Ледяев В.Г.

Власть: концептуальный анализ

М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2001. – 384 с.

Красным шрифтом в квадратных скобках обозначается конец текста на соответствующей странице печатного оригинала указанного издания

Глава 10. Действие, структура и власть

До сих пор я рассматривал власть как диаду – то есть как отношение между двумя акторами. Однако власть возникает не в вакууме, а в сложной системе социальных отношений, то есть в общественной структуре. Последняя не только играет роль условий в каузальном отношении, но и в значительной мере предопределяет саму совокупность ресурсов, которыми обладают акторы. Поэтому для объяснения властного отношения мы должны представить его в более широком контексте, учитывая роль структурных факторов. Это, в свою очередь, затрагивает проблему “места” власти во взаимодействии объективных (структурных) и субъективных (персонализированных) аспектов, общественной структуры и человеческой деятельности ¹.

Данная проблема относится к числу ключевых для понимания власти. Кому принадлежит власть – индивидам (группам) или структурам (системам)? Насколько вообще можно говорить о власти акторов, если ресурсы власти и условия ее осуществления зависят от общего контекста и специфики ситуации? Следует ли рассматривать структурное влияние как нечто противоположное власти? Исследование этих проблем составляет важную часть концептуального анализа власти.

В решении вопроса о соотношении деятельности и структуры выделились два основных подхода: “волюнтаристский” и “структуралистский”. Волюнтаристский (субъективистский) подход объясняет социальные явления как сводящиеся к действиям индивидов, уделяя минимальное внимание роли структурных факторов; он концентрируется на деятельности людей как основе социальной реальности. Применительно к проблеме [с.237] власти, данный подход наиболее отчетливо проявляется у Р.Даля и других бихевиоралистов, продолжая превалировать в литературе по власти. Власть преимущественно рассматривается в контексте деятельности субъекта, его способности оказать определенное влияние на объект.

Структуралистский подход объясняет социальные явления как результат структурного влияния и рассматривает социальных субъектов в качестве носителей структурных ролей. Этот подход характерен для функционализма, системных теорий и марксизма ². Применение данного подхода к анализу власти четко просматривается в концепции Н.Пуланзаса. Близка к нему и концепция власти Т. Парсонса.

Большинство исследователей (Lukes, 1977: 18; Hindess, 1994: 334–335; Clegg, 1989: 100-101; Debnam, 1984: 72–73; Layder, 1994: 371), считает эти подходы неудовлетворительными. Льюкс пишет, что оба фактически отвергают наличие проблемы соотношения власти и структуры. “Первый, по сути, отрицает наличие структур (кроме самого минимума)³; второй отрицает [с.238] существование социальных субъектов” (Lukes, 1977: 18). Исследователи практически единодушны в том, что этих “крайностей” следует избегать и искать “синтетические решения”.

Наиболее известные попытки разрешить проблему структуры и действия и объяснить соотношение действия, структуры и власти были предприняты С.Льюксом и Э.Гидденсом. Льюкс стремится преодолеть недостатки указанных выше подходов, предлагая “диалектический взгляд”, заимствующий их отдельные элементы. В частности, идея центральной роли акторов, обладающих возможностью выбора, была взята им у волюнтаристского подхода, а понятие структурного принуждения (structural constraint) – у структуралистского (Lukes, 1977: 24).

Льюкс связывает власть с человеческой деятельностью; власть “находится” в деятельности и не существует вне ее. Во всех своих работах он подвергает критике авторов, рассматривающих власть как вариант структурной детерминации, считая данный подход “слишком широким и ведущим к путанице” (Lukes, 1978: 635). Льюкс с самого начала стремится разграничить власть и структурную детерминацию, в которой действие полностью определяется структурой. Он объясняет это тем, что структурная детерминация, в отличие от власти, несовместима с моральной ответственностью и поэтому “в системе, характеризующейся полной структурной детерминацией нет места власти” (Lukes, 1974: 54–55).

Власть, по Льюксу, обязательно предполагает “свободу действовать иначе”; она осуществляется агентами (индивидуальными и коллективными субъектами), роль которых не сводится к роли носителей объективных отношений. Власть, пишет Льюкс,

“Способность действовать иначе” является одним из важнейших пунктов в концепции Льюкса. Власть имеет место только в тех ситуациях, где результаты деятельности изначально не предопределены, и актор может внести изменения в ход событий, повлияв на последствия своих отношений с другими акторами. Структурная детерминация не допускает этой возможности. “В той степени, в какой результат считается структурнообусловленным, в той степени люди, которые его достигают, оказываются неспособными действовать иначе” (Lukes, 1977: 9)⁴.

Льюксовский подход подвергся критике со стороны многих исследователей. Большинство из них сочло, что Льюкс не смог добиться “синтетического” решения проблемы и фактически остался на “волюнтаристской” позиции. Его “диалектический взгляд”, претендующий на преодоление “односторонности”, на самом деле, как считает Д. Лэйдер, отдает явное предпочтение “волюнтаристской” стороне дихотомии за счет “структурной” (Layder, 1994: 371).

Причины этого Лэйдер видит в следующем. “Во-первых, Льюкс концентрирует внимание на действии (agency and action), в частности, на осуществлении [с.240] власти, рассматривая его в качестве единственной сферы существования (locus) власти. Во-вторых, он неправомерно противопоставляет власть и структуру” (Layder, 1994: 375). Источником трудностей стала неспособность Льюкса четко объяснить соотношение “власти”, “структуры” и “структурного принуждения” (structural constraints). Льюкс рассматривает структурную детерминацию как полную детерминацию действия со стороны структуры, что, по мнению Лэйдера, является “слишком механистичным”. Напротив, структурное принуждение лишь накладывает ограничения (внутренние или внешние) на поведение актора, оставляя ему относительную автономию действовать иначе. Такое объяснение логически противоречиво.

