Библиотека Михаила Грачева

предыдущая

 

следующая
 
оглавление
 

Дугин А.Г.

Основы геополитики

 

М.: Арктогея, 1997.

 

Красным шрифтом в квадратных скобках обозначается конец текста на соответствующей странице печатного оригинала указанного издания

 

ЧАСТЬ VI. ЕВРАЗИЙСКИЙ АНАЛИЗ

 

Глава 1. Геополитика Православия

 

1.1. Восток и Запад христианской эйкумены

 

Самым существенным моментом при определении геополитической специфики Православия является то, что речь идет о Церкви Восточной. В границах христианского мира, до открытия Америки, географически совпадавшего с северо-западом евразийского континента, Ближним Востоком и Северной Африкой, ясно прослеживается демаркационная линия между православным пространством и пространством католическим. Это деление, безусловно, не является исторической случайностью. Православный мир духовно и качественно родственен Востоку, тогда как католицизм – сугубо западное явление. А коль скоро это так, то и сами теологические формулировки, лежавшие в основе окончательного разделения церквей в 1054 году, должны нести в себе элементы геополитического характера.

Спор о “филиокве”, т.е. об исхождении Святого Духа только от Отца [c.389] или от Отца и Сына1, в богословских терминах предвосхищает дальнейшее развитие двух типов христианских и постхристианских цивилизаций – рационалистическо-индивидуалистической западной и мистико-коллективистской восточной. Принятие Западом поправки к Никейскому Символу Веры относительно “филиокве” окончательно закрепило ориентацию на рационалистическую теологию т.н. “субординатизма”, т.е. на введение в Божественную реальность иерархически соподчиненных отношений, принижающих таинственную и сверхразумную природу Троицы.

Параллельно с вопросом о “филиокве” важным пунктом разногласий стала идея верховенства Римского престола и наивысшего богословского авторитета Папы. Это также было одним из следствий католического “субординатизма”, настаивающего на строгой прямолинейной иерархии даже в тех вопросах, которые находятся под знаком провиденциального действия Святого Духа по спасению мира. Такая позиция совершенно противоречила идее языковой автономии поместных Церквей и вообще традиционной для Православия предельной свободе в области духовной реализации.

И наконец, последним важнейшим аспектом разделения церквей на Восточную и Западную было отвержение Римом святоотеческого учения об Империи, которая является не просто светским административным аппаратом, грубо подчиненным церковным властям, как хотели представить это Папы, но таинственным сотериологическим организмом, активно участвующим в эсхатологической драме как “препятствие приходу антихриста”, “катехон”, “держащий”, о чем говорится во Втором послании апостола Павла к Фессалоникийцам.

Сверхразумность Божественного действия (примат апофатической мистической теологии), духовная и языковая свобода поместных церквей (восходящая к глоссолалиям апостолов в день Пятидесятницы) и учение о сакральной роли Империи и императоров (теория православной симфонии) – вот основные моменты, определяющие специфику Православия в отличие от католицизма, фактически отрицающего эти аспекты христианства.

Все эти различия заметны задолго до окончательного разрыва, но определенный баланс до 1054 года сохранять удавалось. С этого же момента геополитический дуализм христианской эйкумены определился полностью, и оба мира – православный и католический – пошли своими собственными путями. [c.390]

Вплоть до 1453 (дата взятия Константинополя турками) Православная Церковь геополитически отождествлялась с судьбой Византийской империи. Мир католицизма охватывал Западную Европу. До этого времени Рим и Константинополь представляли собой два христианских “больших пространства” (если выражаться в геополитической терминологии) со своими геополитическими, политическими, экономическими и культурными интересами, а также с четко фиксируемой и недвусмысленной богословской спецификой, отражающей и предопределяющей различие церквей со всей интеллектуальной догматической однозначностью и логической взаимосвязью. Запад основывался на рационалистическом богословии Фомы Аквинского, Восток продолжал линию мистического богословия, апофатики и монашеского умного делания, ярчайшим образом воплотившихся в текстах великого афонского исихаста святого Григория Паламы.

Палама против Фомы Аквинского – вот богословская формула, отражающая суть геополитического дуализма христианского Востока и христианского Запада. Мистическое созерцание фаворского света, симфония властей и литургическая глоссолалия поместных церквей (Православие) против рационалистической теологии, папского диктата в мирских делах европейских королей и доминации латыни как единственного священного литургического языка (католицизм). Налицо геополитическое противостояние двух миров, имеющих разнонаправленную культурную ориентацию, психологическую доминанту и различное, специфическое политическое устройство.

Такова самая общая схема основ православной геополитики. Очевидно, что в подобной ситуации главной задачей Византии и Православной Церкви было сохранить свою структуру, защитить пределы своего политического и духовного влияния, отстоять свою самостоятельность. Причем Православие в такой ситуации имело двух основных геополитических противников:

1) нехристианский мир, чье давление проявлялось как в набегах варваров на окраины империи, так и в массивном давлении исламизированных турков;

2) христианский мир Запада, рассматривавшийся не просто как земли “латинской ереси”, но и как мир апостасии, отступничества, как страна людей, познавших истину и спасение, но отказавшихся от них, предавших их. [c.391]

В такой изначальной и полной картине геополитического места Православия очень легко разглядеть все те геополитические проблемы, которые будут волновать Восточную Церковь и православные государства на протяжении долгих веков уже после распада Византии. Византийские императоры в определенный момент столкнулись с двойной угрозой – “турецкий тюрбан или латинская митра”. Учитывая особенность теологического отношения к Западу и Риму, легко понять тех православных, кто делал выбор в пользу “турецкого тюрбана” в тех случаях, когда третьего было не дано. Кстати, многие православные восприняли падение Константинополя как Божью кару за геополитический шаг Византии, попытавшейся сблизиться с Римом за счет принятия “филиокве” в т.н. “Флорентийской унии” (хотя по возвращении послов в Константинополь это признание было денонсировано).

 

1.2. Поствизантийское Православие

 

После падения Константинополя вся геополитическая картина резко изменилась. Несмотря на то, что константинопольский Патриарх оставался главой Православной Церкви, стройность всей структуры нарушилась. Напомним, что одним из краеугольных камней Православия было учение о сотериологической функции Империи, а так как Православной Империи (и, соответствен но, православного Императора, Василевса) больше не существовало, то Церковь вынуждена была вступить в новый, особый и достаточно парадоксальный, период своего существования. С этого момента весь православный мир делится на две части, имеющие глубокие различия не только с геополитической, но и с богословской точки зрения.

Первый сектор поствизантийского православного мира представляют собой те Церкви, которые оказались в зоне политического контроля неправославных государств, особенно в османской империи. Эти Церкви административно входили вплоть до распада этой империи в т.н. православный “миллет”, который включал православных греков, сербов, румын, албанцев, болгар и арабов. Верховной фигурой среди этих православных считался Патриарх Константинопольский, хотя наряду с ним существовали Патриарх Александрийский (архипастырь православных греков и арабов, проживающих в Египте) и Патриарх Антиохийский (глава православных арабов на территории современных [c.392] Сирии – Ирака – Ливана). Особым статусом обладал небольшой Иерусалимский Патриархат, а также автокефальные Церкви Кипра и горы Синай. Константинопольский Патриархат считался духовно главенствующим во всем православном мире, хотя здесь не существует такой прямой иерархии, как в католичестве, и автокефальные церкви имели значительную долю самостоятельности2. Константинопольский Патриархат расположен в квартале Фанар, и от этого слова происходит собирательное название греческого клира, подчиненного этому Патриархату – “фанариоты”. Заметим, что начиная с 1453 года этот сектор православного мира пребывает в двусмысленном положении и на геополитическом и на богословском уровнях, так как отсутствие православной государственности прямо влияет на эсхатологическое видение православными политической истории и означает пребывание Церкви в мире как в “море апостасии”, где мистическому приходу “сына погибели” уже ничто не мешает. Неизбежный отказ от православной симфонии властей превращает греческую Православную Церковь (и другие, связанные с ней политической судьбой, церкви) в нечто иное, нежели то, чем она являлась изначально. Это значит, что ее богословские и геополитические ориентации меняются. Меняется и ее сакральная природа.

Ясное понимание взаимосвязи между богословием и политикой в полноценной православной доктрине заставило Россию встать на тот путь, которому она следует с XV века, и который теснейшим образом связан с теорией “Москвы – Третьего Рима”. Россия и Русская Православная Церковь – это второй сектор поствизантийского восточного христианства, имеющий совершенно иную геополитическую и даже духовную природу.

Установление на Руси Патриаршества и провозглашение Москвы “Третьим Римом” имеет прямое отношение к мистической судьбе Православия как такового. Русь после падения Константинополя остается единственным геополитическим “большим пространством”, где существовала и православная политика и православная Церковь. Русь становится преемницей Византии и по богословским мотивам и на геополитическом уровне. Только здесь сохранились все три основных параметра, которые делали Православие тем, чем оно являлось, в отличие и от латинского Запада и от политического господства нехристианских режимов. Следовательно, вместе с мистическим статусом [c.393] “преграды для прихода сына погибели” Москва наследовала и всю полноту геополитической проблематики Константинополя. Так же, как и Византия, Русь столкнулась с двумя враждебными геополитическими реалиями – с той же “латинской митрой” и тем же “турецким тюрбаном”. Но в данном случае вся полнота исторической ответственности падала на русских царей, русскую церковь и русский народ. Тот факт, что эта ответственность была передана Москве после падения Константинополя, наделял всю ситуацию особым эсхатологическим драматизмом, отразившимся не только на психологии русских в последние пять веков, но и на специфике геополитической ориентации русского государства и русской Церкви. Параллельно этому сформировалась концепция русского народа как “народа-богоносца”.

Но одновременно появилась и новая проблема: отношения с православным миром за пределом Руси и статус Константинопольского Патриарха применительно к Патриарху Московскому. Дело в том, что нерусские православные оказались перед дилеммой: либо признать Русь “ковчегом спасения”, новой “Святой землей”, “катехоном” и, соответственно, подчиниться духовному авторитету Москвы, либо, напротив, отрицать возможность существования “православного царства” как такового и отнестись к Москве как к нелегитимной узурпации византийской эсхатологической функции. Соответственно этому выбору должна была строить свои отношения с остальными церквями и Москва. Можно сказать, что, фактически, с этого момента православный мир разделился на две части, различающиеся и геополитически и теологически. Известно, что в Константинопольской сфере влияния победила антимосковская линия, а значит, клир фанариотов адаптировал православную доктрину к тем условиям, когда о политической проекции не могло быть и речи. Иными словами, греческое Православие изменило свою природу, превратившись из интегрального духовно-политического учения в исключительно религиозную доктрину индивидуального спасения. И отныне соперничество Константинополя с Москвой являлось, по сути, противостоянием двух версий Православия – полноценного, в случае Москвы, и редуцированного, в случае Константинополя.

Более того, изменения качества греческого Православия сблизило его, в некотором смысле, с линией Рима, так как один из трех основных пунктов догматических противоречий (вопрос о “катехоне”) отпал [c.394] сам собой. Духовное сближение фанариотов с Ватиканом сопровождалось их политическим сближением с турецкой администрацией, в которой многие православные греки традиционно занимали высокие посты. Такое раздвоенное существование, сопряженное с соперничеством с Русской Церковью за влияние над православным миром, фактически, лишило греческое Православие самостоятельной геополитической миссии, сделало его лишь одним из второстепенных геополитических факторов в более общем неправославном контексте политических интриг Османских властей и папских легатов.

Как бы то ни было, с XV века термин “геополитика Православия” стал почти тождественным термину “геополитика России”.

Вместе с тем, неверно было бы рассматривать весь нерусский православный мир как подконтрольный политике фанариотов. В различных его частях существо вали и противоположные настроения, признававшие за Православной Русью богословское и эсхатологическое первенство. Особенно это касалось сербов, албанцев, румын и болгар, у которых русофильские и фанариотские геополитические тенденции традиционно конкурировали. Со всей силой это проявилось в XIX веке, когда православные народы, входившие в состав Османской империи, предприняли отчаянные попытки восстановить свою национальную и политическую независимость.

 

1.3. Петербургский период

 

Но между падением Константинополя и началом борьбы за независимость православных балканских народов произошло событие, которое имеет огромное значение для Православия в самом широком смысле. Речь идет о русском расколе и следующих непосредственно за ним реформах Петра Первого. В этот момент на Руси произошло качественное изменение статуса Православия, и отныне догматические основы Восточной Церкви, сохранявшиеся около 200 лет незыблемыми, пошатнулись. Дело в том, что перенос столицы из Москвы в Санкт-Петербург и упразднение Патриаршества вместе с учреждением Синода означали то, что Россия перестала быть догматически легитимной Православной Империей в богословском и эсхатологическом смысле. Фактически был осуществлен переход от собственно православной геополитической модели к некоему подобию протестантского [c.395] государства. Отныне Русское Православие также превратилось в некую двусмысленную реальность, лишь частично совпадающую на геополитическом уровне с Российским Государством. Но хотя догматическая подоплека была откровенно поколеблена, общая логика российской геополитики продолжала изначальную линию, хотя и на ином уровне, так как светские и чисто политические интересы стали однозначно главенствовать над религиозно-эсхатологической проблематикой. Параллель но, и на самом Западе традиционная католическая модель тоже уступила место укреплению чисто национально-политических образований, государств-наций, так что и там теологическая проблематика стерлась и отошла на второй план перед лицом более практических, меркантильных и узко политических интересов. Однако, геополитический расклад, предопределенный догматически в схизме церквей, остался суммарно прежним, если не считать появления протестантских стран.

Протестантизм геополитически делится строго на два сектора прусское лютеранство и англо-швейцаро-голландский кальвинизм. При внешней схожести и синхронности обоих всплесков протеста против Рима лютеранство и кальвинизм имеют почти полярно противоположное значение. Лютеранский лагерь, сконцентрировавшийся в прусском государстве, был основан и догматически и мистически на критике Ватикана с точки зрения радикализации предпосылок “Нового Завета”, и в общих чертах это воспроизводило традиционные для Православия претензии к католицизму. Лютеранская Пруссия и географически располагалась между православной Россией и католической Западной Европой. Кальвинизм же, ставший государственной религией Англии (а позже в огромной мере повлиявший на политическое устройство США), основывался, напротив, на подчеркнуто ветхозаветном подходе и критике Рима с этих позиций. Не случайно, что и географически кальвинизм и вытекающие из него секты тяготели к крайнему Западу и в Европе, и по ту сторону Атлантики.

Послепетровская Россия Романовых была ближе к прусской модели, т.е. отходя от собственно православной догматики, она останавливалась на полпути к католицизму, который, к тому же, постепенно сдавал позиции государствам-нациям. При этом основное геополитическое напряжение концентрировалось между Россией, с одной стороны, и Австрийской Империей и Британской Империей, с другой. На [c.396] религиозном уровне это было противостоянием Православия католицизму (Австрия) и кальвинизму (Англия). Абсолютистская, а потом и революционная Франция играла во всем этом особую роль, стремясь распространить республиканские идеи и Просвещение. При этом важно отметить, что, если у России были с Австрией некоторые общие геополитические интересы (в частности, противостояние Турции), то стратегия Англии была практически во всем противоположна стратегии России вплоть до поддержки англичанами османской империи.

Как бы то ни было, даже послепетровская Россия наследовала основные черты византийской геополитики, хотя догматическая полнота концепции “Третьего Рима” была нарушена. Отныне можно было говорить только об инерциальном продолжении того, что некогда было полноценным и теологически обоснованным путем “народа-богоносца” в истории. Параллельно этой трансформации материальные и узко политические интересы начинали играть во внешней политике все большую роль, и сами религиозные факторы зачастую использовались как предлог для того или иного политического хода, ориентированного исключительно на благо государства в его светском аспекте.

 

1.4. Национальное освобождение православных народов

 

В XIX веке многие православные народы – греки, сербы, болгары, албанцы, румыны и т.д. – начали активно освобождаться от политического контроля турков. Религиозный фактор играл в этом значительную роль, превращаясь в один из основных мотивов национально-освободительной борьбы.

Появление новых православных государств и разрушение империи оттоманов было следствием нескольких геополитических и идеологических факторов:

1) Деградация политической власти турков позволила развиться национальному чувству греков и других балканских народов, чему, в свою очередь, способствовало распространение идей Просвещения; в этом важную роль играла Франция, колыбель “модернистических веяний”.

2) Россия как геополитический противник Турции активно использовала ситуацию, чтобы подточить своего врага изнутри; русские агенты в Греции и на Балканах сосредоточили свои усилия на поддержке [c.397] требований православных, что сопровождалось и внешним геополитическим давлением России.

3) Начался своеобразный религиозный ренессанс православных народов, и идея борьбы за политическую и национальную независимость сопровождалась мессианскими предчувствиями эсхатологического характера.

В этот период сформировались политико-идеологические концепции Великой Греции (или Великой Идеи, Megale idea), Великой Болгарии, Великой Сербии (“начертанье”), Великой Румынии и т.д.

 

1.5. Megale Idea

 

Сторонники Великой Греции стремились к полному отвоевыванию греческих территорий у турков и воссозданию “Новой Византии”, восстановлению царской власти и возврату Константинопольского Патриарха к его главенствующей роли во всем православном мире. Вследствие ожесточенной борьбы и национального восстания греки смогли отвоевать себе в 1830 небольшое независимое государство вокруг Пелопонеса и Мореи, которое после Балканских войн в 1913 года фактически удвоило свою территорию. При этом осуществление “Великой идеи” столкнулось с геополитическими интересами других православных народов, так как греки требовали при соединения Македонии, Фракии и иных территорий, на которые претендовали также болгары и сербы. Кульминацией этого плана было освобождение Константинополя (Стамбула) от турков. Но весь проект окончился катастрофой после поражения Греции в войне с Турцией Ататюрка, который разбил греков и заставил греческое население Анатолии массовым образом переселиться на греческие земли.

Очень важно отметить, что национально-освободительная борьба греков никак не приветствовалась и не вдохновлялась фанариотским духовенством и Константинопольским Патриархатом, которые были политически солидарны скорее с Османской империей, чем с российской геополитикой или балканскими народами, стремящимися к свободе. Более того, распад турецкой империи был катастрофой для духовного верховенства фанариотов в православном мире за пределами России. Поэтому греческий национализм и “Великая Идея”, хотя и имевшие отчетливо православный характер, изначально продвигались некоторыми [c.398] особыми тайными организациями масонского типа, в которых важнейшую роль играли русские агенты влияния и вместе с тем сторонники французского Просвещения. Иными словами, православная идея в Греции в критический период ее освобождения от турецкого господства была достоянием некоей параллельной религиозной структуры, связанной с греческой диаспорой в России и в других Средиземноморских регионах. Любопытно также, что греческая аристократия, генетически и политически связанная с фанариотами, уже после завоевания независимости, ориентировалась больше на Австрию и Германию, тогда как греческая буржуазия, в среде которой и созрела “Великая Идея”, была яростной сторонницей союза с Россией. В этом снова отчетливо различима некоторая солидарность официального греческого поствизантийского Православия с линией Ватикана. [c.400]

 

 

Геополитика Ватикана. В 1493 году Папа Римский Александр VI Борджиа в булле "Inter coetera" разделил все вновь открытые земли планеты между Испанией и Португалией. Этим, в частности, объясняется, почему из всех стран Латинской Америки только в Бразилии говорят по-португальски. [c.399]

 

1.6. “Начертанье”

 

Идея Великой Сербии, основанная на историческом прецеденте огромного балканского государства, созданного в XIV веке сербской династией Неманичей, снова возродилась в ходе сербской освободительной борьбы. Вначале восставшие сербы освободили от оттоманского господства небольшую территорию, Шумадийя, а после этого начали борьбу за создание на Балканах независимого славянского государства, с доминацией сербов и православной династии. Начиная с 1815 года сербы добились некоторой независимости, которая, однако, несла с собой две различные геополитические ориентации, воплотившиеся в двух сербских династиях – Обреновичей и Карагеоргиевичей. Обреновичи, хотя и были православными, ориентировались на близкую Австрию, и не последнюю роль в этом вопросе сыграла активность некоторых политико-интеллектуальных кругов из Воеводины, территории, ближе всего лежащей к Австрии. Карагеоргиевичи, напротив, тяготели исключительно к России. В 1903 году не без участия русских спецслужб династия Обреновичей была свергнута, и Сербия обратилась к прорусской линии. К 1920 году при Карагеоргиевичах была создана Югославия, огромное балканское государство, объединившее под сербским началом многие балканские народы, в том числе католических хорватов и словенцев, православных македонцев, мусульман Боснии и албанцев. Кроме того на севере Югославии под сербский контроль [c.400] попали католики-венгры. Однако эта геополитическая конструкция оказалась неустойчивой, так как неправославные народы Югославии (не без помощи австрийских и турецких агентов влияния) стали противиться этнической доминации сербов и религиозному примату Православия. Особенного накала это противостояние достигло во время Второй мировой войны, когда прогерманские Хорватия и Босния фактически осуществляли геноцид православных сербов.

