предыдущая
следующая
|
|
предыдущая |
|
следующая |
|
содержание |
(Kriegsschnften der Reichsstudentenfűhrens. 2. Auflage. Műnchen, 1941)
Источник:
Хаусхофер К. О геополитике: Работы разных лет. – М.: Мысль, 2001. – C. 371–418.
Красным шрифтом в квадратных скобках обозначается конец текста на соответствующей странице печатного оригинала указанного издания
КОНТИНЕНТАЛЬНОЕ СТРОИТЕЛЬСТВО. КОНТИНЕНТАЛЬНАЯ ПОЛИТИКА
Самым крупным и самым важным поворотом в современной мировой политике, несомненно, является формирование мощного континентального блока, охватывающего Европу, Северную и Восточную Азию.
Однако все такие значительные образования и структуры не возникают готовыми из головы какого-нибудь великого государственного мужа, подобно знаменитой греческой богине войны в ее величаво-одухотворенном образе2. Сведущий человек знает, что создание подобных образований – процесс длительный. С удовольствием признаюсь молодым коллегам-географам, что я, пожалуй, больше чем кто-либо из старших представителей географической науки обязан привести свидетельства по поводу становления новой, евро-азиатской континентальной политики. Ибо на первых порах это были приятные случайности, а позже – целеустремленный поиск политических связей, заставлявший меня иногда присматриваться к тому, как оформлялись они в кузнице судеб, и то тут, то там принимать скромное полезное участие.
Прежде всего я хочу сделать достоянием каждого принцип геополитики, доносящийся к нам из седых времен становления Римского государства: “Fas est ab hoste doceri”3.
При возникновении важных политических образований противник часто уже на ранних этапах инстинктивно чувствует грозящую ему опасность, проявляя тонкое чутье на расстоянии, которое выдающийся японский социолог Уэхара приписывает всему своему народу Подобное национальное своеобразие весьма ценно. Всякий изумится, узнав, что первыми, кто увидел забрезжившую угрозу такого континентального блока для англосаксонского мирового господства, были авторитетные англичане и американцы, в то время как мы сами, даже во Второй империи, еще долго не имели представления о том, какие возможности могли бы возникнуть на основе связей Центральной Европы с ведущей державой Восточной Азии [т.е. Японией] через необъятную Евразию. Один из преуспевающих и могущественных империалистических политиков, лорд Пальмерстон, в момент кризиса кабинета, приведшего к его отставке, первым возразил премьер-министру [Джону Расселу]4: как ни неприятны были бы теперь отношения с Францией, мы должны их поддерживать, ибо на заднем плане угрожает Россия, которая может связать Европу и Восточную Азию, а одни мы не можем этому противостоять. Эти слова были сказаны в 1851 г.5, когда викторианская Англия переживала блестящий расцвет, когда Соединенные Штаты, преодолев основательный внутренний кризис, [с.373] впервые вычеканили жесткую формулу – “политика анаконды”, и мы должны ее хорошо усвоить, ибо это весьма неприглядная картина: гигантская, способная удушить змея до тех пор обвивает другое живое существо, пока не переломает ему все кости, не давая своей жертве свободно дышать. Если представить себе оказавшееся перед такой угрозой пространственное тело Старого Света, то становится ясно, каким же большим и мощным оно должно быть, чтобы “политика анаконды” дала осечку. Из эпохи расцвета викторианской мировой империи снова доносится предостерегающий голос другого империалиста, Гомера Ли, – автора знаменитой книги о мировых делах англосаксов. В этой книге относительно мнимого расцвета Британской мировой империи можно прочитать, что тот день, когда Германия, Россия и Япония объединятся, будет днем, определяющим судьбу англоязычной мировой державы, гибелью богов6.
Через всю эпоху процветания Британской империи проходит этот жуткий страх перед единственной в своем роде связью, вызывающей ощущение, что силы блокады и изоляции – эти поразительно управляемые искусства, каковыми мастерски владела еще средневековая Венеция, могли быть обречены на провал в противостоянии с крупным образованием. Самое сильное предупреждение в наше время исходит от сэра Хэлфорда Макиндера, который в 1904 г. написал сочинение относительно “географической оси истории”. В его представлении, это огромная степная империя, центральная часть Старого Света, все равно, кем бы она ни управлялась: персами, монголами, великотюрками, белыми или красными царями. В 1919 г. он предостерег в очередной раз, предложив посредством переселения из Восточной Пруссии на левый берег Вислы навсегда разделить немцев и русских. А за несколько дней до молниеносного наступления в Польше7 в “New Statesman” было выдвинуто обвинение против узкого круга геополитиков, будто мы из его кузницы извлекли самые эффективные инструменты, которые служат расшатыванию Британской империи и [британского] империализма. Мы можем быть довольны тем, что умеем использовать такие инструменты в целях нашей обороны, особенно когда противная сторона строит нам козни. Сказанное можно дополнить беседой со старым Чемберленом8, предвидевшим опасность того, что в конечном счете Англия принудит Германию, Россию и Японию к совместному сопротивлению за необходимые им жизненные условия, и поэтому высказался за англо-германо-японское сотрудничество. Еще в 1919 г., когда мы были разоружены, а потому казались неопасными, подобный страх перед германо-русским сотрудничеством инициировал предложение посредством крупномасштабного переселения из Восточной Пруссии на запад от Вислы сделать так, чтобы Германия и Россия больше не имели общих границ. Большое разочарование у Макиндера и его школы вызвал Рапалльский договор9. Так, через всю историю Британской империи проходит уже с самого начала узнаваемо, [с.374] а позже все яснее – чем больше ее лидеры утрачивали былой кругозор и умение смотреть фактам в лицо – становящийся все более ост рым страх перед тем, что могла означать для нее такая континентальная поли гика Старого Света. Но “страх и ненависть – плохие советчики!”.
Подобные симптомы мы наблюдаем и в Соединенных Штатах. Один из наиболее значительных и дальновидных экономистов и политиков, Брукс Адамс10, еще перед приобретением Германией Цзяочжоу11 указал на то, сколь опасной для растущего англизированного мира должна стать грандиозная трансконтинентальная политика железнодорожного строительства с конечными пунктами в Порт-Артуре и Циндао, посредством которой будет создано обширное германо-русско-восточноазиатское единство – то, против чего были бы бессильны любые, даже объединенные британские и американские блокирующие акции. Таким образом, мы могли бы поучиться у противника тому, о чем с радостью узнали при повторной “блокаде”: очень сильный континентальный блок способен парализовать “политику анаконды” в военно-политическом, военно-морском и экономическом отношениях.
А как смотрят ныне на дело те, кто оказался в выигрыше, чьи столь далекоидущие планы стали известными уже в момент приобретения Цзяочжоу? К стыду нашему, следует признать, что в Японии и России было намного больше, чем в Центральной Европе, умов, которые уже на рубеже веков представляли себе эту картину, эту возможность и внесли свою лепту. Как мы знаем из истории первого образования англо-японского союза12 – который Англии был гораздо выгоднее, чем Японии, – восточное островное государство испытывало чувство, будто оно вступило в сделку со львом [т.е. в безрассудную сделку]. Обеспокоенная такой ситуацией, Япония позаботилась при содействии Германии установить противовес двойной мощи британского флота13. Два года шли переговоры с неизменной попыткой вовлечь и Германию в союз, ибо Япония понимала, что в одиночку она не сможет возобладать над тогдашним британским морским могуществом, а это создаст одностороннюю напряженность.
