предыдущая
следующая
|
|
предыдущая |
|
следующая |
|
оглавление |
Источник:
Гроций Г. О праве войны и мира. – М.: Ладомир, 1994. C. 6–38.
Красным шрифтом в квадратных скобках обозначается конец текста
на соответствующей странице печатного оригинала указанного издания
Время жизни и деятельности выдающегося голландского ученого-юриста Гуго Гроция (1583–1645) совпало с эпохой начала разложения феодализма и окончательного распадения политического и религиозного единства средневекового мира Западной Европы. Единство это, впрочем, никогда не было полным. Священная Римская империя никогда не охватывала всех государств Западной Европы, не говоря уже о Восточной Европе. Внутри самой империи единство нарушалось борьбой императора то с непокорными городскими республиками, то с могущественными имперскими князьями.
Наряду с образованием областных рынков и национальных государств, с распадением политического единства происходит разрушение и религиозного единства Западной Европы в результате реформации.
Наконец, Тридцатилетняя война в Западной Европе (1618–1648) положила конец Священной Римской империи, которая распалась на 355 самостоятельных государств, что было санкционировано Вестфальским мирным договором.
Однако, несмотря на такую политическую и религиозную раздробленность, Западная Европа в общественно-экономическом отношении все еще являла общие черты феодального строя, в недрах которого, прежде всего в городских общинах, происходил процесс первоначального накопления капитала и развивались очаги зарождавшегося нового, буржуазного общества.
Голландия, родина Гроция, одной из первых в Европе встала на путь капиталистического развития, [c. 6] простор для которого открыла Нидерландская революция 1566–1609 гг., освободившая страну от господства испанских феодалов. В XVII столетии Голландия, по словам К. Маркса, была “образцовой капиталистической страной”. Обладая мощным торговым флотом, Голландия успешно соперничала на море с возраставшим могуществом Англии.
Интересы буржуазного развития общества в конечном счете и выражали произведения Гроция, явившегося одним из создателей буржуазной, прогрессивной для своего времени науки права.
Гуго Гроций, по-голландски – Huig de Groot, был потомком выходца из Франции. Дед его, бургундский дворянин, женился во Франкфурте-на-Майне на дочери голландца Гроота и от него принял фамилию Groot, a отец, Иоганн, приехал в Голландию и поселился в г. Дельфте, где занял должность бургомистра. Здесь 10 апреля 1583 г. и родился Гуго Гроций.
Гуго Гроций принадлежал к университетской интеллигенции: отец его был куратором, а дядя, Корнелис, ректором Лейденского университета. Гуго Гроций в весьма раннем возрасте проявил исключительные научные дарования и уже 14 лет поражал своими знаниями ученых и правителей. Будучи в свите посланника Голландии Ольденбарневельде в Париже, он так удивил своими знаниями короля Генриха IV, что тот воскликнул в присутствии придворных: “Вот чудо Голландии!”.
Гроций посвятил себя изучению произведений древних классиков и права и в 1598 году, то есть в 15 лет, в Орлеанском университете получил степень доктора прав. Занимаясь изданием трудов греческих и латинских авторов под руководством выдающихся французских гуманистов Скалигера и Казобона, он также выполнял обязанности адвоката в Гааге. В 1604–1605 гг. Гроций написал трактат “О праве добычи” (De iure praedae), часть которого была напечатана в 1609 году под заглавием “Свободное море, или о праве, принадлежащем голландцам, в области торговли с Индией” (Mare liberum, sive de iure quod Batavis competit Indicana commercia). Здесь он отстаивал право свободного плавания кораблей под всеми флагами в открытом море, доказывая несостоятельность притязаний на исключительное морское господство сначала Испании и Португалии, а затем и Англии. [c. 7]
Трактат “О праве добычи” содержит изложение основ международного права и является первоначальным наброском системы, развитой Гроцием впоследствии в его главном труде – “Три книги о праве войны и мира” (De iure belli ас pacis libri tres).
Заняв официальную должность ратспенсионария, то есть синдика, Роттердама (1613 г.), Гроций принял участие в религиозно-политических спорах между “гомаристами” и “арминианами” (по имени профессоров Лейденского университета – Гомара и Арминия, вожаков враждовавших партий). Он примкнул к “арминианам”.
Борьба велась с большим ожесточением и окончилась победой “гомаристов”, с которыми соединился наместник Мориц Оранский. Гуго Гроций был осужден на пожизненное заключение (17 мая 1618 г.) в замке Левестейн (на р. Маасе). Там он находился около двух лет и освободился с помощью своей жены Марии, урожденной фон Рейхесберген. По преданию, он был вынесен в ящике с книгами (1621 г.), и в одежде каменщика спасся бегством во Францию, где королем Людовиком XIII ему была назначена пенсия.
Во Франции Гроций написал свой знаменитый трактат “Три книги о праве войны и мира”, который был начат в 1623 году и появился в свет в самый разгар Тридцатилетней войны, в марте 1625 года.
Трактат имел необычайный успех, выдержал несколько изданий при жизни автора. Уже в 1627 году он был внесен в папский список запрещенных книг и находился в последнем до 1900 года.
В дальнейшем Гроций занимался правом (“Введение в изучение права Голландии”, 1631 г.), историей и отчасти религиозно-политическими вопросами.
Попытки после смерти Морица Оранского добиться разрешения вернуться на родину без унизительного ходатайства о помиловании оказались тщетны, и Гроций в 1632 году поселился в Гамбурге. Он отказался от голландского гражданства и с 1634 года принял пост шведского посланника при французском дворе. Но дипломатическая деятельность его не была успешна, отчасти вследствие враждебного отношения к нему кардиналов Ришелье и Мазарини.
Несмотря на расположение к нему шведской королевы Христины и покровительство ее канцлера Оксеншерна, в 1644 году Гроций освобождается от должности шведского посланника. В следующем году через Голландию, где его принимают с почетом, он направляется в [c. 8] Швецию. Там он отклоняет назначение его государственным советником. Вскоре он выезжает в г. Любек. Корабль, на котором он находился, потерпел кораблекрушение близ Данцига. Гроций простудился и заболел. Его перевозят в г. Росток. Здесь в августе 1645 года он скончался. Похоронен Гроций в родном г. Дельфте.
Литературное наследие Гроция огромно (свыше 90 работ). Его произведения оказали большое влияние на последующее развитие прогрессивной юридической мысли.
Много времени на протяжении всей своей жизни Гроций отдавал изучению древних авторов. Им были, в частности, изданы “Изборник Стобея” (греческий текст с латинским переводом Гроция), “Отрывки из греческих трагедий и комедий”, творения Тацита со своими примечаниями (соответственно в 1622, 1625, 1640 гг.). Значительный интерес представляют исторические труды Гроция. В раннем трактате “О древности и строе Батавской республики” (1610 г.) он не только излагает историю образования голландского государства, но главным образом стремится обосновать и оправдать так называемое “отпадение” Соединенных Провинций (Нидерландов) от испанской монархии. В сочинении “О происхождении американских народов” Гроций высказывает предположение о происхождении американского народа от северных норманнов, спускавшихся морем вдоль берегов Гренландии в Северную Америку (1642–1643 гг.). В качестве первоисточника для изучения истории борьбы Соединенных Провинций против посягательств на их независимость со стороны Испании может служить хроника Гроция, опубликованная посмертно (1657 г.) под заглавием Annales et historiae de rebus Belgicis.
Высокая оценка деятельности Гроция и его трудов дана в программе Коммунистической партии Голландии. В ней констатируется, что духовная свобода, свобода совести и мысли составляют наиболее ценный вклад в культурное наследие Голландии: “Гуго Гроций и многие другие голландцы боролись за это в прошлом”.
А. Л. Саккетти
[c. 9]
* * *
В посвящении, которым открывается книга Гуго Гроция “О праве войны и мира”, указывается, что она написана “в защиту Справедливости”. Выявить начала справедливости в международных отношениях – вот та основная цель, которую преследует выдающийся голландский ученый, предпринимая свое исследование. Бессмысленные жестокости и вероломство, сопутствовавшие войнам между современными ему государствами, в частности Тридцатилетней войне, встречают осуждение со стороны Гроция. Он заявляет, что сердца людей, “утомленные распрей”, жаждут “повсеместного” водворения мира.
