Ледяев В.Г.

Власть: концептуальный анализ

М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2001. – 384 с.

Красным шрифтом в квадратных скобках обозначается конец текста на соответствующей странице печатного оригинала указанного издания

Глава 8. Конфликт, интересы и власть

Стивен Льюкс сформулировал проблему следующим образом: “Используется ли понятие [власти] лишь в ситуациях, где есть конфликт и сопротивление? Если так, то должен ли конфликт быть обязательно открытым, или он может быть латентным? Конфликт осознанных преференций или конфликт, касающийся реальных интересов (как бы они ни были определены)?” (Lukes, 1978: 633–634).

Многие авторы считают, что властное отношение возникает только тогда, когда есть конфликт между субъектом и объектом и субъект действует против интересов (желаний, преференций, намерений, целей) объекта. Власть характеризуется как нечто “негативное”, подразумевающее нанесение какого-либо вреда объекту, подавление или ущемление его интересов.

Хотя данная точка зрения связана с самыми различными методологическими позициями, аргументами и интерпретациями “интересов”, во всех ее вариациях “власть” по определению заключает в себе конфликт между субъектом и объектом, она не может выражать отношения сотрудничества и кооперации. Успешное осуществление власти подразумевает, что объект (его интересы, положение и т.д.) подверглись негативному воздействию. Отсутствие же конфликта (открытого, скрытого или потенциального) означает отсутствие властного отношения,

Некоторые авторы, например П.Бэкрэк и М.Бэрэтц, включают конфликт непосредственно в определение власти (Bachrach and Baratz, 1970: 21, 24). У других наличие конфликта просто подразумевается. В частности у Р.Даля, который считает, что “если бы все были полностью согласны в отношении целей и средств их достижения, то никому не было бы нужно изменять действия других, следовательно, не было бы и отношений [с.182] власти и влияния” (Dahl, 1970: 59). Б.Бэрри связывает конфликт только с осуществлением власти. Он утверждает, что “какая-то степень конфликта целей очевидно является обязательным условием осуществления власти (но не обладания властью) в ее наиболее общем социальном смысле, поскольку до тех пор, пока А не захочет, чтобы Б сделал что-то, что он иначе не стал бы делать, у А нет причин воздействовать на поведение Б” (Ваrrу, 1974: 198). По мнению С.Льюкса, только конфликт интересов имеет место во всех властных отношениях, тогда как конфликт субъективных преференций может отсутствовать в “третьем лице власти” (Lukes, 1974).

Нередко высказывается мнение, что “конфликтные” концепции власти весьма распространены среди исследователей. Дж. Нэйджел пишет, что “большинство авторов рассматривает конфликт в качестве обязательного условия власти” (Nagel, 1975: 154). При этом он ссылается на М.Вебера (Weber, 1947), Р.Берштедта (Bierstedt, 1950), Р.Даля (Dahl, 1957), П.Бэкрэка и М.Бэрэтца (Bachrach and Baratz, 1963), Р.Кана (Kahn, 1964) и Э.Этзиони (Etzioni, 1968: 317). Р.Мартин утверждает, что идея конфликта изначально заложена в “веберовской дефиниции и ее производных” (Martin, 1994: 90).

Однако другие исследователи отрицают необходимость включения конфликта в число обязательных элементов власти. Более того, подвергаются сомнению и сами утверждения о популярности определений власти через конфликт. Для подтверждения этого Дж.Дебнэм ссылается на Т.Парсонса (Parsons, 1959: 81), Дж.-Э.Лэйна (Lane, 1976: 223), Э.Гидденса (Giddens, 1976: 112), Э. Де Креспини (De Crespigny, 1968: 193), Ф.Оппенхейма (Oppenheim, 1978: 607) и Ф.Фрея (Frey, 1971: 1089). Он заключает, что “на самом деле очень немногие делают ссылки на конфликт как обязательный элемент власти, причем и среди них ссылка не всегда делается непосредственно на конфликт, а скорее на использование различных форм контроля” (Debnam, 1984: 8).

Большинство авторов, включающих конфликт в число обязательных элементов властного отношения, [с.183] пишут о конфликтном поведении и конфликте преференций (предпочтений)¹. С.Льюкс подчеркивает, что “одномерная” и “двухмерная” концепции власти включают в себя только конфликт преференций, которые осознаны акторами и проявляются в их поведении. Плюралисты, пишет он, понимают интересы как преференции, поэтому “конфликт интересов” означает “конфликт преференций”. “Двухмерный взгляд” (Бэкрэк и Бэрэтц) расширяет понятие интересов путем включения конфликта преференций в форме открытой или скрытой обиды со стороны объекта (overt or covert grievances) (Lukes, 1974: 14, 20). И только его собственный “трехмерный взгляд” допускает существование власти в случае отсутствия актуального наблюдаемого конфликта (конфликта преференций). Льюкс не считает, что власть может существовать вообще без всякого конфликта. При отсутствии конфликта субъективных преференций, пишет он, власть обусловлена “латентным конфликтом, который представляет собой противоречие между интересами тех, кто осуществляет власть и реальными интересами тех, над кем она осуществляется. Эти последние могут и не выражать свои интересы и даже не осознавать их” (Lukes, 1974: 24–25).

Конфликт интересов (как отличный от конфликта преференций) рассматривается в качестве обязательного условия власти Н. Пуланзасом ² и другими исследователями марксистского направления ³.

Поскольку конфликт преференций и конфликт интересов (объективных интересов) – это две довольно разные вещи, их следует разграничивать в анализе отношений между властью и конфликтом. [с.184]

Начнем с конфликта преференций. Почему многие исследователи рассматривают власть как отношение между акторами, имеющими противоположные преференции? Довольно часто наличие конфликта между субъектом и объектом подразумевается само собой без какого-либо специального обоснования. Для некоторых авторов это естественно вытекает из того, что власть осуществляется над людьми; именно поэтому власть ассоциируется с конфликтом, сопротивлением, принуждением, санкциями и другими “негативными коннотациями”. Данная постановка ясно видна у С.Льюкса в его критике концепций Т.Парсонса и Х.Арендт, в которых “конфликтный аспект власти – факт, что она осуществляется над людьми, – исчезает”. Льюкс подчеркивает, что “интерес в успешном осуществлении подчинения людей путем преодоления или предотвращения их оппозиции” является “центральным интересом в изучении властных отношений” (Lukes, 1974: 31). П.Моррис, как уже отмечалось, считает, что концептуализация власти как “власти над” неизбежно приводит к “прискорбной тенденции определять власть как способность одних людей воздействовать на других различными гадкими способами (to affect others in various nasty ways” (Morriss, 1987: 33).

