предыдущая
следующая
|
|
предыдущая |
|
следующая |
|
содержание |
Источник: Дьюи Дж. Либерализм и социальные действия / Пер. В. Нагдасевой //
Демократия и ХХ век: Хрестоматия по курсу гражданского образования для педагогических
университетов. – Нижний Новгород, 1997. С. 55–70.
Красным шрифтом в квадратных скобках обозначается конец текста на соответствующей странице печатного оригинала указанного издания
…Термины «либеральный» и «либерализм» в значении специфической социальной философии вошли в употребление не ранее первого десятилетия XIX века. Однако понятия, которые описывают данные термины, появились значительно раньше. Их можно отнести к философской мысли древней Греции; некоторые идеи либерализма, в особенности в части свободной игры ума, можно найти в речи на похоронах, приписываемой Периклу. Однако вернемся к идеям Джона Локка, философа «славной революции» 1688 года.
Выдающиеся тезисы теории либерализма, в понимании Локка, включают идею о том, что правительства создаются для защиты прав, принадлежащих индивидуумам еще до политической организации общественных отношений. Сами эти права были указаны веком позже в американской Декларации независимости: право на жизнь, свободу и поиск счастья. К «естественным» правам, которым Локк придавал особое значение, относится и право на собственность, возникающее, по мнению Локка, из того факта, что посредством своего труда индивид «сливается» с природным и до этого времени свободным объектом. Данное убеждение возникло в противовес введенному правителями без разрешения народных представителей налогу на собственность. Апофеозом теории стало оправдание права на совершение революции. Поскольку правительства создаются для защиты естественных прав личности, они не имеют права требовать повиновения, если сами, вместо защиты, нарушают или уничтожают эти права: такая доктрина прекрасно соответствовала целям наших предков в их борьбе против власти Британии и получила свое дальнейшее развитие во Французской революции 1789 года.
Ранний либерализм оказал серьезное влияние на политику. Однако одной из наиболее важных целей Локка было утверждение принципа терпимости в то время, когда нетерпимость [c.55] была обычным явлением, преследование вероотступников – общим правилом и когда войны, как гражданские, так и между различными странами, носили религиозную окраску. Обслуживая непосредственные нужды Англии – а затем стран, пытавшихся заменить представительное правительство деспотией, – данная теория внесла в развитие общественной мысли жесткую доктрину естественных прав, присущих индивидууму вне зависимости от общественной организации. В дальнейшем ее переняли на практике сторонники полутеологических и полуметафизических концепций естественного права как первичного по отношению к праву позитивному. Кроме того, она породила новую версию старой идеи о том, что естественное право является неотъемлемой частью разума и обнаруживается естественным светом, которым наделен человек.
Сам характер данной философии является индивидуалистическим в том смысле, который присутствует в противопоставлении индивидуализма организованным социальным действиям. Она придерживается идеи первичности индивидуума по отношению к государству не столько с точки зрения времени, сколько моральной власти. Данная философия определяет индивидуума с позиции свободы мысли и действий, которыми он якобы уже обладает на основе некой загадочной готовой модели, защита которой и является главной целью государства. Разум также считается внутренним свойством индивидуума и выражается в моральных взаимоотношениях между людьми, но данные взаимоотношения мешают ему существовать и развиваться. В результате основным врагом личной свободы считается правительство, поскольку ему свойственно посягать на присущие человеку с рождения свободы. Позднее либерализм унаследовал концепцию антагонизма между правителями и народом, понимаемого как естественное противостояние индивида и организованного общества. Многие до сих пор придерживаются идеи, что существуют две различные «сферы» действий и справедливых требований: сфера политического общества и сфера индивидуума, – и что в интересах последнего как можно больше ограничить полномочия первого. И только в конце XIX века возникла идея, [c.56] что правительство может и должно быть инструментом сохранения и расширения индивидуальных свобод. Возможно, данный аспект либерализма подчеркивается положением нашей Конституции о том, что Конгрессу предоставлены полномочия обеспечивать как «общественное благосостояние», так и общественную безопасность1.