Коль скоро войны между государствами по тем или иным причинам избежать невозможно, то она, согласно глубокому убеждению Гроция, должна вестись в соответствии с принципами права и гуманности. Гроций вступает в спор с людьми, которые утверждают, что в международных отношениях все решает сила и что во время войны всякие законы смолкают. Он пытается иначе разрешить проблему соотношения войны и права.
Разрешение этой проблемы упиралось в разрешение вопроса о том, что собой вообще представляет право. Поставив такой вопрос, Гроций пишет, что в научную плоскость его можно перевести, лишь тщательно отделив в законах правила, возникшие “путем установления”, от правил, вытекающих “из самой природы”. “Ибо ведь то, что вытекает из природы вещи, всегда пребывает тождественным самому себе и потому без труда может быть приведено в научную форму; то же, что возникло путем установления, часто изменяется во времени и различно в разных местах, а потому и лишено какой-либо научной системы, подобно прочим понятиям о единичных вещах”1.
Нетрудно заметить, что здесь Гроций высказывает мысль о существовании так называемого естественного права. Подобную мысль высказывали некоторые мыслители еще в рабовладельческом обществе. Элементы естественно-правовой доктрины мы находим, в частности, у древнегреческих софистов и стоиков, у величайшего [c. 10] мыслителя древнего мира – Аристотеля, труды которого Гроций неоднократно цитирует в своей книге. Идеи естественного права встречаются и в произведениях писателей феодальной эпохи. С проповедью этих идей выступал, например, средневековый схоласт Фома Аквинский. Концепция Гроция, однако, существенным образом отличается от естественно-правовых концепций этих его предшественников.
Сама по себе ссылка на естественное право еще мало о чем говорит. Важно вскрыть содержание тех требований, которые преподносятся в форме естественного права. Так, анализ взглядов Фомы Аквинского показывает, что учение о естественном праве у него было направлено на защиту устоев феодализма и религии. Если же мы присмотримся к принципам естественного права у Гроция, то легко обнаружим их буржуазный характер. Гроций был одним из первых мыслителей, использовавших естественно-правовые представления для обоснования перехода общества от феодальных порядков на более высокую ступень. Апеллируя к “природе человека”, эти мыслители вскоре подвергли сокрушительной критике феодализм и возвестили приближение новой эры – “царства разума”. “Мы знаем теперь, – пишет Ф.Энгельс, – что это царство разума было не чем иным, как идеализированным царством буржуазии, что вечная справедливость нашла свое осуществление в буржуазной юстиции, что равенство свелось к буржуазному равенству перед законом, а одним из самых существенных прав человека провозглашена была – буржуазная собственность”2. Но для своего времени обоснование перехода от феодального строя, который изжил себя, к новому, буржуазному строю, открывавшему простор для развития человеческого общества, было глубоко прогрессивным делом. Буржуазные естественно-правовые учения, несмотря на их ненаучность, сыграли положительную роль, идейно подготовив людей к штурму феодализма и нанеся удар по теологическим теориям государства и права.
Гроций далеко не так решительно порвал со средневековым мировоззрением, как это сделали впоследствии идеологи революционной буржуазии, особенно во второй половине XVIII века во Франции. Его взгляды еще во многом сохраняли на себе отпечаток представлений Феодальной эпохи. В своих рассуждениях о государстве и праве он нередко повторяет установки средневековой [c. 11] юриспруденции. Тем не менее черты буржуазной идеологии легко усматриваются в его воззрениях. Буржуазный характер концепции естественного права, выдвинутой Гроцием, очевиден, хотя эта концепция, объективно выражавшая интересы буржуазии, не шедшей еще на крутой разрыв с феодализмом, и не включала р себя тех далеко идущих демократических выводов, которые были сделаны целым рядом позднейших представителей естественно-правовых учений.
“Мать естественного права есть сама природа человека...”3, – говорит Гроций. Это право, по его утверждению, не зависит не только от произвола людей, но и от воли бога. В том, что оно действует, нельзя сомневаться, если даже допустить, что бога нет или что он не печется о человеческих делах. Гроций не считает возможным сделать такое допущение, не совершая тягчайшего преступления4. Он остается на почве признания религии и верит в существование бога. Однако это не мешает ему твердо придерживаться того мнения, что содержание естественного права не зависит от божественных установлений. Бог, по словам Гроция, не в состоянии изменить требований естественного права, ибо он не может зло по внутреннему смыслу обратить в добро, подобно тому как он не может упразднить правила, согласно которому дважды два равняется четырем5.
Развивая эти мысли, Гроций оговаривается, что предписания естественного права не расходятся с божественной волей. Больше того, бог требует их соблюдения. Поскольку бог является творцом всего сущего, постольку он, указывает Гроций, выступает и в роли создателя человеческой природы, из которой проистекает естественное право. Но именно человеческая природа предопределяет содержание последнего, а не произвольное усмотрение бога, потому что он не может сделать так, чтобы явление противоречило своей собственной сущности6.
Очевидно, что здесь Гроций отступает от тех представлений о естественном праве, которые мы находим у некоторых идеологов феодализма. Взять хотя бы учение того же Фомы Аквинского. В этом учении естественное право изображается как одно из проявлений вечного закона, представляющего собой, дескать, самый божественный разум. Такая постановка вопроса у Фомы Аквинского [c. 12] имела целью подчинить науку, в том числе юриспруденцию, религии. В противоположность Фоме Аквинскому и его последователям Гроций дает трактовку понятия естественного права, приноровленную к задачам освобождения юриспруденции от подобного подчинения. Он разрабатывает светскую по своему существу правовую теорию, хотя в подтверждение многих положений и ссылается на священное писание.
В своем труде “О праве добычи” Гроций вслед за римскими юристами придерживался мнения, что воздействием естественного права охватываются не только люди, но и животные. В трактате же “О праве войны и мира” он иначе решает этот вопрос, расходясь с римскими юристами в определении сферы действия естественного права. Гроций заявляет, что нет никакого “восприимчивого к праву существа”, кроме человека7.
Человек, по словам автора трактата “О праве войны и мира”, есть живое существо “высшего порядка”. К числу свойств, присущих человеку, относится “стремление к общению”. Очевидно, что здесь Гроций воспроизводит точку зрения Аристотеля, видевшего в человеке социальное животное, для которого якобы в силу самой его природы характерна общительность. Отправляясь от такой точки зрения, Гроций указывает, что человеку присуще не просто стремление к общению, а “стремление к спокойному и руководимому собственным разумом общению... с себе подобными”8. Для общения люди наделены “особым органом речи”; они вместе с тем обладают способностью “к знанию и деятельности согласно общим правилам”9. Во всем этом Гроций прежде всего и усматривает отличие человека от прочих живых существ, не будучи в состоянии понять, что людей из царства животных выделяет труд, для которого решающее значение имеет изготовление орудий производства.
Именно контролируемое разумом стремление к общению, составляющее-де особенность человеческой природы, Гроций объявляет источником естественного права. Принципы естественного права отвечают коренным нуждам общежития людей. Это право, как говорится в трактате “О праве войны и мира”, есть предписание здравого разума, коим то или иное действие, в зависимости от его соответствия или противоречия самой разумной [c. 13] природе человека, признается либо морально позорным, либо морально необходимым10.
Гроций не смог сколько-нибудь четко разграничить право и мораль, хотя и предпринимал попытки к такому разграничению.
Указанная особенность воззрений Гроция обусловливает своеобразие его подхода к выяснению значения принуждения для права. Поскольку Гроций стремится как-то отграничить правовые нормы от чисто моральных правил поведения, он отмечает, что “право не получает своего внешнего осуществления, если оно лишено силы для проведения в жизнь”11. Но вследствие того, что в конце концов в трактате “О праве войны и мира” предписания, имеющие правовой характер, отождествляются с требованиями нравственности, с требованиями “справедливости”, Гроцием дается и иная постановка вопроса. Обращая внимание при рассмотрении проблемы реализации права на возможность принудительного претворения в жизнь установлений последнего, но в то же время пишет: “Нельзя сказать, чтобы право, лишенное поддержки силой, не имело никакого действия, ибо соблюдение справедливости сообщает совести спокойствие, несправедливость же причиняет терзания и муки, подобные состоянию души тиранов, описанному Платоном”12. Этого положения Гроций не смог последовательно связать со своим тезисом о роли “силы” в деле осуществления права, как он не смог четко вскрыть специфических особенностей того принуждения, с помощью которого в необходимых случаях обеспечивается соблюдение правовых норм. Вскрыть же такие особенности было важно, потому что именно в них, а не просто в возможности принуждения к соблюдению правовых норм следует искать ключ для проведения различия между этими нормами и другими правилами поведения людей, устанавливаемыми в человеческом обществе. Ведь, например, обычай кровной мести при родовом строе представлял собой вполне ощутимую “меру принуждения”, которая, однако, не служила гарантией осуществления каких-либо правовых норм; таковых тогда еще не было.