Хотя эта тенденция действительно имеет место и многие сторонники концепции “власти над” определяют власть через конфликт и принуждение, данная тенденция, как мне представляется, не является неизбежной. Рассмотрим предложенные аргументы. Включение конфликта в определение власти обычно объясняется как необходимое для того, чтобы отличать контролируемое поведение объекта от автономного и вывести из сферы власти случаи, где люди “действуют добровольно”, например, когда они следуют чьему-то совету, руководствуются своими моральными принципами или когда их поведение мотивировано возможностью получения вознаграждения. По сути дела, исследователи исключают из власти побуждение (предложение награды за повиновение команде), убеждение, манипуляцию и некоторые формы авторитета. [с.185]

Приведем несколько иллюстраций. Противопоставляя власть (которая включает конфликт) убеждению, С.Бенн пишет, что “указание человеку на веские причины сделать что-то – не есть осуществление власти над ним, хотя это и может повлиять на его решение” (Benn, 1967: 424). Льюкс, как уже отмечалось, считает, что в убеждении Б автономно принимает доводы А. “Была ли у Кейнса власть (а не просто значительное влияние) в отношении послевоенной экономической политики (что соответствовало его намерениям)?” – спрашивает Льюкс. Его ответ отрицательный, поскольку “добровольное принятие совета и убеждение с помощью аргументов не имеют ничего общего с положением объекта власти (как контроля)” (Lukes, 1986: 16).

Вопрос о том, считать ли побуждение (использование позитивных санкций) в качестве формы осуществления власти, был обстоятельно рассмотрен теоретиками социального обмена. Некоторые из их, например П.Блау, противопоставляют осуществление власти побуждению и убеждению и ограничивают власть способностью использовать негативные санкции и преодолевать сопротивление объекта. Д.Болдуин выразил суть данного подхода следующим образом: “Обмен, как утверждается, является добровольным, в то время как власть означает, что А заставляет Б действовать “против своей воли”. Таким образом, властные отношения характеризуются конфликтом, тогда как отношения обмена – сотрудничеством” (Baldwin, 1978: 1231).

Авторитет также часто противопоставляется власти, поскольку он не обязательно предполагает наличие противоположных ценностей в сознании субъекта и объекта. П.Бэкрэк и М.Бэрэтц предлагают следующий пример для иллюстрации различий между властью и авторитетом:

Во всех приведенных примерах основная идея “конфликтной” концепции власти сформулирована достаточно ясно: в процессе осуществления власти объект власти действует недобровольно, т.е. делает что-то против своей воли (желания). Наоборот, когда люди руководствуются соображениями выгоды (побуждение), следуют чьему-то совету (убеждение) или ведут себя в соответствии со своими моральными обязанностями и ценностями (авторитет) – то они действуют добровольно.

На мой взгляд, сведение власти к “недобровольному” подчинению и ее противопоставление “добровольному” поведению объекта во всех остальных случаях воздействия субъекта на объект нецелесообразно. Хотя бы уже потому, что по многим проблемам люди могут вообще не иметь каких-либо преференций (“воли”). Получается, что если мы принимаем “конфликтную” концепцию власти, то нам придется признать, что никто в принципе не может иметь власть над ними (в отношении определенных проблем), поскольку никакие попытки влияния на них не будут направлены против их преференций.

Могут возразить, что в этой ситуации преференцией (“волей”) следует считать бездействие (отсутствие действия) объекта; следовательно, любая успешная попытка субъекта нарушить статус-кво делает действие объекта недобровольным. [с.187]

С этим, разумеется, можно согласиться, но только при условии, что бездействие объекта является намеренным (сознательным), т.е. если объект рассматривает свое бездействие в качестве преференции (предпочитаемого поведения)⁴. Во всех других случаях, например, когда субъект побуждает объекта выбрать одну из нескольких в равной мере привлекательных (непривлекательных), но взаимоисключающих друг друга альтернатив, действия объекта нельзя рассматривать как “недобровольные”, хотя они очевидно не являются (полностью) автономными (самостоятельными). Другими словами, не все не-автономные (не-самостоятельные) действия являются обязательно недобровольными.

Могут также возразить, что любое действие, совершаемое под влиянием других людей, может вызвать сопротивление объекта независимо от его намерений и преференций – хотя бы потому, что они ведут к дополнительным физическим или умственным усилиям, затратам времени или каким-либо другим “потерям”. Тем самым действия объекта всегда являются в какой-то степени недобровольными: если бы субъект не осуществлял свою власть, то он вел бы себя иначе.

Это верно. Однако все вышесказанное относится к любым человеческим действиям – добровольным и недобровольным, вызванным как внешними, так и внутренними факторами. Люди часто не хотят работать, хотя прекрасно понимают, что это им нужно, а для многих труд является ценностью сам по себе. Если человеку не нравится, когда им командуют, но он понимает, что выполнение команды не ущемляет его интересов, а наоборот способствует их реализации, то его действия не могут, на мой взгляд, считаться недобровольными. Действие является недобровольным только в том случае, если оно направлено против осознанных преференций объекта, поэтому конфликт между субъектом и объектом возникает лишь в том случае, если их преференции являются противоположными (или, по крайней [с.188] мере, существенно различными). Хотя термин “конфликт” нередко используется для обозначения любых расхождений (трений, противоречий) между людьми и нередко характеризуется такими определениями как “потенциальный”, “латентный”, “мягкий”, “молчаливый” и т.д., в строгом смысле понятие “конфликт” означает противоречие, столкновение, оппозицию ⁵; по смыслу это скорее “соперничество”, “борьба”, чем “различие”, “расхождение”⁶. Поэтому использовать термин “конфликт” при отсутствии взаимоисключающих преференций акторов, на мой взгляд, не вполне правомерно. Конфликт преференций означает, что реализация преференций одного актора становится причиной вынужденного (недобровольного) действия другого актора ⁷.

