Ледяев В.Г.

Власть: концептуальный анализ

М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2001. – 384 с.

Красным шрифтом в квадратных скобках обозначается конец текста на соответствующей странице печатного оригинала указанного издания

Глава 9. Ресурсы и власть

Концептуальный анализ власти будет неполным без рассмотрения основ (источников, ресурсов) власти. Что лежит в основе власти субъекта? Каким образом он оказывается способным заставить объект делать то, что тот в ином случае не стал бы делать? Почему одни люди подчиняются другим? Понятие ресурсов (средств) власти позволяет объяснить эти и другие проблемы и является важным при проведении эмпирических исследований власти.

Ранее я определил власть как способность (потенциал), т.е. отнес ее к группе диспозиционных понятий. Хотя все диспозиционные понятия выражают возможность (вероятность) каких-то событий в будущем, они могут быть довольно разными. Диспозиции, относящиеся к вещам (неодушевленным предметам), обозначают свойства этих вещей. Например, вода может растворять сахар, отравляющее вещество способно убивать людей, огонь – уничтожить лес, и т.д. То есть, при соответствующих условиях эти свойства обязательно реализуются: если поместить кусочек сахара в стакан с чаем, то он растворится. Ссылка на “соответствующие условия” означает, во-первых, что данная диспозиция реализуется только в том случае, если сахар оказывается в воде, то есть кусочек сахара погружен в стакан воды, и, во-вторых, что вода не растворяет сахар во всех возможных ситуациях, если, например, она слишком холодная или уже насыщена сахаром. Эти условия, пишет П. Моррис, “разумеется, не относятся к самому утверждению "вода может растворять сахар"; скорее они необходимы для уточнения этого утверждения. Способность воды растворять сахар не является неограниченной и ссылка на условия обозначает пределы этой способности” (Morriss, 1987: 61).

Некоторые диспозиции, относящиеся к людям, аналогичны свойствам неодушевленных вещей. Например, [с.212] человеческое тело непроизвольно реагирует на острую боль или неожиданные звуки, люди автоматически (хотят они того или нет) понимают родной язык, и многие другие привычные действия совершаются совершенно неосознанно. Данного рода диспозиции также могут рассматриваться как внутренние свойства людей, как нечто присущее их природе. Они не зависят от воли людей и реализуются как только возникают соответствующие условия.

Но люди обладают не только простыми диспозиционными способностями (свойствами), но и такими, которые осуществляются по их воле. Моррис использует понятие “способность” для характеристики именно этого вида диспозиций, существенно отличного от тех, которые осуществляются аналогично естественным свойствам вещей. Различие между ними, пишет Моррис, “состоит в том, что способность включает в себя, в некотором смысле, акт воли, выбор или решение. Способности относятся не к вещам, которые с нами случаются, а к тому, что мы сами делаем. Способности поэтому зависят от самого актора, осуществляющего их активизацию: одним из обязательных условий осуществления данной способности является решение актора сделать это” (Morriss, 1987: 25). Способность – это диспозиция, которая актуализируется только в том случае, если у актора возникает соответствующее намерение; люди могут реализовывать свои способности, а могут и воздержаться от этого по тем или иным причинам. Поэтому способность может остаться нереализованной и при наличии необходимых условий.

В свою очередь, сами способности также бывают различными. Некоторые из них можно рассматривать как свойства людей, например, способность контролировать свое тело, мыслить или двигаться. Люди обладают ими по природе. Однако есть способности, которые не могут рассматриваться в качестве внутренних свойств людей, поскольку их осуществление зависит не только от самих людей. Люди, как отмечает Т.Бентон, могут сделать что-то “не только в силу их внутренней "природы", но и в силу их отношений с другими [с.213] людьми, коллективами или материальными объектами (зданиями, оружием, землями, средствами производства, и т.д.)” (Benton, 1994: 297).

Например, люди способны выпускать какую-то продукцию только при наличии соответствующих материалов и инструментов. Обладание лишь естественными способностями является недостаточным для этого: люди должны иметь что-то, что не относится к их естественной природе. Чтобы обладать способностью выстроить дом, они должны иметь не только необходимые знания и умения (которые можно считать их внутренними качествами), но также кирпич, цемент, песок, воду, инструменты и т.д. Только в этом случае они приобретают данную способность. Другими словами, некоторые способности зависят от вещей, не относящихся к естественной природе человека, и для объяснения данного вида способностей мы не можем просто сослаться на наличие каких-то внутренних свойств индивидов, а должны рассмотреть имеющиеся у него ресурсы, как внутренние, так и внешние.

Это еще в большей степени относится к способности контролировать других людей, т.е. к социальной власти. Разумеется, в ряде случаев кажется, что способность субъекта обеспечить подчинение объекта обусловлена его чисто внутренними качествами, например его физической силой или интеллектом. Однако это не совсем так, поскольку контроль над людьми зависит как от субъекта, так и от объекта. С этой точки зрения власть субъекта над объектом не может быть внутренним свойством субъекта, как способность поднять руку или способность мыслить: она является свойством отношения между субъектом и объектом. Кроме того, знания, информация и сила не могут полностью рассматриваться как внутренние свойства людей; они являются не врожденными, как, например, способность мыслить, а приобретенными. Наконец, сила, умения, знания и т.п. могут использоваться субъектом в процессе осуществления власти таким же образом, как и оружие, деньги или какие-либо другие материальные предметы, способствующие подчинению объекта, то [с.214] есть они также могут рассматриваться как определенные ресурсы власти. В этом смысле понятие “ресурсы власти” (средства власти) может быть использовано для объяснения любых видов власти.

