Ледяев В.Г.

Власть: концептуальный анализ

М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2001. – 384 с.

Красным шрифтом в квадратных скобках обозначается конец текста на соответствующей странице печатного оригинала указанного издания

Глава 6. Власть и интенция

Следующая важная проблема концептуального анализа власти связана с понятием “интенция” (“намерение”). Является ли власть интенциональной, и если да, то в каком смысле?

Исследователи по-разному отвечают на этот вопрос. Большинство их включает “интенцию”¹ в число определяющих свойств власти. Власть рассматривается ими как возможность субъекта воздействовать на объект в соответствии со своими интенциями. Примерами могут служить уже приведенные ранее определения М.Вебера, Б.Рассела, Д.Ронга, а также определения Б.Бэрри, Р.Тауни, Э.Этзиони, Э.Макфарланда и других исследователей ².

Однако во многих определениях ссылка на намерение субъекта отсутствует. К.Гибсон (1971), С.Льюкс [с.133] (1974), Р.Моккен и Ф.Стокмэн (1976), Ф.Оппенхейм (1981), К.Беттс (1994) утверждают, что власть может быть как намеренной, так и ненамеренной.

В отечественных работах по власти данная проблема специально не рассматривалась. В т.н. “волевых” концепциях (Кейзеров, Комлева, Аникевич, Осадчий, Гвоздкова) намерение субъекта подразумевается. Но многие авторы фактически допускают существование власти и без какой-либо интенции со стороны субъекта, В некоторых случаях это естественно следует из концептуализации власти как явления, имеющего место не только в отношениях между людьми (Ледяева, Плотникова).

Некоторые авторы пытаются заменить “интенцию” другими понятиями, имеющими несколько иное значение. Дж.Нэйджел (1975) использует понятие “преференции”, Д.Уайт (1971) вводит дополнительное (к “интенции”) понятие “благоприятное отношение” (favourable attitude).

Основные аргументы в пользу включения “интенции” в структуру понятия власти очевидны, это вполне соответствует нашему интуитивному пониманию “власти” и этимологии слова. И наоборот, если мы допускаем, что можно обладать властью и осуществлять власть ненамеренно, то в таком случае, как указывает Э.Хендерсон, сфера применения понятия станет значительно шире по сравнению с традиционной (Henderson, 1981: 17). “Интенция” исключает из сферы власти ситуации, когда субъект вообще не знает о существовании объекта и не может его даже вообразить ³. Тем самым оно помогает отличить власть от ненамеренного [с.134] влияния и более расплывчатого понятия “социальный контроль”, который включает в себя и нормативную регуляцию, осуществляемую группой над ее отдельными членами (Wrong, 1988: 3–5). Наконец, без “намерения” вряд ли возможно говорить о результате власти и оценивать успешность попыток ее осуществления.

На мой взгляд, данные аргументы вполне убедительны. Здесь я вполне согласен с Д. Ронгом и другими исследователями, которые считают, что “власть” нельзя определять без ссылок на интенцию субъекта, по крайней мере в широком значении данного понятия.

Однако оппонентами был высказан ряд возражений и аргументов против включения намерения в число определяющих свойств власти. Наиболее радикальное возражение было высказано К.Гибсоном, по мнению которого “намерение” не может считаться обязательным элементом властного отношения, так как “власть” может использоваться не только для описания явлений социальной жизни, но и при характеристике неодушевленных объектов, у которых какие-либо намерения отсутствуют. Поэтому интенциональность не относится ко всем видам властных отношений, заключает Гибсон, и не может считаться обязательным свойством власти. “Вряд ли кто будет сомневаться в том, что штормовое море имеет власть потопить корабль, а мотор – власть вращать колеса” (Gibson, 1971: 103).

Предвидя возможную критику, Гибсон продолжает:

Для подтверждения своего взгляда Гибсон ссылается на пример с “неосторожным курильщиком”, который неумышленно вызывает пожары. Гибсон пишет: “Нет сомнения, что человек способен стать причиной пожаров, намеренно или нет, и именно в этом заключается достойная сожаления власть подобных людей” (Gibson, 1971: 103).

Ранее уже подчеркивалось, что одно слово может обозначать разные понятия и поэтому не все смысловые значения слова (в том числе “технические”) относятся к социальному понятию. Социальные понятия отличаются от понятий, используемых естественными науками; они выражают действия людей и их способности к действию, которые существенно отличаются, например, от энергии бильярдных шаров или способности моря потопить корабль. Поэтому их нельзя “расширить” за счет включения тех значений слова, которые относятся к неживой природе. В силу этого параллель между социальной властью и мощностью мотора, как отмечает П.Моррис, – это “не генерализация, а изменение значения”. Моррис подчеркивает, что власть премьер-министра распустить парламент и способность цинка растворяться в серной кислоте – это две разные вещи, поскольку “"способность цинка растворяться в серной кислоте" означает (более или менее), что если цинк поместить в серную кислоту, то он растворится, в то время как соответствующая власть Британского премьер-министра распустить парламент означает, что он может сделать это когда захочет” (Morriss, 1987: 26–27)⁴.