Целый ряд вопросов, поставленных в трактате “О праве войны и мира” и отчасти затронутых нами, можно правильно решить лишь при условии понимания классовой сущности права. У Гроция не было и не могло быть [c. 14] такого понимания в силу причин исторического, объективного порядка. Его естественное право, как показано выше, своим источником имеет некую абстракцию – человеческую природу.
Метафизический характер правовых взглядов Гроция ярко обнаруживается в развиваемом им учении о неизменности естественного права. Это учение находит опору в представлении о незыблемости свойств и стремлений человека, которые рассматриваются “вообще”, вне конкретной исторической обстановки.
Гроций указывает, что возможны определенные видоизменения в отношениях между людьми, регулируемых естественным правом. Подобные видоизменения, предупреждает он, нельзя принимать за изменение естественного права как такового, хотя тут и налицо “некоторое подобие изменения в действиях, предписываемых или воспрещаемых естественным правом”13. Так, если кредитор считает, что он уже получил с должника долг, то последний не обязан более ничего платить, но не потому, что естественное право прекратило требовать уплаты долга, а потому, что прекратился самый долг14.
Некоторые правила естественного права, говорит далее Гроций, предписывают что-либо не прямо и непосредственно, а в расчете на известный порядок вещей. Например, общность имущества была естественна до введения частной собственности15. Запрещение же естественным правом посягать на чужое добро, как явствует из рассуждений Гроция, рассчитано на людей, которых не связывает общность имущества и которые владеют или могут им владеть отдельно друг от друга (самостоятельно или сообща с третьими лицами)16. Но и тогда, когда для действия правил естественного права необходимо наличие известных условий, сами по себе эти правила остаются неизменными.
Именно благодаря тому, что естественное право пребывает тождественным самому себе, его принципы, по мысли Гроция, можно привести “в научную форму”. Но как же познаются эти принципы, коренящиеся в разумной природе человека? Решая такой вопрос, Гроций пишет, что принадлежность чего-либо к естественному праву доказывается или “из первых начал” (a priori), или “из вытекающих отсюда следствий” [c. 15] (a posteriori): Из этих двух способов познания естественного права первый отличается большей отвлеченностью, второй – большей общедоступностью. Доказательство “из первых начал” принадлежности чего-либо к естественному праву состоит у Гроция в обнаружении посредством чисто логических рассуждений соответствия данного правила поведения человеческой природе. Доказательство же “от следствий” состоит в выяснении опытным путем того, что признается естественным правом у всех вообще или, по крайней мере, у всех наиболее образованных народов. Общераспространенное следствие, как отмечается в связи с этим в трактате “О праве войны и мира”, предполагает общую причину, а такой причиной “всеобщего убеждения” в рассматриваемом случае может быть скорее всего только “общий смысл”17.
По мнению Гроция, первый из охарактеризованных способов обнаружения естественного права, хотя он и является менее доступным, позволяет добиться лучших результатов. Пользуясь доказательством “от следствий”, можно сделать выводы, обладающие не “совершенной достоверностью”, а лишь “некоторой вероятностью”18, Но все же Гроций не пренебрегает и подобного рода доказательством. На протяжении своего труда он цитирует огромное количество авторов, стремясь выявить общую точку зрения у разных народов по разбираемым им вопросам.
Исследование правовых принципов, относимых к области естественного права, не сопровождалось, как вполне понятно, у Гроция установлением их зависимости от каких-либо конкретных исторических условий, поскольку источником этих принципов объявлялась неизменная природа человека. Очевидно, что такой подход к изучению права не был научным в подлинном смысле слова.
К каким же заключениям пришел Гроций по поводу содержания тех правил, которые охватываются понятием естественного права?
Невозможно остановиться на всем том, что в поведении людей Гроций считал соответствующим естественному праву. При анализе почти всякой общественной нормы в своем произведении он определял ее отношение к началам этого права.
В Пролегоменах Гроций приводит следующий [c. 16] перечень требований, проистекающих из стремления людей к общению друг с другом: воздержание от чужого имущества, возвращение чужой вещи и извлеченной из нее выгоды, соблюдение обещаний, возмещение ущерба при наличии вины у его причинителя, воздаяние заслуженного наказания19.
Эти требования, хотя и опирались на отвлеченные предпосылки и являлись абстрактными по форме, имели в эпоху Гроция тем не менее реальный смысл. Их значение состояло в том, что они были направлены на создание условий для укрепления капиталистической собственности и ограничения феодального произвола, чего добивалась вступавшая на историческую арену буржуазия.
* * *
От естественного права Гроций отличал право волеустановленное. Последнее “изменяется во времени и различно в разных местах”. Его источником может быть либо воля бога, либо воля людей. Отсюда возникает деление этого права на право божественное и право человеческое20.
Отрицая непосредственную зависимость содержания естественного права от произвольного усмотрения бога, Гроций, однако, объявляет его творцом особых законов – законов божественных, которые излагаются в священном писании. Закон божий был трижды дан людям: тотчас же после создания человека, затем в целях спасения человечества после потопа и впоследствии через Христа ради полного искупления человеческого рода. Ряд предписаний, исходивших от бога, касался исключительно древних иудеев, которых “господь в особенности удостоил дарованием закона”21. Повествуя обо всем этом, Гроций не подвергает сомнению даже достоверности легенд, содержащихся в библии, в чем проявляется ограниченность его мировоззрения.
Право человеческое, по Гроцию, имеет свои подразделения. К нему относится право внутригосударственное, устанавливаемое гражданской властью. Есть, кроме того, право человеческое в более узком [c. 17] и в более широком смысле по сравнению с внутригосударственным правом.
Первое не исходит от гражданской власти, но подчиняется ей. Это право бывает различных видов и охватывает веления отца, господина и т. п. По-видимому, здесь в конструкции Гроция до известной степени получают отражение средневековые порядки, при которых в роли законодателя в какой-то мере фактически выступал любой феодал.
Второе – это право, обязательную силу которому сообщает воля всех народов или многих из них. Его Гроций называет правом народов22.
Уже при первых же упоминаниях о внутригосударственном праве в трактате “О праве войны и мира” ставится вопрос о том, что собой представляет государство. К освещению этого вопроса Гроций вновь возвращается при разрешении тех международно-правовых проблем, которые составляют главный предмет его исследования.
Возникновение государств Гроций объясняет той же общительной природой человека. При этом он дает понять, что в основе стремления людей к общению лежит, в частности, чувство самосохранения. Люди, как у него указывается, первоначально объединились в государство, убедившись на опыте в невозможности для отдельных рассеянных семейств противостоять насилию. Гроций подчеркивает, что это люди сделали “не по божественному повелению”, а “добровольно”23. Он придерживается так называемой договорной теории происхождения государства, ставшей типичной для буржуазных естественно-правовых концепций.
От такой теории до единственно правильного вывода, что государство возникло вследствие раскола общества на антагонистические классы и явилось проявлением непримиримости классовых противоречий, очень далеко.
Однако нельзя было ожидать подобного вывода от Гроция. Его заслуга состоит уже в том, что он вместе с некоторыми другими мыслителями порывает с традиционным феодальным представлением о государстве как о божественном установлении. К. Маркс пишет: “...Макиавелли, Кампанелла, а впоследствии Гоббс, Спиноза, Гуго Гроций, вплоть до Руссо, Фихте, Гегеля, [c. 18] стали рассматривать государство человеческими глазами и выводить его естественные законы из разума и опыта, а не из теологии”24.