Таким образом, введение “конфликта” в определение власти неоправданно ограничивает сферу власти, опуская ситуации, когда у объекта изначально нет каких-либо преференций (в отношении определенных проблем) и, следовательно, он не может находиться в состоянии конфликта с субъектом. Данный подход фактически исключает отношения, в которых субъект и объект имеют идентичные или близкие интересы и где субъект способен контролировать поведение или сознание объекта без обращения к силе и принуждению. Например, отношения субординации и подчинения в организациях и учреждениях, основанные на формальных [с.189] правах и обязанностях, зафиксированных в нормативных документах; лидерство среди единомышленников; отношения между учителем и учеником, между священником и верующим, между умным и глупым, и т.д.; все виды контроля над политически индифферентными людьми и многие другие случаи, которые мы обычно склонны считать властью.

Кроме того, он, по существу, отрицает некоторые формы власти над сознанием объекта, в которых субъект скорее стремится изменить сознание (волю, преференции, интересы) объекта, чем заставить того действовать вопреки его воле. Тем самым он фактически ограничивает власть сферой поведения, поскольку человека нельзя заставить думать (верить) вопреки его воле ⁸. Между тем контроль над информацией, знанием и другие “мягкие” способы воздействия на поведение человека становятся сегодня все более популярными среди власть имущих.

Еще одна проблема, возникающая при попытке противопоставить “добровольные” и “недобровольные” действия объекта была рассмотрена Д. Болдуином. Суть ее состоит в том, что “Б не может оценить свою "волю", не принимая во внимание "стоимость" имеющихся у него различных возможностей (opportunity costs); так же, как и исследователь, который хочет объяснить реакцию Б на воздействие со стороны А” (Baldwin, 1978: 1232). Болдуин иллюстрирует это на следующем примере:

Идея о том, что бессмысленно говорить о “воле объекта”, не оценивая возможных последствий имеющихся у него альтернатив – их выгод и издержек, относится, естественно, не только к случаям побуждения и использованию позитивных и негативных санкций в экономических сделках, но и ко всем другим видам человеческой деятельности. Желание (или нежелание) объекта повиноваться требованиям субъекта обусловлено его оценкой “стоимости” подчинения. Последняя, в свою очередь, зависит от альтернатив, предлагаемых субъектом и степени его влияния на их оценку объектом. Поскольку “цена” альтернатив коррелирует с деятельностью субъекта, преференции объекта не могут быть зафиксированы изначально. В этих ситуациях субъект скорее изменяет оценку объектом его возможных перспектив (в случае подчинения или неподчинения), чем действует против воли объекта⁹.

Традиционным аргументом против сведения власти к принуждению и конфликту является так называемый “аргумент преторианского стража”. Д. Ронг сформулировал его следующим образом:

Далее, хотя мною и не разделяются некоторые аспекты концепции С.Льюкса, его идея “третьего лица власти”, которое осуществляется без открытого конфликта между субъектом и объектом и является наиболее эффективной и одновременно коварной формой власти, представляется безусловно правильной. Поэтому следует принять и его критику “одномерного” и “двухмерного” подходов за их поведенческий крен и ограничение власти сферой наблюдаемых действий.

Наконец, аргументы в поддержку “конфликтной” концепции власти предлагались в основном исследователями, которые концептуализировали власть в терминах актуального поведения (или фактически использовали эпизодическую концепцию власти в своих эмпирических исследованиях). Для них конфликт преференций был важной характеристикой властного отношения, поскольку сопротивление, оппозиция и другие атрибуты конфликта выступали в качестве эмпирических индикаторов наличия власти. Без них, как подчеркивает Льюкс, считалось невозможным подтвердить наличие власти (Lukes, 1974; 14).

Разумеется, в этом плане введение конфликта в понятие власти может облегчить исследование властных отношений, поскольку оно дает фактически готовый контрфактуал. Однако это не является теоретическим обоснованием исключения из власти тех социальных связей, в которых конфликт отсутствует. [с.192]

На мой взгляд, власть может быть “бесконфликтной” и способствовать достижению целей как субъекта, так и объекта. Это вполне соотносится с нашими обыденными представлениями о власти ¹⁰. Наоборот, включение конфликта в определение власти приводит к выводам, противоречащим здравому смыслу, поскольку власть над людьми не обязательно направлена против них. Например, большинство людей по-видимому согласится с тем, что правительство имеет над ними власть (в соответствующих пределах), но очень немногие будут утверждать, что эта власть всегда действует против них.

В отличие от Льюкса и Бэкрэка и Бэрэтца, я считаю, что их примеры с Дж. Кейнсом и вооруженным часовым вполне естественно трактовать как примеры осуществления власти: в обоих случаях субъекты имели интенцию заставить объекты делать что-то, что те иначе не стали бы делать, и оказались способными реализовать ее; действия и установки обоих объектов зависели от намерений субъектов. Конкретные случаи убеждения, авторитета и побуждения могут считаться осуществлением власти и рассматриваться в качестве ее форм ¹¹. Здесь я согласен с Болдуином, Оппенхеймом и другими исследователями, которые рассматривают “власть” как понятие, охватывающее все методы, с помощью которых субъект детерминирует деятельность объекта.

Теперь рассмотрим вопрос о включении конфликта интересов (в значении, отличающемся от конфликта преференций) в понятие власти. Хотя Льюкс и утверждает, что все концепции власти (“одномерная”, “двухмерная”, “трехмерная”) связаны с определенными [с.193] концепциями интересов, только в радикальном трехмерном взгляде они выходят на передний план. Именно С.Льюкс, У.Конолли, Н.Пуланзас и исследователи марксистского направления непосредственно включают “интересы” в определение власти, тогда как большинство других авторов старается избежать использования этого термина или интерпретирует его в значении субъективных преференций.

По мнению Льюкса, смысл включения конфликта интересов в определение власти состоит в том, чтобы не ограничивать власть ситуациями актуального (открытого или скрытого) конфликта между субъектом и объектом. Как уже отмечалось ранее, наиболее эффективным и коварным способом осуществления власти Льюкс считает само формирование преференций людей в нужном для субъекта направлении. Поэтому он и предлагает исключить из определения власти ссылку на конфликт преференций, заменив его на более широкое понятие “конфликт интересов”, так как это позволяет учесть контроль субъекта над сознанием объекта.

