Грачев М.Н.

Политика: коммуникационное измерение

Тула: Издательство Тульского государственного педагогического

университета им. Л. Н. Толстого, 2011. – 172 с.

Красным шрифтом в квадратных скобках обозначается конец текста

на соответствующей странице печатного оригинала указанного издания

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ПОЛИТИКА, ВЛАСТЬ, ПОЛИТИЧЕСКАЯ СИСТЕМА:

КОММУНИКАЦИОННЫЙ РАКУРС

Политика и политическая деятельность:

информационно-коммуникационный аспект.

Коммуникация как атрибут политической деятельности

Понятие «политика», вошедшее в современные языки как заимствование с древнегреческого, традиционно означает государственные и общественные дела, сферу деятельности, связанную с властными отношениями между людьми, социальными группами, народами, нациями и государствами¹. В обыденном понимании политика нередко отождествляется с проблемой государственного управления, поскольку исторический опыт как Запада, так и Востока наглядно свидетельствует, что в прошлом политическая жизнь была всецело подчинена государству, и сфера политики на протяжении долгого времени особо не выделялась из общей суммы всех общественных явлений. В этой связи характерно, что сам термин «политика» находится в одном смысловом ряду с древнегреческими понятиями, непосредственно связанными с государственностью: «полис» – город-государство, «политес» – гражданин, «политикос» – государственный деятель, «политейя» – конституция². Однако было бы неправомерно сводить политику исключительно к вопросам государственного управления, регулирующей роли государства в жизни общества. Политическая сфера включает в себя все, что связано с властными отношениями, с проведением той или иной общественной линии поведения. Так, согласно известному определению М. Вебера: «Понятие политики имеет чрезвычайно широкий смысл и охватывает все виды деятельности по самостоятельному руководству. Можно говорить о валютной политике банков, о политике профсоюза во время забастовки, о школьной политике городской или сельской общины, о политике правления руководящего корпорацией и даже о политике умной жены, которая стремится управлять своим мужем»³. [c. 8]

Следовательно, политику в широком смысле этого слова можно рассматривать и как сферу общественной деятельности, связанную с проблемой завоевания, удержания и использования власти, и как своеобразную форму взаимоотношений, взаимодействия, коммуникации между людьми. По мнению П. Шарана, политика – это социальная форма поведения, которая предполагает взаимодействие по меньшей мере двух лиц. От других типов социального поведения, например, экономического, политику отличает характер проблемы, который ее порождает, – проблемы власти, руководства, управления, создания и выполнения правил поведения⁴.

С данной точки зрения, политическая деятельность, представляющая собой процесс создания и воспроизводства властно-управленческих отношений и институтов, а также формирования соответствующих им политических ценностей и ориентаций, который направлен на обеспечение определенных общественных интересов и потребностей, неизбежно порождает коммуникативные отношения субъект-объектного характера. При этом под субъектом обычно подразумевается человек, вступающий в контакт с миром, изменяющий предметную обстановку своего бытия (свои качества и силы) в процессе решения практических и духовно-теоретических задач⁵, а под объектом – часть бытия, противостоящая человеку в его познании или деятельности, обусловливающее эту деятельность обстоятельство, из которого человек вынужден исходить⁶. Очевидно, что категория субъекта может быть соотнесена не только с отдельно взятым индивидом, но также и с группой людей, общностью; следовательно, под объектом понимается то, на что направлена конкретно-практическая, познавательная и иная деятельность соответствующего субъекта. Тогда применительно к сфере политики в качестве объекта политической деятельности следует рассматривать власть, властно-управленческие отношения в обществе. Соответственно, субъектом политики всегда является конкретный носитель целенаправленной политической активности по поводу завоевания, удержания или использования власти с целью реализации своих коренных интересов. Как отмечает Г. Ю. Семигин, в роли субъектов политики «могут выступать как индивиды, так и социальные общности, которые самостоятельно вырабатывают и реализуют программы действия, направленные на достижение определенных политических [c. 9] целей посредством сознательной деятельности», причем «к субъектам политики относятся также и социально-политические институты как непосредственные носители властных функций в обществе»⁷. В современной политической науке наряду с термином «субъект политики» все чаще употребляется синонимичное понятие «политический актор», под которым, согласно определению Б. И. Краснова, понимается «субъект, активно осуществляющий какую-либо из форм политической деятельности»⁸.

Исходя из приведенных определений, правомерно говорить как об индивидуальных, так и о совокупных политических акторах. Индивидуальный политический актор – это конкретная отдельно взятая личность, которая в той или иной степени проявляет политическую активность, включающую в себя определенное взаимодействие данного индивида с политической действительностью, его действия и ориентации по отношению к политической практике. Это может быть и политический лидер, личностное влияние которого играет существенную роль в различных политических ситуациях и процессах, в регулировании взаимоотношений, складывающихся в той или иной социальной общности, организации, обществе в целом; это может быть и «рядовой» избиратель, опускающий бюллетень в урну для голосования и тем самым выражающий свое политическое волеизъявление. Совокупные политические акторы – это неинституциализированные общности и социально-политические институты, деятельность которых является интегративным результатом взаимодействия составляющих данную общность или институт индивидуальных акторов, и, в соответствии с известным законом системности, отличается от простой суммы их персональных качеств некоторыми новыми кооперативными параметрами.

Следует отметить, что коллективное сознание совокупного политического актора, находящее отражение в определенных идеях, концепциях, программах политической деятельности может в известной степени противостоять личностному сознанию индивидов, представленных в социальной общности или организации и вынужденных считаться с совместно выработанными требованиями, принципами и ограничениями. Данное обстоятельство позволяет утверждать, что в рамках совокупного политического актора, как и в любой другой организованной и устойчивой общности людей, присутствуют властно-управленческие отношения. Они формируются вместе с образованием данного совокупного [c. 10] актора как сложной самоуправляющейся и самовоспроизводящейся системы, которая предполагает постоянную координацию деятельности своих основных элементов в рамках единого целого. Именно потребность в такой координации, или внутреннем социальном управлении, и служит объективной основой возникновения соответствующих властно-управленческих отношений, направленных на снятие противоречий между интересами индивидов и реально существующими возможностями их удовлетворения в конкретно-исторических условиях.

Между тем взаимодействие как индивидуальных, так и совокупных политических акторов по поводу власти, властно-управленческих отношений в обществе, составляющее сущность политической деятельности, само по себе далеко не всегда носит управленческий характер. Как верно отметил в этой связи О. Ф. Шабров: «Не всякий раз, когда лидеры двух партий встречаются для выработки общей стратегии, можно говорить, что один из них управляет другим»⁹. Действительно, в ходе борьбы за власть, ее удержание и использование между политическими акторами могут складываться отношения как конкурентно-конфронтационного, так и консенсусно-договорного типа, причем применительно к последнему случаю речь может идти как об отношениях координации и субординации, так и об отношениях, формально построенных по принципу сотрудничества и равноправного партнерства, но, тем не менее, содержащих в себе определенные управленческие моменты. Согласно справедливому замечанию Е. Ю. Наумова: «Любой диалог изначально неравноправен и иным быть не может, поскольку его непременной предпосылкой является наличие необходимого минимального общего у каждого из участников (хотя бы знаковой системы или систем, на базе которых диалог ведется), а это общее устанавливается как бы «само собой», т.е. навязывается одним участником (или участниками) другому (или другим)»¹⁰. Однако подобные отношения складываются далеко не всегда: примером того может служить обращение лидера политической партии к руководителю другого общественно-политического объединения с предложением о создании избирательного блока, которое не нашло поддержки, но, тем не менее, не привело ни к конфронтации, ни к координации, ни к какому-либо сотрудничеству вообще, поскольку это общественно-политическое [c. 11] объединение в силу каких-либо причин решило не участвовать в данной избирательной кампании. Следовательно, понятие политической деятельности оказывается несводимым к понятию управления.

С другой стороны, вполне очевидно, что далеко не всякое управление имеет отношение к политической сфере. Приводя примеры водителя, управляющего автомобилем, и мозга, управляющего движениями тела, как осуществление функций, далеких от политики, О. Ф. Шабров наглядно показывает, что можно говорить лишь о существовании области пересечения предметов теории управления (управление) и политической науки, или политологии (политика), и предлагает назвать эту область политическим управлением, а соответствующую науку – управленческой политологией (рис. 1)¹¹.