То, что власть обусловлена каким-то набором ресурсов, позволяющих субъекту реализовать свою волю в отношении объекта, считается общепринятым у исследователей власти. “Основными элементами любого объяснения власти, – пишет Р.Мартин, – являются цели актора и распределение ресурсов, необходимых для их достижения” (Martin, 1977: 50). Характеризуя роль “ресурсов” в объяснении и исследовании властных отношений, Р.Даль подчеркивает, что анализ их распределения между индивидами и социальными группами в различных обществах и исторических условиях – “это древний, общепризнанный, распространенный и убедительный способ объяснения, использованный Аристотелем в Греции в четвертом веке до н.э., Джеймсом Хэррингтоном в семнадцатом веке в Англии, отцами-основателями Американской конституции в конце восемнадцатого века, Марксом и Энгельсом в девятнадцатом веке и многими выдающимися учеными двадцатого века” (Dahl, 1986: 44).

Это вполне естественно: анализ ресурсов власти совершенно необходим для понимания распределения власти в обществе, он помогает выделить различные формы власти и оценить ее основные параметры.

Ресурсы власти ¹ обычно определяются как средства, с помощью которых один актор может оказать влияние на других акторов (Baldwin, 1989: 207; Dahl, 1991: 35). [с.215]

Все авторы согласны с тем, что ресурсы власти могут быть различными и нет единого “универсального” ресурса власти. Это подчас стимулирует попытки определить все возможные ресурсы власти и включить их в общую классификацию. Например, Э. Этциони выделяет принудительные ресурсы, ресурсы, дающие выгоды (remunerative resources) и нормативные ресурсы власти (Etzioni, 1961: 5). С.Бэкэрэк и Э.Лолер добавляют к этой классификации еще один тип ресурсов власти – знание (Bacharach and Lawler, 1981: 34). Х.Лассуэлл и Э.Кэплэн выдвинули схему, в которой выделяется восемь основных ресурсов (“основных ценностей”) власти: власть (которая может выступать основой для другой (большей) власти), уважение, моральный долг, любовь, благосостояние, богатство, умения и просвещенность (Lasswell and Kaplan, 1950: 87). Даль предложил еще более подробный перечень ресурсов политической власти, включающий свободное время актора, деньги и богатство, контроль над рабочими местами, контроль над информацией, социальное положение, обладание харизмой, популярностью и легитимностью, должностные права, солидарность, способность получить поддержку других людей и групп и др. (Dahl, 1961: 226). В данном случае термин “ресурсы власти” используется в отношении очень широкого спектра вещей – от материальных объектов до ментальных сущностей, которые имеют подчас лишь одну общую черту: они позволяют субъекту заставить объект действовать в соответствии со своими намерениями.

Можем ли мы отнести к ресурсам власти любую вещь (способность), которая может оказать влияние на объект? Данный вопрос касается прежде всего знания, умения, моральных и других личностных характеристик. Даль, например, не включает умения (skills) в свой перечень ресурсов, хотя и признает, что формально умения могут рассматриваться как “особый ресурс”. Однако его единственный мотив невключения их в число ресурсов власти состоит в том, что “они считаются очень значимыми для объяснения различий между властью разных лидеров” (Dahl, 1986: 45). [с.216]

На мой взгляд, этот аргумент не вполне убедителен. Здесь я согласен с Д. Болдуином, который указывает, что “то же самое можно сказать и в отношении многих других ресурсов власти” (Baldwin, 1989: 207).

Т. Бентон предлагает разграничить “возможности” и “ресурсы” (capabilities and resources). Первые относятся к “внутренней природе” акторов, вторые – к их внешним структурным свойствам. Бентон пишет:

Подход Бентона базируется на реалистской методологии, в частности, на идеях, развитых Р.Харре и Э.Мэдденом. Харре и Мэдден считают, что власть человека (или вещи) связана с его (ее) природой: “"X имеет власть сделать А" означает, что "X может сделать А или сделает А при соответствующих условиях в силу своей внутренней природы"” (Наrrе and Madden, 1975: 86; Benton, 1994: 297). “Природа” здесь, пишет Бентон,

Соглашаясь с основными положениями реалистского подхода, Бентон однако считает, что анализ [с.217] Харре и Мэддена не может непосредственно использоваться применительно к понятию социальной власти, поскольку последняя, в отличие от индивидуальных способностей человека, связана не только с “внутренней природой” людей, но и с их “внешними” отношениями с другими людьми и материальными объектами. Адаптируя реалистский подход к анализу социальной власти, Бентон модифицирует формулировку Харре и Мэддена, включая в нее понятия “возможности” и “ресурсы”. “Внутренняя природа” отражается в понятии “возможности”, тогда как “ресурсы” обозначают внешние условия. Бентон дает следующее определение власти: “"А имеет власть достичь своей цели" означает: "А имеет такие возможности и ресурсы, использование которых позволит ему достичь своей цели"” (Benton, 1994: 298).

Некоторые авторы также подчеркивают, что знания, умения, компетенция, внутренняя организация, солидарность и другие качества подобного рода, которые Бентон отнес к “возможностям”, играют специфическую роль во власти. Э.Голдмэн пишет, что для обладания властью обязательно нужны информационные ресурсы: субъект должен иметь определенные знания действий, которые могут обеспечить достижение желаемого результата. Отсутствие соответствующей информации означает отсутствие власти ².