 

1.7. Великая Румыния

 

Проект Великой Румынии появился также в православной среде, причем речь шла не только о полном освобождении от турецкого контроля (хотя и Молдавия и Валахия никогда не входили официально в состав оттоманской империи), но и о противодействии политике фанариотов, стремившихся подчинить своему влиянию румынский клир. В этом течении антитурецкие и антифанариотские настроения поддерживала Россия, что облегчалось принадлежностью к русским территориям Бессарабии, населенной румынами. Вместе с тем в Румынии начиная с XVIII века активизировались униатские тенденции. Униатство – это идея подчинения Православной Церкви Ватикану при сохранении православной обрядности, но, на самом деле, в таком подходе выигрывает геополитически исключительно Ватикан, а Православие однозначно проигрывает. Не случайно поэтому, что униатство рассматривалось православными как тактический ход католицизма, стремящегося расширить свое миссионерское, политическое и духовное влияние на Восток за счет православных народов. И в самой Румынии униатство, распространенное особенно в Трансильвании, изначально сопровождалось культурными тенденциями латинизации, прославления романской сущности Румынии, латинских корней языка и т.д. Униатство в Румынии опиралось на католическую Австрию, а Православие поддерживалось, естественно, Россией. Показатель но, что греческие православные, фанариоты, проводили в Румынии, фактически, протурецкую политику, противоречащую как австро-католическим, так и русско-православным геополитическим интересам. Идея Великой Румынии имела однозначно православный подтекст, и под этим знаменем румыны боролись за национальную независимость. При этом важно, что румынский национализм имеет откровенно антигреческий [c.401] характер, а в конфессиональной сфере униатство, сопряженное с ориентацией на латинскую культуру, тяготеет к Риму и Западной Европе, тогда как румынское Православие следует промосковской линии. Интересно, что после советизации Румынии в 1948 году формально атеистический коммунистический режим занял однозначно позицию румынского Православия, подчинив ему униатские конфессии и подвергнув католические меньшинства определенным репрессиям.

 

1.8. Великая Болгария

 

Начало движения православного и одновременно национального возрождения болгар можно датировать 1870 годом, когда под давлением и при поддержке России был создан болгарский экзархат, ставивший своей целью объединить православных, живущих на Балканах, в геополитический блок, политически враждебный Османской империи и духовно противостоящий Константинопольскому Патриархату и доминации фанариотов.

Параллельно обретению геополитической самостоятельности Болгария разработала националистический проект “Болгарии трех морей”, что предполагало присоединение Македонии, Фракии и Константинополя. Традиционно будучи русофильским, болгарское Православие в некоторые моменты истории отклонялось от этой линии ради достижения узко национальных целей, и так же, как униаты Румынии, династия Обреновичей в Сербии, греческая аристократия и некоторые другие восточно-европейские силы, вставало на сторону Средней Европы, выступая союзником Австро-Венгрии против России.

Интересно, что по мере возникновения новых православных государств на Балканах их геополитическая ориентация постоянно колебалась между Россией и Австрией, т.е. между Русским Православием и Римским католичеством. Причем формальным поводом такого устойчивого дуализма были некоторые спорные, территории и в первую очередь – Македония. Из-за Македонии постоянно возникали трения между Грецией, Болгарией и Сербией, и поддержка Россией той или иной стороны в этом конфликте автоматически бросала противоположную сторону в объятия Австрии. [c.402]

 

1.9. Православная Албания

 

По расселению албанцев проходила традиционная граница между византийским и католическим миром. В этом народе существует 4 конфессии: албанцы-сунниты (отуреченные албанцы), албанцы-бекташи (члены суфийской организации, имеющей, как в некоторых исключительных случаях, родовой, а не только инициатический характер), албанцы-католики и албанцы-православные. Несмотря на то, что православные албанцы составляют меньшинство, именно эта группа стояла в центре национально-освободительной борьбы, и независимое государство Албания возникло благодаря православному епископу Фан Ноли, который и стал первым албанским правителем в 1918 году. Фан Ноли был однозначным сторонником России, и Русское Православие активно поддерживало его во всех начинаниях. Православные албанцы объединили под своим контролем всю нацию независимо от конфессии, но их главными противниками и соперниками были даже не столько католики, сколько греческий православный клир, традиционно укорененный в Албании! И снова на примере Албании мы сталкиваемся с геополитическим дуализмом в поствизантийском православном мире, где противостоят геополитические интересы Греческой и Русской Церквей.

Фан Ноли сохранил свою прорусскую ориентацию и после Октябрьской революции, за что и был свергнут Ахмедом Зогом, будущим королем Албании. Во время оккупации Албании фашистской Италией албанских православных преследовали прокатолические власти, но после “советизации” снова Православная Церковь получила государственную поддержку теперь уже от коммунистических властей. Лишь в 1967 в ходе “культурной революции” и маоистского уклона советская Албания объявила себя “первым исключительно атеистическим государством в мире” и начала прямые преследования верующих любых конфессий.

 

1.10. Геополитические лобби в православных странах

 

Общий обзор геополитических тенденций балканских православных стран выявляет важнейшую закономерность: в каждом таком государстве [c.403] существуют, как минимум, два геополитических лобби, характер которых сопряжен с некоторыми религиозными особенностями.

Во-первых, повсюду наличествует пророссийское лобби, ориентирующееся на геополитику Русской Православной Церкви, которая, в свою очередь, наследует (хотя и с оговорками) линию “Москва – Третий Рим”. Это лобби ориентировано против Рима и любого сближения с ним (а значит, против Австрии, Венгрии и католической Германии, т.е. против католического сектора Средней Европы), но одновременно, стоит на антитурецких и анти-“фанариотских” позициях, противопоставляя себя в той или иной степени Константинопольскому Патриархату. В некоторых случаях (как, например, в самой Греции) это лобби включает в себя не только православные круги, но и некоторые секретные общества масонского типа.

Во-вторых, в этих же странах существует и противоположное лобби, которое, будучи или не будучи православным, сочувственно относится к сближению с Римом, к ориентации на Среднюю Европу, Австрию, в пределе – на униатство или даже католичество.

В-третьих, везде остаются следы турецкого влияния, которое поддерживалось в этом регионе Англией, а это означает, что англосаксонская геополитика в данном случае имеет южную ориентацию и опирается на фанариотские тенденции и в современном Православии в балканских странах, традиционно связанные с османской администрацией.

Распад Югославии дает нам пример геополитического расклада на Балканах. Русофильская линия воплощена в позиции Белграда и боснийских сербов. Хорватия и Словения ориентируются на Среднюю Европу, а англосаксы (США и Англия) активно поддерживают боснийских мусульман, наследников турков. При этом снова встает вопрос Македонии, о которой опять возникают споры между Сербией, Грецией и Болгарией. С новой силой дает о себе знать и албанская проблема – в частности, в Косове. Приднестровская трагедия и антироссийские настроения в нынешней Румынии и Молдавии снова заставляют обратить особое внимание на униатское и прокатолическое лобби, которое только и может быть носителем антимосковских настроений и латинских тенденций в этих областях. [c.404]

 

1.11. Русская Православная Церковь и Советы

 

Соотношение между Православием и советским режимом вопрос крайне трудный. С одной стороны, существует точка зрения, что советский период, несмотря ни на что, унаследовал от дореволюционной России геополитическую линию, строго совпадающую в самых важных аспектах с геополитикой Русской Церкви. Можно условно определить это как “сергианство” – по имени Патриарха Московского Сергия, сформулировавшего знаменитый тезис, ставший отправным пунктом внутрицерковных споров, не утихших и в наши дни: “Ваши успехи – наши успехи” (в обращении к атеистическому антихристианскому режиму И. Сталина). Эта “сергианская” формула далеко не так парадоксальна и чудовищна, как хотят ее представить православные консерваторы. Дело в том, что большевистская Революция повлекла за собой такие перемены в церковной жизни России, которые поражают своим символизмом. Синхронно было восстановлено Патриаршество, столица перенесена в Москву (символичное возвращение к идее “Москва – Третий Рим”), чудесное обретение иконы “Державная” в Коломенском, московской резиденции русских царей, знаменовало возврат к мистической, сотериологической и эсхатологической функции царской власти, восстанавливаемой в ее сверхъестественном измерении после двухсотлетнего Санкт-Петербургского периода. Вместе с этим большевики наследовали всю русскую геополитику, укрепили государство и расширили его границы. Параллельно шло и духовное обновление Церкви, через гонения и страдания восстановившей забытую огненность религиозного чувства, практику исповедничества, подвиг мученичества за Христа.

Вторая точка зрения рассматривает Советскую Россию как полную антитезу России Православной, а “сергианство” считает конформизмом с антихристом и отступничеством. Такой подход исключает возможность рассмотрения советского периода как продолжения геополитики Православия. Носителем такой идеологии в ее самой отчетливой форме является Русская Православная Церковь за Рубежом и сектантская Истинная Православная Церковь, чьи позиции вытекают из эсхатологического отождествления большевизма с приходом антихриста. Любопытно, что такой подход отказывает Православию в политическом измерении и типологически совпадает с позицией [c.405] “фанариотов”, отрицающих необходимость соотнесенности Православной Церкви с политикой, что является основой полноценной православной доктрины. Одновременно, такой подход сочетается с симпатиями к “белому” движению, которое геополитически основывалось на поддержке Антанты, западноевропейс ких и, особенно, англосаксонских стран. И не случайно центр Русской Православной Церкви за Рубежом находится в США. Геополитически такой “православный” антисоветизм и “антисергианство” совпадают с традиционной для Запада атлантистской линией, направленной против России (советской, царской, патриархальной, модернистской, демократической и т.д.) независимо от ее идеологической системы.

 

1.12. Резюме

 

После падения Византийской Империи геополитика Православия лишена однозначной богословской и эсхатологической функции, которую она имела в эпоху “тысячелетнего царства” с V по XV века. Двести лет “Москвы – Третьего Рима” примыкают к этому “святому” периоду, который для православного сознания тождественен периоду полноценной Традиции. После раскола и петровских реформ начинается более двусмысленный период, на всем протяжении которого Россия все же следует, в самых общих чертах, прежней геополитической линии, утрачивая при этом доктринальную строгость. Весь поствизантийский период характеризуется дуализмом в рамках самого Православия, где Русское Православие, напрямую связанное с геополитикой Русского Государства, противостоит греческо-фанариотской линии Константинопольского Патриархата, который воплощает в себе тип Православия, строго отделенного от политической реализации и выполняющего инструментальные функции в общей структуре османской системы.

Сама же Россия перенимает византийскую традицию конфронтации с “латинской митрой и турецким тюрбаном” и вынуждена в одиночку защищать интересы Православия на геополитическом и государственном уровнях. Эта линия заставляет участвовать Россию в балканской политике, где она сталкивается с целым рядом геополитически враждебных тенденций, включая постоянное “фанариотское” антироссийское влияние. [c.406]

И наконец, в советский период геополитика, как это ни парадоксально, продолжает общую планетарную стратегию Русской Государственности, расширяя сферы влияния России за счет традиционно враждебных Православию стран и народов. Конечно, здесь не может идти речи о догматической преемственности Советов по отношению к Русской Православной Церкви, но при этом не следует забывать, что догматическая очевидность безнадежно утрачена уже при Петре, а поколеблена в период раскола. И если встать на точку зрения “сергианства”, можно рассмотреть геополитические успехи советской сверхдержавы, покорившей полмира, традиционно враждебного русским православным христианам и нашему государству, как успехи Русской Церкви и Православной геополитики. Этот последний тезис является, вне всяких сомнений, весьма спорным, но таким же спорным является, строго говоря, отождествление романовской послепетровской России с истинно православным государством. Хотя и в первом и во втором случае налицо явная геополитическая преемственность.

В наше время, когда нет ни царской, ни советской России, а есть издыхающая и искалеченная, разворованная и проданная Западу, нашему извечному врагу, страна, мы в состоянии осмыслить всю геополитическую историю Православия беспристрастно и объективно и выявить ее константы, которые следовало бы начертать на скрижалях новой государственности власти, желающей называться “русской”. [c.407]

 

Глава 2. Государство и территория

 

2.1. Три важнейшие геополитические категории

 

Большинство споров в отношении новой геополитической картины мира сосредоточено вокруг трех фундаментальных категорий:

1) “государство-нация” (“Etat-Nation”), т.е. традиционное исторически сложившееся централистское государство (такое, как Франция, Италия, Германия, Испания и т.д.);

2) регион, т.е. такое административное, этническое или культурное пространство, которое является частью одного или нескольких государств-наций (Etat-Nation), но при этом обладает значительной степенью культурно-экономической автономии (например, Бретань во Франции, Фландрия в Бельгии, Каталония, Галисия и страна басков в Испании и т.д.);

3) Большое Пространство, “содружество” или “сообщество”, которое объединяет несколько государств-наций (“Etat-Nation”) в единый экономический или политический блок. [c.408]

Многие “европеисты”, как левые, так и правые, считают, что категория “государства-нации” (Etat-Nation), т.е. традиционного централистского государства вообще изжила себя, и что следует сделать акцент именно на двух других модальностях на регионализме и даже автономизме, с одной стороны, и на континентальном объединении регионов в единый блок, с другой стороны. Показательно, что здесь сходятся точки зрения полярных политических спектров: “новые левые” считают Etat-Nation слишком “правым”, слишком “тоталитарным” и “репрессивным”, слишком “консервативным” образованием, от которого следует отказаться во имя прогресса, а “новые правые”, напротив, это же государство-нацию (Etat-Nation) относят к слишком “модернистическому”, слишком антитрадиционному этапу европейской истории, когда истинно традиционная европейская Империя была разрушена нигилистическим и светским французским абсолютизмом. Кроме того “новые правые” видят в регионализме возврат к этническим традициям и к принципу этнокультурной дифференциации, что является осью всей “новой правой” мысли.

С другой стороны, существует довольно широкая категория политиков, которая, напротив, отстаивает ценности “государства-нации” (Etat-Nation). И снова приверженность к государственному централизму может объединять и “правых” и “левых”. Но, как правило, на этой позиции стоят не “новые”, а “старые” правые и левые. Характерно, что во Франции противниками европейского объединения были три политические силы: Национальный Фронт Ле Пена (крайне правые), коммунисты Марше (крайне левые) и социалисты-центристы с национальными симпатиями Жан-Пьерра Шевенмана. Из этого следует, что в рамках одного и того же геополитического проекта могут сочетаться самые далекие друг от друга идеологические и политические симпатии.

И, тем не менее, у каждой политической силы есть свое собственное понимание трех фундаментальных версий геополитического устройства современного общества. Любопытно было бы построить схему того, как оценивают в перспективе своих собственных идеологий все три проекта разные силы. Для наглядности мы будем говорить о крайних позициях, которые, естественно, обрастают нюансами и оттенками по мере приближения к политическому центру. [c.409]

 

2.2. Регионализм правых и левых

 

Общий комплекс левых идеологий ориентируется на ослабление влияния государства, административных и политических структур на общественную жизнь. Это предполагает принцип децентрализации, постепенной эволюции от одного центра власти к нескольким и, в перспективе, к большому их числу. В свое время эту теорию разработал известный анархист Прудон. Левые стремятся к ослаблению и постепенной отмене тоталитарных и авторитарных форм управления, а значит, их геополитическая ориентация направлена против сохранения традиционного государства, с его границами, чиновничьим аппаратом, репрессивными органами и т.д. Все это вытекает из главной идеологической ориентации левых на “гуманизм”, на ценность атомарного индивидуума, а не на какие-то сверхиндивидуальные структуры, ограничивающие его свободы. На этой идейной основе и развился современный европейский регионализм как довольно устойчивая тенденция к социально-экономической децентрализации, к отказу от традиционного для Запада последних столетий принципа Государства-Нации.

Эта либеральная тенденция левых в пределе отрицает и само понятие “государства”, и само понятие “нация” как исторический пережиток. Этим принципам противопоставляется “гуманистическая” идея “прав человека”, которая давно уже перестала быть абстрактным филантропическим лозунгом и превратилась в довольно агрессивный идеологический комплекс, открыто направленный против традиционных форм коллективного существования людей как членов нации, народа, государства, расы и т.д. Отсюда логичный для левых акцент на регионализме, так как административная самостоятельность территориальных частей государства, с их точки зрения, приближает ценностный эталон к индивидууму, снимает с широких общественных категорий ореол безусловного авторитета и функции контроля.

Очевидно, что данная тенденция левых противоречит национально-государственным идеологам, т.е. “этатистам” и “националистам”, для которых именно историческое и политическое единство народа, воплощенное в Etat-Nation, представляется высшей ценностью. Противостояние государственников-националистов либералам-регионалистам представляет собой константу бурных полемик относительно основных [c.410] геополитических проектов практически во всех странах, где политические процессы развиваются активно и динамично.

Но существует и “правый регионализм”, тесно связанный с проблемой традиции и этноса. Такой регионализм исходит из положения о том, что современное централистское государство является лишь инструментом культурного и идеологического нивелирования его членов, что оно давно утратило сакральные функции и превратилось в репрессивный аппарат, ориентированный против остатков подлинных культурных, этических и этнических традиций. “Правые регионалисты” видят в децентрализации возможность возродить отчасти обрядовую, культовую форму жизни народов, традиционные ремесла, восстановить такие формы правления, которые были свойственны традиционной цивилизации до наступления сугубо современного мира. Фактически, такой “правый регионализм” точно соответствует понятию “почвенничество”. В принципе, правые подспудно имеют в виду и некоторый “природный” дифференциализм, свойственный жителям провинций, которые гораздо более остро и неприязненно реагируют на инородцев, чем жители крупных городов.

Таким образом, складывается вторая линия политического противостояния: “правые регионалисты”, часто апеллирующие и к этнически-расовой чистоте, и “левые этатисты”, считающие, что лучший способ внедрения “прогрессивных”, “либеральных” ценностей в общество – это государственный централизм, предохраняющий общество от возможной реставрации “преодоленных прогрессом” пережитков. [c.412]

 

2.3. Новое Большое Пространство: мондиализм или Империя?

 

В отношении сверхгосударственной интеграции также существует довольно противоречивая политическая раскладка. С одной стороны, имеется “мондиалистский проект”, предполагающий полную отмену традиционных государств и создание планетарного цивилизационного поля, управляемого из единого центра, который условно можно назвать “мировым правительством”. В принципе, такой проект является логическим завершением либеральных тенденций, стремящихся разрушить все традиционные общественные структуры и искусственно создать единое “общечеловеческое” пространство, состоящее не из [c.412] народов, а из “индивидуумов”, не из государств, а из технократических ассоциаций и промышленных чернорабочих. Именно в таком свете виделись мондиалистам начала века “Соединенные Штаты Европы”, о которых мечтали как капиталисты-либералы (Моне, Куденоф-Калегри и т.д.), так и коммунисты (Троцкий и т.д.). Позже эти же идеи вдохновили и конструкторов Маатстрихта, и идеологов “нового мирового порядка”.

Но параллельно такой мондиалистской перспективе существует и альтернативный вариант, отстаиваемый нонконформистскими политическими силами. Речь идет о теоретиках Новой Империи, считающих современные государства-нации результатом трагического распада традиционных империй, которые только и могут в полной мере соответствовать истинно сакральной организации общества, основанной на качественной дифференциации, на духовной иерархии, на корпоративной и религиозной базе. Такое понимание “Нового Большого Пространства” вытекает не из чисто количественного подхода к интеграции (как у мондиалистов), но из некоего духовного и сверхнационального принципа, который был бы трансцендентен по отношению к существующим историческим формациям и мог бы объединить их в высшем сакральном синтезе. В зависимости от обстоятельств “имперский проект” берет за основу либо религиозный фактор (католические сторонники восстановления Австро-Венгерской Империи), либо расовый (идеологи Европейской Империи, объединенной единством происхождения индоевропейских народов, в частности, французские “новые правые”), либо геополитический (теории бельгийца Жана Тириара), либо культурный (проекты русских евразийцев).

Следовательно, и здесь существуют два противоположных политических полюса, которые видят схожие геополитические реальности, но в обратной перспективе.

 

 

Регионализм

Государство-нация

Большое пространство

ЛЕВЫЕ

Антинационализм, анархизм

Просвещенное “прогрессивное” государство

Мондиализм

ПРАВЫЕ

Этнизм,
традиционализм, почвенничество

Национализм,
“этатизм”

Империя

[c.414]

 

Итак, мы выделили в каждом из геополитических проектов по два радикально различных, противоположных подхода, что в совокупности предопределяет все основные возможности идеологической борьбы вокруг принципиальных вопросов. Благодаря такой схеме можно классифицировать различные политические альянсы между довольно далекими друг от друга силами.

 

2.4. Геополитика России

 

Общая проблематика геополитического устройства современного мира имеет прямое отношение к России, где мы встречаемся с теми же основными геополитическими проектами. Три категории – регионализм, государство-нация и Большое Пространство – имеют прямые аналоги в нашей геополитической действительности.

Регионализм соответствует сепаратистским тенденциям в пределах РФ – как в случае национальных республик и округов, так и в случае претензий на полную автономию сугубо территориальных образований (проекты Сибирской, Уральской и др. республик).

Централистско-государственная модель отстаивается сторонниками геополитического проекта “Россия в рамках РФ”.

Те, кто ратуют за восстановление СССР, воссоздание Российской Империи в рамках СССР или создание Евразийской Империи, относятся к категории идеологов Нового Большого Пространства.

Как и в общей схеме, сторонники того или иного проекта совершенно не обязательно придерживаются одинаковых политических убеждений. Более того, каждый проект может иметь два полярных знака, которые, условно, определяются как “правый” и “левый”.

Попробуем обозначить позиции “правых” и “левых” в российской политической жизни в их отношении к трем геополитическим вариантам.

Сепаратистские тенденции на крайне “левом” фланге используются теми силами, которые стояли и за развалом СССР. Считая советское государство оплотом “реакционности” и “тоталитаризма”, российские либералы уже давно выдвигали идеи “Руси в границах XIV века” и т.д., что предполагало дробление русских территорий на отдельные фрагменты как по этническому, так и по чисто географическому принципу. Для таких “левых” единство русской нации и могущество русского государства не только не представляют никакой исторической [c.416] ценности, но, напротив, рассматриваются как помеха на пути к общечеловеческому “прогрессу”. Данный регионалистский проект отстаивается некоторыми крайними либералами, откровенно желающими распада РФ.