Для Льюкса введение понятия “интерес” в определение власти необходимо для того, чтобы отделить значимое (“не-тривиальное”) воздействие (власть) от незначимого, несущественного (просто каузальной связи). Льюкс не был удовлетворен традиционными критериями значимого воздействия, принятыми большинством исследователей (конфликт преференций, интенция, реализация воли субъекта); он стремится расширить сферу применения понятия власти за счет включения в нее действий (и не-действий) индивидуальных и коллективных субъектов, которые влияют на их интересы, но при этом могут и не совпадать с их намерениями (Lukes, 1978: 635). Т.е., путем включения “интересов” в определение власти Льюкс претендует на более глубокое понимание “значимого воздействия” по сравнению с концепциями других исследователей.

Очевидно, что обоснованность аргументации Льюкса в значительной мере зависит от его понимания “интересов” (“реальных” или “объективных” интересов) и способа их объяснения в качестве определяющего [с.194] элемента власти. В отличие от его книги “Власть: Радикальный взгляд” (Lukes, 1974), где понятие “интерес” не было объяснено, в своем редакторском введении к сборнику статей о власти (Lukes, 1986) он уделяет специальное внимание его рассмотрению. Ссылаясь на Дж.Фейнберга (Feinberg, 1984), Льюкс различает два вида интересов: (1) “отдаленные интересы” (ulterior interests), включающие конечные цели и надежды людей и (2) “интересы благосостояния” (welfare interests), которые представляют собой средства, обязательные для достижения более отдаленных интересов – имеющихся или возможных. Интересы отличаются от желаний. Люди часто не имеют желания достичь чего-то, что может быть в их интересах – так как не знают своих интересов, или не знают, что это связано с их интересами, либо поскольку имеют противоположные желания.

По мнению Фейнберга и Льюкса, реализация “интересов благосостояния” является благом для человека во всех случаях, т.е. независимо от его желаний и верований. Например его интерес в здоровье. Напротив, в “отдаленных интересах” желания человека играют существенную роль; при изменении желаний меняются и интересы. Однако не любое желание, какое бы оно ни было сильным и насущным, может сформировать данный интерес: оно должно быть сравнительно укоренившимся и стабильным, а его осуществление – вполне достижимым и ожидаемым (Lukes, 1986: 6; Feinberg, 1984: 37, 42, 45, 60).

Главным для нашего анализа здесь является то, что люди, как считает Льюкс, могут знать, а могут и не знать свои интересы. Поэтому конфликт интересов (правильнее, как уже отмечалось, было бы сказать “расхождение интересов”) может быть обозреваемым (конфликт субъективных желаний и преференций) или латентным (конфликт неосознаваемых интересов). Последний, в свою очередь, также может быть двух видов: (1) оба актора не осознают противоречия между их интересами и (2) один из акторов (субъект) осознает противоречие его интересов с интересами другого актора [с.195] (объекта), а другой (объект) – нет. Льюкс считает, что конфликт интересов может быть любым – открытым, скрытым или латентным. Он допускает, что и субъект, и объект могут и не осознавать наличие этого конфликта, т.е. конфликт может существовать независимо от его осознания участниками властного отношения. Поэтому Льюкс отвергает концепции власти, включающие в качестве обязательного элемента интенцию субъекта, ведь в этом случае подразумевается, что “такие группы, как элиты, не имеют и не осуществляют власть до тех пор, пока они не объединились и осознанно не стремятся к своим целям” (Lukes, 1978: 635)¹².

Очевидно, что проблемы в льюксовской концепции власти связаны главным образом с понятиями “латентный конфликт” и “реальные интересы”. Как уже отмечалось ранее, Льюкс определяет “латентный конфликт” как противоречие между интересами субъекта и реальными интересами объекта. Он подчеркивает, что этот конфликт является латентным в том смысле, что, если бы объект осознал свои интересы, между ним и субъектом власти возник бы конфликт субъективных желаний и преференций (Lukes, 1974: 25). Соответственно, Льюкс рассматривает “реальные интересы” как “то, что они [люди] захотели бы и предпочли, если бы они могли сделать выбор” (Lukes, 1974: 34)¹³. У Льюкса нет обстоятельного объяснения этого, он просто подчеркивает, что определение “реальных интересов” осуществляет “не А, а Б, который делает выбор в условиях [с.196] относительной автономии и, в частности, независимо от власти А, например, через демократическое участие” (Lukes, 1974: 33).

Льюксовское понимание “реальных интересов” близко к определению У. Конолли: “Политика х более соответствует реальным интересам А, чем политика у, если А, сравнив результаты х и у, выбрал бы х как предпочтительный для себя результат” (Connolly, 1993: 64). Оба автора связывают “реальные интересы” с автономией и выбором. С.Клэгг указывает на связь подходов Льюкса и Конолли с хабермасовской моделью “идеальной речевой ситуации” (ideal speech situation). Под ней Ю.Хабермас имел в виду ситуацию, когда люди обладают неограниченной возможностью участия в любом дискурсе в отношении условий своего существования. Клэгг утверждает, что аргументы Льюкса могли бы быть значительно более обоснованными, если бы Льюкс сослался и принял во внимание модель Хабермаса (Clegg, 1989: 92).

Утверждая, что латентный конфликт (конфликт между реальными интересами субъекта и объекта) является обязательным элементом власти в случае отсутствия конфликта субъективных интересов (преференций)¹⁴, Льюкс предвидит ситуации, где эти два вида конфликта оказываются “в конфликте” друг с другом – когда субъект действует против субъективных преференций объекта, но в его “объективных” интересах. Льюкс предлагает два возможных варианта объяснения данного случая: (1) субъект осуществляет “краткосрочную власть” над объектом; как только объект начинает осознавать свои реальные интересы, “краткосрочная власть” самоуничтожается; (2) поскольку любой контроль ограничивает автономию объекта, то он не может быть в его интересах: объект всегда имеет “реальный” интерес в своей автономии. [с.197]

Льюкс предпочитает первое объяснение. Он признает, что оно имеет тенденцию к “патерналистскому оправданию тирании”¹⁵, но надеется избежать этой опасности, построив свое определение реальных интересов “на эмпирических основаниях” (Lukes, 1974; 33).

