Библиотека Михаила Грачева

	предыдущая		следующая
		оглавление

1929 г. можно было бы назвать годом термидорианского переворота, когда, попирая романтические идеалы Октября, к власти в СССР окончательно пришел Сталин, разгромивший к этому времени своих политических конкурентов. “Отбросив к черту” остатки нэпа, который все же давал определенные положительные результаты, решительно встав на путь “чрезвычайщины” и командно-административного “подхлестывания страны”, на путь террора против инакомыслящих и несогласных, на путь тоталитаризма, Сталин и его окружение выдвинули лозунг скорейшего построения социалистического общества в одной отдельно взятой стране и приступили к его форсированному осуществлению.

Через 8 лет, в 1936 г., Сталин объявил о построении в СССР в основном социалистического общества, а в 1939 г. продекларировал вступление страны в период завершения строительства социализма и постепенного перехода к коммунизму, совершая в то же время величайшие преступления против собственного народа, против своей партии и большинства своего ближайшего окружения. Насилие, жестокость и ложь со стороны “верхов”, терпение и готовность к жертвам, энтузиазм и вера в светлое будущее со стороны “низов” – вот главные составляющие этого сложного и противоречивого периода.

Создание партии–государства

В 1925 г. на XIV съезде партия получила новое наименование – Всесоюзная Коммунистическая партия (большевиков). Было изменено не только наименование, но и сущность партии. Если ранее, по тайней мере формально, РКП(б) представляла собой как бы одну из равноправных национальных коммунистических партий (вместе с КП Украины, КП Белоруссии, КП Грузии и т.д.), то теперь ВКП(б) объединила все национальные компартии СССР в качестве ее полноправных членов под руководством ЦК бывшей РКП (б). При этом отдельной компартии РСФСР не существовало, что ослабляло коммунистов России по сравнению с коммунистами других национальных республик.

Численность партии в конце 20-х – начале 30-х годов продолжала быстро увеличиваться за счет массовых наборов рабочих от станка благодаря тем привилегиям, которые были созданы им при приеме [c.431] в партию. На основании устава ВКП(б), принятого XIV съездом, число необходимых рекомендаций для промышленных рабочих сокращалось с трех до двух, а стаж рекомендующих – с трех лет до одного года. Вступающие в партию по второй категории (трудящиеся крестьяне) должны были при приеме в партию представить три рекомендации коммунистов с двухлетним (вместо трехлетнего) стажем. Для интеллигенции, служащих и выходцев из других партий условия приема, наоборот, усложнялись. В результате, если в 1927 г. в партии насчитывалось 1236 тыс. членов и кандидатов, то в 1930 г их стало уже 1971 тыс., а в 1934 г. - 2809 тыс. человек.

При этом качественный состав коммунистов отражал социальный и культурный уровень рабочего класса того времени. Статистика свидетельствует, что с 1920 по 1929 гг. численность рабочего класса увеличилась более чем в 5 раз. В большинстве своем новые рабочие рекрутировались из числа пауперизированной крестьянской молодежи с трудом осваивавшейся на промышленных предприятиях. В конце 20-х годов каждый седьмой рабочий не умел читать и писать. Естественно, и политическая грамотность таких рабочих была весьма примитивной.

Кроме того, после начала коллективизации (в 1930–1932 гг.) в партию было принято в качестве кандидатов в члены партии 614 тыс. колхозников также с очень низким уровнем образования.

Когда в 1933 г. была проведена очередная чистка партии, среди исключенных оказалось много коммунистов из числа рабочих и крестьян, обвиненных в пассивности (23,2% исключенных). Позднее ЦК ВКП(б) постановил пересмотреть эти дела, исходя из того, что большинство исключенных за “пассивность” были преданными партии людьми.

Низкий образовательный уровень был типичен и для руководителей партии. Даже в 1939 г. 71,4% секретарей районных, городских и областных комитетов партии и 41% секретарей крайкомов и ЦК компартий республик не имели среднего образования. Более того, с декабря 1930 г. по февраль 1941 г. среди членов политбюро ЦК ВКП(б) не было ни одного человека с законченным высшим образованием.

Подавляющее большинство рядовых коммунистов и руководителей партийных организаций, боявшихся обвинений во фракционной деятельности и не слишком разбиравшихся в тонкостях борьбы против “оппортунизма”, развернутой Сталиным и его окружением, поддерживали и целиком одобряли “генеральную линию” партии. Но в начале 30-х годов все же нашлись отдельные коммунисты, попытавшиеся выступить против Сталина и его методов руководства. В 1930 г. сложилась группа в составе председателя Совнаркома РСФСР С.И.Сырцова, одного из авторитетных руководителей Закавказской краевой парторганизации В.В.Ломинадзе и видного комсомольского работника, члена ЦК ВКП(б) Л.А.Шацкина. К ним присоединились некоторые работники центральных партийных и советских органов учреждений.

Недовольные возродившейся в конце нэпа “чрезвычайщиной”, усилением бюрократизма, “феодально-барским” отношением к трудящимся, неэффективностью экономики, они пришли к выводу о [c.432] необходимости смещения Сталина с поста генерального секретаря ЦК. Выступив на заседании политбюро, С.И.Сырцов заявил, что оно окончательно превратилось в совещательный орган при Сталине, что успехи социалистического строительства относительны, ибо основаны на недобросовестной статистике, что “чрезвычайные” меры ведут к экономическому хаосу и ставят страну на грань кризиса. В.В.Ломинадзе подготовил “Обращение Заккрайкома ВКП(б)” по итогам XVI съезда партии, в котором говорилось, что сельские советы превратились в “милицейско-налоговые пункты”, что советская власть грабит деревню. Л.А.Шацкин опубликовал в “Комсомольской правде” статью “Долой партийного обывателя”, относя к этой категории коммунистов, к личности которых “привит микроб идейной трусливости” Эта статья вызвала резко отрицательную оценку политбюро. Журнал “Большевик” откликнулся на нее статьей-отповедью, авторы которой, новые сталинские “идеологи” Н.Ежов, Л.Мехлис и П.Поспелов, обвинили Шацкина в том, что он “зачислил в “болото” лучшую часть партийных кадров и подавляющее большинство партии”.

Члены группы задели самые чувствительные “нервы” партийной жизни того времени и замахнулись лично на Сталина. Их немедленно, даже вопреки нормам устава партии, сместили с занимаемых постов, вывели из ЦК и направили на работу в провинцию. В партийной печати против них была развязана травля. В результате Сырцов и Ломинадзе покончили самоубийством. Шацкин позднее был арестован и расстрелян.

Самое крупное выступление против упрочивавшегося режима личной власти Сталина относится ко второй половине 1932 г. и связано с так называемой “контрреволюционной группой Рютина, Иванова, Галкина и др.”, объединившихся в Союз марксистов-ленинцев. Душой и идейным руководителем этой группы был М.Н.Рютин. Член большевистской партии с 1914 г., участник гражданской войны, позднее – видный партийный функционер, Рютин в 1925 г. стал секретарем Краснопресненского райкома партии г. Москвы. Он активно боролся против троцкистов и зиновьевцев, объективно помогая становлению режима личной власти Сталина. На XV съезде ВКП(б) Рютин был избран кандидатом в члены ЦК партии.

Однако уже в 1928 г., когда Сталин начал исподволь готовить наступление против “правого уклона” и все шире внедрять “чрезвычайщину”, против которой выступила группа Бухарина, отношение Рютинa к Сталину изменилось: вместе с другими лидерами московской партийной организации он не поддержал генсека, за что, как и они, был обвинен в примиренчестве по отношению к “правым” и освобожден от своего партийного поста. Затем на Рютина обрушились и другие обвинения, в том числе основанные на клеветнических доносах. Он был исключен из партии, работал экономистом в “Союзсельэлектро”.

Весной 1932 г. М.Н.Рютин, В.Н.Каюров (член партии с 1900 г.), М.С.Иванов (член партии с 1906 г.) составили ядро организации, позже названной “Союз марксистов-ленинцев”. От ее имени Рютин подготовил теоретическую работу “Сталин и кризис пролетарской диктатуры” (принятую в качестве платформы организации) и “Обращение [c.433] ко всем членам ВКП(б)”. В этих документах на основе большого числа фактов и их детального анализа доказывались измена Сталина ленинизму, его превращение в диктатора, полный провал его политической линии и перерождение под его влиянием самой ленинской партии. В платформе Союза марксистов-ленинцев утверждалось, что “партия задавлена, задушена, терроризирована партийным аппаратом”, что в ней “царят взаимное подозрение и взаимная боязнь, недоверие и желание избежать обсуждения всяких политических вопросов из страха, что могут “пришить” уклон”. Обращаясь ко всем членам партии, Рютин и его единомышленники призывали сбросить диктатуру Сталина, покончить с властью аппарата и возродить внутрипартийную демократию. Только это, утверждали они, может спасти страну от величайшего кризиса и грядущей катастрофы.

Документы “Союза” распространились в Москве, Харькове, в Белоруссии. Это стало известно в ЦК ВКП(б) и ОГПУ, после чего М.Н.Рютин и другие члены Союза марксистов-ленинцев были арестованы. На одном из допросов Рютин заявил: “Никаких вдохновителей за мной не стояло и не стоит. Я сам был вдохновителем организации, я стоял во главе ее. Я один целиком писал и платформу, и обращение”.

Участники “Союза” были осуждены на длительные сроки заключения. Позже почти все они были уничтожены. Рютин был приговорен к смерти и расстрелян 10 января 1937 г. В 1988 г. Рютин и его товарищи были реабилитированы “за отсутствием состава преступления”. Так Сталин мстил тем, кто пытался сказать правду о том, что происходило в СССР.

Диктатура пролетариата, реализовавшаяся как диктатура большевистской партии, а затем эволюционировавшая в олигархию высших партийных органов – ЦК и политбюро – в конце 20-х – начале 30-х годов стремительно превращалась в диктатуру одного человека – Сталина, опиравшуюся на новый созданный в стране социальный слой – аппаратную бюрократию, номенклатуру. На XVIII съезде партии (1939), говоря о кадрах партии, Сталин заявил: “Кадры партии - это командный состав партии, а так как наша партия стоит у власти, они являются также командным составом руководящих государственных органов”. Эти слова воплощали суть и смысл командно-административной системы, в центре которой стоял партийный аппарат. Нормальным и закономерным явлением в жизни номенклатурных кадров было перемещение их с партийной работы на советскую и обратно. Таким же образом партийные органы сращивались с комсомолом, профсоюзными и другими общественными организациями.