Все вышесказанное говорит о том, что включение Локком экономического фактора и собственности в естественные права происходило не без политического умысла. Однако временами Локк заходит слишком далеко и причисляет к собственности все, что входит в понятия «жизни, свобод и имущества»; собственность индивидуума включает в себя его самого, его жизнь и деятельность; в более широком смысле собственность – это то, что должно охраняться политическим обществом. Акцентирование значения права на собственность в политической сфере, несомненно, оказало огромное влияние на дальнейшее сугубо экономическое определение либерализма. Однако Локка интересовала собственность, которой уже обладал индивидуум. Веком позже развитие промышленности и коммерции в Великобритании достигло такого уровня, что стали особо выделять производство благ, а не обладание ими. Концепция труда как источника права на собственность использовалась уже не для защиты собственности от ее конфискации правителем (в Англии это право было достаточно гарантировано), а для подтверждения и оправдания свободы использования и размещения капитала и права рабочих на поиск новой работы, что было запрещено общим правом, оставшимся в наследие от полуфеодальных условий. Данную раннюю экономическую концепцию можно с полным правом назвать статичной; ее интересы [c.57] ограничивались вопросами собственности и имущества. Более поздняя экономическая концепция отличалась большим динамизмом. Она сосредоточилась на росте производительности и замене громоздкого комплекса ограничений, имевших силу закона. Деспотические действия правителей больше не воспринимались как враждебные. Врагом стала вся система общего права и юридической практики в ее смещении акцентов на свободу труда, капиталовложений и обмена.
Изменения, происшедшие в раннем либерализме в результате возникновения новых интересов, настолько огромны, что следует рассказать об этом более подробно. Сохранилась идея свободы личности, лежавшая в основе либерализма Локка; иначе новую теорию вряд ли можно было бы назвать либерализмом. Однако понятие свободы получило иное, более практическое толкование. В конечном счете, целью стало подчинить политическую деятельность экономической, связать естественные права с правами на производство и обмен и вложить новое содержание в более раннее понимание разума. Начало данных изменений неразрывно связано с именем Адама Смита. Несмотря на то что он далеко не был безоговорочным сторонником идеи laissez faire2, он считал, что деятельность индивидуумов, в наибольшей степени свободных от политических ограничений, является основным источником общественного благосостояния и общественного прогресса. Адам Смит был убежден, что каждому индивидууму присуще «естественное», или природное, желание улучшать свое благосостояние за счет приложения усилий (труда) для удовлетворения своих естественных потребностей. Социальное благосостояние увеличивается, поскольку совокупная, но при этом спонтанная и незапланированная конвергенция множества индивидуальных усилий увеличивает количество товаров и услуг, находящихся в распоряжении всех людей в целом, т.е. всего общества. Данное увеличение товаров и услуг создает новые потребности и приводит к появлению новых видов продуктивной энергии. Существуют не [c.58] только природные стремления к обмену, «товарообмену», но в процессе обмена люди освобождаются от необходимости трудиться для удовлетворения всех своих личных потребностей; за счет разделения труда производительность резко возрастает. Таким образом, свободные экономические процессы порождают бесконечную спираль увеличивающихся изменений, и, направляемые «невидимой рукой» (эквивалент доктрине заранее установленной гармонии, столь распространенной в XVIII веке), усилия индивидуумов по увеличению личного благосостояния слагаются и идут на пользу обществу, создавая все более тесную взаимозависимость интересов.
Идеи и идеалы новой политической экономии совпали с ростом промышленности, характерным для Англии еще до изобретения паровой машины, и распространились довольно быстро. Их влияние еще более усилилось после великой промышленной и коммерческой экспансии Англии, сопровождавшейся заменой ручного труда механическим сначала в текстильной промышленности, а затем и в других областях. Под влиянием промышленной революции старые идеи, направленные против политических действий как социального фактора, приобрели новое толкование. Подобные действия воспринимались уже не как посягательство на индивидуальную свободу, но как заговор против социального прогресса. Идея Локка о естественных правах приобрела более конкретное и более практическое значение. Естественные права по-прежнему воспринимались как более фундаментальные, чем права искусственные, изобретенные человеком. Однако такие естественные права утратили свойственное им ранее моральное осмысление и идентифицировались с правами на свободное промышленное производство и свободный торговый обмен. Эти более поздние идеи не принадлежат Адаму Смиту. Он позаимствовал их у французских физиократов, которые, судя по названию, верили в то, что общественными отношениями руководит естественное право, и которые идентифицировали естественное право с экономическим.