В данном случае нас интересует то обстоятельство, что, с точки зрения логики, «управление» и «политическая деятельность», являются перекрещивающимися понятиями. Однако между ними существует еще одна важная взаимосвязь, лежащая в информационно-коммуникативной области. Для установления этой взаимосвязи необходимо обратиться к анализу понятий «информация» и «коммуникация», которые благодаря возникновению и развитию кибернетической теории, а также общей теории систем приобрели междисциплинарный характер. [c. 12]

Общепризнанное определение понятия «информация» пока еще отсутствует. Несмотря на обширный поток специальной литературы, опубликованной как в нашей стране, так и за рубежом за пять с половиной десятилетий, прошедших с момента выхода в свет первого издания винеровской «Кибернетики», проблема определения понятия, которое бы отражало и раскрывало наиболее общие и существенные свойства информации, и сегодня продолжает оставаться предметом научных и философских дискуссий. Если прежде это понятие связывалось по преимуществу с человеческой деятельностью и носило некий антропологический оттенок, то с возникновением кибернетической теории появилась настоятельная необходимость расширить его содержание, ибо, с точки зрения новой области знания, информация не обязательно имеет такую форму, которая наиболее приемлема для слуховых или зрительных рецепторов, поскольку, как отмечал Винер, «части машины должны разговаривать друг с другом на соответствующем языке, не обращаясь к человеку и не слушая его, кроме как на начальной и конечной ступенях процесса»¹².

В математической теории К. Шеннона¹³ информация понимается как снятая, сокращающаяся неопределенность. Комментируя данный подход, Винер особо подчеркивал, что «величина, которую мы здесь определяем как количество информации, противоположна по знаку величине, которую в аналогичных ситуациях обычно определяют как энтропию»¹⁴, или «количество информации, будучи отрицательным логарифмом величины, которую можно рассматривать как вероятность, по существу есть некоторая отрицательная энтропия»¹⁵. Приведенные положения раскрывают смысл математических выкладок Шеннона, состоящих в определении количества информации на основе ее селективной концепции, то есть трактовки как выбора из множества возможных состояний коммуникационной системы. Подобный подход, позволяющий подойти к описанию коммуникационных процессов с помощью универсального аппарата математической статистики, играет существенную роль в общем комплексе кибернетических идей, где управление – в широком смысле этого понятия – означает [c. 13] целенаправленное изменение состояния сложной динамической системы любой природы, что, соответственно, предполагает также изменение характера ее внутренней упорядоченности, а следовательно, и энтропии, путем информационного воздействия. Указывая, что управляющие команды, как и любая другая форма информации, подвергаются искажениям во время передачи – «обычно они доходят в менее ясном виде и, конечно, не в более ясном, чем были посланы»¹⁶ – Винер отмечает, что количество информации, изменяющее состояние системы, всегда меньше количества «входной» информации, и определяет «действующий» ее объем следующим образом: «Семантически значимая информация в машине, как и в человеке, представляет собой информацию, которая проходит через действующий механизм в принимающей системе, несмотря на действия некоторых свойств человека или машины, которые разрушают эту информацию. С точки зрения кибернетики семантика определяет меру смысла и управляет его потерями в системе коммуникации»¹⁷.

Введение понятия семантически значимой информации позволяет, как представляется, более четко различить вероятностно-статитический и информационный аспект энтропии. Если в первом случае энтропия выражает необратимость протекающих в некоей системе процессов и указывает на необходимость их физической компенсации для поддержания системы в том или ином неизменном состоянии, то во втором энтропия, будучи непосредственно связанной с семантически значимой информацией, используемой в том или ином виде целесообразной человеческой деятельности, в том числе и в деятельности политической, является в онтологическом смысле характеристикой наших знаний, указывающей в известном смысле степень нашего незнания, меру неопределенности коммуникационной системы «объект – действующий (познающий) субъект». При этом следует отметить, что увеличение количества семантически значимой информации в обществе или какой-нибудь его подсистеме (например, в политической системе) и соответствующее ему уменьшение информационной энтропии, будучи взятыми сами по себе, еще не означают обязательную практическую реализацию всего объема семантически значимой информации применительно к обществу или соответствующей подсистеме как к целому, а потому не могут рассматриваться в качестве достаточных критериев повышения устойчивости общества или данной социальной [c. 14] подсистемы и тем более его (ее) организованности, оставаясь, однако, необходимыми для этого условиями.

Важно также подчеркнуть, что статистическое выражение количества информации, играющее весьма значительную роль при математическом описании коммуникационных процессов в технических системах, оказывается малопригодным в области социально-гуманитарных, в том числе и политологических исследований. В свое время академик В. Г. Афанасьев справедливо утверждал: «Принятая в математике единица измерения – бит успешно применяется для измерения информации, передаваемой по каналам связи и соответствующим образом закодированной, что и создает условия для ее измерения. Но тот же бит весьма и весьма недостаточен, если не сказать не годен, для измерения и оценки социальной информации, особенно информации социально-политического, идеологического характера. Никаким битом нельзя измерить действительное значение и ценность этого рода информации, ее конкретных элементов»¹⁸. В самом деле, одна и та же информация имеет для различных политических акторов неодинаковую степень ценности, не поддающейся строгой математической формализации, поскольку ценность всегда несет на себе печать субъективного – целей, интересов, потребностей пользующегося информацией субъекта. Кроме того, совершенно очевидно, что математическое определение количества информации не подменяет собой онтологического определения самого понятия «информация», которое бы отражало и раскрывало наиболее общие и существенные свойства данного феномена.

Во многих философских работах, в той или иной степени затрагивающих проблемы кибернетики, обращалось внимание на широко известный тезис Винера: «Механический мозг не выделяет мысль, “как печень выделяет желчь”, что утверждали прежние материалисты, и не выделяет ее в виде энергии, подобно мышцам. Информация есть информация, а не материя и не энергия. Тот материализм, который не признает этого, не может быть жизнеспособным в настоящее время»¹⁹. Этот тезис обычно подвергался критическому анализу и как «определение» информации, и как выражение «антиматериалистической» позиции основоположника кибернетики. Оставляя в стороне проблему отношения Винера к материализму как предмет отдельного философского [c. 15] исследования^*, необходимо подчеркнуть, что рассмотрение данного положения в качестве дефиниции понятия «информация» представляется по меньшей мере спорным, поскольку оно не устанавливает ни существенных признаков определяемого явления, ни значения этого понятия путем указания его содержания и границ. Нет здесь и характерного для конкретной дефиниции соотношения идентифицируемого предмета с его противоположностью: в действительности Винер лишь фиксирует несводимость понятия «информация» к понятиям «материя» и «энергия», а вовсе не декларирует их абсолютное, «жесткое» противопоставление. Это, кстати, логически следует из контекста, который непосредственно предшествует цитируемому фрагменту, где отмечается, что «никакая другая вычислительная машина не приближается по экономии энергии к мозгу», и подчеркивается, что «энергия, расходуемая на отдельную операцию, ничтожно мала и не может никоим образом служить надлежащей мерой работы аппаратуры»²⁰.

Обратимся непосредственно к первоисточнику. Особого внимания заслуживает второе предложение рассматриваемого фрагмента: «Information is information, not matter or energy»²¹, – переводимое на русский язык во всех изданиях «Кибернетики» следующим образом: [c. 16] «Информация есть информация, а не материя и не энергия»²². Между тем употребляемое Винером слово «matter» может быть переведено с английского на русский и как «материя», и как «вещество», что в значительной степени определяется непосредственным смысловым содержанием контекста. В данном случае, сопоставляя рассматриваемое предложение с предшествующей фразой – «Механический мозг не выделяет мысль, “как печень выделяет желчь”, что утверждали прежние материалисты, и не выделяет ее в виде энергии, подобно мышцам», – следовало бы отдать предпочтение второму варианту. С аналогичной ситуацией мы встречаемся и при внимательном анализе перевода того фрагмента работы «Человеческое использование человеческих существ», где Винер, говоря о преимуществах современных систем коммуникации, приводит пример, в котором физическая транспортировка как архитектора, находящегося в Европе и руководящего строительством здания в Америке, так и его рабочих документов может быть весьма эффективно заменена передачей соответствующих сигналов по фототелеграфу или любому другому каналу связи. В русском переводе мы читаем, что это «не влечет за собой передвижения ни одной крупицы материи (курсив мой. – М.Г.) с одного конца линии на другой»²³, хотя по смыслу более логичным представляется другой вариант: «…не влечет за собой передвижения ни одной частицы вещества…» – и далее по тексту. Стало быть, можно утверждать, что в данном контексте Винер имел в виду только несводимость понятия «информация» к понятиям «вещество» и «энергия», а не что-либо большее.