В конечном счете право принятия окончательных решений перешло – в общесоюзном и общепартийном масштабе – к Сталину, которого его ближайшее окружение в общении и переписке между собой называло “Хозяином”. В пределах же республик, краев, областей и отраслевых ведомств такие решения принимали непосредственно назначенные Сталиным и подотчетные ему люди – 1-е секретари ЦК КП республик, крайкомов, обкомов партии, а также наркомы. Те в свою очередь делегировали полномочия “первым лицам”, стоявшим во главе районов, директорам предприятий союзного и республиканского подчинения [c.434] и т.д. Все они относились к партийной номенклатуре. Именно эго позволило Сталину в 1937 г. на февральско–мартовском пленуме ЦК ВКП(б) заявить: “В нашей партии имеется 3–4 тысячи руководителей, составляющих ее, партии, генералитет, 30–40 тысяч деятелей среднего звена – офицерство и 100–150 тысяч низовых работников районного звена, составляющих унтер-офицерские кадры партии”.

Таким образом, диктатура Сталина – лишь вершина пирамиды, в которой на каждой ступени был свой авторитарный “вождь”, осуществлявший всю полноту власти на “вверенной” ему территории или в отрасли экономики. Поскольку все этажи этой пирамиды власти заполнялись сверху и были ответственны лишь перед вышестоящими лицами и организациями, то всем этим большим и маленьким “вождям” по сути дела были безразличны интересы народа. Поэтому демократические институты и сама демократия свертывались и уничтожались или приобретали чисто формальный характер; в стране устанавливался тоталитарный режим.

Командно-административная система, бюрократический аппарат создавался Сталиным и был необходим ему для захвата и осуществления абсолютной власти в стране. Но и аппарату нужен был Сталин: он был гарантом стабильности его власти, обеспечивал многие привилегии для его работников; Сталин наконец являлся идеологическим воплощением аппарата. Идея “непогрешимого вождя”, волю которого претворяла в жизнь партийно-государственная номенклатура на всех ступенях властной лестницы, являлась обоснованием и оправданием всей его деятельности.

В этих условиях складывался культ личности Сталина. Безудержное восхваление Сталина в печати и устной пропаганде достигло апогея 21 декабря 1929 г., когда отмечалось его пятидесятилетие. (Заметим, что подлинной датой рождения Сталина было 6 декабря 1878 г. Уже в советское время, в начале 20-х годов, он сам по неизвестной причине перенес ее на 21 декабря 1879 г.). В этот день в центральной печати появилось множество статей, написанных Ворошиловым, Кагановичем, Микояном, Кировым и другими. В них с неприкрытой лестью восхвалялись его заслуги в октябрьской революции, гражданской войне, борьбе с оппозицией, защите ленинизма, строительстве социализма. Эта волна восхвалений не утихла и после юбилея, наоборот, она нарастала и в 1935 г. воплотилась в “теорию” двух вождей партии и Октябрьской революции (Ленина и Сталина) в докладе Берии “О некоторых вопросах истории большевистских организаций в Закавказье”.

К следующему юбилею – 60-летию Сталина (1939) эта “теория” вылилась в формулу: “Сталин – это Ленин сегодня”. Сталин был провозглашен “великим вождем и учителем” советского народа, “гениальным корифеем” всех наук, включен в синклит основоположников марксизма, который стал именоваться “учением Маркса – Энгельса – Ленина – Сталина”. Дети заучивали лозунг “Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!”, молодежь клялась умереть “За Родину, за Сталина!”, он был объявлен другом летчиков - “сталинских соколов”, полярников, пограничников, ученых, шахтеров, писателей [c.435] и т.д. Для укрепления культа личности Сталина в огромном количестве создавались произведения живописи и скульптуры, которые воспевали его революционные заслуги, его решающую роль в строительстве социализма, его надчеловеческое величие. Бесконечное тиражирование портретов и скульптур Сталина было едва ли не главным назначением целой отрасли художественной индустрии.

Известный немецкий писатель Л.Фейхтвангер, посетивший Советский Союз в 1937 г., в личной беседе со Сталиным обратил его внимание на режущий слух европейца непомерный и безвкусный хор восхвалений в адрес вождя. На это Сталин, почти согласившись а этим, ответил, что этот хор поет якобы помимо его воли и его практически невозможно остановить. “Подхалимствующий дурак, – сердито сказал Сталин, – приносит больше вреда, чем сотня врагов”. Всю эту шумиху он терпит якобы только потому, что знает, какую наивную радость доставляет праздничная суматоха ее устроителям. Разумеется, Сталин лицемерил. Он не только не запрещал “хор восхвалений вождя”, но поддерживал и усиливал его как один из главных элементов его неограниченной власти.

Культ Сталина вырастал на почве отсутствия в стране демократических традиций, царистских иллюзий крестьянства и мещанства, низкой правовой и общей культуры населения. Культ сильной личности как замена религиозного культа был нужен не только самому Сталину, но и партии коммунистов, и большинству народа, который верил в вождя потому, что во все времена привык в кого-то верить. Таким образом, советский народ получил то, что хотел, и то, что заслужил.

Большой скачок в “социализм”

Отбросив нэп, Сталин и его окружение выдвинули лозунг скорейшего построения социализма в одной, отдельно взятой стране. Год “великого перелома” – 1929-й – стал также и первым годом первой пятилетки. Директивы пятилетнего плана рассматривались на XV съезде партии (1927), XVI конференции ВКП(б) (апрель 1929 г.), обсуждались на ряде пленумов ЦК ВКП(б). В подготовке проекта плана принимали участие Госплан, ВСНХ, специально созданные комиссии ученых-экспертов. Было разработано два варианта плана - минимальный (с учетом возможных трудностей, неурожая и т.д.) и оптимальный, рассчитанный на благоприятные условия его выполнения. Оба варианты были тщательно отработаны и сбалансированы по сырью, стройматериалам, финансам, рабочей силе и т.д.

Отправной (минимальный) вариант был рассчитан на высокий среднегодовой темп прироста промышленной продукции, равный 18%, оптимальный – на 20–22%.

XVI партконференция и утвердивший пятилетний план V съезд Советов (май 1929 г.) пренебрегли предусмотрительной осторожностью составителей плана и единодушно (в том числе и председатель Госплана СССР Г.М.Кржижановский) высказались за оптимальный вариант, который и стал государственным законом. А спустя несколько [c.436] месяцев решениями ЦК ВКП(б), Совнаркома, ЦИК СССР многие плановые показатели стали пересматриваться даже в сторону их увеличения. Был выдвинут лозунг: “Пятилетку в четыре года!”, а затем и он был дезавуирован. “О чем говорит нам проверка выполнения пятилетки в ее оптимальном варианте?” – вопрошал Сталин в докладе XVI съезду партии в июне 1930 г., и отвечал: “Она говорит не только о том, что мы можем выполнить пятилетку в четыре года. Она говорит еще о том, что мы можем ее выполнить по целому ряду отраслей промышленности в три и даже в два с половиной года. Это может показаться скептикам из оппортунистического лагеря невероятным. Но это факт, оспаривать который было бы глупо и смешно”. Для того, видимо, чтобы не допустить потока возражений против нереальных заданий, Сталин заявил: “Люди, болтающие о необходимости снижения темпа развития нашей промышленности, являются врагами социализма, агентами наших классовых врагов”.

И вот уже в контрольных цифрах на 1931 г. вместо 22% прироста промышленной продукции, предусмотренных планом на третий год пятилетки, появляется требование обеспечить 45% увеличения объема продукции, а общие задания на пятилетку должны были возрасти по нефти с 22 до 45–46 млн. т, по чугуну – с 10 до 17 млн. т, по тракторам – с 53 тыс. до 170 тыс., по автомобилям – со 100 до 200 тыс. и т. д.

Все это было чистейшим авантюризмом, ибо не подкреплялось ни материальными, ни финансовыми ресурсами, вносило неразбериху и хаос в хозяйственную деятельность, порождало приписки и лживые победные реляции о достигнутых успехах. Именно такой реляцией стал и доклад Сталина на объединенном пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б) в январе 1933 г., в котором он объявил об успешном выполнении 1-й пятилетки за 4 года и 3 месяца. При этом были обнародованы лишь две цифры: программа по общему объему промышленного производства была выполнена якобы на 93,7%, по тяжелой промышленности – на 108%. Но Сталин воспользовался в данном случае стоимостными, валовыми, затратными показателями, которые ни в коем случае не отражали реальное положение дел.

Фактически план 1-й пятилетки (как, впрочем, и всех последующих) был провален по всем показателям. Так, в 1932 г. было произведено 13,5 млрд. квт.ч электроэнергии вместо 22 млрд., 21,4 млн. т нефти вместо 22 млн. т по установленному и 45–46 млн. т по утвержденному позднее повышенному заданию, 6,2 млн. т чугуна вместо 10 млн. т по первоначальному и 17 млн. т – по повышенному заданию, 0,9 млн. т минеральных удобрений вместо 8 млн. т и т.д. Достаточно сказать, что установленные объемы производства на 1-ю пятилетку были достигнуты по минеральным удобрениям только в 1954 г., по шерстяным тканям – в 1957 г., по сахарному песку – в 195l г., а по основным (в оптимальном варианте) показателям тяжелой промышленности – в 1934–1935 гг.

Вместе с тем нельзя не отметить, что утвержденный V съездом Советов оптимальный вариант плана мог бы быть выполнен, если бы не нарушение народнохозяйственных пропорций и неоправданная гонка, вылившиеся в экономический авантюризм. “Партия, – заявил Сталин, – была вынуждена подхлестывать страну, чтобы не упустить [c.437] времени, использовать до дна передышку и успеть создать в СССР основы индустриализации, представляющие базу его могущества”

К чему это привело? Как загнанная лошадь, экономика не выдержала “подхлестывания”, а взвинченные темпы роста производств закономерно рухнули. Если в первые три года 1-й пятилетки темпы прироста промышленной продукции оставались высокими (20,0; 22,0; 20,5%), то на четвертом и пятом году пятилетки произошел их резкий спад (14,7 и 5,5%). Так что поставленные задачи смогли быть выполнены только частично, да и то за счет невероятного напряжения сил народа. Однако эта сторона дела – цена индустриализации – нашей исторической и экономической наукой обычно, за редкими исключениями, не рассматривается. К оценке ее мы вернемся ниже.

Здесь мы отметим лишь, что нереальность столь форсированных темпов развития промышленности стала ясной и самому руководству партии. Поэтому, первоначально определив на вторую пятилетку столь же завышенные задания в области промышленности (в решениях XVII партийной конференции, проходившей в январе–феврале 1932 г.), партийное руководство сочло необходимым на XVII съезде партии (1934) значительно откорректировать их в сторону снижения. Было решено установить среднегодовой прирост промышленной продукции в размере 16,5% вместо 18,9% намеченных в проекте. Уменьшались плановые задания по производству стали и чугуна. Предполагалось также обеспечить более высокие темпы роста производства отраслей группы “Б” – легкой и пищевой промышленности. Однако это благое намерение, как и многократно впоследствии, не было выполнено. Интересы тяжелой и прежде всего военной промышленности взяли верх над интересами повышения благосостояния народа.