Хотя концепция власти Льюкса стала объектом интенсивной критики с самых различных сторон, его вклад в развитие представлений о власти считается общепризнанным. Прежде всего это касается критики “поведенческого крена” в концептуализации власти, присущего большинству его предшественников, а также аргументов в пользу возможного существования власти в условиях наблюдаемого консенсуса между сторонами (когда одна из них не осознает себя объектом власти другой): власть может быть не только над поведением людей, но и над их сознанием, волей, желаниями, верованиями. Льюкс безусловно прав и в том, что “третье лицо власти”, при котором объект не в силах сопротивляться воле субъекта, относится к числу наиболее эффективных и одновременно наиболее коварных ее форм. И если мы хотим использовать понятие власти для обозначения всех форм контроля субъекта над объектом – всех ситуаций, когда субъект заставляет объект делать то, что объект в ином случае не стал бы делать, – видение власти должно быть “трехмерным”.

Следует также подчеркнуть, что трудности эмпирической идентификации “третьего лица власти”, на которые указали некоторые исследователи, не являются достаточным основанием для отрицания самого существования этого “лица”. Подход Льюкса существенно углубляет наше понимание власти, указывая на ряд важных аспектов социальной реальности, которые до него были вне поля зрения исследователей, т.е. он теоретически оправдан. Разумеется, по сравнению с теми формами власти, которые содержат открытый конфликт между субъектом и объектом, “третье лицо власти” [с.198] сложнее обнаружить и исследовать. Но это относится ко всему, что касается человеческого сознания, веры или потребностей. То, что поведение легче поддается эмпирическому анализу, не означает, что власть ограничивается данной сферой.

Однако льюксовское объяснение власти отнюдь не свободно от недостатков, и во многих аспектах его критика вполне правомерна. Наиболее уязвимым является само понятие “реальных интересов” как преференций, которые бы люди выбрали, если бы они не были объектами власти. На это указали многие исследователи. Э.Брэдшоу пишет, что процедура, предложенная Льюксом для определения “реальных интересов”, на самом деле ведет лишь к кристаллизации каких-то иных преференций. Он также считает маловероятным саму возможность фиксации “относительной автономии” объекта, поскольку в условиях гипотетической независимости объекта от власти субъекта совершенно не исключается возможность контроля последнего со стороны других субъектов (Bradshaw, 1994: 270).

Данная проблема имеет и более широкий контекст: можно ли вообще говорить о власти вне связи с социальной структурой и внешними факторами, которые влияют на сознание, установки и поведение социальных акторов? Нет, поскольку они являются условиями каузального отношения и следовательно “ответственны” за само существование власти и ее осуществление. Интересы (преференции) не могут рассматриваться просто как “внутренние свойства акторов”, как что-то определяемое вне окружающей среды и практической деятельности (Hindess, 1994: 347). Они зависят от условий, обстоятельств, ресурсов, внешних сил; изменение обстоятельств (условий) обусловливает и изменение интересов. Поэтому исследователь не может фиксировать интересы людей как нечто совершенно стабильное, а должен принять во внимание их динамику.

Кроме того, формирование желаний, преференций и целей само по себе является фундаментальным аспектом общего процесса формирования личности и социальной группы. Указывая на это, Т. Бентон пишет: [с.199]

Разумеется, Льюкс не предлагает “освободить” объект власти от всех структурных условий и установить, что будет в “идеальном” мире. Он утверждает, что существуют “аутентичные” преференции акторов, поскольку не все преференции являются продуктом осуществления власти. Это так, однако и данные преференции, как представляется, все равно нельзя рассматривать в качестве “реальных интересов”. Даже “очищенные” от результатов воздействия каких-то внешних факторов, они оказываются не более “реальными” (“аутентичными”), чем те, которые находятся под контролем субъекта власти. До тех пор, пока мы не примем идею изначально данного людям “чистого сознания”, которое в “реальном мире” оказывается подверженным негативному влиянию “плохих” субъектов власти и социальных структур, мы не сможем отличить “реальные” и “ложные” интересы с помощью предлагаемой Льюксом процедуры. У нас просто нет оснований для того, чтобы отдать предпочтение одним (“новым”) преференциям по сравнению с другими. То есть, Льюкс не дает критериев для различения между автономным и гетерономным состояниями объекта.

Кроме того, даже в условиях “относительной автономии” люди вполне могут иметь преференции, которые очевидно не могут быть их “реальными” интересами. По мнению С.Клэгга, предлагаемая Льюксом [с.200] трактовка “реальных интересов” фактически подразумевает, что реальные интересы могут быть установлены на основе обычаев и норм, принятых в данной общности. В таком случае, отмечает Клэгг, мы обязаны признать, что склонность человека к употреблению наркотических веществ и курению, представляющая угрозу для его жизни, может быть в интересах этого человека, если и в условиях “относительной автономии” он будет по-прежнему желать быть зависимым от нее (Clegg, 1989: 94–95). Т.е. подход Льюкса здесь явно противоречит здравому смыслу.

Далее, поскольку у людей много различных интересов, то власть над ними может одновременно осуществляться как против их интересов, так и в их интересах. Например, и быстрое промышленное развитие, и защита окружающей среды несомненно в интересах (субъективных и “реальных”) подавляющего большинства людей. Но им часто приходится выбирать между ними и тем самым сознательно действовать в ущерб каким-то своим интересам. Исследование власти, проведенное М.Крэнсоном (Crenson, 1971) в двух американских сталелитейных центрах, показало, что их жители не могли одновременно реализовать оба свои интереса (которые несомненно относятся к числу их основных интересов) – интереса в полной занятости и интереса в чистой атмосфере, поскольку принятие законодательных актов против загрязнения атмосферы сталелитейными компаниями имело бы весьма негативные экономические последствия – сокращение производства и рост безработицы.

Таким образом, чтобы отнести какой-то случай к “власти” мы должны рассматреть иерархию интересов объекта, что крайне проблематично. При этом мы не можем просто ранжировать интересы в каком-то абсолютном иерерхическом порядке. Как пишет Дж.Дебнэм,

Некоторые авторы объясняют эти и другие противоречия в льюксовской концепции власти как результат “использования марксистского понятия [“реальных интересов”] совершенно немарксистским способом” (Bradshaw, 1994: 271). По их мнению, чтобы сделать свою концепцию “реальных интересов” более последовательной и логически связанной, Льюкс должен пожертвовать своим моральным релятивизмом в пользу морального абсолютизма марксизма, которого Льюкс всячески пытается избежать (Clegg, 1989: 98; Bradshaw, 1994; 271; Bilgrami, 1976: 273). Несомненно, для различения между “реальными” и “ложными” интересами нам нужен какой-то критерий, который бы не был подвержен оценочным суждениям и считался бы истинным. Однако в этом случае мы уже имеем дело с верой, поскольку “ничто не может доказать этого… а верование никогда не является рационально убедительным для тех, кто не верит” (Clegg, 1989; 97). В отличие от Льюкса, в концепции которого такой критерий отсутствует, марксисты рассматривают “реальные интересы” [с.202] как объективно реальные, соответствующие тому, что марксизм считает объективным развитием исторического процесса (Bradshaw, 1994; 271).