Франция была аграрной страной, и экономическая теория [c.59] физиократов была сформулирована здесь в интересах сельского хозяйства и горной промышленности. Согласно взглядам физиократов, земля является источником всех благ, все продуктивные силы идут именно от нее. Промышленность, в отличие от сельского хозяйства, только придает новую форму тому, что дает земля. По своей сути данное движение было протестом против действий правительства, способствовавших обнищанию земледельцев и росту благосостояния праздных паразитов. Однако в основе данного движения была идея, что экономические законы являются истинными естественными законами, в то время как все остальные являются искусственными и, следовательно, должны быть как можно больше ограничены. <…>
Локк учил, что труд, а не земля, является источником богатства. Англия находилась в переходном от аграрной страны к промышленной периоде. Французская доктрина в чистом виде не вписывалась в реальность Англии. Однако не было никаких препятствий к тому, чтобы переделать идею идентичности естественных и экономических законов и придать ей форму, подходящую для промышленного общества. Перенос акцента с земли на труд (расход энергии, необходимой для получения желаемого удовлетворения) требовал от философии экономики всего лишь перенесения внимания на человеческую, а не на физическую природу. Психологические законы, вытекающие из человеческой природы, являются столь же естественными, как и любые законы физической природы. Земля становится плодоносной только под воздействием труда человека.
Адам Смит не особенно интересовался разработкой законов с точки зрения человеческой природы. Однако он недвусмысленно уступил естественному человеческому желанию найти основу для морали и использовал другие естественные импульсы, такие как инстинкт к улучшению условий жизни и обмену, для обоснования экономической теории.
Законы действия данных естественных тенденций, освобожденные от искусственных ограничений, представляют собой естественные законы, обусловливающие взаимоотношения между людьми. У индивидуумов выражение симпатии в соответствии с [c.60] разумом (такова, в понимании Смита, точка зрения беспристрастного наблюдателя) является нормой добродетельного поведения. Но правительство не может взывать к симпатии. Средства, к которым оно может прибегать, воздействуют на мотивации и личные интересы. Воззвания правительства наиболее эффективны в тех случаях, когда правительство действует в защиту права индивидуумов на осуществление своих естественных личных интересов. Данные идеи, которые у Смита были выражены подспудно, проявились со всей очевидностью у его последователей – частично у представителей классической школы экономики, частично у Бентама и отца и сына Миллей. Названные школы действовали параллельно в течение долгого времени.
Экономисты выработали принцип свободной экономической деятельности индивидуумов; и, поскольку свобода отождествлялась с отсутствием действий правительства, которые рассматривались как вмешательство в естественную свободу, в результате сформировался laissez faire либерализма. Бентам привнес те же идеи, только в другой интерпретации, в мощное движение за реформирование общего права и юридических процедур посредством законодательных действий. Отец и сын Милли разработали психологические и логические обоснования, которые в теориях экономистов и Бентама были выражены нечетко.