Тем не менее в ходе двух первых пятилеток исторически обусловленная задача индустриализации страны была в основном выполнена, хотя ее переход от патриархальной к индустриальной цивилизации растянулся на гораздо более длительное время (численность городского и сельского населения в СССР сравнялась только к началу 60-х годов).

В Советском Союзе была значительно расширена и увеличена энергетическая база: построены Днепрогэс, Свирская и другие гидроэлектростанции, тепловые станции “Красный Октябрь”, Новомосковская и Дубровская, мощностью 200 тыс. квт.ч каждая, а также ТЭЦ. Началась добыча угля в Кузбассе, Караганде и Подмосковском угольном бассейне. Разрабатывались нефтяные месторождения в Татарии, Башкирии, Куйбышевской (Самарской) области и других регионах. Здесь же создавалась нефтеперерабатывающая и нефтехимическая промышленность. Фактически заново были созданы крупнейшие предприятия авиационной, автомобильной, тракторной промышленности, сельскохозяйственного машиностроения, производства минеральных удобрений и др. Значительно расширились объемы производства и география металлургической промышленности. Вслед за возведенными в первой пятилетке Магнитогорским и Кузнецким металлургическими комбинатами во второй пятилетке были построены [c.438] завод “Амурсталь”, ряд предприятий цветной металлургии и в их числе никелевые заводы на базе норильских месторождений.

Увеличились мощности промышленности строительных материалов. Однако стоимость строительства оставалась непомерно высокой. Так, в 1935 г. за счет удешевления строительства было сэкономлено только около 200 млн. рублей вместо запланированных 2 млрд. Техническое состояние строительства сильно отставало от требований времени и оставалось полукустарным, хотя парк строительных механизмов увеличивался. Это происходило, как отмечал Г.К.Орджоникидзе, “потому, что не умеют правильно организовать работу”.

Эта оценка отражала не только положение в строительной отрасли. Сотни новых предприятий, многие из которых были оснащены передовой по тому времени иностранной техникой, не были в достаточной степени обеспечены квалифицированными рабочими и инженерно-техническими кадрами. В результате заводы, построенные с помощью иностранных специалистов, долгое время не выходили на проектную мощность, выпускали некачественную продукцию. На год например, задержалось начало серийного выпуска тракторов на Сталинградском тракторном заводе после его торжественного пуска. Семь лет не мог выйти на проектную мощность Ярославский шинный завод, производивший 80% автомобильных покрышек. Нередки были случаи поломок оборудования, грубого нарушения технологических процессов, вызванные низкой квалификацией персонала. И хотя в те годы большинство неполадок списывалось на действия вредителей и диверсантов, ясна была необходимость подготовки технических кадров и повышения их квалификации.

Конец 20-х – начало 30-х годов ознаменовались не только борьбой против неграмотности и введением всеобщего начального образования, но и вызванным самой индустриализацией широким развертыванием профессионального образования: создавались школы фабрично-заводского ученичества (ФЗУ) для подготовки квалифицированных рабочих главным образом массовых профессий, техникумы и втузы для подготовки техников и инженеров. Это было тем более необходимо, что численность рабочих выросла с 1928 по 1940 гг. с 3,5 до почти 10 млн. человек, а инженерно-технических работников – со 137 тыс. до 1 023 тыс. человек. Иными словами, количество рабочих увеличилось в 2,8 раза, а ИТР – в 7,5 раза.

Основное же обучение рабочих происходило на предприятиях в форме изучения техминимума. По данным на 1 октября 1936 г., 40% рабочих крупной промышленности закончили, а 24% – проходили техническую учебу. Если же говорить о подготовке ИТР промышленности, то, при несовершенстве нашей статистики, можно лишь утверждать, что она выросла многократно, хотя все еще не покрывала потребностей предприятий. Число технических вузов в СССР выросло к 1936 г. (по сравнению с 1914 г.) в 10 раз, выпуск специалистов из вузов (включая и втузы) составил 540 тыс., из средних специальных учебных заведений – 914 тыс. человек. При этом уровень знаний специалистов на какое-то время безусловно снизился и из-за того, что многие абитуриенты не имели законченного среднего образования и поступали в вузы через рабфаки, и из-за недостатков [c.439] организации учебного процесса, особенно во вновь созданных вузах, и наконец в результате общегосударственной политики в области высшего образования, направленной на сокращение сроков обучения и на более узкую специализацию студентов, что не давало выпускникам достаточной фундаментальной подготовки в области инженерного дела.

Тем не менее, несмотря на указанные недостатки, лозунг, выдвинутый Сталиным: “Кадры, овладевшие техникой, решают все!” - был реализован, и квалифицированные рабочие, инженеры и техники, подготовленные в ускоренном порядке, набираясь практического опыта непосредственно на производстве, в основном выполняли стоявшие перед ними задачи.

Характеризуя период 30-х годов, нельзя не отметить, что его отличительной чертой был искренний энтузиазм рабочего класса и производственной интеллигенции, без учета которого невозможно ни понять особенности того времени, ни объяснить те реальные достижения, которые, как уже сказано, были завоеваны страной в период первых пятилеток, несмотря ни на что.

Причины этого энтузиазма коренились, во-первых, в сохранившихся еще и постоянно подпитываемых пропагандой романтических идеях революционного преобразования мира на основе социалистических принципов всеобщего равенства и благосостояния, впервые в истории реализуемых в нашей стране; во-вторых, – в уверенности, что идеалы не только социализма, но и коммунизма могут быть осуществлены в кратчайшие исторические сроки, в течение 10–15 лет, после чего общественное богатство польется мощным потоком и можно будет перейти к коммунистическому принципу распределения “по потребности”. Не случайно XVIII съезд ВКП(б) (1939) принял решение о том, что уже в третьей пятилетке будут не только ликвидированы классы, но и реализована задача догнать и перегнать передовые капиталистические страны по производству продукции на душу населения. Так что готовность к выполнению “большого скачка” в экономике и вера в его осуществление владели сознанием значительной части народа, в том числе большинства молодежи, готовой ради достижения этих целей на преодоление любых преград и трудностей.

Этот энтузиазм, искренняя вера в близость победы социализма и коммунизма в сочетании с традиционно низким уровнем бытовой культуры большинства населения, его нетребовательностью к условиям жизни и готовностью идти на многие жертвы, неудобства и тяготы ради скорейшего осуществления поставленной цели делали возможной реализацию тех темпов, которые были заложены в планах пятилеток. Люди жили в палатках и землянках, мерзли и голодали, с помощью самых примитивных орудий труда – лопат, кирок и тачек – перемещали миллионы кубометров грунта и бетона, по призыву партии участвовали в социалистическом соревновании, стремились достигнуть максимальной производительности труда на своем рабочем месте и при этом искренне верили в высокое предназначение и великую цель своего дела, хотя эта цель была (что особенно [c.440] стало понятно в послевоенные годы) практически недосягаема и, как линия горизонта, уходила все дальше по мере приближения к ней.

Следует подчеркнуть, что создание социальной инфраструктуры в новых промышленных центрах далеко отставало от темпов индустриального строительства. Вместо благоустроенных жилых домов там наспех сооружались “временные” бараки, сохранившиеся кое-где, особенно на Урале, в Кузбассе, других регионах, вплоть до конца XX в. Абсолютно не учитывалась экологическая обстановка, и новые города становились (и остаются до сих пор!) опасными для жизни людей. да и в старых городах условия жизни резко ухудшались. Повсеместное отставание жилищного строительства от роста городского населения привело к появлению “коммуналок” – квартир, заселенных несколькими семьями, вынужденными приспосабливаться к коллективному быту. Феномен 30-х годов – коммунальные квартиры – также сохранился до наших дней. От того же времени сохраняется и перенаселенность наших жилищ: средний размер жилой площади на человека сократился в городах с 9 кв.м в конце 20-х годов до 5 и менее кв. м к середине 30-х годов.

В годы индустриализации значительно снизился уровень жизни трудящихся, что выражалось в инфляции и неуклонном росте цен при отставании роста заработной платы. Государственные розничные цены к 1940 г. увеличились по сравнению с 1928 г. в 6–7 раз. Заработная плата увеличилась в то же время лишь в 5–6 раз. А если учесть постоянный дефицит многих промышленных и продовольственных товаров (и существовавшую с 1927 г. до 1935 г. карточную систему на все основные товары), то нетрудно прийти к выводу о снижении качества потребления населения в те годы. Действительно, годовое потребление мяса городским населением упало в 1940 г. по сравнению с 1913 г. с 29 до 20 кг, а потребление картофеля выросло со 114 до 140 кг.

Конечно, определенные социальные достижения имели место в СССР в 30-е годы. Это – ликвидация безработицы (хотя в немалой степени за счет раздувания штатов и сохранения низкой производительности труда), введение бесплатного образования, медицинского обслуживания, реализация равноправия женщин, расширение сети Домов отдыха и санаториев для трудящихся, некоторое улучшение системы социального обеспечения и т.д. Но в целом жизнь не улучшалась, а ухудшалась, хотя официальная пропаганда убеждала в обратном. “Жить стало лучше, товарищи, жить стало веселее”, – так заявил Сталин на Всесоюзном совещании стахановцев в 1935 г.

Коллективизация сельского хозяйства и ее итоги

Тем временем в деревне, где в это время развертывалась насильственная коллективизация, положение было еще более сложным. В области сельского хозяйства сталинское руководство совершило столь же “решительный” скачок к социализму, как и в области промышленности. Начав индустриализацию и форсировав ее темпы, но не имея для этого достаточно средств, оно решило выкачать их из [c.441] крестьянского хозяйства. Это казалось тем более возможным, что уже с 1927 г. власти боролись против крестьянского “саботажа” хлебозаготовок, вызванного низкими закупочными ценами на хлеб, применяя при этом чрезвычайные меры вплоть до реквизиций и уголовного преследования особенно упорных “саботажников”. Одновременнно резко повышались налоги на зажиточных крестьян, без разбора относимых к категории кулачества.

Против “чрезвычайщины”, хотя и непоследовательно, выступила группа Бухарина – Рыкова – Томского, но ее обвинили в “правом уклоне”, она была политически разбита, а затем физически уничтожена. Чрезвычайные меры, насилие стали нормой в отношении власти к крестьянству. Были отброшены известные ленинские требования: “Не сметь командовать крестьянами!”, а строить кооперацию в деревне на основе убеждения, добровольности и хозяйственного интереса самих крестьян. Новая экономическая политика, предполагавшая развитие этого интереса, фактически сменилась политикой продразверстки периода “военного коммунизма”, дополненной лозунгами ускоренной и сплошной коллективизации крестьян и уничтожения кулачества как класса.