“Если германский и японский флоты будут действовать совместно с русскими сухопутными силами, морская договоренность с Англией станет не сделкой со львом, а договором inter pares”14. Такую точку зрения высказывали дальновидные японцы, с которыми я обсуждал эту тему, но она была доказана гораздо раньше. Озабоченный комбинацией Япония – Россия – Германия, японский князь Ито15 отправился в путь через Петербург, но – чтобы помешать его континентальным планам – с ним сыграли неприятную шутку, изменив в его отсутствие шифровальный ключ (код), и он не мог получать новости с родины. Во Фридрихсру16 хотели подложить во время этого визита контрмину под англо-японский союз. Уже оттуда в 1901/02 г. [с.375] картина возможностей была ясна, и она основательно изучалась в Японии. В 1909 и 1910 гг. об этом говорили уже довольно открыто. Нашим отличным посредником в установлении контактов с высокопоставленными японскими кругами – с князем Ито, с наиболее разумным членом свиты графом Гото17, с тогдашним премьер-министром Кацурой18, с наиболее влиятельными и авторитетными лицами в кругах генро19 – был личный врач японского двора Эрвин фон Бельц из Вюртемберга, превосходный знаток Дальнего Востока, пользовавшийся особым доверием. Но когда он захотел выступить на конгрессе немецких врачей с докладом о психических и физических особенностях японцев, председатель конгресса заявил, что подобная тема не представляет интереса! По-иному обошлась бы Англия с человеком, принадлежавшим к личным советникам микадо. Однако для нас беседы на такие темы обычно заканчивались ссылкой на то, что германский императорский дом испытывает, к сожалению, непреодолимую неприязнь к сотрудничеству с Дальним Востоком. Это всегда означало: европейцы, храните свои священные блага20. Ведь свободе и равенству прав европейцев желтая раса угрожала меньше, чем представители находившейся рядом с нами белой расы21.
Важнейшим промежуточным звеном в этой большой политике была Россия. Здесь был главный носитель замыслов, имевший немецкие корни, Витте – создатель Транссибирской железной дороги, один из выдающихся русских министров финансов22. Во время [первой мировой] войны он ратовал за сепаратный мир с Германией и затем в 1915 г. умер или был умерщвлен при загадочных обстоятельствах. В России всегда существовало направление, понимавшее пользу и возможности германо-русско-японского сотрудничества. И когда после войны один из наших наиболее значительных и страстных политических умов, Брокдорф-Ранцау23, захотел вновь ухватиться за нить и я был причастен к этому, то с русской стороны такую линию распознали две личности, с которыми и пытались готовить для нее почву. Итак, надо было переломить в себе многое, желая сблизить политические интересы японцев и русских в поисках благоразумного пограничного урегулирования и через него обеспечить свободный тыл на других направлениях политической деятельности. Тот, кто участвовал в этой игре, должен был смириться с обстановкой: ночами напролет находиться в помещениях, усеянных окурками сигарет и залитых чаем, вести изощренные дискуссии в духе древних каверз, которыми изобиловала каждая такая беседа. Казалось, еще два-три часа дискуссии – и суть дела будет ясна, но диалектика снова брала верх, и снова три часа подряд противник, прибегая к тому же способу обсуждения, утомлял и усыплял.
Во времена Второй империи мы слишком лояльно противостояли британской колониальной политике, исходя из жестких и здравых геополитических возможностей союза с отдаленным зарубежьем и полагая, что они приведут к благополучному [с.376] концу. Они обусловливали необходимость двойного нажима. Вторая империя отказалась от этого. Здесь таилась огромная опасность.
Сегодня мы знаем: можно построить очень смелые конструкции из стали, если их фундамент устойчив и надежен, если важнейшие несущие опоры тоже из настоящей прочной стали, эластичной и упругой, но все же пружинящей на концах, а сама структура конструкции настолько устойчива, что ни один камень, ни один шарнир не тронется с места. Такая конструкция, естественно, обладает в условиях мировой бури совсем иной прочностью – если к тому же под нее будет подведен солидный фундамент, подобный новым мостам, сооружаемым нашим дорожным ведомством, представляя собой надежный блок, охватывающий пространство от Балтийского и Черного морей до Тихого океана.
Мы весьма трезво расцениваем шансы Германии в такой континентальной политике. Один из шансов был упущен во время контактов Ито с Бисмарком. Схожую попытку предпринял в отношении Тирпица начальник Генерального штаба Цусимского флота адмирал Като24. В том же направлении шли и мои скромные попытки. Предпосылкой для всех нас, занятых этим важным делом на благо всего Старого Света, было германо-японское взаимопонимание.
Японский государственный деятель Гото говорил мне: “Вспомните о русской тройке. В ней над санями вы видите большую дуговую упряжь с бубенцами, а в центре идет крепкий, норовистый и вспыльчивый конь, выкладывающийся больше всех, но справа и слева бегут две лошади, которые сдерживают коня посредине, и такая тройка в состоянии ехать”. Заглянув в атлас Старого Света, мы отмечаем, что такую тройку образуют три окраинных моря. Одно из них, политически очень близкое к нам именно сейчас, – Балтийское море, его морское пространство; второе, гораздо более выгодное его сопредельным владельцам, чем нам Балтийское море, – Японское море; и третье, которым завладела Италия, – замкнутая с юга Адриатика с ее влиянием на восточное Средиземноморье. Все эти окраинные моря расположены перед важнейшими для России выходами в открытое море. Что же касается ее выхода на Крайнем Севере, то его использование зависит от капризов теплого атлантического течения Гольфстрим.
Обладающие надежным инстинктом японцы последовательно удерживали в тактике охвата моря регион пункта, пригодного для выхода русских, – Владивосток, оказывая едва заметное дружественное воздействие вокруг, т.е. поступали совсем иначе, чем германцы в Балтийском море – их расовой колыбели, их родовом пространстве.
Еще в 1935 г. мы предприняли в Швеции нечеловеческие усилия, пытаясь переубедить самоуверенные, убежденные в своей правоте социал-демократические правительства в Стокгольме и Осло, что их жизнь под эгидой Лиги Наций не столь уж безопасна, как это кажется, и что им самим следует кое-что сделать для защиты своего обширного пространства и в этом они [с.377] встретят полное понимание с нашей стороны. Однако наши усилия были напрасны. Предложенные пакты о ненападении не были приняты, и в таком смысле пространство Балтийского моря виделось немцам куда менее благоприятным, чем Японское море – японцам. Виновата в этом отчасти преимущественно социал-демократическая идеология северных правительств, которой недостает инстинкта безопасности в отношении жестких геополитических фактов. Разумеется, лишь немногие в Швеции полностью понимали грядущие угрозы и возможности. И когда немецкие политики осознали, что не найдут в этом направлении у авторитетных шведских и норвежских правительственных кругов взаимности, дабы смягчить или задержать ряд неприятных явлений, они по необходимости избрали курс большой континентальной политики, невзирая на то что были пущены по ветру все предпринимавшиеся дружественные попытки: ведь ради одиночного аутсайдера мы не могли угрожать “тройке”, способной вытащить Старый Свет из “петли анаконды”.