Льюкс утверждает, что поскольку структурное принуждение совместимо с относительной автономией, которая оставляет субъекту свободу действовать иначе, структурное принуждение тем самым допускает существование власти. При этом Льюкс делает, по существу, взаимоисключающее различие между властью и структурой, подчеркивая, что власть является исключительно аспектом действия, которое начинается там, где заканчивается структурная детерминация. Однако если необходимо проводить дихотомию между властью и структурой, но при этом допускать, что структурное принуждение не исключает власти, то тогда “принуждение” не может считаться структурным свойством. Само существование власти, подразумевающее способность “действовать иначе”, автоматически разрушает структурные компоненты данного объяснения.

С другой стороны, если структурное принуждение действительно ограничивает поведение, как утверждает Льюкс, то по логике это принуждение ограничивает свободу и автономию акторов и в тех ситуациях, когда они обладают относительной автономией. В этом смысле структурное принуждение лишает актора возможности совершать определенные виды действий, исключая какие-то потенциальные альтернативы “действовать иначе”, в то же время допуская какие-то другие альтернативы. “Способность действовать иначе” как [с.241] используемый Льюксом критерий для определения существования власти оказывается поэтому нечетким. Если структурное принуждение ограничивает способность актора действовать иначе путем исключения имеющихся у него альтернатив, то, по определению Льюкса, власть не существует. Но из этого следует, что если власть связана исключительно с действием и способностью действовать иначе, то нельзя говорить о сосуществовании власти и структурного принуждения, как это делает Льюкс (Layder, 1994: 377–378).

Проблемы в льюксовском объяснении обусловлены тем, что Льюкс напрасно противопоставляет “структурный детерминизм” (исключающий относительную автономию) и “структурное принуждение” (сохраняющее относительную автономию), не желая увидеть, что они имеют общие свойства. Поэтому и не принимается во внимание то, что само понятие относительной автономии подразумевает вопрос о степени автономии и, соответственно, о степени детерминизма.

Льюкс, как подчеркивает Лэйдер, не смог понять, что могут иметь место степени детерминизма, или детерминации действия, отличающиеся от монолитного “тотального детерминизма”, и в этом смысле структурное принуждение как “ограничение” действия является разновидностью (степенью) детерминизма (Layder, 1994: 378). Детерминизм может варьироваться – от тотального контроля до ограничения количества возможностей, имеющихся у актора. Последнее может свести выбор лишь к двум альтернативам. В этом случае, пишет Клэгг, “агент может выбрать между ними. но у него нет выбора в отношении данного выбора” (Clegg, 1989: 101)⁵. [с.242]

Другое направление критики льюксовского подхода в решении рассматриваемой проблемы было развито Э.Гидденсом и другими авторами, которые отвергают само противопоставление структуры и действии. Льюкс, как они утверждают, предложил скорее “дуалистическое” (“dualistic”), нежели “диалектическое” решение проблемы (Knights and Willmott, 1994: 328). Гидденс подчеркнул, что главный недостаток данного способа анализа социальных отношений, где власть и структурный детерминизм рассматриваются как взаимоисключающие друг друга, состоит в его неспособности “удовлетворительно показать структуру как “принимающую участие” во властных отношениях и властные отношения как “принимающие участие” в структуре” (Giddens, 1979: 91).

Вместо “дуализма” Гидденс обосновывает “дуальность структуры” (duality of structure), которая выражает единство действия и структуры, а не их оппозицию друг другу. Действие и структуру, пишет он, нельзя рассматривать в отрыве друг от друга; они являются двумя сторонами медали. “Структура может существовать только в деятельности и с помощью деятельности человеческих агентов” (Giddens, 1989: 256). Поэтому “действие” является сущностным компонентом “структуры”. Любое социальное действие включает структуру и любая структура включает социальное действие, они неразрывно переплетены между собой в человеческой практике и взаимопроникают друг в друга. Формирование агентов и формирование структур, пишет Гидденс,

Таким образом, Гидденс предлагает нетрадиционное определение структуры, которое отличающееся от дюркгеймовского, где структура рассматривается как внешняя по отношению к акторам и принуждающая их. Он стремится избежать впечатления, что структура находится “вне” человеческого действия.

Структуру, по Гидденсу, не следует сводить только к ограничению, принуждению; она всегда принуждает, ограничивает действие, но одновременно и делает его возможным, является условием действия. “Структура, – пишет Гидденс, – включается в объяснение действия в двух аспектах: как средство производства действия и одновременно как его результат в воспроизводстве социальных форм” (Giddens, 1977: 130). Другими словами, структура относится как к агенту, так и к результату его действия. Но, как подчеркивает Гидденс, ее нельзя определить ни в терминах действия, ни в терминах результата: она существует лишь в следах (traces), которые остаются в процессе деятельности. “Структура” обозначает совокупность правил и ресурсов, которые постоянно включены в процесс воспроизводства социальных систем; она существует только в своей “инстанциации”, когда она возникает и восстанавливается (constituted and reconstituted) в конкретных ситуациях. Структуры являются по своей природе рекурсивными, они репродуцируются в череде организуемых ими практик. Поэтому они вне пространства и времени и существуют только в воспроизводящихся действиях акторов, имеющих определенные намерения и интересы (Giddens, 1976: 127).