Все это было причиной сокращения посевных площадей, снижения производительности сельскохозяйственного труда, падения производства хлеба и другой продукции, снижения товарности хозяйства в связи с сокращением числа “крепких” крестьян, не выдержавших налоговый гнет и угрозу “раскулачивания”. Член партии с 1898 г., член коллегии Наркомзема К.Д.Савченко в письме И.В.Сталину писал в это время, оценивая положение дел в сельском хозяйстве, что высокую производительность труда создает экономический стимул – личная заинтересованность, остальное все – болтовня. Он рекомендовал поддерживать умных трудолюбивых крестьян. Однако этот разумный совет не был услышан Сталиным, как не были услышаны и обстоятельные, глубоко обоснованные соображения о путях развития сельского хозяйства, высказанные крупнейшими экономистами-аграрниками А.В.Чаяновым, Н.Д.Кондратьевым, Н.И.Вавиловым и другими специалистами. Эти ученые еще в 20-е годы разрабатывали принципы и методы кооперирования сельского хозяйства и резкого повышения при этом его эффективности применительно к России. Их идеи и практические предложения были альтернативны сталинскому плану коллективизации деревни. А.В.Чаянов выдвинул теорию устойчивости мелкого трудового крестьянского хозяйства, доказал преимущество вертикальной (колхоз – это форма горизонтальной кооперации) отраслевой кооперации, опираясь на созданную им теорию дифференциальных стимулов, объективно толкающих мелкие семейные хозяйства к добровольному кооперированию (с целью совместной переработки сырья и получения конечной продукции, ее транспортировки и продажи), убедительно показал, что такая кооперация обеспечивает более высокую доходность и освобождает крестьянина от несвойственных ему функций. В силу этого А.В.Чаянов был решительно против административного нажима на крестьян насильственных методов их объединения в колхозы. [c.442]

Н.Д.Кондратьев, крупнейший специалист по теории планирования экономики, утверждал необходимость такого сочетания плана развития промышленности и сельского хозяйства, который обеспечил бы их взаимодействие, взаимовыгоду и взаимопомощь, невозможные бы осуществлении индустриализации за счет ограбления деревни, как ее проводил Сталин.

Н.И.Вавилов – один из крупнейших генетиков в мировой биологической науке, стремился обеспечить высокую урожайность сельскохозяйственных культур за счет выведения наиболее продуктивных тортов растений.

Идеи этих ученых могли бы обеспечить плавное, непрерывно растущее и продуктивное развитие сельского хозяйства страны. Но их взгляды были дискредитированы Сталиным. В результате А.В.Чаянов, Н.Д.Кондратьев и другие видные экономисты-аграрники (всего 14 человек; Н.И.Вавилов был арестован позже) были обвинены в антисоветской деятельности, контрреволюции, вредительстве, в попытке свержения советской власти силами якобы созданной ими “Трудовой крестьянской партии”, и репрессированы.

Партия, руководимая Сталиным, решила по-своему. Объявленная политика коллективизации исходила из принципа усиления классовой борьбы в деревне и сочетала насильственное создание колхозов с ликвидацией кулачества как класса.

Если в директивах по пятилетнему плану, принятому XV съездом ВКП(б), предусматривалось за всю пятилетку вовлечь в колхозы только 20% крестьянских дворов, то в постановлении ЦК ВКП(б) от 5 января 1930 г. “О темпах коллективизации и мерах помощи государства колхозному строительству” говорилось, что “коллективизация таких важнейших зерновых районов, как Нижняя Волга, Средняя Волга и Северный Кавказ, может быть в основном закончена осенью 1930 года” или, во всяком случае, весной 1931 г.; “коллективизация же других зерновых районов может быть в основном завершена осенью 1931 г. или, во всяком случае, весной 1932 г.”. Но и эти сверхтемпы казались руководству партии недостаточными: после издания этого постановления в стране (сверху!) было организовано “соревнование” за окончание “в основном” коллективизации (по всей стране!) уже весной этого же 1930 г.

В результате, подчиняясь этим указаниям, низовые работники встали на путь грубого произвола. Крестьян под угрозой раскулачивания (а это означало конфискацию имущества и административное переселение или ссылку) загоняли в колхозы, лишали кровью и потом нажитого хозяйства, обобществляли не только их “основные производственные фонды” – лошадей, коров, орудия труда, но в ряде случаев и бытовые предметы и кухонную утварь (потом это было названо “перепрыгиванием через колхозную форму к коммуне”). Одновременно запрещались и разгонялись сельские базары и ярмарки, что лишало крестьян возможности продавать излишки своей продукции. Закрывались и разорялись также церкви и другие культовые здания.

Экспроприации подвергались не только действительно кулацкие (т.е. эксплуатировавшие наемный труд) хозяйства, но и “крепкие”, [c.443] зажиточные хозяйства середняков. При наличии в деревне, согласно официальной статистике, 3–5% кулацких хозяйств раскулачиванию было подвергнуто до 15, а кое-где 20% крестьянских хозяйств. Количество выселенных на спецпоселения (сосланных) крестьян составило вместе с семьями более 1,8 млн. человек.

Крестьяне ответили на насильственную коллективизацию бегством в города, резким сокращением поголовья скота (потери которого были восстановлены только к концу 50-х годов), а во многих случаях – прямыми антиколхозными и антисоветскими выступлениями. Только за период с января до середины марта 1930 г., всего за 70-75 дней, в стране произошло более 2 тыс. антиколхозных восстаний.

Руководство страны вынуждено было дать задний ход. Сталин опубликовал статью “Головокружение от успехов”, обвинив в ней якобы за нарушение ранее принятых решений местных работников, названных “головотяпами”, подверженных левацким настроениям и убежденных, что им “все нипочем”. Было объявлено также о “борьбе против искривления партлинии” в колхозном строительстве, предложено распустить “бумажные колхозы”, прекратить раскулачивание середняков, вернуть на крестьянские подворья реквизированных овец и домашнюю птицу.

В результате “процент коллективизации” резко упал: в Белоруссии – с 63% в марте до 12% в июне 1930 г., в РСФСР соответственно – с 58 до 20%, на Украине – с 58 до 38% и т.д. Но это было лишь временное отступление власти. Осудив наиболее грубые методы расправы с крестьянством и одновременно подвергнув репрессиям в ходе коллективизации наиболее активную часть сельского населения, партия продолжила нажим на оставшихся единоличников, всемерно вынуждая их вступать в колхозы. В 1933 г. были созданы чрезвычайные органы на селе – политотделы при МТС и совхозах. На них возлагалась борьба за “хозяйственно-политическое укрепление колхозов”, иначе говоря – чистка колхозов и их руководства от недовольных колхозными порядками, от нарушителей государственной дисциплины по части сдачи произведенной в колхозах продукции и т.д. Политотделы просуществовали недолго, всего около 1¹/₂ лет, но свою роль по превращению колхозов в инструмент военно-феодальной эксплуатации колхозников выполнили успешно.

Результатом коллективизации и жестокой политики партии по изъятию в колхозах всего произведенного зерна стал страшный голод 1932–1933 гг. на Украине и других регионах, унесший от 4 до 5 млн. жизней крестьян. К началу 1939 г. единолично крестьянское хозяйство в СССР было фактически ликвидировано. В советской деревне восторжествовал колхозный строй. Одновременно был осуществлен процесс раскрестьянивания деревни и загублено сельское хозяйство, которое так и не смогло подняться за все последующие годы.

Будущее показало, что колхозно-совхозный путь развития сельского хозяйства в СССР оказался тупиковым. Ни драконовские мер по прикреплению колхозников к земле (путем лишения их паспортов и, следовательно, права свободного передвижения), ни жестокие наказания за расхищение колхозной собственности, ни многомиллиардные финансовые вливания в сельское хозяйство и многократное [c.444] “прощение” долгов убыточным хозяйствам, ни другие меры, направленные на решение “продовольственной проблемы”, не дали положительных результатов. И только крушение единовластия КПСС и догмы о безусловном превосходстве коллективных форм земледелия (в сталинском варианте) над единоличным хозяйством позволило понять, что только свободный хозяин на свободной земле может накормить страну и обеспечить ее сельскохозяйственным сырьем.

Деятельность ВКП(б) в области идеологии и культуры

Одной из важных особенностей советского общества всегда была политизация всех сторон жизни – труда, быта, науки, культуры. Теоретической основой этой политизации являлось признание сохранения и постоянного обострения классовой борьбы в области идеологии и политики по мере укрепления и развития социализма как внутри советской страны, так и на международном уровне.

Обеспечив свое единовластие, Сталин стремился подчинить себе и сознание народа, обеспечить победу не только на политическом “фронте”, но и на “фронте” идеологии. Из многих идеологических акций, направленных на подчинение общественных наук личному контролю Сталина и придание ему облика “гениального корифея” марксизма-ленинизма, кратко остановимся лишь на тех, которые были связаны с философией, историей и политической экономией.

Философией Сталин занялся в декабре 1930 г., когда встретился с членами бюро партячейки Института философии и естествознания Коммунистической академии и поставил перед ними задачу “переворошить, перекопать весь навоз (!), который накопился в философии и естествознании”. Обвинив в антимарксизме группу ведущих в то время философов во главе с А.М.Дебориным, он потребовал также “разоблачить” Г.В.Плеханова, Н.И.Бухарина, даже Ф.Энгельса (“И у Энгельса не совсем все правильно... Не беда, если в этой работе кое-где заденем Энгельса”, – заявил Сталин). “Ваша главная задача теперь – развернуть вовсю критику, – дал он указание коммунистам философам. – Бить – главная проблема. Бить по всем направлениям и там, где не били”.

Эта “беседа” послужила началом широкой кампании по “проработке” видных философов, разгрому редколлегии журнала “Под знаменем марксизма”, поиску “врагов” на “философском фронте”. В принятом вскоре постановлении ЦК ВКП(б) “О работе Комакадемии” было подчеркнуто: “Обострение классовой борьбы нашло в последние годы отражение и на теоретическом фронте. Буржуазное влитие сказалось в форме ряда антимарксистских и ревизионистских теорий. Необходима еще неустанная работа по искоренению существующих и возникающих в различных научных областях теорий, отражающих буржуазное и социал-демократическое влияние”.

Но под лозунгом “Бить врагов!” скрывалась и другая задача. Тот же Деборин много позднее писал в письме Н.С.Хрущеву: “В конце 1930 г. тогдашний заведующий отделом пропаганды и агитации ЦК (А.И.Стецкий. – Авт.) объявил мне, что отныне требуется утвердить [c.445] один авторитет во всех областях, в том числе и в области философии. Этот авторитет – наш вождь Сталин”.