Такой ультралиберальный вариант созвучен некоторым идеям определенной части противоположного, крайне националистического лагеря, которая считает, что русским необходимо создать компактное моноэтническое государство, основанное на принципах расовой чистоты и этнического изоляционизма. Такова идея создания “Русской Республики”. Среди нерусских этносов, населяющих территорию РФ, существуют аналогичные по сути проекты создания независимых мононациональных государств. [c.417]

 

 

Россия как моноэтническое образование [c.411]

 

“Левый” вариант национально-государственной программы в рамках РФ воплощало в себе постгорбачевское российское руководство, убежденное, что для проведения реформ выгоднее всего использовать именно централистские методы, подчинив все российские регионы жесткой линии Москвы. Государственный централизм, по мысли этих сил, является наилучшим и скорейшим способом трансформировать социально-политическую реальность России таким образом, чтобы привести ее к “общечеловеческим”, “прогрессивным”, а, по сути, “западным” и “атлантистским” стандартам. В регионализме “левые” централисты закономерно видят опасность для осуществления своих целей, так как децентрализация и автономизация регионов могут способствовать созданию таких режимов, которые отвергли бы логику либеральных реформ и предложили бы иные, альтернативные (условно “правые”) социально-политические проекты. Имперская экспансия также неприемлема для этих сил, так как восстановление СССР может повлечь за собой соответствующие идеологические последствия.

Существует и активно набирает силу движение “правых” государственников. Это – патриоты, смирившиеся с распадом СССР и считающие, что создание из РФ мощного централизованного российского государства послужит делу сплочения нации, организации мощного самостоятельного автаркийного пространства. “Правые” государственники отвергают и сепаратизм и империализм, считая, что дробление РФ означает потерю русскими принадлежащих им территорий, а имперская экспансия привнесет много инонациональных элементов и грозит национальной доминации русских. [c.417]

 

 

Россия как Государство-Нация [c.413]

 

Среди теоретиков воссоздания Империи также есть два полюса. “Левые” российские мондиалисты в основном ориентирующиеся на Горбачева и его лобби, считают необходимым скорейшее создание “единого демократического пространства” как на территории СНГ, так и шире, в рамках евразийского пространства.

“Правое” понимание Нового Большого Пространства воплотилось в политических программах оппозиции, непримиримой по отношению к режиму. Большинство представителей этой оппозиции – как национал-коммунисты, так и традиционал-империалисты – считают, что Россия в рамках РФ является не только территориально недостаточным геополитическим образованием, но принципиально ложным решением в вопросе защиты стратегических интересов России как великой державы. “Правое” евразийство исходит из сугубо имперского понимания исторической миссии России, которая либо должна быть самостоятельным автаркийным “континентом”, либо отклониться от своего исторического и геополитического предназначения.

 

 

Россия как Евразийская Империя [c.415]

 

Итак, мы можем свести все варианты геополитических проектов относительно будущего российской государственности в одну схему, учитывающую идеологическую ориентацию тех или иных сил.

 

 

Российский регионализм

Российский централизм

Евразийство, Большое Пространство

РОССИЙСКИЕ “ЛЕВЫЕ”, ЛИБЕРАЛЫ-РЕФОРМАТОРЫ

Сепаратизм,
этнические республики

Либеральные реформы при авторитарном центре, “ельцинизм”

“Единое демократическое пространство”, “общеевропейский дом”, лобби Горбачева, “левый мондиализм”

РОССИЙСКИЕ “ПРАВЫЕ”, ПАТРИОТЫ-КОНСЕРВАТОРЫ

“Русская Республика”

“Правый ельцинизм”, “патриотизм РФ”

Евразийская Империя, восстановление СССР

[c.418]

 

Глава 3. Геополитические проблемы ближнего зарубежья

 

3.1. Законы Большого Пространства

 

Фундаментальным законом геополитики является принцип Большого Пространства, выделенный Макиндером и Хаусхофером и развитый Карлом Шмиттом. Согласно этому принципу, национальный суверенитет государства зависит не только от его военной силы, технологического развития и экономической базы, сколько от величины и географического месторасположения его земель и территорий. Классики геополитики исписали сотни томов, доказывая то, что проблема суверенитета прямым образом зависит от геополитической самостоятельности, самодостаточности, автаркийности региона. Те народы и государства, которые действительно стремятся к суверенитету, должны в первую очередь решить проблему территориальной самодостаточности. В нашу эпоху такой самодостаточностью могут обладать только очень крупные государства, расположенные в регионах, стратегически [c.419] защищенных от возможного нападения (военного, политического или экономического) других государственных образований.

В период противостояния капитализма и социализма необходимость блоков, Больших Пространств была очевидна. Никто не сомневался, что страна могла быть “неприсоединившейся” только ценой своего устранения из сферы планетарной геополитики за счет маргинализации и смещения на периферию. Кроме того, все “неприсоединившиеся” все равно делали выбор в пользу того или иного лагеря, хотя менее радикальный, нежели прямые сторонники социализма или капитализма. Разрушение одной сверхдержавы, безусловно, серьезно изменяет геополитическое пространство земли. Но при этом принцип Больших Пространств отнюдь не теряет своей силы. Напротив, сегодня все более распространенным становится геополитический проект “мондиализма”, смысл которого сводится к превращению всей поверхности земли в Единое Большое Пространство, управляемое из американского центра. [c.421]

 

3.2. Pax Americana и геополитика мондиализма

 

Проект проамериканского, “атлантистского” Большого Пространства, создание планетарного Pax Americana или установление “нового мирового порядка” с единым “мировым правительством” – это, по сути, геополитические синонимы. Именно такой план разрабатывается и реализуется сегодня в международной политике Запада, и в первую очередь, США. Очевидно, что мондиалистская концепция Большого Пространства полностью исключает любые формы подлинного государственного и политического суверенитета каких бы то ни было народов и государств. Более того, двуполярный мир давал несравнимо больше степеней свободы (суверенитета) государствам, включенным в сферу влияния одного из двух Больших Пространств, чем это планируется в мондиалистском проекте, хотя бы уже потому, что планетарное противостояние заставляло не только подавлять государства-сателлиты, но и подкупать их. Единое планетарное Большое Пространство мондиалистских футурологов будет означать полное исчезновение даже слабой тени какого бы то ни было суверенитета, так как силовое (военное или экономическое) подавление раздробленных и атомизированных “малых пространств” станет единственным способом контроля (потребность [c.421] в подкупе и обмане отпадет сама собой за отсутствием возможного геополитического конкурента).

Актуальная ситуация ставит перед каждым государством и каждым народом (и особенно перед государствами и народами, входившими ранее в геополитический блок, противоположный атлантическому Западу) насущную альтернативу – либо интеграция в единое Большое Пространство под руководством атлантистов, либо организация нового Большого Пространства, способного противостоять последней сверхдержаве. Вопрос о подлинном геополитическом суверенитете имеет к этой альтернативе прямое отношение, но при этом никакого полного суверенитета для отдельного народа или государства не может быть ни в одном из двух случаев. – При принятии мондиалистской модели всякий суверенитет вообще заведомо исключается, так как “мировое правительство” становится безальтернативным и единственным центром власти, и суверенным является в таком случае только планетарная псевдоимперия “нового мирового порядка”. Все ее части становятся при этом колониями. При организации нового Большого Пространства мы имеем дело с относительным суверенитетом в рамках большого геополитического образования, так как это возможное Большое Пространство будет относительно свободно при определении идеологической и мировоззренческой доминанты. Значит, народы и государства, которые войдут в этот блок, смогут рассчитывать, по меньшей мере, на этнокультурный суверенитет и на прямое участие в созидании и разработке новой макроидеологии, тогда как мондиалистский вариант “нового мирового порядка” уже является идеологически законченным и выработанным и предлагается всем народам земли как колониальный аналог либерально-рыночной американской модели. [c.422]

 

 

6 цивилизационных поясов Евразии:

1 - Западная Европа; 2 - Средняя Европа; 3 - Россия-Евразия;

4 - Арабская Азия (включая страны Магриба); 5 - Средняя Азия; 6 - Дальний Восток

Наглядно виден параллелизм между северными и южными зонами [c.420]

 

 

Геополитическое деление Евразии по меридиану.

Горный хребет от Пиренеев до Алтая и Манчжурии является важнейшей естественной границей между двумя евразийскими мирами [c.420]

 

3.3. Парадокс России

 

Особенность актуальной геополитической ситуации в том, что инициатива разрушения евразийского Большого Пространства, существовавшего до последнего времени в форме социалистического лагеря, исходила из самого центра этого лагеря, из столицы Евразии – Москвы. Именно СССР в лице Горбачева стал инициатором включения евразийского блока в мондиалистский проект. Идеи “перестройки”, “нового мышления” и т.д. на геополитическом уровне означали полное принятие [c.422] модели единого Большого Пространства и сознательный переход от двуполярного мира к однополярному. Вначале был разрушен социалистический лагерь, урезан Восточный блок. Потом геополитическое самоликвидаторство было продолжено и от России отбросили те регионы, которые принято называть сегодня “странами ближнего зарубежья”.

Как бы то ни было, Россия как сердце Евразийского Острова, как Heartland, в актуальной геополитической ситуации лучше всех остальных регионов могла бы противостоять атлантистской геополитике и быть центром альтернативного Большого Пространства. Но факт ее геополитического самоликвидаторства вынудил ее на время (надеемся, на короткое) уйти с центральных ролей в геополитическом противостоянии. Поэтому следует разобрать иные возможности создания альтернативного Большого Пространства, чтобы государства и народы, отказывающиеся от мондиалистского проекта, смогли предпринимать некоторые самостоятельные шаги, не ожидая геополитического пробуждения России. (Кстати, эти шаги могли бы только ускорить такое пробуждение).

 

3.4. Россия остается “Осью Истории”

 

Геополитический выбор антимондиалистской альтернативы вне временно парализованной России должен все равно учитывать ключевую стратегическую и географическую функцию именно русских земель и русского народа, а значит, противостояние современным мондиалистам, контролирующим до некоторой степени российское политическое пространство, не должно переходить в общую русофобию. Более того, коренные геополитические интересы русских и культурно, и религиозно, и экономически, и стратегически совпадают с перспективой альтернативного антимондиалистского и антиатлантистского Большого Пространства. По этой причине национальные тенденции политической оппозиции внутри России с необходимостью будут солидарны со всеми антимондиалистскими проектами геополитической интеграции вне России.

 

3.5. Mitteleuropa и Европейская Империя

 

Одной из возможных альтернатив нового Большого Пространства является Европа, которую определенные политические и идеологические [c.423] круги противопоставляют Западу – англосаксонскому миру, и в первую очередь, США. Такая антизападная Европа не является чистой утопией, так как подобный проект неоднократно реализовывался в истории, хотя всякий раз с определенными погрешностями или искажениями. Так, в XX веке страны Оси представляли собой остов именно такой Европы, хотя англофилия и франкофобия определенных кругов в германском руководстве (наряду с другими обстоятельствами) и помешали полному осуществлению этого проекта. После Второй мировой войны подобная попытка предпринималась Де Голлем, и этой политике Франция обязана тем, что она не является сегодня официально членом НАТО. Как бы то ни было, идея антизападной, традиционной, имперской Европы становится все более и более актуальной сегодня, когда присутствие американских войск на европейском континенте не оправдывается более наличием “советской угрозы” и приобретает характер открытой американской оккупации. Европа по уровню своего технического и экономического развития является серьезным противником Америки, и при усилении давления снизу естественных геополитических интересов европейцев мондиалистская и проамериканская верхушка европейских государств может отступить, и Европа начнет самостоятельную геополитическую жизнь. Тенденции к политической эмансипации и к поиску идеологической альтернативы нарастают в Европе с каждым днем, параллельно с этим возрастают шансы создания независимого европейского Большого Пространства. [c.425]

 

 

1 - страны православной цивилизации (ось Евразии)

2 - страны Средней Европы (ось Европы)

3 - страны европейского Запада (наиболее вероятные союзники антиконтинентальных сил) [c.424]

 

3.6. Германия – сердце Европы

 

Европейское Большое Пространство должно складываться вокруг самой континентальной из европейских держав – вокруг Германии, а еще точнее, вокруг Mitteleuropa, т.е. Средней Европы. Геополитические интересы Германии традиционно были противоположны атлантистским тенденциям Запада. Это касалось как собственно континентальных, так и колониальных аспектов геополитики. Германия всегда была противником англосаксонских колониальных завоеваний и стремилась к созданию сугубо сухопутной, континентальной, автаркийной цивилизации, основанной на традиционных, иерархических и почвенных ценностях. Mitteleuropa в лице Австро-Венгерской империи Габсбургов была последним европейским следом Великой Римской Империи, к [c.425] которой и восходит корнями европейская цивилизация в ее государственно-социальном аспекте. Собственно говоря, Римская Империя и была Большим Пространством, объединявшим Западную и Среднюю Европу в единый геополитический организм. И сегодня идея Европейской Империи прямым образом связана с Германией и странами, входящими в зону германского влияния.

Из этих тезисов можно сразу сделать один важный геополитический вывод. – Для всех западных стран “ближнего зарубежья” (как прибалтийских республик, так Украины и Молдавии) антимондиалиспский геополитический союз возможен только при вхождении в блок Средней Европы (если, конечно, ситуация в самой России не изменится) при ориентации на Германию. В таком случае, западные регионы СССР будут иметь шанс стать восточными пограничными районами европейского Большого Пространства и смогут обладать некоторым подобием суверенитета (хотя намного меньшим, нежели в составе России или в возможном новом Евразийском Блоке с центром в антимондиалистской России).

Европейская Империя сможет гарантировать этим регионам определенную культурную, лингвистическую и экономическую автономию и сберечь их от нивелирующей мондиалистской Системы, уничтожающей в либерально-рыночной, плутократической структуре даже намеки на различие, автаркию и сохранение национальной идентичности. Однако ни о какой политической и государственной независимости здесь не будет и речи. Более того, Европейская Империя с германским центром всегда будет находиться под угрозой вспышки немецкого национализма, хотя это и чревато ее распадом, как был чреват поражением “пангерманизм” Гитлера.

 

3.7. “Примкнуть к Европе”

 

Более всего эта перспектива близка Западной Украине и Эстонии, так как только эти области, действительно, принадлежат исторически и религиозно к западной культуре и считают свои геополитические интересы тождественными интересам Средней Европы. Что же касается других “стран ближнего зарубежья”, то Белоруссия и восточные и центральные районы Украины политически и культурно принадлежат к зоне России-Евразии, и если в чем-то и существует культурное [c.426] различие, то оно может быть сведено к частным деталям, отнюдь не предполагающим смену геополитического блока с Восточного на Центральный (Средняя Европа) и могущим быть урегулированными в рамках этно-культурной (но не государственной!) автономии. Литва, со своей стороны, всегда играла особую роль в геополитике Восточной Европы, выполняя двойную функцию – по отношению к России она выступала как носительница западной культуры, по отношению к Средней Европе она, напротив, вместе с Польшей проявляла себя как восточная сила, отстаивающая балто-западно-славянскую независимость от германского давления. С геополитической точки зрения, в последние столетия Литва становилась то немецкой, то русской, и единственно какой она уже давно не является (да и не может являться), так это литовской, так как у нее нет достаточных геополитических предпосылок для того, чтобы соответствовать условиям суверенитета, выдвигаемым современностью.

Отчасти то же самое можно сказать и о Латвии, хотя она в отличие от Литвы вообще никогда не играла никакой самостоятельной роли в геополитической истории, являясь периферией посторонних воздействий в Балтике.

Что касается Молдавии, то это территориальное образование также никогда не имело своей государственности, и какая бы то ни было самостоятельная политическая и государственная традиция у румын, как и у молдаван, полностью отсутствует. Однако исторически Румыния (включая некоторые земли Молдавии) входила в геополитический блок как России-Евразии, так и Средней Европы (в лице Австро-Венгрии), поэтому определенный прецедент альянса со Средней Европой у Румынии был. Хотя Православие подавляющего большинства молдаван и румын больше сближает их все-таки с Востоком и Россией.

 

3.8. Границы “свободы” и утраченные преимущества

 

Перспектива вхождения западных стран “ближнего зарубежья” в Европейскую Империю и их примыкание, к Средней Европе является возможным и исторически обоснованным, хотя почти во всех случаях (исключая Эстонию как колониальные земли Тевтонского Ордена, населенные потомками безмолвных и покорных автохтонных угро-финских [c.427] работников, и Западную Украину) Восточный блок России-Евразии, с чисто геополитической точки зрения, предпочтительней во много раз, так как культурно эти регионы больше связаны с Востоком, нежели со Средней Европой. Таким образом, союз западных “стран ближнего зарубежья” со Средней Европой может служить промежуточным вариантом антимондиалистскои геополитической ориентации в том случае, если Россия будет продолжать отказываться от своей интеграционной миссии.

Надо заметить, что никакого политического суверенитета в случае вхождения в состав гипотетической “Европейской Империи”, конечно, эти страны не получат, так как Большое Пространство, предоставляя геополитическую, экономическую и военную протекцию, требует от своих подданных, в свою очередь, отказа от политико-национальной самостоятельности, от права проводить собственную идеологическую или дипломатическую политику, идущую вразрез с интересами Империи. Как бы это ни затрагивало представителей “малого национализма”, в нашей ситуации суверенными могут быть только сверхгосударства, континентальные Империи, взятые как единое целое.

 

3.9. “Санитарный кордон”

 

Геополитическая проблема западных “стран ближнего зарубежья” имеет и еще один аспект – это атлантический фактор, действующий непосредственно и навязывающий этим странам политические ходы, выгодные мондиализму и американизму. В этом вопросе существует несколько уровней. Начнем по порядку.

США имеет перспективу реального мирового господства только в том случае, если никакого иного Большого Пространства на планете больше не будет. Отсюда следует вывод, что американская геополитика своей главной целью имеет разрушение потенциального геополитического сильного блока и создание препятствий для его образования. В истории мы имеем прецедент такой политики в лице Англии, всегда стремившейся к созданию на континенте “санитарного кордона” или “санитарных кордонов”. “Санитарный кордон” представляет собой территорию государств и народов, которая располагается между двумя крупными геополитическими образованиями, чей союз или обоюдное вхождение в Большое Пространство могло бы составить опасную [c.428] конкуренцию заинтересованной державе (ранее Англии, сегодня США). Страны “санитарного кордона” как правило являются одновременно причиной конфликтов двух континентальных держав, причем их геополитическая самостоятельность де-факто невозможна, и поэтому они вынуждены искать экономической, политической и военной поддержки на стороне. Сущность политики третьей крупной геополитической силы в данной ситуации состоит в том, чтобы сделать из “санитарного кордона” зону напряженности между двумя близкими Большими Пространствами, провоцируя эскалацию конфликта через дипломатическое влияние на правительства “промежуточных” стран. Самым радикальным вариантом “санитарного кордона” является положение, при котором “промежуточная” страна стремится к полной независимости от обоих континентальных соседей, что на практике означает превращение в колонию третьей “далекой” державы.

Самым знаменитым примером “санитарного кордона” были в начале века страны, расположенные между Россией и Германий и контролировавшиеся Англией. Они разбивали Большое Пространство Средней Европы и Большое Пространство России-Евразии, служа прямыми агентами и сатрапами стран европейского Запада. Тот же ход повторялся неоднократно и в других более локальных ситуациях. В наше время США в силу прямой геополитической необходимости вынуждены сделать “санитарный кордон” основным инструментом своей внешней политики. В докладе американского советника по делам безопасности Пола Вольфовица правительству США (март 1992) прямо говорилось о “необходимости не допустить возникновения на европейском и азиатском континентах стратегической силы, способной противостоять США”, и в этом смысле указывалось, что страны “санитарного кордона” (в частности, страны Прибалтики) являются “важнейшими стратегическими территориями, покушение на которые со стороны русских должно повлечь за собой вооруженный отпор со стороны стран НАТО”. Это – идеальный пример геополитической логики третьей державы в зоне обоюдных интересов Германии и России.

 

3.10. Превращение из провинции в колонию

 

Политику “санитарного кордона” можно выразить в формуле “независимость от 'ближнего и зависимость от дальнего”. При этом надо [c.429] ясно понимать, что ни о какой подлинной независимости или суверенности здесь не может быть и речи, хотя близорукий “мелкий национализм” и может на уровне обывателя временно отождествить такую “колониальную зависимость от третьей державы” с успехом “национально-освободительной борьбы”. Следует напомнить также, что в случае малых государств в нашем прекрасно управляемом мире не может быть не только победы, но и полноценной, единодушной борьбы.

Страны “ближнего зарубежья”, вышедшие из под контроля Москвы по воле различных геополитических обстоятельств, среди которых их внутренняя борьба за независимость играла ничтожно малую роль (если вообще таковая наличествовала), имеют все шансы стать “санитарным кордоном” мондиалистской политики США на континенте, а значит, потерять доверие своих соседей и навлечь на себя проклятие “двойного предательства”. Более того, в этом случае они превратятся из провинций в колонии. Что произойдет в этом случае с их национальной культурой вообще страшно себе представить, так как мондиализм предложит вместо нее универсальный колониальный суррогат, культурную “кока-колонизацию”. В качестве же правителей “санитарный кордон” будет иметь марионеточных надзирателей. Политической самостоятельности эти страны будут полностью лишены, а безопасность их населения постоянно будет под угрозой континентальный соседей, которые не преминут отомстить.

Таким образом, для стран “ближнего зарубежья” перспектива превращения в “санитарный кордон” означает потерю всякой геополитической независимости, так как за возможность “санитарной моськи” подразнить “континентального слона” сама “моська” заплатит полным политическим, культурным и экономическим рабством у заокеанских шефов “нового мирового порядка” (и плюс к тому, вполне закономерной реакцией “слона” в самом близком будущем).