На самом деле более пристального внимания заслуживает другое определение, предложенное Винером, где информация по сути выступает как категория идеального порядка, как категория мыслительная: «Информация – это обозначение содержания, полученного из внешнего мира в процессе нашего приспособления к нему и приспосабливания к нему наших чувств»²⁴. Такое определение, конечно, трудно назвать исчерпывающим даже с точки зрения общей кибернетической теории, так как оно имеет выраженный антропологический оттенок и не охватывает, к примеру, область процессов информационного обмена между составными частями вычислительной машины. Тем не менее, данная дефиниция, в сущности, близка к попыткам раскрыть категорию «информация» через взаимодействие какого-либо объекта любой [c. 17] природы с внешней средой, или через отражение, под которым с позиций как кибернетической теории, так и общей теории систем можно понимать взятые в диалектическом единстве друг с другом процесс и результат взаимодействия объекта со средой, приводящего к изменению состояния объекта или к изменению его организации, соответствующему каким-либо сторонам отражаемого внешнего воздействия, определяемого на языке кибернетики как «сообщение». Результат такого отражения есть изменение состояния объекта, изменение его организации, соответствующее каким-либо сторонам отражаемого воздействия внешней среды, или «сообщения».

Тогда процесс получения и отражения объектом сообщения и результат этого процесса, взятые в диалектическом единстве друг с другом, определяют объем категории «коммуникация» («communication», нередко переводится на русский язык как «связь»). Исходя из предлагаемого соотношения между понятиями, информацию можно было бы охарактеризовать как категорию, обозначающую содержание коммуникации. При этом поступающая к объекту «входная» информация представляет собой содержание сообщения, а семантически значимая информация, изменяющая состояние объекта, – содержание отражения данного сообщения, или, соответственно, содержание отражения объектом «входной» информации. Очевидно, что предлагаемое уточнение категорий «информация» и «коммуникация» через категорию «отражение» не противоречит винеровскому замыслу кибернетики как теории «управления и коммуникации», где управление выступает в качестве частного случая коммуникации, результатом которого является целенаправленное изменение состояния объекта с использованием обратной связи между управляемым объектом и управляющим субъектом. Или, иными словами, понятие «управление», с точки зрения логики, является подчиненным по отношению к понятию «коммуникация», в общем случае отнюдь не предполагающему обязательное наличие обратной связи между субъектом и объектом.

Обратимся теперь к информационно-коммуникативной стороне политической деятельности. Взаимоотношения между политическими акторами в ходе их борьбы за завоевание, удержание и использование власти, независимо от того, какой бы характер они ни принимали – конкурентный или консенсусно-договорный, содержащий в себе определенные властно-управленческие моменты или же «нейтральный», не приводящий ни к конфронтации, ни к сотрудничеству, – эти взаимоотношения не могут проявляться иначе как в форме информационного обмена, то есть коммуникации, предполагающей передачу от актора к актору тех или иных смысловых значений [c. 18] посредством речи, изображений, жестов, выражений лица и других символьных форм, воспринимаемых различными органами чувств. Здесь уместно вспомнить и переговорный процесс, и документ, скрепленный печатями и подписями глав государств, и дружеское рукопожатие лидеров общественно-политических объединений, достигших соглашения по поводу создания избирательного блока, и выплескивание стакана в лицо политическому оппоненту на глазах многомиллионной телеаудитории, и физическую боль, которую испытывает манифестант от попадания резиновой пули при разгоне массовой политической акции, и даже бокал шампанского, стопку виски или коньяка и т. д., которые, будучи поднятыми в избирательном штабе в ночь после выборов, могут иметь или «привкус победы», или «горечь поражения». Таким образом, есть основание утверждать, что политическая деятельность имеет свое «коммуникационное измерение», или – более точно – что политическая коммуникация как особый, частный случай коммуникации, представляющий собой информационное воздействие политических акторов друг на друга и окружающую социальную среду (общество) по поводу власти, властно-управленческих отношений в обществе, является атрибутом, неотъемлемым свойством политической деятельности, без которого последняя не может ни существовать, ни мыслиться.

Подчеркнем, что под атрибутом политической деятельности понимается не информационное взаимодействие политических акторов как друг с другом, так и с обществом, подразумевающее обратную связь между ними, а более общий случай политической коммуникации – информационное воздействие политических акторов друг на друга и на окружающую социальную среду. Именно на подобную «униполярную» коммуникацию обращает внимание, в частности, А. И. Соловьев, имея в виду множество исторических примеров, когда «власть просто информирует массу пассивных и занятых своими частными проблемами индивидов либо политически “продавливает” решения, реализация которых не ассоциируется в сознании людей с их собственными интересами. В этих случаях интерпретация гражданами пущенных в публичное обращение текстов, смысловой “ответ” общества на послания власти функционально безрезультатны, т.е. не нужны последней, и, следовательно, не включаются в структуру корректировки имеющихся планов и не используются для диагностики политических процессов»²⁵. Частный случай политической коммуникации, предполагающий наличие обратной связи, есть не что иное, как политическое управление, включающее в себя [c. 19] и так называемый «политический диалог», который, как было показано выше, всегда содержит в себе в неявном виде управленческие моменты. Следовательно, политическое управление, составляющее, согласно О. Ф. Шаброву, предмет «управленческой политологии»²⁶, строго говоря, есть не что иное, как область пересечения перекрещивающихся понятий «управление» и «политическая коммуникация».

С другой стороны, следует согласиться с А. И. Соловьевым в том, что «политическая коммуникация сочетает в себе универсальные, общесоциальные и собственно политические, или отраслевые черты»²⁷. Иными словами, понятие «политическая коммуникация», обозначающее атрибут особого типа человеческой деятельности – деятельности политической – является подчиненным по отношению к понятию «социальная коммуникация», выступающим, в свою очередь, в качестве подчиненного по отношению к универсальному понятию «коммуникация», содержание которого охватывает все многообразие процессов и явлений информационного воздействия и взаимодействия как в живой, так и в неживой природе. Фактическое соотношение между понятиями «коммуникация» (К), «управление» (У), «социальная коммуникация» (СК) и «политическая коммуникация» (ПК) показано на рис. 2.

Таким образом, общая теория коммуникации, или «общая кибернетика» – так, как ее понимал Винер – выступает в качестве метатеории, с одной стороны, по отношению к теории управления, рассматривающей частные случаи коммуникационных субъект-объектных [c. 20] отношений в системах любой природы, дополняемых корректирующей обратной связью между «управляемым» объектом и «управляющим» субъектом; с другой – по отношению к социологии коммуникации, или «социокибернетике», в поле зрения которой попадают наиболее общие закономерности процессов информационного воздействия и взаимодействия в социальной сфере, включая общесоциальные информационно-коммуникативные аспекты политической, экономической, и культурно-духовной деятельности людей. Область пересечения понятий «управление» и «социальная коммуникация» составляет объем понятия «социальное управление» – предмета социологии управления как специальной дисциплины. В свою очередь, социологию коммуникации следует рассматривать как метатеорию по отношению к политической коммуникативистике, или «политической кибернетике», область исследовательских интересов которой составляет не столько «проекция» общесоциальных аспектов информационно-коммуникационных процессов на политическую сферу, сколько особый тип коммуникации, являющийся атрибутом политической деятельности, взаимодействия политических акторов между собой и с окружающей социальной средой по поводу власти, властно-управленческих отношений в обществе. С учетом этих моментов представляется необходимым в известной степени упорядочить понятийный аппарат, используемый политической коммуникативистикой как на метауровне, то есть при анализе наиболее общих закономерностей коммуникационных процессов на уровне политической системы и общества в целом, так и на микроуровне – при изучении разного рода эффектов, когда в качестве объектов информационного воздействия рассматриваются микрогруппы и отдельные индивиды.

Постановка вопроса о власти в контексте теории коммуникации изначально носит дискуссионный характер, поскольку, несмотря на кажущуюся очевидность и ясность, многие аспекты данной проблематики оказываются в действительности недостаточно разработанными и нуждаются в определенном уточнении.

На наш взгляд, власть следует трактовать в качестве одной из форм или разновидностей социальной коммуникации, при этом полагая, что последнее понятие охватывает своим объемом все многообразие процессов информационного воздействия и взаимодействия в обществе, включая общесоциальные информационно-коммуникативные аспекты экономической, политической и культурно-духовной деятельности [c. 21] людей. Если же попытаться интерпретировать власть в более узком контексте, как форму или проявление политической коммуникации, являющейся частным случаем коммуникации социальной, то такой подход неизбежно столкнется с трудностями семантического порядка, которые связаны с определением объема соответствующих понятий. Традиционно утверждая, что проблема власти и властных отношений занимает центральное место в политической науке, мы имплицитно полагаем, что политика и власть нераздельны и взаимообусловлены. В самом деле, с одной стороны, власть представляет собой средство осуществления политики, и борьба за завоевание, удержание и использование власти выступает одним из ключевых аспектов политической жизни. С другой стороны, политика сопряжена прежде всего с формированием, объемом и функционированием власти. Следовательно, вполне справедлива точка зрения, что «политика и власть связаны круговой причинно-следственной зависимостью»²⁸. Однако далее, опять-таки следуя установившейся традиции, мы определяем понятие «политика» через понятие «власть», например, интерпретируя политику как «государственные и общественные дела, сферу деятельности, связанную с властными отношениями между людьми, социальными группами, народами, нациями и государствами»²⁹. И здесь мы рискуем попасть в своего рода замкнутый круг: пытаясь определить взаимосвязь между понятиями «власть» и «политическая коммуникация», в конечном счете прийти к выводу, что «власть» есть одна из форм или проявлений «коммуникации, связанной с проблемой власти».

