Дугин А.Г.

Основы геополитики

М.: Арктогея, 1997.

Красным шрифтом в квадратных скобках обозначается конец текста на соответствующей странице печатного оригинала указанного издания

ЧАСТЬ V

ВНУТРЕННЯЯ ГЕОПОЛИТИКА РОССИИ

Глава 1. Предмет и метод

1.1. Внутренняя геополитика России зависит от ее планетарной функции

Геополитический анализ внутрироссийских геополитических проблем не может быть осуществлен без учета более общей, глобальной картины места России в геополитическом ансамбле. Лишь постоянно имея в виду планетарную роль и значение России, можно эффективно и непротиворечиво разбирать и описывать ее внутреннюю геополитическую структуру. В отличие от европейской школы “внутренней геополитики” (Ив Лакост и т. д.), тяготеющей к изоляции локальных и региональных проблем от учета диспозиции сил в планетарном масштабе, в случае России нельзя абстрагироваться от ее мирового значения, а следовательно, все частные, внутренние ее проблемы адекватно формулируются (не говоря уже об их решении) только в рамках более общего, интегрального геополитического поля. [c.297]

Россия не просто одна из стран материка. Она – категория, принадлежащая к базовым принципам всей геополитики. Россия – heartland, “географическая ось истории”, Суша. Россия есть Евразия. Такое ее значение не зависит от блоков, идеологии, политической ориентации, специфики режима: континентальность – ее историческая, географическая и геополитическая судьба. В случае России вопрос не может ставиться о выборе между “атлантизмом” и “евразийством”. Она есть евразийская сила и не может не быть таковой. Отказ от исполнения Россией своей роли в ансамбле планеты возможен только в случае ее полного географического уничтожения, так как в случае отказа русского государства исполнять эту миссию при сохранении евразийской континентальной массы все равно рано или поздно с необходимостью возникнет новое политическое образование в тех же границах, которое возьмет на себя функции “географической оси истории”. Пока же Россия существует, она остается осью евразийского вектора в планетарном масштабе.

Этот характер и предопределяет угол рассмотрения ее внутренних геополитических проблем. Эти проблемы стоят только в следующем ключе: каким образом и на каких естественных (или искусственных) предпосылках сохранить максимальный геополитический объем России, по возможности увеличить его, распределив все внутренние геополитические факторы так. чтобы наилучшим образом обеспечить возможность планетарной геополитической экспансии?

Такая постановка проблемы уже сама по себе ставит условия анализа – необходимо акцентировать и приоритетно исследовать:

1) возможности центростремительных тенденций регионов;

2) возможности расширения пространственного влияния центра на периферию и за ее пределы.

Это предполагает четкое выделение двух базовых критериев – понятий геополитического центра и геополитической периферии. Соотношения между ними и составляют сущность исследования внутренней геополитики России.

1.2. Внутренняя геополитика и военная доктрина

Военно-промышленный комплекс играет огромную роль в геополитической организации российских пространств, так как во многих (особенно [c.298] малозаселенных) территориях именно к военным городкам и базам привязаны гражданские поселения. С этим же связано и размещение важнейших центров промышленности, также сопряженных с нуждами т.н. “оборонной промышленности”. От модели военной доктрины зависит вся геополитическая конфигурация России.

Эта военная доктрина, в свою очередь, имеет два компонента. Политическая ориентация руководства (которая может меняться в зависимости от внутри– и внешнеполитических факторов) и геополитические константы, устанавливающие те рамки, в которых возможны вариации политического курса. Этот второй компонент (геополитическое положение России) однозначно утверждает континентальное значение ВС России, ориентацию на то, что главным “потенциальным противником” России является именно атлантистский блок. А это автоматически влечет за собой континентальную ориентацию всей военной доктрины, безусловный приоритет стратегических видов вооружений, ориентированность на глобальный конфликт планетарного масштаба. При этом совершенно не важно, каким будет политическое оформление режима. Совершенно не обязательно геополитическая конфронтация будет дублироваться идеологической конфронтацией. Это зависит от конкретной ситуации и может влиять на вербальное оформление политического курса, смягчающего или, напротив, акцентирующего геополитическое противостояния, сохраняющееся при любых обстоятельствах. Не претендуя на конечную формулу военной доктрины, геополитика задает ее рамки, нарушение которых немедленно влечет за собой тотальный социально-политический кризис и территориальный распад государства.

Даже в случае полного идеологического взаимопонимания с атлантизмом, военная доктрина России все равно должна определять в качестве потенциального противника номер 1 именно США и западный лагерь, и только исходя из этого принципа строить всю структуру ВС. А это, в свою очередь, будет влиять на общую структуру внутренней геополитики России в более широком смысле.

Военная доктрина России должна быть абсолютно евразийской. Только в таком случае и под таким углом зрения можно ответственно анализировать внутреннюю геополитику России и намечать приоритетные вектора развития. Без этого любой анализ предскажет лишь катастрофическую деградацию российских регионов, территориальный [c.299] распад, цепную реакцию разрушения и геополитического самоликвидаторства. Теоретически такого поворота событий нельзя исключить, и современная “военная доктрина” РФ, не упоминающая среди “потенциальных противников” США и блок НАТО, но включающих их в число потенциальных геополитических союзников России по евразийскому блоку, дает для этого множество оснований. Однако исходя из более общей исторической и географической перспективы, следует рассматривать это состояние как “временную аномалию”, которая будет скоро устранена при любом политическом режиме как эксцесс сложного переходного периода. Возможно описать сценарий “геополитики катастроф”, который выделил бы фазы распада “географической оси истории”. Но такая позиция должна более интересовать атлантический лагерь, и поэтому вполне естественно, если подобные модели изучаются геополитиками талассократических держав. Русская геополитика, которая не может не быть евразийской, должна, соответственно, ориентироваться на позитивные перспективы, анализируя актуальную и будущую ситуацию, исходя из нормальных исторических и геополитических законов развития континентального и цивилизационного дуализма. А в этом случае следует сделать допуск (даже если в данный момент это еще не так), что “военная доктрина” России соответствует общей континентальной логике и базируется на строгих геополитических константах.

Это обстоятельство следует иметь в виду в ходе дальнейшего изложения.

Исторический центр heartland'a не является постоянной географической величиной. Нынешняя столица России – Москва – наследует одновременно линию славянских столиц (Киева, Владимира) и линию степных ставок Чингиза. Будучи геополитическим синтезом Леса и Степи, Россия имеет сразу две историко-геополитических традиции, совокупность которых и лежит в основе своеобразия русского пути.

Петербургский период также был сопряжен с территориальной экспансией, хотя балтийское расположение Санкт-Петербурга воплощает в себе европейскую ориентацию государства, “геополитическое западничество”. В петербургский период территориальная экспансия [c.300] русских была менее органична и более искусственна, чем раньше. Характер синтеза был не столь очевиден, хотя многие евразийские народы Азии и Сибири приняли власть “белого царя” исходя из древнейших континентальных традиций.

Москва географически более всего отвечает евразийской миссии России. Она равноудалена от всех основных географических зон, составляющих своеобразие русского ландшафта. Расстояния до полярного севера, восточно-европейского запада, степного и субтропического юга и таежного востока приблизительно одинаковы. Поэтому “нормальной” (с геополитической точки зрения) евразийской столицей, континентальным центром следует считать именно ее. В этом отношении нынешнее положение дел совпадает, в целом, с геополитическими константами. Москва – естественная столица heartland'a.

Беглый картографический анализ России вместе с тем сразу же обнаруживает в таком положении некоторую асимметрию. Дело в том, что за Уралом (который не является, впрочем, никакой естественной внутрироссийской границей за счет малой высоты гор и однородности климата с обоих сторон хребта) довольно однородная таежная зона распространяется на тысячи километров вглубь Сибири, превращая, таким образом, Москву в центр лишь “европейской России”. Такой чисто количественный взгляд уравновешивается, однако, другими геополитическими соображениями

Во-первых, Сибирь не представляет собой того климатического и рельефного структурного многообразия, какое характеризует доуральскую Россию. С этой точки зрения, все это гигантское пространство есть лишь диспропорциональное растяжение восточного ландшафта, масштаб которого намного превосходит зональную картину собственно России. Таким образом, в ландшафтном смысле гигантский пространственный объем сводится к ограниченному климатическому качеству.

Во-вторых, точно такая же диспропорция наличествует и на демографическом уровне. За Уральским хребтом живет такое же количество населения, которое характерно для каждой из ярко выделенных природой ландшафтных зон европейской России.

В-третьих, освоение этого региона с точки зрения коммуникаций, городов, связи и т. д. также несопоставимо с его пространственным объемом.

Поэтому в актуальной ситуации геополитическая роль Сибири не [c.301] может рассматриваться пропорционально ее пространству. Это особое, “резервное пространство”, которое представляет собой последнюю “неосвоенную” как следует часть евразийского материка.

Таким образом, с учетом особого качества Сибири, Москва действительно отождествляется с геополитическим центром “географической оси истории”. Заметим: именно неосвоенность Сибири (особенно Восточной Сибири) заставили Макиндера в его поздних работах включать “Lenaland”, т.е. пространство, лежащее восточнее от реки Лена, в особое геополитическое образование, не принадлежащее, строго говоря, heartland'y.

Но уже Шпенглер отметил тот момент, что Сибирь представляет собой географическое пространство, роль которого может проясниться постепенно и оказаться решающей в историческом процессе. Он предвидел, что именно из Сибири сможет развиться особая уникальная культура, которая положит конец “упадку Запада” и его “фаустианской” цивилизации. Эту же идею поддерживали и русские “азийцы”, крайнее ответвление евразийцев, считающих, что Восток (Азия) важнее не только Запада, но и самой Евразии (так, в частности, полагал В.Иванов и некоторые “тихоокеанисты”, Pazifiker, хаусхоферов-ской школы – Курт фон Бекман и т. д.). Таким образом, в далекой перспективе, которая предполагает изменение демографического и информационного состояния развития Сибири и ее уравнивание с остальными русскими (или европейскими) регионами, можно предположить, что географическое положение Москвы утратит свою центральность, и геополитический центр Евразии сместится к востоку.

Но в данный момент это следует учитывать, лишь как футурологическую перспективу. (Подробнее об этом в главе о русском Востоке).

От центра (Москвы) можно провести лучи к различным областям периферийных российских земель. Эти лучи не являются отрезками, так как их длина не фиксирована. Центробежные и центростремительные силы воздействуют на регионы с переменной величиной, зависящей от многих исторических факторов. Кроме того, физические расстояния от геополитического центра (Москвы) не всегда соответствуют “геополитическим расстояниям”. Эти расстояния зависят не только от количественной, но и от качественной стороны связей, от самостоятельности региональных образований, их формы, их культурно-этнической специфики. [c.302]

Можно свести все эти лучи, сходящиеся к центру, к четырем основным категориям или “внутренним осям”:

С другой стороны, соответствующие периферийные пространства представляют собой “зоны” или “полосы”, каждая из которых обладает специфическими характеристиками и особой структурой. Эти полосы можно назвать, соответственно, “русский Восток”, “русский Запад”, “русский Север” и “русский Юг”. Определение “русский” имеет в данном случае не этнический, но геополитический смысл, подчеркивающий связь региона с центральной “континентальной осью” – Москвой.

Главным содержанием темы “внутренней геополитики” России будет выяснение геополитической структуры этих четырех “периферийных зон” и качества и характера “лучей”, связывающих их с центром. Структура зон будет подробнее разобрана в следующих главах. Характер лучей, в самых общих чертах, можно рассмотреть сейчас.

1.4. Внутренние оси (“геополитические лучи”)

Четыре геополитические луча связывают Москву с периферией “русского пространства”. Эти лучи имеет разное качество.

Их можно разделить на две пары – лучи Москва – Запад и Москва – Юг, с одной стороны, и лучи Москва – Восток и Москва – Север, с другой.

Первые два луча, с геополитической точки зрения, “незакончены”, “открыты”. Они упираются в сложную геополитическую систему значительного территориального объема, которая отделяет континентальную массу России от идеальной границы – береговой линии. Южная и Западная границы России, с геополитической точки зрения, представляют собой широкие пояса, отделяющие центральную часть от береговой линии. В этом отношении эти два луча представляют собой наиболее уязвимые для России направления, и вся геополитическая динамика по этим осям является крайне напряженной, сложной, имеющей множество уровней и измерений. [c.303]

Оси Москва – Запад и Москва – Юг сочетают в себе как внутренне-, так и внешнеполитические аспекты, так как здесь регионы собственно России-Евразии плавно переходят в зоны, находящиеся под контролем других государств, и некоторые из этих государств принадлежат к противоположному планетарному блоку, к лагерю талассократии.

Вторые два луча: оси Москва – Север и Москва – Восток резко отличаются от первой пары. Здесь граница России совпадает с береговой линией, “государств-прокладок” не существует, и поэтому политическая динамика в этих направлениях исчерпывается внутриполитическими темами. На Севере и на Востоке Россия имеет законченные геополитические границы. И главной задачей в данном случае является сохранить статус-кво.

Более того. Север и Восток именно за счет океанических границ являются резервными и прекрасно защищенными тылами “географической оси истории”, где в критические моменты всегда можно создать дополнительные пространственные платформы для геополитического и стратегического переструктурирования.

Разница между осями “Запад” и “Юг” и осями “Север” и “Восток” не является следствием исторической случайности. Сам географический ландшафт, а позже этническая и культурная карта соответствующих регионов представляют собой матрицу, которая по мере течения политической истории заполнялась конкретным государственным содержанием. На западных и южных окраинах России и на смежных территориях соседних стран сложились развитые соцветия культур, государств и этносов, со своими политическими и духовными традициями, государственностью и т. д. Это – зона, одной своей стороной входящая в rimland. Здесь активно развиты объективные и искусственные предпосылки для “сепаратизма”, а тот, в свою очередь, в планетарном масштабе отождествляется с талассократической стратегией.

Север и Восток России, напротив, крайне ландшафтно однородны, и неплотно населены народами, не имеющими развитых политических и государственных традиций или давно утративших историческую инициативу имперостроительства (к примеру, алтайские тюрки, буряты и т. д.). Здесь у Москвы доступ к морям свободный, но и качество морей – соответствующее. Они мало судоходны, холодны, значительную часть года покрыты льдами, оторваны от центральной части за счет плохих [c.304] коммуникаций, их порты малоразвиты. Определенные стратегические преимущества компенсируются соответствующими недостатками.

Две пары лучей дают полную геополитическую симметрию. Протяженность северных и восточных берегов России сопряжена с демографической разряженностью, коммуникационной неразвитостью. Западные и южные границы сухопутны, густо заселены, ландшафтно разнообразны и представляют собой объемные полосы значительной площади.

Геополитические отношения центра с периферией в России, таким образом, разделяются на два вида – чисто внутренние оси с океаническими линейными границами (Север, Восток) и полувнутренние оси с сухопутными границами “полосного” (“зонального”) качества (Запад, Юг). Динамика “Юг и Запад” подразумевает вступление в сферу международных отношений, дипломатию и т. д. Динамика “Север и Восток” ограничивается внутриполитическими проблемами. Однако чисто геополитический подход делает эту картину, в некоторой степени, относительной. Там, где в данный момент находится “независимое” государство, геополитик видит “будущую провинцию”, и наоборот, береговая часть территории одного государства в какой-то момент может стать береговым плацдармом альтернативной геополитической силы (т.е. новым “суверенным” государством).

Лучи, идущие из центра к периферии, “импульсы континентальной экспансии”, сталкиваются постоянно с противоположным силовым давлением. Атлантический блок стремится ограничить центробежную энергию Москвы, используя “сепаратистские” тенденции окраинных народов или соседних государств, базируясь при этом на тех береговых зонах, которые уже находятся под уверенным контролем талассократии. На Юге и на Западе это противодействие вполне различимо в конкретной политической реальности. На Севере и Востоке противодействие менее очевидно и наглядно. Но, тем не менее, оно существует в виде стратегического военного присутствие атлантистов в океанической береговой зоне (особенно ядерные подводные лодки), и в определенные критические периоды может выражаться в прямом политическом вмешательстве во внутрироссийские дела и поддержку (или провокации) сепаратистских настроений этнических и культурных меньшинств. [c.305]

Геополитический луч Москва – Север в большом приближении распадается на целый спектр лучей, расходящихся от единого центра по всей протяженности побережья Северного Ледовитого Океана. Мы получаем, таким образом, усложненную модель, в которой возникают три проблемы:

3) соотношение с другими областями русского пространства (Югом, Востоком, Западом)

Геополитический анализ дробится сразу на несколько секторов и проблем. При этом основная задача состоит в том, чтобы, по возможности учитывая региональную специфику и детали, не потерять из виду общего комплекса “внутренней геополитики России” и еще более широкого планетарного контекста. [c.306]

Геополитический императив Центра в отношении Севера заключается в максимально возможном укреплении стратегического контроля над этими областями. Учитывая малозаселенность территорий, расположенных за северным полярным кругом, и отсутствие развитых политических и государственных традиций этносов, там проживающих, культурно-политические аспекты здесь отступают на второй план. Наиболее важной стороной становятся военный контроль за побережьем (военные, военно-воздушные и военно-морские базы), информационное сообщение, энергоснабжение и обеспечение продовольственного и жилищного достатка.

2.2. Геополитический характер русской Арктики

Климатический характер северных территорий предполагает точечное, а не “полосное”, его заселение. Отсюда возрастает роль центров, приобретающих важнейшее значение и становящихся, до некоторой степени, эквивалентом того, что в иных районах определяется как “территория”. Это тождество “центра” и “территории” на Севере максимально, так как промежуточные просторы не просто малопригодны для жилья, но смертельно опасны – тундра, холод, отсутствие селений, путей и т. д.

Таким образом, геополитически Север – это система точек, расположенных в арктической зоне, созвездие дискретных поселений, разбросанных по довольно однородному (климатически и рельефно) пространству. Подавляющее большинство северных земель представляет собой тундру, т.е. северную пустыню с редкой растительностью (лишайники). Это зона вечной мерзлоты.

Характер северного пространства в чем-то близок “водной стихии”. В нем границы между территориями не имеют практически никакого серьезного значения, так как контроль над той или иной землей не дает никаких особенных преимуществ. Учитывая малозаселенность, автоматически снимается и вопрос о “конкуренции за кочевья” у оленеводческих народов.

Население Севера представляет собой разнообразие древнейших евразийских этносов, обитавших на этих территориях в течение тысячелетий без особой культурной, миграционной или этнической динамики. Любопытно, что именно на севере западной границы России проходит [c.307] деление и по этническому признаку: север Европы – Скандинавию, Германию, Данию вплоть до Англии, Ирландии и Исландии – населяют “развитые” народы индоевропейского происхождения (молодые этносы); а начиная с Финляндии и Карелии и вплоть до Чукотки русский Север заселен этносами, намного более древними и архаическими, чем население европейского Севера (угры, архаичные тюрки и палеоазиаты – чукчи, эскимосы и т. д.). Причем, по мере движения на восток вдоль побережья Северного Ледовитого океана архаичность этносов возрастает. Более молодые индоевропейцы (или тюрки), динамично передвигаясь по наиболее обитаемым частям Евразии, волнами “сдвигали” автохтонов к северу.