Гибсоновский пример с “неосторожным курильщиком” также не доказывает правомерности его точки зрения. Проанализировав данный пример, Дж. Дебнэм пришел к выводу, что “причиной пожара было либо не действие, либо это действие фактически было интенциональным”. Если пожар был непредвиденным, тогда [с.136] его начало нельзя считать результатом действий курильщика, поскольку если условие причинного действия является внешним по отношению к предполагаемому субъекту, то в этом случае нет соответствующего действия и, следовательно, осуществления власти. “О данном примере мы можем сказать лишь то, что он демонстрирует власть (свойство) огня” (Debnam, 1984: 43).

Конечно, невозможно отрицать, что курильщик способен вызвать пожар. Но только в том случае, если он намерен сделать это или допускает возможность пожара от своих действий, его действия могут быть интерпретированы в качестве причины пожара. Соответственно, способность курильщика вызывать пожар означает, что он может всегда или обычно (но не иногда или эпизодически) быть причиной пожара. Очевидно, что данная способность становится реальной только в том случае, если курильщик имеет намерение вызвать пожар или допускает возможность его возникновения.

Более традиционные возражения на включение намерения в определение власти высказываются теми исследователями, которые акцентируют внимание на ненамеренном осуществлении власти. Ф.Оппенхейм утверждает, что “хотя все властные действия являются сознательными, то есть, по крайней мере, в некоторой степени сознательно мотивированными, власть может осуществляться ненамеренно”. Он, в частности, считает, что люди, занимающиеся опросами общественного мнения, осуществляют власть над электоратом, если публикация результатов их опросов влияет на установки или поведение электората. Их следует, по его мнению, рассматривать в качестве субъектов власти даже в том случае, если они хотели лишь сообщить информацию, а не влиять на электоральное поведение людей (Oppenheim, 1961: 92). Кроме того, Оппенхейм склонен говорить о существовании власти и в тех ситуациях, когда актор оказал какое-то воздействие на другого актора, но оно оказалось не тем, на которое он рассчитывал, Например, рекламодатель, пишет Оппенхейм, осуществляет власть над теми, кого он разубедил покупать товар, так же, как и над теми, кого он убедил покупать [с.137] товар (Oppenheim, 1961: 92–93). Н.Бэрри тоже утверждает, что власть может быть ненамеренной. Он, например, относит к осуществлению власти случаи, где репутация субъекта обеспечивает желательный для того результат и без каких-либо намерений с его стороны (Barry, 1981: 82). По мнению П.Пэтридж, осуществление власти имеет место даже в тех случаях, когда “Б становится более похожим на А, адаптирует его мнения, предпочтения или стиль жизни” (Partridge, 1963: 114).

Во всех этих примерах под властью подразумевается актуальное воздействие, а не способность, потенциал. На этом основании Моррис отверг их как относящиеся не к случаям власти, а к случаям влияния. С его точки зрения, они не могут быть учтены при анализе определяющих свойств власти, так как власть не обязательно манифестируется в актуальной каузальной связи.

Может быть, власть может осуществляться ненамеренно? В отличие от Морриса, в предлагаемой мною концепции важно провести различие между осуществлением власти и влиянием, поскольку первое всегда подразумевает наличие власти, тогда как второе – не обязательно.

Обычно о человеке не говорят, что он осуществляет власть, если он лишь оказывает какое-то влияние на поведение другого человека без определенных намерений в его отношении. Например, мы не говорим о поэте или ученом как о субъектах власти, пишет Де Креспини, только потому, что они влияют на то, как люди сочиняют стихи или проводят научные исследования, не имея при этом никакого намерения добиться данного результата (De Crespigny, 1968: 194–195). Однако ссылка лишь на обыденное употребление слова сама по себе не является достаточной и поэтому для ответа на поставленный вопрос необходимы дополнительные аргументы.

На мой взгляд, об осуществлении власти можно говорить только в том случае, если влияние А на Б не является случайным, т.е. если А может определенным образом влиять на Б тогда, когда захочет. Другими словами, А осуществляет власть над Б только тогда, когда А [с.138] имеет власть над Б. Если А не имеет власти над Б, то А может лишь влиять на Б, но не осуществлять власть над ним. Таким образом, “А осуществляет власть над Б” означает, что А реализует свою способность каузального воздействия на Б. Последняя подразумевает, что актуальное каузальное воздействие будет иметь место, если А захочет (будет иметь интенцию) данную способность реализовать. Люди, занимающиеся опросами общественного мнения, осуществляют власть над электоратом только в том случае, если у них есть власть изменить установки и поведение электората, т.е. если они могут сделать это, когда захотят. Как и неосторожный курильщик в примере Гибсона, они должны быть способны (при определенных условиях) постоянно (всегда) влиять на электорат, и их влияние не должно быть случайным или эпизодическим ⁵. Поскольку у них (как это следует из примера Оппенхейма) такой способности нет, то они не осуществляют власть над электоратом (поскольку они ею не обладают), а лишь влияют на него.