Для того чтобы попытаться выйти из указанного замкнутого круга определений, представляется необходимым вначале уточнить границы семантического поля понятия «власть», а затем установить его соотношение с производным от категории «коммуникация» понятием «социальная коммуникация».

Понятие «власть» в зависимости от контекста, как известно, может принимать самые разные смысловые оттенки. Так, в «Толковом словаре живого великорусского языка» В. И. Даля говорится о двух его значениях: с одной стороны, власть трактуется как «право, сила и воля над чем, свобода действий и распоряжений; начальствование; управление», с другой – как «начальство, начальник или начальники». В первом случае имеется в виду право и возможность распоряжаться чем-либо или кем-либо, ограничивать свободу других путем навязывания им [c. 22] собственной воли, а также сила, обеспечивающая подчинение («Всякому дана власть над своим добром. Закон определяет власть каждого должностного лица, а верховная власть выше закона»), во втором – речь идет об индивидах, облеченных определенными полномочиями («Сельския власти, из крестьян, голова, староста и пр. […] Разошлась новгородская власть, разошелся и город»)³⁰.

В «Толковом словаре русского языка» под редакцией Д. Н. Ушакова приводится уже пять значений данного понятия:

1) право и возможность подчинять кого-нибудь или что-нибудь своей воле, распоряжаться действиями кого-нибудь (примеры: государственная власть; родительская власть; законодательная власть; исполнительная власть; брать, взять, потерять власть; подчиняться власти кого-нибудь; быть под властью кого-нибудь, во власти кого-нибудь; иметь власть над кем-нибудь и т. д.);

2) права и полномочия правительства, правительственного лица (примеры: «Вся власть Советам!» – лозунг Октябрьской революции; прийти к власти, получить правительственную власть);

3) образ правления, государственный строй (пример: Советская власть);

4) переносное значение – могущественное влияние, принудительная сила (примеры: власть тьмы; власть золота; во власти страстей);

5) лица, облеченные властью, начальство (примеры: власть на местах; местная власть; сельские власти появились на сходе; по предписанию военных властей; бездействие власти)³¹.

В случае подобной многозначности правомерно говорить о том, что только одно из значений слова является прямым или основным лексическим значением, непосредственно направленным на предмет и в наименьшей степени зависящем от контекста, тогда как все остальные значения, конечно, выступают переносными и возникшими на основе переосмысления первоначального прямого значения. Обычно многозначность возникает, когда некоторые названия или свойства одного предмета или явления переходят или переносятся также на другой предмет, другое явление. В этих случаях один термин, одно понятие одновременно употребляется в качестве названия нескольких предметов или явлений. В зависимости от того, на основании какого признака [c. 23] совершается такой смысловой перенос, различаются три вида переносного значения. Первый – это метафора, когда имеет место перенос наименования по сходству. В качестве простого примера метафоры можно привести словосочетание «крыло самолета», со всей очевидностью ассоциирующееся с «крылом птицы». Второй вариант – это метонимия, когда наименование с одного предмета переносится на другой на основании какого-то смежного свойства: например, если закипает вода, мы говорим, что закипает чайник. Третий вариант, являющийся, по сути, разновидностью метонимии, – это синекдоха, или перенос названия целого на его часть и наоборот. Достаточно наглядный пример синекдохи – случай, когда под понятием «голова» в действительности подразумевается целое животное.

Совершенно очевидно, что говоря о многозначности понятия «власть», целесообразно поставить вопрос об ограничении набора его значений в собственно политологическом контексте. Однако, на наш взгляд, в данной ситуации следует проявить определенную осторожность, поскольку некоторые из переносных значений, хотя и не могут быть непосредственно включены в объем интересующего нас понятия, тем не менее, оказываются полезными, если мы будем пытаться уточнить его отдельные смысловые оттенки, тогда как другие на самом деле только косвенно и весьма условно соотносятся с сущностью власти как социально-политического феномена, выступая по отношению к основному лексическому значению в качестве метафор и синекдох.

Возвращаясь к трактовкам понятия «власть», приведенным в «Толковом словаре живого великорусского языка» В. И. Даля и «Толковом словаре русского языка» под редакцией Д. Н. Ушакова, необходимо отметить, что переносное значение, трактующее власть в качестве названия лиц, наделенных определенными полномочиями, представляет собой явную синекдоху. Для обозначения таких лиц в политической науке, как известно, существует другое, более точное понятие – «субъекты власти». Исключая указанную синекдоху, мы тем самым солидаризируемся с выводом В. Г. Ледяева о целесообразности ограничения семантического поля понятия «власть» в социально-политическом контексте следующими четырьмя значениями:

1) способность влиять на что-то, способность сделать что-то;

2) право распоряжаться, повелевать, управлять кем-либо, чем-либо;

4) право управления государством, политическое господство, права и полномочия государственных органов³². [c. 24]

Отметим, что каждое из этих значений подразумевает наличие субъект-объектных отношений: возможность влиять на какой-либо объект, сделать что-либо, право повелевать, управлять кем-либо или чем-либо, проявлять по отношению к кому-либо могущество, господство или силу неизбежно предполагает существование того или иного субъекта, реализующего или способного реализовать соответствующее воздействие. Это означает, что власть представляет собой одну из форм или одну из разновидностей социальной коммуникации субъект-объектного типа.

Далее, обратимся к анализу интерпретаций понятия «власть» в современных политических теориях, что позволит выделить некоторые дополнительные характеристики интересующего нас социального явления. Отдельные элементы данного анализа, базирующегося на четырех широко известных определениях власти, нашли свое отражение в монографии, подготовленной в середине 90-х гг. автором этих строк совместно с Ю. В. Ирхиным³³.

Согласно определению М. Вебера, власть рассматривается как «возможность для человека или для нескольких людей реализовать их собственную волю, даже несмотря на сопротивление других, участвующих в действии»³⁴. В данном определении на первый план выступает силовое начало, однако подобное понимание власти со всей очевидностью содержит в себе коммуникационный аспект – взаимодействие «властвующих» и «подвластных».

Власть также может рассматриваться и как созидательное начало, основанное на знании, постоянное совершенствование которого влияет на понимание целесообразности и своевременное изменение существующего порядка. «Общественная власть, – как отмечал в этой связи британский исследователь Б. Барнс, – является одним из аспектов или одной из характеристик социального знания... Любое конкретное распределение знания наделяет индивидов, обладающих этим знанием и конституирующих его, способностью к действию; эта способность к действию и есть общественная власть, власть общества, которую они конституируют благодаря обладанию знанием»³⁵. И в этом случае власть интерпретируется как своего рода коммуникационный акт или коммуникационный процесс. [c. 25]

Несомненно, заслуживает внимания определение Т. Парсонса, в котором не делается акцент ни на средства осуществления власти, ни на источники или мотивы возникновения и осуществления властных отношений, а сама власть понимается в обобщенном плане, как специфическое структурно-функциональное взаимодействие, особого рода коммуникация, обеспечивающая способность одних субъектов реализовать функцию управления в отношениях с другими³⁶.

Наконец, следует отметить и обобщенное определение, воспроизводящееся долгие годы в отечественной научно-справочной литературе без каких-либо существенных изменений, согласно которому власть понимается как «форма социальных отношений, характеризующаяся способностью влиять на характер и направление деятельности и поведения людей, социальных групп посредством экономических, идеологических и организационно-правовых механизмов, а также с помощью авторитета, традиций, насилия. Сущностью власти являются отношения руководства и подчинения»³⁷.

