Грачев М.Н., Трахтенберг А.Д.

Микро- и макроуровневые теории политической коммуникации

Источник:

Политическая коммуникативистика: теория, методология и практика / под ред. Л. Н. Тимофеевой. –

М.: Российская ассоциация политической науки (РАПН);

Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2012. – С. 58–77.

Красным шрифтом в квадратных скобках обозначается конец текста

на соответствующей странице печатного оригинала указанного издания

Глава 3

Микро- и макроуровневые теории политической коммуникации

Выделение исследований политической коммуникации в относительно самостоятельную область теоретического и прикладного анализа было положено работами Г. Лассуэлла, посвященными анализу феномена пропаганды в период Первой мировой войны¹ и впоследствии в значительной мере обусловливалось развитием американской политической науки. На протяжении уже более чем полувека данные исследования развиваются в русле двух основных направлений. Первое из них связано с построением микроуровневых когнитивных конструкций, которые выступают в качестве основы упорядочения и обобщения эмпирических данных о результатах информационного воздействия, имеющего своей целью изменение политических установок, мнений, поведения на уровне индивидов. Второе направление сопряжено с построением макроуровневых моделей, концептуально [c. 58] отображающих содержание и тенденции развития процессов информационного воздействия и взаимодействия субъектов политики на уровне политической системы и общества в целом. Поскольку, в отличие от европейской традиции с присущим ей взглядом на политологию как на общую интегративную науку, включающую весь комплекс знаний о политике и ее взаимоотношениях с человеком и обществом, и отечественного обществознания со свойственным ему холизмом в понимании общества и соответствующей ориентацией на создание глобальных общемировоззренческих конструктов, англо-американская политическая наука принципиально игнорирует нормативно-ценностные подходы как метафизические и признает в качестве научных лишь аналитические конструкты, которые можно подвергнуть эмпирической верификации, а также, добавим, нацеливается не только на изменение или прирост базисного теоретического знания, но и на его практическое применение с целью достижения реальных политических результатов, наиболее динамичное развитие в США получило именно первое направление политико-коммуникационных исследований.

При этом следует подчеркнуть, что в основе микроуровневых теорий политико-коммуникационных процессов также лежит определенное ценностное и метафизическое представление о политической власти, которое предполагает наличие множества субъектов власти и влияния, в процессе конкуренции между собой достигающих консенсуса. В то же время макроуровневые модели обычно ориентируются на представление о власти как о конфликте между теми, кто обладает монополией на власть, и теми, у кого власти нет². Таким образом, микроуровневые теории политической коммуникации не менее ценностно нагружены, чем макроуровневые, однако нормы и ценности существуют в них в снятой форме. Неявно предполагается, что политическая коммуникация в том виде, как она сложилась в США к середине XX в., это и есть «политическая коммуникация вообще» и «политическая коммуникация как таковая», и именно поэтому микроуровневые теории претендуют на универсальную применимость. Все остальные, «не-американские» формы политической коммуникации рассматриваются как социально и культурно специфичные, в то время как политическая коммуникация в ее североамериканском варианте выступает в качестве «нулевой точки отсчета» и считается культурно стерильной по определению.

Исследования политической коммуникации первоначально основывались на ранних концептуальных представлениях о [c. 59] массово-коммуникационных процессах, известных под образными названиями теорий «волшебной пули» (image of magic bullet) и «подкожной иглы» или «шприца» (image of hypodermic needle). Эти теории исходили из предположения об огромных, практически неограниченных возможностях информационно-пропагандистского воздействия на массовую аудиторию, которая в плане отбора сообщений ведет себя достаточно пассивно и по сути напоминает ожидающего пациента, чье состояние начинает меняться после получения дозы лекарственного препарата в виде инъекции. Одним из основоположников данной теоретической модели принято считать Г. Лассуэлла, который дал классическое определение массовой пропаганды как «молота и наковальни общественной солидарности», сливающей миллионы атомизированных индивидов в единую «амальгамированную массу ненависти, веры и надежды»³. В политологическом контексте подобная постановка вопроса об информационной «волшебной пуле», которая, с одной стороны, всегда точно и безошибочно находит свою мишень, а с другой – выступает как единая система стимулов, порождающая единую систему реакций, тем самым полностью подчиняя себе весь общественный организм, со всей очевидностью представляла несомненный интерес и с точки зрения возможностей влиять на поведение избирателей через пропагандистское воздействие по каналам СМИ.

Однако существует позиция, согласно которой теория «волшебной пули» в действительности вообще не является научной теорией, а представляет фобию массового сознания, болезненно отреагировавшего на появление первого электронного СМИ – радио⁴. В этом случае развитие исследований массовой политической коммуникации можно представить как постепенное преодоление этой фобии, которая находилась в явном противоречии с ценностной установкой на множественность субъектов власти и влияния. При наличии множества субъектов полное подчинение общественного организма какому-то одному из них выглядит достаточно абсурдно.

Широко известные исследования электоральных процессов, проводившиеся в конце 1930-х – 1950-е гг. под руководством П. Лазарсфельда, Б. Берельсона и Э. Кэмпбэлла, показали, что представление о всемогущих средствах массовой информации, по своему произволу [c. 60] направляющих выбор избирателя, не находит эмпирического подтверждения⁵.