Это и было сделано. Разгромив несуществовавшую философскую “оппозицию” (многие “члены” которой были затем репрессированы) Сталин в 1938 г. опубликовал весьма банальную и далеко не безупречную в теоретическом смысле работу “О диалектическом и историческом материализме” (она вошла в “Краткий курс истории ВКП(б)” в качестве § 2 главы IV) и с помощью присяжных льстецов объявивших ее гениальным развитием маркистско-ленинской философии, поднялся на философский Олимп.

Подчинив себе философию, Сталин приступил к “завоеванию” исторической науки. История не была для Сталина ни “учителем жизни”, ни источником накопления опыта, ни базой для изучения уроков прошлого. Она стала для него инструментом манипулирования сознанием масс, объектом циничных политиканских упражнений для достижения амбициозных целей. Поэтому он без всяких сомнений шел на грубую фальсификацию исторических фактов и событий действуя самостоятельно или через своих ближайших соратников (Кагановича, Берию, Ярославского, Товстуху и др.), или с помощью тех историков, которые были готовы отречься от истины ради высоких постов и академических званий, а то и ради сохранения жизни.

Успешную попытку воздействовать на историческую науку и превратить ее в служанку культа своей личности, Сталин предпринял в 1931 г., опубликовав в журнале “Пролетарская революция” письмо-статью “О некоторых вопросах истории большевизма”. Это резкое, местами просто грубое письмо, направленное против “троцкистской контрабанды” в области истории и содержавшее недвусмысленные политические обвинения против “троцкиствующих” историков, заключало в себе три момента, сыгравших затем решающую роль в осуществлении далеко идущих замыслов Сталина.

Это, во-первых, утверждение о недопустимости дискуссий по вопросам, которые Сталин назвал “аксиомами большевизма”. В результате сам метод научных дискуссий был исключен из практики историко-партийной науки, что привело к ее догматизации, утрате творческого характера, к остановке ее развития.

Это, во-вторых, утверждение, что “бумажные документы” не могут служить делу выяснения научной истины. “Кто же, кроме безнадежных бюрократов, – издевательски писал Сталин, – может полагаться на одни лишь бумажные документы? Кто же, кроме архивных крыс, не понимает, что партии и их лидеров надо проверять по их делам, прежде всего, а не по их декларациям?” Но ведь историк и деятельность партии может исследовать, лишь обращаясь к источникам, то есть к тем же “бумажным документам”. Следствием этого было резкое сокращение доступа историков в архивы, еще более урезанное, когда в 1938 г. государственные архивы были переданы НКВД, поставлены под контроль Берии и его аппарата.

И наконец, в-третьих, это обвинение большевистских (подчеркнуто Сталиным. – Авт.) историков, брошенное в конце письма среди них – Ем. Ярославскому в том, что и они “не свободны ошибок, льющих воду на мельницу” троцкистских фальсификаторов [c.446] истории. Результатом этого явились начавшиеся “проработки” историков, в ходе которых на них возводились политические обвинения, предъявлялись требования о признании любых инкриминированных им “ошибок”. Вслед за проработками и политической дискредитацией историков последовали репрессии. Были в разное время арестованы и погибли А.С.Бубнов, В.Г.Кнорин, В.И.Невский, Н.Н.Попов, В.Г.Сорин и многие др.

В 1935 г. появился грубо сфальсифицированный “труд” Берии (который не был его автором) “К вопросу об истории большевистских организаций в Закавказье”. В нем была сформулирована ложная концепция “двух вождей партии и революции”, содержавшая утверждение о равновеликом вкладе Ленина и Сталина в дело создания партии, в разработку идейных, организационных и теоретических основ большевизма, в подготовку и победу октябрьской революции.

Однако окончательно задача превращении истории партии в инструмент утверждения идеологии сталинизма была решена в 1938 г., когда вышел “Краткий курс истории ВКП(б)”, в редактировании и частично написании которого Сталин принял личное участие. Этот учебник, насквозь фальсифицировавший историю партии, проникнутый идеей о ее непогрешимости, воспевавший Сталина как второго Ленина, творца и руководителя партии, организатора строительства социализма в СССР, названный в момент выхода в свет “энциклопедией марксизма-ленинизма”, на деле явился энциклопедией идеологии сталинизма. Не случайно в постановлении ЦК ВКП(б) от 14 ноября 1938 г. “О постановке партийной пропаганды в связи с выпуском “Краткого курса истории ВКП(б)”” утверждалось, что этот учебник представляет собой “официальное, проверенное ЦК ВКП(б) толкование основных вопросов истории ВКП(б) и марксизма-ленинизма, не допускающее никаких произвольных толкований”. Таким образом, “Краткий курс” был канонизирован, каждая его строка была превращена в священную догму, никакие исправления или даже уточнения в нем не допускались. Мало того, этот учебник по истории партии стал также эталоном для всей советской исторической науки, особенно по истории XX века.

Вместе с тем под влиянием указаний Сталина, Кирова и Жданова и постановлений ЦК ВКП(б) о преподавании истории (1934–1936 гг.) [Содержание этих документов отражало крутой поворот идеологии сталинизма от интернационал-большевизма к государственническому патриотизму, советскому национал-большевизму. Здесь-то и потребовалось изучение истории, воспитание молодежи на примере “наших великих предков”. - Авт.] в исторической науке все больше укоренялись догматизм и начетничество. Процесс развития исторической науки явно затормозился. В обстановке постоянного диктата “сверху” историки не могли проявить самостоятельность, ждали прямых указаний партийного руководства. Под влиянием политической конъюнктуры многие исторические оценки неоднократно менялись. Авторитаризм Сталина оставил тяжелое наследие российской исторической науке.

Столь же бесцеремонно вторгся Сталин и в область политэкономии и конкретных экономических дисциплин. Выступая в декабре [с.447] 1929 г. на конференции аграрников-марксистов, он заявил о себе как о ведущем теоретике марксистско-ленинской политической экономии и, как обычно, внес в нее “огромный вклад”. Сталин поведал, что “мы начинаем хромать... в области теоретической разработки вопросов нашей экономики” и что “без непримиримой борьбы с буржуазными теориями на базе марксистско-ленинской теории невозможно добиться победы над классовым врагом”. Он призвал экономистов-аграрников к разработке “проблем экономики переходной периода в их новой постановке на нынешнем этапе развития”. В результате в советской экономике наступил длительный период господства волевых, волюнтаристских, командно-административных методов управления. Одновременно в советской экономической науке прочно заняла место концепция безусловного “превосходства” социалистической экономики над экономикой капиталистического мира.

С 1936 по 1941 гг. с участием Сталина и под его руководством и контролем шла работа над учебником политэкономии.

Четвертый вариант учебника, куда были “внесены все исправления, сделанные тов. Сталиным”, был подготовлен незадолго до начала войны с гитлеровской Германией. Учебник не был опубликован. Вновь к вопросам политэкономии Сталин вернулся лишь через десять лет, когда в 1952 г. появился его труд “Экономические проблемы социализма в СССР”, о котором будет сказано ниже.

Такой же “классовый подход” широко использовался в деле партийного руководства культурой, в том числе литературой и искусством.

Отвечая в феврале 1929 г. на вопрос драматурга Билль-Белоцерковского о целесообразности применения к деятелям культуры понятий “правые” и “левые”, Сталин писал: “Я считаю неправильной самую постановку вопроса о “правых” и “левых” в художественной литературе (а значит и в театре). Понятие “правое” и “левое” в настоящее время в нашей стране есть понятие партийное, собственно – внутрипартийное... Вернее всего было бы оперировать в художественной литературе понятиями классового порядка или даже понятиями “советское”, “антисоветское”, “революционное”, “контрреволюциионное” и т.д.”.

Такая резкая постановка вопроса вполне соответствовала марксистским представлениям о партийности литературы и искусства. Еще в 1925 г. ЦК РКП(б) в резолюции “О политике партии в области художественной литературы” (автор ее – Н.И.Бухарин) было записано, что “в классовом обществе нет и не может быть нейтрального искусства, что предполагает, в целях создания высокоидейной и высокохудожественной литературы для широких масс, формирование идейного единства творческих сил писателей на базе пролетарской идеологии”. В резолюции неоднократно подчеркивалась необходимость партийного руководства развитием литературы.

Однако во второй половине 20-х годов партия лишь подбиралась к глобальному контролю за развитием искусства, к полному подчинению его “партийной линии”. Это было осуществлено в начале 30-х годов и связано с созданием так называемых “творческих союзов” деятелей литературы и искусства. [c.448]

В апреле 1932 г. ЦК ВКП(б) принял постановление “О перестройке литературно-художественных организаций”, в котором говорилось: “…Объединить всех писателей, поддерживающих платформу советской власти и стремящихся участвовать в социалистическом строительстве, в единый союз советских писателей с коммунистической и фракцией в нем. Произвести аналогичное изменение по линии других видов искусства”.

На этой основе были созданы союзы писателей, художников, композиторов, архитекторов, поставившие их под строгий контроль партии. С этого времени принадлежность к соответствующему союзу стала, с одной стороны, критерием лояльности деятеля искусств советской власти, с другой – условием его материальной обеспеченности. Исключение из союза вело не только к утрате определенных привилегий (пользование домами творчества, мастерскими, получение авансов во время длительной работы над тем или иным произведением и т.д.), но и к полному отрыву от потребителей искусства (прекращение издания и переиздания произведений, участия в выставках и т.д.).

С момента образования творческих союзов ЦК ВКП(б) установил над ними жесткий контроль. В практику художественного творчества насильственно внедрялся метод социалистического реализма, официально объявленный единственным идеологически и политически выдержанным методом художественного познания мира. Применение этого “метода” должно было превратить деятелей литературы и искусства в певцов строящегося социалистического общества, в апологетов советской действительности и “светлого будущего”, в мастеров изображения “коллективной личности” и противников “психологического копания” в душах людей. Организация “инженеров человеческих душ”, как называл писателей Сталин, не имела даже элементарного демократического права – самостоятельно избирать руководство своего союза. Это в равной мере относится и к другим творческим союзам, которые также возглавляли люди, назначенные сверху, ЦК ВКП(б). Такой “порядок” сохранялся до середины 80-х годов.