Социальные системы не имеют структуры, но несут в себе структурные свойства. Структуры проявляют себя в социальных системах в форме воспроизведенных практик (reproduced practices). Социальные системы, в [с.244] которых “участвует” структура, включают в себя активность людей, воспроизводящуюся в пространстве и времени. “Анализ структуризации социальных систем представляет собой изучение способов, с помощью которых эти системы, базирующиеся на осознанной деятельности акторов, использующих определенные правила и ресурсы в различных контекстах действия, создаются и воспроизводятся в процессе взаимодействия” (Giddens, 1984: 25).

Таким образом, в своей концепции “дуальности структуры” Гидденс стремится примирить “волюнтаристский” и “структуралистский” подходы и преодолеть льюксовский “дуализм” путем рассмотрения деятельности и структуры как взаимопроникающих элементов.

Власть играет важную роль в теоретической конструкции Гидденса. В своем самом общем значении власть присутствует в любом человеческом действии: “действие логически включает в себя власть в смысле трансформативной способности (transformative capacity)” (Giddens, 1984: 15). Гидденс тесно связывает действие субъекта (agency) и власть; без власти не может быть действия, власть дает агентам возможность “действовать иначе” и менять окружающий мир (“make a difference”):

Власть как способность трансформировать ассоциируется с “ресурсным” компонентом структур. Ресурсы, пишет Гидденс, представляют собой “структурные свойства социальных систем, которые поддерживаются и воспроизводятся обладающими знанием агентами в [с.245] процессе взаимодействия”. Власть у Гидденса внутренне не связана с достижением частных интересов, как это принято многими исследователями; она характеризует не какой-то специфический способ деятельности, а любую деятельность. Власть сама по себе не есть ресурс; ресурсами являются средства, с помощью которых осуществляется власть. Власть в социальных системах подразумевает регулярные отношения автономии и зависимости между акторами или коллективами в контексте социального взаимодействия (Giddens, 1984: 15–16).

Гидденсовское объяснение так же, как и подход Льюкса, стало объектом критики. По мнению С.Клэгга, очень немногие исследователи посчитали, что теория Гидденса действительно предложила “синтетическое” решение проблемы (Clegg, 1989: 139)⁶. С их точки зрения, Гидденс не смог преодолеть односторонности “субъективистского” и “структуралистского” подходов: его теория является субъективистской. Клэгг, который также разделяет данный вывод, пишет, что “дуальность структуры” не объединила действие (agency) и структуру в единую теоретическую конструкцию, а “фактически оказалась связаной лишь с индивидуалистической и волюнтаристской стороной дуализма” (Clegg, 1989: 140). Лэйдер также считает, что концепция Гидденса страдает теми же недостатками, что и подход Льюкса. “Главное здесь состоит в том, что, несмотря на его стремление рассматривать власть и структуру как проявляющиеся друг в друге, он фактически (как и Льюкс) достигает этого в ущерб структурному аспекту власти” (Layder, 1994: 379).

Главная проблема в анализе Гидденса состоит в объяснении структурного принуждения (structural constraint). Пытаясь избежать противопоставления структуры и действия (agency) и выдвигая идею о том, что структуры существуют только тогда, когда они инстанциируются [с.246] индивидами, Гидденс фактически не рассматривает какие-либо предшествующие условия или ограничения действия. Лэйдер пишет:

Кроме того, идея “инстанциации” фактически отрицает понятие воспроизводства отношений, которое подразумевает что-то уже существующее (существовавшее) и требует ссылки на предшествующие структурные (контекстуальные) условия, в которых осуществляется действие субъекта. Подход Гидденса не позволяет ему объяснить предшествующее неравенство между людьми, вытекающее из вопроизводящихся отношений господства и подчинения, обусловливающих неравное распределение ресурсов и возможностей. Отношение между субъектом и объектом невозможно представить как результат “инстанциации”: ресурсы, на которых основывается власть, должны реально существовать “заранее”, то есть еще до того, как они создают возможность оказания подчиняющего воздействия на людей. Иначе, как указывает Клэгг, соотношение власти и структуры размывается.

Эти недостатки стимулировали поиск других подходов к решению проблемы, которые бы не противопоставляли власть структуре, как у Льюкса, и, одновременно, не девальвировали роль структуры, что имеет место у Гидденса. По-видимому необходимо принять точку зрения, что власть является структурным явлением и одновременно тесно связана с деятельностью субъектов, она может быть структурно обусловленной и одновременно осуществляться субъектом власти в соответствии с его интенциями. Это означает, что структурная детерминация не есть нечто внешнее, противоположное власти, а представляет собой элемент властного отношения. Главный недостаток в объяснении Льюкса состоит в том, что он сводит роль структурных детерминант исключительно к ограничению возможностей действия акторов, их свободы выбора и способностей действовать по своему усмотрению (“агенты действуют в условиях детерминированных структурой ограничений”). В этом отношении Гидденс прав, утверждая, что структуры не только ограничивают и вынуждают действие, но и являются условием действия, они делают это действие возможным. Структуры, как мы увидим далее, следует рассматривать скорее как условие власти, а не только как ограничивающую ее силу.

Для пояснения данного тезиса необходимы некоторые уточнения. Одно из них было сделано К. Беттс, Она указала, что термин “структура” может использоваться и используется для обозначения двух разных понятий, требующих четкого разграничения. Во-первых, “структура” характеризует контекстуальные возможности и ограничения (принуждение), ресурсы и нормы, структурирующие социальное действие. Во-вторых, под ней могут пониматься ненамеренные, непредвиденные [с.248] последствия действия, т.е. те результаты действия, которые не планировались (в этом смысле мы говорим о “структурных тенденциях” или “структурных противоречиях”) (Betts, 1994: 351–352)⁷.