С.Бэкэрэк и Э.Лолер (Bacharach and Lawler, 1981), Д.Ронг (Wrong, 1988) и другие исследователи также считают, что знания играют особую роль в осуществлении власти, однако они не ограничивают “ресурсы” [с.218] исключительно “внешними” средствами воздействия. Например, Ронг уделяет большое внимание анализу форм власти, основанных на “нематериальных” ресурсах индивидов – знании, информации и т.д. и особо подчеркивает роль таких коллективных ресурсов власти, как солидарность и организация.

Данный подход мне представляется более обоснованным. Во-первых, роль “внешних” и “внутренних” ресурсов во властном отношении в известном смысле одинакова: и те и другие являются средствами воздействия субъекта на объект, выражают их неравенство и зависимость объекта от субъекта. Во-вторых, в некоторых случаях власть, как уже отмечалось, основывается исключительно на “внутренних” ресурсах, например, на физической силе, обладании важной информацией или интеллектуальном превосходстве. Т.е. власть существует и без “внешних” ресурсов. Поэтому если мы будем относить к ресурсам только “внешние” средства воздействия на объект, то неизбежно придем к выводу, что субъект может обладать властью, не обладая ресурсами власти.

На мой взгляд, понятие “ресурсы власти” следует относить к любым средствам, используемым субъектом для подчинения объекта – физическим, психическим, социальным, организационным и др., т.е. использовать его в самом широком смысле, как в приведенном выше определении. Мы можем считать ресурсами власти легитимность и оружие, богатство и официальный статус, какие-то идеи и элементы окружающей среды, традиции и людей (власть А над Б может быть ресурсом власти Х над Y) и т.д. Это не мешает проводить различия между видами ресурсов власти и относить некоторые из них (соответствующие знания, умения, элементарные физические способности субъекта) к числу обязательных ³. [с.219]

Могут возразить, что при таком широком понимании “ресурсов” трудно различать “ресурсы” и “нересурсы”, поскольку количество вещей и явлений, которые один актор может использовать для воздействия на другого, может быть, по сути, неограниченным. С этим отчасти следует согласиться: выражение “средства, которые один актор может использовать для воздействия на другого актора” является неточным и требует корректировки. Во-первых, его следует заменить выражением “средства, которые могут обеспечить подчинение одного актора другому актору”. Это позволит различать ресурсы власти и ресурсы влияния⁴.

Во-вторых, мы должны считать ресурсами власти субъекта только те средства воздействия на объект, которые субъект контролирует и может использовать в нужное время: к ним не относятся все возможные средства, потенциально способные обеспечить подчинение объекта, так как многие из них не контролируются субъектом или недоступны ему (об этом речь пойдет далее).

В-третьих, по-видимому, любой материальный предмет, духовная сущность или норма могут использоваться в качестве ресурса власти ⁵. Но не обязательно в отношении любого объекта. Например, деньги не могут влиять на тех людей, которые в них не нуждаются; оружие не в силах заставить подчиняться тех, кто не дорожит своей жизнью; легальная позиция может и не оказать влияния на лиц, не привыкших к соблюдению правовых норм. В политическом анализе важно не смешивать всю совокупность средств политического влияния, которые имеются у субъектов политики, и ресурсы, которые могут обеспечить им необходимый результат в отношениях с определенными индивидами, группами или организациями. Другими словами, вещи [с.220] становятся ресурсами власти только в отношении определенных объектов. Богатство, орудия принуждения, должностные полномочия окажутся бессильными при попытке осуществить власть над религиозным фанатиком, они вряд ли смогут заставить его, например, подчиниться правительственной политике в отношении церкви. В этом случае ресурсом власти скорее могут стать контроль над информацией и способность манипулировать сознанием ⁶.

Далее, ресурсы власти обеспечивают подчинение объекта не в любых ситуациях, а только при наличии определенных условий. Оружие не может стать средством власти, если те, на кого оно направлено, находятся в безопасном месте; земля и другие природные ресурсы и ценности обладают потенциалом подчинения только в том случае, если они не общедоступны.

Поэтому, говоря о ресурсах власти, следует различать “общие ресурсы власти” и “конкретные ресурсы власти”. Общие ресурсы власти – это средства, которые субъект контролирует и может использовать для достижения подчинения объекта. Они включают в себя не все имеющиеся в его распоряжении средства воздействия на людей, а только те, которые он может использовать в отношении данного объекта и добиться его подчинения. Конкретные ресурсы власти представляют собой те общие ресурсы власти, которые обусловливают властное отношение (способность субъекта добиться подчинения объекта) в данных условиях в данное время. Политический анализ предполагает изучение как потенциальной власти индивидов и групп, связанной с имеющимися у них общими ресурсами власти, так и объяснение уже существующих властных отношений, базирующихся на конкретных ресурсах власти.

Таким образом, необходимо провести различие между (1) всеми доступными субъекту средствами [с.221] воздействия на других людей, (2) средствами, с помощью которых он может добиться подчинения данного конкретного объекта (общие ресурсы власти) и (3) ресурсы, которые субъект может использовать для подчинения объекта в данных обстоятельствах (конкретные ресурсы власти). На практике же понятие “ресурсы власти” часто используется во всех вышеуказанных значениях без предварительного уточнения, что нередко ведет к путанице в понятиях и ложным выводам. Иногда властью наделяются люди, которые обладают лишь какими-то средствами воздействия на других людей (а они могут оказаться и неэффективными в отношении конкретных объектов). Кроме того, с этим отчасти связаны и бесплодные рассуждения по поводу таких “парадоксов”, как “безвластие могущественных” или “власть слабых”⁷.