Как известно, на основе анализа результатов социологических данных, полученных путем проведения в канун президентских выборов 1940 г. серии параллельных опросов избирателей в округе Эри, штат Огайо, где результаты голосования обычно были очень близки к средним по США, П. Лазарсфельд, Б. Берельсон и Х. Годэ предложили классическую двухступенчатую модель коммуникации, которая впоследствии стала одной из первых общепризнанных теоретических конструкций в политической коммуникативистике. Согласно этой модели воздействие массовой коммуникации на индивида большей частью является не прямым, а опосредуется микрогруппами, где посредниками при передаче информационного воздействия выступают так называемые «лидеры общественного мнения» (opinion leaders) – лица, пользующиеся авторитетом в своей микрогруппе, которые интересуются какой-либо проблемой, активно читают газеты и слушают радио, а затем обсуждают прочитанное или услышанное в своем окружении, давая при этом фактам или событиям собственное толкование. Иными словами, межличностная и внутригрупповая коммуникация опосредует массовую коммуникацию по следующей схеме: идеи часто передаются от радио и газет к лидерам общественного мнения, а от них – к менее активным слоям населения⁶. При этом, как показали исследования динамики электоральных предпочтений жителей округа Эри, информационно-пропагандистское воздействие по каналам массовой коммуникации в большинстве случаев способно осуществить либо закрепление уже имеющихся у респондента на сознательном уровне предпочтений, либо актуализацию латентных предпочтений, что приводит к сознательному уточнению неопределенной позиции, изначально имевшейся у респондента, и лишь в крайне редких случаях – на уровне 5% от общего количества опрошенных – приводит к переубеждению и переходу на противоположные позиции.

Данное обстоятельство отчасти способствовало временному выдвижению на первый план так называемых теорий минимальных эффектов массовой коммуникации, в соответствии с которыми делались выводы о том, что информационное воздействие через СМИ [c. 61] в период избирательных кампаний по своей эффективности уступает другим факторам, предопределяющим особенности электорального поведения, таким, например, как принадлежность к политической партии или определенной социальной группе. Главный аргумент, лежавший в основе таких выводов, сводился к утверждению о слабости воздействия безличных сообщений, адресованных массовой аудитории и, по существу, не связанных с нуждами и потребностями каждого конкретного, отдельно взятого индивида-избирателя.

В противоположность «теориям минимальных эффектов», обусловившим на некоторое время заметное снижение исследовательского интереса к проблемам политической коммуникации, в середине 50-х гг. были выдвинуты и принципиально иные концепции, исходившие, напротив, из представлений об активном поведении аудитории СМИ в плане выбора источников информации и отбора распространяемых сообщений. Так, согласно концепции, предложенной Л. Фестингером, люди испытывают психологический дискомфорт, впадают в состояние «когнитивного диссонанса», когда им навязываются взгляды, идеи и суждения, заставляющие их сомневаться в собственных идеалах или задевающие их чувства и вкусы⁷. Чтобы избежать дискомфорта, человек отбирает только ту информацию, которая согласуется с его собственными убеждениями и верованиями, и игнорирует противоречащие сообщения. Несмотря на то, что исследования эффектов массовой коммуникации в периоды избирательных кампаний, проводившиеся в 60-е гг. У. Уэйссом, далеко не во всем подтверждали данную теорию и отчасти даже опровергали ее⁸, идея целенаправленного информационного отбора продолжает разрабатываться и в последнее время, в частности, в работах Д. Грабер⁹.

Другая концепция, известная под названием «теории полезности и удовлетворения потребностей» (theory of uses and gratifications), которая первоначально разрабатывалась в трудах Э. Каца, ученика и последователя П. Лазарсфельда¹⁰, исходит из того, что индивиды [c. 62] осуществляют активный отбор информации, игнорируя сообщения, не отвечающие их интересам, а также те, которые представлены в непривлекательной форме. Они станут уделять внимание только тем сообщениям, которые в той или иной мере окажутся полезными либо будут отвечать каким-нибудь потребностям, причем только в том случае, если затраты времени и усилий на это представляются оправданными. Польза и удовлетворение, извлекаемые из получаемых сообщений, могут носить как эмоциональный, так и интеллектуальный характер. Например, в период избирательной кампании человек может обратить внимание на сообщение, которое не только окажется полезным при голосовании на предстоящих выборах, но и вызовет ощущение его собственной политической компетентности. Положения «теории полезности и удовлетворения потребностей» неоднократно подтверждались на практике, хотя и подвергались определенной корректировке в соответствии с эмпирическими данными, о чем наглядно свидетельствуют материалы коллективной монографии по этой проблеме, вышедшей в свет в середине 1980-х гг. под редакцией К. Розенгрена, Л. Уэннера и Ф. Палмгрина¹¹.

Изучение воздействия СМИ на ход избирательных кампаний и итоги выборов заметно активизировалось в конце 60-х – начале 70-х гг. В ряде работ отмечается, что это произошло во многом благодаря публичным выступлениям и интуиции действующих политиков¹². Данные исследования были ориентированы скорее не на поиск каких-либо универсальных эффектов, а на выявление условий, необходимых для достижения того или иного желаемого результата. Этот новый подход, подтверждавший, в частности, предположение о том, что заинтересованные избиратели и политэксперты более восприимчивы к воздействию распространяемых сообщений, чем пассивные граждане и начинающие политики, совпал по времени с важнейшими изменениями, существенным образом трансформировавшими взаимоотношения между СМИ и политической сферой. Партийное влияние на выбор кандидата заметно уменьшилось, что дало возможность телевидению, получившему на тот момент широкое распространение [c. 63] и ставшему весьма популярным, превратиться в могущественную силу. В связи с этим не вызывает удивления тот факт, что данный исследовательский подход, основанный на возрождении интереса к изучению распространяемых сообщений и вызываемых ими результатов, подчеркивал несостоятельность многих представлений «теорий минимальных эффектов».