На наш взгляд, последнее определение нуждается в определенной корректировке. Представляется более точным говорить, во-первых, не только о способности, но одновременно и о возможности, и, во-вторых, не влиять, а воздействовать «на характер и направление деятельности и поведения людей» и т. д. Первое замечание исключает из определения ситуации, когда у кого-либо имеются способности осуществлять власть, но отсутствуют соответствующие возможности, – например, у представителей политической оппозиции, и наоборот, когда у кого-либо есть формальные возможности, но нет необходимых способностей, – случаи некомпетентных и не пользующихся авторитетом руководителей. И в том, и в другом варианте власти как таковой, очевидно, не существует. Смысл второго замечания заключается в том, что понятие «воздействие» по сравнению с «влиянием» представляется более общим, то есть «влияние» выступает не чем иным, как одним из частных случаев «воздействия». Кроме того, представляется целесообразным предложить и третье уточнение – расширить перечень агентов власти, включив в определение способность и возможность воздействия на характер и направление деятельности и поведения не только людей и социальных групп, но также и институтов, примером которого, в частности, может [c. 26] служить воздействие государства на деятельность общественных объединений. Однако предлагаемые коррективы опять-таки оставляют неизменной коммуникационную сущность власти, которая выражается структурно-функциональной формулой субъект-объектных отношений «руководство – подчинение».

Следует обратить внимание, что во всех приведенных определениях власть трактуется в широком смысле – как явление общесоциальное, а не сугубо политическое. При таком понимании речь идет, по сути, о том, что властные отношения присутствуют в любой организованной, более или менее устойчивой общности людей, которая предполагает постоянную координацию поведения или деятельности входящих в нее индивидов в рамках единой социальной целостности. Именно потребность в подобной координации, или социальном управлении, и служит объективной основой властных отношений. Без власти в том или ином ее проявлении – родителей над детьми, племенного вождя над соплеменниками, пророка над последователями его учения, лидеров общественных организаций над рядовыми членами, государства и его органов над гражданами и т. д. – ни одна из соответствующих общностей не могла бы существовать. Соответственно, рассматривая власть как специфическую форму социальных отношений, можно выделить несколько ее разновидностей – семейную, родо-племенную, религиозную и, конечно же, политическую власть, которая исторически формируется с возникновением государства. Тем не менее, общим моментом для всех указанных разновидностей власти является способность и возможность субъекта обеспечить в соответствии с собственными намерениями подчинение одного или нескольких объектов, управление ими. При этом не имеет принципиального значения, является ли данное подчинение вынужденным или добровольным, осуществляется ли такое управление посредством силы либо угрозы ее применения или же основывается на авторитетных началах.

Понятия «социальное управление» и «власть» не тождественны друг другу, однако оба соотносятся с социальной коммуникацией субъект-объектного типа, полагающей наличие обратной связи. Двусторонний информационный обмен является атрибутом «власти», понимаемой в качестве «способности и возможности управлять», равно как атрибутом и самого «управления». Как отмечал Н. Винер: «Управляя действиями другого лица, я сообщаю ему сигнал, и … чтобы мое управление было действенным, я должен следить за любыми поступающими от него сигналами, которые могут указывать, что приказ понят и выполняется»³⁸. [c. 27]

Обобщая вышесказанное, можно предложить следующее определение: власть представляет собой специфическую форму социальной коммуникации субъект-объектного типа, в которой субъект обладает способностью и, одновременно, возможностью обеспечить подчинение объекта или объектов в соответствии со своими намерениями, проявляющимися в виде целеполагания и целедостижения, что неизбежно предполагает наличие обратной связи между участниками данного коммуникационного процесса – властвующим субъектом и подвластным объектом (или объектами).

Взаимодействие политических акторов, реализующих свои общие, групповые и индивидуальные интересы посредством осуществления власти либо в ходе борьбы за ее завоевание или использование, носит сложный, многоаспектный характер и образует в рамках социальной действительности целостную, относительно обособленную и устойчивую сферу, которая не изолирована от других областей общественной жизни – экономической и культурно-духовной, но имеет по сравнению с ними определенную специфику. Данное обстоятельство позволяет рассматривать мир политической деятельности как открытую систему, обладающую рядом свойств, присущих любому системному объекту. По словам Р.-Ж. Шварценберга, «она состоит из элементов, объединенных отношениями взаимозависимости; целостность, образуемая совокупностью элементов, не может быть сведена к их сумме; отношения взаимозависимости между элементами и образуемая ими целостность подчиняются законам, которые могут быть описаны в терминах логики; система реагирует как единое целое на внешние раздражители и на изменение своих внутренних элементов»³⁹. При этом важно подчеркнуть, что указанная целостность, во-первых, обусловливается особым способом связи элементов, при котором взаимодействия внутри системы имеют преобладающий характер и предопределяют внешние, и, во-вторых, проявляется именно в неразрывном единстве и взаимодействиях системы с окружающей ее социальной средой.

Разработка концепции политической системы, основанной на использовании формализованных методов системного анализа, приходится на 50–60-е годы ХХ в – период становления общей теории систем как междисциплинарной логико-методологической концепции [c. 28] исследования сложноструктурированных объектов различной природы, а также стремительного развития кибернетики – области знания, изучающей наиболее общие закономерности процессов информационного обмена и управления в технических, биологических, человеко-машинных, экономических и социальных системах. Применение системно-кибернетической методологии к исследованию процессов и явлений, происходящих в политической сфере, позволяет обнаружить у некоторых из них определенные признаки, свойственные как жизни или поведению отдельного индивида, так и функционированию созданных человеком сложных технических устройств. Однако данный факт вовсе не означает стремления к упрощенной трактовке, подобной неоднократным и справедливо критиковавшимся в прошлом, в частности, В. И. Лениным, попыткам «наклеить “энергетический” или “биолого-социологический” ярлык на явления вроде кризисов, революций, борьбы классов и т. п.»⁴⁰. В отличие от механистических концепций, кибернетическая теория не ставила перед собой задачу исчерпывающе объяснить или однозначно свести друг к другу разноплановые явления лишь на основании проявляющегося сходства отдельных их сторон. Напротив, как подчеркивал Н. Винер, речь могла идти только о том, что «анализ одного процесса может привести к выводам, имеющим значение для исследования другого процесса»⁴¹.

В политологических работах последних лет довольно часто употребляются термины из области общей теории систем и кибернетики, однако подобное заимствование далеко не всегда можно назвать корректным. И хотя, как справедливо подчеркивал Л. фон Берталанфи, «путаница и противоречия, характерные для широкого спектра современных социологических теорий заставляют сделать одно твердое заключение: социальные явления должны рассматриваться как “системы”»⁴², представляется необходимым в известной степени упорядочить и сам «системно-кибернетический» понятийный аппарат, используемый в политической науке.

К определению понятия политической системы, как и любой сложнооранизованной целостности, удобнее подходить с элементарного [c. 29] уровня. Для этого, следуя логической схеме, предложенной О. Ланге, в качестве исходного пункта будем использовать понятие действующего элемента, обозначающее любой объект окружающего мира, который определенным образом зависит от других объектов и, одновременно, определенным образом воздействует на другие объекты. Множество других объектов окружающего мира назовем средой данного элемента⁴³. Применительно к миру политической реальности действующими элементами выступают политические акторы: индивиды, общности и институты, по отношению к которым окружающей социальной средой является общество в целом.

Далее будем исходить из следующих трех предположений⁴⁴:

(1) Среда воздействует на действующий элемент W, вызывая в нем некоторые состояния строго определенного рода, например определенную температуру, электрический заряд, ощущение, чувственное восприятие, политическую установку. Отдельные виды таких состояний х₁, х₂, …, х_m принято называть входными координатами, или входами элемента W.

(2) Действующий элемент W воздействует на среду, принимая некоторые состояния строго определенного рода, например определенную температуру, магнитное поле, движение, политическое действие. Отдельные виды таких состояний y₁, y₂, …, y_n в коммуникационно-кибернетической терминологии обозначаются как выходные координаты, или выходы элемента W.

(3) Действующий элемент W имеет по крайней мере один вход и по крайней мере один выход.

Предположения (1) и (2) эквивалентны утверждению, что действующий элемент W является «относительно обособленным», то есть, что контакт элемента со средой происходит исключительно через посредство его входов и выходов. Предположение (3) исключает из рассмотрения элементы без входов и выходов, подобные монадам Лейбница, а также элементы, имеющие только входы либо только выходы, или, как их часто называют, «исключительно пассивные» и «исключительно активные» элементы: согласно предлагаемой логической схеме, каждый рассматриваемый элемент через свои входы «принимает» действия среды, а через свои выходы посылает действия в среду. Таким образом, в дальнейшем будем полагать, что политический актор представляет собой действующий элемент W, имеющий m входов и [c. 30] n выходов, где в общем случае число входов m не совпадает с числом выходов n (рис. 3).