С запада на восток: после карелов и финнов (все же довольно активно участвовавших в современной истории, хотя и на вторых ролях) более архаичные ненцы и коми, потом ханты и манси, долганы, эвенки, а далее чукчи и эскимосы. Огромный сектор Восточной Сибири занимает Якутия (Саха), но собственно якуты (одно из ответвления тюрков) живут гораздо южнее северного полярного круга, а сам север области почти необитаем.

От угров до эскимосов пространство русского Севера демонстрирует нам исторические временные срезы цивилизации.

Понятие “русский Север” представляет собой трапецию, повторяющую очертания Евразии в целом. К западу она сужается, к востоку расширяется. На русско-финской границе эта территория захватывает приблизительно 10 градусов по меридиану, а Чукотка с Камчаткой покрывают уже 20 градусов. Но это пространственное расширение мало влияет на геополитический характер территории; и по демографическим признакам, и по степени освоения, и по качеству коммуникаций и частоте поселений эта географически расширяющаяся к востоку трапеция дает зеркальную картину, так как “узкий” западный фланг северного сектора освоен и заселен больше, чем противоположный восточный фланг. [c.309]

Оси стратегического контроля над геополитическими центрами “арктической трапеции” [c.308]

Если Сибирь является геополитическим “резервом” России, то Север, и особенно сибирский Север, является “резервом” самой Сибири, будучи самым удаленным от цивилизации регионом Евразии. Это – ледяная неизведанная земля, формально описанная в картах, но не представляющая никакого исторического знака, не имеющая никакого глобального культурного измерения (по меньшей мере, в обозримых [c.309] исторических пределах доступного изучению прошлого). Такое положение странно контрастирует с той ролью, который “север” играет в мифологиях многих народов. Там он наделяется качеством “великой прародины”, “обетованной земли”, “древнего рая”. В данный исторический момент это скорее нечто противоположное – холодное, неприветливое, враждебное людям, отчужденное пространство с редкими вкраплениями искусственных очагов цивилизации.

Административно большинство северных земель являются автономными округами РФ, кроме Карелии, Коми и Якутии, которые имеют более самостоятельный политический статус (республики). Политически области расположены так (с запада на восток): Карелия, северней Мурманская область, Архангельская область, республика Коми и ненецкий автономный округ, Ямало-Ненецкий автономный округ, Таймырский (Долгано-Ненецкий) автономный округ, северные сектора Якутии, Чукотский автономный округ, Магаданский край, Корякский автономный округ и Камчатка.

Сходство геополитического качества всех этих территорий является достаточным основанием для того, чтобы они могли образовать некоторый территориально-стратегический блок на основе определенных интеграционных структур. Все эти области сталкиваются с типологически близкими проблемами; их развитие проходит по одинаковым траекториям. Это естественное сходство, столь выпукло проявляющееся даже при самом беглом геополитическом анализе, показывает необходимость определенной консолидации. Эта консолидация, своего рода пакт “Арктических земель”, может иметь несколько уровней – от духовно-культурного до практического и экономического.

Можно изначально наметить общие направления такого блока.

Его культурной базой может стать сугубо евразийская теория переосмысления традиционной цивилизации как позитивной модели социального устройства, сохранившего память о космических пропорциях. Это означает, что архаизм народов Севера (неразвитость, отставание, примитивность и т. д.), является не минусом, но духовным плюсом. Древние этносы не только не подлежат “перевоспитанию” и включению в “современную цивилизацию”, а, напротив, нуждаются в том, чтобы [c.310] условия их существования максимально соответствовали их традиции. Причем забота об этих традициях частично должна быть переложена и на государство, стремящееся обеспечить себе стратегический контроль над этими землями.

Параллельно этому следовало бы взять на вооружение “мифологический” аспект Севера как древнейшей родины человечества, и проект “духовного возрождения Севера” приобрел бы в таком случае достойный исторический масштаб. При этом акцент следовало бы сделать на сезонной специфике арктического года – полярном дне и полярной ночи, которые считались индусами и древними персами “сутками богов”. Существование в арктических условиях (общее для всего евразийского Севера) возвращает человеческое существо в условия особого космического ритма. Отсюда – духовно-терапевтическое значение арктических зон.

На материальном уровне и особенно применительно к условиям существования мигрантов с Юга, т.е. в большинстве своем русских, следует сплотить усилия всех северных центров в разработке оптимальных моделей городов и селений с учетом климатической специфики. В данном аспекте требуется применение новейших технологий – нетрадиционных источников энергии (солнечная энергия, ветровые электростанции и т. д.), строительных ноу-хау для вечной мерзлоты, системы коммуникаций и транспорта, развитие межрегионального авиатранспорта и т. д. Изначальным должен быть проект общего арктического развития, выработки единой и наиболее эффективной формулы, которая позволила бы в кратчайшие сроки модернизировать поселения, сделать их существование более динамичным и взаимосвязанным.

Учитывая важность этой проблемы, логично было бы предоставить ее решение самим арктическим областям, обеспечив государственную поддержку всему проекту в целом из центра. Выработка “арктической формулы” – дело самих северян.

Так как Север – это геополитический “резерв резервов” России, то следует готовить его регионы к возможной активной миграции населения с Юга. Это касается другой стороны проблемы – нового заселения Севера. Рано или поздно, учитывая демографические процессы, это станет необходимым, и лучше уже сейчас начать создавать для этого структурные предпосылки.

Особо следует выделить военный аспект. Север является гигантской [c.311] стратегической военной зоной России, важнейшим поясом ее безопасности. Здесь сосредоточены многие ракетные базы и базы стратегической авиации; Мурманск и Архангельск являются крупнейшими в России военно-морскими базами. Такое положение не следствие произвола идеологического противостояния двух лагерей в эпоху холодной войны. Стратегическое значение Севера в военном смысле сохраняется для России в любом случае, так как речь идет о соблюдении интересов Евразии, heartland'а. Смысл военного присутствия на Севере России вытекает из континентального характера структуры российских ВС и из естественного осознания себя континентальным лагерем, противостоящим “силам моря”. Основное значение этих военных объектов – защита береговой зоны от возможных морских и воздушных вторжений и обеспечение в случае необходимости нанесения ядерного удара по американскому континенту через Северный полюс. Это – кратчайшее расстояние от России до территории США. По этой же причине данная территория является приоритетной зоной развития противоракетной обороны.

В настоящее время Север дает огромный процент в общем промышленном продукте России. При этом не учитывается его центральное значение в военно-промышленном комплексе. Многие полезные ископаемые – в частности, соль, никель и т. д. – добываются преимущественно в приарктических областях. Но между такой промышленной развитостью Севера и отставанием в других областях развития существует огромный зазор. Геополитическая логика требует активного выравнивания ситуации. Причем удобнее всего сделать это именно в рамках “Арктического пакта”. В таком случае следовало бы обозначить столицу (или несколько столиц) Севера, в которой сосредоточился бы интеллектуально-технологический потенциал, куда свелись бы основные экономические, финансовые и инженерные рычаги. Это дало бы Северу значительную независимость от центра, свободу от контроля в деталях, резервы для гибкого регионального развития и быстрой промышленно-экономической реакции.

На всех этих уровнях ясно выступает необходимость интеграции Севера. Это важно в духовном, этническом, культурном, военно-стратегическом, промышленном, социальном, финансовом плане. Результатом такой многоуровневой интеграции (пока существующей лишь потенциально) стало бы создание совершенно новой геополитической [c.312] реальности, в которой значительное повышение автономности и региональной самостоятельности не ослабляло бы стратегической связи с центром. Освоение Севера стало бы путем в будущее, плацдармом совершенно нового (основанного на геополитике) понимания пространства в долгосрочной перспективе.

Северная Земля из бесплодной пустыни снова превратилась бы в полярный рай, укрепив планетарный вес континента и создав модель общества “евразийского будущего”, основанного на сочетании традиции и развития, верности корням и технологической модернизации.

Первый подход к геополитическому анализу Севера (Север + Север) основан на выделении “полярной трапеции” в единый связный регион, который можно рассматривать как самостоятельную пространственную фигуру. Такое видение Севера позволяет выработать наиболее гибкую модель его развития, так как самой устойчивой геополитической конструкцией является та, которая состоит из самодостаточных автаркийно-автономных (в ограниченном смысле) элементов. Но даже подобная относительная автаркия требует определенного территориального масштаба. “Трапеция” русского Севера отвечает всем необходимым условиям для того, чтобы сложиться в самостоятельное внутрироссийское “большое пространство”. Более того, такая интеграционная автономия может в значительной мере компенсировать неизбежный для государства стратегический централизм.

Второй геополитический подход заключается в анализе системного функционирования по оси Центр – Север. Эта ось была и во многом до настоящего времени остается единственной и главной в административной организации северных территорий. Отдельные регионы и центры Севера были напрямую подчинены Москве, которая контролировала все основные вектора развития этих территорий. Такой однозначный централизм не позволял максимально эффективно развивать внутренние геополитические потенции Севера, заведомо делал специализацию регионов однобокой и ориентированной на масштаб всей страны. Это позволяло поддерживать режим строгого централизма, но значительно тормозило вскрытие внутренних возможностей.

Геополитическая логика подсказывает, что вопрос соотношения Центра [c.313] и Периферии (а в нашем конкретном случае, Москвы – Севера) должен заведомо делиться на две составляющие:

1) строгий централизм в сфере макрополитики и стратегической подчиненности;

2) максимальное раскрепощение внутренних возможностей за счет предельной культурной и экономической автономии.

В иных терминах: стратегический централизм + культурно-экономический регионализм.

Для выработки наиболее эффективной модели такого геополитического распределения ролей снова встает вопрос о “столице Севера”, которая могла бы выполнять роль промежуточной инстанции между Центром и всеми областями. К этой точке сходились бы все военные связи от баз, военных частей, портов и т. д. Кроме того, здесь могло бы находиться “правительство Севера”, гибкая инстанция политической координации всех частей “полярной трапеции”, подчиняющаяся непосредственно Москве, но выступающая перед ней от лица всего Севера. Это мог бы быть “парламент народов Севера” и соответствующие исполнительные структуры. При этом важнее всего было бы достичь гармоничного сочетания военного руководства с региональными представителями, так как централистский характер стратегического контроля сопрягался бы в таком случае с выражением региональной воли северных земель. Тандем военного представителя Москвы с гражданским представителем “народов Севера” в такой геополитической столице мог бы стать идеальным прообразом наиболее эффективной и оперативной, гибкой, но крепко связанной с центром организации всего евразийского пространства. При этом межэтнические и культурные трения между народами Севера в таком интеграционном процессе будут минимальными по историческим и географическим причинам – дробности и мозаичности расселения и малочисленности этносов.

Именно на Севере следует опробовать эту модель реорганизации пространства, основанную на чисто геополитических предпосылках. В данном случае все условия для такого проекта налицо – принадлежность всех регионов Севера к России, территориальная и демографическая разряженность, назревшая потребность в переструктурализации промышленно-экономических систем, часть из которых выпала из общей системы национального “распределения труда”, демографический кризис, критическое положение с народами Севера, распад [c.314] энергоснабжающих систем и коммуникаций, необходимая реформа ВС и т. д.

Отношение Москва – Север напрямую зависит от общей интеграции северных регионов в единый блок и еще по одной причине – Россия имеет широтную географическую структуру, она вытянута вдоль параллели. Основные тенденции ее развития имели именно широтную динамику. На интеграции пространств вдоль широт строилось русское Государство. По этой причине основные коммуникации и системы связей внутри России складывались в согласии с этой моделью. Особенно наглядно широтный процесс выразился в освоении Сибири и “рывке к Океану”. Поэтому устойчивость внутренней структуры России напрямую зависит от полноты и динамики широтной интеграции. Если брать Россию в целом, то для ее континентальной стратегической полноценности необходимо развитие по оси Север – Юг. Это касается в первую очередь экспансии за ее пределы, так как любая геополитическая организация пространства по вертикали дает максимальную степень стратегической автаркии. Но в пределах самой России такая полная автаркия совершенно нецелесообразна. Здесь, напротив, следует настаивать на предельном стратегическом централизме, на взаимосвязи региональных пространств с Центром. Поэтому можно сформулировать геополитический закон: внутри России приоритетной является интеграционная ось Запад – Восток, вовне России – ось Север – Юг. (Более нюансированнро этот закон формулируется так: жестко этнически и политически контролируемые Россией и русскими пространства требуют широтной интеграции, тогда как внутрироссийские земли, компакт но заселенные иными этносами с фиксируемыми исторически традициями политического сепаратизма, напротив, нуждаются в интеграции по меридианальному признаку.) Динамика вдоль меридиана делает политическое образование независимым от соседей слева и справа. Это нужно для страны в целом, но излишне для отдельных секторов этой страны. Динамика вдоль параллели, напротив, жестко связывает Центр с периферией; это полезно для внутриполитической организации государства, но приводит к конфликтам и дисбалансу на межгосударственном уровне.

На основании этой закономерности следует настаивать именно на широтной интеграции Северных регионов, учитывая их принадлежность к единой климатической и рельефной зоне, а не чисто географическую [c.315] (и даже в некоторых случаях этническую) близость их к иным (южным, восточным или западным) областям. Широтное объединение Севера будет способствовать его культурно-экономическому развитию, но препятствовать созданию предпосылок для потенциального политического и стратегического суверенитета. Только такая структура решит проблемы Центр – Периферия в максимально позитивном, с геополитической точки зрения, ключе. [c.316]

Оси, связывающие арктическую трапецию с “русской Сибирью”, Уралом и Центральной Россией [c.317]

Основные геополитические вектора “русского Востока” [c.317]

Единственной международной проблемой, связанной с русским Севером, является проблема Карелии (и Финляндии). Карельский этнос близок к финскому и связан с ним культурно-историческим единством. Если исходить из логики широтной интеграции, карельский вопрос представляется, на первый взгляд, аномалией. Здесь возможны два подхода.

Первый заключается в том, чтобы абсолютизировать геополитически карело-финскую границу и предложить Карельской республике интегрироваться по оси Север-Юг с исконно русскими регионами вокруг Онежского озера, Ладоги. Такой вектор развития противоестественен и к нему следует прибегать только в самом худшем случае, так как искусственный разрыв этнического единства по административной линии чисто политической границы никогда не дает геополитической устойчивости региону. Дело усугубляется еще и тем, что карело-финская граница представляет собой легкопроходимый лесной и болотистый рельеф и имеет огромную протяженность; надежно защищать такую границу крайне сложно, громоздко и дорого.

Второй подход предполагает создание карело-финской геополитической зоны, культурно и отчасти экономически единой, но представляющей собой стратегическую опору евразийского Центра. В европейских языках наличествует термин “финляндизация”, появившийся в ходе холодной войны. Под ним понимают номинально нейтральное государство с капиталистической экономикой, но стратегически склоняющееся к СССР, т.е. к heartland'у. Финляндия как государство есть в высшей степени неустойчивое и далекое от автаркии образование, естественным и историческим образом входящее в геополитическое пространство России. Это проявлялось на самых разных этапах [c.316] истории. Центр мог бы пойти на широкую автономию карело-финского объединения с единственным условием – стратегический контроль над Ботническим заливом и размещение евразийских пограничных войск на финско-шведской и финско-норвежской границе. Протяженность границы сократилась бы вдвое при том, что финско-шведская и финско-норвежская границы рельефно гораздо менее однородны и легкопроходимы, чем карело-финская. Кроме того, Россия получила бы возможность контроля над Балтикой с Севера.

Второй подход является во всех отношениях предпочтительным, и именно такая тактика должна использоваться континентальным Центром во всех этнически и культурно смешанных зонах на границах государства. Расколотое этническое единство автоматически означает нестабильность пограничной зоны, неустойчивость границ. Атлантистский противник рано или поздно попытается взять на вооружение это обстоятельство, чтобы провести этническую интеграцию в своих целях – т.е. усилить контроль над rimland'ом и ослабить heartland. Поэтому континентальные силы должны активно и наступательно пользоваться аналогичной тактикой и не страшиться уступать культурный и даже экономический суверенитет пограничным народам в обмен на стратегическое присутствие и политическую лояльность.

Когда устойчивых границ нельзя добиться путем прямой военной или политической экспансии, следует применять такой промежуточный гибкий вариант, которым в антиевразийском смысле постоянно и с успехом пользуется талассократия.

Специфика географии арктического побережья русской Евразии сводит проблему соотношения регионов Севера с другими регионами к более упрощенной формуле Север Юг, так как широтные проблемы (а именно, с Западом) возникают только в случае Карелии. Единственным исключением является проблема Якутии, которая стоит здесь особняком, так как Якутия имеет, хотя и крайне искусственную, но все же исторически фиксируемую традицию политического сепаратизма. Этот аспект отражается и в позднейшей классификации Макиндером Евразии, где он выделил “Lenaland”, “землю реки Лена”, а Якутия (Саха) составляет ось этого региона, простирающегося от моря Лаптевых до [c.318] Амурской области и Алтая на юге. Но случай Якутии надо рассматривать особо.

Начнем с западной части “северной трапеции”. Здесь выделяются Кольский полуостров, Мурманск и Карельская республика. Вместе с Финляндией все это составляет единый географический и геополитический сектор, который эффективнее всего было бы интегрировать в самостоятельную и законченную систему, в которой стратегическим приоритетом и качеством военного центра решений обладала бы Мурманская область и сам Мурманск, а карело-финское пространство было бы наделено широким культурно-экономическим суверенитетом. В этом случае Мурманскую область можно было бы увеличить за счет северных областей Финляндии – финской Лапландии. Баланс между Мурманском (стратегической проекцией Москвы) и карело-финским пространством был бы конкретным выражением евразийского обустройства континента – примером “новой финляндизации” в условиях, складывающихся после окончания “холодной войны”.

Дальнейшее движение на юг этого блока мы рассмотрим в главе, посвященной русскому Западу. Надо заметить, что в любом случае основополагающей стратегической осью в данном случае будет ось Мурманск – Москва.

Далее: Архангельский край. Здесь следует сделать исключение из общего правила и обозначить важность интеграции не только по широте Север – Север, но и по меридиану. Дело в том, что Архангельский край расположен строго над центрально-европейской частью России, а следовательно, сама идея возможного суверенитета этого вертикального сектора от Белого моря до Черного в отношении России в целом исключается, так как этот регион и есть собственно Россия. Поэтому Архангельск и архангельский край находятся в той стратегической позиции, которая более всего отвечает принципу стратегической интеграции Севера в интересах Центра. Ось Москва – Архангельск единственная из всего спектра внутренних “геополитических лучей” представляет собой не просто военно-стратегическую конструкцию. Здесь необходимо добиться максимальной и разноплановой интеграции с Югом, вплоть до Москвы, постараться создать плавный переход от (относительно) густонаселенных районов Вологодской области к точечным поселениям Поморья. Миграция русского населения на Север, его активное освоение, развитие и преображение должно [c.319] начинаться именно с Архангельска. Этот крупнейший порт находится в наиболее выигрышной позиции в сравнении со всеми остальными населенными пунктами Севера, поэтому логичнее всего именно Архангельск выбрать в качестве “столицы Арктического пакта”. Развитие оси Москва – Архангельск должно быть всесторонним и приоритетным. От качества и динамики этой единственной (из всего Севера) меридианальной интеграции будет зависеть состоятельность и эффективность всего “Арктического пакта”.