Беттс указывает, что чаше “структура” используется в первом значении. Второе значение обычно употребляется только при рассмотрении проблемы соотношения действия и структуры (agency/structure problem), то есть когда мы рассуждаем о степени влияния людей на социальные процессы и степени их зависимости от структуры, при которой они являются скорее продуктами социального процесса, чем ее субъектами. Эту проблему Беттс обозначила как проблему событийной каузации и субъективной каузации (event causation and agency causation) или как проблему предопределенности (судьбы) и действия (fate and agency). To есть существует две различные проблемы – проблема предопределенности и действия и проблема структуры и действия – которые не должны смешиваться при анализе власти.

Это различение помогает прояснить некоторые важные аспекты природы власти. Во-первых, оно дает возможность различать власть и структурный контроль, не противопоставляя власть структуре (структурной детерминации), как это имеет место в объяснении Льюкса. Беттс определяет действие субъекта (agency) через понятие сознательного выбора. Сознательный выбор – это не (обязательно) свобода: выбор между двумя нежелательными альтернативами (типа “вы предпочитаете умереть в огне или от меча?”) не является свободой, но это выбор. “Совокупность тех или иных последствий следует рассматривать в качестве результата каузального воздействия субъекта (the result of agency causation) в [с.249] том случае, если они явились ожидаемым субъектом результатом его осознанных решений. И в той мере, в какой они не являются ожидаемым результатом осознанных решений, их следует считать результатом предопределенности (fate) или событийной каузации (event causation)” (Betts, 1994: 353).

Предлагаемое Беттс различение между предопределенностью (fate) и действием субъекта (agency) основано на идее знания: иногда люди знают что делают, иногда – нет; они могут четко рефлектировать окружающие условия и предвидеть возможные последствия своей деятельности, но могут и не иметь о них практически никакого представления. Действия людей (agency) следует рассматривать в качестве каузального фактора только в том случае, если они осознаны ими. “Архитектор проектирует дом и контролирует процесс его построения. В той степени, в какой дом строится в соответствии с планом, он является результатом каузального воздействия субъекта (outcome of agency causation)” (Betts, 1994: 353). И наоборот, понятие “предопределенная каузация” (fate causation) относится к ситуациям, где результаты действия не предвиделись субъектом и не соответствуют его намерениям.

Хотя ненамеренные и непредусмотренные последствия не могут считаться результатом действия субъекта (agency), все человеческие действия так или иначе имеют эти последствия. Например, свободный рынок представляет собой сложную стихийно возникшую структуру, созданную совокупностью ненамеренных [с.250] последствий деятельности множества субъектов, которые непрерывно поддерживают ее функционирование без какой-либо сознательной цели. Как намеренные, так и ненамеренные последствия деятельности в конечном счете создаются людьми. Структура может быть совокупным результатом различных действий людей – как намеренных, так и ненамеренных.

Таким образом, “власть” относится к каузальному воздействию субъекта (agency causation), а структурная детерминация – к событийной (предопределенной) каузации. В отличие от подхода Льюкса, “власть” противопоставляется уже не “структуре”, а “предопределенности”. “Структура” (контекст, структурное давление, структурные ограничения, структурные возможности и т.д.) играет конституирующую роль как в каузальном воздействии субъекта на объект, так и в структурной детерминации (событийной каузальной связи).

Роль “структуры” не сводится к ограничению действий людей. Институциональные процедуры, ритуалы, нормы и другие “структурные” факторы обусловливают функционирование политической системы в интересах определенных групп. Как указали П.Бэкрэк и М.Бэрэтц, эти структурные факторы создают определенный “уклон” (bias) в политической системе, который лежит в основе “второго лица власти” – способности политически господствующих групп не допустить в сферу публичной политики потенциально “опасные” для них проблемы. Здесь структура играет роль основания власти, ее обязательного условия; без структуры господство этих групп было бы (могло быть) невозможным. Власть учителя над учеником также в значительной степени “структурна”: и учитель, и ученик обладают определенным социальным статусом и играют роли, которые им “предписаны” традициями, нормами, правилами; эти роли институционализируются и становятся относительно независимыми от их носителей. Власть, в этом смысле, всегда подразумевает определенный контекстуальный и институциональный фон, “правила игры”, которые находятся в основании властного отношения, формируют его, и одновременно [с.251] накладывают определенные ограничения на возможности субъектов реализовать свои интенции в процессе взаимодействия.

Ресурсы власти, таким образом, не являются персональным атрибутом акторов; они могут быть как бы “переданы” им какими-то общественными структурами. Хотя власть (особенно в межличностных отношениях) может возникнуть и без непосредственного структурного воздействия, любые длительные и стабильные властные отношения связаны, как правило, с теми или иными структурами. Для того чтобы сохранить и укрепить свою способность контролировать других людей, социальные субъекты стремятся создать какую-нибудь структурную конструкцию или использовать уже имеющиеся структурные факторы – нормы, традиции, ценности, институты.

Анализ структурных оснований власти имеет большое практическое значение для объяснения социальной реальности. Раскрытие и характеристика структурных механизмов, способствующих поддержанию постоянного превосходства одних индивидов и групп над другими, само по себе является ключевым аспектом изучения власти. Данный анализ важен и с точки зрения характеристики источников социального неравенства, объяснения причин стабильного функционирования определенных видов властных отношений (господин – раб, учитель – ученик, руководитель – подчиненный и т.д.), а также для определения набора имеющихся перед социальными субъектами жизненных альтернатив, пространства социальною конфликта и возможностей социальных изменений.