Другой аргумент против возможности ненамеренного осуществления власти был высказан Т.Боллом. Болл поясняет, что термин “осуществлять” (в английском языке – exercise) как бы изначально подразумевает наличие у субъекта определенного намерения в отношении этого. Болл считает, что поскольку мы не можем ничего “осуществлять” ненамеренно, то мы и не можем утверждать, что кто-то осуществил власть ненамеренно (хотя у этого субъекта могло и не быть намерения в отношении всех достигнутых результатов) (Ball, 1975b: 211).

На мой взгляд, Болл прав. Но нужны некоторые дополнительные пояснения в отношении “правления предвиденных реакций”, а также содержания самого понятия “интенция”.

Критика “интенциональных” концепций власти часто основывается на утверждении, что они якобы не могут объяснить “правление предвиденных реакций”, [с.139] которое считается формой ненамеренного осуществления власти (См.: Nagel, 1975: 20; Clegg, 1989: 38). “Правление предвиденных реакций”, напомним, характеризует ситуации, в которых один актор (Б) действует в соответствии со своим представлением о желаниях другого актора (А) и учитывает их без каких-либо команд, угроз, обещаний или просьб с его стороны. Тем самым поведение Б направляется не намеренными действиями А, а только возможными реакциями, которые Б ожидает от А. Этот вид отношений весьма распространен в социальной жизни ⁶ и поэтому его описание и объяснение имеют существенное значение для характеристики социальных процессов.

Говоря о “правлении предвиденных реакций” следует иметь в виду три несколько различных случая. (1) А осознает (воспринимает как само собой разумеющееся) правление предвиденных реакций и использует его для достижения своих целей в отношении Б; А имеет способность достичь желаемого результата в отношении Б (даже если эта способность держится исключительно на вере в нее со стороны Б). (2) А ничего не знает о Б или о размышлениях Б. (3) А осознает правление предвиденных реакций, но не имеет каких-либо намерений в отношении Б; поэтому А не использует реакции Б в своих интересах.

Только первый случай представляет собой осуществление власти в форме правления предвиденных реакций. Во втором и третьем случаях А не имеет и не осуществляет власти над Б; мы можем сказать, что здесь А имеет потенциал для власти над Б, т.е. А способен иметь и осуществлять власть в будущем, но в настоящий момент он властью не обладает.

Таким образом, “правление предвиденных реакций” может считаться осуществлением власти только в том случае, если реакции Б соответствуют интенциям А. Поэтому предлагаемая концепция исключает не все [с.140] случаи предвиденных реакций, а лишь те, где субъект не имеет каких-либо намерений в отношении объекта.

Данный подход вполне соответствует здравому смыслу. Было бы странным, на мой взгляд, говорить об осуществлении власти в ситуациях, где “субъект власти” даже не подозревает о том, что он оказывает влияние на “объект”. Например, я отнюдь не склонен рассматривать отношения между менеджером и наемным работником как осуществление власти, если работник действует в соответствии с предполагаемыми реакциями менеджера, но сам менеджер не знает (и не предполагает), что кто-то предвидит его реакции, у него нет никакого намерения действовать так, как предполагает работник, и он даже не допускает, что может реагировать подобным образом ⁷.

Пожалуй, наиболее распространенный аргумент против включения интенции субъекта в число отличительных признаков понятия власти состоит в том, что оно ведет к преувеличению роли рационального (предвидимого) во властном отношении. К. Беттс считает интенциональную концепцию власти неадекватной, поскольку она “не в силах показать роль власти в достижении ненамеренных результатов” (Betts, 1994: 359)⁸. Аналогичный аргумент приводят и Р.Моккен и Ф.Стокмэн:

П.Джорджио также считает, что “приверженность намерению как краеугольному камню власти отражает и усиливает имидж политики как процесса, в котором важные политические результаты являются преднамеренными продуктами деятельности обладающих властью”. Он приходит к выводу, что “данная концептуализация слишком примитивна и не может помочь в объяснении политической и социальной реальности; она не соответствует роли власти как значимого понятия, в особенности приписываемой власти роли центрального понятия в политических науках” (Georgiou, 1977; 252–253).

Разумеется, власть, как и любой другой вид социального взаимодействия, производит как намеренные, так и ненамеренные результаты. Очень часто последствия влияния других людей, с их стороны ненамеренные и даже неизвестные им, могут оказывать на нас более глубокое и постоянное воздействие, чем непосредственные попытки влиять на наши чувства и поведение. Но является ли это основанием для исключения ссылки на намерение из определения власти? На мой взгляд, нет. Ронг прав, когда настаивает на разграничении между “властью” и “контролем”, который, как он считает, включает ненамеренное влияние и интернализацию групповых норм. Идея Ронга вполне резонна:

Кроме того, допущение возможности ненамеренного осуществления власти приведет к выводу, что любое социальное следствие есть результат власти. В таком случае властные отношения оказываются идентичными социальным отношениям в целом, а концепция власти лишается своей уникальности и специфики.