Восточнее в зону Севера входит два административных образования Ненецкий автономный округ и Республика Коми. Интеграция этих пространств между собой не имеет никаких противопоказаний, особенно при учете незначительной заселенности Ненецкого автономного округа. Близость к Архангельску позволяет активнейшим образом и приоритетно развивать этот регион в рамках общего проекта. Особым значением обладает освоение островов Новая Земля и Земля Франца Иосифа. Эти арктические земли обладают колоссальным стратегическим значением в контексте межконтинентального противостояния. Это наиболее близкие к полюсу, а соответственно, и к США, русские территории, которые используются как военно-стратегические базы. Как и в случае с Карелией и Мурманском, самые северные пространства контролируются преимущественно военными, тогда как южнее более развита гражданская администрация. Весь регион в целом имеет центром Воркуту, к которой сходятся основные коммуникации и пути сообщения.

Воркута – крупный промышленный и стратегический центр, который расположен недалеко и от Ямало-Ненецкого округа, где нет аналогичного по масштабу центра. Следовательно, Воркута могла бы контролировать и гигантскую территорию побережья Карского моря вплоть до устья Енисея и бассейна устья Оби. В этой области Ямало-Ненецкий округ географически близок к Ханты-мансийскому округу, и оба они входят в единый геополитический сектор.

Особо следует подчеркнуть, что южная граница “Северной трапеции” в случае Республики Коми имеет очень важное геополитическое значение. В данном случае интеграционные процессы этого североуральского региона с остальным Уралом (и северным Поволжьем) не только малоцелесообразны, но откровенно вредны, так как юго-западнее (за Коми-Пермяцким округом) расположен Татарстан, где сепаратистские [c.320] тенденции имеют долгую историю. Будучи помещенным в середину русских земель, Татарстан не представляет особой опасности, но во всех аналогичных случаях “сепаратистская логика” заставляет искать выхода к морям или иностранным территориям, и любые интеграционные процессы по вертикали в данном случае рано или поздно могут оказаться крайне опасными Здесь следует пойти обратным путем (нежели в случае Архангельской области) и попытаться максимально оторвать весь северо-уральский регион и соседние с ним сектора на востоке и западе от Поволжья и Урала. В данном случае “северная трапеция” должна быть строго отделена от всего континентального пространства, расположенного южнее.

Еще восточнее лежат земли Енисейского бассейна, которые административно приходятся на Таймырский и Эвенкийский автономные округа и на северную часть Красноярского края – бывший Туруханский край. В этой области выделяется Норильск, который может быть определен в качестве центра для всего этого гигантского региона. В данном случае меридианальная динамика по оси Север – Юг не исключается, так как Южная Сибирь от Омска до Байкала густо заселена русскими, и интеграция в этом направлении особой опасности представлять не может. Весь этот блок лежит на промежуточной территории, где заканчивается зона более или менее равномерного заселения территории и начинается собственно “Lenaland” Макиндера, “ничейная земля”. Это зона и все более восточные территории представляют собой гигантскую континентальную пустыню, безжизненную тундру на севере и непроходимую тайгу на юге. Это “потенциальное пространство”. С юга оно частично освоено и русскими и древними тюрко-монгольскими народами с относительно развитой политической культурой. Но на самом Севере оно представляет собой “no man land”. Такое положение нельзя изменить быстро и одним рывком, а, следовательно, гигантский регион с центром в Норильске еще определенное время будет представлять собой “внутреннюю границу” континентальной России на северо-востоке, стратегический форпост Центра на Севере. Это логически подводит к необходимости особо развивать именно Норильск, который обладает чрезвычайно важным геополитическим значением. На него ложится функция контроля над Таймыром (и островом Северная Земля) па севере и бассейном Енисея на юге, а кроме того, от этой точки должна начинаться зона менее широкого, т.е. более точечного, [c.321] узконаправленного контроля Центра над “дальним Северо-востоком” Евразии, над Lenaland.

Геополитические сектора “русского Севера”:

3 – Сыктывкарский; 4 – Воркутинский; 5 – Ханты-Мансийский; 6 – Таймырский (Норильский); 7 – Северо-Якутский (выделенный в особый регион относительно остальной Якутии); 8 – Чукотский; 9 – Магаданский; 10 – Камчатский [c.322]

Lenaland Макиндера включает в себя Якутию, Чукотку, Камчатку, Магаданский край. Хабаровский край. Амурскую область и Приморский край, остров Сахалин и Курилы. Все пространство делится на две геополитические области – фрагмент “северной трапеции”, с одной стороны, и Южная Якутия, Приамурье. Приморский край и южная половина Хабаровского края, с другой. Оба пространства качественно совершенно разные. Южная часть, особенно побережье Охотского и Японского морей, относительно плотно заселена, имеет древние политические традиции, является местом проживания довольно активных евразийских этносов. С точки зрения технического развития и, одновременно, в климатическом смысле, этот южный сектор представляет собой продолжение Южной Сибири.

Полной противоположностью является северная часть Lenaland. Это – самая неразвитая и “дикая” часть Евразии, гигантский материковый пласт, с зачаточной инфраструктурой и практически без населения. Единственным крупным центром всего региона является Магадан, но он представляет собой порт, очень слабо связанный с необъятными континентальными просторами Колымы, Северной Якутии. Анадырь на Чукотке так же не является центром в полном смысле слова и так же не связан с континентом. Данный сектор – отдельный материк, блестяще защищенный морскими границами, обладающий многочисленными полезными ископаемыми, но при этом совершенно не развитый и не освоенный, находящийся в потенциальном состоянии. Эта часть Сибири вынесена за рамки истории, и именно к ней в большей степени относится футурологическое пророчество Шпенглера относительно “грядущей сибирской цивилизации”. Этот уникальный сектор Старого Света, еще не сказавший своего слова в истории цивилизаций и никак не проявивший своей геополитической функции.

Такая неразвитость этого региона объясняется на основании т.н. “потамической теории цивилизации”, согласно которой культурное развитие региона происходит гораздо быстрее в тех случаях, когда русла основных рек в нем расположены не параллельно друг другу, но пересекаются. Сибирь (особенно Восточная) – классическое подтверждение этого принципа, так как в ней все крупные реки текут в одном направлении, не пересекаясь. Однако запаздывание в развитии не есть [c.323] чисто негативная характеристика. Историческое отставание помогает накопить (на основании рационального осмысления истории других территорий и нации) важнейший исторический опыт. Это при определенных обстоятельствах может стать залогом небывалого взлета.

Северная половина Lenaland, с точки зрения чисто географической, предполагает рассмотрение в качестве единого геополитического комплекса. И здесь встает очень важный вопрос. Вокруг какого центра сможет сложиться это грядущее геополитическое образование? Какой ориентации оно будет придерживаться? Сам факт сомнения Макиндера относительно того, причислять или нет Lenaland к “географической оси истории”, указывает на возможность альтернативных решений ситуации. Этого достаточно для того, чтобы континентальная стратегия уделила данному сектору особое внимание.

Ясно, что задачей максимум является включение этой области в “Арктический пакт” под контролем Центра (Москвы) и корреляция с другими, вторичными центрами Северного пояса. Но здесь возникают два препятствия:

1) отсутствие в центре этого региона какого-то крупного стратегического пункта, вокруг которого можно было бы выстраивать интеграционные системы;

2) осевое положение Якутии (Республика Саха) в этом регионе, что особенно осложняется наличием у якутов пусть номинального, но исторически фиксируемого “сепаратизма”.

В данном случае соотношение северной половины “арктической трапеции” с Югом впервые приобретают действительно драматический характер, так как Якутия обладает таким стратегическим местонахождением, которое дает все предпосылки для превращения в самостоятельный регион, независимый от Москвы. Это обеспечивается и протяженной береговой линией, и меридианальной структурой территорий республики, и ее технической оторванностью от остальных сибирских регионов. При определенном стечении обстоятельств именно Якутия может стать основной базой атлантистской стратегии, отправляясь от которой талассократия переструктурирует тихоокеанский берег Евразии и попытается превратить его в классический rimland, подконтрольный “морскому могуществу”. Повышенное внимание атлантистов к тихоокеанскому ареалу и в высшей степени показательное выделение Макиндером Lenaland в особую категорию, а затем включение этой [c.324] территории в зону rinmland'а в картах атлантистов Спикмена и Кирка – все это свидетельствует о том, что при первом удобном случае весь этот слабо связанный с центром регион антиконтинентальные силы попытаются вывести из-под евразийского контроля. В этой связи следует предпринять следующие меры:

1) Резко ограничить юридически политический суверенитет Якутии.

2) Разделить Якутию на два или несколько регионов, причем важнее всего административно отделить регион побережья моря Лаптевых и Восточно-Сибирского моря от континентального бассейна реки Лена. Важно также максимально увеличить зону, отделяющую границы Якутии от тихоокеанского побережья и усилить стратегический контроль над этими береговыми зонами.

3) Установить над всей этой территорией специальный жесткий контроль представителя Москвы.

4) Организовать промышленно-финансовую интеграцию Якутии в неякутские регионы, сделать область максимально зависимой от Центра или от его проекций на Севере и на Юге Сибири.

Названные шаги предполагают такую реорганизацию этой территории, которая создала бы здесь совершенно новую геополитическую конструкцию – новый центр и новые радиальные связи Иными словами, не дожидаясь реорганизации Lenaland no атлантистскому сценарию, пока эта область остается в составе России, следует немедленно перейти к строительству континентальной Lenaland no евразийскому образцу.

Проблема соотношения Север и Юг имеет для данного сектора особое решение – здесь не просто следует ограничить контакты по этой оси, но заново реорганизовать все северное пространство, оторвав его полярные и береговые зоны от континентальных пространств Якутии. Это не только превентивный геополитический ход, это геополитическая атака, позиционная война за Lenaland, за будущую Сибирь, за ее континентальную, евразийскую судьбу. Пока этот вопрос может иметь внутриполитическое значение. Нельзя допускать, чтобы он приобрел международное значение и стал внешнеполитическим.

Северный пояс евразийского материка, входящий в Россию, представляет собой важнейшую геополитическую реальность, значение которой [c.325] будет неуклонно возрастать по мере развития общепланетарной динамики. При этом особенно важен этот регион для утверждения Россией своего глобального геополитического статуса – статуса “географической оси истории”.

Только при определении атлантизма, талассократии как своего основного геополитического противника вся система Севера приобретает реальное стратегическое наполнение При отказе от признания геополитического дуализма на уровне военной доктрины или международной политики вся эта тема мгновенно теряет смысл. При этом неизбежна не только быстрая деградация русского Севера, но и в дальнейшей перспективе его дробление и даже отторжение отдельных регионов от России.

Общий ритм геополитических процессов в настоящее время таков, что вопрос геополитической реорганизации Севера в соответствии с вышеперечисленными геополитическими константами является в высшей степени актуальным, насущным делом. Даже для того, чтобы сохранить статус-кво, необходимо немедленно начать геополитическую реорганизацию всех этих пространств.

Судьба России напрямую связана с геополитической судьбой Севера. Этот закон является базой ее грядущей геополитики.

Глава 3. Вызов Востока

3.1. “Внутренний Восток” (объем понятия)

Разбирая геополитические проблемы русского Востока применим тот же метод, что и в случае Севера, разделив вопрос на три составляющих:

3) Связи этих секторов с другими регионами и геополитическими зонами России.

Но прежде следует определить, что понимать под “Русским Востоком”. Надо сразу подчеркнуть разницу между Востоком как чисто географическим понятием и Востоком культурным, цивилизационным, историческим. Так, в культурный Восток принято включать все территории Северной Африки, Ближнего Востока, Передней Азии, Средней Азии вплоть до Пакистана и дальше к Филиппинам (исламский мир) и [c.327] Индию, тогда как к Китаю и Индокитаю, а также к странам тихоокеанского региона принято применять понятие “Дальний Восток”. С позиции России, географически все это представляет собой Юг, простирающийся от далекого магрибского Запада до тихоокеанского Дальнего Востока.

С другой стороны, в рамках самой России “Востоком” являются совершенно иные географические и геополитические реальности – это территория, простирающаяся от Поволжья (Татария) через Урал, Сибирь, вплоть до Тихого океана. Эта геополитическая категория может быть названа “русским Востоком” или “внутренним Востоком”. Изучая внутреннюю геополитику России, следует взять в качестве “Востока” именно это второе понятие, “внутренний Восток”, географические территории, лежащие к Востоку от Центра (Москвы).

В таком случае, Кавказ и Средняя Азия попадут в категорию “Юга” и будут рассмотрены в соответствующей главе.

Учитывая, что мы рассматриваем внутреннюю геополитику России как “открытую систему”, не совпадающую с административными границами РФ, исходя из метода “геополитических лучей”, выделение геополитических зон зачастую приходится на территории соседних государств, в том случае, если налицо геополитическое, этническое и географически-ландшафтное единство. По этой причине во “внутренний Восток” России следует включать как Южный Урал, так и Северный Казахстан от Актюбинска до Семипалатинска – приблизительно по 50-й широте. Кроме того, Монголия, Синьцзян и Манчжурия геополитически входят в сектор Юга по отношению к России. Следовательно, вся Южная Сибирь, Алтай, Тува, Бурятия, Приамурье и Приморье (плюс южная половина Хабаровского края) входят в полосу “внутреннего Востока” вместе с центрально-сибирскими регионами, расположенными южнее “северной трапеции”.

Так, “внутренним Востоком” следует считать прямоугольник, простирающийся от Казани и Урала до Тихого океана. [c.328]

“Русская Сибирь”. Восточные территории, населенные преимущественно этнически русскими

Возможный стратегический альянс Татарстана на Юге с Казахстаном и выход через Коми к Ледовитому океану могут подорвать всю континентальную конструкцию Евразии [c.329]

Климатически русский Восток резко отличается от Севера. Это зона с умеренным континентальным климатом. В Поволжье и на Урале, а также в Сибири и Приморье преимущественно расположена лесная [c.328] зона. От Северного Казахстана до Байкала идет сужающийся клин степей. Алтай и Приамурье – массивы невысоких гор. Большинство территорий довольно плотно заселено и представляет собой благоприятные для проживания и хозяйствования рельефы.

Этнический состав внутреннего Востока России таков: подавляющее большинство представляют собой русские, рассеянно проживающие в национальных республиках и компактно в большинстве Сибирских земель. Можно выделить несколько этнических зон, совпадающих в общих чертах с соответствующими автономиями и республиками.

В Поволжье расположен Татарстан, довольно монолитное этно-национальное образование, сохраняющее традиции политической самостоятельности и определенного соперничества с Россией. Это наиболее уязвимый (с точки зрения сохранения целостности России) регион, так как национальное самосознание татар очень развито. Самым важным фактором, делающим проблему “татарского сепаратизма” все же второстепенной, является географическое месторасположение Татарстана в середине континентального пространства без морских границ или соседства с нерусским государством. Пока такая геополитическая ситуация сохраняется, это не представляет особой опасности для России. Но в любом случае историческая традиция татар требует повышенного внимания к этому региону и проведения такой политики Центра в отношении Казани, благодаря которой геополитическая система Татарстана была бы связана с чисто русскими регионами (возможно, не прилегающими территориально). При этом, напротив, интеграционным процессам с Башкирией, Удмуртией, Мордовией и Марий-Эл следует препятствовать. Кроме того, имеет смысл акцентировать территориальное деление Татарстана по культурно-этническим признакам, так как татары – этнос составной и по расовым и по культурно-религиозным факторам. Имеет смысл также поощрять русскую миграцию в эту республику.

Татары – тюрки и мусульмане, а это делает их геополитической частью тюрко-исламского мира. В этом отношении Центр сталкивается с проблемой, которая представляет собой доминанту всей геополитики Юга (о чем пойдет речь в соответствующей главе). Совершенный отрыв Татарии от этой реальности невозможен ни путем ассимиляции, ни путем активной географической изоляции. Поэтому “татарский [c.330] вопрос” входит как отдельная статья в более широкую проблему – Россия и ислам. Общим знаменателем при решении всех аналогичных ситуаций является поиск геополитического баланса интересов “географической оси истории” и исламского мира. В этом отношении антиатлантизм является во всех без исключения случаях общим знаменателем, позволяющим основать долговременный планетарный альянс. В 'случае Татарстана следует особенно акцентировать естественный континентальный характер татарской нации, чья историческая судьба неразрывно связана с Евразией, а при отождествлении геополитики Евразии с геополитикой России в настоящих условиях, сознательный и добровольный союз является более глубоким императивом, нежели этно-конфессиональные различия.

Шире, евразийская держава – Россия – основана на сочетании славянского и тюркского элементов, которые и дали собственно великоросский этнос, ставший осью “континентального государства”, отождествившегося с heartland'ом. Поэтому и в дальнейшем эти два этноса – славяне и тюрки (+ угры и монголы) остаются столпами евразийской геополитики. Их будущее – в развитии политической и этнической интеграции, а поэтому акцентировка этнокультурных различий, и особенно стремление придать этим различиям политическую форму, противоречат логике исторической судьбы и русских и татар. Эта тема должна стать осью отношений-Москвы и Казани, и не исключено, что для этого потребуется создание особого “геополитического лобби”, выражающего интересы Евразии еще и политически (или метаполитически).

Почти те же самые соображения применимы и к Башкирии, расположенной южней Татарстана. В ней также проживает тюркский этнос, исповедующий ислам. Единственное отличие в том, что у башкир нет столь проявленной сепаратистской традиции и столь развитого национального самосознания, как у татар, которые были наиболее активным и “передовым” этносом во всем Поволжье. По этой причине татаро-башкирские связи никак не могут способствовать геополитической стабильности в этом секторе “внутреннего Востока” России, и Центр должен сделать все возможное, чтобы интегрировать Башкирию в южноуральские регионы, заселенные русскими, и оторвать ее от ориентации на Казань. При этом имеет смысл акцентировать своеобразие сугубо башкирской культуры, ее уникальности, ее отличия от других [c.331] тюркско-исламских форм. Укрепление геополитических связей Татарии с Башкирией предельно опасно для России, так как южная административная граница Башкирии пролегает недалеко от Северного Казахстана, который (при самом неудачном развитии геополитической ситуации) теоретически может стать плацдармом тюркско-исламского сепаратизма. В этом случае heartland'y грозит самое страшное – быть разорванным тюркским (протурецким, т.е. проатлантическим) клином прямо посередине материкового пространства. В этом смысле, ориентация Татарии на юг, попытки интеграции с Башкирией, и даже сближение Башкирии с Оренбургской областью, являются крайне негативными тенденциями, которым континентальная политика Центра должна помешать любой ценой. Башкирии следует укреплять широтные связи – с Куйбышевым и Челябинском, а меридианальные контакты – с Казанью и Оренбургом – следует, напротив, ослаблять.