Хотя термин “ресурсы власти”, как уже отмечалось, часто используется без уточнения его содержания, идея о том, что само по себе обладание ресурсами не обязательно ведет к власти, считается общепринятой. Многие исследователи утверждают, что ресурсы могут стать основой властного отношения лишь в том случае, если субъект обладает соответствующим знанием и умением их использовать. Это представляется вполне правомерным: если субъект не может использовать имеющиеся у него ресурсы, то он обладает лишь потенциальной властью (потенциалом для власти) и фактически (в данный момент) не способен добиться подчинения объекта. [с.222]

В этом отношении я не согласен с П.Моррисом, относящим к власти все виды способностей, в том числе и те, которые актор не знает как реализовать (хотя он потенциально способен сделать это)⁸. Не любая способность, как неоднократно подчеркивалось, есть власть. Когда мы говорим, что субъект обладает способностью заставить объекта делать то, что тот иначе не стал бы делать, мы подразумеваем, что он знает, как это сделать, и сможет добиться этого, если попытается ⁹. Мы не склонны считать, что вооруженный человек обладает властью над безоружным, если он не знает, как пользоваться оружием (и об этом знает безоружный). [с.223]

Таким образом” субъект должен обладать необходимым знанием и умениями для того, чтобы успешно использовать свои ресурсы власти. Однако и этого бывает недостаточно для возникновения властного отношения, если субъект не может использовать свои ресурсы (или некоторые из них) в силу моральных, религиозных, правовых, политических или прочих самоограничений или из-за каких-то своих психологических характеристик. Например, российское правительство имело достаточное количество военных ресурсов для уничтожения вооруженных группировок в Чечне, но оно не могло использовать их в полной мере, поскольку в этом случае число жертв было бы огромным. Или, полицейский не проводит обыск в частной квартире без специального разрешения, хотя потенциально он обладает достаточными для этого ресурсами (оружием, способностью манипулировать и т.д.). В обоих случаях властное отношение отсутствует: и российское правительство, и полицейский не имеют возможности добиться подчинения своих потенциальных объектов так, как им того бы хотелось (без многочисленных жертв, без нарушения закона): их ресурсы не могут им в этом помочь ¹⁰.

Могут возразить, что в данных ситуациях имеет место не неспособность акторов достичь необходимый результат, а просто их нежелание осуществлять свою власть. Так, в частности, рассуждает Моррис, подчеркивающий, что эти ситуации следует отличать от тех, где субъект действительно не обладает способностью прибегнуть к каким-то действиям. К последним Моррис относит три ситуации: (1) актор не может осуществить какие-то действия, поскольку не имеет соответствующего представления (понятия) об этих действиях; (2) осуществлению этих действий мешают мании и фобии, которыми страдает субъект; (3) прибегнуть к необходимым действиям актору мешает слабость воли. Во всех [с.224] других случаях (даже, например, когда речь идет об убийстве друзей или знакомых) у актора, как считает Моррис, нет желания, а не способности. Между тем “сказать, что человек не может сделать что-то, чему препятствуют его желания, это то же самое, что сказать, что он может сделать это, но не будет делать, потому что не хочет” (Morriss, 1987: 70; Kenny, 1975: 105). Моррис приводит следующий пример:

Безусловно, во всех трех указанных Моррисом ситуациях (отсутствие соответствующего представления, фобии и слабость воли) актор не обладает способностью совершить определенные действия. Однако “отсутствие желания” в некоторых ситуациях также означает, на мой взгляд, и отсутствие самой способности. Хотя моральные или религиозные самоограничения и отличаются от фобий, их влияние на поведение может быть аналогичным: религиозный фанатик так же не может действовать против своих убеждений, как клептоман не может удержаться от воровства. Социальные нормы не являются врожденными, но нередко они настолько прочно укореняются в сознании и поведении людей, что люди уже не могут нарушить их предписаний. Разумеется, отношение человека к тем или иным нормам может изменяться, но в течение какого-то времени нормы могут эффективно воздействовать на его поведение, ограничивая выбор целей и средств их достижения.

Многие люди находятся под сильным влиянием традиций, культов, мифов, идеологии, которые составляют неотъемлемую часть их личности. Действие [с.225] социальных норм, моральные ограничения, религиозные убеждения могут в результате подавить “запретные” желания, но не обязательно. Если мы считаем для себя неприемлемым взять яблоко из чужого сада (наши моральные принципы запрещают нам сделать это), то из этого не следует, что у нас нет подобных желаний.

Могут опять же возразить, что в данном случае просто не возникает желание есть яблоки из чужих садов. Но это подразумевает, что желания людей либо изначально ограничиваются теми вещами, которыми они могут обладать, либо что желания “пропадают”, если их достижение связано с использованием “нежелательных” средств (если А хочет X, но не хочет использовать С, что является обязательным для достижения X, то у него теряется желание X).