Наивно было бы думать, что руководители творческих организаций решали что-то самостоятельно. В предсмертном письме А.Фадеева, долгие годы руководившего союзом писателей, в частности, говорилось: “Не вижу возможности дольше жить, так как искусство, которому я отдал жизнь свою, загублено самоуверенно-невежественным руководством партии и теперь уже не может быть исправлено. Лучшие кадры литературы – в числе, которое даже не снилось царским сатрапам, физически истреблены или погибли благодаря попустительству властвующих... Литература – эта святая святых – отдана на растерзание бюрократам и самым отсталым элементам народа… Нас после смерти Ленина низвели на положение мальчишек, уничтожили, идеологически пугали и называли это – “партийностью””. Осознание этого кончилось для Фадеева трагически: в 1956 г. он покончил жизнь самоубийством.

В этой обстановке не объективная оценка произведений искусства специалистами, а субъективное отношение к ним самого Сталина и [c.449] его присных, определяла их судьбу. Произведения, понравившиеся Сталину, выдвигались на Сталинскую премию (часто по его собственному предложению), авторы же сочинений, не соответствовавших его вкусу, подвергались гонениям.

Расправляясь с одними писателями (И.Мандельштам, И.Бабель многие др.), Сталин ограждал некоторых других от репрессий, лишая однако, возможности печатать свои произведения (А.Платонов, М.Цветаева, М.Булгаков, А.Ахматова, М.Зощенко, Б.Пастернак). Третьих он активно поддерживал (В.Василевская, К.Симонов И.Эренбург, А.Корнейчук), четвертых выдвигал на административные посты в Союзе писателей (А.Фадеев, Н.Тихонов, тот же К.Симонов) пятых, как, например, В.Маяковского, официально канонизировал. Расставляя писателей по ступеням некоей “табели о рангах”, он интегрировал их в командно-административную систему, элементами которой становился сам Союз писателей, как и другие творческие союзы.

Наряду с литературой партийное руководство уделяло большое внимание искусству кино. Еще в 1932 г. ЦК ВКП(б) принял постановление “О советской кинематографии”, в котором было намечено реорганизовать кинопромышленность, укрепить ее техническую базу, повысить качество кинопродукции, обеспечить и в этой области искусства торжество соцреализма. “Кино, – говорилось в постановлении, – должно в высоких образцах искусства отобразить героическую борьбу за социализм и героев этой социалистической борьбы и стройки, исторический путь пролетариата, его партии и профсоюзов, жизнь и быт рабочих, историю гражданской войны; оно должно служить целям мобилизации трудящихся на укрепление обороноспособности СССР”. Позднее (1940) было принято решение, что “сценарии фильмов на наиболее важные темы должны утверждаться управлением пропаганды и агитации ЦК ВКП(б).

Сталин лично, особенно когда это касалось исторической тематики, давал указания сценаристам и режиссерам (Чиаурели, Довженко, Эйзенштейну) не только о темах, но и о направлении их разработки, о трактовке персонажей будущего фильма. Широко известны указания, которые давал Сталин Эйзенштейну о трактовке исторической роли Ивана Грозного – борца против боярского своеволия и объединителя Руси вокруг Москвы. Для Сталина Иван IV был положительным персонажем, “государственником”, которого он полностью оправдывал, включая жестокие антибоярские действия опричнины.

Большое внимание в идеологическом воспитании народа отводилось в сталинские времена музыке. Однако и ее развитие подчинялось политическим задачам и регламентировалось эстетическими вкусами партийного руководства. Так, например, последнее категорически не приняло новаторство Д.Д.Шостаковича, особенно его оперу “Катерина Измайлова” (“Леди Макбет Мценского уезда”). Опубликованная в январе 1936 г. в “Правде” статья “Сумбур вместо музыки”, появившаяся, по словам Жданова, по указанию ЦК и отражавшая его точку зрения, дала резко отрицательную оценку опере. “Слушателей, – говорилось в статье, – с первой же минуты ошарашивает в опере нарочито нестройный, сумбурный поток звуков... Эта музыка, умышленно [c.450] сделанная “шиворот-навыворот”, – так чтобы ничего не напоминало классическую оперную музыку, ничего не было общего с ““фоническими звучаниями, с простой общедоступной музыкальной речью”. Вскоре, в феврале того же года “Правда” опубликовала еще одну статью против Шостаковича – “Балетная фальшь” (о музыке балета “Светлый ручей”). В ней композитор был объявлен формалистом, а формализм назван “вреднейшим антинародным явлением в советском искусстве”. Результатом появления этих статей стали опала Шостаковича и сокрушительная “дискуссия” о формализме во всех учреждениях культуры.

Не остался без внимания и театр. Заодно с Шостаковичем в формализме был обвинен и режиссер-новатор В.Э.Мейерхольд. “...Левацкое искусство, – писала та же “Правда”, – вообще отрицает в театре простоту, реализм, понятность образа, естественное звучание слова. Это – перенесение в оперу, в музыку наиболее отрицательных черт “мейерхольдовщины” в умноженном виде”. В декабре 1937 г. статьей “Чужой театр” “Правда” ударила уже по самому Мейерхольду. В ней говорилось: “Театр им. Мейерхольда в течение всего своего существования не мог освободиться от чуждых советскому искусству, насквозь буржуазных формалистических позиций”. Театр Мейерхольда – закрыт, его основатель и главный режиссер был арестован и репрессирован. В 1940 г. Мейерхольд после страшных пыток погиб, а его имя на целых двадцать лет было вычеркнуто из истории русского и советского театра.

В 1936–1937 гг. в процессе борьбы с формализмом в театральном искусстве были закрыты Второй Художественный театр, театры Дикого, Охлопкова, Завадского и некоторые др. Репертуар оставшихся был предельно сужен и подчинен жесткому партийному контролю. Среди подвергнувшихся репрессиям драматургов оказались Е.Шварц, создавший сказку-памфлет “Дракон” о мерзости диктатуры, Н.Эрдман, автор запрещенной сатирической пьесы “Самоубийца” и др. Лишился возможности работать М.Булгаков, его пьесы “Последние дни” (“Пушкин”), “Кабала святош” (“Мольер”) не были приняты к постановке: автора принуждали вносить неприемлемые для него поправки в текст уже законченных произведений. “Миша смотрит на свое положение безнадежно, – записала жена М.Булгакова в дневнике 7 апреля 1937 г. – Его задавили, его хотят заставить писать так, как он не будет писать”.

Многие писатели, художники, композиторы “вписались” в Систему, верно ей служили, получая за это премии и награды. Но самые талантливые неизбежно вступали в столкновение с режимом, предопределяя тем самым свою драматическую, а то и трагическую судьбу.

Массовые репрессии в конце 20-х–30-х годов

Отсутствие реальной оппозиции коммунистической партии и Несшейся с ней советской власти в лице каких-либо других политических партий (давно уже уничтоженных), казалось бы, должно было смягчить внутреннюю обстановку в стране и способствовать [c.451] установлению гражданского мира. Однако это не соответствовало и интересам, ни менталитету сталинской верхушки. Наоборот, усиление напряженности, поиск нескончаемого числа “врагов” и расправа с ними, нагнетание ненависти к ним и страх быть отнесенными разряду “врагов народа” в сознании всех слоев общества служили инструментом укрепления власти Сталина и созданного им бюрократического командно-административного аппарата. Сам факт наличия “врагов народа” позволял списывать на их якобы подрывную работу многие нерешенные проблемы, неизбежные в ходе осуществления авантюристической политики трудности и просчеты: товарный дефицит, падение жизненного уровня народа и т.д. И если в действительности врагов не было, их надо было выдумать. Сталин еще в 20-е годы выдвинул тезис об обострении классовой борьбы по мере продвижения к социализму. На февральско-мартовском пленуме ЦК ВКП(б) в 1937 г. он дал этому тезису развернутое толкование. В докладе “О недостатках партийной работы и мерах ликвидации троцкистских и иных двурушников” Сталин заявил: “Необходимо разбить и отбросить прочь гнилую теорию о том, что с каждым нашим продвижением вперед классовая борьба у нас должна будто бы все более и более затухать, что по мере наших успехов классовый враг становится будто бы все более и более ручным.

Это – не только гнилая теория, но и опасная теория, ибо она усыпляет наших людей, заводит их в капкан, а классовому врагу дает возможность оправиться для борьбы с советской властью.

Наоборот, чем больше будем продвигаться вперед, чем больше будем иметь успехов, тем больше будут озлобляться остатки разбитых эксплуататорских классов, тем скорее будут они идти на более острые формы борьбы, тем больше они будут пакостить советскому государству, тем больше они будут хвататься за самые отчаянные средства борьбы, как последние средства обреченных... Необходимо помнить все это и быть начеку”.

Поэтому уже с конца 20-х годов один за другим проводятся фальсифицированные судебные процессы, в ходе которых ни в чем не повинные люди обвиняются в каких-то диких преступлениях, которых они никогда не совершали, их вынуждают к самооговорам, признанию участия в саботаже, диверсионной и шпионской деятельности, в создании антисоветских организаций, имеющих целью свержение советской власти.

Первый крупный процесс над “вредителями в промышленности” (1928 г.), названный “Шахтинским делом”, в котором в качестве подсудимых были привлечены 50 советских горных инженеров и трое немецких специалистов, работавших на шахтах Донбасса, закончился пятью смертными приговорами. Сразу же после него было арестовано и осуждено не менее двух тысяч специалистов из числа старой интеллигенции.

В начале 1930 г. был организован “Академический процесс”, по которому в качестве обвиняемых проходили 115 работников Академии наук СССР, в том числе академики С.Ф.Платонов, Н.ПЛихачев, Е.В.Тарле, М.К.Любавский и др. Их обвинили в участии в контрреволюционной организации “Всенародный союз борьбы за возрождение [c.452] свободной России”, а С.Ф.Платонова – еще и в претензии на роль премьер-министра “будущего правительства”. Приговоры по этому “делу” были сравнительно мягкими (5 лет ссылки), возможно, силу полной фантастичности обвинений.

В том же 1930 г. был инсценирован еще один процесс над представителями старой технической интеллигенции (процесс промпартии), а также как отмечалось, над экономистами (A.B.Чаянов, Н.Д.Кондратьев и др.), обвиненными в создании контрреволюционной “трудовой крестьянской партии”, и ряд др. В 1933 г. слушалось дело “о вредительстве на электрических станциях СССР”. Все подсудимые по этим процессам обвинялись во вредительстве и саботаже, многие были расстреляны.