Далее, от Южного Урала (Челябинска) до Красноярска тянется полоса земель, активно заселенных и освоенных русскими. С запада на восток явно вырисовывается геополитическая ось, которая исторически соответствовала пути покорения русскими Сибири: Челябинск – Омск – Новосибирск – Томск – Кемерово – Красноярск – Иркутск. Весь этот пояс представляет собой развитую промышленную зону, а такой город, как Новосибирск, является еще и крупнейшим интеллектуальным центром. При этом в этническом смысле это почти чисто русская зона. Сходная ситуация повторяется и с восточной стороны Байкала, где вдоль Байкало-Амурской магистрали от Читы до Хабаровска и далее, южнее к Владивостоку, расположено как бы продолжение той же полосы, начинающейся на Южном Урале. Единственным отклонением является Бурятия, территориально окаймляющая Байкал с севера и разрывающая непрерывность в остальном однородного пояса “русской Сибири”.

Строго южнее этого сугубо русского пояса пролегает параллельная зона со значительной примесью тюркского (восточнее – монгольского) населения. Она начинается в Северном Казахстане, от Актюбинска доходит по территории Казахстана до Семипалатинска и Усть-Каменогорска и продолжается на российской территории на Алтае (колыбели тюркского этноса), в Хакасии, Туве и Бурятии. При этом от Алтая до Забайкалья (Чита) этот тюркско-монгольский пояс ландшафтно и в значительной степени этнически плавно переходит в Монголию, никакой [c.332] очевидной географической границы с которой на самом деле не существует. С геополитической точки зрения, весь этот нижний пояс входит составной частью в стратегическое пространство “русской Сибири”, и поэтому его следует рассматривать как продолжение “русского Востока” на юг. Единственным исключением является фрагмент китайской территории (Китайская Манчжурия), расположенный от восточной границы с Монголией до реки Уссури. Исходя из логики, он должен был бы стратегически контролироваться Россией, так как в противном случае он неизбежно станет поводом для позиционных коллизий между “геополитической осью истории” и территориями, геополитически входящими в rimland, а Китай несомненно относится к категории rimland (в этом ни у кого из геополитиков никогда не было и тени сомнений).

В отношении названной полосы “русской Сибири” справедлив один и тот же геополитический принцип: весь этот территориальный сектор необходимо активно интегрировать в единое геополитическое поле, причем приоритетным направлением здесь будет широтная интеграция по длинной оси Челябинск – Хабаровск (меридианальная короткая ось Хабаровск – Владивосток является продолжением этой линии в особом геополитическом секторе). Все это пространство гигантской протяженности составляет главное стратегическое преимущество России как подлинно евразийской державы. Благодаря этому южно-сибирскому коридору Россия получает возможность накрепко связать регионы Центра с тихоокеанским побережьем, обеспечив тем самым потенциальную магистраль полноценного освоения Сибири и окончательного выхода Москвы в Тихий океан. Это полоса является рычагом управления всей Евразии, включая Европу, так как организация высокотехнологической континентальной связи от Дальнего Востока до Дальнего Запада позволяет таким образом переструктурировать планетарную реальность, что талассократический контроль над океанами извне потеряет свое ключевое значение. Ресурсы Сибири свяжутся в перспективе с высокими технологиями континентальной Европы и развитой Японии, и когда это сможет осуществиться, планетарной доминации талассократии наступит конец.

Широтная интеграция Сибири (ось Челябинск – Хабаровск) является наиважнейшим стратегическим преимуществом, которое есть только у России. С освоения этой области может начаться вся геополитическая [c.333] история будущего, и в этом случае пророчества Шпенглера оправдаются.

В более узком, “внутреннем”, смысле развитие интеграции “русской Сибири” дает возможность расширению геополитического контроля и по меридиану. Южный “тюрско-монгольский” пояс будет связываться с более северными сугубо русскими территориями, при том, что максимально широкая этнокультурная автономия будет сопровождаться экономической интеграцией и стратегической доминацией русской оси Челябинск-Владивосток. Причем в этот процесс должны включаться такие разнородные в административном смысле образования, как Казахстан, автономные округа и республики на территории РФ, Монголия и, возможно, некоторые районы китайской Манчжурии.

Вместе с этим аналогичный меридианальный вектор предполагается и в северном направлении, где ситуация отличается лишь тем, что автохтонное нерусское население гораздо более разряжено, политически менее развито и не имеет свежего исторического опыта политического суверенитета. В Ханты-Мансийском и Эвенкском округах, а также в Хабаровском крае предел северного расширения пояса “русской Сибири” устанавливается параллельным процессом внутренней интеграции “северной трапеции”. Эта интеграция в отличие от сложной геополитической функции “русской Сибири” (ось Челябинск – Хабаровск), которая имеет три вектора развития (широтный, северный и южный) и сталкивается в ряде случаев со сложившимися и довольно самостоятельными политическим формами (государствами), имеет простой чисто широтный характер. Поэтому оба геополитических процесса будут развиваться в разном ритме, а следовательно, конкретная результирующая граница между развитием “русской Сибири” на север и общей интеграцией “северной трапеции” будет зависеть от непредсказуемых факторов.

Все эти геополитические вектора развития не являются по сути чем-то новым и неожиданным, так как они оказываются лишь продолжением масштабных исторических процессов движения России на восток и становления евразийской державы. Русский путь к Тихому Океану не случаен, и территории русского освоения Сибири также следуют ясной географической логике. Этот путь соответствует рельефной границе Леса и Степи, на геополитическом синтезе которых основано само Русское Государство. По “опушке” северных таежных лесов, граничащих [c.334] со степью (или лесостепью), двигались русские освоители Сибири, оседая на наиболее пригодных для жилья и сельского хозяйства землях. От Челябинска до Байкала этот ландшафтный сектор представляет собой сужающийся клин. А от Байкала до тихоокеанского побережья это сплошная зона северных лесов, постепенно и незаметно переходящих в леса тропические. При этом увеличивается процент нагорий и горных массивов.

Эта зона от Байкала до устья Амура снова возвращает к проблеме “Lenaland”, которая уже вставала тогда, когда мы разбирали якутский сектор “северной трапеции”. [c.336]

Согласно геополитикам "тихоокеанской школы" (фон Бекман, Фробениус и т. д.), земли Сибири станут центральным стратегическим регионом планеты уже в начале следующего тысячелетия. [c.335]

Как и в случае Якутии (при анализе геополитики русского Севера), при подходе к Восточной Сибири, простирающейся восточнее Енисея, мы сталкиваемся с целым рядом геополитических проблем. Забегая вперед, заметим, что в третий раз столкнемся со сложностями и тогда, когда дойдем до разбора самого восточного сектора “евразийского Юга”.

Уже с чисто географической точки зрения, за Байкалом начинается серьезное изменение рельефа по сравнению со всеми более западными секторами Евразии. Там, между континентальными лесами на севере и тропическими (горными) лесами на юге, обязательно пролегали зоны степей, что создавало естественную симметрию, с выделением центральной области, первого (степного) периферийного круга и пограничных рельефов тропических лесов и гор. Эта картина сохраняется от Молдавии до Алтая, севернее степная прослойка просто пропадает. В случае Восточной Сибири, мы имеем дело с совершенно новым геополитическим и ландшафтным регионом, требующим иных позиционных решений. Параллельно неожиданному ландшафтному “вызову” (плавный переход континентальных лесов в тропические на фоне гор, сопок и холмов) обнаруживается и крайне неудачная этнополитическая картина – наличие в регионе нескольких внутренних и внешних национальных образований, чья геополитическая лояльность России не так очевидна. На фоне крайне слабого заселения всей области Lenaland русскими геополитическая картина становится крайне тревожной.

Во-первых, территория Бурятии. Она нарушает непрерывность [c.336] собственно русского сибирского пояса, выдаваясь далеко на север от озера Байкал. Буряты – ламаисты, и в критические моменты русской истории они пытались основать на своей территории независимое теократическое государство, ориентированное на Монголию и Тибет. Само по себе это ещё не дает оснований для беспокойства, но здесь возникает и новая проблема – территориальная близость южных границ Якутии к северным границам Бурятии. Якуты принадлежат к тюркской группе, значительно христианизированы, но часто сохраняют и древние шаманские традиции. При этом некоторые группы исповедуют и ламаизм. При наличии выхода Якутии к морю и границы Бурятии с Монголией все это представляет собой опасность появления потенциального геополитического блока, который имел бы больше предпосылок для относительной геополитической самостоятельности, чем Татарстан или некоторые северокавказские народы, сепаратизм которых очевиден. Если добавить к этому близость тихоокеанского берега, крайне слабо заселенного русскими, то опасность удваивается за счет возможного контроля талассократии над береговыми зонами (или секторами зон, потенциальными коридорами из Lenaland'a к Тихому океану). И наконец, дело еще больше усугубляется тем, что юг Якутии от северо-восточной границы Китая отделяет довольно тонкая полоска Амурской области, что дает основания для открытия прямого геополитического коридора от южных китайских, берегов Индийского океана до моря Лаптевых на Севере.

Все эти потенциальные геополитические конфигурации крайне настораживают. Нет сомнений, что подобная картина не может не представляться крайне заманчивой атлантистским стратегам, так как богатейшая землями, ресурсами и уникальная в смысле стратегических возможностей Lenaland оказывается в весьма уязвимом, с геополитической точки зрения, положении, и любое ослабление российского контроля над этим регионом может незамедлительно вызвать необратимое отторжение гигантского куска евразийского материка от самой географической оси истории. Для предотвращения этих событий недостаточно просто усилить военный контингент, расположенный на Дальнем Востоке или в Приамурье. Необходимо предпринять масштабные геополитические шаги, так как речь идет ни больше ни меньше как о потенциальной позиционной войне. На что следовало бы обратить особое внимание: [c.337]

1) Важно усилить стратегическое присутствие представителей Центра на юге Якутии. Это достигается через направленную миграцию и планомерную “колонизацию” земель народами из более западных регионов.

2) Следует осуществить то же самое с землями, лежащими к северу от озера Байкал. В таком случае опасные границы будут раздвинуты.

3) Одновременно необходимо усиленно осваивать север Иркутской области и всю Амурскую область, осуществляя план целенаправленной “колонизации” этих территорий.

Эти три меры надо подкрепить усилением военного присутствия в означенной зоне и активизацией стратегического, экономического и технологического расширения к западу и к востоку. Все это призвано сгладить опасное сужение “русского пояса”.

4) Следует активизировать позиционное давление на северо-восточный Китай, предпринять превентивное давление на эту область, которое изначально предупредило бы любое геополитическое поползновение Китая к северному расширению.

5) Необходимо максимально укрепить демографически и стратегически сектор, расположенный между городами Благовещенск – Комсомольск-на-Амуре – Хабаровск, чтобы создать здесь массивный щит от потенциальной талассократической (с моря) или китайской (с суши) геополитической агрессии.

6) Все эти меры важно подкрепить максимальной активизацией русско-монгольских отношений, так как бесплодная и мало привлекательная в иных отношениях Монголия для геополитики этого региона представляется ключевой и важнейшей территорией. Массивное военное присутствие России вдоль всей монгольско-китайской границы, и особенно на ее восточной части, минимализировало бы геополитический риск отторжения Lenaland.

Напомним, что геополитика Севера предполагала сконцентрировать особые усилия в этом же секторе только с севера, с побережья Ледовитого океана. Соединение обоих геополитических стратегий и их параллельное осуществление позволит России заложить позиционную основу на далекое будущее, когда важность этих земель будет настолько очевидной, что от контроля над ними будет зависеть планетарное значение Евразии в целом.

Геополитическая битва за Lenaland должна начинаться уже сейчас, [c.338] хотя широкое внимание к этому региону будет привлечено позже. Но если не заложить правильной геополитической и стратегической модели изначально, разрешить конфликт после того, как он начнется, будет гораздо сложнее, а может быть, это окажется невыполнимым.

В геополитике основные сражения выигрываются задолго до того, как они переходят в открытую форму политического или международного конфликта.

Проект интеграции Сибири ставит вопрос о географическом центре этого процесса, т.е. о той точке, которая смогла бы стать полномочным представителем Москвы за Уралом и выполнять функцию притяжения для всех остальных регионов. На эту роль более всего подходит Новосибирск, который не просто является крупнейшим городом всей Сибири, но и важнейшим интеллектуальным центром общероссийского масштаба.

От Новосибирска западная ось идет к Екатеринбургу, столице Урала, а Восточная – к Иркутску, далее Хабаровску и Владивостоку. На Новосибирск, таким образом, падает важнейшая функция связи всего “русского пояса Сибири”, в котором он является главным звеном. Ось Москва – Новосибирск становится важнейшей силовой линией “внутренней геополитики” России, тем главным “лучом”, по которому осуществляется взаимообратный процесс обмена центробежными энергетическими потоками из Центра и центростремительными от периферии.

Уральский регион с центром в Екатеринбурге имеет смысл замкнуть на Москву непосредственно, а не делать из него промежуточную инстанцию в сообщении между центральной частью России и Сибирью. Геополитическая позиция Новосибирска настолько важна, что этот город и прилегающие к нему регионы должны обладать особым статусом и особыми полномочиями, так как именно отсюда должны расходиться вторичные геополитические лучи по всей Сибири – к северу, югу, востоку и западу.

Исключение из такой вторичной централизации имеет смысл сделать только для Приморского края и южных секторов Хабаровского края. Это – совершенно особая зона, жестко связанная с проблематикой [c.339] Lenaland и позиционной борьбой за контроль над ней. В этом отношении особый статус должен быть предоставлен Хабаровску и Владивостоку, и их следует напрямую связать с Москвой (как и Екатеринбург).

Для взаимодействия с “северной трапецией” удобно организовать дополнительные стратегические оси Новосибирск – Норильск и Хабаровск – Магадан. Таким образом Восток будет стратегически сопряжен с Севером.

Восток, как и Север, представляет собой плацдарм геополитики будущего. Здесь лежит судьба Евразии. При этом благоприятный климат “русской Сибири” делает ее более предрасположенной к тому, чтобы именно отсюда начинать грандиозный проект создания новой континентальной модели. Здесь должны быть построены новые города и проложены новые магистрали, освоены новые земли и месторождения и созданы новые военные базы. При этом важно изначально закладывать в проект гармоничное сочетание двух начал – рельеф, ландшафт, этнокультурный фактор, наконец, экологию, с одной стороны, и технические и стратегические критерии, с другой. Архаичные традиции следует соединить с новейшими технологичными разработками. Надо учитывать места древнейших стоянок человека в этих землях и соотносить с ними выбор для развития производств и военных баз.

Такая логика приводит к открытой перспективе появления в Сибири нового центра, пока не проявленного и не задуманного. И по мере развития всего русского Востока, по мере актуализации Тихого океана как “океана будущего” не исключено, что встанет вопрос и о переносе столицы всей Евразии именно в эти земли – в небывалую и еще не существующую блистательную столицу Нового Тысячелетия.

Придет время, когда Москва утратит свое “срединное” значение, станет недостаточной в геополитическом смысле, слишком “западной”. И тогда вопрос о Новой Столице в Сибири получит не просто общегосударственное, но общеконтинентальное, общемировое значение.

Однако нельзя ни на мгновение упускать из виду, что такая перспектива возможна только при выигрыше позиционной борьбы за Lenaland, без чего геополитическое возрождение Евразии немыслимо. [c.340]

Глава 4. Новый геополитический порядок Юга

4.1. “Новый геополитический порядок” Юга

Геополитика южных регионов (как и западных) связана с планетарной миссией России-Евразии в еще большей степени, нежели проблемы Севера и Востока. Если даже при рассмотрении Севера и Востока, принадлежащих геополитически ко внутрироссийским территориям, внешнеполитический фактор возникал постоянно, то в случае разбора проблематики Юга (равно как и Запада) говорить только о “внутренней геополитике” России просто не имеет смысла, так как все внутрироссийские реальности настолько связаны здесь с внешнеполитическими, что их разделение просто невозможно без того, чтобы полностью не нарушить строгость общей геополитической картины.

В отношении Юга у “географической оси истории” есть только один императив – геополитическая экспансия вплоть до берегов Индийского океана. Это означает центральность и единственность [c.341] меридианального развития, однозначную доминацию оси Север – Юг. С геополитической точки зрения, все пространство, отделяющее российскую территорию от южной береговой линии Евразии, является полосой, чью площадь необходимо свести к нулю. Сам факт существования rimland'a, который является не линией, но полосой, есть выражение талассократического воздействия, противоположного базовому импульсу континентальной интеграции. Если rimland Евразии на севере и востоке России сведен к нулевому объему, и континент здесь является геополитически законченным (единственно, что остается – это сохранять позиционное статус-кво, заранее предупреждая возможность превращения линии в полосу под воздействием талассократического импульса), то rimland на юге (и западе) представляет собой открытую проблему. На востоке и севере у России rimland – актуальная линия, но потенциальная полоса, а на юге и западе наоборот – актуальная-полоса, но потенциальная линия. В первом случае основным императивом является оборона и защита, сохранение, консервация положения вещей и предупредительные геополитические ходы. Во втором случае речь идет, напротив, об активно наступательной геополитике, об экспансии, суммарно “оффенсивной” стратегии.

На Юге всей Евразии Россия должна установить “новый геополитический порядок”, исходя из принципа общеконтинентальной интеграции. Поэтому все сложившиеся политические образования Юга – исламские страны, Индия, Китай, Индокитай – следует заведомо рассматривать как театр континентальных позиционных маневров, чья окончательная задача заключается в том, чтобы стратегически жестко соединить все эти промежуточные регионы с евразийским Центром – с Москвой.

Отсюда вытекает концепция “открытых лучей”, идущих от Центра к периферии, которые не останавливаются на собственно российских границах, но должны быть проведены вплоть до южного океанского берега. Те отрезки “лучей”, которые приходятся на российские территории, являются актуальными, на те страны, которые стратегически солидарны с Россией – полуактуальными, а на те государства, которые следуют собственнйму геополитическому пути или (в худшем случае) входят в зону прямого атлантистского контроля – потенциальными. Общая логика евразийской геополитики в этом направлении сводится к тому, чтобы вся протяженность лучей стала актуальной или полуактуальной. [c.342]

На этом основании все побережье евразийского континента от Анатолии до Кореи следует рассматривать как потенциальный “русский Юг”.

Императив геополитической экспансии в южном направлении предопределяет и структуру композиции тех областей, которые входят в административные границы России или в состав союзных с Россией государств (СНГ). Поэтому анализ периферии актуальных и полуактуальных геополитических лучей не должен ни на мгновение отвлекаться от изначальной тенденции, диктуемой законами геополитики.