Нам представляется это неверным. Люди часто имеют желания, которые вряд ли могут быть реализованы. Но от этого они не перестают быть желаниями, они выражают то, что мы хотим, к чему мы стремимся ¹¹. Конфликт между желаниями и социальными ограничениями (в том числе самоограничениями), между тем, что люди хотят, и тем, что они могут (или что им разрешено), органически присущ человеческой жизни:

наши желания часто опережают возможности их реализации. Случаи, когда люди не могут совершить убийство, украсть, нарушить закон, поступить нечестно и т.д. не должны рассматриваться лишь как следствие их “нежелания”. У людей иногда возникает страстное желание убить врага или присвоить чужую собственность. Но в силу своих внутренних убеждений (а не только из страха наказания) они фактически на такое неспособны. Это относится и к примерам о российским правительством и полицейским. У обоих было очевидное желание достичь цели, но их “убеждения” не позволили им использовать некоторые потенциальные ресурсы власти. [с.226]

Хотя и отсутствие у субъекта соответствующего намерения в отношении объекта, и отсутствие у него способности добиться подчинения объекта означают отсутствие власти, эти два случая следует различать. В первом из них у актора есть потенциал власти, который может стать основой власти, если у актора появится соответствующая интенция в отношении объекта. Во втором же случае его нет, так как у актора нет ресурсов власти. Примеры с российским правительством и полицейским ближе ко второму случаю: у обоих есть намерение (желание), но нет возможностей его реализовать.

Таким образом, для обладания и осуществления власти актор должен обладать необходимыми ресурсами и быть способным использовать их для достижения своих целей. Однако и этого может быть недостаточно. Еще одним условием является мобилизация ресурсов. Термин “мобилизация” часто используется в анализе политической власти и обычно относится к группам и организациям, а не к индивидуальным акторам. Он связан с процессом формирования групп, ассоциаций и организаций для достижения коллективных целей. Применительно к политике “коллективные цели” означают “влияние, контроль или доступ к государственному управлению” (Wrong, 1988: 148).

Вопрос о политической мобилизации – о том, какие труппы становятся мобилизованными для эффективных политических действий, – является одним из наиболее существенных для объяснения политических явлений, Основные теоретические дискуссии вокруг политики, пишет Д. Ронг,

На мой взгляд, термин может использоваться не только в отношении групп и организаций, но также и в отношении индивидуальных акторов. Суть в том, что субъект должен не только обладать ресурсами власти и знать, как их использовать, но также быть готовым применить их в нужный момент.

Не все ресурсы могут быть использованы немедленно: перед тем как выстрелить, ружье должно быть заряжено. У.Гэмсон предложил различение ресурсов по их “ликвидности”: к высоколиквидным ресурсам относятся те, которые могут быть использованы сразу, без предварительной подготовки, а низколиквидные требуют определенного времени для их мобилизации (Gamson, 1968: 95).

Опираясь на идеи Гэмсона, Д.Ронг обстоятельно проанализировал ликвидность различных ресурсов власти, подчеркнув различие между индивидуальными и коллективными ресурсами. Он считает, что большинство ресурсов, которыми обладают индивиды – свободное время, деньги, репутация, персональные качества, умение манипулировать, некоторые виды знания или информации – имеют сравнительно высокий уровень ликвидности, то есть их легко подготовить к использованию или переориентировать с одного объекта на другой. И наоборот, коллективные ресурсы ¹² гораздо более разнообразны по своей ликвидности. Нередко они только начинают формироваться по мере возникновения групповой солидарности, организации и лидерства путем мобилизации ранее неорганизованных индивидов. Поэтому властные возможности групп варьируются “от актуальной власти, осуществляемой полностью организованными и мобилизованными [c.228] индивидами, группами и институтами, до сравнительно отдаленной возможности достижения власти людьми, которые хотя и разделяют некоторые общие устремления, но не имеют какой-либо общественной организации или осознания коллективной идентичности” (Wrong, 1988: 134).

До сих пор я рассматривал только ресурсы субъекта, не принимая во внимание другие аспекты властного отношения. Этого, разумеется, недостаточно для объяснения, каким образом субъект власти обеспечивает подчинение объекта и почему акторы с полностью мобилизованными ресурсами не всегда добиваются желаемых результатов, тогда как обладающие меньшими ресурсами в аналогичных ситуациях иногда оказываются более удачливыми.

Для того чтобы подчеркнуть, что власть предствляет собой отношение между субъектом и объектом (а не является принадлежностью субъекта), некоторые исследователи используют понятие “властная позиция”. Р.Моккен и Ф.Стокмэн считают, что власть акторов “связана с определенным положением, которое они занимают в системе [властного] отношения” (Mokken and Stokman, 1976: 42). Просто обладание ресурсами власти, пишут они, не обязательно ведет к власти: ресурсы должны быть связаны с властной позицией, позволяющей их эффективно реализовать. Специфическая комбинация ресурсов власти, которая может быть использована в данной позиции – это “база власти” (power base). Властная позиция характеризует реляционный аспект власти, а база власти (ресурсы) – субстанциальный аспект. “Когда нас интересует реляционный аспект власти, мы обращаем внимание главным образом на то, как используется властная позиция в отношении позиции других акторов. Когда внимание сосредоточивается на субстанциальном аспекте, на использовании ресурсов, то на передний план выходит база власти” (Mokken and Stokman, 1976: 47).

Идея о том, что власть основывается на комбинации позиции и ресурсов, была также развита Ч.Якобсеном и А.Коэном. Для того чтобы объяснить, почему [с.229] социальные группы с громадными ресурсами власти оказываются бессильными перед группами с более скромными ресурсами, они предлагают четко разграничить понятия “властные ресурсы” (power resources) и “потенциальная власть” (potential power). Последнюю они определяют как “возможность использовать эти ресурсы для достижения нужных результатов в отношении определенных проблем. Эта возможность зависит не только от количества ресурсов и их типа, но и от соотношения возможностей противоборствующих сторон использовать свои ресурсы при разрешении конфликтных ситуаций” (Jacobsen and Cohen, 1986: 109).