После убийства в Ленинграде С.М.Кирова (декабрь 1934 г.), в котором некоторые современные российские и зарубежные историки видели конкурента Сталина и претендента на роль руководителя партии, но который, кажется, сам никогда не помышлял об этом, в стране были введены чрезвычайные меры борьбы против “классовых врагов”. Было предусмотрено сокращение срока следствия по делам государственной важности до десяти дней, и их разрешалось рассматривать в отсутствие обвиняемых; вынесенные по ним смертные приговоры обжалованию и пересмотру не подлежали и исполнялись немедленно. Самые широкие полномочия предоставлялись внесудебным органам (“тройкам”, “пятеркам”), на местах они имели право проводить аресты и принимать административные решения о наказании обвиняемых вплоть до смертной казни. По Москве, Ленинграду и ряду других крупных городов прошла волна репрессий, затронувшая политически нейтральные остатки бывшей аристократии, буржуазии, духовенства, мелкой буржуазии и других “чуждых элементов”. Все они, если им не инкриминировалось каких-либо преступлений, подвергались ссылке на длительные сроки в отдаленные от центра районы СССР.

Выстрел в Кирова побудил Сталина расправиться не только с бывшими руководителями оппозиции (о них речь дальше), но и с десятками тысяч коммунистов, на которых пало малейшее подозрение в инакомыслии. В архиве Комитета партийного контроля при ЦК КПСС имеется 11 томов списков на массовые расстрелы коммунистов. Эти списки органы НКВД давали на подпись Сталину, Молотову, Кагановичу и другим членам высшего руководства. По таким спискам с февраля 1934 г. по сентябрь 1938 г. 38.848 коммунистов были расстреляны и 5449 – заключены в тюрьмы и лагеря. Согласно подписанным Сталиным, Молотовым и Кагановичем приказам были репрессированы коммунисты-политэмигранты, жены “врагов народа” и их дети старше 15 лет. В соответствии с одним из таких многочисленных приказов от 30 июля 1937 г. был установлен распределенный по всем республикам, краям и областям страны “лимит” на 258.950 человек, подлежавших осуждению по первой (расстрел) и второй (десять лет лагерей) категориям. При этом в ЦК ВКП(б) поступали письма от местного партийного руководства с просьбой об увеличении “лимита” по их регионам, на которые следовали положительные ответы. По имеющимся неполным данным, в 1937 г. были арестованы [c.453] 4 млн. 700 тыс. человек, из которых 680 тыс. были расстреляны. Заключенные в лагерях ГУЛАГа десятками тысяч умирали от непосильного труда, болезней, нечеловеческих условий существования.

Вскоре после убийства С.М.Кирова сталинским руководством были организованы и проведены политические процессы против бывших “оппозиционеров” – троцкистов и зиновьевцев, в ходе которых обвиняемым инкриминировалось участие в подготовке покушения не только на Кирова, но и на Сталина, а также в антисоветской деятельности и создании подпольных антипартийных групп. Эти процессы – по делам “Ленинградской контрреволюционной зиновьевской группы” (декабрь 1934 г.) и “Московского центра” (январь 1935 г.) – проводились с грубым нарушением процессуальных норм (например, обвиняемым по первому из названных дел приговор был вынесен не судом, а особым совещанием НКВД), с применением физического и морального давления на подсудимых, но закончились относительно “мягкими” приговорами – от пяти до десяти лет тюремного заключения или ссылки. Однако для многих осужденных по данным процессам лиц все это оказалось лишь прелюдией к дальнейшим преследованиям, закончившимся расстрелом в 1936 г. и последующих.

В первой половине 1936 г. было сфабриковано “дело” о так называемом “антисоветском объединенном троцкистско-зиновьевском центре”, по которому были привлечены 16 человек, активных в прошлом участников троцкистской и зиновьевской оппозиций, за что их уже исключали из партии, арестовывали и содержали в тюрьмах и ссылках. В августе 1936 г. это дело вновь рассматривалось военной коллегией Верховного суда СССР. Все обвиняемые, в том числе Г.Е.Зиновьев, Л.Б.Каменев, Г.Е.Евдокимов, И.П.Бакаев и другие, под давлением следствия признали себя виновными в антисоветской, шпионской, вредительской и террористической деятельности, в причастности к убийству Кирова и подготовке террористических актов против Сталина, Кагановича, Молотова, Орджоникидзе, Жданова и других руководителей партии. В результате все они были приговорены к расстрелу, и 25 августа приговор был приведен в исполнение. Обвинительное заключение по этому “делу” было подготовлено генеральным прокурором СССР А.Я. Вышинским задолго до начала судебного заседания, несколько раз просмотрено и отредактировано Сталиным, который дополнительно ввел в процесс несколько новых обвиняемых, усугубил характер обвинения и предопределил приговор для всех подсудимых.

Но и этого оказалось недостаточно “любителю острых блюд” Сталину. 25 сентября 1936 г. Сталин и Жданов, отдыхавшие в Сочи, направили телеграмму Кагановичу, Молотову и другим членам политбюро ЦК ВКП(б) о “необходимости” укрепления руководства карательных органов и усиления репрессий против “врагов народа”. В ней говорилось: “…Считаем абсолютно необходимым и срочным назначение тов. Ежова на пост наркомвнудела. Ягода (бывший руководитель НКВД. – Авт.) явным образом оказался не на высоте своей задачи в деле разоблачения троцкистско-зиновьевского блока. ОГПУ опоздало в этом деле на 4 года. Об этом говорят все партработники [c.454] большинство областных представителей Наркомвнудела...” На следующий день Н.И.Ежов был назначен наркомом внутренних дел СССР, оставаясь в то же время на посту секретаря ЦК и председателя КПК ВКП(б). В жестких “ежовых рукавицах” машина репрессий заработала на максимальной скорости.

Уже в январе 1937 г. состоялся очередной “открытый” судебный процесс по делу “параллельного антисоветского троцкистского центра” по которому проходили в качестве обвиняемых 17 крупных партийных и хозяйственных работников, из них 6 с дооктябрьским партийным стажем, в прошлом – члены ЦК и ЦКК, в том числе кандидат в члены политбюро (в 1924–1925 гг.) Г.Я.Сокольников. Они были заочно исключены из партии. Большинство из них в 20-е годы участвовали в троцкистской оппозиции, но затем полностью с ней порвали. Несмотря на это, они обвинялись в создании подпольного террористического троцкистского центра, во вредительстве, шпионаже и подготовке покушений на Сталина и его соратников. Все эти обвинения основывались на самооговорах и показаниях, выбитых из них под пытками следователями НКВД. Никаких объективных доказательств виновности подсудимых суду предъявлено не было, “дело” было целиком сфальсифицировано. При подготовке процесса Сталин лично просматривал и корректировал обвинительное заключение и приговор, давал указания о направлении следствия и способах воздействия на обвиняемых. В результате 13 обвиняемых, в том числе ГЛ.Пятаков, Л.П.Серебряков, Н.И.Муралов, Я.Н.Дробнис и другие, были приговорены к расстрелу, четверо – к тюремному заключению. Однако двое из последних в 1939 г. были убиты в тюрьме, двое других расстреляны в 1941 г. по дополнительному заочному приговору.

Таким образом, с “троцкистско-зиновьевской оппозицией” было покончено. Параллельно этому процессу по всей территории страны происходили массовое выявление, разоблачение и репрессирование бывших троцкистов, в том числе находившихся в тюрьмах и лагерях.

В марте 1938 г. был инсценирован еще один “открытый процесс” – по “делу” об “антисоветском правотроцкистском блоке”. Обвиняемыми по нему проходили Н.Н.Бухарин, А.Н.Рыков, А.П.Розенгольц, М.А.Чернов, Х.Г.Раковский и другие деятели партии и государства, а также группа врачей и бывший руководитель Наркомвнудела Ягода. Всем им вменялись в вину стремление к осуществлению государственного переворота и свержению советской власти, двурушничество, шпионаж, вредительство, наконец, подготовка террористических актов против Сталина и других деятелей партии. Врачей же Обвиняли в “убийстве” Горького, его сына Пешкова, Куйбышева, Менжинского, смерть которых наступила на самом деле в результате серьезных заболеваний.

Сталин непосредственно участвовал в подготовке и этого процесса, в том числе в шельмовании Бухарина и Рыкова на пленуме ЦК ВКП(б) в феврале 1937 г., принявшем решение об исключении их из ЦК и из партии, а также о передаче их дела в НКВД. Несмотря на то, что пленум постановил не предавать Бухарина и Рыкова суду, они в тот же день были арестованы. Позднее Сталин участвовал в их [c.455] допросах на очных ставках, требуя от них признания в инкриминируемых им преступлениях.

По окончании процесса 18 обвиняемых, в том числе Бухарин Рыков, Розенгольц, Чернов и другие, были приговорены к расстрел” Приговор немедленно привели в исполнение. Троих осужденных приговорили к тюремному заключению. Один из них – Раковский (ему дали 20 лет тюрьмы) был, однако, расстрелян в 1941 г. по заочному приговору без дополнительного расследования.

Но “открытые” процессы были лишь вершиной айсберга репрессий. Одновременно с ними происходила массовая негласная чистка партийного и советского аппарата в центре и на местах. Без суда были уничтожены члены политбюро ЦК ВКП(б) Чубарь, Эйхе, Рудзутак, Постышев. 98 из 139 членов и кандидатов в члены ЦК были арестованы и почти все расстреляны. Из 1966 делегатов XVII съезда партии 1108 были репрессированы. Почти полностью были заменены партийное и советское руководство союзных и автономных республик, краев и областей, руководящий состав многих наркоматов, дипломатического корпуса, крупных предприятий и т.д.

Сильнейший удар был нанесен по кадрам Красной Армии. Аресты военных начались еще в 1936 г. Из арестованных выколачивали признания не только о собственной “преступной” деятельности, но и показания на других, в том числе высших должностных чинов Армии, особенно на заместителя наркома обороны маршала М.Н.Тухачевского. Все эти материалы передавались Сталину, который сам участвовал в допросах некоторых арестованных военных. В конце мая 1937 г. были арестованы Тухачевский и другие видные военные работники, которым были предъявлены обвинения в военном заговоре, подготовке военного переворота, вредительстве, шпионаже, ослаблении боевой мощи Красной Армии. 11 июня специальное военное присутствие Верховного суда СССР (в состав которого были включены некоторые высшие военачальники, также вскоре расстрелянные) в течение нескольких часов провело единственное заседание и вынесло смертный приговор всем восьми обвиняемым: М.Н.Тухачевскому, И.Э.Якиру, А.И.Корку, И.П.Уборевичу, Р.П.Эйдеману, Б.М.Фельдману, В.М.Примакову и В.К.Путне. 12 июня они были расстреляны.

Вслед за этим развернулись массовые аресты военных. За последующие два года репрессиям подверглись более 40 тыс. командиров и политработников, в том числе 11 заместителей наркома обороны, 75 из 80 членов Высшего военного совета, двое (Егоров и Блюхер) из четырех оставшихся к тому времени маршалов, 14 из 16 генералов армии, 90% корпусных командиров. Результатом этого были деморализация командного состава армии, падение воинской дисциплины, утрата боевого опыта, о чем свидетельствовали ход “зимней войны” 1939–1940 гг. против Финляндии и начальный период Отечественной войны 1941–1945 годов.