Результаты исследований 70–90-х гг. дают немало веских аргументов в пользу выводов о том, что СМИ и прежде всего телевидение способны воздействовать на ход и итоги избирательных кампаний множеством различных способов. Основное внимание в этих исследованиях уделяется анализу коммуникационных стратегий, используемых при проведении избирательных кампаний как на общенациональном, так и на региональном, местном уровне, и направленных на конструирование особой печатной и электронной «медиареальности», с которой непосредственно имеет дело индивид. Данное направление политико-коммуникативных исследований восходит к трудам У. Липпмана, который еще в начале 20-х гг. первым указал на существование создаваемого СМИ псевдоокружения (psevdo-environment), замещающего рядовому члену общества его реальное окружение¹³. Под воздействием СМИ в сознании индивидов возникает упрощенный, искаженный и стереотипизированный образ внешнего мира, который, наряду с самой реальностью, становится весьма существенным фактором, предопределяющим и мотивирующим их поведение в повседневной жизни. Из этих посылок исходит, в частности, «теория культивации» (cultivation) Дж. Гербнера¹⁴, согласно которой СМИ, и в первую очередь телевидение, создают символический мир, который зрители склонны принимать за реальный. Применительно к ситуации проведения избирательных кампаний, с точки зрения «теории культивации», особый интерес представляет анализ содержания и частоты повторяемости сообщений, касающихся формирования образов кандидатов на выборные должности.

Подобные сообщения, несомненно, оказывают непосредственное влияние на исход выборов, поскольку в современном мире для того, чтобы набрать необходимое число голосов избирателей и, следовательно, быть избранным, претенденту в первую очередь необходимо стать узнаваемым и запоминающимся. Однако роль образов, создаваемых СМИ, далеко неоднозначна и существенно варьируется в зависимости от конкретного политического контекста, в котором [c. 64] разворачивается избирательная кампания. В частности, «подогреваемый» интерес аудитории может смениться ситуацией ее «информационного пресыщения», и кандидат, вначале набиравший популярность, к кульминационному моменту – дню голосования – может попросту «надоесть». Как убедительно показал своим известным исследованием Л. Бартельс, избирательная кампания, вопреки классической теории рационального выбора, является динамичным процессом, в котором индивидуальные предпочтения часто меняются, делая коллективное решение весьма непредсказуемым¹⁵.

Многие политологи сходятся во мнении, что существенную роль в данном процессе играет образ победившего кандидата, формируемый под влиянием политической рекламы, дебатов и сообщений в выпусках новостей, транслируемых по каналам СМИ на коротком отрезке предвыборной гонки. Несмотря на то, что предложить некую универсальную теоретическую формулу создания имиджа победителя не представляется возможным, опубликованные в последние полтора десятилетия работы Т. Гитлина¹⁶, Д. Грабер¹⁷, К. Джонсон-Кэрти и Г. Коплэнда¹⁸, К. и Г. Лэнг¹⁹, Э. Остин и Б. Пинклтона²⁰, Р. Харта²¹, Дж. Эдвардса и С. Уэйна²² позволяют говорить о том, что массовую аудиторию все больше интересуют не столько позиции кандидатов по поводу каких-либо конкретных политических вопросов, сколько их личные качества: сила характера, уверенность в себе, лидерские способности и т.п., причем немалый интерес вызывает также и финансовое положение претендентов на выборные должности. Как [c. 65] показали исследования Э. Деннис и Дж. Меррилла²³, Д. Келлнера²⁴, К. Кенски, Б. Харди и К. Джемисон²⁵, С. Крауса²⁶, Л. Кэйд, М. Маккини и Дж. Тедеско²⁷, Э. Микиевич, Ч. Файерстоуна и Л. Роузелл²⁸, в ходе предвыборных дебатов именно эти аспекты, а отнюдь не поверхностные суждения кандидатов о текущих проблемах на фоне стремления уйти от анализа действительно имеющихся трудностей привлекают внимание большинства не определившихся в своем выборе граждан.

Однако далеко не все политологи отдают должное этому влиянию, обосновывая свою точку зрения, с одной стороны, тем, что распространение по каналам массовой коммуникации сообщений, носящих агитационно-пропагандистский и политико-рекламный характер, далеко не всегда можно было назвать единственной причиной наблюдаемых результатов, а с другой стороны, отсутствием статистически значимых закономерностей, которые позволяли бы однозначно судить о динамике изменения электоральных предпочтений под воздействием СМИ. Между тем, даже если прямой эффект от массовой коммуникационной кампании действительно оказывается «статистически незначительным» и не превосходит нескольких процентов от общего количества избирателей, он может быть весьма существенным в политическом плане, когда относительно небольшое число голосов может в корне повлиять на итоги всей избирательной кампании, как это показали президентские выборы в США в 2000 г.