Стремление Льюкса избежать объективистского понимания “реальных интересов” вполне понятно, так как оно ведет к размыванию различий между “интересами” и “идеалами” и создает опасность оправдания “патернализма”, “авангардизма”, “элитизма” и т.п. Поэтому концепция интересов Льюкса сохраняет связь с субъективными желаниями и преференциями. Льюкс подчеркивает, что определение интересов объекта осуществляется самим объектом (а не субъектом) в условиях “относительной автономии”, то есть он понимает интересы как осознанные актором преференции.

Однако ему не удалось добиться последовательного не-объективистского объяснения “реальных интересов” (наверно, это невозможно в принципе). Предложенная им процедура определения “реальных интересов”, как отмечает Т.Бентон, фактически подразумевает, что Б никогда не окажется в ситуации, где он сам сможет узнать свои истинные интересы.

Им может быть либо сам субъект власти, либо внешний наблюдатель (от имени объекта), но никак не сам объект. “По-прежнему интересы приписываются извне (other ascription of interests), а не самим объектом” (Benton, 1994: 298).

Противоречия в льюксовском объяснении власти проявляются и в интерпретации “краткосрочной власти”. Если бы Льюкс принял марксистскую концепцию интересов, отделяющую интересы от желаний и преференций, он вынужден был бы вывести “краткосрочную [с.203] власть” за пределы понятия. Но Льюкс не делает этого, поскольку в его намерения не входит отказ от “одномерного” и “двухмерного” взглядов (где интересы трактуются как преференции); его цель – инкорпорировать их в свою “трехмерную” концепцию. Фактически Льюкс разделяет с ними субъективистскую концепцию интересов как преференций, но расширяет ее применение путем включения ситуации, где объект не осознает своих “реальных” преференций. Льюкс продолжает определять интересы в терминах преференций и желаний, но считает, что они могут быть познаны только в определенных условиях (при “относительной автономии” объекта).

Однако применение столь широкой концепции интересов неизбежно приводит к противоречию между двумя идеями, лежащими в основании теории Льюкса: (1) власть возникает только тогда, когда А воздействует на Б противоположно интересам Б и (2) власть возникает во всех случаях, когда А успешно воздействует на Б противоположно преференциям Б¹⁷. Льюкс тем самым допускает, что объект может одновременно иметь две разные преференции – актуальную (осознанную) и латентную (“реальную”), т.е. А может одновременно воздействовать на Б как в интересах Б, так и против его интересов. Если А действует в направлении, противоположном реальным интересам Б, но не против его (Б) преференций – то это “третье измерение власти”; если же А действует противоположно субъективным (осознаваемым) преференциям Б, но не против его (Б) реальных интересов – это “краткосрочная власть”.

Льюкс не уделяет этим двум ситуациям равного внимания; понятие “краткосрочной власти” у него лишь вводится без особых пояснений. Это вполне понятно: он хотел указать на латентные (ненаблюдаемые) формы власти, которые упускались из виду его предшественниками. Кроме того, он по-видимому считает [с.204] “третье измерение власти” более важным для объяснения и анализа политической жизни. Согласно радикальной теории, властвующие элиты не склонны править в интересах (реальных интересах) управляемого большинства. Между интересами элиты и интересами не-элиты существует конфликт, и для реализации своих интересов элите приходится действовать против интересов людей и преодолевать их сопротивление (когда люди осознают свои “реальные интересы”) или культивировать “ложное сознание”. То есть Льюкс, вероятно, считает случаи, когда А действует в интересах Б, нехарактерными для общественной жизни в сравнении с ситуациями, где А действует против реальных интересов Б, но не против его актуальных преференций (“третье лицо власти”).

Если Льюкс действительно так считает, то он не прав. “Краткосрочная власть” не является чем-то необычным для политической жизни и в целом для человеческих отношений, как это может показаться на первый взгляд. Например, многие люди часто не осознают необходимости проведения экономических реформ, их последующих выгод и поэтому сопротивляются их осуществлению. Дети склонны недооценивать роль знаний в их будущей жизни; только став взрослыми, они начинают понимать свой “реальный” интерес в их приобретении, по достоинству оценивая действия учителя, который сумел дать им эти знания, несмотря на их сопротивление. Ситуации, когда субъект власти действует в интересах подчиненных, но против их субъективных преференций ¹⁸, часто имеют место в больших организациях, где информация сконцентрирована наверху, и рядовые члены организации не участвуют в принятии решений. В любом случае, даже если эти ситуации и не [с.205] столь типичны, как осуществление власти против интересов объекта, из этого не следует, что их можно отбросить или считать второстепенными. С теоретической точки зрения оба случая одинаково важны, они характеризуют два вида отношений между субъектом и объектом и имеют одинаковую логическую структуру:

2) А – Б (+р–п) (“краткосрочная власть”), где р – реальный интерес Б, п – преференции Б, –р (–п) означает, что А (субъект власти) действует против интересов (преференций) Б (объекта власти); +р (+п) – что А действует в интересах Б (в соответствии с преференциями Б). Когда (если) Б начинает осознавать свои “реальные интересы”, оба вида отношений претерпевают одну и ту же трансформацию. Они превращаются в два “чистых” типа отношений между А и Б: “третье лицо власти” становится “первым” или “вторым”, а “краткосрочная власть” сменяется отсутствием власти.

Поскольку Льюкс не отвергает, а лишь расширяет традиционное понятие “интересов” путем включения “реальных” интересов в его содержание, то он должен, исходя из данной логики, относить к власти все случаи, когда А действует противоположно интересам и/или преференциям Б. Но из этого следует, что власть может осуществляться не только противоположно интересам объекта, но и в интересах объекта ¹⁹. Данная перспектива также не устраивает Льюкса, поскольку это фактически означает, что власть может быть концептуализирована независимо от “интересов”, т.е. что ссылка на “интересы” не является необходимой для определения власти.