Очевидно, что действующие элементы могут воздействовать друг на друга, причем, в соответствии с предположениями (1) и (2), только через свои входы и выходы, то есть элемент W₁ может воздействовать на элемент W₂ только таким образом, что W₂ через свои входы воспринимает состояния всех или некоторых выходов W₁. Иными словами, некоторые выходные сигналы элемента W₁ становятся входными координатами, изменяющими состояние элемента W₂, то есть содержат семантически значимую информацию для W₂. Такое преобразование выходных сигналов элемента W₁ во входные сигналы элемента W₂ называется коммуникацией, или связью элемента W₁ c элементом W₂. При этом W₁ может быть связан с W₂ посредством как всех своих выходных сигналов (рис. 4а), так и лишь некоторых из них (рис. 4б). Обычно при рассмотрении коммуникации имеются в виду только векторные совокупности значимых для каждого элемента сигналов (рис. 5).

Коммуникация действующих элементов может иметь более сложный характер. Так, если все или некоторые выходные сигналы элемента W₁ становятся входными сигналами элемента W₂ и, кроме того, все или некоторые выходные сигналы элемента W₂ становятся входными сигналами элементаW₁, то говорят, что между элементами W₁ и W₂ существует непосредственная обратная связь (рис. 6). В случае, когда выходные сигналы элемента W₁ являются входными сигналами элемента W₂, выходные сигналы W₂nbsp;– входными сигналами еще одного элемента W₃, а уже в свою очередь выходные сигналы W₃ – входными сигналами W₁, принято говорить об опосредованной обратной связи между W₁ и W₂ (рис. 7).

Как непосредственная, так и опосредованная обратная связь, играет исключительно важную роль в процессах управления, результатом которого является целенаправленное изменение состояния одного или нескольких действующих элементов, а также окружающей среды. Типичной иллюстрацией процессов опосредованной обратной связи в политической сфере может служить предвыборная кампания: W₁ – штаб избирательного объединения или кандидата на выборную должность, осуществляющий агитационно-пропагандистскую деятельность, W₂ – население избирательного округа, W₃ – независимая социологическая служба, занимающаяся анализом динамики электоральных настроений, результаты которого учитываются данным избирательным штабом (как, впрочем, и его конкурентами) в корректировке своего информационного воздействия на электорат.

Нередко какой-либо действующий элемент, в том числе и политический актор, оказывается связанным более чем с одним действующим элементом. Точно так же несколько элементов могут быть одновременно связаны с данным элементом. В таких случаях говорят, что имеет место разветвление связей, причем в первом случае происходит разветвление выходов, а в другом – разветвление входов. Одной из [c. 32] разновидностей данного типа коммуникации выступает иерархическая связь, которая характеризуется упорядоченностью, организованностью взаимодействий между отдельными уровнями элементов по вертикали (рис. 8). Подобные многоуровневые связи, объединяющие в качестве элементов «малые организации», достаточно часто попадают в поле зрения политической науки. Как отмечал Н. Винер: «Свободные федерации древней Греции, Священная Римская империя и современные ей аналогичные феодальные государства, Швейцарская Конфедерация, Соединенные Нидерланды, Соединенные Штаты Америки и другие Соединенные Штаты, расположенные южнее, Союз Советских Социалистических Республик – все это примеры иерархий организаций в политической сфере. Левиафан Гоббса, Человек-Государство, составленный из меньших людей, есть иллюстрация той же идеи ступенью масштаба ниже»⁴⁵.

Множество связанных действующих элементов, взятое в единстве с совокупностью отношений, или связей между ними, составляет содержание понятия системы действующих элементов, или, более коротко, просто системы. Взаимодействие элементов как друг с другом, так и с окружающей средой, носящее информационный характер, есть не что иное, как коммуникация элементов системы. Совокупность связей, отношений между элементами системы (и все различные изоморфные преобразования этих отношений), принято называть структурой системы. Следует подчеркнуть, что действующими элементами системы могут выступать и системы более низкого порядка, «малые организации», обычно именуемые подсистемами, способ действия каждой из которых как единого и относительно обособленного целого определяется ее [c. 33] собственной структурой. Безусловно, структура как самой системы, так и входящих в нее подсистем необязательно остается неизменной – с течением времени отдельные связи между элементами могут ослабевать и разрушаться, однако могут появляться и новые связи, в том числе и с элементами, прежде не входившими в систему. В качестве обобщающего понятия по отношению к подсистемам, действующим элементам и структурообразующим связям между ними обычно употребляется понятие «компоненты системы».

Используя приведенные определения в политологическом контексте, установим, что политическая система представляет конкретно-историческую форму коммуникации политических акторов как между собой, так и с окружающей социальной средой, властно упорядочивающую, оформляющую и заключающую в определенные границы политическую деятельность в обществе. В качестве компонентов политической системы в дальнейшем будем рассматривать ее сложноорганизованные действующие элементы, или подсистемы, исходя из специфики их функциональных особенностей и свойств, обусловливающих и предопределяющих функции политической системы в целом.

Важной составной частью системного анализа как сочетания методов и средств, используемых при изучении сложных динамических систем различных классов, выступает исследование функциональных зависимостей – форм устойчивой взаимосвязи между объективными явлениями или отражающими их величинами, при которых изменение одних явлений вызывает качественное изменение других, а также непосредственный анализ функций – внешних проявлений свойств рассматриваемого объекта в данной совокупности отношений. Применительно к политической системе общества обычно «акцент делается не на том, какова сущность власти, а каковы ее конкретные функции, что и как она делает»; при этом «под функциями политической системы понимается любое ее стандартизированное действие, которое способствует поддержанию достигнутого состояния и дальнейшему развитию»⁴⁶.

Подобно любой открытой системе, политическая система общества, будучи «погруженной» в социальную среду, сохраняет свою качественную определенность, несмотря на непрерывные внешние [c. 34] воздействия, далеко не всегда имеющие благоприятный характер. Фактически она, пользуясь словами Н. Винера, находится «бoльшую часть своего существования в состояниях, которые не являются состояниями полного равновесия, но подобны равновесным»⁴⁷. Данный тип устойчивого неравновесного состояния системы, состоящий в поддержании в допустимых пределах существенно важных для ее сохранения параметров в условиях постоянного взаимодействия с изменяющейся окружающей средой, получил в кибернетической теории название гомеостазиса.

Это понятие, заимствованное из физиологии, обозначает, строго говоря, механизм, «посредством которого живой организм поддерживает параметры своей внутренней среды на таком уровне, когда возможна здоровая жизнь»⁴⁸. Однако коммуникационно-кибернетическое понимание гомеостазиса отличается от его физиологической трактовки. Если У. Кэннон, по существу, предложил это понятие для описания реактивностных систем, то есть сохраняющих качественную определенность под воздействием внешней среды по схеме «стимул – реакция», то Н. Винер говорил об открытых системах, которые активно взаимодействуют с внешней средой, в известной степени преобразуя ее, и тем самым сохраняют свою относительную устойчивость. Иными словами, гомеостатическое взаимодействие открытой системы с окружающим миром, в том числе и взаимодействие политической системы с социальной средой, обусловливает ее адаптивность двоякого рода, что выражается, с одной стороны, в приспособляемости системы к внешнему миру путем определенных внутренних изменений, с другой – в активном воздействии системного объекта на среду, ее «приспособлении» к своим «потребностям» путем извлечения и усвоения необходимых ресурсов. Подобная адаптивность выступает основой механизма саморегуляции и самоорганизации системы, что, в свою очередь, предопределяет наличие у рассматриваемого сложноорганизованного объекта таких функциональных свойств, как интегративность, латентность и целедостижение. Интегративность проявляется в обеспечении целостности системы и предполагает согласованность, координацию деятельности ее подсистем и элементов. Посредством латентности обеспечивается мотивация действий субъектов системы в рамках единого целого в соответствии с их специализацией и функциональными особенностями. Целедостижение, понимаемое в широком смысле, [c. 35] «означает, что действие или поведение допускает истолкование как направленное на достижение некоторой цели, т. е. некоторого конечного состояния, при котором объект вступает в определенную связь в пространстве или во времени с некоторым другим объектом или событием»⁴⁹. Это предполагает наличие корректирующей обратной связи системы с внешней средой, в известной степени подобной действию сервомеханизма, когда «разница между заданным и фактическим движением используется как новый входной сигнал, заставляющий регулируемую часть устройства двигаться так, чтобы фактическое движение устройства все более приближалось к заданному»⁵⁰.