Начнем с Бентама. Существующая правовая система была тесно связана с политической системой, которая опиралась на доминирование крупных землевладельцев, осуществляемое с помощью прогнившей системы перехода наследства к младшему сыну. Действие новых индустриальных сил как в производстве, так и в обмене контролировалось и практически на каждом шагу ограничивалось массой обычаев, составляющих основу общего права, Бентам подошел к существующей ситуации не с точки зрения индивидуальных свобод, а с точки зрения воздействия ограничений на личное счастье индивидуума. Любое ограничение свободы является ipso facto3 источником боли и ограничения удовольствий для личности… [c.61]
…Выступая против нескоординированной деятельности индивидов, Кольридж подчеркивал важность стабильности различных институтов. По его мнению, данные институты являются средством объединения разума и целей людей, единственной реальной социальной связью. Они служат силой, не позволяющей человеческим отношениям распасться на разрозненные и конфликтующие атомы. Деятельность Кольриджа и его последователей представляет разительный контраст антиисторизму школы Бентама. В XIX веке история – включая рассмотрение эволюции с исторической точки зрения – вызывала наибольший научный интерес. Кольридж не был историком, его не интересовали исторические факты. Однако он обладал глубоким пониманием миссии основных исторических институтов.
Вордсворт проповедовал возврат к природе, олицетворением которой были реки, долины, горы и душа простого народа. В скрытой, а иногда и явной форме он критиковал индустриализацию как основного внутреннего и внешнего врага природы. Карлейл вел беспрестанную борьбу с утилитаризмом и существующим социально-экономическим порядком, сущность которого он суммировал одной фразой: «анархия плюс констебль» Он призывал к режиму социальной власти, способствующему укреплению общественных связей. Раскин проповедовал социальную значимость искусства и говорил о том, что нужно покончить со всей господствующей системой экономики как в теории, так и на практике. Эстетические социалисты школы Вильяма Морриса способствовали популяризации данных идей.
Романтизм оказал серьезное влияние на тех, кто вырос в узком кругу laissez faire либерализма. Интеллектуальная карьера Джона Стюарта Милля представляет собой если не тщетную, то в любом случае отчаянную борьбу за примирение доктрин, которые он еще в детстве усвоил от своего отца, с пониманием их пустоты и беспочвенности по сравнению с проповедуемыми романтиками ценностями стабильных исторических институтов и духовной жизни. Он остро воспринимал жестокость окружающей жизни и низкий интеллектуальный уровень населения и усматривал закономерную взаимосвязь [c.62] между ними. Однажды он даже стал говорить с надеждой о том, что наступит время, «когда распределение продуктов труда… будет производиться в соответствии с общепринятыми принципами справедливости». Он утверждал, что существующие институты являются временными и что «законы» распределения благ не являются социальными, а изобретены человеком и, следовательно, во власти человека изменить их. Он прошел долгий путь от более ранней идеи о том, что «единственной оправданной причиной вмешательства личности или людей в целом в свободу действий любого индивидуума является самосохранение», до философии, лежащей в основе данных высказываний. Эта перемена произошла прежде всего под влиянием романтизма.
…Сущность проблемы состоит в самом условии. Может ли реально существующий или потенциальный интеллект быть перенесен в институционную среду, в которой индивид мыслит, к чему-то стремится и действует? Перед тем как непосредственно подойти к сущности данного вопроса, я хотел бы высказать несколько замечаний о роли интеллекта в наших современных политических институтах на примере текущей деятельности демократического правительства. Я бы не стал недооценивать прогрессивность метода дискуссии по сравнению с методом деспотичного правления. Но лучшее зачастую является врагом хорошего. Дискуссия как выражение интеллекта в политической жизни стимулирует гласность; дискуссия высвечивает все негативные моменты, которые могли бы и дальше оставаться в тени. Она предоставляет возможности для распространения новых идей. По сравнению с деспотическим правлением дискуссия приглашает индивидуумов к личному участию в решении общественных проблем. Однако, несмотря на то что дискуссия и диалектика являются незаменимым средством развития предложенных идей и направлений в политике, они не могут служить точкой опоры для систематической выработки конструктивных планов, которые необходимы для решения проблем социальной организации. Было время, когда дискуссия, сравнение существующих идей для лучшего их прояснения считались достаточным условием для обнаружения структуры и законов [c.63] физической природы. В дальнейшем данный метод был заменен на метод наблюдений на основе экспериментов, опирающийся на конструктивные рабочие гипотезы и использующий всевозможные ресурсы математики.