Вышесказанное позволяет заключить, что льюксовское объяснение власти, опирающееся на его концепцию интересов, не вполне удовлетворительно. С этой точки зрения “объективистская” концепция интересов представляется более последовательной, поскольку она [с.206] четко разводит интересы и преференции, избегая тем самым некоторых из указанных противоречий. Э.Билгрэми, придерживающийся данного подхода, согласен с Льюксом в том, что какие-то действия могут быть в интересах людей даже несмотря на то, что люди этого не понимают. Однако в отличие от Льюкса, Билгрэми считает, что “этими реальными интересами являются универсальные и фундаментальные потребности людей, которые их (людей) и создают. Любые утверждения, касающиеся этих базовых потребностей в свою очередь становятся основаниями для формулирования определенных ценностей, с помощью которых мы оцениваем человеческое поведение и политическую организацию человеческого общества”. Билгрэми подчеркивает, что объективистское понимание реальных интересов избавляет от необходимости поиска прямых или косвенных подтверждений того, что человек имеет какие-то “основные” потребности и тем самым дает нам критерии отнесения к власти тех или иных видов воздействия на объект (Bilgrami, 1976: 272-273).

Однако объективистский подход создает другие проблемы. Прежде всего, он, как уже отмечалось, имеет тенденцию к “оправданию тирании”. Кроме того, данный подход неоправданно сужает сферу власти, исключая случаи “краткосрочной власти” и ограничивая диапазон “третьего лица власти”, поскольку понятие “реальные интересы” может быть использовано уже лишь в отношении наиболее фундаментальных биологических и психологических потребностей, которые могут считаться бесспорными и универсальными интересами людей.

Хотя недостатки льюксовской концепции власти и объективистского подхода имеют различные источники, они, как мне представляется, обусловлены самим включением “интересов” в определение власти: на мой взгляд, вряд ли возможно изобрести какое-то “новое” понятие интересов, которое бы существенно отличалось от этих двух и могло избежать свойственных им проблем. Поэтому большинство исследователей предпочитает определять власть без ссылок на интересы (без [с.207] указания на то, что субъект осуществляет власть против интересов объекта). Здесь я согласен с Э.Керноханом, который пишет, что Льюкс

Могут возразить, что включение “интересов” в определение власти необходимо для идентификации “третьего лица власти”. На мой взгляд, это не так. Льюксовский “трехмерный взгляд” по сути расширяет сферу власти. “Одномерный” и “двухмерный” взгляды ограничивали ее сферой поведения: А заставляет Б действовать (вести себя) определенным образом или лишает его возможности действовать определенным образом. “Трехмерный взгляд” включает также случаи, когда А “заставляет” Б мыслить (верить, понимать, оценивать и т.д.) определенным образом или не допускает, чтобы он мыслил иначе. В “одномерном” и “двухмерном” взглядах А является причиной каких-то действий (недействий) Б, в “третьем лице власти” А формирует мышление Б. Все это можно объяснить без какого-либо ущерба для содержания с помощью предлагаемой концепции, которая достаточно широка, чтобы включить “третье лицо власти”. Различие состоит лишь в том, что она охватывает все случаи формирования сознания и [с.208] желаний объекта, включая и те, где “реальные интересы” субъекта и объекта совпадают.

Могут также возразить, что ссылка на интересы позволяет отличать власть (существенное влияние) от других форм влияния (несущественного влияния). Это верно. Но это не значит, что “интересы” (воздействие субъекта на объект, направленное против интересов объекта) может быть единственным критерием значимого влияния ²⁰. Ранее уже приводились доводы в пользу включения “интенции” в определение власти, позволяющего различать влияние существенное и влияние несущественное. Льюкс отвергает этот критерий и считает, что субъект может обладать властью и ненамеренно. Но это создает проблемы в разграничении власти и структурной детерминации и допускает существование власти в ситуациях, где субъект даже не подозревает о существовании объекта. Последнее, на мой взгляд, противоречит здравому смыслу.

Более того, “способность нанести вред интересам объекта” и “способность заставить объект делать что-то” не тождественны. Во многих случаях, где субъект полностью контролирует поведение и сознание объекта (мать и ребенок), контроль не направлен против интересов объекта. И наоборот: люди могут нанести большой вред своим противникам, но не обладать возможностью изменить их сознание или поведение в желаемом направлении. То есть нанесение вреда не обязательно ведет к подчинению и потому не может автоматически рассматриваться как осуществление власти ²¹. [с.209]

Если принять льюксовскую точку зрения, то мы будем считать, что хороший учитель, стремящийся дать знания своим ученикам и использующий свои возможности влияния на их поведение, не обладает властью над учениками; в то же время наименее компетентные учителя, негативно влияющие на деятельность и сознание учеников, будут, по Льюксу, субъектами властных отношений.

Власть часто связана с конфликтом, некоторые формы власти подразумевают конфликт само собой. Иногда единственной целью осуществления власти является желание причинить вред врагам, а соответствующая способность может быть ресурсом власти, инструментом достижения целей субъекта. Поэтому изучение интересов является важным элементом в анализе многих форм власти, оно способствует объяснению источников власти, ее основ и особенностей осуществления. Однако все это не означает, что “интересы” должны быть включены в понятие власти. Когда нас интересуют ситуации, где субъект действует против интересов объекта, мы можем использовать понятие власти, в котором ссылка на интересы отсутствует, и далее уточнить его применительно к этим случаям. Кроме того, все что мы хотим сказать о власти, результирующейся в причинении вреда интересам объекта, можно выразить и в терминах подчинения: А может заставить Б действовать таким образом, чтобы нанести вред интересам Б, или: А может заставить Б не сопротивляться действиям А, которые наносят ущерб интересам Б, или: А обладает способностью не допустить реализации Б своих интересов.

Таким образом, обязательным элементом властного отношения является подчинение (способность субъекта обеспечить подчинение) объекта воле субъекта, и ссылка на него является достаточной для констатации результата власти – независимо от того, осуществляется [с.210] ли оно против интересов (преференций) объекта или нет. Анализ направленности власти на реализацию или подавление интересов объекта имеет в этом смысле вспомогательный характер и не доказывает наличия или отсутствия властного отношения.