Перспектива “санитарного кордона” в отношении западных стран “ближнего зарубежья” очевидна. Ее формула – “ни Германия, ни Россия” (т.е. “ни Средняя Европа, ни Евразия”). Поскольку Германия как самостоятельная геополитическая сила сегодня является чистой потенцией, то справедливо предположить, что за понятием “независимости” (“суверенитета”) западных стран “ближнего зарубежья” следует видеть как раз переход на службу мондиализму и американизму. По меньшей мере, такова актуальная геополитическая картина. Иными [c.430] словами, западные страны “ближнего зарубежья”, действительно стремящиеся к “независимости” (а не “обреченные на независимость” предательской политикой Москвы), скорее всего, сознательно выбирают роль “санитарного кордона” на службе США. Особенно это характерно для тех “стран”, у которых традиционно с Германией были довольно неприязненные отношения.

Страны “санитарного кордона” из “ближнего зарубежья” входят в альянс с Западом (с Западной Европой), минуя Среднюю Европу, и это является ярчайшим признаком их атлантистской, мондиалистской ориентации.

В принципе, то же самое верно и для восточных стран “ближнего зарубежья”. Однако чтобы адекватно понять их геополитические перспективы, надо более подробно остановиться на геополитических силах Востока.

 

3.11. Азия перед выбором

 

На Востоке существуют следующие потенциальные геополитические силы, которые могут претендовать на то, чтобы стать Большими Пространствами: Китай, Иран, Турция и Арабский мир. Проанализируем кратко специфику каждого из этих Больших Пространств применительно к восточным странам “ближнего зарубежья”.

Надо сказать, что геополитика Китая представляет собой особую тему. которую невозможно осветить в нескольких строках. Так как “ближнее зарубежье” Востока является регионом распространения ислама, то перспектива образования с Китаем единого Большого Пространства отходит на второй план перед возможностями исламских геополитических коалиций. По меньшей мере. так обстоит дело в настоящий момент, что не исключает, впрочем, резкой активизации китайского фактора как фактора интегрирующего в ближайшем будущем.

В рамках собственно исламского мира для восточных стран “ближнего зарубежья” актуальны три геополитических фактора, имеющие глобальные перспективы, причем каждый из этих факторов имеет свои ярко выраженные идеологические особенности. Это – континентально-исламский, революционный Иран; светская, атлантистская, профанически-националистическая Турция; и арабский “саудовский” теократический вариант ислама. Конечно, в арабском мире есть и другие [c.431] геополитические возможности (Ирак, Сирия. Ливия), но ни одна из них в настоящий момент не может претендовать на роль интегрирующего Большого Пространства по отношению к странам Средней Азии. Вообще говоря, ориентацию на Саудовскую Аравию можно условно и геополитически приравнять к ориентации на “арабский (несоциалистический) ислам”.

Восточные страны “ближнего зарубежья” имеют перспективу трех возможных геополитических интеграции в рамках азиатского блока. [c.433]

 

[c.432]

 

3.12. Континентальные перспективы “Исламской Революции”

 

Иран является сегодня уникальной страной, которая выполняет в Азии роль Средней Европы на Западе. Характерно, что сами иранцы резко отличают себя как от Запада, так и от Востока, понимая под “Западом” “профаническую мондиалистскую цивилизацию Европы”, а под “Востоком” – “Индию. Китай и ... Россию”.

Иранский ислам является динамической и мошной силой, которая имеет яркую антимондналистскую направленность и претензии на глобальную Мировую Исламскую Революцию. В геополитическом смысле Иран является сугубо континентальной державой, имеющей и стратегически, и экономически, и идеологически все шансы стать ядром крупного евразийского блока.

Ориентация среднеазиатских республик на Иран (и в первую очередь, Азербайджана с его нефтью и гигантского ядерного Казахстана) вполне могла бы создать предпосылки для подлинного континентального суверенитета. Проиранская коалиция была бы среднеазиатским аналогом Средней Европы (сравните: Средняя Азия – Средняя Европа), так как и исторические прецеденты, и идеологические принципы, и культурно-религиозная однородность этих континентальных регионов служат достаточным основанием для прочности и эффективности такого союза.

Важно заметить, что проиранское Большое Пространство потенциально включает в себя Афганистан и Пакистан, а это, в свою очередь. открывает полосу территориальной непрерывности с Таджикистаном и Узбекистаном. С Туркменией же Иран имеет непосредственные границы. [c.433]

 

3.13. Ловушка “пантюркизма”

 

Совершенно иной характер имеет ориентация на Турцию, часто сопровождающаяся “пантюркизмом” (так как среднеазиатские народы “ближнего зарубежья” являются по преимуществу “тюркскими”).

Турция как государство возникло на месте Османской Империи не как ее продолжение, но как пародия на нее. Вместо полицентрической имперской многонациональной исламский структуры Кемаль Ататюрк создал восточный вариант французского Etat-Nation, Государства-Нации, со светским, атеистическим, профаническим и националистическим строем. Турция была первым государством Востока, которое резко порвало со своей духовной, религиозной и геополитической традицией. Фактически, Турция, будучи сегодня членом НАТО, является восточным форпостом атлантизма и мондиализма, “санитарным кордоном” между азиатским Востоком и арабским миром. Геополитическая модель, которую предлагает Турция, – это интеграция в западный мир и атеистическую, мондиалистскую цивилизацию. Но так как сама Турция, стремящаяся войти в “Европу”, пока остается лишь “политико-идеологической” колонией США, а не действительным членом европейского Большого Пространства (что могло бы теоретически предполагать участие Турции в блоке Средней Европы), то ориентация на Турцию означает для стран “ближнего зарубежья” интеграцию в мондиалистскии проект на правах “санитарного кордона”, в качестве “колониальной прокладки” между восточной континентальной массой Евразии (с Ираном. Китаем и Индией) и взрывоопасным арабским миром, постоянно стремящимся сбросить моидиалистское марионеточное руководство.

Путь Турции – это путь служения атлантистской сверхдержаве и принятия мондиалистской модели планетарного Большого Пространства, подконтрольного “мировому правительству”. Могут возразить, что карта “пантюркизма”, разыгрываемая Турцией, имеет внешне традиционалистский характер. Это отчасти верно, и проекты “Великой Турции от Якутии до Сараево” действительно активно разрабатываются турецкой пропагандой. Надо при этом заметить, что серьезность этим проектам могла бы придать только радикальная смена политического, идеологического и экономического курса сегодняшней Турции, а это предполагает ни больше ни меньше как Революцию и поворот геополитических интересов на 180 градусов. Не исключая такую [c.434] возможность, надо отметить все же малую вероятность такого течения событий в ближайшем будущем. Но в то же время подобная перспектива, пропагандируемая в настоящем, может привести к весьма конкретному геополитическому результату – к повороту восточных стран “ближнего зарубежья” от Ирана, к выбору светской, атеистической модели общества, к постепенной интеграции в проатлантнстский “санитарный кордон”. “Пантюркизм” столь же двусмыслен, как и “панславизм” или “пангерманизм”, т.е. как все идеологии, ставящие национальный признак выше геополитических, пространственных и религиозных интересов народов и государств.

 

3.14. Нефтедоллары и мондиализм

 

Саудовская Аравия, оплот сугубо арабского ислама и исламской теократии, на идеологическом уровне представляет собой особую “ваххабитскую” модель авторитарного, моралистического и “пуристского” мусульманства, типологически очень близкого протестантским формам христианства. Восточная азиатская созерцательность, аскетизм н религиозная пассионарность заменены здесь ритуализмом и доминацией почти секулярной этики. По замечанию исламского фундаменталиста Гейдара Джемаля, “Саудовская Аравия в ее актуальном состоянии представляет собой прямую противоположность миру “континентального ислама”. Геополитически интересы ваххабитской Саудовской Аравии вполне совпадают с определенной версией мондиалистского проекта, так как экономическое и военное благополучие этой страны основано на поддержке США, которые защищают династические интересы саудовских королей в военной и экономической сферах. Пример военной поддержки – война против Ирака. Экономическая “поддержка” состоит в следующем. Вся экономика Саудовской Аравии заключается в нефти. Вся арабская нефть традиционно поступает на мировой рынок через англо-американские руки. Разработка евразийских месторождений и их освоение теоретически могли бы составить конкуренцию саудовцам, обогатить евразийские государства и сделать Европу и Японию независимыми от США. Таким образом. США. управляющие экономикой Европы через контроль над арабской нефтью, и Саудовские короли, основывающие свою экономику на американских нефтедолларах, имеют одни и те же интересы. [c.435]

Саудовская ваххабитская теократия много раз выступала как препятствие для создания собственно арабского Большого Пространства, так как это противоречило и интересам династии, и интересам атлантистов. Еще больше оснований у саудовцев опасаться евразийского континентального исламского Большого Пространства. Революционный Иран вообще считается идеологическим врагом номер 1 саудитов. Таким образом, геополитические интересы Саудовской Аравии в восточных странах “ближнего зарубежья” прямо противоположны возникновению азиатского исламского Большого Пространства. А значит, путь к арабско-исламской интеграции под “ваххабитским” знаменем для азиатских республик на деле окажется также включением в мондиалистский проект, но только не в светско-националистическом варианте “пантюркизма”, а в морально-теократической версии. В некотором смысле, этот путь также есть не что иное, как включение в “санитарный кордон”. Только в данном случае “соблазном” является не национализм. но религиозный фактор (и деньги).

Подытоживая все эти соображения, можно сказать, что восточные страны “ближнего зарубежья” имеют только один позитивный путь создания нового Большого Пространства – это путь “Исламской Революции” с ориентацией на Тегеран. При этом могут быть решены национальные конфликты и осуществлена реставрация религиозной традиции и религиозного строя. На геополитическом же уровне это будет означать создание мощного континентального блока, вполне способного противостоять мондиалистским проектам в этих регионах. Более того, даже первые шаги. сделанные в этом направлении, вызовут цепную реакцию в арабском мире. что грозит мондиалистам утратой контроля во всей исламской умме. Кроме того, такой геополитический союз с неизбежностью пробудит антимондиалистские силы Средней Европы (естественного и главного союзника Ирана на Западе) и России-Евразии.

 

3.15. Минимум два полюса или ... смерть

 

В современной геополитической ситуации вопрос стоит чрезвычайно остро: либо планетарный “новый мировой порядок” под руководством США, где все государства и народы будут безличными и послушными “винтиками” мондиалистской технократической, атеистически-торгашеской [c.436] “диснейлэндовской” космополитической модели – либо немедленное создание геополитической оппозиции атлантизму и мондиализму и организация потенциально антимондиалистских, традиционных и почвенных народов и государств в альтернативный блок (или в несколько блоков). Сегодня ситуация является настолько критической, что почти неважно, каким образом и под каким знаком может возникнуть альтернативное Большое Пространство. Если оно возникнет, и если оно действительно будет противостоять мондиализму, то уже одного этого будет достаточно для того, чтобы расширить, диверсифицировать и умножить геополитические альтернативы, чтобы увеличить внутренние степени свободы в рамках антимондиалисткой оппозиции. Следует всегда помнить, что для США “главная задача – не допустить возникновения геополитической альтернативы” (какой бы то ни было альтернативы). Поэтому совершенно справедливо всем антимондиалистким силам выдвинуть прямо противоположный тезис: “главная задача – создание геополитической альтернативы” (какой бы то ни было).

Ситуация сегодня настолько серьезна, что выбирать между “хорошим” и “лучшим” в ней не приходится. Если Россия сможет восстановить геополитическую самостоятельность и избавиться от атлантистского руководства – прекрасно. У стран “ближнего зарубежья” появится в этом случае замечательная возможность снова войти в русскую Евразию, на этот раз лишенную идеологического негатива двусмысленного марксизма. Кроме того, добровольное и сознательное возвращение нынешнего “ближнего зарубежья” будет гарантом грядущей культурной, религиозной, языковой, экономической и даже, быть может, политической (но не государственной) автономии. Это было бы самым простым и самым лучшим вариантом. Причем обнажение истинных колониальных целей мондиалистов в этот катастрофический переходный период станет, безусловно, предпосылкой еще большего – увеличения числа союзников и сателлитов России-Евразии (как на Востоке, так и на Западе).

Если этого не произойдет, то детонатором антимондиалнстского геополитического проекта может стать иное Большое Пространство – либо Средняя Европа под флагом Германии, либо объединенная Средняя Азия под знаком “Исламской Революции”. В принципе, остается перспектива антнмондналнстского восстания в арабском мире и в [c.437] Латинской Америке, хотя в военном отношении эти потенциальные Большие Пространства недостаточно оснащены для того, чтобы составить конкуренцию Сверхдержаве.

Для стран “ближнего зарубежья” проблема Большого Пространства является центральной и жизненно важной. От выбора геополитической ориентации там зависит сегодня все – будущее нации, религия, культура, свобода, благосостояние, безопасность. Вопрос стоит как нельзя остро. Сегодня все ответственные люди должны понимать, что принятие мондиалистской модели означает ни больше ни меньше, как полное и окончательное уничтожение самобытности, идентичности, исторического лица их государств и наций, конец их национальной истории. [c.438]

 

Глава 4. Перспективы гражданской войны

 

4.1. Национальные интересы и мондиалистское лобби

 

Проблема возможной гражданской войны в России становится все более и более актуальной, и сегодня необходимо изучить этот страшный вопрос с аналитической точки зрения по ту сторону как алармистских эмоций, так и пацифистских увещеваний. Хуже всего (если гражданский конфликт в России все же разразится) оказаться совершенно неподготовленными к нему, растерявшись в сложном и противоречивом раскладе сил, способным ввести в заблуждение даже самых проницательных и идеологически последовательных патриотов.

В этом вопросе, как и во всех других важнейших аспектах политического бытия нации и государства, надо начать с напоминания принципиальных моментов, определяющих общие контуры современного состояния геополитической ситуации. Главным императивом существования [c.439] государства и нации является принцип суверенности, независимости и политической свободы. И именно требования национальной суверенности являются синонимом национальных интересов. Россия и русский народ имеют в контексте политической истории мира свое уникальное место, свою миссию, свою роль, и свободное и полнокровное исполнение национально-государственного предназначения является главным смыслом самого существования народа как органической общности.

Но мы живем в особую эпоху, когда внутринациональная политика государства неразрывно связана с внешнеполитическим контекстом, и быть может, еще никогда в истории внешнее давление на национально-государственные образования не было столь сильным и настойчивыми Более того, чуть ли не самой главной доктриной в современном политическом истэблишменте Запада стала теория мондиализма, т.е. такой организации жизни людей во всем мире, при которой не должно существовать национально-государственных образований, никакой суверенности, национальных интересов. Во главе мондиалистского мирового сообщества призвана стоять космополитическая верхушка. управляющая не обществами, а математической суммой атомарных индивидуумов. Следовательно, мондиалистский вектор изначально ориентирован против любых национально-государственных формаций, и его главной задачей является отмена старого традиционного, мира, поделенного на народы и страны, и устройство “нового мирового порядка”, отрицающего все формы исторических и органических общественно-социальных образований.

Мондиалистский фактор направлен, естественно, не только против России (другие нации и государства также являются для него преградами), но именно Россия как мощнейшее геополитическое образование до последнего времени являлась основным бастионом, мешающим постепенному распространению мондиалистского контроля с Запада на весь мир. Конечно, советская система в определенных своих аспектах тоже обладала мондиалистскими чертами, и один из проектов западных мондиалистов заключался именно в постепенном, “эволюционном” включении СССР в общепланетарную систему “нового мирового порядка”. Эта известная теория конвергенции, скорее всего, и была главным ориентиром тех сил, которые начали перестройку. Но мягкий вариант “мондиализации” России по тем или иным причинам не [c.440] “сработал”, и тогда мондиалистская политика в отношении к России приняла форму агрессивного давления и откровенно подрывной деятельности. Жесткий и сверхбыстрый распад СССР лишил сторонников “конвергенции” рычагов управления, и мондиалистская политика перешла к откровенно агрессивным, русофобским формам.

Мондиалистский вектор является крайне важным моментом для понимания актуального положения России. Если раньше внешнее воздействие на нашу страну оказывалось со стороны иных национально-государственных образований, стремящихся ослабить мощь русского государства или склонить его на свою сторону в тех или иных международных конфликтах; если раньше потенциальными противниками России (явными и тайными) были геополитические силы. в целом сопоставимые по своей структуре с ней самой, то в настоящий момент главным внешним фактором стала особая форма давления, не имеющая никаких четких национально-государственных или геополитических очертаний и представляющая собой наднациональный, глобальный утопический социально-политический проект, за которым стоят невидимые манипуляторы, обладающие гигантским экономико-политическим могуществом. Конечно, традиционные внешнеполитические факторы тоже продолжают действовать (мондиалистский проект пока еще не получил полной реализации), но их значимость и весомость бледнеют в сравнении с тотальностью мондиалистского давления, отходят на второй план. К примеру, отношения России, с Германией, Японией или Китаем являются сегодня делом не двух сторон, но, по меньшей мере, трех – России, другого государства и мирового мондиалистского лобби, выступающих как прямо, так и через своих “агентов влияния” в политических образованиях, выясняющих между собой двусторонние проблемы. При этом именно “третья сила”, мондиализм, чаще всего и оказывается определяющей, так как ее средства воздействия и структуры влияния несравнимо более отлажены и эффективны, нежели соответствующие механизмы “архаических” национально-государственных образований.

Таким образом, в России, как во внутренней так и во внешней политике, можно выделить два основополагающих элемента, стоящих за принятием тех или иных решений, за организацией тех или иных процессов, за определением тех или иных ориентации русской политической и социально-экономической жизни: это мондиалистские “агенты [c.441] влияний” и группы, руководствующиеся национально-государственными интересами. Исходя из всего вышесказанного, очевидно, что оба полюса являются противоположными друг другу в самом главном: одни стремятся минимализировать суверенность и самостоятельность, автаркийность России (вплоть до ее полной отмены в мондиалистском космополитическом контексте “нового мирового порядка”), другие, напротив, ориентированы на утверждение, усиление и расширение национально-государственной суверенности, на максимальное выведение нации из планетарной мондиалнстской структуры, враждебной, по определению, существованию любого полноценного автаркийного общества. Конечно, в реальной политике эти два полюса почти никогда не встречаются в чистом виде. большинство властных структур представляют собой смешанные системы, где соприсутствуют обе тенденции, но, тем не менее, именно два этих полюса определяют основные силовые тенденции, которые находятся в постоянном и жестком противодействии, завуалированном компромиссами, наивностью, недалекостью или коррумпированностью “непосвященных” статистов от политики.

Итак, мы выделили два полюса в актуальной политической картине России. Им соответствуют две различные точки зрения на возможность гражданской войны в России. И именно эти две силы, в конечном итоге, и будут являться основными субъектами потенциального конфликта, основными противниками, основными сторонами, хотя их противостояние и может быть скрыто под более частным и запутанным распределением ролей. Пример первой гражданской войны в России показывает, что в этом случае национальные и антинациональные силы выступали не под собственными знаменами, но под сложной и противоречивой системой социальных, политических и идеологических ориентации, скрывающих истинные геополитические мотивы и тенденции. Чтобы не повторять ошибок прошлого, надо объективно проанализировать страшную перспективу новой гражданской войны, по ту сторону политических или идеологических симпатий.

 

4.2. Варианты расстановки сил

 

Выделим основные сюжеты гражданской войны в России, определим действующие силы и непосредственные мотивации, наметим предположительные ее варианты. [c.442]

1) Первый (и самый маловероятный) вариант гражданской войны мог бы развиваться по линии противостояния: национально-государственные силы против мондиалистского лобби.

Действительно, такое разделение ролей было бы весьма логичным, если учесть полную несовместимость главных ориентации тех и других. Мондиалисты стремятся всячески ослабить суверенность России, подорвать ее экономико-политическую самостоятельность, сделать ее зависимой от космополитического мондиалистского истэблишмента, лишить ее возможности свободно выполнять национальную миссию. Националисты и государственники, напротив, хотят укрепить автаркию, добиться максимальной политической самостоятельности и экономико-социальной самодостаточности. Естественно, что мирно сочетать эти две тенденции невозможно, так как они противоречат друг другу во всем – в общем и частном.

Однако, такой вариант гражданской войны (“космополиты против националистов”) вообще не может стать общенародным и глобальным. так как мондиалистская идеология принципиально не способна привить массам фанатизм и поднять на защиту своих идеалов хоть сколько-нибудь значительную часть населения. В мирных условиях, конечно, инерциальность. безразличие и общая пассивность могут быть вспомогательными факторами для мондиалистов. но в случае кровавого конфликта, стрельбы и убийств необходима апелляция к более глубинным слоям человеческой психики, необходимы фанатизм и жертвенность. Националисты, напротив, легко могут рассчитывать на поддержку подавляющего большинства народа в случае открытого и широкого вооруженного противостояния с мондиалистами. если. конечно, конфликт приобретет общенациональный характер, а не будет локализован в особых жестко контролируемых мондиалистами центрах.

Иными словами, гражданская война по сценарию “мондиалисты – националисты” в любом случае не станет настоящей и тотальной гражданской войной, так как у мондиалистов в чистом виде нет и не будет прочной идеологически спаянной и политически активной основы, способной организовать массы для противостояния националистам. Если бы такой конфликт разгорелся, то его исход был бы скорым и однозначным: национально-государственные силы быстро расправились бы с антинациональным лобби, обозначенным в качестве такового и ставшим лицом к лицу с поднявшимся за патриотическую идею народом. В [c.443] принципе, такая гражданская война была бы почти бескровной и очень краткой, и после уничтожения мондиалнстов внутренний источник конфликтности был бы ликвидирован, а политическая и социальная жизнь государства развивалась бы строго в границах национальных интересов, как это и имеет место в традиционных государствах и нациях.