Однако в политике мы по-прежнему зависим от метода дискуссии, допуская только выборочный научный контроль. В основе нашей системы всеобщего избирательного права, обладающей неоспоримыми преимуществами по сравнению с предшествующими системами, – идея о том, что интеллект является индивидуальной собственностью, а общественная дискуссия в лучшем случае усиливает его роль. Существующая политическая практика, игнорирующая существование профессиональных групп и присущих им организованных знаний и целей, демонстрирует зависимость от количественной суммы индивидуумов, подобно чисто количественной формуле Бентама о наибольшей сумме наибольшего количества удовольствий. Формирование партий, или, как их называли авторы XVIII века, фракций, и система партийного правления в реальности являются необходимым противовесом многочисленным и разрозненным индивидуумам. Идея о том, что конфликт между партиями приведет благодаря общественной дискуссии к возникновению необходимой общественной истины, является своего рода разбавленной политикой версией диалектики Гегеля, в соответствии с которой синтез достигается объединением прямо противоположных концепций. Данный метод не имеет ничего общего с методом организованного совместного исследования, ставшего причиной триумфа науки в области изучения физической природы.
…Самодостаточность и независимость местной общины, характерные для более примитивного уровня развития, исчезли во всех странах с высоким уровнем развития промышленности. Практически исчезла пропасть, разделявшая гражданское население и военных. Война – это не только военные действия армий на поле брани, война парализует все сферы нормальной социальной деятельности. Коммунистический Манифест предлагал две альтернативы: или революционные перемены и передача власти пролетариату, или общее разрушение конкурирующих [c.64] партий. В настоящее время гражданская война, способная, в понимании коммунистов, привести к передаче власти и перестройке всего общества, приведет к одному: уничтожению всех партий и разрушению цивилизованной жизни. Уже этого факта достаточно, чтобы мы пришли к необходимости рассмотрения потенциальных возможностей метода интеллекта.
Аргументы в пользу насилия как основного метода привнесения радикальных перемен обычно слишком многословны и выходят далеко за рамки тех целей, которые при этом ставятся. Сторонники данной идеи обычно говорят о том, что доминирующий экономический класс держит в своих руках все рычаги власти: напрямую армию, милицию и полицию и косвенно контролирует суды, школы, прессу и радио. Я не буду подробно останавливаться на анализе данного утверждения. Однако, если мы согласимся с таким заявлением, можно прийти к единственному выводу о неразумности попыток применения силы против этой вооруженной до зубов силы. Позитивный вывод заключается в том, что условием успеха применения силы является привнесение максимальных перемен без помощи подобных методов4.
Сторонники использования метода насилия обычно упрощают ситуацию, когда выдвигают дизъюнкцию, которая им кажется очевидной. Они говорят о том, что единственной альтернативой является наше доверие парламентарным процедурам в их современном виде. Такое отделение процесса принятия законов от остальных действующих общественных сил и институтов является абсолютно нереалистичным.
Действительно, в нашей стране из-за тех изменений, которые суды внесли в письменную конституцию, политические институты являются абсолютно негибкими. Правда и в том, что наши институты, являясь демократичными по своей форме, [c.65] имеют тенденцию склоняться в пользу привилегированной плутократии (это также одна из причин их негибкости). Тем не менее явный признак пораженчества – заявление о том, что демократические политические институты не способны ни к дальнейшему развитию, ни к конструктивному социальному применению. Даже в существующем виде формы представительного правительства способны отражать волеизъявление народа, когда оно становится чем-то унифицированным. И нет ничего такого в данном правительстве, что бы запрещало ему поощрять деятельность различных политических институтов, представляющих определенные экономические социальные интересы, например, защищающие права производителей или потребителей.
Последний аргумент в пользу использования интеллекта заключается в том, что результаты определяются средствами. Величайшим заблуждением являются претензии тех, кто придерживается идеи необходимости использования грубой силы как метода достижения подлинной демократии – в данном случае они являются прямыми наследниками идей Сен-Симона. Нужно быть фанатически преданным диалектике и идее противоположностей Гегеля, чтобы поверить в то, что применение силы одним классом вдруг ни с того ни с сего приведет к появлению демократического бесклассового общества. <…> Выступать за демократию как идеал и использовать подавление демократии как средство достижения этого идеала – такое возможно в государстве, которое не знало доже рудиментарной демократии; но использование данного подхода в нашей стране, в традициях которой силен подлинно демократический дух, отражает стремление к захвату и сохранению власти определенным классом.