В ряде работ подчеркивается, что массовые коммуникационные кампании способны оказывать не только прямое, но и косвенное воздействие на чувства и настроения избирателей. Так, в частности, П. Абрамсон, Дж. Олдрич и Д. Роуд отмечают, что если выступления СМИ вызвали волну акций протеста, которые, в свою очередь, привели к изменению политического климата и повлияли на итоги выборов, то эти результаты должны быть хотя бы частично объяснены [c. 66] воздействием массовой коммуникации²⁹. Точно так же материалы, посвященные проблемам экономики или международных отношений, публикуемые в период избирательной кампании, могут существенным образом повлиять на настроения электората, даже если в них ни коим образом не затрагивается тема выборов. В работе Ш. Айенгара и Д. Киндера³⁰ в качестве классического примера подобного косвенного воздействия рассматривается ситуация, сложившаяся в США накануне президентских выборов 1980 г., когда в последний вечер перед днем голосования все три ведущие американские телекомпании посвятили бóльшую часть эфира освещению событий, связанных с так называемым иранским кризисом – захватом в Тегеране посольства США и неудачной попыткой освободить заложников, – поскольку наметилась перспектива его разрешения. В результате выборы стали восприниматься избирателями по сути как референдум по оценке внешнеполитических действий президента Дж. Картера, что и привело к его поражению с результатом 41 % голосов против 51 %, поданных за Р. Рейгана, хотя по данным опросов общественного мнения, проведенных незадолго до выборов, Картер лишь незначительно уступал Рейгану – не более 3 %.

В последние два десятилетия одним из ведущих теоретических подходов к изучению воздействия СМИ на электоральное поведение является концепция «установления повестки дня» («agenda-setting»). С точки зрения данной концепции, воздействие СМИ на аудиторию носит своего рода «конструирующий» характер: когда пресса, радио или телевидение начинают уделять более пристальное внимание освещению тех или иных событий и проблем, именно эти события и проблемы начинают восприниматься аудиторией в качестве наиболее важных и значимых по сравнению с остальными. Формирование концепции «установления повестки дня» обычно связывается с именами Д. Шоу и М. Маккобса, впервые изложившими свой подход в 1977 г. в публикации, посвященной анализу поведения избирателей штата Северная Каролина³¹, однако у них были и предшественники. Так, еще в конце 50-х гг. Н. Лонг приписывал газетам «значительную роль в определении того, о чем большинство людей будут говорить, что, по мнению большинства людей, будет являться достоверными фактами и что большинство людей расценят в качестве главных [c. 67] проблем, с которыми они сталкиваются, …в большей степени вследствие установления общественной повестки дня»³², а несколько позднее Б. Коэн обратил внимание на то, что СМИ способны концентрировать внимание аудитории на тех или иных проблемах, даже если изначально невозможно определить, какое мнение сложится у аудитории относительно этих проблем³³.

Приверженцы концепции «установления повестки дня» утверждают, что под воздействием сообщений, распространяемых по каналам массовой коммуникации, с большей вероятностью будет меняться не столько электоральное поведение и отношение избирателей к тем или иным фактам, сколько база знаний аудитории, на основе которых принимаются решения. Когда СМИ сосредоточивают внимание на отдельных проблемах и событиях, выполняя одну из их ключевых своих функций, они тем самым затрагивают приоритеты интересов аудитории. Поэтому, как полагает, например, Ш. Айенгар, главная задача исследования заключается в том, чтобы выяснить, в какой степени информационное воздействие изменяет знания и приоритеты аудитории или наиболее активной ее части, лежащие в основе принятия решений, чтобы рассмотреть дальнейшие события в свете контекста, сформированного предшествующими сообщениями³⁴.

Авторы ряда работ делают акцент не столько на результатах воздействия СМИ на электорат в периоды избирательных кампаний, а ставят проблему значительно шире – в плане изучения более общих социально-политических эффектов, порождаемых массовой коммуникацией. Г. Лассуэлл в свое время обращал внимание на то, что средства массовой коммуникации выполняют три важнейшие социальные функции: во-первых, они знакомят аудиторию с текущими событиями, играя при этом определенную роль в «установлении повестки дня»; во-вторых, они интерпретируют значение сообщений, формируя таким образом перспективы, с точки зрения которых будут рассматриваться происходящие события; и, в-третьих, они также играют важную роль в социализации индивидов в рамках сложившихся культурных установок. В соответствии с этими функциями он предлагал выделить следующие основные направления политико-коммуникационных исследований: изучение типов «имиджей», политических образов, отбираемых СМИ для широкого распространения; оценку интерпретации событий в предлагаемых СМИ [c. 68] материалах и, наконец, анализ степени воздействия распространяемых по каналам массовой коммуникации сообщений на уровень политической социализации³⁵. В плане развития этих предложений Г. Лассуэлла, как видно из содержания вышедшего в свет в 1981 г. «Справочника по политической коммуникации» под редакцией Д. Ниммо и К. Сандерс³⁶ и опубликованного в 1990 г. справочного издания «Новые направления в политической коммуникации» под редакцией Д. Свэнсона и Д. Ниммо³⁷, политологам помогли восполнить некоторые пробелы специалисты в области социологии и психологии. Обращение к теоретическим концепциям этих смежных дисциплин – к теории массового общества и различным интерпретациям теории убеждения – выступает характерной чертой ряда работ второй половины 80-х – середины 90-х гг., посвященных проблемам анализа эффективности пропагандистского воздействия и возможных приемов ведения психологических войн в условиях становящегося информационного общества. Примерами подобных исследований являются, в частности, получившая достаточно широкую известность монография А. Бениджера³⁸, а также работа У. Р. Неймана, Л. Макнайта и Р. Дж. Соломона³⁹.