Ограничение власти осуществлением намеренного контроля отнюдь не делает роль власти в истории развития человеческого общества менее значимой. Изучение ненамеренных последствий социального действия может быть одной из важных задач социальных наук, но это, как справедливо подчеркивает Ронг, не исключает необходимости тщательного разграничения между намеренными и ненамеренными результатами (Wrong, 1988: 5)⁹.

Для уточнения различий между намеренным и ненамеренным во власти Ронг использует термин “предвиденное следствие” (foreseen effect). “Намеренность, – пишет он, – часто понимается таким образом, что фактически охватывает все результаты, которые ожидались и предвиделись актором. Однако существует разница между стремлением достигнуть определенного результата и пониманием того, что это будет сопровождаться какими-то последствиями, дополнительными по отношению к тому результату, к которому актор стремился” (Wrong, 1988: 5). Ронг рассматривает “ожидаемые (предвиденные), но ненамеренные следствия” (anticipated (foreseen) but unintended effects”) в качестве “побочных продуктов” власти. В отличие от неожидаемых (и поэтому ненамеренных) следствий, они характеризуют [с.143] осуществление власти, хотя с точки зрения актора могут считаться случайными и даже нежелательными (Wrong, 1988: 5). Таким образом, намерение, согласно Ронгу, относится лишь к некоторым из ожидаемых результатов – к тем, которые субъект власти предвидел и к которым стремился. Если эти результаты не достигнуты, то “имеет место отсутствие власти или ее крах”, даже если актор достиг каких-то других (непредвиденных) результатов (Wrong, 1988: 5).

Данное объяснение, на мой взгляд, не свободно от недостатков и противоречий. В частности, Ронг рассматривает предвиденные ненамеренные следствия как относящиеся к власти, и одновременно считает, что отсутствие намеренных следствий (даже при наличии каких-то предвиденных результатов) означает отсутствие власти. В этом случае непонятно, следует ли достижение ожидаемых ненамеренных следствий считать осуществлением власти или нет. Например, осуществил ли А власть над Б, если А добился только ненамеренных (но предвиденных) результатов в отношении Б? Кроме того, не совсем ясно, почему мы должны считать “ненамеренные, но предвиденные” результаты “побочными продуктами” власти (осуществления власти), тогда как “ненамеренные и непредвиденные” – нет. С этой точки зрения было бы логичнее либо считать как предвиденные, так и непредвиденные следствия результатами осуществления власти, либо исключить из него все ненамеренные следствия (как предвиденные, так и непредвиденные). Наконец, в ронговском объяснении все, по существу, зависит от того, каким образом можно предвидеть какие-то результаты и стремиться к ним. Между тем способность актора предвидеть те или иные события социальной жизни, как подчеркивает С.Клэгг, зависит от его знания “правил” различных “социальных игр”, что Ронг, по сути, не учитывает (Clegg, 1989: 74–75).

Другие критики ронговской интерпретации намерения во властном отношении указывают на типичный для социальной практики разрыв между тем, что изначально планировалось и предвиделось, и реальными результатами. Ф.Моккен и Р.Стокмэн пишут, что власть [с.144] имущие часто до конца не знают диапазона своей власти или же не способны грамотно распоряжаться ею. Поэтому “побочные эффекты” имеют место во всех социальных явлениях (Mokken and Stokman, 1976: 34). П.Джорджио подчеркивает, что “последствия действий субъекта власти по достижению желаемого для него результата часто фактически подрывают сам результат” (Georgiou, 1977: 254). Он приводит пример Ронга, иллюстрирующий взаимоотношение между властью и ненамеренными последствиями:

Джорджио утверждает, что ненамеренные результаты – это не просто “дополнение” к намеренному эффективному контролю субъекта над объектом; они могут свидетельствовать и о неэффективности самого контроля (например, в организациях, где ненамеренные последствия властной деятельности часто ведут к существенным изменениям в результатах планируемых действий или даже их фактическому отрицанию). Ненамеренные последствия действий субъекта, пишет Джорджио,

Хотя объяснение Ронга, как уже отмечалось, и не свободно от недостатков, я тем не менее не могу согласиться с Джорджио, который, на мой взгляд, неправильно интерпретирует понятие “намеренный результат”. Поскольку следующий параграф специально посвящен анализу результата властного отношения, здесь я коснусь лишь тех аспектов, которые необходимы для объяснения роли интенции во власти.