“Русским Югом”, в более ограниченном смысле, являются следующие зоны:

1) Север Балканского полуострова от Сербии до Болгарии;

3) Ростовская область и Краснодарский край (порт Новороссийск);

5) Восточное и северное побережье Каспия (территория Казахстана и Туркмении);

6) Средняя Азия, включающая Казахстан, Узбекистан, Киргизию и Таджикистан;

Над этими зонами континентальный стратегический контроль установлен. Но все они должны рассматриваться как базы дальнейшей геополитической экспансии на юг, а не как “вечные” границы России. С геополитической точки зрения, наличие береговых полос, не подконтрольных heartland'y, является постоянной угрозой сокращения даже тех территорий, которые в данный момент соединены с Центром Евразии довольно крепко. Распад СССР и появление самостоятельных политических образований на базе бывших союзных республик дает впечатляющий пример того. как отказ от экспансии вовне, к южным берегам континента (вывод советских войск из Афганистана) неминуемо влечет за собой откат надежных границ Москвы далеко на север, вглубь континента. Но ослабление континентального присутствия никогда не порождает вакуум или усиления суверенитета “освободившихся” территорий, так как их провинциальный статус заведомо исключает их [c.343] геополитическую автаркию. На место теллурократического влияния Москвы автоматически приходит талассократическое влияние атлантизма (в той или иной форме).

Следовательно, структура всего внутреннего пояса “русского Юга” должна изначально рассматриваться как потенциальный наступательный плацдарм.

4 – Ростовская область и Краснодарский край; 5 – Кавказ; 6 – Средняя Азия (включая Синьцзян); 7 – Тибет, Монголия и Манчжурия [c.344]

Однако дело осложняется тем, что практически все пограничные территории приходятся на горные (часто высокогорные) районы.

На севере Балканского полуострова – это Балканские горы, восточнее – Кавказ, далее – хребет Копетдаг и Гиндукуш, потом – Памир, Тянь-Шань, Алтай. Горный рельеф южный границы России-Евразии, который во многом предопределил всю историю Востока, в настоящий момент является одним из важнейших геополитических козырей атлантизма. Древние индоевропейцы делили весь евразийский Восток на две составляющие – северный Туран (все, что выше евразийской гряды гор) и южный Иран (лежащий ниже этой гряды). Фактически, это деление строго соответствует современным геополитическим терминам –heartland (Туран) и rimland (Иран). Спустя несколько тысячелетий южный фронт России ставит ту же геополитическую проблему, которая была характерна для диалектики отношений “степные кочевники против оседлых землепашцев Персии”.

Но в данном случае ситуация кардинально изменилась в том смысле, что к степному Турану добавился оседлый славянский северный Лес, сбалансировав и зафиксировав динамику туранских кочевников. Оседлые индоевропейцы (славяне) замкнули степь с севера культурными формами, во многом повторявшими архетипы иранского юга. Россия как Евразия, как синтез Леса и Степи качественно превосходит Туран, а следовательно, проблема Ирана (шире – нерусской Средней Азии) приобретает иной цивилизационный и геополитический смысл. Особенно это проявляется с момента Исламской революции в Иране, которая радикально порвала с атлантистской талассократической политикой шахского режима.

Все эти геополитические аспекты предполагают необходимость в радикально новом подходе к проблеме “евразийских гор”, которые должны утратить функцию стратегической границы, стать не преградой на пути континентальной интеграции, но мостом к ней.

Потребность в изменении функции гор на юге России (и ее [c.345] стратегического ареала) является столпом будущей евразийской геополитики. Без такой предварительной операции Евразия никогда не добьется действительного мирового господства, более того, никогда даже не приблизится к подлинному равноправному диалогу с талассократией.

Поскольку большинство южных земель России и ее стратегического ареала приходится на земли, расово, культурно и религиозно отличные от цивилизации русских (кроме Балкан и Украины), то геополитические оси должны быть строго меридианальны. Отсюда вывод: следует способствовать всем вертикальным (долготным) интеграционным процессам и препятствовать всем горизонтальным (широтным), т.е. в сфере, этнически и политически отличной от собственно русских пространств. следует применять принцип прямо противоположный принципу, доминирующему в условиях этно-культурной однородности.

Наметим основные формы геополитической структуры “русского Юга” (в широком смысле), поочередно рассматривая все локальные геополитические системы с запада на восток.

Балканский полуостров. Здесь существует четыре особые зоны:

а) боснийско-хорватская (самая западная и атлантически ориентированная, чистый rimland);

б) сербская (расположенная восточнее и явно евразийски ориентированная);

в) болгарская (еще более восточная, имеющая элементы “левантийской версии rimland'a” – наиболее ясно эта модель представлена Турцией – и континентального евразийского синтеза);

г) греческая (православная, но входящая в атлантистский блок).

“Новый геополитический порядок” (континентальный и евразийский) в этой области (как и повсюду) основан на поощрении всех интеграционных процессов по оси Север – Юг. Это означает, что следует максимально содействовать укреплению связей Белград – Афины и София – Афины. Так как весь регион Балкан представляет собой мозаичную и крайне сложную конфигурацию, проект общеславянской южной федерации, состоящей из Сербии, Болгарии, Македонии, Черногории и Сербской Боснии, который был бы теоретически идеальным решением, вряд ли осуществим в ближайшее время. Более того, он [c.346] предполагает опасный процесс широтной интеграции, которая в таких сложных этнически регионах является всегда проблематичной. Вспомним, к примеру, ожесточенные балканские войны начала века между православными государствами – Сербией, Болгарией и Грецией – и постоянно встающую проблему Македонии, являющейся “яблоком раздора” внутри потенциально континентальных и евразийских православных держав. Поэтому пример средневековой Сербской “империи” Неманичей может быть взят в качестве позитивной геополитической парадигмы. Более того, все значительные успехи Греции в глобальных геополитических проектах (в частности, завоевания Александра Великого) питались энергиями, идущими с севера Балкан – македонская династия, а ранее дорийский тип индоевропейской Спарты. В рамках малой модели всего Балканского полуострова сербы (и, отчасти, болгары) являют собой евразийский импульс, выступают как носители идеи hear-tland'а. Расположенная южнее Греция геополитически растянута между этим северным континентальным импульсом и устойчивой исторической идентификацией с rimland'ом. Поэтому все объединительные интеграционные проекты Греции с севером Балкан могут способствовать усилению в Греции внутриконтинентальных импульсов, что могло бы основываться на конфессиональной близости с Православной Россией.

Если в далекой перспективе можно представить себе общую Балканскую Федерацию, евразийски ориентированную, то геополитическую программу минимум можно сформулировать как создание неправильного ромба София – Москва – Белград –Афины (и снова София), в котором из Центра исходят два луча –русско-сербский и русско-болгарский, а сходятся они в Афинах. При этом вопрос Македонии мог бы быть решен за счет предоставления ей особого статуса, чтобы снять камень преткновения между всеми тремя православными балканскими и потенциально евразийскими (в разной степени) государствами. Отсюда логически вытекает насущный интерес Москвы в проблеме Македонии.

Если посмотреть на всю картину с противоположной точки зрения, с позиции атлантистов, сразу же станет очевидным, что для талассократии важно придать всем геополитическим процессам прямо противоположный характер.

Во-первых, для “морской силы” важно поддержать проатлантистские [c.347] силы на севере Балкан (хорваты и мусульмане), а кроме того, оторвать Сербию и Болгарию от геополитического союза с Грецией. Для этого удобнее всего использовать Македонию, которая сможет разрушить все континентальные проекты в этом регионе. А если подключить Турцию к болгарской проблеме, т.е. способствовать улучшению турецко-болгарских отношений в ущерб болгарско-русским, то вся евразийская континентальная политика здесь потерпит поражение. Это надо учитывать геополитикам Евразии.

Далее встает украинский вопрос. Суверенитет Украины представляет собой настолько негативное для русской геополитики явление, что, в принципе, легко может спровоцировать вооруженный конфликт. Без черноморского побережья от Измаила до Керчи Россия получает настолько протяженную прибрежную полосу, реально контролируемую неизвестно кем, что само ее существование в качестве нормального и самостоятельного государства ставится под сомнение. Черное море не заменяет собой выхода к “теплым морям” и его геополитическое значение резко падает за счет устойчивого атлантистского контроля над Босфором и Дарданеллами, но оно, по меньшей мере, дает возможность обезопасить центральные регионы от потенциальной экспансии турецкого влияния, являясь предельно удобной, надежной и недорогостоящей границей. Поэтому появление на этих землях нового геополитического субъекта (который, к тому же стремится войти в атлантический союз) является абсолютной аномалией, к которой могли привести только совершенно безответственные, с геополитической точки зрения, шаги.

Украина как самостоятельное государство с какими-то территориальными амбициями представляет собой огромную опасность для всей Евразии, и без решения украинской проблемы вообще говорить о континентальной геополитике бессмысленно. Это не значит, что культурно-языковая или экономическая автономия Украины должна быть ограничена, и что она должна стать чисто административным сектором русского централизированного государства (как, до некоторой степени, обстояли дела в царской империи или при СССР). Но стратегически Украина должна быть строго проекцией Москвы на юге и западе [c.348] (хотя подробнее о возможных моделях переструктурализации пойдет речь в главе о Западе).

Абсолютным императивом русской геополитики на черноморском побережье является тотальный и ничем не ограниченный контроль Москвы на всем его протяжении – от украинских до абхазских территорий. Можно сколь угодно дробить всю эту зону по этнокультурному признаку, – предоставляя этническую и конфессиональную автономию крымским малороссам, татарам, казакам, абхазцам, грузинам и т. д., – но все это только при абсолютном контроле Москвы над военной и политической ситуацией. Эти сектора должны быть радикально оторваны от талассократического влияния – как идущего с запада, так и из Турции (или даже Греции). Северный берег Черного моря должен быть исключительно евразийским и централизованно подчиняться Москве.

Собственно Кавказ состоит из двух геополитических уровней: Северный Кавказ и территория трех кавказских республик – Грузии, Армении, Азербайджана. Вплотную к этому сектору примыкает вся область русских земель от Таганрога до Астрахани, т.е. все русские земли, расположенные между Черным морем и Каспием, куда входит также клином пространство Калмыкии.

Весь этот регион представляет собой крайне важный стратегический узел, так как народы, его населяющие, обладают огромной социальной динамикой, древнейшими геополитическими традициями, а сам он напрямую граничит с атлантистской Турцией, стратегически контролирующей, со своей стороны, приграничную зону, которая, с точки зрения рельефа, принадлежит единому пространству горного массива Кавказа.

Это – одна из самых уязвимых точек русского геополитического пространства, и не случайно именно эти территории традиционно были ареной жестоких военных действий между Россией-heartland'oм и странами rimland'a – Турцией и Ираном. Контроль над Кавказом открывает, в первом приближении, выход к “теплым морям”, и каждое (даже самое незначительно) передвижение границы к югу (или к северу) означает существенный выигрыш (или проигрыш) всей континентальной силы, теллурократии. [c.349]

Три горизонтальных пласта всего этого региона – русские земли, Северный Кавказ в составе России и собственно Кавказ – имеют также свое потенциальное продолжение еще южнее. Этот дополнительный, чисто потенциальный пояс, находящийся за пределом не только России, но и СНГ, состоит из Южного Азербайджана (расположенного на территории Ирана) и северных районов Турции, которые в значительной степени заселены курдами и армянами. Весь этот регион представляет такую же этнокультурную проблему для Турции и Ирана, как кавказские этносы, входящие (или входившие) в состав России. Следовательно, для расширения континентального влияния вглубь кавказского ареала есть все объективные предпосылки.

Итак, между Черным морем и Каспием выделяется четыре уровня или пласта, предполагающие дифференцированный подход со стороны Центра.

Первый пласт, собственно русский, следует максимально связывать по широтной ориентации, создав жесткую конструкцию Ростов-на-Дону – Волгоград – Астрахань. Это важнейшее звено русского пространства в целом, так как к северу оно упирается в Центральную часть России, а еще северней – в Архангельск, важнейший северный порт и потенциальную столицу “северной трапеции”. В силу относительно близких расстояний от центрально-европейской части и за счет демографически плотной заселенности и технической развитости треугольник Ростов-на-Дону – Волгоград – Астрахань представляет собой важнейший форпост России на Юге. Это. своего рода замещение самого евразийского Центра, вторичный центр, связанный непрерывной территорией с глубинными пространствами. Именно поэтому данный регион должен стать геополитическим ядром всей кавказской стратегии Евразии, а для этого следует укреплять его технологически, стратегически и интеллектуально. Желательно создать здесь особую сплоченную русскую зону, интегрированную административно и политически.

При этом некоторые проблемы возникают с северными районами Калмыкии, которые, однако, довольно слабо заселены. Имеет смысл включить эти северные степные регионы в общий интеграционный пояс, геополитически “растянув” их напрямую между Ростовом-на-Дону и Астраханью, чтобы замкнуть снизу треугольник с вершиной в Волгограде. Тем самым будут воспроизведены географически и геополитически [c.350] границы древней Хазарии, контролировавшей весь этот регион в начале первого тысячелетия. Можно условно назвать это геополитическое образование “хазарским треугольником”.

При переходе от чисто русской зоны “хазарского треугольника”, которая должна следовать широтной (горизонтальной) логике, хотя и тесно связанной с севером и с самим Центром (Москвой), вектор интеграции радикально меняет свой характер. Весь Северный Кавказ и все, что лежит южнее его, должно подчиняться исключительно меридианальной ориентации. Стратегические центры “хазарского треугольника” должны развивать самостоятельные геополитические цепи, развертывающиеся строго на юг. От Ростова через Краснодар к Майкопу, Сухуми и Батуми. От Ставрополя к Кисловодску, Нальчику, Орджоникидзе, Цхинвал и Тбилиси. От Астрахани в Махачкалу.

Всякое широтное размежевание этнических регионов Закавказья следует поддерживать, а долготную интеграцию – напротив, укреплять. Так, важно любыми средствами оторвать активную сепаратистскую Чечню от Дагестана (и Ингушетии), закрыв выход к Каспию. Если оставить Чечне только лежащую на юге Грузию, то она будет геополитически контролироваться со всех сторон, и управлять ею можно будет и со стороны православной Грузии. К Грузии следует привязать также, отчасти, Дагестан и Ингушетию, что может привести к созданию автономной северо-кавказской зоны, развитой экономически, но стратегически полностью подконтрольной России и евразийски ориентированной. Общий передел Северного Кавказа мог бы решить и осетинскую проблему, так как новые этнические образования (например, объединенная Осетия) теряли бы смысл национально-государственных образований, приобретая чисто этнический и культурный, лингвистический и религиозный смысл. Следуя той же меридианальной логике важно связать Абхазию напрямую с Россией.

Все эти шаги направлены к одной геополитической цели – укреплению евразийского теллурократического комплекса и подготовка его планетарного триумфа в дуэли с атлантизмом. Поэтому можно назвать весь этот план “новым геополитическим порядком на Кавказе”. Он предполагает отказ от традиционного подхода к существующим политическим образованиям как к “государствам-нациям”, т.е. строго фиксированным административным образованиям с постоянными границами и законченной властной структурой. “Новый геополитический порядок [c.351] на Кавказе” предполагает полный передел ныне существующих политических реальностей и переход от модели взаимоотношений государство-государство или нация-нация к чисто геополитической системе Центр – периферия, причем структура периферии должна определяться не политической, но этно-культурной дифференциацией.

Это возможно осуществить через план создания “Кавказской Федерации”, которая включала бы в себя как три кавказских республики СНГ, так и внутрироссийские автономные образования. Центр при этом уступал бы всему этому району культурно-экономическую автаркию, но обеспечивал бы жесточайший стратегический централизм. Это привело бы к предельно гибкой системе, которая основывалась бы не на насилии, оккупации или униформизации кавказского многообразия, но на осознании единства и общности континентальной судьбы.

Особую геополитическую роль играет Армения, которая является традиционным и надежным союзником России на Кавказе. Армения служит важнейшей стратегической базой для предотвращения турецкой экспансии на север и восток – в регионы среднеазиатского тюркского мира. И напротив, в наступательном геополитическом аспекте она важна как этнокультурная общность, непрерывно продолжающаяся и к югу, на территорию Турции, где находится значительная часть древней Армении и ее главная святыня – гора Арарат. Расовое и лингвистическое родство связывает армян и с курдами, другим важнейшим этническим фактором, который можно использовать для провокации геополитических потрясений внутри Турции. При этом крайне важно создать сухопутный коридор, пересекающий весь Кавказ и надежно связывающий Армению с “хазарским треугольником”.

Армения важна и еще в одном смысле. Основываясь на исторической и этнической близости с Ираном, именно Армения могла бы служить одним из важнейших звеньев для распространения евразийского импульса от Центра к иранскому rimland'y. Это означает создание оси Москва – Ереван – Тегеран.

К Ирану (и ни в коем случае не к Турции) следовало бы привязать и Азербайджан, акцентируя шиизм, этническую близость с иранским Южным Азербайджаном и исторические связи. Таким образом, важнейший стратегический луч Москва – Тегеран через Ереван дублировался бы лучом Москва – Баку – Тегеран, образуя ромб, во многом симметричный балканскому ромбу. Вообще, между Балканами и Кавказом [c.352] существует множество геополитических параллелей. И самое главное: именно здесь яснее всего проявляется действие важнейшего геополитического закона – широтные процессы провоцируют страшные конфликты, долготные связи приводят к стабильности и устойчивости. Особенно выразительно это в Югославской воине и в армяно-азербайджанском конфликте по поводу Нагорного Карабаха. Сама же карабахская проблема в чем-то аналогична проблеме Македонии. И поэтому для стабилизации всего региона Москве следует налаживать с Карабахом самые прямые связи, чтобы сделать эту территорию точкой равновесия всей кавказской геополитической системы. Для этого карабахские переговоры оптимально должны иметь четыре стороны: Азербайджан, Армения, Россия и Иран с исключением всех атлантистских участников, чье политическое присутствие в регионе нецелесообразно по геополитическим соображениям.

4.6. Новый геополитический порядок в Средней Азии

Средней Азией принято считать огромный фрагмент евразийской суши, тянущийся от североказахских степей до побережья Аравийского моря. От бывших советских среднеазиатских республик эта зона через хребет Копетдаг и Памир простирается на юг к равнинному Ирану и на юго-восток в Афганистан. Средняя Азия является тем геополитическим пространством, которое скорее, чем все остальные, может вывести heartland к заветной цели – к Индийскому океану. Если бы Москве удалось выиграть позиционную войну с талассократией на этом направлении, автоматически решалось бы множество параллельных вопросов – интеграция в континентальный блок Индии, стратегическая поддержка Ирака против Турции, прямой коридор на Ближний Восток и т. д. Все это делает данную область центральной в вопросе геополитической реструктурализации евразийского Юга.

Заметим, что Средняя Азия делите? грядой гор не только политически и геополитически, но и расово. Бывшая советская зона Средней Азии (за исключением Таджикистана) населена тюрками-суннитами, наследниками Турана. многие из которых продолжают преимущественно заниматься кочевничеством и животноводством. “Несоветская” Средняя Азия – Иран, Афганистан (и даже этно-культурно родственный [c.353] Пакистан) – населена оседлыми индоевропейцами. Таким образом, геополитическое единство имеет четко выраженную расовую границу. Вся эта зона делится на три части:

1) Центральный Казахстан (южнее 50-й параллели, так как севернее ее расположены земли, включаемые в “русский Восток”);

2) Пустынные Туркмения и Узбекистан и горная Киргизия (это чисто туранские земли);

3) Иран – Афганистан – Пакистан – Индия (это Иран в расширенном смысле – “Аркана”, “земля ариев”).