Рассмотренные нами теории развиваются по преимуществу в общих рамках позитивистского направления современной политической науки. Вместе с тем политическая коммуникативистика испытывает влияние и широко распространенных теорий субъективистского плана, целому ряду которых присуще весьма критичное отношение к существующей политике. В своем большинстве эти исследования опираются на марксистскую теорию идеологии с ее представлением о средствах массовой коммуникации как об инструменте в руках господствующих классов. Следует отметить, что марксистские и производные от них теории обладают не меньшими универсалистскими претензиями, чем рассмотренные нами выше позитивистские построения. Эти исследования обращены прежде всего к анализу социальных последствий политической коммуникации. Так, С. Холл [c. 69] делает акцент на роли, которую она играет в установлении и сохранении неравноправия женщин и разного рода меньшинств в современном обществе⁴⁰. М. Эдельман пытается выяснить «конструкции» сообщений, воздействие которых ведет к инертности и покорности большинства, подавляемого из-за своей уступчивости доминирующими группами⁴¹. Б. Гинсберг и М. Шефтер рассматривают выборы как театрализованный ритуал, который узаконивает существующую властную структуру, а не как истинное выражение интересов и желаний общества⁴².

Нетрудно заметить, что ученые критического направления исходят из весьма определенного представления о том, какими должны быть средства массовой информации (и какими они в действительности не являются). Они ориентированы на идеал абсолютно свободных, независимых СМИ, выражающих интересы масс и одновременно просвещающих эти массы. Тот факт, что реальные СМИ мало соответствует этому идеалу, позволяет писать «реквием по масс-медиа» и рассуждать о «смерти значения», возникающей в результате их деятельности⁴³. При этом многие исследователи «критического» направления полагают, что ученые должны занимать активную политическую позицию и всемерно содействовать изменениям в структуре политико-коммуникационных процессов, способствующим преодолению существующих социальных ограничений и преобразованию общества на принципах равенства и справедливости. Активность эта большей частью принимает характер «семантической герильи»⁴⁴, т.е. партизанской войны против доминантного культурного порядка, выражающейся в разоблачении скрытого идеологического содержания самых невинных на первых взгляд посланий. В результате понятие политической коммуникации в «критических исследованиях» предельно расширяется, так что любой коммуникативный акт приобретает политический характер. [c. 70]

В целом, различные теории, проникшие и проникающие в область изучения политической коммуникации, создают своим многообразием изрядные затруднения методологического плана. Современная микроуровневая политическая коммуникативистика, подобно любой развивающейся области знания, отнюдь не свободна от существенного расхождения во мнениях по целому ряду фундаментальных проблем. Теоретики продолжают спорить по поводу предмета исследований и того, какой характер эти исследования должны иметь – преимущественно объективистский или же, напротив, критически-субъективистский. Между тем существующие противоречия относительно позиций, с которых должна изучаться политическая коммуникация на микроуровне, практически не отразились на становлении политической кибернетики как макроуровневой метатеоретической конструкции, концептуально отображающей наиболее общие закономерности информационного взаимодействия и обмена на уровне политической системы и общества в целом.

В современной западной политической науке относительно новое для нас понятие «политическая кибернетика» обозначает область теоретических и прикладных политологических исследований, связанную с изучением, объяснением, моделированием и прогнозированием политических процессов и явлений путем использования коммуникационно-кибернетических моделей. Выделение политической кибернетики в относительно самостоятельное направление во многом было вызвано развитием прикладных аспектов кибернетической теории, в целом изучающей наиболее общие закономерности процессов информационного обмена и управления в технических, биологических, человеко-машинных, экономических и социальных системах.

Опираясь на некоторые результаты математической логики, теории вероятностей и статистической физики, а также на достижения электронной техники, кибернетика использует количественные аналогии между работой машины, деятельностью живых существ и некоторыми социальными явлениями. Эти аналогии основываются на том, что как в сложном техническом устройстве, одним из примеров которого является ЭВМ, так и в живом организме и в человеческом сообществе могут быть выделены управляющие и управляемые составные части, связанные между собой посредством передаваемых информационных сигналов. Понятно, что эти аналогии, как и любые аналогии вообще, приблизительны; тем не менее, их количественная сторона дает возможность построения цельной теории управления и связи или теории коммуникации, применимой в существенно различных областях.

Функциональное единство действия технических, биологических и социальных управляющих систем выражается в универсальном [c. 71] характере обратной связи – принципа, суть которого состоит в том, что каждое последующее воздействие на управляемый объект определяется на основании сведений о результатах предыдущего воздействия – применительно к классу явлений, относящихся к отдельным видам целенаправленной деятельности, объединяемым общим понятием «коммуникация». При этом управление рассматривается как частный случай коммуникации.

В действительности, эти два понятия, предполагающие характерный для принципа обратной связи двусторонний обмен информацией между составными частями некоторой системы, обозначает, как подчеркивал Н. Винер, «явления по существу одной природы»⁴⁵. Когда какой-либо человек вступает в коммуникацию, или, пользуясь более привычным термином, в общение с другим, он сообщает ему в том или ином виде информационный сигнал; в свою очередь, устанавливая связь в противоположном направлении, этот другой возвращает подобный сигнал, содержащий информацию, которая для первого была недоступна. Если один человек управляет действиями другого, то исходный сигнал, очевидно, дается в императивной форме, однако техника коммуникации при этом нисколько принципиально не отличается; более того, чтобы управление было действенным, «управляющий» должен следить за любыми сигналами, которые поступают от «управляемого» и могут указывать, что команда управления принята, понята и выполняется⁴⁶. С функциональной точки зрения, подобным образом осуществляется информационный обмен между «управляющей» и «управляемой» вычислительными машинами, а также – в известной степени – и обработка мозгом человека сигналов, поступающих по центростремительным нервам от органов чувств в случае целенаправленной деятельности. Отмеченное обстоятельство давало основания утверждать, что существует «принципиальное единство ряда задач, в центре которых находились вопросы коммуникации, управления и статистической механики, и притом как в машине, так и в живой ткани»⁴⁷.