Роль структуры во властном отношении может варьироваться. Иногда она минимальна, например, в личных отношениях между друзьями, где обычно нет четкой регламентации деятельности и нормативных оснований регулятивного воздействия субъекта на объект, а власть основана главным образом на персональных качествах субъекта и поэтому в известных пределах не зависит от структурного контекста. Но бывает и наоборот: власть может быть непосредственно связана с теми [с.252] или иными позициями, которые занимает субъект, например, с официальным постом в правительстве или в коммерческой организации, где права, полномочия, привилегии и обязанности четко зафиксированы.

В этих случаях некоторые исследователи склонны приписать власть не индивидам и группам, а самим позициям, которые эти индивиды и группы занимают. Например, П. Моррис различает “власть индивидов” и “власть позиции”. Власть позиции, пишет он, основывается на ресурсах, неотделимых от этой позиции; люди, занимающие ее, автоматически “получают” ресурсы, которыми они не могут распоряжаться вне позиции. Поэтому, заключает П. Моррис, властью обладают скорее позиции, а не занимающие их лица. Чтобы оценить власть той или иной позиции, необходимо сравнить возможности людей, которыми они обладают находясь на этой позиции, с возможностями, которые у них есть без этой позиции. Не все люди, занимающие властные позиции, будут иметь одинаковое количество власти: более грамотные и умелые будут иметь больше власти по сравнению с другими; некомпетентные могут вообще не иметь власти. Однако власть самой позиции, как считает Моррис, остается относительно постоянной (Morriss, 1987: 107–109).

С этими соображениями, на мой взгляд, следует согласиться, за исключением самого понятия “власть позиции”, которое фактически означает определенную совокупность ресурсов власти (правовые нормы, законы, официальный статус, обязанности, награды, контроль за инструментами принуждения и т.д.,), находящихся в распоряжении занимающего данную позицию. Эти ресурсы обеспечивают лишь возможность власти, но еще не саму власть, так как не все люди могут эффективно использовать имеющиеся у них ресурсы. Кроме того, поскольку власть является отношением между субъектом и объектом, способность субъекта обеспечить подчинение объекта зависит не только от субъекта (властной позиции), но и от объекта. Ресурсы, которые сопутствуют позиции, как уже отмечалось, могут иметь различную степень эффективности в отношении [с.253] разных людей и групп. Поэтому сама позиция не “обладает” способностью подчинять людей; она должна быть “приведена в движение” акторами, которые имеют достаточный уровень знания и умения, чтобы реализовать имеющийся у них потенциал власти ⁸. Власть не может быть просто атрибутом формальных (структурных) ролей.

Этот вывод относится и ко всем другим случаям, где власть основывается на какой-то структурной позиции: структуры обеспечивают лишь потенциал власти, власть как способность подчинить присуща людям в их взаимоотношениях с другими людьми. Даже в тех ситуациях, где роль структуры кажется решающей, т.е. где власть держится главным образом на занимаемой позиции и в меньшей мере связана с какими-то персональными качествами субъекта, мы можем говорить о “структурной” власти только в переносном смысле – чтобы подчеркнуть роль структурных факторов во властном отношении.

Власть не может быть полностью структурной, то есть независимой от воли субъекта, иначе мы имеем дело с тем, что Беттс обозначила понятием “предопределенность”, а Льюкс назвал “тотальной структурной детерминацией”. В этом отношении я не разделяю позицию тех исследователей, которые допускают, что власть может существовать в форме деперсонализированной структурной силы, подчиняющей людей независимо от ее носителей. Такую ошибку, в частности, совершает Лэйдер при объяснении случаев, где власть обусловлена стабильными и постоянно воспроизводящимися отношениями господства и подчинения.

Лэйдер, как уже отмечалось, подверг критике концепции Льюкса и Гидденса за их тенденцию к [с.254] “субъективизму” в понимании власти и недооценке роли структурных факторов в формировании властного отошения. Он пишет, что власть имеет как субъективные, так и объективные (структурные) основания, Однако, противореча самому себе, он использует понятия “структурная власть” и “структурные форма власти” для описания ситуаций, где власть неразрывно связана со структурными ресурсами.

Проблема здесь, разумеется, не просто терминологическая, хотя, чтобы быть последовательным, Лэйдер должен был или допустить, что власть бывает как “структурной”, так и “не-структурной”, или отказаться от термина “структурная власть”, поскольку власть, как он сам подчеркивает, всегда связана и со структурой, и с действием субъекта (agency). Рассматривая примеры “структурной” власти, которую Лэйдер определил как “предшествующее принуждение (ограничение) в форме воспроизводящихся асимметричных групповых отношений” (Layder, 1994; 386), Лэйдер фактически ставит знак равенства между “структурной властью” и “структурным контролем”.

Рассмотрим его примеры “структурной власти”. Первый пример, описывающий бюкратический контроль на рабочем месте в американских компаниях, базируется на исследовании Р.Эдвардса (Edwards, 1979), посвященном процессу формирования и укрепления данной формы контроля в США в послевоенное время. По мнению исследователя, его отличительной чертой стало то, что он превратился в элемент самой социальной и организационной структуры фирмы, оказавшись “встроенным” в принципы производственной деятельности, правила поведения на рабочем месте, дисциплинарные процедуры, распределение обязанностей, систему продвижения по служебной лестнице и т.д., и мало зависел от авторитета руководящего персонала и его непосредственной деятельности. Контроль основывался на объективных стимулах, системе поощрений и наказаний, направлявших и регулирующих производственный процесс. Разделение труда и стратификация рабочей силы еще более усиливши деперсонализацию контроля над рабочими (Layder, 1994: 383–385). [с.255]

В своих комментариях к этому примеру Лэйдер подчеркивает, что власть и контроль над рабочими не являются просто функцией тех, кто осуществляет власть, а есть результат предшествующей и прочно закрепившейся асимметрии в отношениях контроля, утвердившейся и воспроизводящейся в повседневной практике. “В этом структурном смысле власть представляет собой предшествующее и укоренившееся [структурное] давление на поведение рабочих”. Это не означает, по мнению Лэйдера, что поведение рабочих тотально детерминировано, но подразумевает, что “власть в данном контексте не является просто результатом рутинных и частных взаимодействий и отношений на рабочем месте. Поведение и возможности рабочих в этих условиях жестко предписаны предшествующими (господствующими) структурными отношениями” (Layder, 1994: 385).