В согласии со своей теорией происхождения государства Гроций определяет его следующим образом: “Государство... есть совершенный союз свободных людей, заключенный ради соблюдения права и общей пользы”25. Это определение напоминает то определение государства, которое давал Цицерон. Но за внешне сходными формулировками у Гроция и Цицерона здесь кроются различные по своему объективному значению классовые установки, связанные с разными историческими эпохами.
Так как государство призвано обеспечить общественное спокойствие, оно, по. словам Гроция, имеет некое верховное право распоряжения людьми и их достоянием. Соответствующее право простирается столь далеко, сколь это необходимо “для осуществления государственных целей”26. Вслед за Боденом Гроций развивал такое учение о государственном суверенитете, которое оправдывало предоставление широких полномочий правителям и независимость их от народа в решении многих важнейших вопросов жизни государства. Тут нельзя не видеть связи взглядов Гроция с политическими результатами Нидерландской революции. Она, как известно, не открыла доступа массам к какому-либо участию в государственных делах; ее последствием было установление в Голландии республики с бесконтрольной властью купеческой олигархии и ее союзников из среды нидерландского дворянства. Отстаивая сам принцип подобной организации управления государством, Гроций, однако, теорию государственного суверенитета разрабатывал в основном применительно не к республиканским, а к монархическим порядкам, которые в то время определенные слои буржуазии продолжали считать для себя приемлемыми. Обоснование правомерности полновластия монарха в трактате “О праве войны и мира” можно объяснить среди прочих тем обстоятельством, что тогда абсолютизм в целом ряде европейских стран (в том числе во Франции, где непосредственно создавался трактат) еще не изжил себя и содействовал в известной мере росту буржуазных элементов, побуждаемый к тому потребностями развития национальной экономики этих стран. [c. 19]
Началом, приводящим в движение весь государственный организм, является, по Гроцию, верховная власть. Верховной властью же называется такая власть, действия которой не находятся под чьим-либо контролем и не могут быть отменены по усмотрению кого-либо, кроме самого носителя указанной власти или его преемника27.
Верховная власть включает в себя право принятия мер общего характера и право заведования конкретными делами. Принятие общих мер выражается в законодательной деятельности. Заведование конкретными делами либо прямо касается сферы публичных интересов, либо имеет отношение к частной области, но постольку, поскольку тут затрагиваются публичные интересы. В первом случае речь идет о повседневной правительственной деятельности, во втором – об осуществлении правосудия. Правосудие связано с частной областью и в то же время направлено на удовлетворение публичных интересов, согласно разъяснению Гроция, потому, что разрешение “споров между отдельными гражданами” производится государством в целях поддержания “общественного спокойствия”28.
Не вдаваясь в оценку этих построений, отметим лишь сам факт разделения Гроцием государственной деятельности, в которой проявляется верховная власть, на различные виды. Однако это не означает у него разделения верховной власти как таковой. Он исходит из того, что последняя по своему существу “едина и нераздельна”.
Общим носителем этой единой и нераздельной власти является государство в целом. Но имеется еще ее носитель в собственном смысле слова. В зависимости от “законов и нравов” страны в качестве такого носителя верховной власти может выступать одно лицо или несколько лиц29.
Приведенные соображения соединены у Гроция с опровержением мнения о том, что “верховная власть всюду и без изъятия принадлежит народу” и что народ в связи с этим при наличии злоупотреблений со стороны государей вправе свободно их “низлагать и карать”. Подобное мнение, проникнув “в глубину души”, послужило н в состоянии еще послужить в дальнейшем причиной “многих бедствий”, говорит Гроций30. В этом его [c. 20] высказывании отражается боязнь революционных выступлений народных масс, характерная для тех буржуазных кругов, идеологом которых он был.
Доводы, выдвигаемые Гроцием против тезиса о народном суверенитете, довольно примитивны. Допуская, что когда-то народ был сувереном, он вместе с тем ставит следующий вопрос: если каждый человек волен поступить к кому-либо в личную зависимость, то почему свободный народ не может подчиниться одному лицу или нескольким лицам с перенесением целиком на такое лицо или на таких лиц власти над собой и без сохранения у себя хотя бы малейшей доли этой власти. Для Гроция очевидно, что народ может подчиниться кому угодно на самых стеснительных условиях, поскольку он имеет право избрать любой образ правления. Причин же, почему народ предпочитает полностью отказываться от верховной власти и передавать ее кому-либо, встречается, как заявляет Гроций, великое множество. Бывает, в частности, так, что люди идут на это, столкнувшись с крайней опасностью, которой иначе нельзя избежать, или с острой нуждой в средствах существования, которой иначе нельзя преодолеть. А многих тут просто воодушевляют примеры народов, “счастливо живших” в продолжение ряда веков под неограниченным владычеством монархов. Приводятся в трактате “О праве войны и мира” и некоторые другие объяснения отказа народа от своего суверенитета, причем они часто столь же мало убедительны, как и указание на возможность “счастливой жизни” при деспотизме31.
Какими же, однако, аргументами оперируют сторонники народовластия?
Говорят, что за народом сохраняется верховенство в государстве, так как дающий власть всегда выше получающего ее. Но, возражает Гроций, последнее применимо лишь к тому случаю, когда действие установления находится в постоянной зависимости от воли учредителя. Что касается избрания правителя, то последствия такого акта хорошо охарактеризованы в речи римского императора Валентиниана, обращенной к солдатам: “Избрать меня вашим императором, солдаты, было в вашей власти, но после того, как вы меня избрали, то, чего вы требуете, зависит не от вашего, но от моего произвола. Вам в качестве подданных надлежит повиноваться, мне же следует соображать о том, как мне действовать”32. [c. 21]
Утверждают также, что народ первенствует в государстве, поскольку всякое правительство учреждено ради тех, кем управляют, а не ради тех, кто управляет. Против такого обоснования народного верховенства Гроций выдвигает два возражения. Во-первых, не всегда власть устанавливается в интересах управляемых. Например, власть, возникшая путем завоевания, имеет в виду исключительно пользу победителя. Во-вторых, если благо подвластных и является решающим для государства, то отсюда еще не вытекает, что они выше правителей. Ведь и опека учреждается в интересах подопечных, но это не означает, что опекун им должен подчиняться33.
Таковы аргументы сторонников народовластия, и так, по мнению Гроция, их можно опровергнуть.
Нужно отметить, что в данном случае Гроций не был до конца последовательным. И у него самого мы находим некоторые элементы учения о сохранении народом прав властвования, хотя и придавленные рассуждениями о необходимости беспрекословно повиноваться властям предержащим. На эти элементы важно обратить внимание, ибо в них выявляются антифеодальные черты мировоззрения Гроция.
В трактате после рассмотрения вопросов о существе и носителе верховной власти ставится вопрос о способах обладания ею. В зависимости от способа обладания верховной властью государства делятся на несколько видов34. Не будем воспроизводить всей схемы Гроция, а укажем лишь, что в ее рамках предлагается, в частности, различать обладание властью на правах полной собственности и на правах узуфрукта35. Здесь имеет место, очевидно, перенесение категорий имущественных отношений в область государственно-правовых отношений, что было характерно, как известно, для феодальной патримониальной теории государства.
Верховная власть на правах полной собственности может быть приобретена путем войны и при некоторых других обстоятельствах. Называя государства с такой властью вотчинными, Гроций говорит, что их главы ни в какой степени не связаны волей народа и вправе распоряжаться той или иной страной по своему усмотрению -вплоть до отчуждения управления ею кому угодно36. Эта [c. 22] конструкция вотчинного государства, как нетрудно заметить, выдержана у Гроция в духе средневековой юриспруденции.
Верховной властью на правах узуфрукта облекаются, по общему правилу, лица, ставшие правителями непосредственно в результате народного избрания, и законные преемники таких лиц37. Из текста произведения Гроция видно, что он считает волеизъявление народа первоначальным источником возникновения многих монархий. Главы этих монархий в отличие от глав вотчинных государств не имеют права отчуждать без согласия народа своих полномочий по управлению страной, так как нельзя предположить, чтобы подобное право было предоставлено монарху актом избрания38. Не могут они также, как указывает Гроций в другом месте, отчуждать в целом или по частям государственное имущество, доходы от которого предназначены для покрытия расходов государства и поддержания королевского достоинства39. Присущ такого рода монархиям и еще ряд особенностей. Например, если в них государь вследствие несовершеннолетия или болезни лишен возможности управлять страной, то регентство тут устанавливается в соответствии с законом, а при отсутствии такового – в соответствии с решением народа, тогда как в вотчинных государствах регенты назначаются в аналогичных случаях по усмотрению отца или ближайших родственников государя40. Когда избранный монарх умирает и когда прекращается династия там, где существует переход престола по наследству, верховная власть возвращается к народу41. И вообще, как говорится в трактате “О праве войны и мира”, хотя народ и переносит свою власть на правителей, все же, коль скоро возникает вопрос о содержании его первоначальной воли, надобно предложить ему высказать на этот счет свое мнение, которому “должно следовать, если только не выявляется со всей очевидностью, что в свое время воля народа и приобретенное в силу ее право были иными”42.