Впрочем, поиски японско-русского согласия как предпосылки такой грандиозной континентальной политики тоже не новы. Они начались, собственно говоря, уже в 1901–1902 гг. После русско-японской войны, когда я в 1909 и 1910 гг. был в Японии, попытки вновь оживились в контактах с Ито как носителем таких идей. В то время Соединенные Штаты сделали необычное заявление: чтобы устранить главные трудности в отношениях между Китаем, Японией и Россией, они предложили выкупить все железные дороги Маньчжурии и передать их во владение американскому капиталу, сближая таким способом русских и японцев. В колеблющемся общественном мнении Японии это понимают так: железной рукой в бархатных перчатках легче надеть узду на жеребца. Особые стремления затем проявила Италия. Для этой роли здесь пригодился Ричарди, вдохновивший Муссолини идеей создания Института Среднего и Дальнего Востока, посредством которого хотели осторожно взять на политический поводок самые ценные культурные круги Китая и Японии. На это не тратили большие финансовые средства, но зато Институту был передан один из роскошных дворцов эпохи Ренессанса. Риму свойственно особо впечатляющее умение убеждать. Институтом Среднего и Дальнего Востока управляют сенатор Джентиле25, эрцгерцог Туччи и герцог Аварнский, сын бывшего посла при Венском императорском дворе. Обладающие трезвым умом, эти руководители проделали отличную работу, воздействующую на общественную психологию; не особенно углубляясь в сферу филологии, они занимались активной, в высшей степени важной и близкой народу культурной политикой, умело используя при этом длинный поводок.
Из самых недавних подготовительных попыток следует отметить большую роль графа Мусакодзи и хорошо известного барона Осима26. Мы знаем, что на протяжении всей войны с Китаем27 Япония сражалась лишь одной левой рукой, а правая постоянно находилась наготове в виде сильной резервной армии [с.378] [Квантунской армии] в Маньчжурии. В результате этого были связаны силы, чья длительная скованность была нам не по душе. Урегулирование на границе произошло отчасти при весьма искусном приспособлении к обстоятельствам. Здесь имел место, к примеру, инцидент в Монголии28, где японцы и русские пять месяцев вели ожесточенные бои, сопровождавшиеся большими потерями. В то время обе воюющие стороны одновременно получили приказы – одна из Москвы, другая из Токио – положить конец распрям. Затем состоялась впечатляющая церемония, когда в чисто японской традиции на ранее оспариваемом пространстве проводился совместный ритуал поминовения душ павших воинов, во время которого, – несмотря на его религиозный характер и мировоззренческую несовместимость, – присутствовавший там советский генерал Потапов29 вел себя безукоризненно. Японцы обставили ритуал как явление высшего психологического порядка. Во главе войск, маршировавших по полю с развернутыми знаменами к алтарю, шел убеленный сединами командующий. Каждый японец непреклонен в убеждении, что души павших воинов присутствуют в этот момент около алтаря, внимая посланию императора. Свидетельством чести советского генерала и сопровождавших его офицеров является выдающееся умение приспособиться к обстоятельствам, сохранить приличия, вынести столь длительную церемонию. Недопустимо, чтобы ее участники повернулись спиной к духам; они должны были отходить на значительное расстояние от алтаря, повернувшись к нему лицом. Было бы кощунством повернуться спиной к мысленно присутствующим духам предков. Этот проникнутый абсолютной верой ритуал, в высшей степени интересный и убедительный с точки зрения психологии народа, произвел глубокое впечатление на присутствующих, умудренных большим опытом в международных делах. Они могли также убедиться, что здесь весь народ без исключения твердо верит в переселение душ, в то, что благодаря подобающим поступкам на благо отчизны во время короткого земного существования в загробной жизни можно разместиться наверху, а из-за промахов упасть вниз. Чувство, что весь народ – за исключением немногих вольнодумцев, стремящихся скрыть свои ощущения, – проникнут таким убеждением, дает ему невиданную силу, сплоченность, готовность к самопожертвованию30. Наконец, в трансконтинентальном соединении в силу мировой политической необходимости геополитика с ее безмерно достигаемыми и достижимыми пространственно-политическими преимуществами преодолела идеологическое сопротивление. Такому ходу событий помогла и даже толкала к нему не в последнюю очередь двойная игра британской политики. Хилая линия европейского сотрудничества была поддержана лордом Галифаксом31, вероятно, для вида, намного более сильная при противниках Чемберлена подготовила войну, и она до тех пор оттягивалась, пока вооружение не продвинулось достаточно далеко. [с.379]
Рассмотрим совершенно трезвым взглядом геополитическую силу Евразийского пакта в связи с переговорами о торговом договоре между Японией и Россией, начавшимися 7 декабря на конференции в Чите. Здесь мы имели на своей стороне Союз Советских Республик с политически весомым пространством 21.352.571 кв. км (без отошедшей к нему Новой Земли), с 13 тыс. км береговой линии32 и 182 млн. населения. Мы имеем Японию с ее примерно 2 млн. кв. км территории (без учета того, что выходит за ее собственные границы, и надежных союзников), протяженной береговой линией и 140 млн. населения.
Костяк собственно рейха с военно-политической точки зрения составляют лишь 73 млн. человек, однако в его распоряжении рабочая сила в 140 млн.. В противовес этому мы действуем на западном фланге блока прежде всего своим интенсивным вкладом в культуру и экономику, а не пространственно-политическими размерами, как другие партнеры. В нашем распоряжении 1 млн. кв. км (а также право еще на 3 млн. кв. км в колониях) и 87–100 млн. населения. Италия (уязвимая со стороны моря33 и стоящая перед необходимостью переноса центра тяжести на морские и воздушные силы) находится в центре между океанскими и континентальными условиями бытия, ее береговая линия составляет 25 тыс. км, а людские резервы – 57–60 млн. человек. Если мы суммируем эти цифры и сравним их с тем потенциалом, на который опирались в [первую] мировую войну центральные державы Европы, ввязавшиеся в подобную игру, то становится очевидной с точки зрения геополитических данностей неслыханная разница между “тогда” и “сегодня”.
Открываются огромные перспективы, если удастся выстроить этот смелый курс большой евро-азиатской континентальной политики и довести его до конца, используя все заложенные в нем огромные возможности, побочным процессом которого являлась бы самостоятельность и независимость Индийского государства. От молодежи и пожилых людей я не раз слышал мнение, будто Индия хочет получить лишь статус доминиона и защиту со стороны британских вооруженных сил. Но не об этом идет речь среди авторитетных умов и личностей, с которыми я лично знаком; во всех поисках их конечная и самая сильная цель – независимость. Только одному они не верили никогда, а именно что мы всерьез намерены оказать ей помощь в борьбе за независимость.