Пытаясь снять с себя ответственность за массовые репрессии, сталинское руководство партии в начале 1938 г. приняло на пленуме ЦК ВКП(б) постановление “Об ошибках парторганизаций при исключении коммунистов из партии, о формально-бюрократическом отношении [c.456] к апелляциям исключенных из ВКП(б) и о мерах по устранению этих недостатков”. В постановлении вина за “недостатки” была возложена на республиканские и областные партийные организации, но это отнюдь не означало прекращения репрессий. Теперь они были направлены против доносчиков, создававших атмосферу недоверия в партии, и против сотрудников карательных органов, допустивших немало “ошибок”. Одной из жертв новой кампании стал “сталинский нарком” Ежов, снятый с поста наркомвнудела “по собственному желанию”, – он был ликвидирован без суда и следствия в начале 1939 г. Его преемником на должности руководителя НКВД стал Л.П.Берия – креатура Сталина. Была сделана видимость исправления допущенных “ошибок”: пересмотрено небольшое количество дел, осужденных по которым освободили, в армию возвратилась часть репрессированных офицеров и т.д.

Однако главные цели репрессий были достигнуты. Была почти поголовно уничтожена ненадежная, с точки зрения Сталина, часть партии – “ленинская гвардия”. Был “снят” и ликвидирован тот слой номенклатуры, который сложился и выдвинулся в 20–30-е годы и оказался “отработанным” и негодным в новых условиях. Пришедшее ему на смену новое поколение аппаратчиков, замаранное кровью своих предшественников, должно было стать более послушным и готовым на все. В обществе была создана атмосфера страха перед насилием, обстановка пресмыкательства перед Сталиным и славословия ему. В стране и партии сложилось внешнее единомыслие, воцарились конформизм, готовность принимать на веру и поддерживать любые установки и лозунги партии. Об этом, в частности, свидетельствовал и рост партийных рядов: в 1938 г. в партию вступило более чем 500 тыс. человек.

Это не значит, однако, что в стране не осталось смелых и самостоятельно мыслящих людей. Они были во всех слоях общества, но выявлять свои взгляды в условиях жесткого полицейского контроля и политической цензуры было абсолютно невозможно, такие люди всегда “ходили по лезвию бритвы”.

Итоги деятельности ВКП(б) в 30-е годы

Сталин еще в 20-е годы выдвинул идею о возможности построения социализма в одной, отдельно взятой стране. Это прямо противоречило ленинским взглядам о том, что в советской России, в силу ее экономической и культурной отсталости, построение социализма зависит от поддержки и помощи победившего пролетариата “бредовых капиталистических стран, то есть от победы мировой пролетарской революции. Именно поэтому большевики так упорно ждали и всемерно поддерживали и даже подталкивали всемирный революционный процесс. Не случайно троцкисты и другие “оппозиционеры”, опираясь на теорию “перманентной революции” Троцкого, обвиняли Сталина в национальной ограниченности. Однако мировая революция не состоялась, и Сталин от нее решительно отмежевался. В 1936 г. в беседе с американским журналистом Роем Говардом он [c.457] заявил, что у Советского Союза “планов и намерений” осуществить мировую революцию “никогда не было”. Затем последовал следующий диалог:

“Говард: Мне кажется, мистер Сталин, что во всем мире в течение долгого времени создавалось другое впечатление.

Сталин: Это я считаю плодом недоразумения.

Говард: Трагическим недоразумением?

Сталин: Нет, комическим. Или, пожалуй, трагикомическим”.

Это означало решительный разрыв Сталина с интернационал-большевизмом и переход на позиции национал-большевизма с его имперскими амбициями и национально-патриотическим, государственническим менталитетом. Марксова (разделявшаяся и Лениным) идея отмирания государства при социализме была заменена идеей укрепления социалистического государства и его сохранения даже в условиях коммунизма при наличии капиталистического окружения.

Именно в это время, в 1936 г., Сталин заявил о завершении переходного периода и построении в СССР в основном социалистического общества. Выступая 25 ноября 1936 г. на Чрезвычайном VIII Всесоюзном съезде советов, он сказал: “Наше советское общество добилось того, что оно уже осуществило в основном социализм, создало социалистический строй, т.е. осуществило то, что у марксистов называется иначе первой или низшей фазой коммунизма. Значит, у нас уже осуществлена в основном первая фаза коммунизма, социализм”. Он обосновывал это ликвидацией в СССР частной собственности и капиталистической эксплуатации, эксплуататорских классов и изменением классовой структуры советского общества, состоящего теперь из “освобожденного от эксплуатации рабочего класса”, “освобожденного от эксплуатации колхозного крестьянства” и “новой, трудовой интеллигенции”, а также братским сотрудничеством народов в системе единого союзного государства, “прочности которого могло бы позавидовать любое национальное государство в любой части света”.

И хотя все это (за исключением, конечно, утверждения о ликвидации частной собственности и капиталистической эксплуатации) было демагогией, тогда это принималось за чистую монету, а заявление Сталина о победе социализма сопровождалось бурными и продолжительными аплодисментами участников съезда, как, впрочем, и все другие выступления Сталина – “вождя и учителя” советского народа. В обстановке официального восторга и эйфории 5 декабря 1936 г. была утверждена новая, “сталинская” Конституция СССР, “конституция победившего социализма”.

Принятая в условиях нараставшего потока репрессий против собственного народа, новая Конституция утверждала на бумаге равенство и свободу для трудящихся, всеобщее, равное и прямое избирательное право при тайном голосовании, гарантировала демократические свободы: свободу слова, печати, собраний, провозглашала верховенство закона. Но все это – в рамках классовой парадигмы, при сохранении диктатуры пролетариата. Разъясняя в своем докладе вопро0 о недопустимости многопартийности в СССР, Сталин заявил: “ В [c.458] СССР имеются только два класса, рабочие и крестьяне, интересы которых не только не враждебны, а наоборот – дружественны. Стало быть, в СССР нет почвы для существования нескольких партий, а значит и для свободы этих партий. В СССР имеется почва только для одной партии, коммунистической партии. В СССР может существовать лишь одна партия – партия коммунистов, смело и до конца защищающая интересы рабочих и крестьян”. В связи с этим Конституция закрепила ведущую роль коммунистической партии в СССР, определив ее как “передовой отряд трудящихся в их борьбе за укрепление и развитие социалистического строя”, как “руководящее ядро всех организаций трудящихся, как общественных, так и государственных”.

На деле руководство ВКП(б) боялось демократии и, провозгласив демократические свободы, тут же стремилось их ограничить. На февральско-мартовском пленуме ЦК ВКП(б) в 1937 г. при обсуждении вопроса о технике выборов в Верховный совет “всесоюзный староста” М.И.Калинин разъяснял, что выборы будут “без выбора”, поскольку в каждом округе баллотировался лишь один кандидат в депутаты.

На избирательных участках создавались группы агитаторов, одной из обязанностей которых являлось обеспечение явки избирателей на выборы. Благодаря этому число участников выборов достигало 98-99%. В первых выборах в Верховный совет СССР (1937 г.) благодаря всем этим мерам приняло участие 96,8% избирателей, около 98% которых проголосовали за кандидатов “блока коммунистов и беспартийных”.

Что же касается обеспечения законности, то и об этом говорить не приходится. Для этого периода типичны аресты без санкции прокурора, отмена “презумпции невиновности”, осуждение без судебного приговора, применение моральных и физических пыток к подследственным, обвинение на основе самооговора при отсутствии объективных доказательств вины арестованного. В январе 1939 г. Сталин лично подписал телеграмму, адресованную в партийные органы и органы НКВД, в которой говорилось: “ЦК ВКП(б) поясняет, что применение методов физического воздействия в практике НКВД, начиная с 1937 г., было разрешено ЦК ВКП(б). …ЦК ВКП(б) считает, что методы физического воздействия должны как исключение применяться к известным и отъявленным врагам народа и рассматриваться в этом случае как допустимый и правильный метод”.

Таким образом, “большой скачок” в социализм не увенчался успехом ни в области промышленности, ни в сельском хозяйстве. От него выиграли только государство, военно-промышленный комплекс, командно-административная система. Народ же, трудящиеся, перенесшие основные тяготы крутых изменений в обществе, не получили в результате ощутимых благ. Уровень их жизни снизился, свобода была отнята, надежды на светлое будущее обмануты. Их энтузиазм был использован партийно-государственной верхушкой в своих интересах, ради усиления эксплуатации трудящихся и расширения своих привилегий.

Общество маргинализировалось и люмпенизировалось. Вырванные из привычных условий существования миллионы вчерашних [c.459] крестьян с трудом осваивались в качестве новых рабочих на предприятиях и жителей городов. В свою очередь, рабочий класс, многократно выросший численно, утратил мастерство, которым всегда гордился, пролетарскую спайку, политическую принципиальность. Терроризированное и лишенное чувства хозяина колхозное крестьянство теряло вкус к работе на земле, любовь к домашним животным (если это не была работа на приусадебном участке и собственная корова) и превращалось в поденщиков, безразличных к результатам своего труда. Наконец, интеллигенция, пришедшая в науку и культуру от станка и сохи, лишенная культурных традиций, профессионально недостаточно компетентная, запуганная репрессиями и приученная к абсолютному конформизму, утратила присущие ей ранее либерально-демократические черты.

Именно таким стал советский народ в результате большевистского эксперимента к концу 30-х годов. Это был страшный результат воздействия на него тоталитарной системы, деспотической власти сталинской верхушки, культа личности Сталина. А если добавить к этому постоянно возраставший и достигший к концу 30-х годов 5–7-миллионный контингент лагерей ГУЛАГа и огромное число спецпоселенцев (ссыльных), строивших под надзором каналы и железные дороги, электростанции и заводы, добывавших уголь и золото, конструировавших в секретных “шарашках” новую военную технику и пребывавших фактически в положении бесправных рабов, то социальная картина общества, возглавляемого монопольной партией-государством и ее бюрократическим аппаратом явится в полном объеме. И именно это общество было названо социалистическим, именно оно выдавалось за тот земной рай, который обещали народу построить большевики.

На деле же, как это ясно теперь, под руководством ВКП(б) в СССР был построен казарменный социализм, для которого характерны крайний аскетизм в удовлетворении потребностей людей, уравниловка в распределении материальных благ, привилегии и деспотизм узкого круга “революционных лидеров”, бюрократизация всей системы общественных связей, отношение к человеку как слепому орудию выполнения воли вышестоящих инстанций. Главными методами утверждения казарменного социализма являются насилие, запугивание народа, ложь и вероломство. [c.460]

	предыдущая		следующая
		оглавление