В качестве второй иллюстрации “структурной власти” Лэйдер рассматривает власть театральных агентов над актерами в отношении их карьеры, опираясь уже на свое собственное исследование (Layder, 1981, 1984). Исходя из данных исследования, Лэйдер утверждает, что властная позиция театральных агентов как группы по отношению к карьере актеров основана на монопольном обладании информацией о рабочих местах (которую они “продают” актерам) и контроле за доступом к потенциальным работодателям. Это, в свою очередь, обусловлено спецификой театрального рынка рабочей силы. Совокупность объективных социально-экономических отношений, определяющих эту специфику, создает условия и основу власти театральных агентов над актерами, которая существует как структурное свойство независимо от конкретных отношений между отдельными актерами и агентами.

Таким образом, власть агентов как группы, заключает Лэйдер, не может быть адекватно объяснена лишь путем изучения действий агентов, поскольку “их власть воплощена в структуре, которая обусловливает действия конкретных агентов”. Лэйдер согласен с тем, что отдельные агенты имеют власть над отдельными [с.256] актерами, но подчеркивает, что эта власть “полностью основана и поддерживается структурной властью” (Layder, 1994: 385).

В обоих примерах “структура” (существующий и предшествующий контексты, нормы и ресурсы) играет конституирующую роль во властном отношении. Однако то, что Лэйдер имеет в виду под “структурной властью”, не есть диадическое отношение между акторами, а представляет собой структурную силу, стоящую над конкретными взаимодействиями и отношениями. Здесь есть объекты (рабочие, актеры), но нет субъектов – тех акторов, которые обладают властью и могут ее реализовать по своей воле ⁹; то есть само понятие “субъект власти” фактически отсутствует.

В объяснении Лэйдера, по существу говоря, имеют место две формы власти (типа властных отношений): (1) власть отдельных групп акторов (менеджеров и театральных агентов) над другими группами акторов (рабочие, актеры), она существует в конкретных взаимодействиях и отношениях между этими группами; (2) структурная власть как структурное воздействие на поведение акторов, она деперсонализирована и существует независимо от конкретных отношений. Получается, что Лэйдер, вопреки своим намерениям, не рассматривает действие субъекта (agency) и структуру как два обязательных компонента, присутствующих в любых властных отношениях. Он фактически допускает существование как структурных, так и не-структурных форм власти. Главный недостаток Лэйдера оказывается тем же, что и в “структуралистских” объяснениях власти: он не делает различий между властью и деперсонализированным структурным контролем, где акторы имеют лишь “представительские” функции и играют роль “винтиков” в объективном механизме социальной регуляции.

Разумеется, “структурные формы власти” составляют неотъемлемую часть общественной жизни. [с.257] Действительно, для понимания социальных явлений невозможно ограничиваться лишь анализом действий отдельных акторов и не все результаты человеческой деятельности можно объяснять в терминах каузальной связи между ними. Однако эти формы контроля следует, на мой взгляд, вывести за пределы понятия власти. Мне представляется нецелесообразным в концептуальном плане слить власть с социальным контролем (точнее рассматривать социальный контроль в качестве разновидности власти). Для адекватного объяснения социальной реальности нам нужно и понятие социального контроля, выражающее подчинение объекта определенным структурным силам (традициям, общественному мнению, закону, объективным историческим условиям и т.д.), и понятие власти, которое выражает зависимость объекта от конкретного субъекта.

Во-первых, в отличие от деперсонализированного структурного контроля, власть – это отношение между субъектом и объектом. С этой точки зрения, власть противопоставляется тем видам отношений, в которых субъекта (персонифицированного в виде индивида, группы или организации) нет вообще, например, подчинению закону или моральной норме. Эту ситуацию, однако, нельзя путать со случаями, когда закон или моральная норма были активизированы субъектом для подчинения объекта (например, должностным лицом в отношениях с подчиненным): здесь мы имеем дело с властью. Подчинение общественному мнению (мнению самому по себе) не есть власть. Однако властью можно считать те отношения, которые возникли в силу того, что какие-то группы сознательно работали над формированием определенного общественного мнения и сформировали его, направив деятельность людей в нужном направлении или же активизировали общественное мнение в своих интересах, превратив его в орудие своей власти (например, в результате успешной агитации на выборах).

Во-вторых, поскольку власть представляет собой разновидность каузальной связи между двумя и более акторами, ее результат зависит от каждого из них. Хотя [с.258] структура может в значительной степени предопределять возможности и ресурсы акторов, власть не существует помимо воли субъекта: субъект является не пассивным носителем своей роли, а активным агентом; его действия (или не-действия) делают его ответственным за результат власти. То есть, субъект власти выступает причиной в каузальном отношении с объектом, а не лишь одним из его условий и от него в конечном счете зависит результат (следствие) каузальной связи. Напротив, структурная детерминация несовместима с ответственностью, которой, как мне представляется, должен обладать субъект власти.