Данный круг вопросов, составивший предметную область кибернетики, впоследствии включил в себя и рассмотрение некоторых сторон социально-политической действительности. Это, разумеется, вовсе не означало стремления к упрощенной трактовке, подобной [c. 72] неоднократным и справедливо критиковавшимся в прошлом, в частности, В. И. Лениным, попыткам «наклеить “энергетический” или “биолого-социологический” ярлык на явления вроде кризисов, революций, борьбы классов и т. п.»⁴⁸. В отличие от механистических концепций, кибернетическая теория не ставила перед собой задачу исчерпывающе объяснить или однозначно свести друг к другу разноплановые явления лишь на основании проявляющегося сходства отдельных их сторон. Напротив, как подчеркивал Н. Винер, речь могла идти только о том, что «анализ одного процесса может привести к выводам, имеющим значение для исследования другого процесса»⁴⁹.

В этой связи представляет интерес то обстоятельство, что сам термин «кибернетика», предложенный Винером в качестве неологизма для обозначения новой области знания, возникшей на стыке технических, биологических и социальных дисциплин, уже использовался в истории науки, причем именно в социально-политическом значении. Он встречается в текстах Платона, где обозначает «искусство управления кораблем», «искусство кормчего», а в переносном смысле – «искусство управления людьми». В первой половине XIX в. французский ученый-физик А.-М. Ампер, занимавшийся проблемой классификации научного знания, предложил назвать «кибернетикой» (cybernetique) науку об управлении государством. В классификации Ампера «кибернетика», «этнодицея» (наука о правах народов), дипломатия и «теория власти» относились к политическим наукам, причем «кибернетика» и «теория власти» составляли «политику в собственном смысле слова»⁵⁰.

Применительно к современным исследованиям политической коммуникации наиболее продуктивными оказались сформулированные Винером кибернетические представления об универсальном характере обратной связи, а также о закономерностях так называемого «кибернетического гомеостазиса» – устойчивого, саморегулирующегося функционирования сложных открытых систем в изменяющейся окружающей среде путем активного взаимодействия с последней. Это выражается, с одной стороны, в приспособляемости [c. 73] сложноорганизованного системного объекта к воздействиям внешнего мира посредством определенных внутренних структурно-функциональных изменений, с другой – в активном воздействии системного объекта на среду, ее «приспособлении» к своим внутренним параметрам, «потребностям» путем извлечения и усвоения необходимых ресурсов и, кроме того, нейтрализации неблагоприятных внешних воздействий.

Первой коммуникационной моделью политической кибернетики стала концепция политической системы общества, предложенная в 1953 г. канадским политологом Д. Истоном (см. рис. 1)⁵¹. В этой модели политическая система рассматривается как относительно обособленное, устойчивое, целостное образование, кибернетический «черный ящик», погруженный в изменяющуюся социальную среду и взаимодействующий с ней посредством своих «входов» и «выходов». При таком подходе ключевым аспектом исследования становится проблема устойчивости или, в терминологии Истона, «выживания» политических систем как в стабильном, так и меняющемся мире. На вход «черного ящика» из окружающей среды – общества поступает информация двух видов – требования (могут быть как конструктивные, так и деструктивные) и поддержка (может трансформироваться в собственную разновидность «с отрицательным знаком», т. е. протест). И требования, и поддержка могут возникать и формулироваться не только в окружающей среде – обществе, но [c. 74] и внутри самой системы, однако независимо от места своего происхождения они должны учитываться при выработке «выходной» информации – обязывающих политических решений и действий по их реализации, так или иначе оказывающих воздействие на среду. Если принимаемые решения и осуществляемые действия удовлетворяют ожиданиям или требованиям большинства социальных общностей и граждан, это со всей очевидностью порождает или увеличивает поддержку на «входе», и в обществе усиливаются стабилизационные процессы. Напротив, «непопулярные» решения и действия приводят к дестабилизации через формулировку более радикальных «входных» требований, а также к изменению знака второй входной координаты, то есть к трансформации поддержки в протест, что в своем крайнем варианте способно перерасти в отторжение гражданами правящих институтов, вызвать, в терминологии Истона, «стресс» политической системы и даже привести к ее разрушению. Для того, чтобы «выжить», система должна быть способна отвечать с помощью действий, устраняющих стресс. В этом отношении, как подчеркивает Истон, ключевую роль, несомненно, играют действия властей, но для осмысленных и эффективных действий власти должны иметь возможность получать всю необходимую информацию о происходящем.

Кибернетическая модель Д. Истона была дополнена инструментальными моделями Г. Алмонда и Дж. Коулмана, в которых устанавливается определенное соответствие между отдельными категориями системно-кибернетического анализа и терминами, традиционно используемыми политической и правовой наукой. В их трудах были разработаны функции на «входе» политической системы общества: политическая социализация и рекрутирование, артикуляция и агрегация интересов, политическая коммуникация, и на «выходе»: принятие правил и законов, их применение и контроль⁵².

Теория политической кибернетики, предложенная К. Дойчем⁵³, рассматривает политику как коммуникационный процесс координации усилий людей по достижению поставленных целей, который реализуется по схеме кибернетического саморегулирования. Ключевая роль в этом процессе принадлежит обратной связи: поток сведений о достигнутом состоянии системы и последствиях деятельности властей, поступающий в центр принятия политических решений, позволяет составить представление о том, насколько близко подошла система к своим целям и как ей следует изменить свое поведение, [c. 75] чтобы достичь максимального приближения к ним. Разница между заданным и фактически достигнутым состоянием системы с учетом сведений о характере самой системы, ее ресурсах, сопротивлении среды и т. д. используется для выработки нового управляющего воздействия. Оно может быть направлено как на то, чтобы фактическое состояние все более приближалось к заданному с учетом устранения ошибок и совершенствования системы в заданном направлении, так и на последовательную переориентацию, отход от заданного направления, поиск новых целей и путей их достижения.