Поэтому “потенциальная власть”¹³ является результатом взаимодействия двух составляющих: ресурсов власти и позиции, занимаемой актором при разрешении конфликтной ситуации. Позиция является структурным элементом потенциальной власти, обозначающим ее “отправную точку”. Ресурсы – динамический элемент власти, они выражают действующие силы, обусловливающие сам процесс властвования. Сами по себе ресурсы и позиция, как подчеркивают Якобсен и Коэн, не дают власти: ресурсы, которые не могут быть использованы субъектом для разрешения проблемы, оставляют его бессильным, а позиция, не подкрепленная соответствующими ресурсами, является временной иллюзией власти (Jacobsen and Cohen, 1986: 110).

В обоих объяснениях “властная позиция” фактически означает совокупность условий (обстоятельств), в которых субъект может эффективно использовать свои ресурсы для достижения определенных целей. В некоторых обстоятельствах ресурсы могут быть использованы, в других – нет. В этом смысле “ресурсы” и “позиция” соответствуют “причине” и “условиям” в каузальном отношении. [с.230]

Понятие позиции (условий) является безусловно необходимым для объяснения власти. Но само по себе оно еще не характеризует механизм подчинения. Поэтому некоторые исследователи предложили более детальное объяснение властных отношений путем уточнения условий, в которых ресурсы могут эффективно использоваться объектом.

Данный вопрос подробно рассматривался теоретиками социального обмена. По их мнению, в основе власти лежит зависимость. Источником власти выступает неравномерное распределение ресурсов, которое вынуждает объект подчиняться субъекту в обмен на те или иные ценности или услуги. Другим условием возникновения властного отношения является невозможность для объекта получить эти ценности и услуги из других источников. Эффективность используемых субъектом ресурсов поэтому обусловлена двумя параметрами: (1) степенью значимости для объекта получаемых от субъекта ценностей и услуг и (2) наличием и доступностью альтернативных источников их получения.

Эти идеи были развиты и использованы Р.Мартином в его детальной схеме механизма власти. Властные отношения, пишет Мартин, возникают в результате взаимодействия целого комплекса взаимосвязанных факторов. Так же, как и теоретики социального обмена, Мартин считает, что власть, в конечном счете, обусловлена зависимостью объекта от субъекта, поскольку субъект обладает ресурсами, которые объект может получить только в результате подчинения субъекту. Зависимость же есть следствие неравного распределения ресурсов и технологии их использования. Ресурсы становятся эффективными средствами власти, когда они насущные и редкие (имеет место их нехватка) (vital and scarce)¹⁴. Эти два свойства определяют “значимость” (criticalness) ресурсов. [с.231]

“Значимость” и “право наследования” (inheritance) обусловливают, по Мартину, контроль за ресурсами. “Наследование” влияет на степень контроля двумя способами: (1) имеет место существенное различие в концентрации контроля над ресурсами между обществами, в которых передача данного контроля по наследству полностью разрешена, частично разрешена и полностью запрещена; (2) общества также различаются в зависимости от того, следуют они принципу частного наследования или коллективного наследования: в первых контроль более рассеян, чем во вторых.

Распределение контроля над желаемыми ресурсами непосредственно обусловливает зависимость. Однако последняя автоматически не ведет к подчинению, поскольку подчинение возникает лишь в том случае, если у объекта нет “путей отступления” (escape routes), т.е. у него нет возможностей достижения этих благ и услуг из других источников или последнее ведет к еще большим потерям для объекта. То есть, количество власти определяется балансом взаимной зависимости объекта и субъекта и возможностями ее избегания: чем больше дисбаланс и труднее избежать зависимости, тем больше объект вынужден подчиняться субъекту и, следовательно, тем больше власть субъекта над объектом (Martin, 1977: 50–58).

Хотя Мартин предложил свою схему для анализа властных отношений между классами и социальными группами, ее, как и модели теоретиков социального обмена, можно в принципе использовать и применительно к случаям, где субъектом и объектом являются индивиды, организации или малые группы, по крайней мере, после небольшой модификации. Например: А имеет власть над Б, если он обладает властными ресурсами, которые являются редкими, насущными и мобилизованными, а Б не может избежать их воздействия.

Данные способы объяснения власти имеют бесспорные достоинства. Однако проблема заключается в том, что не все властные отношения можно представить как отношения зависимости и обмена. По мнению Д.Болдуина, трудности имеют место в двух случаях. [с.232] Во-первых, некоторые авторы (Blau, 1964; 115–116; Boulding, 1965) не склонны называть “обменом” трансакции типа “Кошелек или жизнь!” Во-вторых, в терминах обмена невозможно объяснить случаи манипуляции. Болдуин приводит следующий пример:

В отношении манипуляции я совершенно согласен с Болдуином, однако, отнюдь не уверен, что объяснение власти в терминах обмена не подходит к случаям принудительной власти. Болдуин и сам признает, что в некоторых ситуациях “Кошелек или жизнь!” вполне правомерно считать “обменом”:

Что касается манипуляции, то здесь Б даже не осознает себя объектом власти А (или даже наличия самого А) и потому она не может рассматриваться как обмен между А и Б. Трудности в объяснении власти как обмена возникают и в тех случаях, когда власть принимает форму силы (А обладает способностью реализовать свою волю в отношении Б путем непосредственного воздействия на его тело) и, по-видимому, когда используются нормативные ресурсы (“власть” должностной позиции): вряд ли возможно использовать терминологию обмена для объяснения ситуаций, когда субъект помещает объекта в тюрьму или заставляет его следовать предписанным правилам. [с.233]

Объяснение Мартина также “не работает” в этих случаях. Например, в случае манипуляции А может не иметь ничего из того, что нужно Б, то есть Б не является изначально зависимым от А¹⁵. В примере Болдуина А скрыто контролирует ресурсы (систему теплообеспечения), что позволяет изменять температуру в комнате Б и тем самым заставить Б снять свой свитер. Можем ли мы рассматривать систему теплоснабжения как одновременно “насущную” и “редкую”? На мой взгляд, нет, поскольку (1) Б может также иметь доступ к этой системе (то есть она не является “редким” ресурсом)¹⁶ и (2) снятие свитера никоим образом не связано с осуществлением каких-то желаний Б (то есть система обеспечения не является для него “насущной”)¹⁷.