Изложенное и заставляет сделать вывод о признании Гроцием при рассмотрении некоторых проблем за народом известных прав властвования в государстве. Если факт такого признания противоречит его общей концепции верховной власти, то тем хуже для этой концепции. [c. 23] Дело в том, что тогда ближайшее будущее в наиболее прогрессивных направлениях буржуазной юридической мысли принадлежало теории народного суверенитета, служившей практически для обоснования притязаний буржуазии на политическую власть.
В связи со всем этим необходимо остановиться на рассуждениях Гроция по поводу права народа восставать против своих правителей, которое все более и более поднималось на щит идеологами антифеодального лагеря по мере разложения старого строя и превращения абсолютизма в тормоз на пути развития общества.
Спрашивается, дозволено ли частным или должностным лицам оказывать сопротивление органам верховной и иной власти, которым они подчинены? Объявляя главным в “делах государственных” соблюдение “порядка властвования и подчинения”, Гроций доказывает несовместимость этого порядка со свободой частных лиц сопротивляться власти. Не располагают, по его утверждению, соответствующей свободой и должностные лица, которые по отношению к вышестоящим государственным органам являются “как бы частными лицами”43.
Однако тезис об отсутствии свободы сопротивления власти не означает отрицания Гроцием возможности противодействовать правителям при всех и всяких обстоятельствах. В исключительных случаях он такое противодействие считает правомерным. Сопротивление власти со стороны людей должно быть признано оправданным, когда их жизни вследствие “насилия начальствующих лиц” угрожает явная опасность. Нельзя допустить, говорит Гроций, чтобы при заключении договора об образовании государства люди решили предпочесть смерть отпору властям в подобной ситуации. Специальная оговорка при этом могла быть сделана людьми лишь относительно тех условий, когда “сопротивление невозможно без причинения величайшего потрясения государству или гибели многих неповинных”44.
Следует иметь в виду, что в трактате Гроция предусматривается право вооруженной рукой отражать “насилие начальствующих лиц”, если насилие угрожает чьей-либо жизни. С еще большим основанием этим правом люди могут пользоваться, коль скоро правитель замышляет погубить весь народ45. [c. 24]
Приводятся в трактате и некоторые особые случаи, когда допустимо восставать против правителей. Так, позволительно подданным помешать отчуждению полномочий по управлению страной в тех монархиях, которые первоначально возникли в результате избрания народом кого-либо на царство и главы которых облечены верховной властью на правах узуфрукта46. Можно также указать на пример правомерного сопротивления узурпатору. О таком сопротивлении, по Гроцию, речь должна идти тогда, когда имеет место захват власти путем неправой войны с нарушением всех требований права народов и за этим не следует какого-нибудь соглашения или предоставления каких-нибудь гарантий и власть удерживается исключительно силой. Правомерными, кроме того, являются попытки низвергнуть узурпатора, предпринятые в соответствии с дозволением их ранее существовавшим законом или по уполномочию ранее существовавших властей в данной стране47.
Итак, Гроций с оговорками и в очень ограниченных пределах, но все же признавал за народом право на восстание. Расширяя рамки этого права, представители наиболее решительно настроенных кругов буржуазии ссылкой на него оправдывали буржуазные революции на Западе в эпоху их подготовки и проведения. Здесь, в частности, можно назвать Жана Жака Руссо, который подверг острой и едкой критике консервативные элементы в учении Гроция о верховной власти и ее носителе. Руссо доказывает несостоятельность предположения о полном отказе народа от своего суверенитета. Он спрашивает: зачем народу нужно было отдавать себя в рабство, если король не только не доставляет ему средств существования, но, наоборот, сам всецело живет за его счет? Выходит, что люди отчуждают свою личность под условием последующего отнятия у них и их имущества?! Гроций указывает, что государство гарантирует общественное спокойствие. Но живут спокойно и в тюрьмах; достаточно ли этого, однако, чтобы чувствовать себя в них хорошо? Говорить о возможности добровольного перенесения людьми всей своей власти на монарха – значит считать, что народ состоит из сумасшедших: безумие же не есть источник права48. Исходя из представления о сохранении верховенства в государстве за народом, Руссо объявляет [c. 25] его правомочным низвергать не угодных ему правителей: “Пока народ, принужденный повиноваться, повинуется, он поступает хорошо; но как только, имея возможность сбросить с себя ярмо, народ сбрасывает его, он поступает еще лучше: так как народ, возвращая себе свою свободу по тому же праву, по какому она была у него отнята, был вправе вернуть себе ее – или же не было никакого основания отнимать ее у него”49.
В свете данной выше характеристики учения Гроция о государстве становятся ясными его рассуждения о существе внутригосударственного права и основаниях соблюдения содержащихся в нем предписаний.
Во внутригосударственном праве получают выражение веления государственной власти, которую люди учреждают, соединяясь в общественные союзы. Если матерью естественного права может быть только сама природа человека, то матерью внутригосударственного права является обязательство, принимаемое людьми по взаимному соглашению при образовании государства50. Лица, которые вступили в какое-нибудь сообщество или подчинились кому-нибудь, тем самым, по утверждению Гроция, либо дали словесное обещание, либо в силу сущности сделки молчаливо обязались последовать тому, что постановит большинство членов сообщества или носитель власти51.
Необходимость выполнения требований внутригосударственного права обусловлена общественным договором. Но обязанность соблюдения самого договора вытекает из естественного права, которое предписывает исполнять данные обещания. Отсюда явствует, что “природа может слыть как бы прародительницей внутригосударственного права”52.
Природа человека, пишет Гроций, побуждала бы людей стремиться к общению, даже если бы они ни в чем не нуждались. К порождаемым таким стремлением правилам естественного права внутригосударственное право добавляет принцип пользы53. Поскольку законы любого государства всякий раз преследуют его “особую пользу”, постольку они различны во времени и в пространстве.
Очевидно, что в этих положениях далеко не все ясно. В решении проблемы соотношения неизменного [c. 26] естественного права и изменчивого положительного права Гроций не смог свести концов с концами. Дело в том, что на пути решения указанной проблемы вставали непреодолимые трудности, которые были связаны с метафизическим характером учения о праве, проистекающем “из самой природы”.
Однако, не замечая уязвимых мест в своих общих теоретических построениях, Гроций постоянно пользуется как понятием естественного права, так и понятием внутригосударственного права при рассмотрении конкретных правовых вопросов.
Нужно сказать, что в трактате “О праве войны и мира” много внимания уделено, в частности, тем из этих вопросов, которые должны быть отнесены к области гражданского и уголовного права.
Касаясь имущественных отношений людей, Гроций останавливается на обстоятельствах возникновения в человеческом обществе частной собственности. Последнюю он не считает изначальным институтом, присущим самой человеческой природе. Первобытное состояние людей, по его мнению, характеризуется наличием общности имуществ. В рамках такой общности имуществ каждый человек мог овладеть всем, чего бы ни пожелал, и потребить все, чем только был в силах воспользоваться54.