Мы видим неслыханную перемену в общественном мнении Индии, когда впервые стало известно о заключении между Германией и Россией пакта о ненападении. До этого момента фразеология англо-индийских газет была пронизана мыслью сделать весь мир безопасным для демократии; ради этой цели Индия готова отправиться в окопы. Но мнение радикально изменилось с появлением внушительной тени европейской континентальной политики. С тех пор дело продвигается дальше. Советы могут определенно обострить для Англии трудности в Индии. Достаточно уже того, если туда будут поступать деньги, а через перевалы – оружие34. [с.380]
Внушительная демонстрация европейско-азиатскои континентальной политики – столь ослепительной в своем влиянии на массы – была подготовлена многими отдельными акциями; это не прыжок в неизвестность, а осмысленное осуществление важной необходимости. [с.381]
1 Из всех произведений К. Хаусхофера, включенных в данный том, работа “Континентальный блок”, несомненно, является наиболее спорной. Здесь ученый-эрудит вступает в противоречие с ангажированным публицистом, взявшим на себя явно несостоятельную задачу, а именно оправдать политику гитлеровской Германии, развязавшей вторую мировую войну. В итоге здравые мысли и рассуждения автора перемежаются с искаженными фактами, а то и откровенным вымыслом.
Трудно, да, пожалуй, просто невозможно высказать более или менее близкое к истине предположение о мотивах, побудивших К. Хаусхофера выступить с рассуждениями на тему о “континентальном блоке”. Как вытекает из текста работы, она написана в 1940 г., т.е. уже после начала второй мировой войны.
Может быть, мысли о “континентальном блоке”, об “оси” Берлин – Москва – Токио были навеяны эйфорией, охватившей окружение Гитлера после подписания советско-германского договора о ненападении 23 августа 1939 г. Однако у гитлеровской Германии имелись планы и обязательства и в отношении другого возможного участника “континентального блока” – Японии. Ведь еще в 1936 г. с ней был заключен так называемый Антикоминтерновский пакт, официальной целью которого объявлялось сотрудничество в борьбе против Коминтерна. Пакт состоял из трех статей и “Протокола подписания”. Стороны обязывались информировать друг друга о деятельности Коминтерна, вести борьбу против него и приглашали третьи государства “принять оборонительные меры в духе этого соглашения или присоединиться к настоящему пакту”.
“Протокол подписания” обязывал стороны “принимать суровые меры… против тех, кто внутри или вне страны прямо или косвенно действует в пользу Коммунистического Интернационала”. Предусматривалось создание постоянной комиссии для борьбы против Коминтерна. [с.403]
Последующие события подтвердили, что Германия, играя на антисоветских, антикоммунистических настроениях в разных странах, под предлогом борьбы с Коминтерном готовилась к войне за “мировое господство”. В ноябре 1937 г. к Антикоминтерновскому пакту присоединилась Италия. Германия и Италия подтвердили свою солидарность с захватнической политикой Японии на Дальнем Востоке. Они официально признали правительство, созданное японцами в оккупированной ими Маньчжурии.
В 1939–1940 гг. Антикоминтерновский пакт был превращен в открытый военный союз между Германией, Италией и Японией.
Рассуждения Хаусхофера носят на себе отпечаток идей британского геополитика Макиндера и могут рассматриваться как их своеобразное развитие в специфических условиях начала второй мировой войны. Возникновение такой теории на британской земле, внешне кажущееся парадоксальным, по-своему закономерно. Обладавшая бесспорным превосходством в промышленном производстве и господствовавшая на морях благодаря своему флоту Британия опасалась за свои позиции со стороны той державы, которая установит свой контроль над “мировым островом”. Между тем такие опасения носили скорее теоретический, чем практический, характер, ибо на этом “острове” зародились три крупнейшие цивилизации, объединение которых было немыслимой задачей.
Хотел того или нет Макиндер, но своей теорией “географической оси истории” он посеял тревогу в англосаксонском мире, выдвинув положение, что контролирующий сосредоточие континентальных масс Евразии получает благоприятный географический плацдарм для контроля над всем миром. А эта евразийская масса в тогдашних условиях прежде всего Советский Союз.
Таким образом, можно предположить, что выступление Хаусхофера с идеей “континентального блока” преследовало пропагандистскую цель еще глубже вбить клин между Советским Союзом и западными державами.
Вместе с тем было бы неправильным не признать справедливость и разумность идеи “континентального блока”. Эта идея по сути дела является логическим ответом на геополитические итоги первой мировой войны, изменившей соотношение сил в пользу англо-французской коалиции, к которой в 1917 г. примкнули Соединенные Штаты. Борьба за восстановление утраченных территорий и сфер влияния одними странами и защита завоеванных другими во многом определяла международные отношения в Европе и в мире. В образовании евразийского альянса Хаусхофер усматривал мощный противовес англо-франко-американской коалиции.
Однако логика Хаусхофера как ученого, подсказывавшая необходимость добрососедских отношений между Берлином и Москвой, вступает в противоречие с политическими и идеологическими установками нацистского руководства. Зараженный параноидальным расизмом, Гитлер считал самым важным фактором расовую близость, а не особенность географического или геополитического положения. Вполне понятно, что придворному геополитику приходилось подстраиваться к взглядам фюрера.
И все же между строк работы Хаусхофера можно заметить удовлетворение по поводу заключения пакта о ненападении между СССР и Германией, который подкреплял правоту основной мысли о евразийском блоке. Вместе с тем нельзя исключать и элемента двуличия, ведь Хаусхофер был тесно связан с высшими эшелонами власти гитлеровской Германии и поэтому мог быть в курсе действительных планов в отношении Советского Союза. В этой связи обращает на себя [с.404] внимание тот факт, что создание “оси” Берлин – Рим – Токио Хаусхофер преподносит как своего рода предварительный шаг на пути к Евразийскому блоку. Не мог же он не понимать, что антикоммунистическая направленность этой “оси” и подключение к ней Италии вместо Советского Союза, находящегося в центре Евразии, превращали “континентальный блок” в карикатуру.
Так или иначе идея “континентального блока”, подчеркивавшая роль и значение Советского государства в мировой политике, открывала ему дополнительные возможности для дипломатических маневров с целью оттянуть начало войны, создать наиболее благоприятные внешнеполитические условия для укрепления обороноспособности страны. Благодаря советско-германскому пакту о ненападении удалось почти на два года отсрочить начало войны.
Нельзя пройти мимо попыток Хаусхофера представить Германию жертвой западных держав, у которой якобы не оставалось другого выхода, как силой оружия разорвать удавку, наброшенную на шею немецкого народа. Между тем хорошо известно, к каким провокациям прибегла германская сторона, начиная вторую мировую войну, с какой жестокостью действовал вермахт, попирая все нормы гуманности. Нельзя не сказать и о том, что Англия и Франция, обладавшие совокупным превосходством над вермахтом, не пришли на помощь Польше и тем самым способствовали успехам фашистской военной машины на начальном этапе второй мировой войны. Оставшаяся в одиночестве польская армия была разгромлена за две недели.
Работа Хаусхофера “Континентальный блок” заслуживает внимания не только в плане пережитых исторических событий. Идея мощного евразийского блока сохраняет свое значение и в наши дни. Отнюдь не случайно возрождение интереса к ней, придающее данной идее новые аспекты, достойные изучения.