Новый евразийский порядок в Средней Азии основан на том, чтобы связать все эти земли с севера на юг жесткой геополитической и стратегической осью. При этом, как и всегда в подобных случаях, важно структурировать пространство исключительно в меридианальном направлении, способствуя долготному сближению отдельных областей.

Начиная с севера, речь идет о связи всего Казахстана с русскими Южным Уралом и Западной Сибирью. Эта связь должна служить несущей конструкцией всего среднеазиатского ареала. В последовательной и продуманной интеграции Казахстана в общий континентальный блок с Россией лежит основа всей континентальной политики. При этом самым важным моментом изначально является задача жестко прервать всякое влияние Турции на этот регион, воспрепятствовать любым проектам “туранской” интеграции, исходящим из атлантистской Турции и предлагающим чисто широтное геополитическое развитие бывшей “советской” Средней Азии. противопоставленной индоевропейскому Северу (Россия) и индоевропейскому же Югу (Иран, Афганистан, Пакистан, Индия). Туранская интеграция является прямой антитезой геополитического евразийства и заключается в расщеплении теллурократических сил на три составляющих – западную (европейская Россия), восточную (русские Южная Сибирь и Дальний Восток) и южную (Иран, Афганистан, Пакистан). Подобный “туранизм” призван расколоть расовый и геополитический альянс Леса и Степи, давший начало как Русскому Государству, так и великорусскому этносу, а в отношении Ирана и Афганистана он разрывает на части религиозное единство исламского мира. Исходя из этого heartland должен объявить Турции и носителям “пантуранизма” жесткую позиционную геополитическую войну, в которой главным союзником [c.354] России будет исламский арийский Иран. Средняя Азия должна быть “растянута” по вертикали между двумя глобальными индоевропейскими реальностями – между русскими и персами. При этом следует всячески стремиться к тому, чтобы выделить во всем тюркском пространстве локальные автономистские.культурные тенденции, поддержать регионалистские силы в автономных областях, усугубить трения между кланами, племенами, “улусами” и т. д. Повсюду в этой области следует стараться замкнуть территории, округа, промышленные комплексы, экономические циклы, стратегические объекты на территории, расположенные вне тюркского ареала, либо в строго меридианальном направлении. Так, к примеру, Каракалпакия на западе Узбекистана территориально должна интегрироваться не в восточном направлении (Бухара, Самарканд, Ташкент), а в северном (Казахстан) и южном (Туркмения). На том же принципе следует переструктурировать пограничные области между Узбекистаном и Таджикистаном – Самарканд, Ферганская долина и исторически и этнически связаны с таджикскими территориями не меньше, чем с узбекскими. То же самое справедливо и для южной Киргизии.

Геополитическим шарниром всей среднеазиатской геополитической стратегии теллурократии должен стать Таджикистан. Эта область совмещает в себе важнейшие аспекты всего русского “Drang nach Suden”, “рывка на Юг”. Таджики – мусульмане индоевропейского происхождения, этнически близкие к иранцам и афганцам. Т.е. они представляют в этом регионе фрагмент “иранского” мира. Вместе с тем Таджикистан входил в состав России и СССР, т.е. был интегрирован в собственно континентальную, евразийскую геополитическую систему. Поэтому судьба этой маленькой высокогорной страны, древней Согдианы, символизирует собой успех (или провал) установления нового евразийского порядка в Средней Азии. [c.355]

Геополитическое положение Якутии – угроза для безопасности Heartland'a. так как Якутия территориально тождественна геополитической категории “Lenaland” – т.е. сектору, подлежащему отторжению от основной континентальной массы (согласно Макиндеру).

Пантуранский геополитический проект, выдвигаемый современной Турцией. предполагает объединение всех тюркоязычных народов в едином сверхгосударстве. По сути совпадает с атлантистским планом по дроблению Heartland'a. Ключевую роль в проекте играют Казахстан, Татарстан и Якутия [c.356]

Фактическая граница между Таджикистаном и Афганистаном не должна восприниматься как строгая линия. Это не историческая данность, но геополитическое задание, так как в интересах heartland's было бы вообще отменить здесь какие бы то ни было строгие ограничения, перенеся стратегический рубеж далеко на юг, а всю промежуточную область перестроив на основании этнокультурных, племенных и региональных границ. Афганистан не имеет традиции законченной централизированной государственности. Он населен множеством кочевых [c.355] и оседлых племен (пуштуны, таджики, узбеки и т. д.), связанных больше религией (ислам), чем государственностью и политикой. Поэтому геополитическое возвращение России в Афганистан неизбежно и предопределено самой географией. Единственно, что необходимо – опираться при этом не столько на военную мощь, сколько на продуманную геополитическую стратегию, на подготовку сознательного и добровольного с обеих сторон стратегического альянса, вызванного необходимостью общего противостояния талассократии, “силам Запада”, “атлантизму”, которая автоматически сближает русских и мусульман. Таджикистан в этом процессе играет роль основной базы, причем его территория становится геополитической лабораторией, в которой сходятся два разнонаправленных импульса – исламский импульс индоевропейского евразийского Юга и русский геополитический импульс, идущий из heartland'a, с севера. Здесь, в Таджикистане, в Душанбе или в другом городе, должна вырабатываться совместная русско-исламская стратегия по реорганизации более северного “Турана”. Эта земля призвана выработать эпохальное решение о создании Новой Евразии, в которой окончательно и бесповоротно был бы закреплен тезис о свершившемся синтезе между Степью и северным Лесом, с одной стороны, и между той же Степью (Тураном) и Ираном, с другой.

Таким образом, из евразийского Центра логично провести еще один луч: Москва – Душанбе – Кабул – Тегеран, вдоль которого должна складываться небывалая геополитическая реальность.

Часть Таджикистана – Горный Бадахшан – расположен совсем недалеко от Пакистана и Индии, которые сходятся почти к одной точке вместе с Китаем (Синьцзян). Несмотря на то, что эти зоны почти непроходимы, так как расположены очень высоко в горах Памира, сама Горно-Бадахшанская область имеет глубокий геополитический смысл. Она населена исмаилитами, исламской еретической сектой, которая является выражением самого крайнего шиизма, т.е. наиболее индоевропейской (с духовной точки зрения) версии ислама. Бадахшанские исмаилиты расселены рядом с регионами Пакистана, а это государство (хотя и официально суннитское) в этническом отношении представляет собой индусов, обращенных в ислам. А это указывает на то, что им, безусловно, ближе индоевропейские тенденции в рамках этой религии, если не откровенно “шиитские”, то “криптошиитские”. Не так далеко расположен индийский Кашмир, населенный также индусскими [c.357] мусульманами и шиваистами. Мусульмане – уйгуры – населяют и Синьцзянскую область в Китае. Поэтому религиозная специфика Бадахшана и его стратегическое положение дает возможность heartland'y активно участвовать в решении важнейших геополитических проблем, которые сходятся как раз в этой области – пакистано-индийские войны, потенциальный уйгурский исламский сепаратизм в Китае, национально-освободительная борьба в Тибете, сикхское движение в несколько более южном Пенджабе и т. д. Все нити этого критического узла Азии сходятся в Таджикистане, а точнее, в Бадахшане. Отсюда само собой напрашивается дополнительная и самостоятельная ось Москва – Хорог (столица Бадахшана). Более того, так как связь Бадахшан с остальным Таджикистаном не очень крепка (этно-религиозные и клановые противоречия), Москва должна выделить данный регион в отдельную геополитическую реальность – подобно Македонии или Карабаху, так как стратегическое значение Хорога центрально для гигантского региона, превосходящего масштабы не только Таджикистана, но и всей Средней Азии..

Всю эту сложную область следует переструктурировать при самом активном влиянии “географической оси истории” – России – на основе теллурократической модели, т.е. вопреки тем планам, которые имеют на этот счет талассократические атлантические элементы. Известно, что именно Англия поддерживала сепаратистское движение индийских мусульман, приведшее к отделению Пакистана. Индо-пакистанские конфликты также выгодны атлантистам, так как это позволяет им укреплять свое политическое и экономическое влияние в обоих регионах, пользуясь геополитическими противоречиями и ставя весь регион в зависимость от военно-стратегического присутствия американцев и англичан. В настоящий момент и Пакистан, и Индия, и Китай устойчиво входят в контролируемый талассократами rimland. Геополитическая роль Таджикистана и Бадахшана заключается в том, чтобы радикально изменить такое положение вещей и организовать на всем этом пространстве евразийскую систему континентальной интеграции. При этом в сфере идеологической крайне важно учитывать малейшие этно-религиозные и культурно-лингвистические нюансы, а в сфере военно-стратегической необходимо стремиться к жесткому и безальтернативному централизму.

В политическом смысле антиамериканизм фундаменталистского [c.358] Ирана и строгий “нейтралитет” Индии дают для успеха евразийской стратегии серьезные основания. Остальное зависит от геополитической воли Москвы и, шире, России-Евразии.

Китай является наиболее опасным геополитическим соседом России на Юге. В чем-то его роль аналогична Турции. Но если Турция является членом НАТО откровенно, и ее стратегический атлантизм очевиден, то с Китаем все обстоит сложнее.

Геополитика Китая изначально была двойственной. С одной стороны, он принадлежал к rimland, “береговой зоне” Тихого океана (с восточной стороны), а с другой – никогда не становился талассократией и напротив, всегда ориентировался на континентальные архетипы. Поэтому существует устойчивая политическая традиция называть Китай “Срединной Империей”, а этот термин характеризует как раз континентальные теллурократические образования. При этом от Индийского океана Китай отделен Индокитайским полуостровом, на котором расположено соцветие государств с откровенной талассократической ориентацией.

В ходе освоения (колонизации) Западом Востока Китай постепенно превратился в полуколонию с марионеточным проанглийским правительством – последние поколения императоров династии Цин. С начала XIX века вплоть до 1949 (победа КПК над Гоминданом) геополитика Китая следовала чисто атлантистским тенденциям (при этом Китай выступал не как самостоятельная талассократия, а как евразийская береговая база Запада). Победа Компартии изменила положение дел, и Китай на короткое время (1949–1958) переориентировался на евразийскую прорусскую политику. Однако в силу исторических традиций евразийская линия была вскоре оставлена, и Китай предпочел “автаркию”. Оставалось дождаться того момента, когда евразийская ориентация ослабнет настолько, что потенциальный атлантизм и геополитическая идентичность Китая как rimland'a станет очевидной. Это произошло в середине 70-х, когда Китай начал активные переговоры с представителями мондиалистской “Трехсторонней комиссии”. Это означало новое вхождение Китая в структуру атлантистской геополитики.

Не отрицая возможности Китая при определенных обстоятельствах [c.359] снова вступить на путь Евразийского Альянса, на это особо рассчитывать не следует. Чисто прагматически Китаю намного выгоднее контакты с Западом, нежели с Россией, которая не сможет способствовать технологическому развитию этой страны, и такой “дружбой” только свяжет свободу геополитических манипуляций Китая на Дальнем Востоке, в Монголии и Южной Сибири. Кроме того, демографический рост Китая ставит перед этой страной проблему “свободных территорий”, и земли Казахстана и Сибири (почти не заселенные) представляются в этой перспективе в высшей степени привлекательными.

Китай опасен для России по двум причинам – как геополитическая база атлантизма и сам по себе, как страна повышенной демографической плотности в поисках “ничейных пространств”. И в том и в другом случае heartland имеет в данном случае позиционную угрозу, местонахождение которой в высшей степени опасно – Китай занимает земли, расположенные южнее Lenaland.

Кроме того, Китай обладает замкнутой расово-культурной спецификой, и в исторически обозримые периоды он никогда не участвовал в евразийском континентальном строительстве.

Все эти соображения – независимо от политической конкретики – делают Китай потенциальным геополитическим противником России на Юге и на Востоке. Это следует признать как геополитическую аксиому. Поэтому геополитическая задача России в отношении самого восточного сектора своего “внутреннего” южного пояса заключается в том, чтобы максимально расширить зону своего влияния к югу, создав как можно более широкую “пограничную зону”. В перспективе Евразия должна распространить свое влияние вплоть до Индокитая, но достичь этого путем обоюдовыгодного союза практически невероятно. И в этом принципиальное отличие Китая от исламской Азии (за исключением Турции) и Индии. Если евразийский альянс с другими южными секторами Евразии должен основываться на учете взаимных интересов, т.е. быть следствием сознательного и добровольного союза, основанного на осознании общности геополитической миссии, то в случае Китая речь идет о Силовом позиционном геополитическом давлении, о провокации территориальной дезинтеграции, дроблении, политико-административном переделе государства. Тот же самый подход касается и Турции. Китай и Турция – потенциальные геополитические противники. Ирак, Иран, Афганистан, Пакистан, Индия, Корея, Вьетнам и [c.360] Япония – потенциальные геополитические союзники. Это предполагает использование двух различных геополитических стратегий. В случае противников следует стремиться причинить вред, в случае союзников надо выявить общность геополитических целей. [c.362]

Важнейшие стратегические пространства Heartland'a, от которых зависит выход к “теплым морям” [c.361]

Приблизительная линия геополитического дробления Китая. Северные регионы должны войти в стратегическое пространство Heartland'a [c.361]

Теперь легко вывести приоритеты “внутренней геополитики” России на пространстве от Бадахшана до Владивостока.

Основной моделью здесь является отрыв северокитайских территорий от более южных земель. Геополитический анализ сразу же дает для этого серьезные основания. Северо-запад Китая приходится на Синьцзян, древнейшую страну, имеющую долгую историю политической автономии. Здесь исторически существовали многочисленные государства, сменявшие друг друга. Более того, в данный момент эти земли населены уйгурами – тюркским этносом, исповедующим ислам. Китайцы поддерживают контроль в этих областях за счет прямого силового давления, прямой колонизации, угнетая местное население и подавляя все его попытки отстоять религиозную и этническую автономию. Идеи присоединения Синьцзяна к России существовали уже у русских императоров в рамках проекта освоения Сибири. К этой линии следует вернуться. Южнее Синьцзяна простирается Кунь-Лунь и Тибет, где мы снова сталкиваемся с аналогичной ситуацией – Тибет отдельная страна с особым населением, специфической религией, древнейшими политическими и этническими традициями. Власть Пекина здесь также искусственна и основана на прямом насилии, как и в Синьцзяне. Россия геополитически прямо заинтересована в активной поддержке сепаратизма в этих сферах и начале антикитайской национально-освободительной борьбы во всей этой области. В перспективе все эти территории гармонично вписались бы в евразийскую континентальную федерацию, поскольку их с атлантизмом не связывает ни география, ни история. Синьцзян и Тибет должны войти в пояс теллурократии. Это будет самым позитивным геополитическим решением и создаст для России надежную защиту даже в том случае, если Китай не откажется от антиевразийских геополитических проектов. Без Синьцзяна и Тибета потенциальный геополитический прорыв Китая в Казахстан и Западную Сибирь становится невозможным. При этом не только полное освобождение этих территорий от китайского контроля, но даже первые этапы дестабилизации обстановки в этих регионах уже будут стратегическим выигрышем России. [c.362]

Восточнее идет сектор Монголии – стратегического союзника России. Здесь важно действовать превентивно и не допускать самой возможности усиления прокитайского фактора в монгольской политике. Монгольские степи и пустыни прекрасно защищают Южную Сибирь от Китая. При этом следует активизировать связи Монголии с Синьцзяном и Тибетом, чтобы создать предпосылки для новой конфигурации всего региона с ориентацией на постепенное вытеснение Китая и его геополитического влияния. Для этой цели можно выдвинуть проект Монголо-Тибетской федерации, куда могли бы войти также Бурятия, Тува, Хакассия и Алтайская Республика. Единство ламаистской традиции этих народов для Москвы является важным инструментом для антикитайской геополитической стратегии.

Последней зоной южного пояса является Манчжурия – территория, расположенная на северо-востоке Китая. И здесь мы сталкиваемся со слабым (для Китая) геополитическим звеном. На этой территории также существовали древние государства, имеющие традицию политической независимости. Уже в XX веке Япония снова воссоздала Маньчжурское государство со столицей в Харбине, которое было континентальным плацдармом для вторжения Японии в Китай. Для России существование в Манчжурии особого политического государства, не подконтрольного Китаю, в высшей степени желательно. Так как сама Япония входит в число потенциальных геополитических союзников Евразии, то в этом вопросе можно было бы соединить усилия.

Тибет – Синьцзян – Монголия – Манчжурия составляют вместе пояс безопасности России. Основная задача в этом регионе сделать эти земли подконтрольными heartland'y, используя при этом потенциальных геополитических союзников России – Индию и Японию, а также страдающее от Пекинского диктата местное население. Для самого Китая этот пояс является стратегическим плацдармом для потенциального “рывка на Север”, в Казахстан и Сибирь. Это – земли, вплотную примыкающие с юга к Lenaland, вокруг которой с неизбежностью будет разворачиваться позиционное геополитическое противостояние ведущих мировых сил. Россия должна оторвать этот плацдарм от Китая, отбросить Китай к югу и предложить ему в качестве геополитической компенсации развитие по оси Север – Юг в южном направлении – Индокитай (кроме Вьетнама), Филиппины, Индонезия. Австралия. [c.363]

Евразия должна “давить” на Юг на всем пространстве от Балканского полуострова до Северо-восточного Китая. Весь этот пояс является стратегически важной зоной безопасности России. Народы, населяющие разные сектора этого пространства различны этнически, религиозно, культурно. Но у всех без исключения существуют элементы, которые сближают их с геополитической формулой heartland'a. Для одних это Православие, для других – историческая принадлежность к единому государству, для третьих – этническая и расовая близость, для четвертых – общность противника, для пятых – прагматический расчет. Такое разнообразие Юга диктует необходимость крайне гибкой геополитики и чрезвычайно развитой аргументации, обосновывающей необходимость связей, альянсов и т. д. Ни один из критериев не является здесь приоритетным нельзя опереться только на один из факторов – этнос, религия, раса. история, выгода и т. д. В каждом конкретном случае следует поступать по-разному. Самым высшим критерием при этом остается геополитика и ее закономерности, которые должны подчинять себе все остальные соображения, а не становиться лишь инструментом внешней (или внутренней) политики, основывающейся на каких-то отдельных и самостоятельных принципах. Только в этом случае Евразия сможет достичь стабильности, а Россия надежно обеспечить свою континентальную безопасность и осуществление своей теллурократической миссии. [c.364]

Проблема организации пространства на Западе Евразии является той темой, которая составляет основу всей геополитики как науки. Западная Европа – это rimland Евразии, причем rimland наиболее законченный, однозначный и исторически идентифицируемый. В отношении самой России как heartland'a Запад в целом представляет собой главного планетарного противника – тот сектор “береговой цивилизации”, который полностью принял на себя функцию законченной талассократии и отождествил свою историческую судьбу с морем. В авангарде этого процесса была Англия, но все остальные европейские страны, принявшие эстафету индустриализации, технического развития и ценностные нормативы “торгового строя”, также раньше или позже вошли в этот талассократический ансамбль.