Для более поздних теоретических работ, затрагивающих проблемы политической коммуникации, характерно сочетание системно-кибернетического и структурно-функционального подходов, позволяющее рассматривать сферу политической деятельности как сложноорганизованную открытую систему, компоненты которой выделяются на основании их функциональных особенностей и свойств, обусловливающих и предопределяющих функции политической системы в целом. В работах М. Г. Анохина, Р. Ф. Матвеева, О. Ф. Шаброва и ряда других российских авторов наблюдается интерес к решению в рамках системно-кибернетического и структурно-функционального анализа задачи декомпозиции, то есть представления функций политической системы в виде функциональной коммуникации ее взаимосвязанных, взаимозависимых и взаимодополняющих подсистем и элементов⁵⁴.

Подводя итог, можно сделать вывод, что как микроуровневые политико-коммуникационные концепции в обеих своих версиях – объективистской и субъективной, так и макроуровневые коммуникационно-кибернетические модели построены на универсалистской претензии описать функционирование «политической коммуникации вообще» в «обществе вообще». Это порождает ряд трудностей при переходе к анализу российского общества, в котором и СМИ, и политическая коммуникация формировались на принципиально иных основаниях, чем в англо-американской и даже европейской традиции. Многие исследователи нередко констатируют наличие «возмущений», затрудняющих применение этих теорий в отечественных условиях. Поэтому перед политологами стоит важнейшая задача рецепции достижений современной политической коммуникативистики с учетом социокультурной специфики российского общества. [c. 76] Какое из направлений исследований окажется в этом плане более продуктивным, покажет время. [c. 77]

¹ См.: Lasswell H. Propaganda Technique in the World War. London, 1927; Lasswell H. Propaganda, Communication and Public Order. Princeton, 1946.

² Подробнее см.: Дьякова Е.Г. Массовая коммуникация и власть. Екатеринбург, 2002.

³ Lasswell H. Propaganda Technique in the World War. London, 1927. P. 221–222.

⁴ См.: Chaffee S.H., Hochheimer J.L. The Beginning of Political Cоmmunication Research in the United States: Origins of the “Limited Effects” Model // The Media Revolution in America & in Western Europe. Norwood, 1987; Sconce J. Наunted Media: Electronci Presence from Telegraphy to Television. Durham; London, 2000.

⁵ См.: Berelson B., Lazarsfeld P., McPhee W. Voting: A Study of Opinion Formation in a Presidential Campaign. Chicago, 1954; Campbell A., Converse P.E., Miller W.E., Stokes D.E. The American Voter. New York, 1960; Campbell A., Gurin G., Miller W. The Voter Decides. Evanston, Ill, 1954; Lazarsfeld P., Berelson B., Gaudet H. The People's Choice. New York, 1944.

⁶ См.: Lazarsfeld P., Berelson B., Gaudet H. The People's Choice. New York, 1944. P. 152.

⁷ См.: Фестингер Л. Теория когнитивного диссонанса. СПб., 1999.

⁸ См.: Weiss W. Effects of the Mass Media of Communication // The Handbook of Social Psychology. – 2nd ed. –Vol. V. / Eds: G. Lindzey, E. Aronson. Reading, MA, 1969.

⁹ См.: Graber D. Processing the News: How People Tame the Information Tide. Lanham, Md., 1993; Graber D. Processing Politics: Learning from Television in the Internet Age. Chicago, 2001; Graber D. The Power of Communication: Managing Information in Public Organizations. Washington, D.C., 2003; Media Power in Politics / Ed.: Doris A. Graber. 6th ed. Washington, D.C., 2011 и др.

¹⁰ См.: Katz E., Blumler J. G., Gurevitch M. Utilization of Mass Communication by the Individual // The Uses of Mass Communications. / Eds: J. G. Blumler, E. Katz. Beverly Hills, CA, 1974; Katz E., Lazarsfeld P.F. . Personal Influence: The Part Played by People in the Flow of Mass Communications. 2nd ed. New Brunswick, N.J., 2006 и др.

¹¹ См.: Media Gratifications Research: Current Perspectives. / Eds.: K. E. Rosengren, L. A. Wenner, P. Palmgreen. Beverly Hills, CA, 1985.

¹² См., напр.: Miller W.E., Levitin T.E. Leadership and Change. Cambridge, 1976; Nie N.H., Verba S., Petrocik J.R. The Changing American Voter. San Jose, CA, 1999; Patterson Th.E., McClure R.D. The Unseeing Eye: The Myth of Television Power in National Elections. New York, 1976.

¹³ См.: Липпман У. Общественное мнение. М., 2004.

¹⁴ См.: Gerbner G. Toward a General Model of Communication. // Audio-Visual Communication Review. 1956. Vol. 4.; Gerbner G., Marvanyi G. The many worlds of the world’s press. // Journal of Communication. 1977. Vol. 27. № 1 и др.

¹⁵ См.: Bartels L.M. Presidential Primaries and the Dynamics of Public Choice. Princeton, NJ, 1988.