Но мондиалистское лобби вряд ли не понимает своего истинного положения и самоубийственности такого сценария, а значит, оно будет стараться избежать подобного поворота событий любой ценой. Именно поэтому данный вариант и является почти невероятным.

2) Второй вариант гражданской войны определяется формулой: РФ против одной (или нескольких) из республик ближнего зарубежья. Такая ситуация легко может сложиться из-за крайней нестабильности новых государственных образований на территории бывшего СССР. Эти государства, подавляющее большинство которых не имеет никакой более или менее устойчивой государственной и национальной традиции, созданные в рамках совершенно произвольных границ, не совпадающих ни с этническими, ни с социально-экономическими, ни с религиозными территориями органических обществ, неминуемо будут ввержены в глубокий внутренний и внешний кризис. Они принципиально не смогут обрести никакой подлинной суверенности, так как их стратегические возможности не позволяют отстоять свою независимость, не прибегая при этом ко внешней помощи. Коллапс политической, социальной и экономической систем в них неизбежен, и естественно, это не может не сказаться на их отношении как к русскому (или прорусски ориентированному) населению, так и к самой России.

В данном случае, скорее всего, именно с их стороны будет брошен России вызов, на что РФ будет вынуждена ответить с той или иной степенью агрессивности. Этот процесс скорее всего будет носить цепной характер, так как взрыв межэтнических или территориальных противоречий, затрагивающий Россию и русских, неминуемо отзовется в других бывших советскими республиках.

Очевидно, что национальные интересы русских и ориентация мондиалистского лобби внутри России (и внутри новых республик) в таком случае не столкнутся между собой непосредственно и открыто. Основным противником в такой войне будут для русских непосредственные соседи. При этом совершенно не обязательно, что мондиалистское [c.444] лобби будет играть в данном случае на поражение РФ. Такой конфликт, называемый американскими стратегами “войнами малой интенсивности” (или даже “средней(!) интенсивности”), вполне может удовлетворять интересам мондиалистского лобби, если он дестабилизирует стратегическую и геополитическую ситуацию в России и, шире, Евразии, став локальным, затяжным и двусмысленным. Русские национальные интересы в таком случае тоже не обязательно будут выполняться, даже если гражданская воина будет проходить под патриотическими и националистическими лозунгами. Как в случае Афганистана, вооруженный конфликт России с соседними регионами приведет лишь к ослаблению русского влияния в этих государствах и подорвет притягательность интеграционного импульса соседей к объединению с Россией в единый геополитический евразийский блок. При этом схожесть культурно-социального типа между населением РФ и бывших советских республик сделает данный конфликт братоубийственным и воистину гражданским. В случае славянских республик (в первую очередь, Украины) это будет еще и внутринациональной трагедией.

Таким образом, данный вариант гражданской войны является противоречивым и двусмысленным. Русские национальные интересы, императив суверенности, совершенно необязательно будут укреплены в таком развитии событий, а мондиалистское, русофобское лобби, со своей стороны, может от этого даже выиграть, создав вокруг РФ пояс “войн малой интенсивности”, дискредитирующий русских на международном уровне и подрывающий и так шаткую социально-экономическую стабильность государства. Конечно, это не означает, что Россия не должна выступать защитником русских и прорусски ориентированных народов в ближнем зарубежье. Но выполняя все это, она должна особенно печься о расширении своего геополитического и стратегического влияния. Даже если русским удастся отвоевать у соседей часть исконно русских земель, ценой за это может стать появление новых враждебных государств, которые будут отброшены в лагерь главных противников России, т.е. мондиалистов, и в таком случае новая имперская интеграция, необходимая России, будет отодвинута на неопределенный срок.

3) Третий вариант подобен первому по своей структуре, только здесь гражданская война может начаться в рамках самой РФ между представителями [c.445] русского и нерусского этносов3. Сценарий может быть схожим с предыдущим: русское население подвергается агрессии со стороны инородцев в каком-либо национальном округе или внутренней республике; этническая солидарность подталкивает других русских принять участие в конфликте; иные национальные нерусские регионы втягиваются в вооруженное противостояние на этнической почве; гражданская война принимает характер “войны малой интенсивности”. В данном случае это еще опаснее для России, так как результатом может явиться нарушение территориальной целостности РФ или, по меньшей мере, провоцирование этнической враждебности к русским инородцев там, где их удастся “подавить”. При этом неизбежно в конфликт против русских будут втянуты иные государственные и национальные образования, что может сделать его затяжным и долговременным. Такой конфликт переведет положение русских с национально-государственного на узко этнический, что еще больше сузит геополитическое качество России, которая с распадом Варшавского договора, а затем СССР. и так уже утратила свое имперское качество.

Данный вариант гражданской войны вообще противоречит национальным интересам русских, так как в нем, фактически, будет узаконен дальнейший распад русского пространства на этнические составляющие, что в перспективе сведет геополитическое качество некогда имперского народа до чисто этнического, почти “племенного” уровня. Для жесткого русофобского монднализма, ориентированного на подрыв русской национально-государственной автаркии, такой вариант был бы довольно привлекательным, так как он предполагает привитие русским не государственной, а узко этнической самоидентификации, что неизбежно сузит стратегический объем России. С другой стороны, и в этом случае есть определенный риск для мондиалистов, так как взрыв этнического самосознания может ударить и по “агентуре влияния”. Русским же патриотам такой конфликт невыгоден ни с какой стороны.

4) Четвертый вариант также является внутрироссийским, но основан не на этнической розни, а на региональных, адмитистративно-территориальных противоречиях. Централистская политика Москвы в вопросах политико-экономических и социальных не может не вызывать мощного противостояния регионов, которые в общем процессе дезинтеграции стремятся получить максимум автономности. Здесь, как и в случае этнических трений, распад советской империи лишает [c.446] нейтралистскую и интеграционную идею ее легитимности, очевидности и привлекательности. Кроме того актуальная политика центра, переняв командный тоталитарный стиль прежней системы, фактически отказалась от второй половины отношений центр – регионы, заключавшейся в помощи и социально-административной поддержке.

Центр так же хочет забирать и контролировать, как и раньше, но теперь он фактически ничего не дает взамен. Экономически регионы от этого только теряют, так как поле их возможностей сужается и зависит от центра. Но к этому прибавляется и политическая особость регионов, где антинациональный характер мондиалистских реформ ощущается намного более болезненно, чем в космополитических мегаполисах столиц.

Первые шаги в сторону сепаратизма регионами уже были сделаны, хотя эти попытки и были пресечены центром. Однако весьма вероятно, что в какой-то момент русские на юге России, в Сибири или где-то еще захотят создать “независимое государство”, свободное от политической и экономической диктатуры Москвы. Это может быть основано на чисто экономической целесообразности – продажа региональных ресурсов или товаров местного производства в обход Москвы в некоторых случаях способна резко улучшить локальную ситуации. С другой стороны, “региональная революция” может выдвинуть и политические задачи – к примеру, отказ от крайней либеральной политики центра, сохранение социальных гарантий, усиление национального аспекта в идеологии. Все это делает возможность гражданского конфликта на этом уровне вполне реальной. В какой-то момент регионы могут всерьез настоять на своем, что, естественно, вызовет противодействие центра, не желающего терять контроль над территориями.

Такая версия гражданской войны не менее двусмысленна и противоречива, как две предыдущие. Действительно, с одной стороны, требования регионов, желающих обособиться от Москвы, центра реформ, имеют некоторые черты патриотизма и национализма, отвечают интересам народа; мондиалистские силы центра, выступив против регионов, будут при этом отстаивать не национальные, а антннацнональные интересы, так как контроль либералов над всей полнотой российских территорий выгоден, в первую очередь, именно конструкторам “нового мирового порядка”. Но, с другой стороны, региональный сепаратизм приведет к распаду русских государственных территорий, ослабит [c.447] общенациональную мощь, уготовит линии разлома внутри единого русского народа. Мондиалисты могут сознательно пойти на провокацию такого конфликта в том случае, если их контроль над Россией ослабнет, и в таком случае, территориальный распад страны будет последним шагом в деле ослабления национально-государственной автаркии.

Национальные силы должны поступать в этом вопросе, исходя из прямо противоположной логики. Пока власть центра сильна, следует солидаризоваться с региональными требованиями, поддерживая их стремление к автономии от центра. Но при этом с самого начала следует подчеркивать необходимость стратегической и политической интеграции всех регионов на основе перспектив воссоздания империи. По мере ослабления мондиалистского лобби в центре патриотам следует плавно менять свою ориентацию, настаивать на недопустимости гражданского конфликта и призывать регионы к объединению.

Как бы то ни было, гражданская война на региональной основе никак не может соответствовать национальным интересам, равно как и два предыдущих сценария.

Следует оговорить особо следующий момент. Сам собой напрашивается и пятый вариант гражданской войны, в котором силы распределились бы не по идеологическому, национальному и территориальному, а по социально-экономическому признаку – к примеру, “новые богатые” против “новых бедных”. В принципе такой вариант не исключается, и в будущем для него могут сложиться все предпосылки. Но при нынешнем состоянии общества чисто экономический фактор очевидно не является доминирующим. Несмотря на страшные экономические катаклизмы, на повальное обнищание трудовых слоев и гротескное обогащение “новых русских”, русское общество пока не формулирует своих требований в экономических терминах. Геополитические. национальные, идеологические аспекты несравнимо более действенны и актуальны. Именно они способны вывести массы на площади и заставить их взяться за оружие. Экономический кризис служит прекрасным фоном для гражданского конфликта, он может послужить в определенных случаях толчком для катаклизмов, но основными силовыми линиями будут иные неэкономические тезисы. Апелляции к нации, этносу, патриотизму, свободе сегодня способны релятивизировать чисто материальную сторону жизни, сделать ее второстепенной. Но даже в том случае, где материальная сторона окажется главенствующей, она, [c.448] в силу дискредитации марксистских и социалистических доктрин, не сможет выразить свои требования в форме последовательной и зажигательной политической идеологии. Скорее всего, экономический фактор в возможных конфликтах будет сопутствующей, а не определяющей категорией.

 

4.3. Итоги анализа

 

Гражданская война в России, к сожалению, возможна. Фундаментальные противоречия между национально-государственными интересами и планами мондиализма вряд ли можно будет разрешить мирно и полюбовно. Для того, чтобы всерьез можно было бы говорить о “консенсусе” или “перемирии” между этими силами, необходимо либо окончательно уничтожить носителей национально-государственных тенденций (а это возможно лишь вместе с уничтожением самого русского государства и русской нации), либо покончить с представителями мондиалистского лобби.

Именно поэтому, развязывание гражданской войны в России или “создание на ее территории пояса “войн малой интенсивности” может в любой момент стать главным проектом мондиалистского лобби. При Этом нет сомнений, что представители этого лобби постараются сделать все возможное, чтобы самим остаться в тени, выступая под каким-то иным знаменем (как сепаратистским, так и централистским).

Три варианта гражданской войны – РФ против ближнего зарубежья, русское население РФ против инородцев, регионы против центра – принципиально неприемлемы для всех тех. кто действительно озабочен национально-государственными интересами России и русского народа. Все эти три варианта чреваты дальнейшим расколом геополитического и стратегического пространства России, даже в том случае, если определенные территории перейдут под российский контроль. Следовательно, гражданскую войну по этим трем сценариям патриоты должны предотвратить любым способом. Не говоря уже о том. что с моральной точки зрения, она им и не выгодна. А коль скоро это так, то логично предположить, что к провокации такого рода конфликтов (если они начнут разгораться) приложат руку именно мондиалисты.

Для мондиалистского лобби нечто подобное гражданской войне в России может быть выгодно и еще по нескольким причинам. Начало [c.449] военного конфликта с непосредственным участием русских позволило бы либералам из центра:

1) ввести политическую диктатуру под предлогом “спасения отечества” и насильственно избавиться от политических противников;

2) списать на войну экономический коллапс и заставить экономику функционировать под прямым контролем центра;

3) отвлечь общественное внимание ом деятельности “реформаторов”, которая становится сегодня опасно очевидной;

4) заведомо пресечь возможный в будущем союз русских с соседними национально-государственными евразийскими и европейскими. образованиями под знаком континентальной солидарности против атлантистской доминации Запада и мондиалистских проектов.

Все это заставляет полагать, что носители жесткого варианта мондиализма в России рано или поздно прибегнут к “гражданской войне”, особенно если позиция либерального режима будет становиться все более и более шаткой. При этом важно отметить, что в таком случае с необходимостью произойдет “структурная перестройка” внутри самого мондиалистского лобби, и часть его выступит под патриотическими, и быть может, даже националистическими и шовинистическими лозунгами.

Трудно сказать, когда именно могут произойти первые взрывы. Это зависит от многих спонтанных и искусственных факторов. Но даже если некоторое время ничего подобного не произойдет, потенциальная угроза такого поворота событий будет более чем актуальной, коль скоро мондиалистское лобби не только существует в России, но и контролирует важнейшие рычаги государственно-политической власти.

Лишь первый вариант “гражданской войны” – мондиалисты против националистов – мог бы быть кратким, почти бескровным и выгодным для патриотов, для России, Более того, прямое столкновение нации с ее внутренними врагами неминуемо дало бы победу именно национальным силам. Фактически это была бы не “гражданская война” в полном смысле этого слова, но короткая вспышка активного противостояния, в результате которой возможность полноценной гражданской войны если не уничтожилась совсем, то отложилась бы на неопределенно далекий срок. Но для этого необходимо спровоцировать мондиалистское лобби выступить под своими собственными знаменами, и от имени ясно обозначенных и точно названных русских [c.450] национально-государственных интересов должны были бы сплотиться и патриотические силы. Это сделать безусловно не просто(почти невозможно). С одной стороны, сами мондиалисты не настолько наивны, чтобы во всеуслышание говорить о ненависти к тон стране, в которой они действуют, и о своем стремлении ее разрушить, а с другой стороны, представители национально-государственных сил часто не способны вразумительно и последовательно, но в то же время кратко и убедительно, сформулировать основы своей идеологической позиции. Этому мешает приверженность отжившим советско-коммунистическим клише, повышенная эмоциональность, слабая способность к аналитическому мышлению, игнорирование основополагающих принципов геополитики и т.д.

Подлинный гражданский мир не может быть основан на компромиссе, если две стороны этого компромисса являются во всем прямыми противоположностями. Пока доминирующей является мондиалистская система ценностей, то все ее фланги – правые, левые, центристы – при всем различии не ставят под сомнение общей ориентации. Да. при такой ситуации “мир” возможен, но ценой гибели государства и радикального исключения национальных сил из диалога. Если же доминирующей станет национально-государственная система ценностей, то можно будет говорить о поиске компромисса между национал-капиталистами, национал-социалистами, национал-коммунистами, национал-монархистами или национал-теократами, но и в этом случае, антинациональные, мондиалистские, русофобские силы будут исключены из диалога, поставлены идеологически вне закона.

Наше общество чревато страшным гражданским конфликтом. Если у нас еще осталась способность влиять на ход событий, выбирать, то мы должны выбрать меньшее из зол. [c.451]

 

Глава 5. Геополитика югославского конфликта

 

5.1. Символизм Югославии

 

Общеизвестно, что Югославия является той территорией в Европе. с которой начинаются самые серьезные и масштабные европейские конфликты. По меньшей мере, именно так обстояло дело в XX веке. Балканы – это узел, в котором сходятся интересы всех главных европейских геополитических блоков, и именно поэтому судьба балканских народов символизирует собой судьбу всех европейских народов. Югославия – это Европа в миниатюре. Среди населяющих ее народов можно найти точные аналоги крупнейших континентальных сил.

Сербы представляют на Балканах Православную Россию (= Евразию). Хорваты и словенцы – Среднюю Европу (т.е. Германию, Австрию, Италию и т.д.). Мусульманские албанцы и боснийцы – остатки Османской Империи, а значит. Турцию и даже исламский мир в целом. И наконец, македонцы – смешанный сербо-болгарский этнос, который [c.452] являет собой символ Великой Православной Югославии (основанной на объединении Сербии и Болгарии), так и не сумевшей исторически сложиться, несмотря на существовавшие в начале века сербо-болгарские проекты.

 

5.2. Три европейские силы

 

В самых общих чертах можно сказать, что геополитическая карта Европы разделяется на три основополагающих ареала.

Первый ареал – это Запад. Собственно континентальный Запад, представлен, в первую очередь, Францией и Португалией. В более широком смысле, к нему относятся Англия и эаатлантические внеевропейские США. Хотя между континентальным Западом (Францией), островным Западом (Англией) и заокеанским Западом (Америкой) могут существовать внутренние противоречия, по отношению к остальным европейским геополитическим образованиям Запад выступает чаще всего как единая геополитическая сила.

Вторым ареалом является Средняя Европа (Mitteleuropa). К нему относятся государства бывшей Священной Римской Империи Германских Наций, бывшие земли Австро-Венгрии, Германия, Италия и т.д. Для Средней Европы характерно геополитическое противостояние как с европейским Западом, так и с Востоком.

И наконец, третьим ареалом является Россия, которая выступает в Европе не только от своего имени, но и от имени всех евразийских народов Востока.

Вообще говоря, можно было бы выделить и четвертый исламский геополитический ареал – от магрибских стран Северной Африки до Пакистана и Филиппин, но этот геополитический блок является внеевропейским, а кроме того в XX столетии его геополитическое влияние на Европу было не слишком значительным, хотя возможно, что в будущем исламский мир снова (как это было в Средневековье) станет важной составляющей европейской геополитики.

Три геополитических европейских образования создают на континенте постоянные зоны напряженности, которые проходят на условных и постоянно меняющихся границах между европейским Западом и Средней Европой (Mitteleuropa), с одной стороны, и между Средней Европой и Россией-Евразией – с другой. [c.453]

Схематично можно выделить некоторое число геополитических союзов или, напротив, противостояний, которые составляют константы европейской международной политики.

Европейский Запад может противостоять Средней Европе как своему наиболее близкому соседу с Востока. Наиболее ясно эта геополитическая тенденция воплощена в противостоянии абсолютистской Франции (Etat-Nation) и имперской Австро-Венгрии. Позже это противоречие выразилось в многочисленных франко-германских конфликтах. С другой стороны, существует теоретическая возможность и франко-германского геополитического союза, идеи которого вдохновляли как Виши, так и де Голля. Показательно, что Запад может подчас в борьбе против Средней Европы вступать в союз с европейским Востоком (Россией-Евразией). В других же случаях именно Россия становится главным геополитическим противником как европейского Запада, так и Срединной Европы.

Срединная Европа (Германия) также в отношении своего восточного геополитического соседа может находиться как в состоянии противостояния (что всегда прямо или косвенно выгодно европейскому Западу), так и в состоянии союза (что всегда создает опасность для Запада).

И наконец, геополитические предпочтения России в европейской политике могут быть ориентированы как в антигерманском ключе (Франция, Англия и даже США логически становятся в таком случае союзниками), так и в антизападном (тогда неизбежен русско-немецкий союз).

Таковы, в самом грубом приближении, основные геополитические факторы европейской политики. Их совершенно необходимо учитывать при анализе балканской проблемы, так как все эти три тенденции сталкиваются между собой в югославском конфликте, создавая потенциальную угрозу новой большой европейской войны.

 

5.3. Правда хорватов

 

Хорваты (равно как и словенцы) традиционно входили в состав Австро-Венгрии, являлись этносом, полностью интегрированным в католический сектор германской Средней Европы. Их естественная геополитическая судьба связана именно с этим европейским блоком. Поэтому [c.454] тяготение хорватов к Германии и Австрии – отнюдь не случайный оппортунистический произвол, но следование логике исторического бытия этого народа. Крушение Австро-Венгрии и создание Югославии было результатом долгой борьбы европейского Запада против Средней Европы, и именно этим объясняется прагматическая поддержка сербов французами. (Вариант: Запад вместе с Востоком против Средней Европы). Те хорваты, которые приветствовали создание Югославии шли, в некотором смысле, против своей геополитической и религиозной традиции, и не случайно большинство из них через масонские институты ориентировались именно на “Великий Восток Франции” и его геополитические проекты, направленные на триумф в Европе сил Запада. При создании Югославии, как и во всей расстановке сил в период Первой мировой войны, прослеживается доминация именно западной тенденции, успешно использующей силы Востока (как Сербию, так и большую Россию) против Срединной Европы.

Хорваты при создании Югославии и стали первыми жертвами такой политики, и не удивительно, что немцев они позже встречали как освободителей (как. впрочем, и украинские католики и униаты, всегда тяготевшие к зоне среднеевропейского влияния). Но поддержка силами Запада – Францией – сербов (кстати, эта поддержка так же осуществлялась, в первую очередь, через масонские каналы) была весьма двусмысленной, так как и сами сербы, в свою очередь, становились заложниками такого геополитического образования на Балканах, целостность которого могла быть сохранена только путем силового контроля.

При актуальном кризисе восточного блока (т.е. всей зоны влияния России-Евразии) в период перестройки, интеграционные силы в Югославии несколько ослабли, и хорваты (вместе со словенцами) не замедлили заявить о своей геополитической чужеродности по отношению к сербской Югославии, понимаемой двояко – и как искусственное создание Запада, и как форпост Востока в Средней Европе.