Возьмем другой пример: А обладает способностью манипулировать поведением Б путем использования дезинформации. Поскольку Б также может обладать данной способностью в отношении А (хотя это может и не помочь ему избежать манипуляции со стороны А), мы вряд ли будем считать, что данный ресурс власти (способность использовать дезинформацию) является “редким”. Он также не является “насущным”, поскольку Б может быть совсем не заинтересован в том, чтобы кем-то манипулировать ¹⁸. Здесь схему Мартина (редкость и [с.234] насущность ресурсов – зависимость – невозможность избежать воздействия средств власти – власть) вряд ли можно использовать.

Аналогичная проблема – невозможность объяснения власти в форме манипуляции и силы в терминах обмена – имеет место и в других трактовках источников власти, способов использования властных ресурсов и стратегий, применяемых субъектами власти для реализации своих целей в отношении объектов (см.: Henderson, 1981: 23–47, 77–84). Например, Х.Мичнер и Р.Сухнер выделяют четыре возможные стратегии, с помощью которых субъект может повысить значимость (стоимость) своих ресурсов для достижения более выгодного взаимодействия с объектом или снизить свою зависимость от него. Первая стратегия – “блокирование результатов” (blocking outcomes) – заключается в воспрепятствовании доступу объекта к желаемым для него ценностям. Вторая – “формирование потребностей” (demand creation) – направлена на выработку у объекта большего интереса к тем или иным ценностям субъекта, что даст возможность повысить “плату” объекта при обмене на эти ценности. “Расширение властной структуры” (extension of the power network) – третья стратегия, представляющая собой создание альтернативных источников реализации потребностей субъекта, снимающих его зависимость от других субъектов. “Отказ” (withdrawal) – четвертая стратегия, выражается в решении субъекта пересмотреть “цену”, которую он платит в процессе обмена с другим субъектом. У каждой из этих стратегий может быть “ложный двойник” (deceptive counterpart). Например, субъект может осуществить “отказ” даже в том случае, если он продолжает рассматривать “цену” обмена как приемлемую для него. Преувеличение привлекательности тех или иных ценностей или доступности альтернативных источников их получения может способствовать росту относительной независимости субъекта в отношениях с другими субъектами. Угроза может быть вполне правдоподобной даже если ее невозможно выполнить (Michener and Suchner, 1972). [с.235]

Опираясь на классификацию ресурсов Дж. Френча и Б. Рэйвена (French and Raven, 1959), П.Сэкорд и С.Бэкмэн тоже рассматривают четыре возможные “стратегии власти”: (1) непосредственное предложение или отказ от предложения [объекту] своих ресурсов; (2) обращение к различным нормам, призванным ограничить или контролировать поведение объекта; (3) использование обещаний и угроз с целью изменения восприятия объектом своих действий; (4) управление долгами (debt management). Последнее представляет собой неравный обмен, в котором один субъект не обладает ресурсами для компенсации полученных им благ или услуг и должен возместить издержки другого субъекта путем подчинения ему (Secord and Backman, 1974).

Очевидно, что и эти объяснения использования ресурсов власти, основывающиеся на основных идеях теории социального обмена, также не могут претендовать на статус универсальной схемы анализа власти и ее источников, хотя вполне применимы к отдельным формам власти. По-видимому создание такой схемы невозможно в принципе из-за большого разнообразия ресурсов власти и их “непохожести”: разные ресурсы действуют по-разному. Кроме того, один и тот же ресурс может иметь несколько различных способов применения, а субъекты власти обычно используют не один ресурс власти, а их совокупность. Поэтому определенные ресурсы чаще всего ассоциируются с конкретными формами власти ¹⁹. Об этом речь пойдет далее. [с.236]

1 Термин “ресурсы власти” (“resources of power”) является общепринятым, хотя используются и некоторые другие термины (в этом же значении), например, “основы власти” (“bases of power”) (Bacharach and Lawler, 1981; Baldwin, 1989) или “источники власти” (“sources of power”) (Simon, 1953). Д.Ронг (Wrong, 1988), Р.Моккен и Ф.Стокмэн (Mokken and Stokman, 1976) и некоторые другие исследователи используют как “ресурсы власти”, так и “основы власти”, но, как мы увидим далее, проводят различия между ними. В отечественной литературе чаще используется термин “средства власти”.

2 Его пример: “Представьте, что С стоит в большом помещении, в котором имеется скрытая кнопка и ее нахождение неизвестно для С. Если нажать на эту кнопку, то Нью-Йорк будет разрушен. Представьте, далее, что если С совершит определенные действия в нужной последовательности, то он эту кнопку обнаружит и окажется способным разрушить город. Следует ли из этого, что С имеет власть разрушить город (например, в последующие десять минут)? Если С не знает, где находится кнопка, и если он не знает, как ее отыскать (в ближайшие десять минут), тогда, на мой взгляд, очевидно, что у С нет этой власти” (Goldman, 1972: 230).