Прежде всего следует отметить, что власть А над Б всегда ограничена определенными сферами поведения или сознания Б. А имеет (осуществляет) власть над Б в отношении X. А может также иметь власть над Б в отношении Y, Z и т.д., т.е. находиться в нескольких видах властных отношений с Б. Кроме того, А может обладать способность влиять на Б в отношении а, б, с, д. Если мы принимаем “интенциональную” концепцию власти, то мы можем различать отдельные (частные) случаи осуществления власти А над Б. “А осуществляет власть над Б в отношении X” означает, что А может заставить Б делать X. “А осуществляет власть над Б в отношении Y” означает, что А может заставить Б делать Y. Когда мы характеризуем власть А над Б в отношении X, мы не рассматриваем Y (или какой-либо другой результат) как результат данного конкретного вида властного отношения, и наоборот. Если А сумел заставить Б делать X, то он тем самым осуществил власть над Б независимо от того, вызвал он какие-то другие последствия или нет. Если X и Y (Z, а, б, с, д) несовместимы друг с другом, т.е. если ненамеренное подчинение Б делать Y аннулирует Х (на этот случай ссылается Джорджио), то А не осуществил власть над Б в отношении X, поскольку ему не удалось достичь Х (или, точнее говоря, ему не удалось достичь подчинения Б делать Х)¹⁰.

Джорджио, разумеется, прав, когда указывает, что некоторые ненамеренные результаты (те, что сводят на нет намеренные результаты) свидетельствуют о [с.146] неэффективности контроля (отсутствии власти). Но это не противоречит концептуализации власти как способности добиваться намеренного результата и концепции Ронга в частности, поскольку в этих случаях намеренный результат фактически не достигнут. Из этого также не следует, что все результаты воздействия А на Б (X, Y, Z, а, б, с, д) должны суммироваться, как утверждает Джорджио. Достижение Х (подчинение Б делать X) или неудача при его осуществлении являются достаточными критериями для подтверждения наличия или отсутствия осуществления власти (в данной конкретной сфере).

Действительно, при изучении различных видов властных отношений нас часто интересует “суммарная” власть А над Б, т.е. власть в отношении X, Y, Z. В этом случае X, Y и Z (но не а, б, с, д) должны суммироваться и рассматриваться как единый результат (Е). Если А намеренно достигает Е в отношении Б (заставляет Б делать Е), то А тем самым осуществляет “суммарную” власть над Б в отношении X, Y, Z (Е). Если А не достигает Е (не может заставить Б делать Е), то А не имеет власти над Б в отношении Е (хотя А может иметь власть над Б в отношении Х и/или Y).

Это один момент. Однако аргументы Джорджио (и некоторых других авторов) имеют несколько иной оттенок. Фактически Джорджио пишет о ситуации, где А достиг Х (заставил Б делать X), но ненамеренные (непредвиденные) последствия Х (или последствия действий А по достижению X) дали результаты, которые противоречат интенциям А.

Рассмотрим следующий пример, Джорджио цитирует Э.Лемана, который ограничивает власть намеренным воздействием субъекта на объект, но подчеркивает, что “это не исключает изучения ненамеренных последствий власти (например, того, как осуществление власти вызывает отчуждение)” (Lehman, 1969: 454), Для иллюстрации идеи о том, что последствия осуществления власти часто аннулируют результат, к которому стремится субъект власти, Джорджио далее приводит свой собственный пример того, как осуществление власти вызывает отчуждение: “если отец заставляет своего сына [с.147] вести себя определенным образом, намереваясь тем самым завоевать его привязанность к себе, но достигает лишь его отчуждения, то в каком смысле можно считать осуществление власти успешным?” (Georgiou, 1977: 254).

На мой взгляд, комментарии Джорджио в отношении данного примера, а также примера Ронга с матерью, которая ненамеренно сформировала “не те” черты личности своих детей (“феминизировала” их), не только не в состоянии подтвердить его точку зрения, но скорее запутывают проблему. Хотя Ронг и Леман не дали обстоятельного и четкого объяснения своих примеров, эти примеры достаточно понятны, чтобы утверждать, что в обоих случаях субъекты власти намеренно заставили объектов власти делать то, что те иначе не стали бы делать, т.е. осуществили власть над ними. Мать, в примере Ронга, сознательно и успешно контролировала действия своих детей: ее сыновья вели себя в соответствии с ее намерениями. Отец, во втором примере, также осуществлял власть над своим сыном, он намеренно (сознательно) заставлял того вести себя определенным образом. Оба – и мать, и отец – надеялись (ожидали), что власть над детьми даст желаемые результаты (сформирует личности сыновей в соответствии с определенным идеалом, обеспечит привязанность сына к отцу). Увы, они не смогли достигнуть своих целей – полностью (в случае с отцом) или частично (в случае с матерью). Но можем ли мы сказать, что они не смогли осуществить свою власть над детьми? Разумеется, нет. Они успешно реализовали свою власть, но не смогли предвидеть некоторых ее последствий.