Может создаться впечатление, что я невольно пропагандирую позицию достаточно узкой группы, слишком серьезно относясь к их аргументам. Однако такое внимание объясняется желанием облегчить понимание стоящих перед нами альтернатив и проясняет значение возрождающегося либерализма. В целом в последние годы политика либерализма была направлена на развитие «социального законодательства», на то, чтобы добавить к прежним функциям правительства предоставление социальных [c.66] услуг. Не нужно недооценивать значения подобного добавления. Эта тенденция обозначает отход от laissez faire либерализма и является чрезвычайно важной для воспитания общественного мнения и подготовки общественности к реализации организованного социального контроля. Данные изменения способствовали разработке определенных технологий, которые в любом случае необходимы социализированной экономике. Однако цели либерализма будут оставаться на втором плане в течение долгого времени, если он не пойдет дальше в направлении социализации производительных сил, с тем чтобы свобода личности опиралась на саму структуру экономической организации.
Основная цель экономической организации в человеческой жизни – обеспечить стабильную базу для урегулированного выражения индивидуальных способностей и для удовлетворения потребностей личности в областях, не имеющих прямого отношения к экономике. Как я уже говорил выше, усилия человечества, связанные с материальным производством, относятся к категории так называемых рутинных интересов и видов деятельности. Под «рутиной» понимается деятельность, которая, не требуя большого внимания и энергии, обеспечивает стабильную базу для либерализации ценностей интеллектуальной, эстетической и совместной жизни. Потребности, нужды и желания всегда являются движущей силой творческой деятельности. Когда потребности вызваны силой обстоятельств и для большей части человечества направлены на получение средств к существованию, средства и цели меняются ролями. До настоящего времени новые механизированные производительные силы, являющиеся средством освобождения от подобного состояния, используются для радикального поворота в соотношении средств и целей. Я не представляю, как можно было бы избежать данных тенденций в нашу эпоху. Однако сохранение такого положения дел ведет к постоянному усилению социального хаоса и проблем. С другой стороны, невозможно положить этому конец с помощью одних призывов ставить духовные цели выше материальных. Современный «материализм», обладающий коррозионным эффектом, не является результатом развития науки. Он [c.67] возник на основе понятия, намеренно культивируемого правящим классом, о том, что творческие способности индивидуума могут развиваться только в борьбе за материальное благополучие и материальную выгоду. Нам остается или отказаться от нашей веры в первичность духовных ценностей и приспособить наши идеалы к преобладающей материалистической ориентации, или посредством инициативы институциировать социализированную экономику материальной стабильности и изобилия, что позволит освободить человеческую энергию и направить ее на достижение более высоких целей.
Поскольку либерализация способностей индивидуума к свободному самовыражению является ядром либерализма, истинному либерализму нужны средства, помогающие достичь данной цели. Контроль за материальными и механизированными силами является единственным способом, который может освободить людей от контроля и подавления их культурных возможностей. Провал либерализма произошел потому, что ему не удалось рассмотреть все альтернативы и использовать те средства, от которых зависит реализация поставленных им целей. Идея о том, что организованный социальный контроль за экономическими силами исторически лежит вне сферы деятельности либерализма, показывает, что дальнейшему его развитию по-прежнему мешают пережитки периода laissez faire с его противопоставлением общества и индивидуума. В настоящее время либеральный энтузиазм стал угасать, а его усилия парализованы концепцией, что свобода и развитие личности как цель исключают использование организованных социальных усилий как средства. Более ранний либерализм рассматривал разрозненные и конкурирующие действия индивидуумов в качестве средства достижения цели социального благосостояния. Мы должны пересмотреть данное понимание и относиться к социализированной экономике как средству достижения цели свободного развития индивидуума.