3 Определенный уровень знаний и умений, как и элементарные физические способности, очевидно необходимы, что видно и из примера Голдмэна. Даже при “правлении предвиденных реакций” субъект власти должен быть достаточно умелым, чтобы случайно не повредить осуществлению своей власти.

4 Это важно, поскольку не любая способность есть власть и не любое влияние представляет собой осуществление власти.

5 Воздух может стать наиболее эффективным ресурсом власти, если его количество ограничено, например на подводной лодке.

6 В силу этого представляется невозможным указать средства, которые могут стать ресурсами власти над всеми людьми. Лассуэлл и Кэплэн, Даль и другие исследователи фактически перечисляют средства, которые обычно играют роль ресурсов власти.

7 Под “могуществом” в данном случае имеется в виду наличие значительного количества средств, которые обычно ассоциируются с властью. Однако в ряде случаев они, во-первых, могут и не быть ресурсами власти (общими ресурсами власти) в отношениях с теми или иными людьми или группами (как в случае с религиозным фанатиком) или, во-вторых, общие ресурсы власти не становятся конкретными ресурсами власти, если отсутствуют соответствующие условия (например, земля не может стать орудием эксплуатации и господства, если в ней нет недостатка). И наоборот, даже ограниченное количество средств воздействия, имеющиеся в распоряжении “слабых”, может дать им власть над людьми, если эти средства становятся эффективными ресурсами власти (я вернусь к этой проблеме далее).

8 Моррис различает “не-эпистемические способности” (А способен выполнить какую-то совокупность действий, которая обеспечит желаемый для него результат, но он не знает, какие именно действия он должен совершить и/или их последовательность) и “эпистемические способности” (А способен выполнить определенную совокупность действий, которая обеспечит желаемый результат, и знает как и в какой последовательности их осуществить). В рамках последних Моррис, в свою очередь, выделяет “эффективные эпистемические способности” (А знает, как добиться желаемого результата и непременно его добьется, если попытается). Различие между “эпистемическими способностями” и “эффективными эпистемическими способностями” Моррис объяснясь следующим образом: “У Вас есть эпистемическая способность сделать что-то, если Вы знаете, как сделать это и можете совершить совокупность необходимых действий. Однако Вы можете не достичь результата, если Вы также считаете (ошибочно), что можете достичь цели каким-то другим способом и выберете этот способ. Вы могли достичь результата, если бы избрали более длинный и утомительный способ. Но Вы (представьте) оказались слишком нетерпеливы и попытались добиться цели “меньшей кровью”, что и обусловило Ваши неудачи. Вы все еще обладаете эпистемической способностью сделать это, но Ваши попытки в настоящее время терпят неудачу. В отличие от этого есть вещи, которые Вы способны сделать и полном смысле этого слова, – Вы обязательно сделаете их, если попытаетесь. Эти способности я называю эффективными эпистемическими способностями” (Morriss, 1987: 53–54).

9 То есть только в том случае, если он обладает, по Морррису, “эффективной эпистемической способностью”.

10 Если бы у российского правительства и полицейского не было моральных и правовых ограничений, то они были бы способны достичь желаемых результатов, то есть властные отношения имели бы место.

11 Многие вещи становятся даже более желанными, когда они запрещены. При этом не так важно, исходит ли данный запрет от других людей, или он “наложен” самим субъектом.

12 К коллективным ресурсам относятся прежде всего индивидуальные ресурсы, которыми обладают члены группы. Но есть и такие коллективные ресурсы, которые не сводятся к сумме индивидуальных. К наиболее значимым ресурсам подобного рода Ронг отнес численность (количество членов группы), монополию на профессии и знания, солидарность и организацию (Wrong, 1988).

13 Якобсен и Коэн используют термин “потенциальная власть” (а не просто “власть”), чтобы подчеркнуть различие между властью как потенциалом, способностью, и осуществлением власти, реализацией этой способности. Для обозначения последней они используют термин “действующая власть” (enacted power).

14 Ресурсы, поясняет Мартин, могут быть насущными, но не редкими, как земля в Канаде в восемнадцатом веке. Или же они могут быть редкими, но не насущными, как бриллианты в Англии в семнадцатом веке.

15 Разумеется, когда А осуществляет власть над Б с помощью манипуляции, то поведение Б начинает зависеть от А. Однако это уже зависимость другого рода, она есть результат осуществления власти, а не основа власти.

16 То, что Б также имеет доступ к системе теплообеспечения, не означает, что у А нет власти заставить Б снять свитер.

17 Разумеется, можно представить массу случаев, где система теплообеспечения была бы и “редкой”, и “насущной”.

18 Если мы станем иначе интерпретировать этот пример и отнесем к ресурсам власти не способность использовать дезинформацию, а саму дезинформацию, то вывод будет тем же: (1) в отличие от информации (правильной информации) дезинформация (ложная или неполная информация) не является “редкой” по определению; (2) поскольку объект манипуляции не осознает себя таковым, то нет смысла говорить, что дезинформация “насущна” для объекта: дезинформация в процессе манипуляции действует иначе, чем деньги в экономических сделках.

19 Это фактически подразумевается в вышеприведенных моделях, где различные стратегии, применяемые субъектами для поддержания, увеличения и осуществления своей власти, фактически символизируют различные формы властных отношений, связанные с различиями в использовании ресурсов.

Библиотека Михаила Грачева

предыдущая

следующая

содержание

Ледяев В.Г.

Власть: концептуальный анализ

предыдущая

следующая

содержание