В-третьих, власть, как справедливо подчеркивает Льюкс, подразумевает наличие у субъекта относительной свободы, т.е. способности действовать иначе. Это означает, что не все случаи подчинения объекта можно считать осуществлением власти. В частности, я не склонен употреблять термин “власть” в тех ситуациях, где субъект не свободен в своих действиях и сам в свою очередь является объектом чьей-то власти (в данном конкретном отношении). Здесь он просто инструмент (в лучшем случае соучастник) власти другого субъекта, а не субъект “собственной” власти: он не в силах что-либо изменить и может вообще не иметь каких-либо намерений в отношении других людей. Можно сказать, что он осуществляет власть, которая ему не принадлежит. То же самое относится и к случаям, где “структурная власть” полностью детерминирует поведение акторов, ставших орудием деперсонализированного структурного контроля ¹⁰. [с.259]

То есть, власть имеет место только в тех ситуациях, где результаты деятельности изначально не предопределены и актор может внести изменения в ход событии, повлияв на последствия своих отношений с другими акторами. Структурная детерминация не допускает этой возможности.

Способность субъекта вмешиваться в ход событий является критерием отнесения к власти случаев “правления предвиденных реакций”. Не все они могут рассматриваться в терминах власти, а лишь те, где субъект способен изменить поведение объекта. Если объект будет действовать в соответствии с намерениями субъекта независимо от того, хочет этого в данный момент субъект или нет, власть отсутствует.

В-четвертых, А не имеет власти над Б, если А может заставить Б делать только то, что Б уже делает и без его вмешательства или будет делать независимо от А. В этом случае А не способен оказать воздействие на Б и потому каузальное отношение между А и Б отсутствует, Здесь необходимо различать тех, кто добивается своих целей путем осуществления власти, и тех, кто просто пассивно получают выгоду из сложившейся ситуации.

Это различие было подробно рассмотрено Б.Бэрри (Barry, 1988) в его рецензии на книгу П.Морриса. Среди существующих форм власти Моррис выделил т. н. “пассивную власть”. Власть является “пассивной”, [с.260] пишет Моррис, не только в том смысле, что она не включает в себя какое-то телесное действие, но также в смысле неспособности актора изменить что-либо в сложившейся ситуации: что бы ни делал актор, результат развития ситуации будет тем же. Например, независимо от своих желаний люди понимают слова, произнесенные на родном для них языке; их власть (способность) понимать язык является пассивной, поскольку они не могут не понимать его. “Мы часто не хотим делать различие между теми, кто имеет что-то, и теми, кто может иметь это, но хотим отличать их от тех, кто не может иметь этого. Понятие власти, включающее пассивную власть, позволяет сделать это различие” (Morriss, 1987: 99–100).

Бэрри согласен с Моррисом в том, что иногда действительно бывает целесообразным объединить вместе все случаи, когда люди могут иметь то, что хотят. Однако, пишет он, “нам по-прежнему нужны основания для того, чтобы называть их властью. А их, как мне кажется, Моррис не представил” (Barry, 1988; 348). Бэрри выступает против попыток расширения понятия за счет случаев, где желаемый для субъекта результат возникает и без его вмешательства. Это, по его мнению, будет означать стирание различий между понятием власти и понятием успеха и неизбежно приведет к выводу, что все добившиеся успеха люди обладают властью, и именно с властью так или иначе связаны все виды социального неравенства.

Моррис приводит следующую цитату из книги Н.Полсби:

Таким образом, власть представляет собой единство субъективного и объективного (структурного), оба элемента всегда присутствуют в любом властном отношении. Власть поэтому не может быть чисто структурной или чисто не-структурной. Власть есть диадическое отношение между субъектом и объектом, которое связано со структурными детерминантами и зависит от них.

Интересное объяснение власти как феномена, обусловленного как деятельностью субъекта, так и структурным контекстом, было предложено Т.Вартенбергом (Wartenberg, 1988). В своей “расположенной концепции власти” (situated conception of power) последняя рассматривается как отношение между составляющими властную диаду акторами – субъектом и объектом – “помещенными” в структуру социальных связей, в которой данное отношение формируется как властное отношение. Главная идея концепции Вартенберга состоит в том, что диада есть лишь один из двух основных элементов власти. Другим является “социальное [с.262] окружение” (social alignment) – совокупность периферийных социальных субъектов, контролирующих и распределяющих ресурсы субъекта и объекта власти.

“Расположенная” концепция власти, как подчеркивает Вартенберг, отличается от “контекстуальной” концепции власти в том, что она не просто указывает на значимость социального контекста при определении субъекта и объекта власти, а включает структурный момент как обязательное условие возникновения и сохранения властного отношения. Понятие “социального окружения” характеризует структуру социальных связей и “расположение социальных других” (positioning of social others). Оно объясняет специфику “социального поля”, которое “участвует” в формировании властного отношения. Тем самым “расположенная” концепция, как утверждает Вартенберг, преодолевает недостатки “чисто диадических” концепций, которые не могут адекватно объяснить социальную власть и конституирующую роль социальной структуры (Wartenberg, 1988: 341).

