том, чтобы как можно скорее уехать на родину. Русские ушли, турки еще не пришли. Оставшееся в живых армянское мужское население прилагало отчаянные усилия к тому, чтобы [c.277] организовать защиту своей страны. Армянские элементы русской армии объединились и с помощью добровольцев некоторое время задерживали турецкое наступление. Из 150 тыс. армянских солдат, взятых в русскую армию, огромное большинство уже погибло или было рассеяно, и армяне не могли набрать больше 35 тыс. чел. Брест-Литовский договор, заключенный в феврале 1918 г., послужил сигналом для общего турецкого наступления на востоке. Армянская линия защиты была снята, и к маю турки не только отвоевали округа, занятые русскими, но и заняли Батумский, Карский и Ардаганский округа и готовились двинуться к Каспийскому морю. Тем временем союзники шли вперед. Британские, французские и американские войска разбили германские армии во Франции. Англо-индийские армии завоевали Месопотамию, Палестину и Сирию. В тот самый момент, когда турки достигли на Кавказе той самой цели, ради которой они пошли на такой риск и запятнали себя преступлениями и резней, рухнули все их государство и вся социальная организация Турции. После мировой войны армянский народ оказался рассеянным, а во многих округах совершенно уничтожен. Резня, военные потери и насильственные высылки, бывшие не чем иным, как более легким методом убийства, уменьшили его численность не менее, чем на одну треть. Из 2¹/₂-миллионного населения погибло три четверти миллиона мужчин, женщин и детей. Казалось, что этим страдания армянского народа должны были закончиться.

Слава и красноречие Гладстона способствовали тому, что британский народ, да и все вообще либеральное общественное мнение мира были хорошо осведомлены о тех бедах и избиениях, которым подвергались армяне в прошлом. Мнения относительно армян были различны, – одни подчеркивали страдания армянского народа, другие – его недостатки. Но во всяком случае, в противоположность тому безразличию, с каким западные демократии относились обычно к судьбам восточных и средневосточных народов, армяне и все их несчастья были хорошо известны в Англии и Соединенных Штатах. Интерес к армянской расе подогревался религиозными, филантропическими и политическими мотивами. Жестокости, практиковавшиеся по отношению к армянам, вызывали справедливый гнев тех простых и сострадательных мужчин и женщин, которых так много среди говоривших по-английски народов. Теперь, казалось, наступил момент, когда армянам будет обеспечено справедливое отношение, и они получат право мирно жить на своей родине. Их угнетатели и тираны погибли в результате войны или революции. Величайшие нации, оказавшиеся победителями, были друзьями армян и должны были позаботиться о торжестве армянского дела. Казалось невероятным, что пять великих союзных держав не смогут осуществить свою волю. Но читатель, познакомившись с этой книгой, не питает на этот счет никаких иллюзий. К тому времени, когда победители удосужились на парижской конференции приступить к рассмотрению армянского вопроса, единение между союзниками уже исчезло, их армии также не существовали более, и их решения были только пустыми словами. Ни одна держава не хотела взять мандат над Арменией. Британия, Италия, Америка, Франция глядели на него и только покачивали головами. 12 марта 1920 г. Верховный совет предложил этот мандат Лиге наций. Но Лига, не располагавшая ни средствами, ни людьми, благоразумно и решительно отказалась. Оставалась надежда на Севрский трактат. 10 августа державы заставили константинопольское правительство признать Армению, границы которой [c.278] еще не были установлены, свободным и независимым государством. Статья 89 предписывала, что Турция должна “передать на рассмотрение президента Соединенных Штатов Америки вопрос о границах между Турцией и Арменией в Эрзерумском, Трапезундском, Ванском и Битлисском вилайетах и согласиться на принятое им решение, равно как и на любые условия, которые он может поставить для обеспечения Армении доступа к морю”. Только в декабре 1920 г. президент Вильсон выполнил это высокое поручение. Установленная им граница передавала Армении, в сущности, всю турецкую территорию, которую занимали русские отряды до того, как они разбежались после революции. После присоединения этой площади к Эриванской республике армянская национальная территория должна была занимать почти 50 тыс. квадратных миль.

Армянские притязания были удовлетворены в такой мере, что в новом государстве мусульман оказалось больше, чем армян и греков. В данном случае в интересах справедливости хватили через край. Но армянское государство существовало только на бумаге. Почти год тому назад, в январе 1920 г., турки атаковали французов в Киликии, вытеснили их из Марашского округа и вырезали почти 50 тыс. армян. В мае большевистские отряды заняли и окончательно поработили Эриванскую республику. В сентябре, по взаимному соглашению между большевиками и турками, Эривань была отдана турецким националистам ². Акт этот сопровождался, как и в Киликии, страшной резней армян. Исчезла даже надежда на то, что в Киликии будет создана небольшая автономная армянская провинция под французским протекторатом. В октябре, на основании Ангорского соглашения, Франция решила эвакуировать всю Киликию. В Лозаннском трактате, запечатлевшем окончательный мир между Турцией и великими державами, история тщетно будет искать слово “Армения”. [c.279]

¹ Президент Вильсон в это время был тяжело болен, Клемансо удалился со своего поста, а Орландо потерпел поражение в парламенте.

² Тут у Черчиля все сознательно перепутано. До декабря 1920 г. в Армении господствовало дашнакское правительство английских креатур. Никакого “соглашения” о передаче Эривани не существовало, по договору между РСФСР и Турцией в 1921 г. была установлена современная граница Армянской ССР. – Ред.

Библиотека Михаила Грачева

предыдущая

следующая

оглавление