2 Имеется в виду Афина – в греческой мифологии богиня мудрости и справедливой войны, которая появилась из головы Зевса в полном боевом вооружении и с воинственным кличем. [с.405]
3 Священный долг учиться у противника (лат.). [с.405]
4 Рассел Джон (1792–1878) – граф, премьер-министр Великобритании в 1846–1852 и 1865–1866 гг. [с.405]
5 Год апогея реакции в Европе. Канун Крымской войны 1853–1856 гг. [с.405]
6 Образ, заимствованный из тетралогии немецкого композитора Рихарда Вагнера “Кольцо Нибелунга”, последняя часть которой называется “Гибель богов” и представляет собой космогоническую картину всеобщей гибели. Хаусхофер разделяет здесь взгляды Ницше, изложенные в его работе “Антихристианин” (см. “Сумерки богов”. М., 1990). [с.405]
7 Имеется в виду агрессия Германии против Польши, ставшая началом второй мировой войны. [с.405]
8 Имеется в виду Джозеф Чемберлен (1836–1914) – министр колоний Великобритании в 1895–1903 гг., идеолог британского империализма, сторонник англо-германского блока. В 1906 г. отошел от политической деятельности. 29 марта 1898 г. во время встречи с германским послом в доме Ротшильда Чемберлен без всякого зондирования предложил Германии заключить союз. Но Берлин отклонил английский демарш, ибо понял, что заключением союза с Германией английская дипломатия рассчитывала втянуть ее в конфликт с Россией.
8 ноябре 1899 г. во время визита Вильгельма, прибывшего в сопровождении канцлера Бюлова в Виндзор, Чемберлен снова заговорил с немцами о союзе. Но [с.405] кайзер и Бюлов, как и в 1898 г., отклонили предложение, не желая ссориться с Россией. [с.406]
9 См. примеч. 56. С. 370. [с.406]
10 См. примеч. 5. С. 54. [с.406]
11 См. примеч. 19. С. 134–135. [с.406]
12 См. примеч. 4. С. 300. [с.406]
13 Давнишний принцип морской политики Великобритании состоял в том, что английский флот должен быть сильнее соединенных флотов двух других морских держав. На Вашингтонской конференции 1921–1922 гг. и Лондонской конференции 1930 г. Англия отказалась от этого принципа.
14 Между равными (лат.). [с.406]
15 Ито Хиробуми (1841–1909) – японский государственный деятель и дипломат. Сторонник соглашения с Россией. Выдвинул идею “обмена” Кореи на Маньчжурию, т.е. взаимного отказа от всяких притязаний Японии на Маньчжурию, а России – на Корею. В 1906 г. занял пост генерального резидента Японии в Сеуле. В октябре 1909 г. убит корейским националистом.
В июне 1901 г. в Японии пал сравнительно умеренный кабинет Ито. К власти пришли милитаристские круги во главе с Кацурой. Тем же летом Япония возобновила переговоры с Англией о союзе. Лондон проявлял нерешительность. Тогда в Токио предприняли обходной маневр, использовав Ито, известного противника войны с Россией. Ему было поручено начать переговоры о русско-японском соглашении. (В составе дипломатических миссий в 1871 г. он посетил Европу, в 1882 г. совершил поездку по Европе, а в 1901 г. посетил Петербург.) Но лидеры милитаристских кругов Ямагата и Кацура вовсе не стремились довести их до конца. Миссия Ито была для них только средством нажима на Англию. Переговоры в России не увенчались успехом. Война между Россией и Японией встала на очередь дня. [с.406]
16 Фридрихсру – имение и место захоронения Отто фон Бисмарка в округе Лауенбург (Гольштейн), символ культа Бисмарка в среде германской буржуазии. [с.406]
17 Гото Симпей (1856–1919) – японский государственный деятель и дипломат. См. также примеч. 9. С. 310. [с.406]
18 Кацура Таро (1847–1913) – японский государственный деятель, генерал. [с.406]
19 Генро – старейший государственный деятель (яп.) – титул, дававшийся в конце XIX – начале XX в. ограниченному кругу наиболее приближенных к императору лиц. От генро зависело в значительной мере решение важнейших вопросов политики, в том числе смена и назначение премьер-министров, объявление войны, заключение мира. Титул и государственная роль генро не были предусмотрены никакими законодательными актами. Генро были выходцами из военно-дворянской среды. Институт генро прекратил свое существование в 1940 г. [с.406]
20 В данном случае Хаусхофер перефразирует курьезную надпись германского императора Вильгельма II к рисунку, изображавшему дракона: “Народы Европы, охраняйте ваши священные права”. Повинуясь своему влечению к театральным позам и напыщенным фразам, Вильгельм тем не менее ясно выразил один из принципов своей политики: втравить в борьбу с “драконом” Россию и этим освободить свой “восточный фланг” и надолго развязать себе руки в Европе. [с.406]
21 Германская дипломатия всячески покровительствовала проекту англояпонского союза, дав Японии устное заверение, что в случае русско-японской [с.406] войны Германия будет соблюдать по отношению к Японии благожелательный нейтралитет. Поистине политика не знает пределов лицемерия. Ведь в то же самое время Вильгельм подстрекал Россию к агрессии на Дальнем Востоке. В переписке с Николаем II германский кайзер убеждал его выполнить историческую роль заступника Европы от “желтолицых” и обещал, что обеспечит ему тыл на европейской границе. Но обо всем этом Хаусхофер умалчивает и сводит сложнейшие перипетии международных отношений на Дальнем Востоке в конце XIX – начале XX в. к упоминанию разрозненных, субъективно оцениваемых фактов. [с.407]
22 Витте Сергей Юльевич (1849–1915) – выдающийся русский государственный деятель. Один из наиболее энергичных вдохновителей строительства Транссибирской магистрали, упрочившей влияние России на берегах Тихого океана. [с.407]
23 Брокдорф-Ранцау Ульрих (1869–1928) – граф, германский дипломат, руководитель германской делегации на Парижской мирной конференции 1919–1920 гг., противник подписания Версальского мирного договора. В 1922–1928 гг. первый посол Германии в СССР; действовал в направлении политического и экономического сближения Германии и России. [с.407]
24 Като Томосабуро (ум. 1923) – японский адмирал, государственный деятель и дипломат. Приобрел репутацию “отца современного флота Японии”. На посту премьер-министра вел осторожную внешнюю политику. [с.407]
25 Сенатор Джованни Джентиле – один из идеологов фашистского движения в Италии. [с.407]
26 Осима Хироши – посол Японии в Берлине в 1938–1939 и 1940–1945 гг. [с.407]
27 Японская экспансия в Маньчжурии, которая рассматривалась как первая линия “обороны” Японии, стала принимать широкие размеры уже после русско-японской войны 1904–1905 гг. Притязания Японии обосновывались так называемой паназиатской доктриной “Азия для азиатов”. Военное вторжение в Маньчжурию началось в ночь с 18 на 19 сентября 1931 г. [с.407]
28 Имеются в виду события в районе реки Халхин-Гол (1939 г.), представлявшие собой попытку японской военщины прощупать военную мощь Советского Союза, с тем чтобы в благоприятном случае начать более крупные операции на Дальнем Востоке. Исход столкновений у реки Халхин-Гол – 30 августа 1939 г. 6-я японская армия, вторгнувшаяся в пределы МНР, была полностью уничтожена – способствовал заключению договора о ненападении между Японией и СССР 13 апреля 1941 г. [с.407]
29 Потапов Михаил Иванович (1902–1965) – комбриг, генерал-полковник (1965). [с.407]
30 Писатель Константин Симонов, бывший в то время корреспондентом “Красной звезды” на Халхин-Голе, так рассказывает об этих событиях:
“Четырнадцатого или пятнадцатого сентября был последний большой воздушный бой. Только в поле нашего зрения в разных местах упало, по крайней мере, полтора десятка самолетов, а всего, кажется, за этот день мы сбили их не то тридцать, не то сорок.