Указанные функциональные свойства, взятые в политологическом контексте, позволили в свое время Д. Истону сделать вывод о том, что политическая система как устойчивое сложноорганизованное образование в своем взаимодействии с окружающей социальной средой должна обладать, во-первых, регулятивной способностью, призванной обеспечить контроль и координацию поведения индивидов и групп, во-вторых, экстрактивной способностью, состоящей в извлечении из окружения ресурсов, необходимых для ее функционирования, в-третьих, распределительной способностью, обеспечивающей предоставление индивидам и общественным группам социальных благ, и, в-четвертых, реактивной способностью, благодаря которой система «отвечает» на воздействие окружения, прежде всего на требования, выдвигаемые индивидами и группами⁵¹. Если на первоначальном этапе политическую систему рассматривать в отвлечении от особенностей и специфики составляющих ее подсистем, то есть в качестве «погруженного» в социальную среду действующего элемента или, иначе говоря, кибернетического «черного ящика» с неизвестной структурой, эти способности должны обеспечиваться определенной совокупностью «входных», «выходных» и гомеостатических «внутренних» функций. По существу, в модели, предложенной Д. Истоном, функционирование политической системы рассматривается как процесс принятия обязательных решений и осуществления соответствующих действий, которые направлены на постоянное восстановление нарушаемого в каждый момент времени гомеостазиса (см. рис. 9). [c. 36]

В концепции Д. Истона политическая система рассматривается как относительно обособленное, устойчивое, целостное образование, кибернетический «черный ящик», погруженный в изменяющуюся социальную среду и взаимодействующий с ней посредством своих «входов» и «выходов». При таком подходе ключевым аспектом исследования становится проблема устойчивости или, в терминологии Истона, «выживания» политических систем как в стабильном, так и меняющемся мире. На вход «черного ящика» из окружающей среды – общества поступает информация двух видов – требования (могут быть как конструктивные, так и деструктивные) и поддержка (может трансформироваться в собственную разновидность «с отрицательным знаком», то есть протест). И требования, и поддержка могут возникать и формулироваться не только в окружающей среде – обществе, но и внутри самой системы, однако независимо от места своего происхождения они должны учитываться при выработке «выходной» информации – обязывающих политических решений и действий по их реализации, так или иначе оказывающих воздействие на среду. Если принимаемые решения и осуществляемые действия удовлетворяют ожиданиям или требованиям большинства социальных общностей и граждан, это со всей очевидностью порождает или увеличивает поддержку на «входе», и в обществе усиливаются стабилизационные процессы. Напротив, «непопулярные» решения и действия приводят к дестабилизации через формулировку более радикальных «входных» требований, а также к изменению знака второй входной координаты, то есть к трансформации поддержки в [c. 37] протест, что в своем крайнем варианте способно перерасти в отторжение гражданами правящих институтов, вызвать, в терминологии Истона, «стресс» политической системы и даже привести к ее разрушению. Для того чтобы «выжить», система должна быть способна отвечать с помощью действий, устраняющих стресс. В этом отношении, как подчеркивает Истон, ключевую роль, несомненно, играют действия властей, но для осмысленных и эффективных действий власти должны иметь возможность получать всю необходимую информацию о происходящем.

Кибернетическая модель Д. Истона была дополнена инструментальными моделями Г. Алмонда и Дж. Коулмана, в которых устанавливается определенное соответствие между отдельными категориями системно-кибернетического анализа и терминами, традиционно используемыми политической и правовой наукой. В их трудах были разработаны функции на «входе» политической системы общества: политическая социализация и рекрутирование, артикуляция и агрегация интересов, политическая коммуникация, – и на «выходе»: принятие правил и законов, их применение и контроль⁵².

Теория политической кибернетики, предложенная К. Дойчем⁵³, рассматривает политику как коммуникационный процесс координации усилий людей по достижению поставленных целей, который реализуется по схеме кибернетического саморегулирования. Ключевая роль в этом процессе принадлежит обратной связи: поток сведений о достигнутом состоянии системы и последствиях деятельности властей, поступающий в центр принятия политических решений, позволяет составить представление о том, насколько близко подошла система к своим целям и как ей следует изменить свое поведение, чтобы достичь максимального приближения к ним. Разница между заданным и фактически достигнутым состоянием системы с учетом сведений о характере самой системы, ее ресурсах, сопротивлении среды и т. д. используется для выработки нового управляющего воздействия. Оно может быть направлено как на то, чтобы фактическое состояние все более приближалось к заданному с учетом устранения ошибок и совершенствования системы в заданном направлении, так и на последовательную переориентацию, отход от заданного направления, поиск новых целей и путей их достижения.

Обобщая вышеуказанные концепции, в целом взаимодополняющие друг друга, нетрудно заметить, что функции политической системы [c. 38] предопределяются спецификой как самой политики, так и особенностями интересов различных политических акторов. Эти интересы формируются во взаимном противопоставлении и противостоянии акторов и могут быть реализованы в рамках существующих общественных отношений лишь посредством властно-регулирующей деятельности. Сама политическая система возникает как средство согласования интересов при помощи власти и политического участия, а ее структура и динамика зависят от соотношения социально-политических сил. При этом основной функцией политической системы выступает властное опосредование социальных интересов и взаимодействий, необходимость которого связана с общественным разделением труда, разрывом между непрерывным возрастанием потребностей различных социальных групп и исторически ограниченными ресурсными возможностями для их полного или по крайней мере одинакового удовлетворения в каждом обществе. Активная опосредующая деятельность политической системы прежде всего направлена на то, чтобы предотвращать возможные конфликты, «снимать» их остроту и использовать «разность потенциалов» политически выражаемых потребностей для обеспечения динамичного общественного развития.

С точки зрения системного подхода, основная функция политической системы имеет обобщающий, интегративный характер по отношению к функциям входящих в ее состав компонентов. Данное обстоятельство предполагает последующее решение в рамках функционального анализа задачи декомпозиции, то есть представления функций политической системы в виде совокупности взаимосвязанных, взаимозависимых и взаимодополняющих функций ее подсистем и элементов на основе исследования компонентного состава.

Процесс властного опосредования социальных интересов и взаимодействий раскрывается в совокупности «внешних» и «внутренних» функций политической системы, имеющих более конкретный характер. Ведущая роль здесь, со всей очевидностью, принадлежит функции политического руководства обществом, которая, будучи направленной в окружающую социальную среду, актуализируется в деятельности государства и других социально-политичских институтов. Однако стабильное выполнение данной функции предполагает «внутрисистемное» воспроизводство институциональных форм и регуляцию, упорядочение активности относительно автономных политических акторов. Поэтому, исходя из функционального предназначения, в качестве компонентов политической системы, наряду с подсистемой политических акторов, представленной как индивидуальными, так и совокупными акторами, также выделяются: нормативно-регулятивная подсистема, которая проявляется через совокупность различных социальных норм, направленных на [c. 39] регламентацию политической жизни, подсистема политического сознания и политической культуры, опосредующая процессы создания и воспроизводства всех остальных компонентов, и, кроме того, подсистема политической коммуникации, осуществляющая «двойственную» функцию: «внутреннюю» связь между элементами и «внешнее» взаимодействие политической системы с другими социальными подсистемами.

Указанные компоненты политической системы, выделенные в качестве подсистем второго порядка, в свою очередь состоят из взаимодействующих и взаимосвязанных сложноорганизованных элементов. Так, в подсистеме политических акторов можно выделить в качестве подсистемы третьего порядка институциональную подсистему, в структуре которой совокупные политические акторы – государство и общественно-политические объединения (партии, движения и др.) можно рассматривать как подсистемы четвертого порядка.

С другой стороны, подсистемы четвертого порядка в рамках институциональной подсистемы можно выделить и через призму отношений к процессу властвования. Тогда государство и общественно-политические объединения, входящие в состав правящей коалиции, образуют властно-управляющую подсистему, осуществляющую функцию политического руководства, а другие партии, движения, организации – подсистему политического участия, организующую действия политических акторов, которые не являются носителями власти. Подсистема политического участия в качестве компонентов пятого порядка включает в себя подсистему политической поддержки и подсистему политической оппозиции и т. д.

Такой анализ можно довести до политических характеристик индивидов, последовательно, шаг за шагом рассматривая многообразие связей и взаимозависимостей элементов и подсистем на каждом уровне. Однако на данном этапе, рассматривая политическую систему как целостное образование, применительно к нормативно-регулятивной подсистеме и подсистеме политического сознания и политической культуры остановимся в процессе детализации на уровне компонентов третьего порядка, указав наиболее существенные из них. В нормативно-регулятивной подсистеме следует выделить юридические нормы, распространяющиеся на всех субъектов политического действия, и «локальные», «внутренние» нормы политических партий и общественных организаций, значимые только для членов соответствующих общественно-политических объединений; в подсистеме политического сознания и политической культуры – политическую науку, политическую идеологию, политическую психологию, общественное мнение, политические традиции, образцы и стереотипы политического поведения (рис. 10). [c. 40]

Компоненты политической системы обладают функциональной специализацией, глубина которой предопределяется сложностью задач, стоящих перед системой в целом в зависимости от особенностей хода и организации политического процесса. В рамках системной целостности политические институты имеют специализацию, связанную с властно-управленческой и организаторской деятельностью в обществе (государство); с выражением политических интересов социальных групп и защитой неполитических интересов в политической сфере (общественно-политические объединения). Между этими институтами складываются [c. 41] определенные отношения борьбы или сотрудничества, господства и подчинения или договора о координации и субординации и т. д.