Указания Гроция относительно общности имуществ у первых людей, как вполне понятно, представляют определенный интерес. Но ценность этих указаний снижается, помимо прочего, в связи с тем, что они не опираются на правильное выяснение решающих условий существования коммунистического быта на заре человеческого общества. Гроций говорит, что подобный быт мог иметь место в свое время лишь постольку, поскольку люди, не ведая пороков, пребывали в великой “простоте” или “находились между собою в некоей чрезвычайной взаимной приязни”55. Таким образом, здесь пальма первенства отдается факторам этического порядка, тогда как на самом деле они в конечном счете зависят от экономических процессов. Соответствующий подход к объяснению исторических явлений должен быть признан идеалистическим. Нельзя не отметить, что он в рассматриваемой нами части трактата “О праве войны и мира” соединен с использованием библейских мифов о сотворении мира, о всемирном потопе и т. д. в описании фаз развития человеческого общества. [c. 27]
Первоначальная “простота” образа жизни людей, по мысли Гроция, выражалась в умеренности их потребностей. Человек довольствовался очень малым: в пищу ему шли дикие плоды, жилищем для него служили пещеры, он ходил нагим или одевался в кору деревьев и звериные шкуры. Со временем, однако, у людей появился вкус к иным условиям существования, потребности их возросли. Они обратились к различным искусствам и промыслам, у них появилась необходимость в ремесле. Занятие земледелием и скотоводством побуждало людей заселять новые местности. Из различия способностей людей “проистекли соревнование и даже убийство”. В особенности же согласие в человеческом обществе было нарушено “заносчивым пороком – честолюбием”. Дальность расстояния между местностями, куда разошлись люди, а также недостаток справедливости и взаимной приязни привели к тому, что равенство не могло более сохраниться ни в труде, ни в потреблении продуктов. Стал неизбежным переход от общности имуществ к частной собственности. Она сначала была установлена на движимые, а затем на недвижимые вещи. Ее установление, заявляет Гроций, было результатом соглашения между людьми, либо явно выраженного, как при разделе имущества, либо молчаливого, как при завладении им56.
В этой картине, нарисованной Гроцием, мы находим, если можно так выразиться, реалистические мазки. Изображение обстоятельств возникновения частной собственности в ней сопряжено с описанием развития хозяйственной жизни общества. Но решающее слово тут оказывается за такими факторами, как абстрактно выводимые склонности и потребности людей, их нравственные качества и взаимные соглашения. Так что в целом вся картина опять-таки свидетельствует об идеалистическом характере представлений Гроция о движущих силах исторического процесса.
Рассуждения о частной собственности, содержащиеся в трактате “О праве войны и мира”, несут на себе ярко выраженный отпечаток буржуазной идеологии. Из всего комплекса этих рассуждений видно, что с правом частной собственности Гроций связывает возможность для лица владеть и пользоваться своим имуществом, извлекать из него доходы и употреблять их для удовлетворения своих нужд, распоряжаться им вплоть до отчуждения его другим лицам. [c. 28]
Стремясь оградить свое достояние от посягательств как со стороны феодалов, так и со стороны трудящихся масс, буржуазия, как известно, провозгласила принцип неприкосновенности частной собственности. У Гроция указывается, что коль скоро частная собственность установлена в обществе, то нарушение прав собственников является недопустимым57. Если сама частная собственность есть результат соглашения людей, то обязанности воздерживаться от чужого имущества, возвращать его и извлеченную из него выгоду, возмещать причиненный собственникам ущерб предписываются естественным правом, непосредственно вытекают из общительной природы человека. Эти обязанности охватываются естественным правом, что делает их незыблемыми58.
Наряду с буржуазными установками в рассуждениях Гроция о собственности легко усматриваются пережитки феодальных воззрений. Такие пережитки проявляются, например, в признании за государем некоего верховного права собственности, в силу которого он, когда того требует “государственный интерес”, может воспользоваться имуществом, .принадлежащим его подданным. Признавая подобное право за государем, Гроций, правда, высказывается за то, чтобы подданным в случае изъятия у них имущества возмещался ущерб “из общей казны”, если это возможно59.
Много места в трактате “О праве войны и мира” занимает рассмотрение способов приобретения и передачи прав собственности на имущество. Довольно подробно останавливается Гроций на имущественных обязательствах, которые возникают в условиях существования частной собственности. В этой связи он, в частности, касается вопроса о договорах, заключаемых собственниками в процессе их хозяйственной деятельности. Показательно, что Гроций развивает идею равенства в положении сторон в договорах (в части “предварительных” и “основных” действий, в отношении самого “предмета сделки”)60. Эта идея, как мы знаем, в свое время среди ряда других правовых идей была поднята на щит буржуазией, боровшейся против феодальных привилегий.
Из вопросов уголовного права Гроций в своем труде особенно большое внимание уделяет вопросу о наказании. [c. 29]
В зависимости от своего характера противоправные действия, замечает он, влекут для лица, совершившего их, различные последствия. В одних случаях на такое лицо просто возлагается обязанность возмещения причиненного им ущерба. В других случаях правонарушитель “должен терпеть страдание”. Соответствующее страдание и составляет понятие наказания.
Наказание есть воздаяние за преступление, пишет Гроций. Не вскрывая классовой сущности наказания, он определяет его как известное зло, необходимость перенесения которого обусловливается совершением злодеяния61.
Наложение наказаний за преступные действия является принципом естественного права. Но последнее не содержит категорического и единого для всех состояний человечества правила относительно того, кто должен наказывать преступников. С точки зрения законов природы представляется целесообразным предоставить право наказания лицам, “поставленным начальством”. Однако с образованием государства из самого соглашения людей вытекает, что именно государственной власти в лице ее судебных органов поручается осуществление правосудия по уголовным делам. Когда были учреждены суды, у них одних, подчеркивает Гроций, сосредоточилась власть взыскивать за совершенное преступление. Частные лица утратили свободу собственноручно отмщать причиненные им обиды, которой они ранее пользовались62.
Наказание, по словам Гроция, не может быть самоцелью. Оно не должно рассматриваться исключительно как возмездие, ибо человеческой природе противно удовлетворяться лишь самим по себе чужим страданием. Разум предписывает не предпринимать ничего такого, что способно повредить другому человеку, если только это не приводит к какой-либо благой цели. При уяснении целей наказания, как утверждает Гроций, следует иметь в виду три аспекта: пользу преступника, пользу потерпевшего и пользу всего общества. Применение наказания отвечает интересам преступника, поскольку причинение ему страдания содействует его исправлению тем, что лишает для него порок всякой “привлекательности”. Применение наказания полезно для потерпевшего, поскольку вследствие этого у него появляются известные гарантии от повторения аналогичных преступлений со [c. 30] стороны того же лица или других лиц. Одинаковым образом дело обстоит со всем обществом, которое заинтересовано в предотвращении любых преступных посягательств, от кого бы они ни исходили63.
Гроций не раз указывает, что наказыванию подлежит лишь тот, кто совершает преступление “по своей воле”64. Иначе говоря, он ставит вопрос об уголовной ответственности за виновные действия. Теория объективного вменения его явно не устраивает. Но вместе с тем Гроций выступает и против наказуемости голого умысла65.
В трактате “О праве войны и мира” проводится идея соразмерности наказания преступлению. Здесь заявляется, что никто не должен быть наказан “свыше своей виновности”66.
Как видим, в области уголовного права Гроций выдвигает принципы, характерные для идеологии буржуазии в период ее борьбы с феодализмом и становления буржуазного строя.
* * *
Интерес к правовым нормам, регулирующим поведение частных лиц, обусловлен у Гроция в трактате “О праве войны и мира” тем, что он усматривает в этих нормах наличие таких начал, которые якобы могут быть положены и в основу регулирования взаимоотношений государств и заимствованы правом народов.
Нужно сказать, что проблем международного права так или иначе касались в своих трудах многие мыслители до Гроция. Но из них лишь один Альберико Джентили предпринял попытку выделить учение о международном праве в особую юридическую дисциплину. Гроций, осознавший необходимость такого выделения, недооценивал сделанное Джентили, когда без каких-либо оговорок писал, что “никто до сих пор не излагал в целом и в последовательном порядке того права, которое определяет отношения между многими народами или их правителями...”67. На страницах трактата Гроция мы находим ряд критических замечаний в адрес Джентили, которые [c. 31] свидетельствуют об известной неудовлетворенности выдающегося голландского юриста произведениями последнего. Но при всей этой неудовлетворенности Гроций все же высоко ставил Джентили, заявляя, что его “тщательными трудами” смогут “воспользоваться” исследователи международных отношений и что сам он “воспользовался ими”68.
Альберико Джентили, безусловно, являлся одним из основателей буржуазной науки международного права. Гроций двинул дело разработки указанной науки дальше, став, по мнению многих ученых, ее подлинным отцом, поскольку именно ему удалось наиболее полно и ярко в момент появления на исторической арене буржуазии выразить ее точку зрения в вопросе о принципах построения международно-правовых отношений и поскольку именно его труды получили наибольшую известность и обрели огромное количество почитателей.