В ходе исторического становления окончательной географической картины [c.365] Запада первенство от острова Англия перешло к континенту Америка, особенно к США. Таким образом, максимальным воплощением талассократии в ее стратегическом, идеологическом, экономическом и культурном аспектах стали США и контролируемый ими блок НАТО.

Такая окончательная геополитическая фиксация планетарных сил помещает полюс атлантизма и талассократии за Атлантику, на американский континент. Сама же Европа (даже Западная, в том числе сама Англия) из центра талассократии становится “буферной зоной”, “береговым поясом”, “стратегическим придатком” США. Такой перенос талассократической оси за океан несколько меняет геополитическую конфигурацию. Если столетие назад Европа (Англия и Франция) была основным противником России, то после Второй мировой войны этот регион утратил самостоятельное стратегическое значение, превратившись в стратегическую колонию США. Такая трансформация строго соответствует тому “взгляду с моря”, который характеризует типично колониальное отношение к материку любой талассократии. Если раньше “береговая” природа Европы была потенциальной характеристикой, активируемой особым геополитическим образованием – “островом Англия”, то сейчас это точно соответствует актуальной картине распределения сил. – США. геополитическая реальность, вышедшая из Европы как ее почти искусственная проекция, стали совершенно самостоятельным полюсом. Западом в абсолютном смысле этого слова, превратив Европу из метрополии в колонию. Все это находится в полном соответствии с классической логикой талассократической геополитики.

Таким образом, в настоящее время геополитическая проблема планетарного Запада в самом широком смысле распадается для России на две составляющие – Запад как Америка и Запада как Европа. С геополитической точки зрения, эти две реальности имеют различный смысл. Запад как Америка является тотальным геополитическим противником России, полюсом прямо противоположной Евразии тенденции, штабом и центром атлантизма. Позиционная геополитическая война с Америкой составляла и составляет сущность всей евразийской геополитики, начиная с середины XX века, когда роль США стала очевидной. В этом отношении позиция heartland'a ясна – необходимо противодействовать атлантистской геополитики США на всех уровнях и во всех регионах земли, стараясь максимально ослабить, [c.366] деморализовать, обмануть и, в конечном счете, победить противника. Особенно важно при этом внести геополитический беспорядок во внутриамериканскую действительность, поощряя всяческий сепаратизм, разнообразные этнические, социальные и расовые конфликты, активно поддерживая все диссидентские движения – экстремистские, расистские, сектантские группировки, дестабилизирующее внутриполитические процессы в США. При этом одновременно имеет смысл поддерживать изоляционистские тенденции в американской политике, тезисы тех (часто право-республиканских) кругов, которые считают, что США должны ограничиться своими внутренними проблемами. Такое положение дел России выгодно в высшей степени, даже если “изоляционизм” будет осуществляться в рамках изначальной редакции доктрины Монро – т.е. если США ограничат свое влияние двумя Америками. Это отнюдь не означает, что Евразия должна при этом отказываться от дестабилизации латиноамериканского мира, стремясь вывести отдельные регионы из-под контроля США. Все уровни геополитического давления на США должны быть задействованы одновременно, подобно тому, как антиевразийская политика атлантизма одновременно “спонсирует” процессы развала стратегического блока (Варшавский договор), государственного единства (СССР) и дальнейшего этно-территориального дробления, под видом регионализации России осуществляя ее прогрессирующий распад вплоть до полного уничтожения. Heartland вынужден платить Sea Power той же монетой. Эта симметрия логична и обоснована. Все это является центральной задачей “внешней геополитики” России относительно США, поэтому более детальный анализ выходит за рамки данной работы.

Вторая реальность, также обозначаемая термином “Запад”, имеет иное значение. Это – Европа, геополитический смысл которой за последние десятилетия резко изменился. Будучи традиционно метрополией для других частей планеты, Европа впервые оказалась в ситуации колонии – стратегической, культурной, экономической, политической и т. д. Американский колониализм отличается от более явных и жестких форм прошлого, но его смысл остается тем же. Европа на данный момент не имеет собственной геополитики и собственной географической воли, ее функции ограничиваются тем, что она служит подсобной базой США в Евразии и местом наиболее вероятного конфликта с Евразией. Такое положение автоматически приводит к тому, что [c.367] антиамериканская линия становится обшей геополитической альтернативой европейских государств, объединяя их единым проектом, которого никогда не существовало ранее. Объединение Европы в Маастрихте есть первый сигнал появления Европы как целого и самостоятельного организма, претендующего на то, чтобы вернуть себе историческое значение и геополитический суверенитет. Европа не хочет быть ни русской. ни американской. После конца “холодной войны” эта воля проявилась во всем объеме.

Теперь встает вопрос: каково, в общих чертах, отношение Евразии к своему западному полуострову?

С чисто геополитической точки зрения. Евразия однозначно заинтересована в том. чтобы вывести Европу из-под контроля атлантизма, США. Это является приоритетной задачей. На Западе Россия должна иметь морские границы, это стратегический императив геополитического развития Евразии. Именно отсутствие таких границ, наличие вместо них сухопутной линии, пересекающей Европу посередине, искусственно и насильственно, привело, в конечном итоге, к геополитическому проигрышу СССР. Следовательно, задача – не повторять ошибок и исправить положение. Евразия только тогда будет свободна от Sea Power, когда ее стратегическими границами на Севере, Востоке, Юге и Западе станут океаны – так же, как и в случае Америки. Лишь тогда дуэль цивилизаций будет протекать на равных условиях.

Поэтому у России есть два выхода – либо военная оккупация Европы, либо такая переорганизация европейского пространства, которая сделает этот геополитический сектор надежным стратегическим союзников Москвы, сохранив его суверенитет, автономию и автаркию. Первый вариант настолько нереален, что обсуждать его всерьез не следует. Второй вариант сложен, но осуществим, так как полвека, проведенные Европой в положении американской колонии, оставили серьезный след в европейском сознании.

Дружественная Европа как стратегический союзник России может возникнуть только в том случае, если она будет единой. В противном случае атлантический противник найдет множество способов внести дробление и раскол в европейский блок, провоцируя конфликт, аналогичный двум мировым войнам. Поэтому Москва должна максимально способствовать европейскому объединению, особенно поддерживая центрально-европейские государства, в первую очередь, Германию. Альянс [c.368] Германии с Францией, ось Париж – Берлин (проект Де Голля), является тем позвоночником, вокруг которого логичнее всего строить тело Новой Европы. В Германии и Франции есть устойчивая антиатлантистская политическая традиция (как у правых, так и у левых политических течений). Будучи до поры до времени потенциальной и скрытой, она в определенный момент заявит о себе во весь голос. Москве же следует ориентироваться на эту линию уже сейчас, не дожидаясь окончательного развития событий.

Задача Москвы – вырвать Европу из-под контроля США (НАТО), способствовать ее объединению, укреплять интеграционные связи с Центральной Европой под знаком основной внешнеполитической оси Москва – Берлин. Евразии нужна союзная дружественная Европа. С военной точки зрения, она еще долго не будет представлять сама по себе (без США) серьезной угрозы, а экономическая кооперация с нейтральной Европой сможет решить большинство технологических проблем России и Азии – в обмен на ресурсы и стратегическое военное партнерство.

Исходя из этой внешнегеополитической задачи, следует анализировать и внутриполитическую ситуацию России в ее западных регионах.

Основной формулой анализа геополитики “русского Запада” является принцип: “Европе – европейское, России – русское”. Здесь, в целом, следует поступать так же, как и в случае с исламским миром – новые границы неизбежны, некоторые регионы следует поделить заново, но во всех случаях главной остается задача создания на Западе дружественно-нейтральных образований, с максимальной этнокультурной, экономической и социальной свободой, но со стратегической зависимостью от Москвы. Задача максимум – “финляндизация” всей Европы, но начинать надо с реорганизации пространств, вплотную прилегающих непосредственно к России.

Здесь сразу возникает сложная проблема: “санитарный кордон”. Атлантистские геополитики прекрасно осознают стратегическую опасность союза России с Европой (особенно Германией) и традиционно стремятся всячески помешать этому. Самым эффективным методом талассократии является “санитарный кордон”, т.е. полоса из нескольких [c.369] пограничных государств, враждебных как восточному, так и западному соседу, и напрямую связанных с атлантистским полюсом. В роли такого “санитарного кордона” традиционно выступает Польша и восточно-европейские страны, расположенные южнее – Чехословакия, Румыния и т. д. Идея такого “кордона” была выработана геополитиком Макиндером и весьма успешно воплощалась в жизнь в начале века и перед Второй мировой войной. Причем в обоих случаях цель была достигнута – в конце концов, между двумя континенталистскими державами Россией и Германией завязывался конфликт, в результате которого стратегические победы доставались атлантистам. Своим местом во главе Запада Америка обязана именно двум мировым войнам, которые обескровили Европу и особенно обессилили Германию и Россию (главных соперников атлантизма).

Очевидно, что такой “санитарный кордон” возникнет и сейчас, созданный из малых, озлобленных, исторически безответственных народов и государств, с маниакальными претензиями и сервильной зависимостью от талассократического Запада.

Речь идет о появлении геополитической полосы между Балтикой и Черным морем, состоящей из государств, не могущих войти полноценным компонентом в Европу, но усиленно отталкивающихся от Москвы и Евразии. Претенденты на членов нового “санитарного кордона” таковы – прибалтийские народы (литовцы, латыши, эстонцы), Польша (включая западную Пруссию), Белоруссия (эту идею лоббирует католическое антиевразийское меньшинство). Украина (особенно Западная – униато-католическая), Венгрия, Румыния (также под влиянием униатов). Чехия и Словакия. При этом видно, что почти везде речь идет о католическом секторе Восточной Европы, который принадлежал традиционно к зоне влияния Запада. При этом мы имеем дело с теми же странами, которые уже не один раз в геополитической истории выступали как рычаги разрушения континентальных образований – Российской империи, Австро-Венгерской империи, недавно СССР.

Задача Евразии в том, чтобы этого кордона не существовало. Это в интересах и Европы и России. Сами эти образования, если рассматривать их в качестве государственных, несостоятельны, этнически и конфессионально противоречивы, стратегически и экономически недоразвиты, лишены ресурсов. Иными словами, эти фиктивные государства имеют смысл только как стратегические зоны, искусственно [c.370] поддерживаемые атлантизмом. Повсюду есть факторы, которые привязывают их к Евразии (либо православие, либо осознание славянского родства. либо наличие русского населения, либо историческая близость, либо несколько компонентов сразу и т. д.), но есть и противоположные факторы, сближающие их с Западом (католичество, униатство, этническая инаковость, политические традиции суверенитета и т. д.). Пока эти образования представляют собой нечто цельное, они не могут предпочесть ни одну из двух ориентации, и именно поэтому становятся в полном смысле слова “санитарным кордоном”. Интеграции с Востоком препятствует одни элементы, интеграции с Западом – другие. Отсюда постоянная внутренняя и внешняя нестабильность, провоцируемые этими странами, что играет на руку талассократии и является постоянным препятствием на пути евразийской геополитики и континентального блока.

Единственным путем устранения “санитарного кордона” является полный передел государственных новообразований на основании чисто геополитических факторов. Это не обязательно должно автоматически означать аннексию территорий к иным государствам. Речь может идти о создании на месте государств федераций или нескольких государств, чья геополитическая ориентация будет, однако, однозначной Небольшим образованиям, единым и этнически, и культурно и конфессионально, будет легче интегрироваться в крупные геополитические блоки, а при наличии крепких союзнических отношений между Россией и Европой новые границы не будут означать подлинного порога. разрыва. Более того, только отсутствие “санитарного кордона” и может сделать эти общеевразийские отношения нормальными, превратить пространство от “Дублина до Владивостока” в зону евразийской кооперации, сотрудничества и стратегического партнерства.

Рассмотрим более подробно весь западный пояс, прилегающий к России. Все пространство делится на несколько секторов. Севернее всего лежит скандинавский пояс, идущий от Норвегии до Финляндии. В отношении Финляндии общий геополитический проект мы рассмотрели в главе, посвященной Северу. Здесь речь идет о создании карело-финского этно-территориального образования с максимальной культурной [c.371] автономией, но стратегической интеграцией в евразийский блок. Норвегия и Швеция, а также Прибалтийские республики принадлежат иному геополитическому контексту, более широкому, нежели карело-финская проблематика.

Здесь мы сталкиваемся с более общей темой – геополитика Балтики и Скандинавии. Самое удобное было бы в данном случае последовать за шведским геополитиком Рудольфом Челленом (изобретшим термин “геополитика”) и рассмотреть весь балтийский регион как северное продолжение Средней Европы, структурированной вокруг Германии. Челлен считал, что скандинавская геополитика не может иметь никакого иного развития, кроме стратегического объединения с Германией, основанной на этнической, культурной и географической общности. Но связующим элементом всей конструкции должна быть Пруссия – немецкое государство с доминацией протестантской конфессии, общей для скандинавов. Протестантско-скандинавский блок должен быть северным продолжением Пруссии, Берлина. Поэтому все это пространство, начав осознавать себя единым целым, не может обойтись без геополитического восстановления прусского единства. В настоящий момент Пруссии не существует, ее земли распределены между Германией, Польшей и Россией. Следовательно, самая главная предпосылка для создания “нейтральной” политически и дружественной Москве Балтийской Федерации отсутствует. Отсюда практическая невозможность организовать данный регион в соответствии с евразийскими принципами.

На чисто теоретическом уровне проблема решается в два этапа:

1) Воссоздается новое этно-конфессиональное пространство в пределах исторической Пруссии. Инициаторами выступают Москва и Берлин. Из этого вытекает лояльность названной осевой фигуры в отношении России, которая даст этому образованию жизнь, уступив часть прусских земель, приобретенных в ходе Второй мировой войны (Калининградскую область).

2) Вокруг Пруссии начинается процесс стратегического объединения балтийских государств в единый блок. В блок входят Норвегия, Швеция, Германия, Эстония. Финляндия-Карелия, Дания, возможно, Голландия. Особый статус делегируется Польше, Литве и Латвии. Обязательным условием является выход всех стран из НАТО и создание в Балтике демилитаризованной зоны. В перспективе стратегический [c.372] контроль переходит к Москве и ВС “нейтральной” Европы, т.е. к евразийскому оборонному комплексу.

Единственным слабым элементом в этой системе оказываются Польша и Литва, где преобладающей конфессией является католичество. Эти земли были главным рычагом талассократической геополитики. направленной против Евразии и возможности создания континентального блока. Более того, в истории существует прецедент значительной политической самостоятельности Польско-Литовского княжества, а некоторые историки (в частности, Шпенглер) даже говорили о существовании особой “балтийской цивилизации”, географически совпадающей, в общих чертах, с историческими границами Польши и Литвы. Лишь определенные исторические условия не позволили этой цивилизации развиться окончательно и сделали ее “абортивной” (термин Шпенглера). Надо признать, данная проблема вообще не имеет позитивного решения, так как формулируется она следующим образом: либо польско-литовское пространство будет существовать как самостоятельная геополитическая реальность (и тогда она станет непреодолимым препятствием на пути проевразийского Балтийского единства с осью в Пруссии), либо его фрагменты будут интегрированы в другие геополитические блоки, а само оно будет расчленено и задавлено в зародыше. Любая интеграция на католической основе в этом регионе будет создавать напряжение и в отношении Востока (Москва), и в отношении Севера (протестантский мир Скандинавии), и в отношении Запада (Германия). Следовательно, в Польше и Литве главным геополитическим партнером Евразии должны стать силы, настаивающие на некатолической ориентации политики этих стран – сторонники светской “социал-демократии”, “неоязычники”, “этноцентристы”, протестантские, православные религиозные круги, этнические меньшинства. Кроме того, этническая напряженность в польско-литовских отношениях является чрезвычайно ценным элементом, который следует использовать и, по возможности, усугублять.

Если воссоздание Пруссии решило бы, по большей части, проблемы с Польшей, которой в такой ситуации оставался бы только путь на юг (так как Балтийский регион был бы под германо-русским контролем), то с Литвой ситуация еще более сложная, так как она является самым северным фрагментом католического мира, имеет длинную береговую линию на Балтике и отделяет русское пространство от северной [c.373] оконечности Средней Европы, не принадлежа ни к тому, ни к другому миру. Очевидно, что атлантистские геополитики не преминут воспользоваться этим обстоятельством и попытаются именно Литву сделать причиной раздора и основным препятствием для реорганизации Европы. Ограничить негативные следствия геополитического расположения Литвы для евразийского проекта можно только частично, укрепляя стратегическое единство всего этого ареала и стремясь замкнуть его с северо-запада через шведско-датское звено.

5.4. Католики-славяне входят в Среднюю Европу

Спускаясь южнее, мы попадаем в славяно-католический или униатский регион, который простирается от Польши через Западную Белоруссию и Западную Украину, Волынь, Галицию, Словакию и Чехию до Хорватии и Словении на западе Балканского полуострова. К этому пространству геополитически примыкают Венгрия. Австрия и Бавария, населенные, соответственно, католиками – венграми и немцами. Униатская церковь существует также и в православной Румынии. Это преимущественно славянское пространство несмотря на свое этническое и расовое родство с Россией никогда не отождествляло себя с восточно-славянской государственностью, а в еще меньшей степени – с евразийской империей Москвы. Этническое родство в данном случае не является достаточным основанием для геополитической интеграции. Двусмысленность этого фактора исторически порождала конфликты и войны России и Германии (шире – Европы), препятствовала органичной и непротиворечивой организации геополитического ансамбля Центральной Европы.

Культурно славянские католические народы сложились в Австро-Венгерской империи, и этнические трения с ней. приведшие к распаду, возникли только тогда, когда сама Вена потеряла представление о своей наднациональной имперской геополитической миссии и стала все больше и больше отождествляться с этническим “германизмом”. Единственным исключением является лишь Богемия, Моравия и Босния, где славянство изначально осознавало свое духовное отличие от германо-католического начала, что выразилось в гуситских войнах, реформационных брожениях и всплесках сектантства (в случае боснийских сербов-богомилов). С геополитической точки зрения все эти [c.374] народы принадлежат Средней Европе и должны структурироваться вокруг среднеевропейского Центра, которым естественным образом является Германия. Прямое воздействие на эти области Москвы никогда не сможет стать приоритетным, так как этническая близость лишь подчеркивает культурно-исторические и духовно-конфессиональные различия.