Согласование позиций «действующих элементов», предотвращение конфликтной формы разрешения противоречий, которая бы угрожала целостности данного общества, возможно лишь посредством относительно справедливого соединения, взаимной нивелировки прогрессирующих общественных потребностей, предупреждения крайней поляризации движимых ими социально-политических сил на основе выработки, соблюдения и применения определенных норм и правил поведения политических акторов. В данном отношении нормативно-регулятивная подсистема выполняет целый ряд специфических функций, среди которых выделяются:

– установительная функция, определяющая в форме договоров или административных решений конкретные задачи, нормативы поведения и показатели, позволяющие дать оценку той или иной деятельности людей;

– нормирующая функция, нацеленная на регламентацию с позиций права предельных границ допустимых, требуемых и запрещаемых социально-политических действий;

– фиксирующая функция, призванная при помощи авторитета и силы власти закрепить найденные в социально-политической практике оптимальные формы деятельности индивидов и социальных общностей, а также образцы их действий, ориентированные на выполнение властных предписаний;

– контрольно-охранительная функция, вызванная необходимостью отслеживать течение социальных процессов с целью поддержания сложившихся общественных отношений и гибкого, оперативного реагирования на те или иные неблагоприятные изменения в поведении индивидов и их групп путем использования как методов политического убеждения, так и мер принудительного характера – от публичного осуждения до применения государственной силы;

– конфликтно-разрешительная функция, направленная на преодоление противоречий между политическими акторами на базе действующих юридических норм и восстановление социального равновесия на основе баланса интересов противоборствующих сторон, в том числе и интересов государства.

Подсистема политического сознания и политической культуры способствует воспроизводству других системных компонентов и отношений между ними, а также корректировке действия политической системы в зависимости не только от текущей конкретной ситуации, но и от прошлого опыта, который зафиксирован в виде связанной информации, существующей, по словам Н. Винера, как «некоторое постоянство организации… в качестве более или менее постоянных изменений [c. 42] структуры или функции»⁵⁴. Использование опыта предполагает определенную преемственность в политике, которая может проявляться как в позитивной, так и в негативной форме. В данном отношении позитивный опыт представляет аккумуляцию сведений об оптимальных путях и способах действия политической системы, непосредственно ведущих к поставленной цели; негативный опыт – это опыт нереализованных идей, ошибок и просчетов в выборе целей и средств, в организации деятельности политических акторов.

Подсистема политической коммуникации преследует цель упорядочить движение огромного массива циркулирующей в обществе информации, внести определенную направленность в течение разнообразных информационных процессов, имеющих отношение к миру политики. Воспринимая, организуя и контролируя потоки информации, политическая система при помощи данного компонента осуществляет с учетом господствующих идеологических установок целенаправленное взаимодействие с другими социальными подсистемами – экономической и культурно-духовной. И в этом плане среди важнейших задач, на решение которых направлены функции подсистемы политической коммуникации, следует выделить, во-первых, выявление информационных массивов и потоков, необходимых для эффективного политического руководства обществом; во-вторых, сбор и обработку данных, требуемых для принятия политических решений и оценки их последствий; в-третьих, хранение информации, организацию ее распределения, а также контроль за информационной деятельностью в обществе, предполагающий, в частности, выявление препятствий для прохождения достоверных или необходимых сведений.

Функциональная специализация компонентов политической системы сочетается с их органическим взаимодействием, что проявляется в причинно-следственной зависимости подсистем друг от друга. Так, низкий уровень правовой оформленности политических отношений снижает стабильность функционирования политических институтов и престиж права в политическом сознании. В то же время слабость властно-управляющих институтов, прежде всего государства, ведет к падению эффективности норм права из-за невозможности обеспечить их принудительное исполнение и защиту. Однако в целом устойчивость политической системы, основным признаком которой является сохранение взаимосвязей между ее компонентами и их эффективное взаимодействие как между собой, так и с изменяющейся социальной средой, определяется прежде всего действенностью и надежностью механизмов ее коммуникационного базиса – подсистемы политической коммуникации. [c. 43]

¹ См.:Семигин Г.Ю. Политика. // Политическая энциклопедия: В 2 т. М., 1999. Т. 2. С. 156.

² См.:Ирхин Ю.В., Зотов В.Д., Зотова Л.В. Политология. М., 2002. С. 7.

⁴ См.:Шаран П. Сравнительная политология: В 2 т. М., 1992. Т. 1. С. 8.

⁵ См.:Кемеров В.Е. Субъект, субъективность, субъектность. // Современный философский словарь. С. 884–885.

⁶ См.:Кемеров В.Е. Объект, объективность, объектность. // Там же. С. 602.

⁷ См.:Семигин Г.Ю. Субъекты политики. // Политическая энциклопедия: В 2 т. Т. 2. С. 477.

⁸ Краснов Б.И. Актор политический. // Политическая энциклопедия: В 2 т. Т. 1. С. 35.

⁹ Шабров О.Ф. Политическое управление: проблема стабильности и развития. М., 1997. С. 12.

¹⁰ Наумов Е.Ю. Коварное обаяние диалога. // Права человека в диалоге культур: Материалы научной конференции 26–28 ноября 1998 г. – М., 1998. С. 105.

¹¹ Шабров О.Ф. Политическое управление: проблема стабильности и развития. М., 1997. С. 11–12.

¹³ См.: Шеннон К. Работы по теории информации и кибернетике. М., 1963.

¹⁸ Афанасьев В.Г. Социальная информация и управление обществом. М., 1975. С. 20.

^* Следует все же отметить неоднозначное отношение Винера к самому понятию «материализм» в кибернетическом контексте: «Назвать ли новую точку зрения материалистической – это в общем спор о словах. Господство материи характеризует определенную стадию физики XIX века в большей степени, чем современность. Сейчас “материализм” – это лишь что-то вроде вольного синонима “механицизма”» (Винер Н. Кибернетика, или управление и связь в животном и машине. М., 1983. С. 99). Отчасти это напоминает позицию Л. Фейербаха, отождествлявшего вульгарный материализм с материализмом вообще, что более века назад явилось предметом известной критики со стороны Ф. Энгельса. Тем не менее, высказывая свое отрицательное отношение именно к конкретному направлению материалистической мысли прошлого, Винер в то же время намечает подход к пониманию сущности коммуникационных процессов и собственно информации, который во многом согласуется с представлениями современного «функционального» и «эмерджентистского» научного материализма в рамках широкого и неоднородного материалистического течения в философии англоязычных стран.

²¹ Wiener N. Cybernetics or Control and Communication in the Animal and the Machine. – 2nd ed. – Cambridge (Mass.); New York, 1961. Р. 132.

²⁵ Соловьев А.И. Политическая коммуникация: к проблеме теоретической идентификации. // Полис. 2002. № 3. С. 7.

²⁶ Шабров О.Ф. Политическое управление: проблема стабильности и развития. М., 1997. С. 11–12.

²⁸ Политология: Энциклопедический словарь / Общ. ред. и сост.: Ю. И. Аверьянов. М., 1993. С. 296.

²⁹ Краткий политический словарь. М., 1989. С. 421.

³⁰ Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. М., 1978. Т. 1. С. 213.

³⁵ См.: Parsons T. The Sociological Theory and Modern Society. New York, 1967. Р. 225.

³⁹ Шварценберг Р.-Ж. Политическая социология: В 3 ч. М., 1992. Ч. 1. С. 107.

⁴⁰ Ленин В.И. Материализм и эмпириокритицизм. // Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 18. С. 348.

⁴³ См.:Ланге О. Целое и развитие в свете кибернетики. // Исследования по общей теории систем. М., 1969. С. 183.

⁵¹ См.:Easton D. A System Analysis of Political Life. – Chicago, 1979. P. 36–40.

⁵² См.:Almond G., Coleman J. The Politics of The Develoment Areas. – New York, 1971. Р. 16–17.

⁵³ См.:Deutsch K.W. Politische Kybernetic: Modelle und Perspektiven. – Freiburg, 1969.

Библиотека Михаила Грачева

предыдущая

следующая

оглавление

Грачев М.Н.

Политика: коммуникационное измерение

предыдущая

следующая

оглавление


а)	б)
Рис. 4


Рис. 6	Рис. 7