Таким образом, хорваты на геополитическом уровне отстаивают тот принцип, чтобы Средняя Европа оставалась самой собой, т.е. независимым, самостоятельным и территориально объединенным европейским регионом. Хотя надо заметить, что идея превращения Хорватии в самостоятельное этнически однородное карликовое балканское Государ-.етво-Нацию (Etat-Nation) французского образца уже заведомо закладывает [c.455] мину под геополитическое единство среднеевропейского пространства, способного гармонично существовать лишь как гибкая, но целостная структура, а не как дробный конгломерат эгоистических микрогосударств. Иными словами, геополитическая тенденция хорватов будет полноценной лишь в случае ее сверхнациональной ориентированности, а это предполагает и мирное .решение проблемы сербского меньшинства в Хорватии. Хорватский национализм, выходя из геополитической плоскости в плоскость сугубо этническую, теряет свою оправданность и меняет свой знак на противоположный.

 

5.4. Правда сербов

 

Геополитическая перспектива сербов имеет однозначно прорусский, евразийский характер. Через религиозный и этнический фактор Сербия прямо примыкает к России, являясь ее геополитическим продолжением на юге Европы. Судьба сербов и судьба русских на геополитическом уровне – это одна и та же судьба. Поэтому для того, чтобы сербам вернуться к истокам своей европейской миссии, им необходимо обратиться к Востоку, к Евразии, понять смысл и цели русской геополитики. При этом не наивный и искусственный панславизм, несостоятельность которого прекрасно показал русский философ Константин Леонтьев. а именно проект Великой Евразии с осью России – своего рода эйкуменически-континентальный православный неовизантизм – должен быть путеводной звездой истинно сербской геополитики. Лишь в этом случае сербская тенденция вернется к своим собственным корням и перестанет играть роль марионетки в руках атлантистов, используемой лишь для борьбы против Средней Европы и германского мира.

В геополитической истории Европы можно проследить одну постоянную тенденцию, выяснение которой поможет понять то, кто для Сербии является позитивным решением. Эта тенденция такова: союз Востока и срединной Европы против Запада всегда выгоден и той и другой стороне. Равно как выгоден континентальному Западу (Франции), союз со Срединной Европой (Германией) против Запада островного и заокеанского (англосаксонский мир). Иными словами, приоритет, отдаваемый геополитическому Востоку (даже Востоку относительному – ведь Средняя Европа, к примеру, является Востоком по [c.456] отношению к Франции) практически всегда выгоден не только самому Востоку, но и западному участнику этого союза. И наоборот, геополитический союз с приоритетом западной тенденции (Франция с Англией и США против Германии. Франция с Германией против России и т.д.) завязывает узлы все новых и новых европейских конфликтов и войн.

Учитывая эти соображения, мы можем сказать, что геополитическая ориентация сербов должна обратиться в качестве ориентира к болгарской геополитике, которая практически всегда сочетала в себе русофильство с германофильством, создавая в Южной Европе пространство политической стабильности и гармонии, что постепенно могло открыть Средней Европе выход к мусульманскому югу, а значит, и положить конец доминации в этом регионе атлантистского Запада. Более того, Сербия должна осознать всю двусмысленность той поддержки, которую некогда оказывал ей Запад и цена которой хорошо видна в антисербских санкциях западных стран. Только геополитическое единение с другими православными восточноевропейскими народами (и, в первую очередь, с Болгарией) в единый прорусский и одновременно дружественный Средней Европе блок создаст на Балканах зону стабильности и выведет из употребления позорный термин “балканизация”.

Так же, как и в случае хорватов, идея чисто сербского Государства-Нации также не решит никаких проблем в том случае, если это сербское государство восприемствует у созданной масонами Югославии ее германофобию и ориентацию на Запад.

 

5.5. Правда югославских мусульман

 

Югославские мусульмане Боснии и албанцы представляют собой исламский, “османский” геополитический фактор в Европе. Важно заметить, что Турция, влияние которой больше всего ощущается среди югославских мусульман, безусловно, является в Европе выразителем крайне-западных, атлантических тенденций. Если Запад, старавшийся использовать европейский Восток (Россию) против Средней Европы, все же не смог окончательно подавить самостоятельное геополитическое самопроявление этого континентального региона и часто сталкивался, напротив, с экспансией России-Евразии (либо через русско-германский союз, либо непосредственно через создание Варшавского [c.457] блока), то светская псевдоисламская Турция стала надежным инструментом в руках атлантистских политиков. И шире, атлантистское влияние на геополитику исламских стран чрезвычайно велико. Поэтому антисербские выступления югославских мусульман намечают собой несравнимо более глобальный континентальный конфликт Северной Евразии (России и ее геополитического ареала) с Югом. При этом важно отметить, что такой конфликт противоречит интересам самого Юга, поскольку он становится в данном случае таким же инструментом в руках атлантистского Запада, каким был Евразийский Восток (в лице сербов) против Средней Европы (в лице Австро-Венгрии и ее представителей хорватов).

Единственным логичным выходом для югославских мусульман Боснии и албанцев было бы обращение к Ирану и преемственность его политики, так как только эта страна в настоящее время проводит геополитику, ориентированную на независимость, самостоятельность и континентальную гармонию, действуя в соответствии со своей собственной логикой независимо от интересов атлантистов в этом регионе. Обратись к Ирану, югославские мусульмане смогут обрести должную геополитическую перспективу, так как радикально антизападный, континентальный и традиционалистский Иран является потенциальным союзником всех европейских блоков восточной ориентации – от России-Евразии до Средней Европы. Более того. ориентация на Иран европейских восточных Больших Пространств могла бы резко изменить положение дел во всем исламском мире и резко ослабить там американское влияние, что было бы не только на руку европейцам, но и освободило бы исламские народы от экономического и военного диктата англосаксонских атлантистов.

Только при такой ориентации югославских мусульман их геополитическое присутствие в Европе могло бы стать гармоничным, логичным и бесконфликтным. Можно сказать, что данная проблема разделяется на три этапа. Первый этап: переориентация мусульман от Турции на Иран. Второй этап: укрепление геополитического союза Средней Европы с Ираном и исламским миром в целом. И третий этап: геополитический евразийский альянс Востока и Средней Европы. При этом данные этапы могут проходить параллельно, каждый на своем уровне. Здесь особенно важно понять, что проблема маленького балканского народа геополитически не может быть решена без самых серьезных и [c.458] глобальных геополитических трансформаций. Никогда не следует забывать, что именно с небольших по размеру, но гигантских по символической значимости локальных конфликтов начинаются все мировые войны.

 

5.6. Правда македонцев

 

Македонская проблема современной Югославии коренится именно в искусственности реально существовавшей “Югославии”, которая являлась “государством южных славян” только по названию. Македонцы, представляющие собой этнос, промежуточный между сербами и болгарами и исповедующий Православие, должны были бы входить как естественный компонент в настоящую Югославию, состоящую из Сербии и Болгарии. Но существование двух славянских государств якобинского типа на Балканах вместо одного федерального, “имперского”, славянского государства евразийской ориентации привело к тому, что маленький македонский народ очутился на границе между двумя политическими регионами с довольно различной политической спецификой.

В настоящий же момент дело еще усугубляется и тем. что в нынешней Болгарии растет якобинский национализм, уже не раз сталкивавший православные балканские державы между собой и препятствовавший обращению к единственно верной неовизантийской геополитике. Изначально в этом процессе было активно замешано и атлантистское лобби (как католическое, так и английское), которое дает о себе знать и в современной Болгарии, хотя и в иных формах.

В сущности, западная тактика остается здесь той же самой, что и в начале века. Тогда, разрушив Австро-Венгрию, Запад не допустил создания крупной славянской общности, разыграв карту “балканских национализмов” – греческого, болгарского, сербского, румынского и т.д. Сегодня те же геополитические силы Запада снова наносят двойной удар по Средней Европе и по югославянскому единству, провоцируя хорватский сепаратизм на Западе и македонский на Востоке.

В случае Македонии, как и во всех других балканских конфликтах. выход может быть найден только через глобальный интеграционный процесс организации европейских Больших Пространств, а не путем прямолинейного сепаратизма и создания карликовых псевдогосударств. [c.459] Присоединение Македонии к Болгарии также никоим образом не решит проблему, но лишь подготовит новый, на сей раз действительно межгосударственный, межславянский конфликт.

 

5.7. Приоритеты югославской войны

 

Будучи глубоко символическим и крайне значимым, югославский конфликт требует от каждой страны, от каждой европейской политической и геополитической силы определиться и обозначить свои приоритеты в данном вопросе. Здесь речь идет не только о сентиментальной, конфессиональной, исторической, Этнической или политической наклонности тех или иных людей, народов и государств. Речь идет о будущем Европы, о будущем Евразии.

Сторонники приоритета Средней Европы и германофилы изначально заняли прохорватскую позицию. Этот выбор основывался на геополитическом анализе причин создания Югославии, на отверженин масонской политики Франции в Средней Европе, на понимании необходимости естественного воссоздания единого среднеевропейского пространства после завершения “ялтинской эры”, в течение которой Европа была искусственно разделена на два, а не на три геополитических лагеря. Именно этим объясняется присутствие среди хорватов многих европейских национал-революционеров.

Но логика предпочтения Срединной Европы не учитывала одного очень важного соображения. Дело в том, что помимо инструментальной роли геополитического Востока при исполнении планов Запада против Средней Европы существует и всегда существовала коренная, глубинная и почвенная собственно евразийская геополитика этого Большого Пространства, геополитика Православной России, ориентирующейся на свои собственные континентальные интересы, а в далекой перспективе – на новый Священный Союз. Когда в процессе жестокого внутреннего конфликта между сербами и хорватами сербское самосознание пробудилось вполне, когда кровь сербского народа снова вызвала из бессознательных глубин древнейшие геополитические, национальные и духовные архетипы, когда актуальной стала идея Великой Сербии, Духовной Сербии, инструментальная миссия Югославии закончилась, и на ее место вступила Великая Евразийская Идея, Идея Востока. [c.460]

Пока сербы сражались со Средней Европой (в лице хорватов) атлантисты от Парижа до Нью-Йорка повсюду аплодировали Федеративной Югославии или, по меньшей мере, упрекали хорватов в “национализме” и “профашизме”. Как только сербы перешли определенную черту, и их борьба приобрела характер борьбы с самой идеей Запада, с атлантизмом, тут же Сербия была объявлена главным препятствием для построения “Нового Мирового Порядка”, и против нее последовали жесткие политические и экономические санкции.

Чтобы сделать окончательный выбор, необходимо снова обратиться к уже сформулированному нами выше геополитическому закону. согласно которому континентальная гармония реальна только при приоритете Востока, при выборе Евразии в качестве позитивной ориентации, так как даже позитивная сама по себе идея Срединной Европы при ее противопоставлении России-Евразии становится негативной и разрушительной, как это ясно обнаружилось в глубокой и трагической ошибке Гитлера, начавшего антивосточную, антирусскую экспансию, что, в конце концов, обернулось выгодой только для западного, атлантического блока, разрушило Германию и породило зародыши кризиса в России. Поэтому и в югославском конфликте геополитический приоритет должен быть отдан сербскому фактору, но, естественно, в той мере, в какой сербы следуют евразийской, прорусской геополитической тенденции, тяготеющей к созданию мощного и гибкого южнославянского блока, сознающего важность Срединной Европы и способствующего установлению германо-русского альянса против Запада. Сербская германофобия в сочетании с масонским франкофильством, какими бы благовидными предлогами они ни прикрывались, никогда не смогут дать основания для положительного решения югославской проблемы.

Иными словами, наибольшее предпочтение должно быть отдано сербам-традиционалистам, укорененным в православной вере, сознающим свое славянское духовное наследие и ориентированным на создание новой гармоничной прорусской геополитической структуры с однозначно антизападной и антиатлантической ориентацией.

С другой стороны, следует внимательно отнестись к требованиям хорватов и к их тяготению в регион Средней Европы. При наличии у них антиатлантических тенденций хорваты могут в перспективе стать позитивной внутриевропейской силой. [c.461]

Боснийский фактор при переориентации югославских мусульман с Турции на Иран также необходимо принять в расчет, чтобы, “превратив яд в лекарство”, на этой базе положить начало совершенно новой европейской политике в исламском мире, прямо противоположной экономическому и военному империализму США в исламских странах.

И наконец, македонцы вместо того. чтобы быть яблоком раздора южных православных славян, должны стать зародышем сербско-болгарского объединения, первым шагом к– созданию истинной Великой Югославии.

К таким выводам приводит беспристрастный геополитический анализ югославской проблемы. Конечно, в ужасе братоубийственной войны трудно сохранить здравый смысл, потоки крови будят в сердцах лишь ярость и желание мести. Но иногда, быть может, лишь холодный. разумный анализ, учитывающий исторические корни и геополитические закономерности, может предложить правильный выход из тупика братоубийственной войны, тогда как эмоциональная солидарность с теми или с другими лишь усугубит безысходность кровавого кошмара. Кроме того, такой анализ ясно показывает, что истинный враг. провоцирующий весь внутриславянский геноцид, остается в тени. за кадром. предпочитая издали наблюдать, как один славянский народ уничтожает другой, сея раздор, на долгие годы закрывая возможность союза и братского мира. руша Большие Пространства самого могущественного. но раздробленного ныне континента.

Истинным инициатором югославской бойни являются атлантистские силы Запада, руководствующиеся принципом – “в стане врага надо натравливать одних на других и ни в коем случае не допускать единства, союза и братского единения”. Это необходимо понять всем участникам сложной югославской войны за Европу, чтобы она не стала окончательно войной против Европы.

 

5.8. Сербия – это Россия

 

Важность югославских событий еще и в том, что на примере небольшой балканской страны как бы проигрывается сценарий гигантской континентальной войны, которая может вспыхнуть в России. Все геополитические силы. участвующие в балканском конфликте, имеют свои аналоги И в России, только в несравнимо большем [c.462] пространственном объеме. Хорваты и словенцы, стремящиеся войти в Среднюю Европу, имеют своими геополитическими синонимами украинцев, хотя сродненность этих последних с Великороссией датируется не несколькими десятилетиями, а несколькими столетиями, и конфессиональных трений, кроме униатов и украинских католиков, здесь не существует. Как бы то ни было, судя по определенным тенденциям, некоторые силы Киева начинают “тяготиться русским Востоком” и стремятся сблизиться с европейским пространством, экономически контролируемым Германией. Русские и другие нации, проживающие на Украине, могут стать заложниками “срединно-европейской” политики этих республик, и в этом случае их судьба будет подобна судьбе сербов в Хорватии.

Такое сопоставление, кроме всего прочего, показывает, что в геополитических и дипломатических отношениях с Украиной и Белоруссией Россия должна руководствоваться своим, фундаментальным пониманием проблемы Средней Европы, т.е. в первую очередь, Германии. Чтобы быть реалистами в этом вопросе, следует исходить при его решении не из патетических лозунгов о “единстве кровных братьев – славян” (каким бывает это “единство” можно убедиться на примере сербо-хорватской резни), а из глубокого анализа логики русско-немецких отношений, так как и Украина, и даже Польша – это не самостоятельные геополитические образования, но лишь пограничные регионы двух Больших Пространств – Евразии-России и Средней Европы. Нельзя забывать и о том. что конфликт в этой пограничной зоне чрезвычайно выгоден и другой геополитической силе – Западу. Ведь не случайно англосаксонская дипломатия всегда рассматривала все территории от Румынии до Прибалтики, как “санитарный пояс”, предохраняющий Запад (и особенно англосаксонский мир) от крайне нежелательного для него русско-германского союза.

Сербо-мусульманский конфликт является аналогом возможного русско-исламского противостояния в Средней Азии и на Кавказе, и важно заметить, что и в этом случае мусульманские республики, входившие в состав СССР, являются зоной конкурентного геополитического влияния Турции и Ирана. Как и в случае с югославскими мусульманами, это сравнение показывает, что республики, ориентированные на Иран. имеют больше шансов прийти к геополитической гармонии с основным русским блоком евразийского континента. И напротив, геополитический [c.463] фактор Турции, в настоящее время выполняющей роль проводника атлантистской политики в этом регионе, с необходимостью сопряжен с драматическими и конфликтными ситуациями.

На примере Югославии видно, что грозит России в случае аналогичного хода событий, а .тот факт, что эти события действительно разворачиваются в одном и том же русле, сегодня ни у кого более не вызывает сомнения. Вся разница лишь в скорости, которая тем больше, чем меньше пространство и малочисленное народы. Чтобы не допустить в России гигантской “Югославии”, чудовищной по масштабам и последствиям кровавой бойни, надо заранее дать ответ на фундаментальные геополитические вопросы, определить русскую континентальную стратегию, которая должна руководствоваться знанием русской политической традиции и пониманием основных геополитических задач России-Евразии, “географической Оси Истории”. При этом инерция, пассивное следование за фатальным ходом событий будут не только разрушительными для всей системы континентальной безопасности, но и чреватыми гибелью всего человечества. [c.464]

 

Глава 6. От сакральной географии к геополитике

 

6.1. Геополитика – “промежуточная” наука

 

Геополитические концепции давно стали важнейшими факторами современной политики. Они строятся на общих принципах, позволяющих легко проанализировать ситуацию любой отдельной страны и любого отдельного региона.

Геополитика в том виде, в котором она существует сегодня – наука безусловно светская, “профаническая”. секуляризированная. Но, быть может, именно она среди всех остальных современных наук сохранила в себе наибольшую связь с Традицией и с традиционными науками. Рене Генон говорил, что современная химия является результатом десакрализации традиционной науки – алхимии, а современная физика – магии. Точно так же можно сказать, что современная геополитика есть продукт секуляризации, десакрализации другой традиционной науки – сакральной географии. Но поскольку геополитика занимает особое [c.465] место среди современных наук, и ее часто причисляют к “псевдонаукам”, то ее профанизацни не является столь же совершенной и необратимой, как в случае химии или физики. Связи с сакральной географией видны здесь довольно отчетливо. Поэтому можно сказать, что геополитика занимает промежуточное положение между традиционной наукой (сакральной географией) и наукой профанической.

 

6.2. Суша и море

 

Два изначальных понятия в геополитике – суша и море. Именно эти две стихии – Земля и Вода – лежат в основе качественного представления человека о земном пространстве. В переживании суши и моря, земли и воды человек входит в контакт с фундаментальными аспектами своего существования. Суша – это стабильность, плотность, фиксированность, пространство как таковое. Вода – это подвижность, мягкость, динамика, время.

Эти две стихии суть наиболее очевидные проявления вещественной природы мира. Они вне человека: все плотное и жидкое. Они и внутри его: тело и кровь. (То же и на клеточном уровне.)

Универсальность переживания земли и воды порождает традиционную концепцию Тверди Небесной, т.к. наличие Верхних Вод (источника дождя) на небе предполагает и наличие симметричного и обязательного элемента – земли, суши, небесной твердыни. Как бы то ни было. Земля, Море. Океан суть главные категории земного существования, и человечество не может не видеть в них неких основных атрибутов мироздания. Как два основных термина геополитики они сохраняют свое значение и для цивилизаций традиционного типа, и для сугубо современных государств, народов и идеологических блоков. На уровне глобальных геополитических феноменов Суша и Море породили термины: талассократия и теллурократия, т.е. “могущество посредством моря” и “могущество посредством суши”.

Всякое государство, всякая империя основывает свою силу на предпочтительном развитии одной из этих категорий. Империи бывают либо “талассократическими”. либо “теллурократическими”. Первое предполагает наличие метрополии и колоний, второе – столицу и провинции на “общей суше”. В случае “талассократии” ее территории не объединены в одном пространстве суши. что создает фактор [c.466] прерывистости. Море – это и сильное и слабое место “талассократического могущества”. “Теллурократия”, напротив, обладает качеством территориальной непрерывности.

Но географическая и космологическая логика сразу же усложняют вроде бы простую схему этого разделения: пара “земля – море” при наложении друг на друга ее элементов дает идеи “морской земли” и “земной воды”. Морская земля – это остров, т.е. основа морской империи, полюс талассократии. Земная вода или вода суши – это реки, которые предопределяют развитие империи сухопутной. Именно на реке располагаются города, а значит, и столица, полюс теллурократни. Эта симметрия является и символической и хозяйственно-экономической и географической одновременно. Важно заметить, что статус Острова и Континента определяется не столько на основании их физической величины, сколько на основании специфики типичного сознания населения. Так, геополитика США носит островной характер, несмотря на размеры Северной Америки, а островная Япония геополитически представляет собой пример континентального менталитета и т.д.

Важна и еще одна деталь: исторически талассократия связана с Западом и Атлантическим океаном, а теллурократия– с Востоком и евразийским континентом. (Приведенный выше пример Японии объясняется, таким образом, более сильным “притяжением”, влиянием Евразии.)

Талассократия и атлантизм стали синонимами задолго до колониальной экспансии Великобритании или португало-испанских завоеваний. Еще до начала волны морских миграций народы Запада и их культуры начали движение на Восток из центров, расположенных в Атлантике. Средиземноморье также осваивалось от Гибралтара к Ближнему Востоку, а не наоборот. И напротив, раскопки в Восточной Сибири и Монголии показывают, что именно здесь существовали древнейшие очаги цивилизации, а значит, именно центральные земли континента были колыбелью евразийского человечества.

 

6.3. Символизм ландшафта

 

Помимо двух глобальных категорий – Суша и Море – геополитика оперирует и с более частными определениями. Среди талассократических реальностей разделяются морские и океанические образования. [c.467] Так, цивилизация морей, например, Черного или Средиземного, весьма отличается по своему качеству от цивилизации океанов, т.е. островных держав н народов, населяющих берега открытых океанов. Более частным делением являются также речные и озерные цивилизации, связанные с континентами.