В своих комментариях Джорджио не учел, что интенция относится к самой власти (осуществлению власти), а не к ее последствиям. Интенция субъекта в данном случае относится к процессу воздействия субъекта на сознание и поведение объекта. Тем самым ее включение позволяет различать осуществление власти и ненамеренное (случайное) влияние. Разумеется, осуществление власти (успешное намеренное воздействие на объект) часто приводит к нежелательным (ненамеренным) для субъекта результатам. Это типично для политической [с.148] жизни. Даже обладавшие огромной властью древние тираны и коммунистические диктаторы часто достигали совершенно нежелательных для себя результатов, хотя все их команды, директивы и даже возможные пожелания были реализованы.

Могут возразить, что принятие “интенциональной” концепции власти потребует учета не только непосредственных (прямых) результатов властного отношения, но и их последствий. Я так не считаю. Последствия тех или иных действий нередко проявляются спустя длительное время, они могут быть результатом действия различных причин (а не только одного акта осуществления власти). Но дело не только в этом. Главное состоит в том, что “результат осуществления власти” и “последствия осуществления власти” представляют собой разные вещи. Результат (“выход”) власти, как будет показано в следующем параграфе, – это подчинение объекта, которое проявляется в том, что субъект добивается определенных изменений в его сознании и поведении. Подчинение осуществляется в разных формах субъект может заставить объект делать (не-делать) что-то с помощью угрозы применения негативных санкций (принуждение), он может добиться желаемого путем непосредственного использования физической силы, а также на основе манипуляции или убеждения; инструментами его власти могут быть авторитет, средства побуждения и т.д. В любом случае, результат власти проявляется в каких-то изменениях в самом объекте, в его сознании и/или поведении.

Последствия же подчинения могут относиться не только к объекту, но и к другим людям; они влияют и на людей, и на животных, и на предметы неживой природы. Объектами воздействия выступают и социальные отношения, моральные и политические нормы, традиции и т.д. Другими словами, последствия осуществления власти гораздо более разнообразны и неоднородны, чем непосредственный результат осуществления власти (подчинение).

Разумеется, результаты и последствия осуществления власти часто трудно различить. Более того, иногда [с.149] последствия осуществления власти в одном конкретном властном отношении между А и Б могут рассматриваться как результат осуществления власти в другом конкретном отношении между А и Б. Например, случай с отцом можно интерпретировать не только как пример нежелательных последствий осуществления власти над сыном, но и как неудачную попытку осуществить власть над сыном в отношении его чувств ¹¹. В этой интерпретации реализованная отцом способность заставить сына вести себя (действовать) определенным образом уже не является проявлением власти отца над сыном в отношении чувств сына, а выступает лишь инструментом (средством) достижения желаемого результата. Поскольку данное средство оказалось неэффективным, отцу не удалось осуществить власть над сыном (над его чувствами), то есть у отца не было этой власти. Сфера власти отца над сыном ограничивается поведением сына. Но в таком случае намерение будет относиться уже не к стремлению отца заставить сына вести себя определенным образом, а к стремлению добиться его привязанности (любви). Джорджио был бы прав, если бы утверждал, что у отца нет такой власти. Но в данной интерпретации вывод Джорджио уже не противоречит концепции власти как намеренного (со стороны субъекта) взаимоотношения между субъектом и объектом.

На это могут опять-таки возразить, что интенция относится не к подчинению объекта, а к его последствиям. Следовательно, ее нельзя рассматривать в качестве определяющего свойства власти, раз результат власти ограничивается только подчинением объекта.

С этим я также не согласен. Как будет показано далее, власть – это не просто способность сделать что-то, а способность заставить кого-то делать что-то; осуществление целей субъекта во властном отношении изначально ассоциируется с какими-то изменениями в деятельности объекта, поэтому достижение целей субъекта [с.150] вне связи с деятельностью объекта не есть властное отношение ¹². С этой точки зрения “намерение” относится не только к последствиям подчинения объекта, но и к самому подчинению ¹³. И именно в этом контексте оно должно включаться в структуру властного отношения.

Отождествление результата власти с последствиями власти является типичной ошибкой в анализе власти и оно часто ведет к неправильной интерпретации интенциональности власти. Это хорошо видно из тех примеров, которые приводятся некоторыми авторами для опровержения концепции власти как интенционального отношения ¹⁴. Например, рассуждая о ненамеренных результатах власти, Моккен и Стокмэн пишут:

Анализируя роль намерения во власти, Д.Уайт приводит пример с премьер-министром, который произнес речь, вызвавшую существенные изменения в [с.151] политической ситуации (расовые конфликты, забастовки черного населения с требованиями повышения заработной платы, десегрегация национальных школ, и т.д.). “Вопрос в том, – пишет Уайт, – следует ли считать, что премьер-министр осуществил власть в отношении этих результатов?” (White, 1971: 754). Хотя в начале своей статьи Уайт определяет власть как отношение между А и Б, его пример фактически относится к несколько другим явлениям: “А осуществляет власть над Б в отношении X” и “А осуществляет власть в отношении X” – это, очевидно, не одно и то же. В первом случае Х относится к каким-то аспектам сознания или поведения Б, тогда как во втором, как мы увидели, – к чему угодно ¹⁵.