Чем же объясняется возникновение у людей международного права, которое Гроций именует правом народов и которое, по его мнению, должно составлять предмет специального рассмотрения69?
В трактате “О праве войны и мира” говорится, что “права” в области международных отношений создаются по взаимному соглашению государств из соображений пользы. В данном случае, стало быть, мы сталкиваемся с тем же побудительным мотивом в действиях людей, как и при установлении внутригосударственных законов.
Однако если законы любого государства, по словам Гроция, “преследуют его особую пользу”, то нормы права народов “возникли в интересах не каждого сообщества людей в отдельности, а в интересах обширной совокупности всех таких сообществ”70.
Считая, что право народов черпает свою силу в соглашении государств, Гроций вместе с тем в качестве его источников называет самую природу, законы божеские и нравы людей71.
Соблюдение права народов является не менее необходимым, чем соблюдение внутригосударственных [c. 32] законов. Невозможно согласиться, пишет Гроций, с теми, кто полагает, что во время войны прекращается действие всякого права. По мнению голландского мыслителя, не следует ни начинать, ни продолжать начатую войну иначе, как соблюдая границы права и добросовестности72.
Вопрос о войне встает лишь в отношении споров лиц, не связанных воедино внутригосударственным правом. Война ведется против тех, кого нельзя принудить к чему-нибудь в судебном порядке. Определяя войну как “состояние борьбы силою”, Гроций заявляет, что под такое определение подходят и “частные”, и “публичные” войны73.
Частные войны – это те, которые ведутся лицами, не являющимися носителями гражданской власти. Публичные же войны представляют собой войны, ведомые органами гражданской власти.
Кроме частных и публичных войн, по Гроцию, существуют “смешанные” войны, которые соединяют в себе элементы первых и вторых74.
Но в трактате “О праве войны и мира” речь идет в основном о публичных войнах. Самое слово “война” Гроций употребляет главным образом применительно к таким войнам. Он прямо замечает, что ничто не препятствует присваивать название войны исключительно только вооруженному столкновению государств, поскольку родовое название сообщается нередко также тому или иному виду, в. особенности же такому, который имеет какое-нибудь преимущество перед другими видами75.
Гроций в своем труде не внушает читателю мысли о недозволенности всякой войны. Напротив, он довольно пространно доказывает, что война как таковая не воспрещается ни естественным правом, ни правом народов, ни божественными законами76. У Гроция мы встречаем разделение войн на справедливые и несправедливые. Первые он считает дозволенными, последние вызывают осуждение с его стороны.
Справедливой признается война, являющаяся ответом на правонарушение. Рассматривая подробно различные виды правонарушений, Гроций объявляет вполне оправданными, например, военные действия, предпринимаемые народом в целях самообороны и защиты [c. 33] своего достояния77. Такие военные действия не идут вразрез, в частности, с естественным правом, ибо предусмотрительность и заботы о самих себе не противоречат природе общества, пока не нарушается этим чужое право78.
Публичная справедливая война, согласно указаниям Гроция, имеет по праву народов “торжественный характер”, если она ведется с обеих сторон волею тех, кто в государстве облечен верховной властью, и с соблюдением известных обрядов. Публичная война лишена подобного характера, когда она ведется без соблюдения обрядов, против частных лиц и властью подчиненных должностных лиц. Так как предоставление любым должностным лицам права начинать войну чревато опасностью для государства, то законами почти всех народов предусмотрено, что войну можно вести только по повелению носителя верховной власти79.
Из рассуждений Гроция по поводу несправедливых войн видно, что к таковым он относит прежде всего войны захватнические. Он считает неправомерными нападения, предпринимаемые одними государствами против других из эгоистических соображений своей пользы, ради овладения чужими плодородными землями и иными богатствами, в целях покорения и обращения в рабство иноплеменных народов вопреки их желанию. Нельзя признать правомерными военные акции и в некоторых других случаях, как, например, тогда, когда к ним прибегает какое-либо государство в силу “неопределенного страха” перед возрастанием мощи его соседей, которые ничем не обнаруживают своих агрессивных намерений80.
Если причины развязывания войны не являются уважительными, то, как отмечается в трактате “О праве войны и мира”, даже тогда, когда она “предпринята в торжественном порядке”, все связанные с ней действия “несправедливы по внутреннему смыслу”. Зачинщики несправедливой войны ответственны за ее последствия. Они ответственны за то, чем обычно сопровождается война, а также за все необычные акты, поскольку последние совершены по их повелению или совету или не встретили [c. 34] препятствий с их стороны, когда было возможно помешать совершению указанных актов81.
Рассмотрев вопрос о тех обстоятельствах, при которых государство начинает справедливую войну, Гроций останавливается на допустимых способах ведения такой войны. Он высказывает свои соображения на предмет о том, что является дозволенным по отношению к неприятелю.
Естественное право и право народов, по мнению Гроция, не противятся тут применению некоторых весьма жестоких мер82. Однако далеко не все то, что признается “правомерным” в смысле “безнаказанности”, вполне заслуживает одобрения83. Для оценки действий воюющих Гроций использует критерий “внутренней справедливости”, с помощью которого он обосновывает необходимость смягчения ужасов войны. Великий голландец советует избегать в войне убийств, когда для этого имеется хотя бы малейшая возможность. Он предлагает оказывать милосердие тем, кто выступает на стороне неприятеля случайно или по принуждению. При наказании врагов Гроций считает нужным различать зачинщиков войны и подчиненных им лиц, с которыми обращение должно быть более мягким. Что касается людей, ни в чем не виновных, то не только не следует убивать их преднамеренно, но необходимо всячески стараться не допустить создания таких условий, при которых их жизнь ставится в опасность. В ходе военных действий нужно щадить детей, женщин и стариков. Не должен гнев победителей обрушиваться также на служителей религиозных культов, на людей, занятых наукой, на мирных земледельцев, торговцев и т. п. Следует гуманно относиться к пленным, убийство которых является позорным делом. Сходной линии поведения, по утверждению Гроция, должно придерживаться и в отношении людей, сдавшихся неприятелю с условием сохранения им жизни или даже без такого условия84.
Высказывается Гроций и за установление целого ряда ограничений в части истребления и захвата в ходе войны имущества, принадлежащего враждебному народу, приобретения власти над побежденными85. [c. 35]
При освещении проблем войны и мира Гроций касается вопроса о договорах, заключаемых государствами, и об обещаниях, даваемых ими друг другу86. Характерным для его международно-правовых взглядов является то, что в их рамках отстаивается идея святости таких договоров и обещаний. Нарушение данного слова, согласно точке зрения Гроция, заслуживает порицания и тогда, когда жертвой соответствующего вероломства оказывается неприятель. Гроций ратует за добросовестность во взаимоотношениях враждебных сторон и за соблюдение достигнутых ими соглашений87. В трактате “О праве войны и мира” подчеркивается, в частности, необходимость соблюдения соглашения о перемирии, определяемого здесь как соглашение, в силу которого во время войны на некоторый срок надлежит воздерживаться от военных действий88.
Среди институтов, непосредственно введенных правом народов, Гроций называет институт посольства. Развивая мысль о неприкосновенности послов, он указывает, что последние “пользуются покровительством права народов” и во враждебной стране, если им “разрешен пропуск”89.
Рассуждения о том, что дозволено и чего не следует делать воюющим сторонам по отношению друг к другу, соединены у Гроция с весьма интересными замечаниями по поводу позиции, которую в период военных столкновений должны занимать нейтральные государства.
Обязанность этих государств состоит в воздержании от содействия тому, кто ведет несправедливую войну, и тому, кто мешает акциям ведущего справедливую войну. В сомнительных случаях им нужно соблюдать равенство в оказании услуг воюющим сторонам, не связанных с помощью вооруженной силой90.
Война, по словам Гроция, приносит “великие бедствия”. Поэтому, когда имеют место колебания в признании справедливого характера назревающей войны, следует “отдавать предпочтение миру”.
Существуют, как полагает Гроций, три способа предотвращения войны. Спор, готовый вылиться в [c. 36] военный конфликт, может быть, во-первых, разрешен посредством переговоров. Во-вторых, для его разрешения заинтересованные стороны могут выбрать третейского судью. В-третьих, спор возможно решить с помощью жребия.