Исходя из этих соображений России необходимо отказаться от прямого контроля над странами Восточной Европы, предоставив их германскому контролю. При этом Москва должна не просто пассивно ждать, пока это произойдет само собой, но активно способствовать органичным процессам в этой сфере, чтобы стать вместе с Берлином инициатором и реализатором всего процесса, приобретая тем самым геополитическую долю в решении всех деликатных проблем. При этом придется отказаться от доминации над некоторыми регионами Западной Украины – Галицией и Закарпатьем, компактно заселенных униатами и католиками. Это же касается некоторых регионов Белоруссии. Отказываясь от прямой политической доминации над некоторыми территориями, взамен Москва должна получать право стратегического присутствия на самых западных границах всего Среднеевропейского региона. В этом и заключается смысл всей реорганизации Восточной Европы. Москва должна пойти на предоставление всему католико-славянскому пространству возможности интеграции в Среднюю Европу под началом Берлина, т.е. замкнуть эту зону по принципу Север – Юг. Единственно важно изъять из этого ансамбля Литву (по причинам, о которых мы уже говорили, чтобы вся среднеевропейская конструкция патронировалась строго двумя сторонами (Россией и Германией)), при совершенном исключении Запада – талассократии, так как в противном случае весь этот пояс приобретет противоположное значение, превратившись в “санитарный кордон” (хотя он создается как раз для того, чтобы не допустить возникновения такого “кордона”).

5.5. Объединение Белоруссии и Великороссии

На карте, учитывающей конфессиональную структуру Восточной Европы, отчетливо видно, как по мере движения к югу православное население сдвигается все западнее, тесня католическое. Некоторые сербские земли доходят до Адриатического побережья, а кроме того, [c.375] определенный процент православных есть и среди албанцев (основателем независимой Албании был православный священник Фан Ноли).

Эти территории, куда входят Белоруссия, центральная часть Украины, Молдавия, Румыния, Сербия и Болгария, имеют двойственную геополитическую природу – географически они принадлежат к южному сектору Средней Европы, а культурно и конфессионально к России-Евразии. Духовная идентичность этих народов складывалась из противостояния исламу на юге и католичеству на западе, их национальная идея неразделимо связана с православием. В такой ситуации Москва не может ни полностью делегировать геополитический контроль над регионом Германии, ни заявить о своем прямом политическом влиянии на эти страны. Тем более, что в русско-молдавских и русско-румынских отношениях (не говоря уже об Украине) не все гладко. Наиболее тесные исторические контакты у России с Сербией, но на них невозможно построить тактику интеграции всего региона, так как у Сербии со своими православными соседями также традиционно довольно натянутые отношения. Кроме того, общую картину геополитической стратегии России на Балканах мы осветили в главе, касающейся Юга. Здесь же следует более конкретно рассмотреть территории, которые занимают Белоруссия, Украина и Румыния (с Молдавией).

В отношении Белоруссии геополитическая картина довольно ясная. За исключением небольшой части полонизированных белорусов (католиков и униатов, а также поляков), подавляющее большинство населения однозначно принадлежит русскому пространству и должно быть рассмотрено как субъект центрального евразийского этноса, т.е. как “русские” в культурном, религиозном, этническом и геополитическом смыслах. Языковая специфика, некоторые этнические и культурные особенности не меняют общей картины. Поэтому с Белоруссией Москва должна интегрироваться самым тесным образом, не забывая при этом о том, что поощрение культурной и языковой самобытности белорусов является важным позитивным моментом во всей системе евразийской интеграции. В отношении этносов, принадлежащих к единому государству, этот принцип следует соблюдать столь же строго, как и в отношении пограничных народов или соседей. Единственный болезненный шаг в Белоруссии, который необходимо предпринять для предупреждения центробежных и подрывных тенденций, это выделение в особую административную категорию некоторых областей, компактно [c.376] заселенных католиками и униатами вплоть до предоставления им значительной автономии, достаточной для того, чтобы войти в Среднеевропейское пространство. Стремление любой ценой удержать Белоруссию всю целиком под прямым и жестким контролем Москвы приведет к тому, что и в ней самой и со стороны западных соседей Россия будет иметь тлеющие угли потенциального геополитического конфликта, который в данном случае (в отличие, например, от Литвы) может быть решен в интересах всех заинтересованных сторон.

Белоруссию следует рассматривать как часть России, и поэтому интеграцию с ней надо проводить по оси Запад – Восток, являющейся приоритетной во всех случаях внутренней организации этнически однородного пространства. Настоящая западная граница России должна пролегать намного западнее, поэтому в полноценной геополитической картине белорусские земли скорее относятся к центральной области, чем к западной окраине.

Вопрос Украины более сложен, хотя модель геополитического состава этого государства очень сходна. Здесь, правда, важную роль играет геополитический масштаб Украины, которой представляет собой гигантское территориальное образование, превышающее по объему многие крупные европейские державы. Несравнимо более активен на Украине и сепаратизм, и тенденции политического суверенитета. Украина как государство не имеет никакого геополитического смысла. У нее нет ни особенной культурной вести универсального значения, ни географической уникальности, ни этнической исключительности. Исторический смысл Украины отражен в самом ее названии – “Украина”, т.е. “окраина”, “пограничные территории”. В эпоху Киевской Руси территории нынешней Украины были центром государственности восточных славян, для которых в то время Владимир (позже Москва) был восточной окраиной (“украиной”), а Новгород – северной. Но по мере превращения Руси из славянского государства в евразийскую империю геополитические функции крупнейших центров радикально поменяли свое значение. Столицей империи стала Москва, а Киев превратился во второстепенный центр, в котором сходились евразийское и среднеевропейское влияния. Ни о каком синтезе культур не могло быть [c.377] и речи. Скорее всего, более архаические, сугубо русские православные пласты подвергались динамическому более “модернистическому” воздействию Западной Европы – особенно через Польшу на западе и Австро-Венгрию на юго-западе. Безусловно, украинские культура и язык своеобразны и уникальны, но какого бы то ни было универсального значения они лишены. Казаческие поселения, которые образовали, в значительной мере, украинский этнос, отличались независимостью, особым этическим, хозяйственным и социальным укладом. Но всех этих элементов недостаточно для геополитической самостоятельности, а потамическая карта Украины, где главные реки (Днестр, Днепр и т. д.) текут параллельно друг другу, объясняет замедленное развитие украинской государственности.

По этой причине самостоятельное существование Украины (особенно в современных границах) может иметь смысл только в качестве “санитарного кордона”, так как противоположные по геополитической ориентации элементы не позволят этой стране целиком присоединиться ни к восточному, ни к западному блоку, т.е. ни к России-Евразии, ни к Центральной Европе. Все это обрекает Украину на марионеточное существование и геополитическую службу талассократической стратегии в Европе. В этом смысле роль Украины схожа с ролью Прибалтийских республик. На этом основании одно время всерьез обсуждался проект создания “черноморско-балтийской федерации”, т.е. типичного “санитарного кордона” – подрывного геополитического образования, служащего для провокации нестабильности в Восточной Европе и предуготовления предпосылок для целой серии вооруженных конфликтов. Существование Украины в нынешних границах и с нынешних статусом “суверенного государства” тождественно нанесению чудовищного удара по геополитической безопасности России, равнозначно вторжению на ее территорию.

Дальнейшее существование унитарной Украины недопустимо. Эта территория должна быть поделена на несколько поясов, соответствующих гамме геополитических и этнокультурных реальностей. [c.379]

4 – Крым (самостоятельное проевразийское геополитическое образование). [c.378]

1) Восточная Украина (все, что лежит восточнее Днепра – от Чернигова до Азовского моря) представляет собой компактно заселенную территорию с преобладанием великоросского этноса и православным малороссийским населением. Вся эта территория безусловно близка к России, связана с ней культурно, исторически, этнически, религиозно. [c.379] Это прекрасно освоенная, технически развитая область вполне может составлять самостоятельный геополитический регион, с широкой автономией, но в безусловном и крепчайшем союзе с Москвой. Здесь предпочтительней меридианальная интеграция, связь Харьковской области с более северными (Белгородская, Курская и Брянская области) собственно русскими территориями и распространение конструкции к югу.

2) Крым – это особое геополитическое образование, традиционно отличающееся этнической мозаичностью. Малороссы, великороссы и крымские татары расселены в Крыму в очень сложной конфигурации и представляют собой три достаточно враждебных друг другу геополитическим импульса. Великороссы ориентированы подчеркнуто промосковски (более агрессивно, чем на остальной Украине, даже Восточной). Малороссы, напротив, крайне националистичны. Крымские татары вообще ориентированы больше на Турцию и довольно враждебны России. Об учете геополитической ориентации крымских татар вообще не может идти речи. так как Турция во всех отношениях является прямым геополитическим противником России. Но с наличием в Крыму татар не считаться также нельзя. Прямое присоединение Крыма к России вызовет крайне негативную реакцию малороссийского населения и создаст проблемы интеграции этого полуострова в российскую систему через украинские территории, что вообще мало реально. Оставлять Крым “суверенной Украине” также невозможно, поскольку это создает прямую угрозу геополитической безопасности России и порождает этническую напряженность в самом Крыму. При учете всех этих соображений напрашивается вывод о необходимости придания Крыму особого статуса и обеспечения максимальной автономии при прямом стратегическом контроле Москвы, но с учетом социально-экономических интересов Украины и этнокультурных требований крымских татар.

3) Центральная часть Украины от Чернигова до Одессы, куда попадает и Киев, представляет собой другую законченную область, где этнически доминирует малороссийский этнос и язык, но преобладающей конфессией является православие. Эта православная Малороссия представляет собой самостоятельную геополитическую реальность, культурно родственную Восточной Украине и безусловно входящую в евразийскую геополитическую систему.

4) Западная Украина неоднородна. На Севере – это Волынь, [c.380] отдельный регион, южнее – Львовская область (Галиция), еще южнее – Закарпатье (западный выступ), и наконец, восточная часть Бесарабии. Все эти регионы представляют собой довольно самостоятельные области. На Волыни преобладают униаты и католики, эта область культурно принадлежит католическому геополитическому сектору Средней Европы. Почти такая же картина в Галиции и Закарпатье, хотя эти более южные земли представляют собой отдельную геополитическую реальность. Волынь исторически связана с Польшей, а Галиция и Закарпатье – с Австро-Венгерской империей. Бессарабские земли Украины населены смешанным населением, где малороссы и великороссы перемежаются румынами и молдаванами. Этот регион практически целиком православный и представляет собой православный пояс, наискось уходящий от Великороссии на Балканы к Сербии. Весь сектор от Бесарабии до Одессы следует отнести к центрально-украинскому геополитическому пространству, поэтому его логичнее включать в меридианальный левобережный пояс Днепра, западная граница которого простирается от Ровно до Ивано-Франковска по оси Север – Юг и далее по Днестру до Одессы на юге.

Таким образом. Западная Украина, в узком смысле этого понятия, состоит из трех областей – Волыни, Галиции и Закарпатья. Будучи территориально близкими, они отличаются по рельефу (Закарпатье – горный массив, как и Словакия), этническому составу и политическим традициям. Этим областям, которые сегодня активно влияют на общую политическую атмосферу Украины, активно проводя антимосковскую, прозападную геополитическую линию, следует предоставить значительную степень автономии (вплоть до политической), чтобы оторвать эти “подрывные” территории от православного и в целом прорусского общеукраинского пространства – как центрального, так и восточного. Стратегическая граница России на этих параллелях не может зависеть от места прохождения украинско-польской, украинско-венгерской или украинско-словацкой границы. Эта стратегическая граница должна пролегать много западнее, по меньшей мере, на западной оконечности Средней Европы, а в лучшем случае – по Атлантике. Именно исходя из такой перспективы предпринимается вся геополитическая переструктурализация этого региона, так как, выступая в роли инициатора геополитических преобразований в Восточной Европе и в качестве главного партнера Германии. Россия должна настаивать, в [c.381] первую очередь, на условии выведения всей этой области из-под атлантистского контроля и создания на этом месте комплекса евразийской континентальной обороны, состоящей из военно-стратегической кооперации России с Европой в целом.

Волынь, Галиция и Закарпатье могут составить общую “западно-украинскую федерацию”, степень интегрированности внутри которой может устанавливаться произвольно в зависимости от конкретных обстоятельств. Здесь важнее всего провести культурно-конфессиональную границу между Центральной Украиной (собственно Киевской землей) и Западной Украиной, чтобы избежать дисгармоничного центрально-европейского католического или униатского влияния на православные территории.

Украинский фактор является наиболее уязвимым местом в западном поясе России. Если в других местах опасность разрушения геополитической состоятельности heartland'a является потенциальной, и позиционная борьба за евразийскую геополитическую систему ставит перед собой лишь превентивные цели, то факт существование “суверенной Украины” является на геополитическом уровне объявлением России геополитической войны (а это дело не столько самой Украины. сколько атлантизма и Sea Power). Речь идет не о том, что Украина сама сознательно выбирает роль атлантистского “санитарного кордона”, хотя в некоторых случаях это не может не быть осознанным шагом, но о том, что она на практике начинает выполнять данную роль, коль скоро она не включается активно в интеграционные процессы с Москвой или (по меньшей мере) не распадается на отдельные геополитические составляющие.

Украинская проблема – главная и самая серьезная проблема, которая стоит перед Москвой. Если проблемы Севера и “полярной трапеции” связаны с далеким будущим России и Евразии, если освоение Сибири и битва за Lenaland имеет значение для близкого будущего, если, наконец, позиционная стратегия переустройства азиатского Юга имеет для России актуальное, но превентивное значение – геополитика Запада и центр этой геополитики. – “украинский вопрос” – требует от Москвы немедленных ответных мер, поскольку речь идет о нанесении России уже в настоящем стратегического удара, не реагировать на который “географическая ось истории” просто не имеет права. [c.382]

Учитывая то, что простая интеграция Москвы с Киевом невозможна и не даст устойчивой геополитической системы, даже если это произойдет вопреки всяким объективным препятствиям. Москва должна активно включаться в переустройство украинского пространства по единственно логичной и естественной геополитической модели.

5.7. Румыния и Молдавия – интеграция под каким знаком?

Румыния и Молдавия представляют собой две части единого геополитического региона, населенного единым православным этносом – потомками даков, говорящими на языке латинской группы и в значительной степени вобравшими культурные, языковые и расовые элементы славянского окружения. С геополитической точки зрения интеграция Румынии и Молдавии неизбежна, но при этом Москва должна стремиться провести это объединение в своих целях, чтобы включить это пространство в зону своего прямого стратегического контроля. Культура Румынии представляет собой в целом типичную православную модель, прямо связывающую эти земли с Евразией. Единственным препятствием для совершенной интеграции этих земель в Россию является языковый фактор и геополитическая близость к католическим регионам. Кроме того, на западе Румынии в Банате значителен процент венгров-католиков и румын-униатов.

Через Румынию, Молдавию и Центральную Украину проходит непрерывная полоса, населенная православными народами, связывающая земли России с Сербией, форпостом Евразии на Балканах. В интересах Евразии превратить всю эту область в единый стратегический и культурный регион – фактически в одну страну. Это требует от Москвы, чтобы именно она выступила инициатором молдавско-румынской интеграции, знак которой должен быть изначально определен как православный и евразийский. При этом важно, чтобы румынский православный анклав с востока и с запада замыкали собственно славянские православные народы – украинцы и сербы, обеспечивая таким образом непрерывность территориальной интеграции, основанной не столько на этническом, сколько на конфессиональном признаке и культурном родстве. Вместе с тем такой “православный блок” от Днестра до Черногории, в центре которого должна находиться объединенная [c.383] Румыния, должен складываться в сотрудничестве с Берлином, которому предоставляется более западная часть Средней Европы от Пруссии через Чехию и Словакию к Венгрии, и Австрии, а далее к Хорватии, т.е. к Адриатике. Если добавить к этому восточный выступ Польши и Восточной Пруссии, который достается Германии северней, то естественное продолжение России на запад в балканском регионе будет логичным и приемлемым, не нарушающим геополитического баланса Средней Европы, которая геополитически принадлежит сфере влияния Германии.

Все эти действия вытекают из общей картины европейской геополитики, в которой четко выделяются регионы Средней Европы (под эгидой Германии) и Западной Европы в узком смысле. С Западной Европой у России нет точек прямого соприкосновения, поэтому проведение евразийской стратегии в этом регионе (ключевым элементом которого является Франция) зависит от построения общеевропейской конструкции вдоль оси Берлин – Париж. Но евразийский фактор в Западной Европе не может быть прямо линией Москвы. Москва выступает здесь только через Берлин, а евразийские континенталистские и антиатлантистские тенденции здесь описываются одним термином – “германофилия”. Для французов нельзя требовать более отчетливого “евразийства”, нежели “германофилия”, так как проблематику heartland's Западная Европа постигает через германский континентализм. Россия же является в данном случае “геополитической абстракцией”.

Однако это отнюдь не означает, что Россия должна быть безучастна к западноевропейским проблемам. В ее интересах вывести всю Европу из-под атлантистского влияния, а значит, Москва должна активно содействовать равнению Западной Европы на Среднюю Европу, т.е. на Германию.

При этом самой Германии следует изначально выдвинуть основополагающее требование: все интеграционные процессы в Средней Европе, где геополитическая доминация Берлина откровенна, а также все преобразования в Западной Европе, ставящие своей целью ориентировать европейские державы на Германию, должны исключать принцип этнического господства немцев в культурной, политической, [c.384] конфессиональной или идеологической области. Европа должна быть европейской, а Средняя Европа среднеевропейской, т.е. вся языковая, этническая и духовная самобытность народов Европы должна расцветать и поощряться Берлином, чей приоритет должен быть исключительно геополитическим и социальным, и ни в коем случае не расовым. За многие среднеевропейские этносы Москва отвечает и в силу расового с ними родства (славянство). Более того, именно этноцентризм и национальное, расовое высокомерие немцев не раз приводило к кровавым конфликтам в Европе. В течение всей геополитической реорганизации Европы Россия должна выступать гарантом того, что Берлин строго разделит геополитику и расу, “почву и кровь”, чтобы заведомо исключить трагедии, подобные гитлеровской авантюре. Любые признаки немецкого национализма в вопросах геополитического переустройства Европы должны нещадно подавляться самим Берлином; все процессы должны проходить на основании строжайшего соблюдения “прав народов”, полной автономии культур, вероисповеданий и языков

Такие же требования Москва должна предъявлять и к себе самой, и к своим союзникам. Этническое начало должно поощряться и активно поддерживаться геополитическим центром только в позитивном аспекте, как утвердительная реальность, как национальная самоидентификация. Конечно, нельзя ожидать полного исчезновения межэтнических трений и проявления негативных сторон национального самоутверждения, но как раз в этом моменте должен активно вступать в действие принцип геополитического централизма – как высший надэтнический арбитр, решающий внутренние проблемы, исходя из жизненных политических и стратегических интересов евразийского целого.

Этот принцип является универсальным для всех регионов, в которых должен установиться Новый Евразийский Порядок – как внутренних для России, так и внешних. Но в случае Запада, Европы, это особенно важно, так как этнические проблемы в этих пространствах лежат в основе всех самых ужасных конфликтов, потрясших XX век. [c.385]

Библиотека Михаила Грачева

предыдущая

следующая

оглавление

Дугин А.Г.

Основы геополитики

предыдущая

следующая

оглавление