Теллурократия также имеет свои специфические формы. Так, можно различить цивилизацию Степи и цивилизацию Леса, цивилизацию Гор и цивилизацию Долин, цивилизацию Пустыни и цивилизацию Льда. Разновидности ландшафта в сакральной географии понимаются как символические комплексы, связанные со спецификой государственной, религиозной и этической идеологии тех или иных народов. И даже в том случае, когда мы имеем дело с универсалистской эйкуменистической религией, все равно ее конкретное воплощение в том или ином народе, расе, государстве будет подвержено адаптации в соответствии с локальным сакрально-географическим контекстом.

Пустыни и степи являются геополитическим микрокосмом кочевников. Именно в пустынях и степях теллурократические тенденции достигают своего пика, поскольку фактор “воды” здесь сведен к минимуму. Именно империи Пустыни и Степи логически должны быть геополитическим плацдармом теллурократии.

Образцом империи Степи можно считать империю Чингисхана, а характерным примером империи Пустыни – арабский халифат, возникший под непосредственным воздействием кочевников.

Горы и цивилизации, гор чаще всего представляют собой архаические, фрагментарные образования. Горные страны не только не являются источниками экспансии, но наоборот, к ним стягиваются жертвы геополитической экспансии других теллурократических сил. Ни одна империя не имеет своим центром горные районы. Отсюда столь часто повторяющийся мотив сакральной географии: “горы населены демонами”. С другой стороны, идея сохранения в горах остатков древних рас и цивилизаций отражена в том, что именно в горах расположены сакральные центры традиции. Можно даже сказать, что в теллурократии горы соотносятся с некоей духовной властью.

Логическим сочетанием обеих концепций – гор как образа жреческого и равнины как образа царственного – стала символика холма, т.е. небольшой или средней возвышенности. Холм – символ царской .власти, возвышающейся над светским уровнем степи, но не выходящей [c.468] за пределы державных интересов (как это имеет место в случае гор). Холм – место пребывания короля, герцога, императора, но не жреца. Все столицы крупных теллурократических империй расположены на холме или на холмах (часто на семи – по числу планет: на пяти – по числу стихий, включая эфир н т.д.).

Лес в сакральной географии, в определенном смысле, близок к горам. Сама символика дерева родственна символике горы (и то, и другое обозначает ось мира). Поэтому лес в теллурократии также выполняет периферийную функцию – это также “место жрецов” (друиды. волхвы, отшельники), но одновременно и “место демонов”, т.е. архаических остатков исчезнувшего прошлого. Лесная зона также не может быть центром сухопутной империи.

Тундра представляет собой северный аналог степи и пустыни, однако холодный климат делает ее гораздо менее значимой с геополитической точки зрения. Эта “периферийность” достигает своего апогея во льдах, которые, подобно горам, являются зонами глубокой архаики. Показательно, что шаманская традиция у эскимосов предполагает одинокое удаление во льды, где будущему шаману открывается потусторонний мир. Таким образом, льды – зона жреческая, преддверие иного мира.

Учитывая эти первоначальные и самые общие характеристики геополитической карты, можно определить различные регионы планеты в соответствии с их сакральным качеством. Этот метод применим и к локальным особенностям ландшафта на уровне отдельной страны или даже отдельной местности. Можно также проследить сходство идеологий и традиций у самых, казалось бы, различных народов в том случае, если одинаков коренной ландшафт их обитания.

 

6.4. Восток и Запад в сакральной географии

 

Стороны Света в контексте сакральной географии имеют особую качественную характеристику. В различных традициях и в различные периоды этих традиций картина сакральной географии может меняться в соответствии с циклическими фазами развития данной традиции. При этом часто варьируется и символическая функция Сторон Света. Не вдаваясь в подробности, можно сформулировать наиболее универсальный закон сакральной географии применительно к Востоку и Западу. [c.469]

Восток в сакральной географии на основании “космического символизма” традиционно считается “землей Духа”, землей рая, землей полноты, изобилия, “родиной” Сакрального в наиболее полном и совершенном виде. В частности, эта идея имеет свое отражение в тексте Библии, где речь идет о восточном расположении “Эдема”. Точно такое понимание свойственно и другим авраамическим традициям (исламу и иудаизму), а также многим неавраамическнм традициям – китайской, индуистской и иранской. “Восток – это обитель богов”, гласит сакральная формула древних египтян, и само слово “восток” (по-египетски “нетер”) означало одновременно и “бога”. С точки зрения природного символизма. Восток – место, где восходит, “вос-текает” солнце. Свет Мира, материальный символ Божества и Духа.

Запад имеет прямо противоположный символический смысл. Это “страна смерти”, “мир мертвых”, “зеленая страна” (как называли ее древние египтяне). Запад – “царство изгнания”, “колодец отчуждения”, по выражению исламских мистиков. Запад это “анти-Восток”, страна “заката”, упадка, деградации, перехода из проявленного в непроявленное, из жизни в смерть, от полноты к нищете и т.д. Запад – место, где заходит солнце, где оно “за-падает”.

В соответствии с данной логикой естественного космического символизма древние традиции организовывали свое “священное пространство”. основывали свои культовые центры, погребения, храмы и постройки, осмысливали природные и “цивилиэационные” особенности географических, культурных и государственных территорий планеты. Таким образом, сама структура миграций, войн. походов, демографических волн, имперостроительства и т.д. определялась изначальной, парадигматической логикой сакральной географии. По оси Восток-Запад выстраивались народы и цивилизации, обладавшие иерархическими характеристиками – чем ближе к Востоку, тем ближе к Сакральному, к Традиции, к духовному изобилию. Чем ближе к Западу, тем больше упадок, деградация и омертвление Духа.

Конечно, эта логика не была абсолютной, но в то же время, не была она и второстепенной и относительной – как ошибочно считают сегодня многие “профанические” исследователи древних религий и традиций. На самом деле, сакральная логика и следование космическому символизму были намного более осознанными, осмысленными и действенными у древних народов, нежели это принято считать сегодня. И [c.470] даже в нашем антисакральном мире, на уровне “бессознательного” почти всегда архетипы сакральной географии сохраняются в целостности и пробуждаются в самые важные и критические моменты социальных катаклизмов.

Итак, сакральная география утверждает однозначно закон “качественного пространства”, в котором Восток представляет собой символический “онтологический плюс”, а Запад– “онтологический минус”.

Согласно китайской традиции. Восток – это ян, мужской, световой, солнечный принцип, а Запад – это инь, женский, темный, лунный принцип.

 

6.5. Восток и Запад в современной геополитике

 

Теперь посмотрим, как эта сакрально-географическая логика отражается в геополитике, которая, будучи наукой сугубо современной, фиксирует лишь фактическое положение дел, оставляя за кадром сами сакральные принципы.

Геополитика в ее изначальной формулировке у Ратцеля, Челлена и Макиндера (а позже у Хаусхофера и русских евразийцев) отталкивалась как раз от особенностей различных типов цивилизаций и государств в зависимости от их географического расположения. Геополитики зафиксировали факт фундаментальной разницы между “островными” и “континентальными” державами, между “западной”, “прогрессивной” цивилизацией и”восточной”,”деспотической”и”архаической” культурной формой. Поскольку вопрос о Духе в его метафизическом и сакральном понимании в современной науке вообще никогда не ставится, то геополитики оставляют его в стороне, предпочитая оценивать ситуацию в других, более современных терминах, нежели понятия “сакрального” и “профанического”. “традиционного” и “антитрадиционного” и т.д.

Геополитики фиксируют принципиальное различие государственного, культурного и индустриального развития регионов Востока и регионов Запада в последние века. Картина получается следующая. Запад является центром “материального” и “технологического” развития. На культурно-идеологическом уровне в нем преобладают “либерально-демократические” тенденции, индивидуалистическое и гуманистическое мировоззрение. На экономическом уровне приоритет отдается торговле [c.471] и технической модернизации. Именно на Западе впервые появились теории “прогресса”, “эволюции”, “поступательного развития истории”, совершенно чуждые традиционному миру Востока (и тем периодам истории Запада, когда и на нем существовала полноценная сакральная традиция, как, в частности, это имело место в Средневековье). Принуждение на социальном уровне на Западе приобретало чисто экономический характер, а Закон Идеи и Силы. сменялся Законом Денег. Постепенно специфика “идеологии Запада” отлилась в универсальную формулу “идеологии прав человека”, которая стала доминирующим принципом самого западного региона планеты – Северной Америки, и в первую очередь, США. На индустриальном уровне этой идеологии соответствовала идея “развитых стран”, а на экономическом уровне – концепция “свободного рынка”, “экономического либерализма”. Вся совокупность этих характеристик с добавлением чисто военного, стратегического объединения разных секторов цивилизации Запада определяется сегодня понятием “атлантизм”. В прошлом веке геополитики говорили об “англосаксонском типе цивилизации” или о “капиталистической, буржуазной демократии”. В этом “атлантистском” типе нашла свое наиболее чистое воплощение формула “геополитического Запада”.

Геополитический Восток представляет собой прямую противоположность геополитическому Западу. Вместо модернизации экономики на нем преобладают традиционные, архаические формы производства корпоративного, цехового типа (“развивающиеся страны”). Вместо экономического принуждения государство пользуется чаще всего “нравственным” или просто физическим принуждением (Закон Идеи и Закон Силы). Вместо “демократии” и “прав человека” Восток тяготеет к тоталитаризму, социализму и авторитаризму, т.е. к различным типам социальных режимов, единых лишь в том, что в центре их систем стоит не “индивидуум”, “человек” со своими “правами” и своими сугубо “индивидуальными ценностями”, но нечто внеиндивидуальное, внечеловеческое – будь то “общество”, “нация”, “народ”, “идея”, “мировоззрение”, “религия”, “культ вождя” и т.д. Западной либеральной демократии Восток противопоставлял самые различные типы нелиберальных, неиндивидуалистических обществ – от авторитарных монархий до теократии или социализма. Причем, с чисто типологической, геополитической точки зрения, политическая специфика того или иного режима была вторичной по сравнению с качественным делением на [c.472] “западный” (= “индивидуалистически-торговый”) строй и на строй “восточный” .(= “внеиндивидуалистически-силовой”). Типичными формами такой антизападной цивилизации являлись СССР, коммунистический Китай, Япония до 1945-го года или Иран Хомейни.

Любопытно заметить, что Рудольф Челлен. автор, впервые употребивший сам термин “геополитика”, так иллюстрировал различие между Западом и Востоком. “Типичная приговорка американца, – писал Челлен. – это “go ahead”, что дословно означает “вперед”. В этом отражается внутренний ч естественный геополитический оптимизм и “прогрессиям” американской цивилизации, являющейся предельной формой западной модели. Русские же обычно повторяют слово “ничего” (по-русски в тексте Челлена – А.Д.). В этом проявляются “пессимизм”, “созерцательность”, “фатализм” и “приверженность традиции”, свойственные Востоку”.

Если вернуться теперь к парадигме сакральной географии, то мы увидим прямое противоречие между приоритетами современной геополитики (такие понятия, как “прогресс”, “либерализм”, “права человека”, “торговый строй” и т.д., стали сегодня для большинства положительными терминами) и приоритетами сакральной географии, оценивающей типы цивилизации с совершенно противоположной точки зрения (такие понятия, как “дух”, “созерцание”, “покорность сверхчеловеческой силе или сверхчеловеческой идее”, “идеократия” и т.д. в сакральной цивилизации были сугубо позитивными и до сих пор остаются таковыми для народов Востока на уровне их “коллективного бессознательного”). Таким образом, современная геополитика (за исключением русских евразийцев, германских последователей Хаусхофера, исламских фундаменталистов и т.д.) оценивает картину мира прямо противоположным образом, нежели традиционная сакральная география. Но при этом обе науки сходятся в описании фундаментальных закономерностей географической картины цивилизации.

 

6.6. Сакральный Север и сакральный Юг

 

Помимо сакрально-географического детерминизма по оси Восток – Запад крайне важной является проблема другой, вертикальной, оси ориентации – оси Север – Юг. Здесь, как и во всех остальных случаях. принципы сакральной географии, символизм сторон света и соответствующнх [c.473] им континентов имеют прямой аналог в геополитической картине мира, которая или складывается естественно в ходе исторического процесса, или осознанно и искусственно конструируется в результате целенаправленных действий лидеров тех или иных геополитических образований. С точки зрения “интегрального традиционализма”, разница между “искусственным” и “естественным” вообще весьма относительна, так как Традиция никогда не знала ничего похожего на картезианский или кантианский дуализм, строго разводящий между собой “субъективное” и “объективное” (“феноменальное” и “ноуменальное”). Поэтому сакральный детерминизм Севера или Юга не есть только физический, природный, ландшафтно-климатический фактор (т.е. нечто “объективное”) или только “идея”, “концепция”, порожденная умами тех или иных индивидуумов (т.е. нечто “субъективное”), но нечто третье, превосходящее и объективный и субъективный полюс. Можно сказать, что сакральный Север, архетип Севера, в истории раздваивается на северный природный ландшафт, с одной стороны, и на идею Севера, “нордизм”, с другой стороны.

Наиболее древний и изначальный пласт Традиции однозначно утверждает примат Севера над Югом. Символизм Севера имеет отношение к Истоку, к изначальному нордическому раю, откуда берет начало вся человеческая цивилизация. Древнеиранские и зороастрийские тексты говорят о северной стране “Арьяне Ваэджа” и ее столице “Вара”, откуда древние арии были изгнаны оледенением, которое наслал на них Ахрнман, дух Зла и противник светлого Ормузда. Древние Веды тоже говорят о Северной стране как о прародине индусов, о Света-двипа, Белой Земле, лежащей на крайнем севере.

Древние греки говорили о Гиперборее, северном острове со столицей Туле. Эта земля считалась родиной, светоносного бога Аполлона. И во многих других традициях можно обнаружить следы древнейшего, часто забытого и ставшего фрагментарным, нордического символизма. Основной идеей, традиционно связанной с Севером, является идея Центра, Неподвижного Полюса, точки Вечности, вокруг которой вращается не только пространство, но и время, цикл. Север – это земля, где солнце не заходит даже ночью, пространство вечного света. Всякая сакральная традиция дочитает Центр, Середину, точку, где сходятся противоположности, символическое место, которое не подлежит законам космической энтропии. Этот Центр, символом которого является [c.474] Свастика (подчеркивающая неподвижность и постоянство Центра и подвижность и изменчивость периферии), в каждой традиции именовался по-разному, но всегда он прямо или косвенно связывался с символизмом Севера. Поэтому можно сказать, что все сакральные традиции суть проекции Единой Северной Примордиальной Традиции, адаптированные к тем или иным историческим условиям. Север – сторона Света, избранная изначальным Логосом для того. чтобы проявить себя в Истории, и всякое последующее его проявление лишь восстанавливало изначальный полярно-райский символизм.

Сакральная география соотносит Север с духом, светом, чистотой, полнотой, единством, вечностью.

Юг символизирует нечто прямо противоположное – материальность, тьму, смешение, лишенность. множественность, погруженность в поток времени и становления. Даже с природной точки зрения, в полярных областях существует один длинный полугодовой День и одна длинная полугодовая Ночь. Это – День и Ночь богов и героев-ангелов. Даже деградировавшие традиции помнили об этой сакральной, духовной, сверхъестественной стороне Севера, считая северные регионы обителью “духов” и “потусторонних сил”. На Юге День и Ночь богов раскалываются на множество человеческих суток, изначальный символизм Гипербореи утрачивается, и воспоминание о нем становится фактором “культуры”, “предания”. Юг вообще часто соотносится с культурой, т.е. с той сферой человеческой деятельности, где Невидимое и Чисто Духовное приобретает свои материальные, огрубленные. зримые очертания. Юг – это царство материи, жизни, биологии и инстинктов. Юг разлагает северную чистоту Традиции, но сохраняет в материализованном виде ее следы.

Пара Север – Юг в сакральной географии не сводится к абстрактному противопоставлению Добра и Зла. Это, скорее, противостояние Духовной Идеи и ее огрубленного, материального воплощения. В нормальном случае при признанном Югом примате Севера между этими сторонами света существуют гармоничные отношения – Север “одухотворяет” Юг. нордические посланцы дают южанам Традицию, закладывают фундаменты сакральных цивилизаций. Если Юг отказывается от признания примата Севера, начинается сакральное противостояние, “война континентов”, причем, с точки зрения традиции, именно Юг ответственен за этот конфликт своим преступлением священных норм. [c.475] В “Рамаяне”, к примеру, южный остров Ланка считается обителью демонов, похитивших жену Рамы, Ситу и объявивших воину континентальному Северу со столицей Айодхья.

При этом важно отметить, что ось Север-Юг в сакральной географии является более важной, нежели ось Восток-Запад. Но будучи более важной, она соотносится с наиболее древними этапами циклической истории. Великая война Севера и Юга, Гипербореи и Гондваны (древнего палеоконтинента Юга) относится к “допотопным” временам. В последних фазах цикла она становится более скрытой, завуалированной. Исчезают и сами древние палеоконтиненты Севера и Юга. Эстафета противостояния переходит к Востоку и Западу.

Смена вертикальной оси Север – Юг на горизонтальную Восток – Запад, характерная для последних этапов цикла, тем не менее, сохраняет логическую и символическую связь между двумя этими сакрально-географическими парами. Пара Север – Юг (т.е. Дух – Материя, Вечность – Время) проецируется на пару Восток – Запад (т.е. Традиция и Профанизм, Исток и Закат). Восток есть горизонтальная проекция Севера вниз. Запад – горизонтальная проекция Юга вверх. Из такого переноса сакральных смыслов можно легко получить структуру континентального видения, свойственного Традиции.

 

6.7. Люди Севера

 

Сакральный Север определяет особый человеческий тип, который может иметь свое биологическое, расовое воплощение, но может и не иметь его. Сущность “нордизма” заключается в способности человека возводить каждый предмет физического, материального мира к его архетипу, к его Идее. Это качество не есть простое развитие рационального начала. Напротив, картезианский и кантианский “чистый рассудок” как раз и не способен естественным образом преодолеть тонкую грань между “феноменом” и “ноуменом”, но именно эта способность лежит в основе “нордического” мышления. Человек Севера – это не просто белый, “ариец” или индоевропеец по крови, языку и культуре. Человек Севера – это специфический тип существа, наделенного прямой интуицией Священного. Для него космос – это ткань из символов, каждый из которых указует на скрытый от глаз Духовный Перво-принцип. Человек Севера – это “солнечный человек”, Sonnenmensch, [c.476] не поглощающий энергию, как черное вещество, а выделяющий ее. изживающий из своей души потоки созидания, света, силы и мудрости.

Чисто нордическая цивилизация исчезла вместе с древней Гипербореей, но именно ее посланцы заложили основы всех существующих традиций. Именно эта нордическая “раса” Учителей стояла у истоков религий и культур народов всех континентов и цветов кожи. Следы гиперборейского культа можно найти и у индейцев Северной Америки, и у древних славян, и у основателей китайской цивилизации, и у тихоокеанских аборигенов, и у белокурых германцев, и у черных шаманов западной Африки, и у краснокожих ацтеков, и у скуластых монголов. Нет такого народа на планете, который не имел бы мифа о “солнечном человеке”. Sonnenmensch. Истинный духовный, сверхрациональный Ум. божественный Логос, способность видеть сквозь мир его тайную Душу – это определяющие качества Севера. Там, где есть Священная Чистота и Мудрость, там -незримо присутствует Север, независимо от того, в какой временной или пространственной точке мы находимся.

 

6.8. Люди Юга

 

Человек Юга, гондванический тип – это прямая противоположность “нордическому” типу. Человек Юга живёт в окружении следствий, вторичных проявлений, он пребывает в космосе, который он почитает, но не понимает. Он поклоняется внешнему, но не внутреннему. Он бережно сохраняет следы духовности, ее воплощения в материальной среде, но не способен перейти от символизирующего к символизируемому. Человек Юга живет страстями и порывами, он ставит душевное выше духовного (которого просто не знает) и почитает Жизнь как высшую инстанцию. Для человека Юга характерен культ Великой Матери, материи, порождающей многообразие форм. Цивилизация Юга – цивилизация Луны, получающей свой свет от Солнца (Севера), сохраняющей и передающей его некоторое время, но периодически теряющей с ним контакт (новолуние). Человек Юга – Mondmensch.

Когда люди Юга пребывают в гармонии с людьми Севера, т.е. признают их авторитет и их типологическое (а не расовое) превосходство, царит цивилизационная гармония. Когда они претендуют на главенство своего архетипического отношения к реальности, возникает искаженный культурный тип, который можно определить совокупно как [c.477] идолопоклонничество, фетишизм или язычество (в негативном, уничижительном смысле этого термина).

Как и в случае с палеоконтинентами, чистые северные и южные типы существовали только в глубокой древности. Люди Севера и люди Юга противостояли друг другу в изначальные эпохи. Позже целые народы Севера проникали в южные земли, основывая подчас ярко выраженные “нордические” цивилизации – древний Иран, Индия. С другой стороны, южане иногда заходили далеко на Север, неся свой культурный тип – финны, эскимосы, чукчи и т.д. Постепенно изначальная ясность сакрально-географической панорамы замутнялась. Но несмотря ни на что типологический дуализм “людей Севера” и “людей Юга” сохранялся во все времена и во все эпохи, но не столько как внешний конфликт двух разных цивилизаций, а как внутренний конфликт в рамках одной и той же цивилизации. Тип Севера и тип Юга, начиная с некоторого момента сакральной истории, противостоят друг другу повсюду, независимо от конкретного места планеты.

 

6.9. Север и Юг на Востоке и на Западе

 

Тип людей Севера мог проецироваться и на Юг, и на Восток, и на Запад. На Юге Свет Севера порождал великие метафизические цивилизации, подобные индийской, иранской или китайской, которые в ситуации “консервативного” Юга надолго сохраняли вверенное им Откровение. Однако простота и ясность северного символизма превращалась здесь в сложные и разнообразные хитросплетения сакральных доктрин, ритуалов и обрядов. Однако, чем дальше к Югу. тем слабее следы Севера. И у жителей тихоокеанских островов и южной Африки “нордические” мотивы в мифологии и ритуалах сохраняются в предельно фрагментарной, рудиментарной и даже искаженной форме.