На следующий день с утра мы помчались на Хамардабу. Были получены сведения, что сегодня в нейтральной зоне начинаются переговоры с японцами. <…>
Место будущих переговоров представляло собою гряду невысоких песчаных холмов с узкими лощинами между ними. <…> [с.407]
Полковник Потапов, заместитель Жукова, согласно предварительным переговорам по радио, должен был в этот день встретиться с японцами в нейтральной зоне, между нашей колючей проволокой и их окопами, для того чтобы договориться о месте ведения дальнейших переговоров. <…>
Потапов был худощавый, высокий, чуть-чуть резковатый, но при этом подтянутый и в чем-то самом главном безукоризненно корректный человек, то, что называется “военная косточка”. Этот день был для него последним его полковничьим днем. В ходе переговоров выяснилось, что японцы намерены направить завтра в качестве главы своей комиссии по переговорам генерал-майора. Жуков, не желая заменять Потапова кем-то другим и в то же время не считая возможным, чтобы наш представитель был в меньшем звании, чем японец, запросил Москву, и там присвоили Потапову очередное звание комбрига, в котором он на следующий день и явился на переговоры.
Мы, человек десять или двенадцать, перевалили через сопочку, спустились по ее откосу и подошли к нашим проволочным заграждениям. <…>
Прошло несколько минут ожидания. Японцев не было. Потом на гребне других холмов, метрах в трехстах или четырехстах, появились машины; оттуда вышли японцы и быстро пошли навстречу нашим. Когда они прошли три четверти расстояния, Потапов и еще двое пошли навстречу им. Нам было велено остаться, и мы остались около прохода в колючей проволоке, на несколько шагов выйдя вперед за нее.
Встреча произошла шагах в тридцати от нас. Японцы отсалютовали саблями, наши отдали честь. Произошел короткий разговор. Японцы повернулись и пошли к своим машинам, и наши тоже повернулись и пошли назад.
Как выяснилось, переговоры были назначены на завтра; место было выбрано здесь же поблизости, на маленьком плато, в нейтральной зоне, в километре от наших позиций и на таком же расстоянии от японских. <…>
Число членов делегаций с обеих сторон было определено, кажется, по пять человек.
<…> Три дня переговоров с японцами, на которых мне тогда пришлось присутствовать, изобиловали многими любопытными, а подчас и значительными подробностями. Не хочется сейчас придумывать, пользуясь памятью, как канвой, а поэтому – только о том разрозненном, что действительно помню.
Вторая половина сентября в Монголии в тот год была уже по-зимнему холодной и ветреной. <…> Ветер гнул траву, высоко над горизонтом стояло по-зимнему холодное и неяркое солнце; вдали виднелись желто-серые отроги Хингана, а до них тянулась гряда больших и малых желтых холмов. Невдалеке за ближними из этих холмов что-то курилось, может быть, стояли походные японские кухни, а может быть, жгли трупы убитых.
В лощине, где вчера встретились парламентеры, уже стояли три палатки: ближняя – наша, к ней был проведен телефон из штаба, потом, метров за сто, центральная – большая шелковая палатка, похожая по форме на что-то очень знакомое – не то на памятные по детским книжкам рисунки княжеских походных шатров, не то на шатры из половецких плясок в “Князе Игоре”. Еще дальше стояла третья – японская – палатка.
Участники переговоров, наши и монголы, все наутюженные, начищенные, уже вылезли из машин и небольшой группкой стояли возле нашей палатки. Японцы целой толпой теснились вдалеке около своей палатки. Нас было явно меньше. [с.408]
Сначала произошла небольшая заминка. Обе стороны, несмотря на все предварительные строжайшие и точнейшие инструкции, все-таки не совсем точно знали, что им делать, в какой именно момент шагнуть вперед и когда приложить руку к фуражке.
После этой заминки все вдруг разом двинулись. Мы, не теряя времени, пошли следом.
Навстречу нам шли японцы. Они были почти все в отличавших северную Квантунскую армию зимних шинелях с большими лохматыми собачьими воротниками. Шинели были перепоясаны портупеями с мечами. Впереди шел генерал, за ним два или три полковника и несколько младших офицеров. Их сопровождала целая толпа журналистов, фотографов и кинооператоров.
Обе группы, наша и их, встретились перед центральной палаткой. Все обменялись приветствиями и откозыряли. Японские фотокорреспонденты и кинооператоры засуетились: они приседали, забегали вперед, слева и справа, беспрерывно щелкая затворами и снимая всех нас вместе и порознь.
Через минуту или две этого стояния японские солдаты отогнули шелковый полог, и члены делегации вошли в палатку. Там внутри стоял длинный и довольно широкий стол и два десятка стульев. С обеих сторон, посередине, стояло по мягкому креслу для руководителей делегаций, остальные расселись по бокам, наши – с одной стороны стола, японцы – с другой. <…>
В первый же час переговоров выяснилось, что наши переводчики годятся только на самый худой конец. Основным переводчиком на переговорах стал японский майор со штабными аксельбантами: маленький, юркий, хихикающий, скалящий зубы, словом, совершенно похожий на тех японцев, каких любили изображать в кино наши актеры. Он говорил по-русски с сильнейшим акцентом и в то же время с идеальным литературным знанием русского языка. При переводе и еще больше в вольных беседах в перерывах между переговорами он щеголял идиомами и русскими поговорками: “Куда конь с копытом, туда и рак с клешней”, “Тише едешь, дальше будешь” и т.д. и т.п., причем все это очень забавно звучало в его устах. Улыбался он беспрестанно.
Между прочим, любопытная подробность: в первый же момент, когда я увидел японцев, я заметил, что офицеры при встрече с нами почти все улыбались подчеркнуто и напряженно. А стоявшие позади них солдаты вовсе не улыбались, их лица были спокойны и серьезны. Тогда это показалось мне результатом дисциплины, повиновения. Потом, шесть лет спустя, уже в Японии, я понял, и, кажется, правильно, что пресловутая, не сходящая с губ японская улыбка и быстрая мимика, которые, пока не привыкнешь к ним, кажутся ужимками, – все это отнюдь не общенародная привычка или обыкновение. Это скорей результат современной японской цивилизации в наиболее поверхностном ее выражении, признак воспитания, принадлежности к определенным привилегированным кругам.
А переговоры тем временем шли. Основные вопросы были, разумеется, уже решены при подписании перемирия в Москве, хотя на всякий случай наши и монгольские войска здесь, на Халхин-Голе, продолжали оставаться в повышенной боевой готовности.
Здесь, на месте, переговоры сводились главным образом к вопросам порядка и времени демаркации границы, на которую вышли наши и монгольские войска, к вопросу о том, на какое расстояние к ней можно и нельзя приближаться, и, наконец, к вопросу о взаимной передаче пленных и выдаче трупов. [с.409]
Этот последний вопрос стал камнем преткновения на переговорах.