¹⁶ См.: Gitlin T. Media Unlimited: How the Torrent of Images and Sounds Overwhelms Our Lives. New York, 2002.

¹⁷ См.: Graber D. Mass Media and American Politics. 8th ed. Washington, D.C., 2010.

¹⁸ См.: Johnson-Cartee K.S., Copeland G.A. Manipulation of the American voter: Political Campaign Commercials. Westport, Conn., 1997; Johnson-Cartee K.S., Copeland G.A. Strategic Political Communication: Rethinking Social Influence, Persuasion, and Propaganda. Lanham, Md., 2004.

¹⁹ См.: Lang K., Lang G.E. Television and Politics. New Brunswick, N.J., 2002.

²⁰ См.: Austin E.W., Pinkleton B.E. Strategic Public Relations Management: Planning and Managing Effective Communication Programs. 2nd ed. Mahwah, N.J., 2006.

²¹ См.: Hart R.P. Seducing America: How Television Charms the Modern Voter. Thousand Oaks, 1999.

²² См.: Edwards G.C., Wayne S.J. Presidential Leadership: Politics in the Making. 8th ed. Belmont, CA, 2010.

²³ См.: Dennis E.E., Merrill J.C. Media Debates: Great Issues for the Digital Age. 4th ed. Belmont, CA, 2006.

²⁴ См.: Kellner D. Grand Theft 2000: Media Spectacle and a Stolen Election. Lanham, Md., 2001.

²⁵ См.: Kenski K., Hardy B.W, Jamieson K.H. The Obama Victory: How Media, Money, and Message Shaped the 2008 Election. Oxford; New York, 2010.

²⁶ См.: Kraus S. Televised Presidential Debates and Public Policy. Mahwah, N.J., 2000.

²⁷ См.: Kaid L.L., McKinney M.S., Tedesco J.C. Civic Dialogue in the 1996 Presidential Campaign: Candidate, Media, and Public Voices. Cresskill, NJ, 2000.

²⁸ См.: Mickiewicz E.P., Firestone Ch., Roselle L. Television and Elections. Durham, NC, 1999.

²⁹ См.: Abramson P.R., Aldrich J.H., Rohde D.W. Change and Continuity in the 2000 Elections. Washington, DC, 2002.

³⁰ См.: Iyengar Sh., Kinder D.R. News That Matters: Television and American Opinion. Chicago, 2010.

³¹ См.: Shaw D.L., McCombs M.E. The Emergence of American Political Issues: The Agenda-Setting Function of the Press. St. Paul, MN, 1977.

³² Long N. The Local Community as an Ecology of Games. // American Journal of Sociology. 1958. Vol. 64. Р. 256.

³⁴ См.: Iyengar Sh. Is Anyone Responsible? How Television Frames Political Issues. Chicago, 1991.

³⁵ См.: Lasswell H.D. The Structure and Function of Communication in Society // The Communication of Ideas. / Ed.: L. Bryson. New York, 1948. Р. 43.

³⁶ См.: Handbook of Political Communication / Eds.: D. P. Nimmo, K. R. Sanders. Beverly Hills, CA, 1981.

³⁷ См.: New Directions in Political Communication: A Resource Book. / Eds.: D. L. Swanson, D. P. Nimmo. Newbury Park, CA, 1990.

³⁸ См.: Beniger I.R. The Control Revolution: Technological and Economic Origins of the Information Society. Cambridge, Mass., 1986.

³⁹ См.: Neuman W.R., McKnight L., Solomon R.J. The Gordian Knot: Political Gridlock on the Information Highway. Cambridge, Mass., 1997.

⁴⁰ См.: Hall S. Ideology and Communication Theory. // Rethinking Communication, – Vol. 1: Paradigm Issues / Eds.: B. Dervin, L. Grossberg, B. J. O'Keefe, E. Wartella. Newbury Park, CA, 1989.

⁴¹ См.: Edelman M. Constructing the Political Spectacle. Chicago, 1988; Edelman M. The Politics of Misinformation. Cambridge, UK; New York, 2001; Edelman M. The Symbolic Uses of Politics. Urbana, Ill., 1985.

⁴² См.: Ginsberg B., Shefter M. Politics by Other Means: Politicians, Prosecutors, and the Press in the Post-Electoral Era. New York, 2002.

⁴³ Подробнее см.: Бодрийар Ж. Реквием по масс-медиа // Поэтика и политика. Альманах российско-французского центра социологии и философии. – М.; СПб., 1999.

⁴⁴ См.: Hall S. Encoding/Decoding // Media and Cultural Studies: KeyWorks. London, 2001.

⁴⁸ Ленин В.И. Материализм и эмпириокритицизм // Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 18. С. 348.

⁵¹ См.: Easton D. A Framework for Political Analysis. Chicago, 1979. P. 112.

⁵² См.: Almond G., Coleman J. The Politics of The Develoment Areas. New York, 1971.

⁵³ См.: Deutsch K.W. Politische Kybernetic: Modelle und Perspektiven. Freiburg, 1969.

⁵⁴ См., напр.: Анохин М.Г. Политические системы: адаптация, динамика, устойчивость (Теоретико-прикладной анализ). М., 1996; Шабров О.Ф. Политическое управление: проблема стабильности и развития. М., 1997; Нисневич Ю.А. Информационно-коммуникационная стабилизация политической системы // Вестник Российского университета дружбы народов. Серия: Политология. 2006. № 1 (6). С. 68–80 и др.

Библиотека Михаила Грачева

каталог

Грачев М.Н., Трахтенберг А.Д.

Микро- и макроуровневые теории политической коммуникации

каталог