Со жребием, говорится в трактате “О праве войны и мира”, граничит поединок. Его иногда избегнуть нельзя. Бывает так, что лучше допустить вооруженную схватку между двумя лицами, чем вовлечь целые народы в войну91. Тут, как очевидно, в воззрениях Гроция проявляется остаток средневековых представлений о возможных способах разрешения споров вообще, международно-правовых споров в частности.
Даже справедливые войны, заявляет Гроций, нужно начинать с оглядкой. Часто складываются такие ситуации, при которых целесообразно отказаться от этих войн92. Коль скоро война все же становится неизбежной, она ведется “ради заключения мира”93.
О мире Гроций неоднократно заводит речь на протяжении своего произведения, призывая к предотвращению войны “по мере возможности”. “Увещаниями о соблюдении добросовестности и мира”94 он заканчивает предпринятое им исследование.
Из всего изложенного достаточно ясно видна общая прогрессивная направленность международно-правовых взглядов Гроция. Эти взгляды отражали потребности буржуазии в тот исторический период, когда она, являясь передовым классом, сплачивала для борьбы с феодализмом оппозиционные элементы общества. Классовые интересы буржуазии в то время находили опору в объективных закономерностях исторического развития и до известной степени совпадали с интересами трудящихся масс. Стремясь к созданию условий для утверждения капиталистических порядков, она не ставила еще в повестку Дня вопроса о территориальных завоеваниях для себя и вместе с тем выступала против феодальных войн, которые, как правило, были чужды ей по своим целям и обременительны для нее по своим последствиям. Это и предопределяло прогрессивный характер установок в области международного права, выдвигаемых идеологами буржуазии, в том числе Гроцием. [c. 37]
Для современного прогрессивного читателя многие из таких установок Гроция, разумеется, покажутся недостаточными. Но от него не укроется, что целый ряд их сохраняет свое значение и до настоящего времени, когда реакционные круги буржуазии развязывают агрессивные войны, попирая при этом элементарные нормы международного общения, на соблюдении которых настаивал Гуго Гроций.
А. Желудков
[c. 38]
1 Гроций Г. О праве войны и мира, Пролегомены, X (в дальнейшем при цитировании трактата Гуго Гроция или ссылках на этот трактат его название не воспроизводится; просто дается указание на соответствующую книгу, главу, параграф, подраздел).
2 Энгельс Ф. Анти-Дюринг. М.: Госполитиздат, 1950. С. 17.
4 См.: Пролегомены, XI.
5 См.: Кн. I. Гл. I. § X, 5.
6 См.: Пролегомены, XII; Кн. I. Гл. I. § X, 5.
7 См.: Кн. I. Гл. I. § XI, 1.
10 См.: Кн. I. Гл. I. § X, 1
14 См.: Кн. I. Гл. I. § X, 6.
15 См.: Кн. I. Гл. I. § X, 7.
16 См.: Кн. I. Гл. I. § X, 4.
17 См.: Кн. I. Гл. I, § XII, 1.
18 См.: Кн. I. Гл. I. § XII, 1.
19 См.: Пролегомены, VIII.
20 См.: Пролегомены, XXX; Кн. I. Гл. I. § IX, 2 – § XIII.
21 См.: Кн. I. Гл. I. § XV, 1, 2; § XVI, 1.
22 См.: Кн. I. Гл. I. § XIV, 1.
23 См.: Кн. I. Гл. IV. § VII, 3.
24 Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. 2-е изд. Т. I. С. 111.
26 См.: Кн. I. Гл. IV. § II, 1.
27 См.: Кн. I. Гл. III. § VII, 1.
28 См.: Кн. I. Гл. III. § VI, 2.
29 См.: Кн. I. Гл. III. § VII, 1, 3.
30 См.: Кн. I. Гл. III. § VIII, 1.
31 См.: Кн. I. Гл. III. § VIII, 1–7.
32 Кн. I. Гл. III. § VIII, 13.
33 См.: Кн. I. Гл. III. § VIII, 14.
34 См.: Кн. I. Гл. III. § XI, 1.
35 Узуфрукт (usufructus) – термин римского права для обозначения владения чужим имуществом с правом пользования доходами от него, но без права подвергать его каким-либо существенным изменениям.
36 См.: Кн. I. Гл. III. § XII, 1–6.
37 См.: Кн. I. Гл. III. § XI, 1.
38 См.: Кн. I. Гл. III. § XIII.
39 См.: Кн. II. Гл. VI. § XI.
40 См.: Кн. I. Гл. III. § XV, 1.
41 См.: Кн. II. Гл. IX. § VIII, 1.
42 Кн. II. Гл. VII. § XXVII, 2.
43 См.: Кн. I. Гл. IV. § I, 2; § IV, 5; § VI, 1.
44 Кн. I. Гл. IV. § VII, 1, 2.
45 См.: Кн. I. Гл. IV. § XI.
46 См.: Кн. I. Гл. IV. § X.
47 См.: Кн. I. Гл. IV. § XV, 1, 2; §§ XVI–XVIII.
48 Руссо Ж.Ж. Об общественном договоре… М., 1938. С. 7–8.
49 Руссо Ж.Ж. Об общественном договоре… М., 1938. С. 4.
50 См.: Пролегомены. XVI.
51 См.: Пролегомены XV.
53 См.: Пролегомены, XVII.
54 См.: Кн. II. Гл. II. § II, 1.
56 См.: Кн. II. Гл. II. § II, 1–5.
57 См.: Кн. I. Гл. I. § X, 1.
58 См.: Пролегомены, VIII.
59 См.: Кн. I. Гл. I. § VI; Кн. II. гл. XIV. § VII.
60 См.: Кн. II. Гл. XII. § VIII–XII.
61 См.: Кн. II. Гл. XX. § I, 1–3.
62 См.: Кн. II. Гл. XX. § III, 1; § VIII, 4.
63 См.: Кн. II. Гл. XX. §§ IV–IX.
64 См.: Кн. II. Гл. XX. § II, 3.
65 См.: Кн. II. Гл. XX. § XVIII.
66 См.: Кн. II. Гл. XX. § XXVIII.
68 См.: Пролегомены, XXXVIII.
69 Гроций видит в праве народов предмет специального рассмотрения, хотя и исходит из применимости к международным отношениям целого ряда тех начал, которые заложены в правовых нормах, регулирующих поведение частных лиц. Так что читатель не должен воспринимать как проявление какой-то непоследовательности в характеристике взглядов Гроция то, что в настоящей статье содержатся одновременно указания на оба эти обстоятельства.
70 См.: Пролегомены, XVII.
71 См.: Пролегомены, I.
72 См.: Пролегомены, XXV.
73 См.: Кн. I. Гл. I. § I; Пролегомены, XXV; Кн. I. Гл. I. § II, 1.
74 См.: Кн. I. Гл. III. § I, 1.
75 См.: Кн. I. Гл. I. § II, 3.
76 См.: Кн. I. Гл. II.
77 См.: Кн. II. Гл. I.
78 См.: Кн. I. Гл. II. § I, 6.
79 См.: Кн. I. гл. III. § IV, 1, 2.
80 См.: Кн. II. Гл. XXII. Об отношении Гроция к гражданским войнам можно судить по тому, что сказано выше об особенностях его позиции в вопросе о сопротивлении власти.
81 См.: Кн. III. Гл. X. §§ III, IV.
82 См.: Кн. III. Гл. гл. I–IX.
83 См.: Кн. III. Гл. X. § I, 1.
84 См.: Кн. III. Гл. гл. XI, XIV.
85 См.: Кн. III. Гл. гл. XII, XIII, XV.
86 См.: Кн. II. Гл. XV.
87 См.: Кн. III. Гл. XIX.
88 См.: Кн. III. Гл. XXI. § I, 1.
89 См.: Кн. II. Гл. XVIII. § VI.
90 См.: Кн. III. Гл. XVII. § III, 1.
91 См.: Кн. II. Гл. ХХIII. § VI–X.
92 См.: Кн. II. Гл. XXIV.
93 См.: Кн. I. Гл. I. § I.
94 См.: Кн. III. Гл. XXV.
|
|
предыдущая |
|
следующая |
|
оглавление |