О формальностях, связанных с временной демаркацией границы, и о взаимной передаче пленных договорились быстро. Что же касается выдачи трупов, то тут переговоры затянулись надолго.
Так как все бои происходили на территории Монголии и почти все убитые с обеих сторон были убиты на монгольской территории, то теперь, когда мы повсюду вышли на линию границы, японцы должны были предъявить нам, согласно нашему заявлению, всего-навсего не то сорок два, не то пятьдесят два трупа наших и монгольских бойцов, убитых за пределами монгольской территории в тот момент, когда мы замыкали кольцо вокруг окруженных японских войск. А японских трупов, зарытых на монгольской территории, насчитывалось, по нашим соображениям, пятнадцать – двадцать тысяч.
Здесь придется сделать оговорку. Общее число японцев, погибших за все время боев, было еще больше. Но доставка на родину тела убитого, а вернее, его сожженного праха, – для японцев ритуал, освященный религией и традициями. Поэтому до самого последнего момента, пока не замкнулось наглухо наше кольцо, японцы вывозили и вытаскивали в тыл тела своих убитых и стали зарывать их на месте только в последние пять-шесть дней боев, когда были совершенно окружены нами. Попало их в это кольцо около двадцати тысяч. Сдалось нам около двухсот человек. Из этих цифр нетрудно догадаться о степени ожесточенности боев и об упорстве сопротивления японцев.
Как выяснилось впоследствии, дерясь и погибая в этом окружении, японцы тем не менее хоронили своих, ведя специальные карты, а точнее, рисованные от руки планы, на которых они помечали, где, в каком месте, на какой глубине и сколько похоронено трупов.
То, чему я стал свидетелем, говорит мне, что, очевидно, какое-то количество офицеров и унтер-офицеров еще в дни боев по ночам, в одиночку, пробиралось к своим из района окружения через расположение наших войск, имея при себе эти планы.
Забегая вперед, скажу, что потом, когда разрывали эти могилы, я видел японского поручика, бледного, видимо еще страдающего от раны, с забинтованной и подвязанной к шее рукой и с планом в руке. Это было на той самой Ремизовской сопке, штурм которой я наблюдал. Он стоял и следил за работой своих солдат, проверяя по плану, где зарыты трупы. По некоторым признакам я заметил, что он сверяется не только с планом, но и с собственной памятью. Он смотрел в разные стороны, отмечал какие-то подробности, потом опять заглядывал в план. Я спросил его, был ли он здесь. Он сказал, что да, он был здесь. Я спросил его, как давно. Он назвал день, в который мы брали эту сопку, день, в который я тоже был здесь.
Возвращаюсь к переговорам. Японцы оказались в затруднении. Они, конечно, знали примерную общую цифру своих убитых, оставшихся на монгольской территории; одна часть этих убитых была похоронена ими самими, и это было нанесено на карты и планы. Другая часть была похоронена тоже ими самими, но планов не имелось: люди с планами не дошли – погибли. И, наконец, очень много японцев, погибших в самые последние дни, было зарыто уже после боев нашими похоронными командами.
События на Халхин-Голе, кончившиеся разгромом 6-й японской армейской группы, были небывалым позором для командования Квантунской армии, хотя сама по себе японская пехота, надо отдать ей должное, дралась в этих боях выше всяких похвал. Японское командование, по ходу дела представлявшее [с.410] то победоносные, то уклончивые – реляции, боялось того, что в печать и общество просочатся сведения об истинных размерах неудач и потерь. Эти сведения, кстати сказать, все-таки просочились потом, хотя и в неполном виде. Где-то, кажется в “Асахи”, было напечатано, что японцы потеряли на Халхин-Голе не то пятнадцать, не то восемнадцать тысяч убитыми. Но даже и эта сильно приуменьшенная цифра произвела тогда в Японии сенсацию.
И вот, прося о передаче им трупов солдат, представители Квантунской армии, с одной стороны, в силу традиций, хотели, чтобы им было передано возможно большее количество трупов, а с другой стороны, выставляя свои требования, они не хотели указывать, какое количество их солдат и офицеров было в действительности убито. Тогда бы их заявка фигурировала как официальный документ. По этому поводу и шли длинные и хитроумные переговоры.
С советско-монгольской стороны тоже были некоторые затруднения. Нам и не хотелось заставлять своих бойцов выкапывать японские трупы и в то же время не хотелось пускать на монгольскую территорию для раскопок японские похоронные команды. Войска стояли в боевой готовности, район был укреплен, и предоставить японцам возможность осматривать его нам вовсе не хотелось.
Так возникли первые препирательства Наконец мы согласились на то, чтобы японцы вырывали трупы своими силами. Тогда они предъявили карты, где были указаны погребения буквально во всех сколько-нибудь важных с военной точки зрения пунктах нашего расположения. Среди этих сорока – пятидесяти пунктов одни соответствовали действительности, другие могли соответствовать, а третьи были абсурдными.
Начались новые препирательства. Наконец договорились о том, что японцам будет разрешено выкопать трупы в десяти основных пунктах. При этом мы затребовали от них цифру, сколько всего их солдат погребено на нашей территории. Японцы заявили, что, по их подсчетам, на монгольской территории осталось три тысячи трупов, но так как мы ограничиваем возможность раскопок только десятью пунктами, то такого количества трупов они вырыть не надеются.
Затем пошли переговоры о составе команд. Выяснилось, что японцы хотят послать десять команд по сто человек в каждой. Японцы попросили, чтобы из уважения к умершим, которых будут откапывать их товарищи, мы бы дали возможность солдатам, которые будут работать, иметь при себе тесаки.
Мы согласились.
Тогда японцы попросили, чтобы их офицеры, которые будут руководить работами, могли иметь при себе огнестрельное оружие, а затем и позондировали почву, не могут ли и солдаты иметь при себе карабины. Потапов разозлился и спросил: не входит ли в церемониал их военных почестей стрельба из пулеметов, не желают ли они прихватить с собой и пулеметы?
Вот тут-то, насколько мне помнится, майор-переводчик и произнес русскую поговорку: “Куда конь с копытом, туда и рак с клешней”, – прикрыв этой иронией отступление.
В конце концов договорились: у солдат будут тесаки, а у офицеров – мечи.
Новый спор возник о том, сколько же дней нужно десяти командам по сто человек, чтобы вырыть три тысячи трупов. Опять началась торговля. Японцы [с.411] назвали не то двадцать, не то пятнадцать дней. Наши давали два дня, потом три, наконец согласились на пяти. Наши ссылались на то, что, исходя из сообщенной самими японцами цифры, каждый из тысячи их солдат должен за пять дней вырыть всего три трупа. Японцы в ответ говорили о трудностях поисков, о тяжелом грунте и о чувствах солдат, которые будут вырывать из земли трупы своих товарищей и должны делать это осторожно, чтобы не задеть их тела лопатами и кирками.
Никогда в моем присутствии столько не говорили о трупах: с утра до вечера склонялось слово “трупы” – “трупы”, “на трупах”, “при трупах”. “При трупах” употреблялось главным образом в смысле оружия. Японцы настаивали на том, что если при трупах будет найдено оружие, то это оружие они имеют право взять с собой. Наши возражали и говорили, что все оружие, которое осталось на территории Монголии, считается трофейным. Наконец, кажется, договорились на том, что все найденное холодное оружие заберут с собой японцы, а все огнестрельное останется у нас.