Исключение “конфликта” и “интересов” из понятия власти имеет, кроме всего прочего, два “практических” преимущества над теми концепциями, где они присутствуют. Во-первых, это лишает власть негативных ассоциаций, присущих другим концепциям “власти над”. Власть становится одновременно и “негативной” и “позитивной”, последствия ее осуществления могут быть и выгодны и невыгодны объекту, власть можно и осуждать и одобрять. Это, в свою очередь, позволяет избежать традиционной переоценки “силовых” методов власти и учесть возрастающую роль ненасильственных механизмов контроля, основывающихся на знании, экспертизе, информации и формальных процедурах.

Во-вторых, в предлагаемой концепции понятие власти оказывается менее “ценностно-зависимым” (“ценностно независимым”?). Льюкс считает, что “власть” относится к числу “неискоренимо оценочных” понятий именно в силу ее связи с “интересами”. Поэтому исключение “интересов” из определения власти исключает и необходимость говорить о власти как о “сущностно оспариваемом” понятии. [c.211]

1 Некоторые из них также используют выражение “конфликт интересов” в значении “конфликт преференций”.

2 Н. Пуланзас определяет власть как “возможность социального класса реализовать свои специфические объективные интересы” (Poulantzas, 1986: 144).

3 Сам К.Маркс, как известно, нигде не анализировал понятие власти. Однако, судя по некоторым его высказываниям, властное отношение подразумевает конфликт между субъектом и объектом и подавление интересов объекта (см.: Маркс и Энгельс, 3: 29, 33; 23: 747; 4; 447).

4 Бэкрэк и Бэрэтц следуют этой же логике, когда рассматривают “не-решения” как события.

5 Слово “конфликт” происходит от латинского “confictus” – “столкновение”.

6 Некоторые авторы определяют “социальный конфликт” как высшую стадию развития противоречий в системе отношений людей, социальных групп, социальных институтов и общества в целом, которая характеризуется усилением противоположных тенденций и интересов социальных общностей и индивидов (Краткий словарь по социологии, 1988: 125).

7 С этой точки зрения использование С.Льюксом термина “конфликт” (“латентный конфликт”) в ситуациях, где акторы (один или даже оба) не осознают расхождения их интересов (“третье лицо власти”) не вполне корректно. Как представляется, термин “конфликт” следует использовать только в случае актуального (осознаваемого) конфликта между сторонами.

8 Непосредственное воздействие на психику человека с помощью, например, психотропных веществ следует рассматривать в качестве психического принуждения или психической силы.

9 Я, разумеется, не утверждаю, что власть всегда ведет к изменению преференций объекта. Многие формы контроля над поведением (например, физическое принуждение, сила) осуществляются непосредственно против воли объекта. В данном случае я лишь хочу подчеркнуть, что подчас невозможно различить “добровольное” и “недобровольное” поведение, действия “по воле объекта” и “против вели объекта”.

10 Р. Коллинвуд иллюстрирует осуществление “бесконфликтной” власти на следующем примере: “Посмотрите на двух мужчин, переносящих пианино: в какой-то момент один из них говорит "поднимай", и другой поднимает” (Collingwood, 1942: 153–154).

12 По Льюксу, элиты обладают властью и осуществляют ее просто в силу того, что их действия (или не-действия) направлены против интересов других людей.

13 Он подчеркивает разницу между его подходом в понимании “латентного конфликта” и “реальных интересов” и подходом Р.Дарендорфа, который рассматривал “объективные” и “латентные” интересы как антагонистические интересы, обусловленные социальными ориентациями и заложенные в них”. Дарендорф, пишет Льюкс, считает социологической данностью то, что он, Льюкс, рассматривает как подверженное эмпирической проверке” (Lukes, 1974: 25).

14 Льюкс не допускает, что власть может существовать вообще без конфликта. При отсутствии конфликта субъективных преференций власть основывается на “латентном конфликте” – противоречии между интересами тех, кто осуществляет власть, и реальными интересами тех, над кем власть осуществляется.

15 Вторая интерпретация, напротив, “направлена на защиту от этого, превращая все или большинство случаев влияния во власть” (Lukes, 1974: 33).

16 Во многих ситуациях вообще невозможно выстроить субординацию интересов. Как указывает Х.Маклахлан, “выбор наших действий [после сравнения различных результатов] будет зависеть от многих вещей, включая наши вкусы, которые со временем могут сильно меняться. Поэтому в лучшем случае мы можем говорить о реальных интересах человека в какое-то конкретное время, а не просто о его реальных интересах. Представим, что в результате х я ем, а в результате у я пью. В чем состоит мой реальный интерес? Иногда я предпочитаю есть, иногда – пить, но я "реально" не имею предпочтений к какому-то из этих двух видов деятельности. Мы даже не можем сказать, что к моим "реальным интересам" всегда относится наличие еды и питья, поскольку люди могут добровольно кончать жизнь самоубийством, и кто может знать, что является "реальным интересом" для нашего тела – жить или умереть?” (McLachlan, 1994: 322).

17 Последнее подразумевается, поскольку льюксовский “трехмерный” взгляд включает в себя “одномерный” и “двухмерный” взгляды.

18 Поскольку объект власти, как указывалось ранее, сам фактически не способен осознать свои “реальные” интересы, мы можем говорить лишь о предполагаемых реальных интересах. Т.е. “А осуществляет власть над Б в интересах (реальных интересах) Б” означает, что А заставляет Б делать что-то, что соответствует его предполагаемым реальным интересам.

19 В “краткосрочной власти” субъект действует в “реальных” интересах объекта, а при осуществлении “третьего измерения власти” намерения субъекта совпадают с актуальными преференциями объекта.

20 В своем утверждении, что нанесение вреда интересам объекта есть критерий значимого влияния, Льюкс (Lukes, 1974: 26) ссылается на Д.Уайта (White, 1972). Однако Уайт на самом деле не рассуждает о значимом влиянии в таком же ключе, как Льюкс, а считает, что влияние “должно быть значимым или для того, кто его осуществляет, или для того, над кем оно осуществляется (White, 1972: 488) и нигде не утверждает, что влияние должно быть негативным.

21 С этой точки зрения определения власти, включающие ссылку и на контроль за поведением, и на способность причинить вред интересам объекта, фактически характеризуют два различных вида способности. Например, определение С.Бенна: “мы можем говорить о власти в тех случаях, когда человек может иди успешно детерминировать действия других или нанести ему вред” (Benn, 1967: 425).

Библиотека Михаила Грачева

предыдущая

следующая

содержание

Ледяев В.Г.

Власть: концептуальный анализ

предыдущая

следующая

содержание