Другая группа аргументов против включения интенции субъекта в определение власти связана с неправомерными, как мне представляется, интерпретациями самого понятия “интенция” и трудностями при объяснении ситуаций, в которых интенция субъекта не является четко выраженной. Некоторые авторы интерпретируют интенцию как рациональное сознание (осознание): А имеет интенцию добиться X, когда А ясно представляет себе, что есть Х (Alisson, 1974: 137). Дебаты вокруг интенции во власти, пишет Д. Уайт, “включают в себя размышления о степени, в какой политическое поведение является сознательным, рациональным и рассчитываемым” (White, 1971: 749). Когда политическое поведение не рассматривается подобным образом, тогда, как он подчеркивает, “неуместно спрашивать о том, какие интенции были у политического субъекта” (White, 1971: 752). Утверждая, что намерение субъекта следует интерпретировать именно таким образом, Дж.Нэйджел, как уже отмечалось, приходит к выводу, что намерение не может быть определяющим свойством власти, поскольку его нельзя применять для объяснения “правления предвиденных реакций”.

Проанализировав данную точку зрения, Дж.Дебнэм задает вполне резонный вопрос: “А следует ли определять интенцию таким образом?” Его ответ [с.152] отрицательный. Он ссылается на Р.Мертона, считающего, что “четкое осознание цели… может быть редким, чаще цель действия бывает туманной и смутной” (Merton, 1976: 147), и Э.Гидденса, утверждающего, что “наиболее обыденные формы повседневных действий вполне правомерно считать интенциональными. …ни интенции, ни проекты не следует сводить только к сознательным (осознанным) ориентациям на достижение цели… Большинство обычных действий являются в этом смысле нерефлектируемыми” (Giddens, 1976: 76). Развивая данную мысль, Дебнэм пишет: “В отношении широкого спектра видов поведения можно сказать, что некоторые действия людей стали их второй натурой. Нам не нужно сознательно формулировать наше действие в отношении многих повторяющихся событий” (Debnam, 1984: 38).

Аналогичная идея была высказана Б. Барнсом, который подчеркнул неправомерность противопоставления действий, основанных на сознательном расчете, и действий “по привычке”. Барнс считает, что эти два вида деятельности взаимосвязаны между собой: “привычка способствует расчету, а расчет формирует привычку” (Barnes, 1988: XIII).

Интересный довод (на мой взгляд, особенно важный для понимания политической власти) привел Дж.Дебнэм. По его мнению, изначальный акт создания любой организации (клуба, банка, органа охраны правопорядка и т.д.) может рассматриваться как воплощающий в себе определенную интенцию. “Интенцией могут быть наделены многие стабильные формы деятельности”, – пишет Дебнэм. “Где бы эти формы ни были активизированы, задействованы или какую бы реакцию они ни вызвали, мы можем считать их интенциональными независимо от того, осознает их субъект деятельности или нет” (Debnam, 1984: 38).

Таким образом, интенция субъекта власти не обязательно бывает четко выраженной; она может существовать и в менее определенном виде и не всегда быть полностью осознанной субъектом. Для этих случаев Де Креспини предложил понятие “общая интенция” (в [с.153] противоположность “конкретной интенции”) (De Crespigny, 1968: 195). Пример осуществления власти, где объект следует общей интенции ¹⁶ Де Креспини берет у Р.Даля и Ч.Линдблома:

Комментарий Де Креспини: “Сварливый босс не имел конкретных намерений, касающихся поведения секретарши, но у него было общее намерение, чтобы секретарша вела себя тактично” (De Crespigny, 1968: 195).

Критикуя “узкую” трактовку “интенции”, Д.Уайт предлагает использовать дополнительный (к “интенции”) термин “благоприятное отношение” примерно в том же значении, в котором Де Креспини употребляет термин “общая интенция” (White, 1971: 758). Уайт не против включения интенции в определение власти, он лишь подчеркивает, что в некоторых случаях состояние сознания субъекта предпочтительнее описывать не с помощью понятия интенции, а используя термины “надежда” или “желание”.

Данные рассуждения и предложения были обстоятельно рассмотрены Дж.Дебнэмом, с выводом которого я совершенно согласен. Комментируя позицию Уайта, Дебнэм указывает на сложную проблемную природу социальной и политической реальности, которая основывается на властных отношениях и одновременно формирует их. Он пишет:

Наконец, “намеренное действие” не всегда есть “желаемое действие”: субъект власти может и не желать осуществления власти над объектом (или вообще иметь какие-либо отношения с ним), но он при этом намеренно (сознательно) заставляет объект делать что-то, что тот иначе на стал бы делать, поскольку рассматривает осуществление власти как необходимость или моральную обязанность. И отец, и мать в приведенных выше примерах, возможно, предпочли бы достичь своих целей иным способом, без осуществления власти над своими детьми; предположим, им вообще претит командование своими детьми или они просто не любят преодолевать чье-то сопротивление. Другими словами, понятие “интенция” может быть использовано и в случаях, когда субъект власти осуществляет власть сознательно (целенаправленно), но вопреки своим желаниям.