Вартенберг иллюстрирует свою концепцию на примере власти преподавателя над студентом. Он обращает специальное внимание на роль рейтинга – специфической формы оценки, распространенной в американской системе образования – являющегося основой формирования властных отношений между преподавателем и студентом. В отличие от диадических концепций власти, не способных раскрыть роль структуры в данном властном отношении, “расположенная” концепция связывает власть с непрерывным процессом структурирования поведения студента, обусловленным самой рейтинговой системой. Вартенберг показывает, что власть преподавателя может быть адекватно объяснена лишь в том случае, если мы учтем процессы, происходящие за пределами классной комнаты и примем во внимание конституирующую роль “периферийных” (по отношению к диаде) социальных агентов. Вартенберг пишет:

Хотя я и не вполне согласен с Вартенбергом по ряду существенных аспектов в понимании власти, его главная идея – что социальная власть является определенным видом отношения между субъектом и объектом, существующего в контексте их взаимоотношений с периферийными агентами – не вызывает сомнений. Она позволяет рассматривать “власть” не привязывая ее либо к действию субъекта, либо к структурной детерминации, а включает их в качестве обязательных элементов властного отношения. [с.264]

1 В англоязычной литературе эта проблема известна как “agency/structure problem”.

2 В “Оправдании мозельского корреспондента” К.Маркс пишет: “При исследовании явлений государственной жизни люди слишком легко поддаются искушению упускать из виду объективную природу отношений и все объяснять волей действующих лиц. Существуют, однако, отношения, которые определяют действия как частных лиц, так и отдельных представителей власти и которые столь же независимы от них, как способ дыхания. Став с самого начала на эту объективную точку зрения, мы не будем искать добрую или злую волю попеременно то на одной, то на другой стороне, а будем видеть действия объективных отношений там, где на первый взгляд кажется, что действуют только лица” (Маркс и Энгельс, 1: 192–193).

3 “Волюнтаристский” подход наглядно проявляется в далевской интерпретации известного примера с дорожным полицейским (Dahl, 1957: 202–203). По мнению Даля, дорожный полицейский обладает властью над водителями, когда он по своему усмотрению меняет направление движения транспорта. Подобного рода ситуации, как он считает, вполне соответствуют его “интуитивной” идее власти.

Разбирая данный пример, С.Клегг (Clegg, 1989: 69–72) подчеркивает, что Даль совершенно не обращает внимания на роль правил дорожного движения, законы и другие факторы нормативного порядка, обусловливающие, по мнению Клегга, осуществление данной власти. С точки зрения Клегга, действия водителей следует объяснять не как следствие каузального влияния дорожного полицейского (самого по себе), а как стереотипные реакции водителей, связанные прежде всего с их оценками целесообразности выполнения установленных правил.

4 “Неспособность действовать иначе” у Льюкса не означает, что субъект в принципе (никогда) не мог вести себя по иному в данных обстоятельствах (как это присуще “строгой” причинной связи между физическими объектами). Имеется в виду, что связанные с альтернативными действиями издержки представляются настолько существенными, что от “обычного” субъекта вряд ли можно ожидать, что он будет действовать иначе. Здесь оценка опирается на “усредненность”, на какой-то определенный стандарт поведения тех или иных социальных субъектов.

5 Клэгг объясняет данную ситуацию, ссылаясь на анализ Х.Молоточа и Д.Бодена, касающийся заданных ко время слушаний Уотергейтского дела в Конгрессе США вопросов, в которые требовалось однозначно ответить “да” или “нет” (Molotoch and Boden, 1975). “Свидетели были обязаны в соответствии с судебным постановлением отвечать или “да” или “нет” на задаваемые вопросы. Хотя у них и была возможность выбрать между двумя ответами, сам выбор был структурно предопределен формой судебных вопросов таким образом, что разрешались лишь отрицательные и положительные ответы. Здесь у агента был выбор и, следовательно, власть, которые сосуществовали со структурной детерминацией действий агента в терминах Льюкса” (Clegg, 1989: 101).

7 Беттс пишет, что путаница и значениях “структуры” может возникнуть только если к теоретической конструкции предполагается различение между “действием субъекта” (agency) и “не-действием” (not agency). В детерминистских взглядах связь между предшествующими контекстами и последующими результатами не является проблемой: контекст детерминирует результат.

8 Используя понятие “власть позиции”, Моррис противоречит своему же утверждению, что власть есть способность сделать что-то. Как он сам неоднократно подчеркивал, способности – это то, что мы можем сделать когда захотим (Morriss, 1987: 27). Позиции не могут “хотеть” или “выбирать”. Поэтому их “власть” не есть отношение между субъектом и объектом.

9 Менеджеры и театральные агенты в примерах Лэйдера являются не субъектами власти, а лишь носителями властных отношений.

10 Примерами могут быть ситуации, где действия субъекта в отношении объекта были предопределены строгой безальтернативной должностной инструкцией. Представим себе, что чиновник в силу тех или иных причин (например, он Ваш друг) не хочет заставлять Вас идти в банк платить налог. Однако он направляет Вас туда, хотя его намерение прямо противоположное. Здесь нет власти. Вы фактически подчиняетесь нормам закона, хотя и есть конкретный исполнитель, транслирующий эти нормы. Власть в отношениях между чиновником и Вами имеет место в тех случаях, когда чиновник обладает альтернативой: он может решить вопрос по своему усмотрению и инструкция не обязывает его к выбору тех или иных решений, или же он может ее проигнорировать, поскольку привык к безнаказанности или просто далек от чиновника веберовского типа. Разумеется, когда речь идет о том, есть ли у субъекта деятельности реальная альтернатива, мы вторгаемся в сферу тонкой материи, и на практике ответить на данный вопрос бывает крайне трудно, поскольку трудно найти критерии “реальности” альтернативы. Но в теоретическом (концептуальном) плане этот критерий следует зафиксировать и рассматривать в качестве субъекта власти только тех субъектов, которые обладали реальной альтернативой действовать иначе и отсутствовала свойственная структурному контролю предопределенность.

Библиотека Михаила Грачева

предыдущая

следующая

содержание

Ледяев В.Г.

Власть: концептуальный анализ

предыдущая

следующая

содержание