Стало почти привычным явлением, что либералы разделены между собой различным мировоззрением и целями, в то время как реакционеры держатся вместе на основе общих интересов [c.68] и в силу привычки. Объединение либералов и выработка единой теории возможны только на основе единства их усилий. <…>. В настоящее время к нам ближе всего находится сфера объединенных действий, направленная на удовлетворение целей исключительно социализированной экономики. Достижение состояния общества, в котором материальная стабильность высвободит способности индивидуума к самовыражению, не является задачей дня сегодняшнего. Однако, если поставить перед собой задачу стабилизации социализированной экономики как необходимой основы и среды для высвобождения идеальных импульсов и способностей индивидуума, можно объединить и сделать более эффективными современные разрозненные и зачастую противоречащие друг другу усилия либералов.
Я не ставлю перед собой задачу выработать детальную программу возрождающегося либерализма. Однако мы не можем игнорировать вопрос «что делать?». Идеи должны быть организованы, что требует объединения сторонников данных идей, чьи убеждения готовы перейти в реальные действия. Воплощение же идей в действие означает, что общее кредо либерализма должно трансформироваться в конкретную программу мер. Слабость либералов состоит в организации своих действий, однако без подобной организации существует опасность поражения демократических идеалов. Демократия всегда была воинствующей верой. Когда идеалы подкрепляются научным методом и идеями, основывающимися на экспериментальной проверке, не может случиться такого, чтобы демократия оказалась неспособна обеспечить дисциплину, энтузиазм и организованность. Свести проблемы будущего к борьбе между фашизмом и коммунизмом означает привести человечество к разрушительной катастрофе. Жизнеспособный и отважный демократический либерализм – единственная сила, которая может помочь избежать такого опасного сужения данной проблемы.
Спор не дает ответа на вопрос. Экспериментальный метод означает экспериментирование, и на вопрос можно ответить, только пытаясь что-то сделать и только организованными усилиями. Причины, вызывающие необходимость экспериментов, [c.69] не являются абстрактными или сложными для понимания. Они вытекают из неопределенности и конфликтов, характерных для современного мира. Поводы думать, что наши попытки могут стать успешными, также не являются беспочвенными и опираются на достижения коллективного разума в подчинении энергии физической природы и ее использовании человеком… Метод интеллектуальной рефлексии и экспериментальной проверки должен стать практикой общественных отношений и выбора дальнейшего пути социального развития. Или мы вступим на этот путь, или должны будем признать, что проблема социальной организации во имя свободы личности и расцвета человеческих способностей неразрешима.
<…> Возможно, на данный путь так и не ступит нога человека. Если так, то в будущем существует угроза того, что неопределенность сменится хаосом, который будет прикрываться маской организованной – жестокой и беспощадной – силы, под действием которой достигнутые человечеством свободы исчезнут. Но даже в этом случае свобода человеческого духа, предоставление индивидууму возможностей для полного развития своих способностей, за которые постоянно боролся либерализм, являются слишком драгоценным и слишком присущим человеческой природе свойством, чтобы его можно было забыть навеки. Задача либерализма состоит в том, чтобы направить все усилия и проявить все мужество для того, чтобы все эти бесценные сокровища не только не были даже временно утрачены, но были повсеместно усилены и получили распространение. [c.70]
1
Возможно, в данном положении Конституции ее авторы хотели всего лишь выразить желательность предоставления Конгрессу полномочий выделять ассигнования на дороги, реки и бухты. В дальнейшем использование данных полномочий не выходило за рамки оказания ограниченной социальной помощи людям, находящимся в неблагоприятных экономических условиях. – Прим. Дж. Дьюи.Свободное предпринимательство (ред.).
В силу самого факта (ред.).
Следует отметить, что Маркс не был ортодоксальным сторонником неизбежности применения силы как средства революционных изменений системы общественных отношений. Он размышлял о том, что перемены могут произойти мирным путем в Великобритании, США и, возможно, в Голландии. – Прим. Дж. Дьюи.
|
|
предыдущая |
|
следующая |
|
содержание |