На Востоке Север проявляется как классическое традиционное общество, основанное на однозначном превосходстве сверхиндивидуального над индивидуальным, где “человеческое” и “рациональное” стирается перед лицом сверхчеловеческого и сверхрационального Принципа. Если Юг дает цивилизации характер “устойчивости”, то Восток определяет ее сакральность и подлинность, главным гарантом которых является Свет Севера.

На Западе Север проявлялся в героических обществах, где свойственная [c.478] Западу как таковому тенденция к дробности, индивидуализации .и рационализации преодолевала саму себя, и индивидуум, становясь Героем, выходил за узкие рамки “человеческой-слишком-человеческой” личности. Север на Западе персонифицирован символической фигурой Геракла, который, с одной стороны, освобождает Прометея (чисто западная, богоборческая, “гуманистическая” тенденция), а с другой – помогает Зевсу и богам победить восставших на них гигантов (т.е. служит на благо сакральным нормам и духовному Порядку).

Юг, напротив, проецируется на все три ориентации прямо противоположным образом. На Севере он дает эффект “архаизма” и культурной стагнации. Даже сами северные, “нордические” традиции под воздействием южных, “палеоазиатских”, “финских” или “эскимосских” элементов приобретают характер “идолопоклонничества” и “фетишизма”. (Это. в частности, характерно, для германо-скандинавской цивилизации “эпохи скальдов”.)

На Востоке силы Юга проявляются в деспотических обществах. где нормальное и справедливое восточное безразличие к индивидуальному переходит в отрицание великого Сверхчеловеческого Субъекта. Все формы тоталитаризма Востока и типологически и расово связаны с Югом.

И наконец, на Западе Юг проявляется в предельно грубых, материалистических формах индивидуализма, когда атомарные индивидуумы доходят до предела антигероического вырождения, поклоняясь лишь “золотому тельцу” комфорта и эгоистического гедонизма. Очевидно, что именно такое сочетание двух сакрально-геополитических тенденций дает самый отрицательный тип цивилизации, так как в нем друг на друга накладываются две ориентации, уже сами по себе негативные – Юг по вертикали и Запад по горизонтали.

 

6.10. От континентов к метаконтинентам

 

Если в перспективе сакральной географии символический Север однозначно соответствует позитивным аспектам, а Юг негативным, то в сугубо современной геополитической картине мира все обстоит намного сложнее, и в некоторым образом, даже наоборот. Современная геополитика под термином “Север” и “Юг” понимает совершенные иные категории, нежели сакральная география. [c.479]

Во-первых, палеоконтинент Севера, Гиперборея, уже много тысячелетий не существует на физическом уровне, оставаясь спиритуальной реальностью, на которую направлен духовный взгляд посвященных, взыскующих изначальной Традиции.

Во-вторых, древняя нордическая раса, раса “белых учителей”, пришедших с полюса в примордиальную эпоху, отнюдь не совпадает с тем, что принято называть сегодня “белой расой”, основываясь лишь на физических характеристиках, на цвете коже и т.д. Север Традиции и его изначальное население, “нордические автохтоны” давно уже не представляют собой конкретную историко-географическую реальность. Судя по всему, даже последние остатки этой примордиальной культуры исчезли из физической реальности уже несколько тысячелетий тому назад.

Таким образом, Север в Традиции – это метаисторическая и метагеографическая реальность. То же самое можно сказать и о “гиперборейской расе” – она является “расой” не в биологическом, но в чисто спиритуальном, метафизическом смысле. (Тема “метафизических рас” была подробно развита в трудах Юлиуса Эволы).

Континент Юга и в целом Юг Традиции тоже давно уже не существует в чистом виде, равно как и его древнейшее население. В определенном смысле, “Югом” с некоторого момента стала практически вся планета, по мере того, как сужалось влияние на мир изначального полярного инициатического центра и его посланцев. Современные расы Юга представляют собой продукт многочисленных смешений с расами Севера, и цвет кожи давно уже перестал являться главным отличительным признаком принадлежности к той или иной “метафизической расе”.

Иными словами, современная геополитическая картина мира имеет очень мало общего с принципиальным видением мира в его сверх-историческом, надвременном срезе. Континенты и их население в нашу эпоху предельно удалились от тех архетипов, которые им соответствовали в примордиальные времена. Поэтому между реальными континентами и реальными расами (как реальностями современной геополитики), с одной стороны, и метаконтинентами и метарасами (как реальностями традиционной сакральной географии), с другой стороны, сегодня существует не просто различие, но почти обратное соответствие. [c.480]

 

6.11. Иллюзия “богатого Севера”

 

Современная геополитика использует понятие “север” чаще всего с определением “богатый” – “богатый Север”, а также “развитый Север”. Под этим понимается вся совокупность западной цивилизации, уделяющей основное внимание развитию материальной и экономической стороны жизни. “Богатый Север” богат не потому, что он более умен, более интеллектуален или духовен, нежели “Юг”, но потому, что он строит свою общественную систему на принципе максимализации материальной выгоды, которую можно извлечь из общественного и природного потенциала, из эксплуатации человеческих и естественных ресурсов. “Богатый Север” расовым образом связан с теми народами, которые имеют белый цвет кожи, и эта особенность лежит в основе разнообразных версий явного или скрытого “западного расизма” (в особенности англо-саксонского). Успехи “богатого Севера” в материальной сфере были возведены в политический и даже “расовый” принцип именно в тех странах, которые стояли в авангарде индустриального, технического и экономического развития т.е. Англии, Голландии, а позже Германии и США. В данном случае, материальное и количественное благосостояние было приравнено к качественному критерию, и на этой базе развились самые нелепые предрассудки о “варварстве”, “примитивности”, “недоразвитости” и “недочеловечности” южных (т.е. не принадлежащих к “богатому Северу”) народов. Такой “экономический расизм” особенно наглядно проявился в англосаксонских колониальных завоеваниях, а позднее его приукрашенные версии вошли в наиболее грубые и противоречивые аспекты национал-социалистической идеологии. Причем часто нацистские идеологи просто смешивали смутные догадки о чисто “спиритуальном нордизме” и “духовной арийской расе” с вульгарным, меркантильным, биологически-торговым расизмом английского образца. (Кстати, именно эта подмена категорий сакральной географии категориями материально-технического развития и была самой негативной стороной национал-социализма, приведшей его, в конце концов, к политическому, теоретическому и даже военному краху). Но и после поражения Третьего Райха этот тип расизма “богатого Севера” отнюдь не исчез из политической жизни. Однако его носителями стали в первую очередь США и их атлантистские сотрудники в Западной Европе. Конечно, в новейших [c.481] мондиалистских доктринах “богатого Севера” вопрос биологической и расовой чистоты не акцентируется, но, тем не менее, на практике в отношении к неразвитым и развивающимся странам Третьего мира “богатый Север” и сегодня проявляет чисто “расистское” высокомерие, характерное как для колониалистов-англичан, так и для немецких национал-социалистических ортодоксов линии Розенберга.

На самом деле, “богатый Север” геополитически означает те страны, в которых победили силы, прямо противоположные Традиции, силы количества, материализма, атеизма, духовной деградации и душевного вырождения. “Богатый Север” означает нечто радикально отличное от “духовного нордизма”. от “гиперборейского духа”. Сущность Севера в сакральной географии – это примат духа над материей, окончательная и тотальная победа Света, Справедливости и Чистоты над тьмой животной жизни, произволом индивидуальных пристрастий и грязью низкого эгоизма. “Богатый Север” мондиалистской геополитики, напротив, означает сугубо материальное благополучие, гедонизм, общество потребления, беспроблемный и искусственный псевдорай тех, кого Ницше назвал “последними людьми”. Материальный прогресс технической цивилизации сопровождался чудовищным духовным регрессом истинно сакральной культуры, и поэтому, с точки зрения Традиции, “богатство” современного “развитого” Севера не может служить критерием подлинного превосходства над материальной “бедностью” и технической отсталостью современного “примитивного Юга”.

Более того. “бедность” Юга на материальном уровне очень часто обратным образом связана с сохранением в южных регионах подлинно сакральных форм цивилизации, а значит, за этой “бедностью” подчас скрывается духовное богатство. По меньшей мере, две сакральные цивилизации продолжают существовать в пространствах Юга и до сегодняшнего дня, несмотря на все попытки “богатого (и агрессивного) Севера” навязать всем свои собственные мерки и пути развития. Это – индуистская Индия и исламский мир. В отношении дальневосточной традиции существуют различные точки зрения, так как некоторые усматривают даже под покровом “марксистской” и “маоистской” риторики некоторые традиционные принципы, которые всегда были определяющими для китайской сакральной цивилизации. Как бы то ни было, даже те южные регионы, которые населены народами, сохраняющими приверженность очень древним и полузабытым сакральным [c.482] традициям, все равно в сравнении с атеизированным и предельно материалистическим “богатым Севером” представляются “духовными”, “полноценными” и “нормальными”, тогда как сам “богатый Север”, со спиритуальной точки зрения, совершенно “анормален” и “патологичен”.

 

6.12. Парадокс “Третьего мира”

 

“Бедный Юг” в мондиалистских проектах является фактически синонимом “Третьего мира”. “Третьим” этот мир был назван в период холодной войны, и само это понятие предполагало, что первые два “мира” – развитый капиталистический и менее развитый советский – являются более важными и значимыми для глобальной геополитики, нежели все остальные регионы. В принципе, выражение “Третий мир” носит уничижительный смысл, так как по самой логике утилитарного подхода “богатого Севера” подобное определение фактически приравнивает страны “Третьего мира” к “ничейным” базам природных и человеческих ресурсов, которые следует лишь подчинять, эксплуатировать и использовать в своих целях. При этом “богатый Север” умело играл на традиционных политико-идеологических и религиозных особенностях “бедного Юга”, стараясь поставить на службу своим сугубо материалистическим и экономическим интересам те силы и структуры, которые по духовному потенциалу намного превышали спиритуальный уровень самого “Севера”. Это ему почти всегда удавалось, так как сам циклический момент развития нашей цивилизации благоприятствует извращенным, анормальным и противоестественным тенденциям (согласно Традиции, мы находимся сейчас в самом последнем периоде “темного века”, кали-юги). Индуизм, конфуцианство, ислам, автохтонные традиции “небелых” народов становились для материальных завоевателей “богатого Севера” лишь препятствиями для осуществления их целей, но одновременно часто они использовали отдельные аспекты Традиции для достижения меркантильных целей – играя на противоречиях, религиозных особенностях или национальных проблемах. Такое утилитарное использование аспектов Традиции в сугубо антнтрадиционных целях было еще большим злом. нежели прямое отрицание всей Традиции целиком, так как высшее извращение состоит в том, чтобы заставить великое служить ничтожному.

На самом деле “бедный Юг” является “бедным” на материальном [c.483] уровне именно в силу своей сущностно духовной ориентации, отводящей материальным аспектам существования всегда второстепенное и маловажное место. Геополитический Юг в нашу эпоху сохранил в общих чертах сугубо традиционалистское отношение к объектам внешнего мира – отношение спокойное, отстраненное и, в конце концов, безразличное – в прямой противоположности к материальной одержимости “богатого Севера”, вопреки его материалистической и гедонистической паранойе. Люди “бедного Юга” в нормальном случае, пребывая в Традиции, и до сих пор живут полнее, глубже и даже роскошнее, так как активное соучастие в сакральной Традиции наделяет все аспекты их личной жизни тем смыслом, той интенсивностью, той насыщенностью, которых давно лишены представители “богатого Севера”, истерзанные неврозами, материальным страхом, внутренней опустошенностью, полной бесцельностью существования, представляющего собой лишь вялый калейдоскоп ярких, но бессодержательных картинок.

Можно было бы сказать, что соотношение между Севером и Югом в изначальные времена полярно противоположно соотношению между ними в нашу эпоху, так как именно Юг сегодня сохраняет еще связи с Традицией, тогда как Север их окончательно утратил. Но все же это утверждение не совсем покрывает полноту реальной картины, так как истинная Традиция не может допустить по отношению к себе такого унизительного обращения, какое практикует агрессивно-атеистический “богатый Север” с “Третьим миром”. Дело в том, что Традиция сохраняется на Юге лишь инерциально, фрагментарно, частично. Она занимает пассивную позицию и сопротивляется, только защищаясь. Поэтому духовный Север не переходит в конце времен на Юг в полной мере, на Юге лишь скапливаются и сохраняются духовные импульсы, пришедшие некогда с сакрального Севера. С Юга принципиально не может исходить активной традиционной инициативы. И наоборот, мондиалистский “богатый Север” сумел так укрепить свое тлетворное влияние на планете благодаря самой специфике северных регионов, предрасположенных к активности. Север был и остается местом силы по преимуществу, поэтому истинной эффективностью обладают геополитические инициативы, идущие с Севера.

“Бедный Юг” сегодня имеет все духовные преимущества перед “богатым Севером”, но он при этом не может служить серьезной [c.484] альтернативой профанической агрессии “богатого Севера”, не может предложить радикального геополитической проекта, способного нарушить патологическую картину современного планетарного пространства.

 

6.13. Роль “Второго мира”

 

В двухполюсной геополитической картине “богатый Север” – “бедный Юг” всегда существовал дополнительный компонент, имевший самостоятельное и очень важное значение. Это – “второй мир”. Под “вторым миром” принято понимать социалистический лагерь, интегрированный в советскую систему. Этот “второй мир” не был ни по-настоящему “богатым Севером”, так как определенные духовные мотивы подспудно влияли на номинально материалистическую идеологию советского социализма, ни по-настоящему “Третьим миром”, так как в целом ориентация на материальное развитие, “прогресс” и прочие чисто профанические принципы лежали в основе советской системы. Геополитически евразийский СССР также располагался как на территориях “бедной Азии”, так и на землях довольно “цивилизованной” Европы. В период социализма планетарный пояс “богатого Севера” был разомкнут на востоке Евразии, усложняя ясность геополитических соотношений по оси Север – Юг.

Конец “Второго мира” как особой цивилизации предполагает для евразийских пространств бывшего СССР две альтернативы – либо интегрироваться в “богатый Север” (представленный Западом и США), либо скатиться к “бедному Югу”, т.е. превратиться в “Третий мир”. Возможен и компромиссный вариант отхода части регионов к “Северу”, а части – к “Югу”. Как всегда в последние столетия, инициатива по переделу геополитических пространств в этом процессе принадлежит “богатому Северу”, который, цинично используя парадоксы самой концепции “Второго мира”, проводит новые геополитические границы и перераспределяет зоны влияний. Национальные, экономические и религиозные факторы служат мондиалистам лишь инструментами в их циничной и глубоко материалистически мотивированной деятельности. Не удивительно, что помимо лживой “гуманистической” риторики все чаще используются и почти откровенно “расистские” доводы, призванные внушить русским комплекс “белого” высокомерия в отношении азиатских и кавказских южан. Коррелирован с этим и обратный процесс – окончательное [c.485] отбрасывание южных территорий бывшего “Второго мира” к “бедному Югу” сопровождается игрой на фундаменталистских тенденциях, на тяге людей к Традиции, к возрождению религии.

“Второй мир”, распадаясь, разламывается по линии “традиционализм” (южного, инерциального, консервативного типа) – “антнтрадиционализм” (активно северного, модернистского и материалистического типа). Такой дуализм, который лишь намечается сегодня, но в ближайшее время станет доминирующим явлением евразийской геополитики, предопределен экспансией мондиалистского понимания мира в терминах “богатый Север” – “бедный Юг”. Попытка спасти бывшее советское Большое Пространство, попытка просто сохранить “Второй мир” как нечто самостоятельное и балансирующее на грани между Севером и Югом (в сугубо современном понимании), не может увенчаться успехом, пока под сомнение не будет поставлена сама основополагающая концепция современной геополитики, понятая и осознанная в ее реальном виде, по ту сторону всех обманчивых заявлений гуманитарного и экономического характера.

“Второй мир” исчезает. В современной геополитической картине ему больше нет места. Одновременно возрастает давление “богатого Севера” на “бедный Юг”, оставшийся один на один с агрессивной материальностью технократической цивилизации при отсутствии промежуточной инстанции, существовавшей до сих пор – “Второго мира”. Какая-то иная судьба, нежели тотальный раскол по правилам, диктуемым “богатым Севером”, для “Второго мира” возможна только через радикальный отказ от планетарной логики дихотомией оси Север – Юг, взятой в мондиалистском ключе.

 

6.14. Проект “Воскрешение Севера”

 

“Богатый мондиалистский Север” глобализирует свою доминацию над планетой через раскол и уничтожение “Второго мира”. Это в современной геополитике и называется “новым мировым порядком”. Активные силы антитрадиции закрепляют свою победу над пассивным сопротивлением южных регионов, ценой экономической отсталости сохраняющих и защищающих Традицию в ее остаточных формах. Внутренние геополитические энергии “Второго мира” стоят перед выбором – либо встроиться в систему “цивилизованного северного пояса” и [c.486] окончательно оборвать связи с сакральной историей (проект левого мондиализма), либо превратиться в оккупированную территорию с дозволением частичной реставрации некоторых аспектов традиции (проект правого мондиализма). Именно в этом направлении разворачиваются события сегодня и будут разворачиваться в ближайшем будущем.

В качестве альтернативного проекта можно теоретически сформулировать иной путь геополитических трансформаций, основанный на отвержении мондиалистской логики Север – Юг и на возвращении к духу подлинной сакральной географии – насколько это возможно в конце темного века. Это проект “Великого Возвращения” или, в иной терминологии, “Великой Войны Континентов”. В самых общих чертах суть этого проекта такова.

1) “Богатому Северу” противопоставляется не “бедный Юг”, но “бедный Север”. “Бедный Север” – это идеальный, сакральный идеал возврата к нордическим истокам цивилизации. “Бедным” такой Север является потому, что он основан на тотальном аскетизме, на радикальной преданности высшим ценностям Традиции, на полной жертвенности материального ради духовного. “Бедный Север” географически существует только на территориях России, которая, являясь, в сущности, “Вторым миром”, социально-политически до последнего момента противилась окончательному принятию мондиалистской цивилизации в ее наиболее “прогрессивных” формах. Евразийские северные земли России – это единственные планетарные территории, не освоенные до конца “богатым Севером”, населенные традиционными народами и составлявшие terra incognita современного мира. Путь “Бедного Севера” для России означает отказ как от встраивания в мондиалистский пояс, так и от архаизации собственных традиций и от сведения их на фольклорный уровень этно-религиозной резервации. “Бедный Север” должен быть духовен, интеллектуален, активен и агрессивен. В других регионах “богатого Севера” тоже возможна потенциальная оппозиция “бедного Севера”, что может проявиться в радикальном саботаже со стороны интеллектуальной западной элиты основополагающего курса “торгашеской цивилизации”, восстание против мира финансов за древние и вечные ценности Духа, справедливости, самопожертвования. “Бедный Север” начинает геополитическое и идеологическое сражение с “богатым Севером”. отказываясь от его проектов, взрывая изнутри и извне его [c.487] планы, подрывая его безупречную эффективность, срывая его социально-политические махинации.

2) “Бедный Юг”, не способный самостоятельно противостоять “богатому Северу”, вступает в радикальный альянс с “бедным (евразийским) Севером” и начинает освободительную борьбу против “северной” диктатуры. Особенно важно нанести удар по представителям идеологии “богатого Юга”, т.е. по тем силам, которые, работая на “богатый Север”, ратуют за “развитие”, “прогресс” и “модернизацию” традиционных стран, что на практике будет означать лишь все больший отход от остатков сакральной Традиции.

3) “Бедный Север” евразийского Востока вместе с “бедным Югом”, простирающимся по окружности всей планеты, концентрируют свои силы в борьбе против “богатого Севера” атлантистского Запада. При этом идеологически навсегда кладется конец вульгарным версиям англосаксонского расизма, воспеванию “технической цивилизации белых народов” и сопровождающей мондиалистской пропаганде. (Ален де Бенуа выразил эту мысль в названии своей знаменитой книги “Третий мир и Европа: мы едины в борьбе” – “L'Euro-ре, Tiersmonde – meme combat”; речь в ней идет, естественно, о “духовной Европе”, о “Европе народов и традиций”, а не о “маастрихтской Европе торгашей”.) Интеллектуальность, активность и духовность подлинного сакрального Севера возвращает традиции Юга к нордическому Истоку и поднимает “южан” на планетарное восстание против единственного геополитического врага. Пассивное сопротивление “южан” приобретает тем самым точку опоры в планетарном мессианизме “северян”, радикально отвергающих порочную и антисакральную ветвь тех белых народов, которые стали на путь технического прогресса и материального развития. Вспыхивает планетарная надрасовая и наднациональная Геополитическая Революция, основанная на фундаментальной солидарности “Третьего мира” с той частью “Второго мира”, который отвергает проект “богатого Севера”. [c.488]

 

Примечания (с. 574)

 

1 Напомним, что православные считают, что Святой Дух исходит только от Отца (хотя и изводится Сыном), а католики утверждают, что и от Сына, filioque по-латыни означает “и от Сына”.

Вернуться к тексту

2 Отдельно следует рассмотреть грузинскую Православную Церковь, сохранившую свою относительную независимость от турков.

Вернуться к тексту

3 Отметим, что это текст был написан в декабре 1993 года, т.е. за год до начала Чеченской войны. [c.574]

Вернуться к тексту

 

предыдущая

 

следующая
 
оглавление
 

Сайт создан в системе uCoz