Дальше пошел разговор о документах, планшетах, полевых сумках и т.д. Он тянулся нескончаемо, пока не договорились, что увезено будет только то, что окажется в карманах обмундирования; все планшеты, полевые сумки и прочее, найденное при раскопках, останется у нас.
К концу третьих суток осатанели все – и наши и японцы. Кончили переговоры, по-моему, на четвертые сутки, днем. Потом был маленький перерыв, а вечером в честь окончания переговоров наши дали ужин японцам в той же самой палатке, где мы три дня беспрерывно говорили о трупах. <…>
На следующий день был ответный ужин, который давали японцы, но туда я уже не попал.
На вторые сутки после окончания мирных переговоров началась процедура передачи трупов. Было сделано десять проходов в колючей проволоке и организовано десять маршрутов с махальщиками на поворотах. На всякий случай вдоль маршрутов выставили побольше пулеметов во всех удобных, а иногда и неудобных местах.
Десять колонн японских машин с белыми флагами в один и тот же час двинулись через наше расположение Раскопки продолжались сначала пять, потом три дополнительных дня, о которых попросили японцы, и еще два дня, которые мы добавили сами, – в общем всего десять дней. Если не ошибаюсь, японцы выкопали восемь с лишним тысяч трупов и могли бы копать еще и еще. Теперь мы бы им это охотно разрешили, имея на то особые причины.
Действовавшая на Халхин-Голе 6-я армейская группа генерала Камацубара была полностью уничтожена в боях, и тысячу человек, предназначенных для рытья трупов, японцам пришлось взять из состава тех двух или трех новых японских дивизий, которые к этому времени подтянулись к монгольской границе. Говорили даже, что поначалу японцы специально взяли этих людей из разных дивизий с целью возбудить у новичков гнев и жажду мщения за погибших товарищей. Получилось же совершенно обратное.
В дни раскопок, как назло японцам, вдруг вновь установилась сухая и по-летнему жаркая погода. Трупы были похоронены уже давно. Как только вскрывали какое-нибудь место погребения, вокруг распространялся тяжкий смертный смрад. По мере того как трупы наваливали в грузовики, а солнце поднималось к зениту, смрад все усиливался, и к вечеру, когда грузовики, наполненные трупами, уезжали, становилось просто невыносимо дышать. [с.412]
Сначала японские солдаты, перед тем как, согласно отмеченному на плане крестику, начать раскапывать могилу, становились в строй в положении “смирно”, снимали свои каскетки, опускали их до земли, кланялись, потом надевали их и осторожно принимались за работу для того, чтобы, копая, не задеть тела погибших. Так было в первый день.
Но уже на третий или на четвертый день картина переменилась. Трупов было такое множество, смрад стоял такой страшный, солнце палило так немилосердно, что солдатам уже ничто не могло помочь, даже надетые на рот и нос просмоленные черные повязки. Солдаты знали теперь только одно: как бы поскорей развязаться с тем или другим погребением и закончить работу, назначенную им на сегодняшний день.
Вместе с лопатами теперь в ход пошли железные крюки, которыми подцепляли трупы. Лопатами рыли теперь уже вовсю, с маху, кроша землю и тела. Крюками поддевали, как дрова, и швыряли в машины полусгнившие лохмотья человеческих тел.
Картина эта была поистине чудовищной в своей бесконечности. Сделавшись тягостно-привычной, она все больше утрачивала свою первоначальную связь с уважением к останкам погибших товарищей. Теперь это была просто нескончаемая черная, страшная работа гробокопателей, что не замедлило сказаться на японских солдатах, несмотря на всю их дисциплину. Согласно полученным нами сведениям, солдаты похоронных команд были деморализованы. Во всех дивизиях пошли разговоры о том, какое громадное количество трупов похоронено там, в Монголии, и какое, значит, поражение понесли там японские войска.
Сначала японцы попробовали бороться с этим, прекратив посылку солдат из разных дивизий и назначив во все команды солдат из одной дивизии. Потом и это не помогло – слухи продолжали расходиться, и, несмотря на желание японцев выкопать как можно больше трупов, на десятый день они сами прекратили работы, вопреки нашей готовности разрешить их продолжение
Так и стоит перед глазами эта картина: жаркий осенний день, даже не жара, а какой-то острый сухой зной. Легкий ветерок колеблет уже засохшую, полужелтую траву. В лощине стоят желто-зеленые японские грузовики с открытыми бортами, и на них навалено что-то черное и зеленое, на что страшно взглянуть и что еще страшнее представить себе, закрыв глаза.
На скате холмика, над лощиной, где зияет разрытая земля и в этой земле видны какие-то непонятные куски и пятна, надо всем этим, на скате, сидят и отдыхают несколько десятков японских солдат. Их каскетки у одних сдвинуты на затылок, у других положены рядом; смоляные повязки сдвинуты со рта и оставлены только на носу; солдаты жуют связки сушеной рыбешки и мелкие японские галеты. Поодаль сидит офицер. Он не ест и не снимает повязку, он развернул на планшете план погребения и что-то отмечает на нем. Так и вижу все это перед собой, как будто это было вчера.
Итак, на десятые сутки с мертвыми было покончено. Осталась последняя процедура – с живыми – передача пленных”. [с.413]
31 Галифакс Эдуард Фредерик Вуд, лорд Ирвин (1881–1959) – британский государственный деятель и дипломат. Во время Парижской мирной конференции 1919 – 1920 гг. подписал в числе 200 членов парламента телеграмму Ллойд Джорджу с протестом против мягкого обращения с Германией. В 1926 г. был назначен вице-королем Индии. В 30-х годах примыкал к так называемой клайвденской клике, добивавшейся соглашения с Германией. Захват Австрии и Мюнхенское [с.413] соглашение имели место в бытность Галифакса министром иностранных дел Великобритании. [с.414]
32 Так в тексте. В действительности длина береговой линии (с островами) Советского государства (начало 80-х годов) составляла свыше 108 тыс. км. [с.414]
33 Уязвимость Италии с моря очевидна. В целях как обороны, так и агрессии (Эфиопия, Испания) Италия встала на путь развертывания авиации (“Фиат”, “Капрони”). [с.414]
34 Здесь Хаусхофер пытается выдать желаемое за действительное. Между тем в книге Джавахарлала Неру “Открытие Индии” мы читаем: “…в Европе совершались перемены, появились Гитлер и нацизм. [Индийский Национальный] Конгресс немедленно отозвался на эти перемены и осудил их, ибо Гитлер и его доктрина казались прямым воплощением и усилением того самого империализма и расизма, против которых Конгресс вел борьбу. Японская агрессия в Маньчжурии вызвала еще более сильную реакцию ввиду нашей симпатии к Китаю. Японо-китайская война, события в Абиссинии, Испании, Чехословакии и Мюнхен усиливали все эти настроения и напряженность в связи с приближением войны” (Джавахарлал Неру. Открытие Индии. М., 1955. С. 454). [с.414]
|
|
предыдущая |
|
следующая |
|
содержание |