Подведем итог: “интенция субъекта” является одним из обязательных признаков “власти”. Не все каузальные отношения могут быть отнесены к власти (осуществлению власти), а лишь те, где субъект может оказывать воздействие (воздействует) на объект в соответствии со своими интенциями (которые могут совпадать или не совпадать с его желаниями). Понятие интенции используется в широком значении, выражающем направленность субъекта на объект, соотнесенность субъекта и объекта; оно не сводится к рациональному сознанию, а включает и значения надежды, веры, желания, благоприятного отношения и т.п. [с.155]

1 Некоторые авторы предпочитают другие термины (“воля”, “цель”, “желание”), используя их в значении близком к понятию “интенция”.

² Б.Бэрри: “Окончательное определение [власти] будет следующим: А имеет власть над Б, если и только если А может с выгодой для себя заставить Б делать то, что хочет А, или, более формально, если и только если имеет место такой уровень подчинения Б, что чистая выгода A or подчинения Б будет позитивной” (Barry, 1976: 94); Р.Тауни: “Власть можно определить как возможность индивида (группы) изменять деятельность других индивидов (или групп) в соответствии с его (ее) желаниями и одновременно не допускать, чтобы его (ее) собственная деятельность подвергалась такому воздействию” (Tawney, 1964: 159); Э.Этзиони: “Власть – это способность актора побудить (повлиять на) другого актора выполнить его директивы или другие поддерживаемые им нормы” (Etzioni, 1961: 4); Э.Макфарланд: “Поведение С осуществляет власть над поведением Р, если и только если поведение С является причиной изменений в поведении Р, которые соответствуют интенциям С” (McFarland, 1969: 13).

³ С этой точки зрения многие примеры “ненамеренной” власти выглядят не вполне естественно. К.Хэй: “Актор, который неумышленно наступил на паука и убил его, осуществил значительную власть над ним” (Hay, 1997: 51); С.Льюкс: “Я могу владеть какой-то землей и тем самым запрещать Вам ходить по ней, хотя у меня и не было интенции достигнуть данного результата (я, может быть, скорее всего никогда даже не задумывался над этим) и я ничего не делал для этого” (Lukes, 1986: 5).

⁴ В русском языке слово “власть” в выражениях типа “море обладает властью потопить корабль” используется скорее в переносном значении, которое вообще находится за пределами семантического поля понятия власти.

⁵ В данном контексте Б.Барнс использует понятие “продолжающиеся возможности и способности” (continuing capacities and capabilities) (Barnes, 1988: 3).

⁶ Дж.Нэйджел считает, что власть обычно осуществляется через предвидение объектом возможных реакций субъекта (Nagel, 1975: 16).

⁷ Данную ситуацию не следует путать со случаями, когда менеджер не знает всех находящихся в его подчинении работников, но ожидает, что все они будут подчиняться его воле, принимая поэтому их “предвиденные реакции” как нечто собой разумеющееся.

⁸ Другой ее недостаток, по мнению Беттс, заключается в том, что она неизбежно сталкивается с “проблемой интересов” (Betts, 1994: 358). Об этом речь пойдет в 10. “Конфликт, интересы и власть”.

⁹ Могут сказать, что включение ненамеренных результатов в понятие власти также не препятствует этому. Разумеется, это верно Цитируя Ронга, я лишь хотел подчеркнуть, что исключение ненамеренных результатов из понятия власти не означает, что их изучение является менее значимым, чем изучение намеренных результатов.

¹⁰ Далее я буду обосновывать точку зрения, что результат власти – это не X, а подчинение Б делать X.

¹¹ Очевидно, что Джорджио не интерпретировал данный пример таким образом.

¹² Случаи, когда желаемые для субъекта последствия были достигнуты путем ненамеренного (неосознанного) влияния на объект, не могут рассматриваться как осуществление власти. Здесь нет властного отношения (отношения между субъектом и объектом); актор, на которого было оказано ненамеренное воздействие, не воспринимался субъектом в качестве объекта власти, он, фактически, был для него элементом (частью) окружения.

¹³ Можно, разумеется, представить ситуации, где субъект намеренно подчиняет объект без какого-либо иного намерения, кроме подчинения (например, ему просто нравится подчинять людей или данного конкретного человека). В этом случае результат власти как бы сливается с целью осуществления власти. Однако обычно власть, как будет показано далее, есть лишь средство достижения каких-то целей.

¹⁴ Следует отметить, что данная ошибка встречается не только у оппонентов “интенциональной” концепции власти.

¹⁶ Этот же самый пример Ф.Оппенхейм интерпретирует как ненамеренное осуществление власти.

Библиотека Михаила Грачева

предыдущая

следующая

содержание

Ледяев В.Г.

Власть: концептуальный анализ

предыдущая

следующая

содержание